Дрипе Андрей. Последний барьер

   Но воспитатель глядит спокойно, глаза чуть прищурены. Валдис опять смотрит на письмо, быстро переворачивает конверт. Вскрыт не был. В чем дело? Но воспитатель, похоже, ничуть не удивлен тем, что письмо пе было вскрыто, как если бы это было вполне естественно. Вроде бы он даже улыбается, а может, просто глаза сильней сощурил, чтобы Валдис не мог в них заглянуть. Пальцы сжимают конверт. Нет, не пустой.
   И волна радости и тепла вдруг накрывает его. Он держит в руках настоящее, никем не читанное письмо Расмы, только-только от усыпанных одуванчиками лугов, от речных излучин, дышащих на заре туманом, от распаренных солнцем болот, над которыми в знойной синеве парит коршун. Исчезает тесная серая комната воспитателя, вокруг простираются лесные дали, и на него устремлены глаза загорелой девушки с упавшей на лицо прядью волос, с побелевшими от солнца ресницами и капельками пота на лбу, и губы у нее синие от черники. Она подносит к лицу Валдиса горсть ягод, и его рот припадает к этой горсти, и губы ощущают тепло Расминых пальцев. Валдис опускает голову, тут же резко ее вскидывает, и взгляд спрашивает: "Это все правда?" Киршкалн утвердительно кивает, и мальчик впервые искренне и тепло улыбается. "Так он улыбался Расме", - мелькает в голове у Киршкална. Улыбка светит недолго и гаснет. Валдис снова замыкается, спрашивает:
   - Мне можно идти?
   Киршкалн кивает еще раз, и Валдис, сунув письмо в карман, опрометью выбегает из комнаты, а воспитатель все смотрит и смотрит на закрытую дверь, вспоминает про свои седые виски, затем, хрустнув косточками пальцев, раскидывает руки в стороны и, со смешком откинувшись на спинку стула, вытягивает под столом длинные ноги. Дома под стопкой институтских конспектов и старых учебников лежит пачка писем двадцатилетней давности. Ему слышится голос жены, ее торопливые шаги, когда она рано утром готовит на кухне завтрак, он ощущает ее теплое плечо у своего плеча ночью, и ему вдруг жутко хочется вскочить и побежать на автобус, влететь домой и расцеловать свою девушку в благодарность за то, что он обрел, за то, что двадцать минувших лет ничего не смогли пригасить и даже теперь, при своих седых висках, он в состоянии понять Валдиса, понять, сколько может Дать письмо, написанное девушкой, которая тебя любит.
   VI
   Утренняя зарядка. Сигнал, словно взрывная волна, выбрасывает ребят из кроватей. Ноги в брюки, в башмаки и - по коридору к выходу. Отделения уже выстраиваются на "проспекте", а сам Озолниек стоит у дверк, посматривает на часы и отсчитывает вслух:
   "Одна минута... две... две с половиной!.." Вразвалку и спотыкаясь бегут даже самые нерасторопные, любители поспать на ходу протирают глаза. Дежурный воспитатель стоит рядом с начальником; в руках наготове блокнот и авторучка. Вот уже поднимается рука Озолниека, последние прибавляют шагу и, шмыгнув мимо нею, высыпают во двор.
   - Три минуты!
   Коридор пуст. Дежурный воспитанник во дворе подает команду:
   - Напра-во! За мной бего-ом марш!
   Замелькали белые майки, и колонна трусцой потекла на футбольное поле. В глазах у ребят лукавые искорки. Сегодня Бас но накрыл никого из разгильдяев. Это своего рода азартное и веселое состязание.
   Дежурный воспитатель прячет блокнот в карман и тоже идет на спортплощадку. Пробежав два круга, воспитанники перестраиваются для гимнастики, а дежурный контролер с воспитателями обходят отделения и проверяют, нет ли кого в медвежьей спячке под одеялом или, как иногда бывает, под койкой.
   Ребята делают упражнения. Руки в стороны, руки вверх!
   - Л с тобой что такое? - Взгляд Озолниека засекает Висвара Мейкулиса, воспитанника из Киршкалнова отделения, прибывшего в колонию месяца четыре назад. У него кличка "Кастрюля", и он - типичный представитель категории "тихих". У Мейкулиса под глазами лилово-радужные синяки, похожие на георгины.
   Мейкулис перестает махать руками, виновато опускает голову и молчит.
   Начальник бросает вопросительный взгляд на Киршкална, но воспитатель сам в недоумении, он лишь пожимает плечами.
   - На вечерней линейке этой превосходной симметрии не было.
   - После зарядки зайдешь ко мне, - велит Озолниек воспитаннику.
   Но и в кабинете начальника выяснить ничего не удалось. Мейкулис бубнит одно и то же:
   - Я шел после вечернего гудка в уборную, поскользнулся и упал. И приложился об толчок. В уборной было мокро, я поскользнулся, и упатт, и стукнулся... - и так далее.
   - Сними рубаху! - приказывает Киршкалн.
   Мейкулис медленно и неохотно стягивает с себя одежду, не переставая тихонько бормотать:
   - Говорю же, нет ничего. Я вчера шел...
   Он стоит голый по пояс, стеснительно мнет в руках рубаху.
   - Подойди-ка поближе к окну! - Начальник подталкивает Мейкулиса вперед, и солнце обливает его тощий торс. - Гляди-ка сюда! И вот еще, и здесь тоже... - Озолниек тычет пальцем в бока и спину парнишки.
   Киршкалн кивает. Густые синяки говорят сами за себя.
   - Да это ничего, - мямлит Мейкулис и даже пробует засмеяться. - Когда упал, я еще немножко катился и стукнулся об стену и об толчок...
   Озолниек взвивается:
   - Это, - наверно, толчок подпрыгнул и треснул тебя! Говори, кто бил?
   - Никто. Когда я вечером...
   - Опять сказка про белого бычка!
   Начальник снимает телефонную трубку и звонит в санчасть.
   - Фельдшер? Зайдите, пожалуйста, ко мне!
   Через несколько минут является фельдшер.
   - Осмотрите этого молодца! Каково происхождение синяков на его теле?
   Старый, видавший виды фельдшер разглядывает Мейкулиса.
   - Отделали тебя, сынок, под орех! Но бил неопытный. Специалист, тот разделал бы так, что и комар носу не подточил. А глазки-то, ай-ай-ай! Раскрой рот! - Фельдшер берет Мейкулиса за подбородок. - Ну-ка, разинь пошире. К свету. Та-ак. Полюбуйтесь! - обращается он к начальнику. Слизистая изранена о зубы. Заметный отек. Поколотили основательно.
   - А теперь что ты скажешь? - спрашивает Киршкалн.
   Теперь Мейкулис молчит, но как только фельдшер УХОДИТ, на вопрос, кто бил, заводит старую песню:
   - Я пошел вечером в сортир, поскользнулся и...
   - Хватит! У меня больше ист времени слушать эти глупости. Выяснить и доложить! - говорит Озолниек воспитателю.
   Заперев Мейкулиса в своей комнате, Киршкалн отправляется на поиски воспитателя, дежурившего в эту ночь.
   Уже довольно долго жизнь в отделении течет сравнительно спокойно, и вообще избиения теперЕ, стали редким происшествием в колонии. По хочется думать, что в этом замешаны ребята его отделения, разве что только Зумеит. Уж больно здорово Мейкулис запуган.
   Вчера Киршкалн был в зоне до половины двенадцатого. После вечерней линейки ребята тихо-мирно разошлись по отделениям. Трудно допустить, что после отбоя кто-то из другого отделения рискнул бы напасть на Мейкулиса. Выходит, побили свои, и это в самом деле могло произойти в туалете. В коридоре навряд ли, поскольку Мейкулиса били основательно и долго, а в комнате отделения этого никуда не допустил бы Калейс. Но что же послужило поводом? Старая вражда, внезапный конфликт или натравил кто-то со стороны?
   Дежурный воспитатель не успел еще смениться и уйти домой.
   - Ночью все было тихо. Твое отделение в самом конце коридора, и я ручаюсь: никто чужой там не шлялся. Только если в туалете или в отделении, по говорю же тебе: все было тихо. Конечно, далековато, но трудно так избить и чтоб совсем без шума.
   - Как раз этого-то увальня можно лупить, пока дух вон не выйдет, а он все будет стоять навытяжку, как прусский солдат, - говорит Киршкалн и уходит, фактически ничего нового не узнав.
   Значит, все-таки свои. Не станет же врать дежурный воспитатель. А впрочем, черт его знает. Кому приятно было бы сознаться, что на его дежурстве случилось такое дело.
   Председатель совета Калейс тоже ничего не знает:
   "Пока не заснул, в отделении было все спокойно".
   Воспитатель ведет Мейкулиса в столовую, стоит с ним рядом до конца завтрака, потом снова сажает под замок.
   Гудит сигнал строиться на кружковые занятия и утренний осмотр. Сегодня Киршкалн проверяет своих особо придирчиво, смотрит, как начищены сапоги, все ли пуговицы пришиты, заставляет вытянуть вперед руки. Кое-кого отсылает в туалет помыться еще раз.
   Среди них и бывший "дядька" Мейкулиса Рупгис и ближайший друг-приятель Рунгиса. У Рунгиса лапы действительно грязноваты, а его товарищ вспыхивает и, не двигаясь с места, оправдывается перед воспитателем:
   - А меня за что? Поглядите, ни одного пятнышка!
   - Ладно, ладно, делай, что тебе велят!
   По приказание не выполнено. Когда остальные ушли, Киршкалн подходит к ослушнику.
   - Хорошо, - спокойно говорит воспитатель. - Насчет рук я, может, и ошибся. - И без перехода, выпаливает в упор: - Где Рунгис бил Мейкулиса? В туалете или в отделении?
   Парень лупит глаза и растерянно брякает:
   - Не, не в отделении! - И, смекнув, что проболтался, зло глядит на Киршкална, пробует исправить оплошность: - А я ничего не знаю, кто кого бил.
   - Ясно, - усмехается Киршкалн, - уматывай! И я от тебя ничего не слышал, понятно?!
   Немного погодя подходит Рунгис. Киршкалн осматривает его отмытые руки и говорит:
   - А тебя все-таки придется наказать.
   - За что?
   - За Мейкулиса.
   - А я при чем? - настораживается Рунгис, глаза его начинают бегать по сторонам. - Я ничего не знаю.
   - Плохо. Совет отделения назначил тебя наставником Мейкулиса и телохранителем, а ты допускаешь такое свинство.
   - Так это же когда было! До каких пор мне ходить за ним по пятам? Он говорит, ночью в уборной упал. Я же рядом не стоял, когда он оправлялся.
   - Надо стоять. Парень трудно привыкает, надо помогать.
   - Если надо, я, конечно, могу.
   - Ладно, поглядим, а пока - делаю тебе предупреждение.
   Рунгис поворачивается и убегает по направлению к школе, но воспитатель успевает заметить в его взгляде явное облегчение.
   Киршкалн идет в свою комнату.
   В ее полумраке как сидел, так и сидит на прежнем месте Мейкулцс.
   - Как себя чувствуешь?
   - Хорошо.
   - Может, теперь припомнишь, кто тебя бил?
   - Никто не бил.
   - Вон как? Тогда посиди и подумай еще.
   Киршкалн берет тетради наблюдения за воспитанниками. Факт, кто-то приказал Рунгису избить Мейкулиса. По собственной инициативе он этого делать не стал бы, не из таких. Кто мог приказать? Только Зумент. Но пока нет сведений о том, что Рунгис и Мейкулио раньше были как-то связаны с Зументом. Киршкалн просматривает заметки об этих трех воспитанниках. Зумент из Чиекуркална, Рунгес из района кинотеатра "Тейка" - соседство близкое. Вполне вероятно, что он знаком с Зументом, может, даже Зументу подчинялся, хотя приговорены они по разным делам.
   Мейкулцс же совсем с другого конца Риги, из Болдераи.
   Трудно допустить, что он мог знать Зумента и Рунгиса, в особенности если учесть сферу его деятельности, то падо полагать, из Болдераи он не вылезал.
   Киршкалн отводит Мейкулиса в другое помещение и запирает на ключ.
   Затем он поочередно вызывает человек пятнадцать своих воспитанников, расспрашивает о том о сем, заодно и про подбитые глаза Мейкулиса. Главная же, потайная цель - разузнать, по какой причине Мейкулис мог попасть в немилость к Зументу. Но из этих разговоров так ничего и не удается узнать, если не считать того, что иногда видели, как Мейкулис стирает Зумспту носки, чистит его ботинки или заправляет койку. Тем не менее версия с Зументом кажется близкой к истине. Последним в комнату воспитателя входит Руншс.
   - Садись и пиши объяснение, почему бил Мейкулиса, - говорил Киршкалн, придвигая воспитаннику чистый лист бума!и и авторучку, а сам садится в стороне.
   Рунгис стоит вылупив глаза и глупо улыбается.
   - Дак я никакого Мейкулиса дпже и не трогал.
   - Брось, Руншс. Я и так хорошо все знаю, мне нужна только бумажка, чтобы оформить, как потожено.
   - А кто вам сказал?
   - Да мало ли кто? Сейчас это не так важно. Доказательства есть вполне падежные.
   Начинается долгий, унылый разговор. Киршкалн знает Рунгиса больше года и уверен, что доконает его.
   Понятно, Рунгис будет считать, что кто-то его выдал, но кто именно, этого не определить. Кроме того, Кнргакалн никого из дружков Рунгиса не вызывал, и, по сути дела, Рунгис подтверждал лишь то, в чем Киршкалн и так не сомневался.
   Проходит час. И вот Рунгис, неуклюже зажав между пальцами ручку, низко наклонив голову, высупув кончик языка, пишет. Для Рупгиса это дело непривычное, он учится только в четвертом классе, да и то определили его туда авансом. Так пишут маленькие мальчики и девочки, первоклассники или второклассники обычной школы. Этому скоро стукнет восемнадцать, но на его лице та же торжественная серьезность, что и у семилетнего. Кстати сказать, Рупгис во многих отношениях остался на уровне малого ребенка. Оп ничего не читает, боится в темноте призраков и взаправду верит, что на свете есть волшебная страна, где текут винные реки. В то же самое время этот "ребенок""
   мастерски владеет отмычкой; курить, пить и ругаться матом научился в раннем детстве. Киршкалн смотрит на этот гибрид ребенка и старика, на его пальцы в свежих ссадинах оттого, что колотил Мейкулиса. Рука напряженно и старательно выводит каракули на бумаге. Через месяц у Рунгиса кончается срок наказания и его освободят. Освободят такого, какой он есть.
   Похоже было, кое-что у него в голове повернулось к лучшему, но происшествие прошлой ночи превращает это мнение в иллюзию. Да и что можно успеть за год, если для его воспитания ничего не делалось семнадцать лет, а точнее делалось все для тою, чтобы создать столь никчемное и чуждое нам существо. Но разве Рунгис один такой? Тот же Мейкулис, Зумент и другие каждый в своем роде, но все в чем-то одинаковые.
   "И откуда такие берутся?" - невольно спрашивает -еёбя Киршкалн, хотя прекрасно знает ответ на свой вопрос. Ребята эти ходили по улицам наших городов, жили не в лесу, но в квартире, окруженной десятками Таких же квартир, даже сидели за школьной партой - и все-таки за пределом внимания людей. И лишь когда Рунгиса или Мейкулиса поймали в чужой квартире или чулане с украденной рубашкой или банкой варенья в. руке, причастные к воспитанию подростков взрослые дяди и тети удивленно отметили, что у мальчиков крайне узкий кругозор и взгляды их чужды нашему обществу; что они выросли в аморальных семьях алкоголиков, которых следует незамедлительно лишить родительских прав. Но вот теперь ребяток водворили в колонию, и общество ожидает, что Киршкалн за год сотворит чудо.
   Рунгис дописал. Откинулся на спинку стула, с важным лицом перечитывает написанное, ставит куда надо вроде бы случайно пропущенную запятую и подает листок Киршкалну.
   "Начальнику колонии от
   Рунгис Валентин Екаповича
   воен. 5 оддел
   Объяснение
   Я вчера после отбою немножко побил Кастрюлю. Я его побил чтоп не апаздывал на Линейку, патамушто один раз он уже апаздал, а я не хочу чтоп одделение получила замечанию в конкурснам журнали, и патаму побил и больше так ни буду! И я прашу Начальника не наказывать, сильно я справлюсь!!!
   Васпит."
   Вместо подписи - хвостатая закорючка, каковая должна свидетельствовать, что "васпит". Рунгис большой грамотей. Киршкалн прочитал объяснение и без тени улыбки возвращает листок обратно.
   - Ты забыл число поставить.
   И Рунгис внизу выводит дату.
   Киршкалн прекрасно понимает, что не за опоздание на линейку получил выволочку Мейкулис. Таким сверхпатриотом своего отделения Рунгис никогда не был, но истинную причину выяснить так и не удается.
   Это в еще большей степени заставляет думать, что приказ поступил со стороны, к тому же от "влиятельного лица". "Если прихватят, бери на себя, но других не припутывай!" Рунгис остался верен этому неписаному закону улицы.
   - Что мне теперь будет? - спрашивает он.
   - Да вроде бы на изолятор тянет, а?
   - Ладно, мне все равно скоро домой, - соглашается Рунгис. - Но пусть Кастрюля больше не опаздывает.
   - Об этом уж разреши заботиться мне и членам совета отделения, говорит Киршкалн. - Л теперь бегом на занятия!
   Вчера Мейкулис действительно опоздал на утреннее построение, и дежурный воспитатель записал в журнал замечание отделению. Киршкалну Мейкулис объяснил, что просто замешкался, и поверить в это было можно, поскольку копуша он несусветный. Сегодня Киршкалн склонен думать по-другому. Круг замкнулся, можно вернуться к исходной точке - к Мейкулису и его подбитым глазам.
   - Ну как, ни разу больше не ушибся, пока меня не было? - спрашивает Киршкалн, но Мейкулис не из тех, кто понимает шутки.
   - Нет, - отвечает он серьезно.
   Сытый, освобожденный от занятий, Мейкулис тут взаперти чувствует себя как у Христа за пазухой. Никто не понукает, ни о чем не спрашивает.
   - Почему не сказал, что тебя бил Рунгис? - дружески спрашивает его Киршкалп, присаживаясь рядом. - Заладил свое: поскользнулся да упал, а я Рунгиса поприжал, он сразу все мне и выложил.
   Мейкулис недоверчиво поглядывает на воспитателя и молчит.
   - Читать умеешь? Возьми почитай! - Киршкалн протягивает объяснение Рунгиса.
   Мейкулис нехотя тянет руку за бумажкой, читает Долго, низко опустив голову.
   - Понял? На грамотность сегодня внимания обращать не будем.
   - Да.
   - Все правда?
   - Наверно, раз он так нишет.
   - А как думаешь ты?
   - Я никак.
   - Видишь ли, Мейкулис, - все так же мягко продолжает Киршкалн, - я вот все думаю, что мне с тобой делать? Побил тебя Рунгис один раз, побьет и второй, и третий. В моем отделении тебе будет нехорошо.
   И начальник говорит, надо бы парочку перевести в третье отделение. Я думаю, Зумента можно бы и тебя.
   Мейкулис заерзал. Он еще ничего не говорил, но в заплывших глазах промелькнул страх, мольба. Наконец он выдавливает:
   - Да лучше уж здесь.
   - Но ведь Рунгис тебя вконец замордует!
   - Это ничего.
   - Нет, Мейкулис, так нельзя. Я не могу допустить, чтобы тебя били. Передам вас с Зументом в третье отделение. Это же просто. Позвонить воспитателю, и все.
   - Нет, останусь! - Мейкулис даже со стула привстает.
   - Ну и, кроме всего прочего, ты мне врешь. Я тебе, наверно, не нравлюсь? Воспитатель третьего отделения будет для тебя лучше.
   - Ничем он не будет лучше.
   - Тогда говори мне правду! Почему вчера утром опоздал в строй?
   Мейкулис молчит.
   - Никто не узнает, о чем ты мне рассказываешь.
   Нас ведь здесь только двое.
   Парень смотрит на запертую дверь, раз-другой беззвучно разевает рот, и лишь потом ему удается ьычавить из себя шепот:
   - Мне сказали, воспитатель вызывает.
   - Какой воспитатель?
   - Ну, тот, с красным бантом.
   - И ты стоял у двери дежурного, в то время как опальные шли на построение?
   - Да.
   - Видишь, вот мы и начинаем друг друга пони. мать. Ты ждал, а воспитатель не шел, потому что и не
   думал тебя вызывать. А когда ты пришел на построение, тебя записали. Кто тебе сказал, что воспитатель вызывает?
   - Из другого отделения. Бурундук.
   - И еще такая мелочь. Когда Рупгис тебя бил, он, помимо опоздания, другой причины не называл?
   - Не. Сказал, за то, что опоздал в строй.
   - И больше ничего?
   - Ничего.
   - Вот и опять ты мне врешь. Все-таки придется тебя перевести.
   Дальше дело подвигается совсем туго. Киршкалн несколько раз порывается позвонить начальнику и воспитателю третьего отделения, уверяет Мейкулиса, как ему там будет хорошо, но, с другой стороны, если подумать, то и в старом не так уж плохо бы остаться, только Мейкулис сам не хочет. И ведь вроде бы парень неглупый, только малость трусоват. А бояться-то, по сути, нечего. За него все будут заступаться, в отделении много хороших ребят. Киршкалн продолжает говорить все тем же мягким, спокойным голосом, даже угощает Мейкулиса сигаретой.
   Наконец, едва слышно и все время косясь на дверь, Мейкулис заговорил:
   - Сказал: делай чего велят! Не будешь делать - амба! Финка в бок и аминь.
   Сам придя в ужас от своего клятвопреступничества, испугавшись, что вверил свою судьбу в чужие руки и теперь в любой момент можно ожидать мести, Мейкулис, дрожа мелкой дрожью, уставился на воспитателя.
   Сожалея о своей откровенности и малодушии, Мейкулис хотя и смутно, но все же чувствует сейчас, как он одинок и никому не нужен. Рядом на стуле человек в военной форме, далекий и чужой человек из другого мира; он хоть и говорит с ним ласково, но наверняка обманет, так же как обманывали другие. А если и не обманет, тоже радость невелика: воспитатель встанет и уйдет, и Мейкулис останется один. Пока что он под защитой стен этой комнаты и запертой двери, по как долго это продлится? До сих пор он мог себя чувствовать относительно спокойно вечером, когда все ложатся спать, но с прошлой ночи не стало и этой передышки от страха.
   Воспитателю-то что? У пего на погонах три звездочки, у него ни забот, ни тревог. Легко сказать: "Говори правду, Мейкулис!" И вот теперь большая часть правды Мейкулиса принадлежит ему, - но способен ли воспитатель уразуметь, сколь она будет грозна, если выползет на свет? Эта правда может неслышно и в коридоре, и в цеху, и ночью подкрасться, влезть в койку и пырнуть ножом в бок. Амба и аминь. Л воспитатель с его хитрой добротой будет далеко и не сможет ничем помочь.
   - Не верь угрозам! Они тебя только запугивают, - убежденно говорит Киршкалн. - И чего же тебе велели сделать?
   - Ничего.
   Киршкалн быстро перебирает в уме последние события в отделении. Возможно, Мейкулису поручили что-нибудь раздобыть, а он не сумел? В прошлое воскресенье было свидание воспитанников с родителями.
   Приезжала и мать Мейкулиса. Возможно, ключ к разгадке таится в этом.
   - Мать не привезла того, о чем ты просил? - спрашивает Киршкалн.
   - Да, - шепчет Мсйкулис. - У нее не было.
   - Чего же у нее не было?
   - Десятки.
   Вот почти все и сказано. Мейкулис знает: сейчас зададут последний вопрос и тогда не уйти от отпета.
   - Кто требовал эту десятку? Зумент?
   - Нет, Бурундук.
   Киршкалн некоторое время молчит. Тайна Мейкулисовых синяков раскрыта, но ото только начало. Стало быть, Бамоан. Ну, конечно, Зумент слишком хитер, чтобы просить самолично. Действует через посредника.
   И у него руки чистые. А если Зумент и в самом деле тут не замешан? Бамбан вполне может самостоятельно отколоть такой помер.
   - Почему же ты не защищаешься? Почему дозволяешь Рунгнсу тебя бить, а Бамбану приказывать тебе? Рунгпс ведь не сильнее тебя. Не давай ему спуску!
   - Я? - недоуменно переспрашивает Мейкулис.
   - Ну да, ты.
   - Их много, - говорит Мейкулис.
   - Заведи и ты себе друзей. В отделении немало хороших ребят. Приходи ко мне! Воспитатели всегда
   заступятся.
   Мейкулис молчит.
   То, что сказал Киршкалп, звучит куда как хорошо, но для Мейкулиса ею совет - пустые слова. Неужели в этой понурой фигурке так никогда и не пробудится гордость, сознание своей силы и достоинства? Неужели в пей место одной лишь трусливой покорности?
   - Невесело, когда все тобою командуют, толкают и шпыняют, когда сам ты не можешь ничего. Неужели тебе это приятно?
   - Нет, - Мейкулис на мгновение задумывается. - Но если прикончат, тогда еще хуже.
   На это трудно что-либо возразить. В коридоре гудит сигнал строиться на обед, и Киршкалн отпускает Мейкулиса.
   - Не бойся, ничего с тобой не случится, - говорит он, но сам в этом до конца не уверен. Конечно, он поставит на ноги совет отделения, но всегда можно подгадать момент, когда парнишка один, и свести с ним счеты. И ради безопасности Мейкулиса сейчас ни в коем случае нельзя козырять добытыми у пего сведениями. Кроме того, надо действовать исподволь и осторожно, чтобы не потерять доверие мальчишки.
   Киршкалн еще помнит, как принимали Мейкулиса, помнит вопросы и безнадежно унылые ответы.
   - Чем занимался?
   - Воровал.
   - Что крал?
   - Кур.
   - А еще что?
   - Варенье, бельишко.
   - А ты не подумал о том, что тем людям самим лужны их куры, варенье и бельишко, а?
   - Я же не все брал, им оставлял тоже.
   - Сколько классов ты окончил?
   - Четыре.
   - Отчего мало?
   - У меня голова слабая.
   - Мать кем работает?
   - Уборщица.
   - А отец?
   - Не знаю.
   - Живет с вами?
   - Нет, но иногда приходит.
   - И что он тогда делает?
   - Дерется.
   В тот раз у Мейкулиса тоже сидел под глазом потекший желтоватый синяк. С этим синяком он прибыл из следственного изолятора. И тогда он тоже уверял, что никто его не бил, просто он во сне зашибся об угол кровати.
   Его ничто не интересовало, и, как впоследствии Киршкалн выяснил, мальчик ни разу в жизни не был ни в театре, ни в музее. Единственное, о чем он говорил с некоторым оживлением на лице, это о похождениях в чужих курятниках. "Они там сидят все рядком, а я их за голову и - в мешок. За голову надо.
   Голову чуть свернуть и держать, чтоб курица висела.
   Чуть потрепыхается и - готова. Быстро, и шуму никакого". И Мейкулис показывал, как это следует делать.
   В дверь постучали. Вон что - Трудынь соизволил пожаловать.
   - Узнали, кто накидал банок Кастрюле? - с порога задает он вопрос и тут же на него отвечает: - Вроде бы Рунгис, я слыхал. Кастрюля - размазня, таким всегда получать. Есть такие люди - и не хочешь, а дашь ему в нос, грех пройти мимо. Как по боксерской груше.
   - Но такие вещи ведь не в твоем вкусе, - усмехнулся Киршкалн.
   - Вообще-то нет, но, знаете, бывает, никак без этого нельзя. Я и сам много думал насчет этих драк. Черт те что. Помню, в одном клубе была закрытая балеха.
   А раз закрытая, значит, во что бы то ни стало надо на нее пролезть через забор, через окно сортира, через гардероб и так далее. В общем, через час все ребята там и веселятся. Работает буфетик с пивом, "Кристалл"