Страница:
– Окрутила она его, неопытного! – жаловалась она соседкам. – Ох, окрутила!
– Ан прописку получает московскую! – возражали ей соседки.
– Прописка? Да его любая прописала бы, офицера! Ведь погулять мог, выбрать первый сорт! А то, что ни попадись, первое! И живут как? Еще когда ее дадут, квартиру-то? А счас спят – кровать к кровати с родителями. И не повозишься. Срамота!
Лехин друг уступил ему не только Любу, но и свое место работы. Начальник цеха спросил у Алексея биографию.
– Это же, выходит-значит, герой вроде как?
Двоенинов пожал плечами:
– Ну какой герой? Герой – это который сам… А я что? Получилось… – Нет! Другой бы, может, к врагам попал или утонул, а ты… Самолет не смог спасти, зато лодку надувную спас. Не своя ведь лодка, государственная! Непонятно было, шутит начальник или серьезен, но это стало Леше приятно. Алексей совсем поправился, послесарив, окончил курсы шоферов. Фотографию его повесили на доску «Лучшие водители гаража». А скоро троих лучших водителей вызвали в райком партии и предложили перейти в особый гараж. Зарплата тут была выше, а работы меньше.
Лешу закрепили за редактором «Трудовой правды» Макарцевым, и тот был им доволен. Работа Алексею нравилась, но люди кругом добивались большей зарплаты, новых квартир, покупали хорошую мебель. А у них с Любой (она училась в финансовом техникуме на последнем курсе) ничего не было. Теперь же, когда сын родился, стало еще трудней. Все использовали связи для добывания благ, а Леша не умел. Понял он: выгоднее делать вид, что ты поглупее. Тогда спросу с тебя меньше и легче жить. Но, читая газеты в ожидании редактора, он все чаще вспоминал свой героический поступок и размышлял, как бы его приспособить к делу.
Однажды на Минском шоссе Двоенинова остановил водитель тяжелого рефрижератора. Леха только что отвез Макарцева на дачу и не спешил, дал шоферу свечной ключ. В перекуре разговорились. Рефрижератор шел из Венгрии.
– Каждый раз чего-нибудь привезешь. Не то что на советские бумажки! Лучше бы, конечно, в капстраны ездить, но и соц тоже для начала неплохо.
– А попасть к вам как?
– Вступай в партию. Без этого и говорить не станут. Ну, и руку ищи…Леша загорелся перейти на работу в «Совтрансавто». Но устроиться оказалось туда еще сложнее, чем мужик рассказал. Партийность партийностью, но берут со стажем работы, только семейных и только шоферов первого класса. Леша специально окончил курсы на первый класс. В гараже сделался активным комсомольцем, и вскоре его избрали секретарем. Это был шаг в кандидаты партии, и Двоенинова приняли как человека с героическим прошлым и добросовестным настоящим. Алексей надеялся на биографию, но помнил, что нужна рука. Однажды он набрался нахальства и, когда Макарцев был в хорошем расположении духа, попросил.
– Не нравится меня возить?
– Что вы, Игорь Иваныч! Вас возить хорошо, но и мне расти надо, так ведь?
– Я пошутил. А как у тебя с партией?
– Порядок! Кончается кандидатский стаж.
– Вот видишь, мы с тобой оба кандидаты. Ты в партию, я в ЦК партии… Ладно! Позвоню во Внешторг. Готовься.
Алексей Никанорович подготовился. Но осуществление мечты откладывалось.
– Ан прописку получает московскую! – возражали ей соседки.
– Прописка? Да его любая прописала бы, офицера! Ведь погулять мог, выбрать первый сорт! А то, что ни попадись, первое! И живут как? Еще когда ее дадут, квартиру-то? А счас спят – кровать к кровати с родителями. И не повозишься. Срамота!
Лехин друг уступил ему не только Любу, но и свое место работы. Начальник цеха спросил у Алексея биографию.
– Это же, выходит-значит, герой вроде как?
Двоенинов пожал плечами:
– Ну какой герой? Герой – это который сам… А я что? Получилось… – Нет! Другой бы, может, к врагам попал или утонул, а ты… Самолет не смог спасти, зато лодку надувную спас. Не своя ведь лодка, государственная! Непонятно было, шутит начальник или серьезен, но это стало Леше приятно. Алексей совсем поправился, послесарив, окончил курсы шоферов. Фотографию его повесили на доску «Лучшие водители гаража». А скоро троих лучших водителей вызвали в райком партии и предложили перейти в особый гараж. Зарплата тут была выше, а работы меньше.
Лешу закрепили за редактором «Трудовой правды» Макарцевым, и тот был им доволен. Работа Алексею нравилась, но люди кругом добивались большей зарплаты, новых квартир, покупали хорошую мебель. А у них с Любой (она училась в финансовом техникуме на последнем курсе) ничего не было. Теперь же, когда сын родился, стало еще трудней. Все использовали связи для добывания благ, а Леша не умел. Понял он: выгоднее делать вид, что ты поглупее. Тогда спросу с тебя меньше и легче жить. Но, читая газеты в ожидании редактора, он все чаще вспоминал свой героический поступок и размышлял, как бы его приспособить к делу.
Однажды на Минском шоссе Двоенинова остановил водитель тяжелого рефрижератора. Леха только что отвез Макарцева на дачу и не спешил, дал шоферу свечной ключ. В перекуре разговорились. Рефрижератор шел из Венгрии.
– Каждый раз чего-нибудь привезешь. Не то что на советские бумажки! Лучше бы, конечно, в капстраны ездить, но и соц тоже для начала неплохо.
– А попасть к вам как?
– Вступай в партию. Без этого и говорить не станут. Ну, и руку ищи…Леша загорелся перейти на работу в «Совтрансавто». Но устроиться оказалось туда еще сложнее, чем мужик рассказал. Партийность партийностью, но берут со стажем работы, только семейных и только шоферов первого класса. Леша специально окончил курсы на первый класс. В гараже сделался активным комсомольцем, и вскоре его избрали секретарем. Это был шаг в кандидаты партии, и Двоенинова приняли как человека с героическим прошлым и добросовестным настоящим. Алексей надеялся на биографию, но помнил, что нужна рука. Однажды он набрался нахальства и, когда Макарцев был в хорошем расположении духа, попросил.
– Не нравится меня возить?
– Что вы, Игорь Иваныч! Вас возить хорошо, но и мне расти надо, так ведь?
– Я пошутил. А как у тебя с партией?
– Порядок! Кончается кандидатский стаж.
– Вот видишь, мы с тобой оба кандидаты. Ты в партию, я в ЦК партии… Ладно! Позвоню во Внешторг. Готовься.
Алексей Никанорович подготовился. Но осуществление мечты откладывалось.
3. КЛАССИЧЕСКИЙ ИНФАРКТ
Макарцев открыл глаза, жмурясь от белизны. В окно светило солнце, от которого он за зиму отвык. Сколько он пробыл в забытьи, выяснить невозможно. Он лежал плашмя на спине и хотел поднять руку, чтобы взглянуть на часы, но рука была привязана к кровати, и он почувствовал, что часов на ней нет. Возле кровати стояла капельница, трубочка с тонкой иглой уходила в вену его руки. Дышалось хорошо, в носу чуть слышно сипел кислород, выходя из другой трубочки.
Он повел глазами от капельницы на потолок, усеянный зайчиками, выяснил, что они отражаются от склянок, стоящих на стеклянном столике, и от экрана телевизора в углу. Глаза устали работать, и он закрыл их.
– Больно? – послышался хрипловатый женский голос.
Значит, он был не один. Снова приподнял он с усилием веки и увидел пухлогубую девушку в белом халате и шапочке.
– Число? – спросил он.
– Двадцать седьмое. Вам что-то нужно?
– Телефон. – Ой, что вы! – медсестра всплеснула пухлыми руками и поправила ему кислородную трубочку. – Телефон нельзя! Вас ночью опять в реанимацию возили. Завотделением сказала, чтобы вы лежали и думали о чем-нибудь приятном…
– Болит.
Язык плохо поворачивался и приходилось говорить коротко.
– Где болит?
– Плечо. Живот. Спина.
– Это вам кажется. От сердца.
– Сердце не болит.
– И хорошо! У вас классический инфаркт. Сейчас сделаю обезболивающий укол…
Она повторяла слова врачей. Приподняв край одеяла, сестра оголила ему ягодицу.
– Ой! – сказал Игорь Иванович, как маленький, почувствовав боль от укола. – Пить!
Она поднесла ему чашку с продолговатым носиком, вода потекла между губ, пролилась со щеки на подушку, но и в рот попало.
– Приезжала ваша жена, – вспомнила сестра. – Сказала, дома все в порядке, на работе тоже. Завтра опять приедет. Отдыхайте. У нас все отдыхают… Я пойду. Если надо, нажмите кнопочку…
Макарцев лежал, прислушиваясь к сердцу, в полузабытьи. Зачем я здесь? – плыло в сознании. Долго ли придется лежать так глупо и бесполезно? Где жена – неужели не могла пробиться сюда? Я даже не знаю, что поставили в номер…
Сестра попала в точку. Как многие партийцы его положения, лежавшие в этой палате до него, он не умел ни болеть, ни отдыхать. В отпуск не ходил. Жена ездила сперва с сыном, а когда тот вырос и ездить с ней отказался, сидела в цековских санаториях одна. Игорь Иванович всегда действовал.
В наружном пласте это означало: принимать участие в подготовке решений высшей инстанции, узнавать эти решения, нацеливать на их выполнение, следить за выполнением и докладывать о проделанной работе. Напряжение существовало постоянное, особенно на первом и последнем этапе. То, что было посередине, то есть выпуск газеты, являлось производной функцией первого и делалось ради последнего. Людям, стоящим ниже, понять и тем более оценить разумную строгость и четкость партийного аппарата практически невозможно: для этого надо самому находиться на определенной высоте над уровнем моря.
Внутренним пластом, на котором держался наружный, стелились личные связи, встречи, банкеты, поездки. На каждом этапе обговаривание того, что не пишется, а часто (по важным соображениям) утверждение противоположного тому, что заложено в документы. Этот пласт дел был так же серьезен, как первый. Не меньше. Но и не больше. Те, кто считал, что личные связи важнее, обычно сгорали преждевременно. У Макарцева на чашах весов стояли одинаковые гири.
В обоих пластах деятельности были свои формы поведения, своя ответственность за каждое поручение тебе и твое указание, официальное и личное. Иначе – легко и оступиться. Партийный деятель ранга Макарцева всегда должен думать о том, что будет, если оступишься, и как обогнуть опасный участок. Оступившемуся на идеологической работе не удается подняться. Несмотря на весь гуманизм нашей системы, такого не случалось. Правда, тут у Макарцева была твердая уверенность, что с ним этого произойти не может.
Мысли сами собой бежали по кругу, сложившемуся за десятилетия руководящей работы. Пластинка, поставленная в юности, играла, иголка была еще острой, исправно держалась в борозде, мелодия привычная, выученная наизусть. Но каждый раз, едва она доходила до определенного места, происходил сбой, и следовало бесконечно повторяющееся сочетание: фаркт-ин-фаркт… Инфаркт возник ниоткуда, не запланированно, как некая сила, которой в принципе, с точки зрения нормального, то есть материалистического, мировоззрения появиться не могло.
Самым страшным, страшнее смерти, для Макарцева всегда было неправильно угадать генеральную линию в конкретном преломлении к обстоятельствам. И вот оказалось, что он жив, ни в чем не ошибся и тем не менее отстранен. Инфаркт не согласовывал свой поступок ни с ним самим, ни с ЦК. Весь вчерашний вечер и целое утро Макарцев не держит руку на пульсе партийной жизни. Все там, а его нет. Там зреет, решается, проводится в жизнь – без него. Если бы там тоже пока остановилось – так нет же, идет! Инфаркт – только у него. Он – необходимое звено в живой цепи – выпал, и цепь соединилась – без него! Когда же руки снова разожмутся, чтобы его принять?
Много наслышавшись про инфаркты у других, сам он был уверен, что у него иммунитет. И теперь еще он не хотел признать, что ошибался. Нет, без него обойтись не смогут. Он столько сделал, столько еще сможет сделать. Руки-то без него сцепились, но скоро ощутят нехватку одной человеческой силы. Хотя он лишь кандидат в члены ЦК, но потому его и ввели на ХХIII съезде в состав кандидатов, что в ЦК необходима макарцевская голова.
Надо, чтоб как можно скорее его подняли на ноги. Где профессура? Особые врачи? Чем они все занимаются? Почему не научились лечить инфаркты быстро, хотя бы в важных случаях? Неужели не понимают, что ему нужно быстрее поправиться, начать руководить отсюда. Пусть хоть телефон включат!
– Прошу, Зина, – промямлил он, полуживой, вялыми, непослушными губами жене, как только ее на минуту к нему пустили. – Поменьше распространяйся, что у меня инфаркт. Говори лучше, что было подозрение и не подтвердилось.
– Конечно, Гарик, я что, дура? Поверят ли?
Она не сказала ему, что из больницы сразу сообщили в ЦК, а оттуда в редакцию, в Союз журналистов, везде.
– Не поверят? Это их личное дело. А от нас пусть услышат то, что нам надо!
– Разумеется, Гарик, не волнуйся…
Она тихо вышла.
Как же у него мог произойти инфаркт, да еще классический?… Это хорошо или плохо? Наверно, хорошо. Уж классический-то лечить научились, надо полагать! А отчего он случился – знают? Сердце у него всегда было здоровое, не молодое, но ведь и не старое! Нужна причина. Ведь в целом все было нормально. Если бы это было хоть в малой степени не так, Игорь Иванович не получил бы указания готовить анкету и прочие документы для получения дипломатического паспорта по новому постановлению Совмина.
Он и до этого, согласно специальной справке, один представлял собой делегацию, проходил через специальный проход, досмотру его багаж не подлежал. Теперь его сможет ожидать персональная машина прямо возле трапа. Но позволит ли здоровье ехать? Нет, ему необходима причина! Пока врачи копались, Игорь Иванович решил сам проанализировать свои дела и установить эту причину, чтобы знать, с каким врагом бороться и как его победить.
Он повел глазами от капельницы на потолок, усеянный зайчиками, выяснил, что они отражаются от склянок, стоящих на стеклянном столике, и от экрана телевизора в углу. Глаза устали работать, и он закрыл их.
– Больно? – послышался хрипловатый женский голос.
Значит, он был не один. Снова приподнял он с усилием веки и увидел пухлогубую девушку в белом халате и шапочке.
– Число? – спросил он.
– Двадцать седьмое. Вам что-то нужно?
– Телефон. – Ой, что вы! – медсестра всплеснула пухлыми руками и поправила ему кислородную трубочку. – Телефон нельзя! Вас ночью опять в реанимацию возили. Завотделением сказала, чтобы вы лежали и думали о чем-нибудь приятном…
– Болит.
Язык плохо поворачивался и приходилось говорить коротко.
– Где болит?
– Плечо. Живот. Спина.
– Это вам кажется. От сердца.
– Сердце не болит.
– И хорошо! У вас классический инфаркт. Сейчас сделаю обезболивающий укол…
Она повторяла слова врачей. Приподняв край одеяла, сестра оголила ему ягодицу.
– Ой! – сказал Игорь Иванович, как маленький, почувствовав боль от укола. – Пить!
Она поднесла ему чашку с продолговатым носиком, вода потекла между губ, пролилась со щеки на подушку, но и в рот попало.
– Приезжала ваша жена, – вспомнила сестра. – Сказала, дома все в порядке, на работе тоже. Завтра опять приедет. Отдыхайте. У нас все отдыхают… Я пойду. Если надо, нажмите кнопочку…
Макарцев лежал, прислушиваясь к сердцу, в полузабытьи. Зачем я здесь? – плыло в сознании. Долго ли придется лежать так глупо и бесполезно? Где жена – неужели не могла пробиться сюда? Я даже не знаю, что поставили в номер…
Сестра попала в точку. Как многие партийцы его положения, лежавшие в этой палате до него, он не умел ни болеть, ни отдыхать. В отпуск не ходил. Жена ездила сперва с сыном, а когда тот вырос и ездить с ней отказался, сидела в цековских санаториях одна. Игорь Иванович всегда действовал.
В наружном пласте это означало: принимать участие в подготовке решений высшей инстанции, узнавать эти решения, нацеливать на их выполнение, следить за выполнением и докладывать о проделанной работе. Напряжение существовало постоянное, особенно на первом и последнем этапе. То, что было посередине, то есть выпуск газеты, являлось производной функцией первого и делалось ради последнего. Людям, стоящим ниже, понять и тем более оценить разумную строгость и четкость партийного аппарата практически невозможно: для этого надо самому находиться на определенной высоте над уровнем моря.
Внутренним пластом, на котором держался наружный, стелились личные связи, встречи, банкеты, поездки. На каждом этапе обговаривание того, что не пишется, а часто (по важным соображениям) утверждение противоположного тому, что заложено в документы. Этот пласт дел был так же серьезен, как первый. Не меньше. Но и не больше. Те, кто считал, что личные связи важнее, обычно сгорали преждевременно. У Макарцева на чашах весов стояли одинаковые гири.
В обоих пластах деятельности были свои формы поведения, своя ответственность за каждое поручение тебе и твое указание, официальное и личное. Иначе – легко и оступиться. Партийный деятель ранга Макарцева всегда должен думать о том, что будет, если оступишься, и как обогнуть опасный участок. Оступившемуся на идеологической работе не удается подняться. Несмотря на весь гуманизм нашей системы, такого не случалось. Правда, тут у Макарцева была твердая уверенность, что с ним этого произойти не может.
Мысли сами собой бежали по кругу, сложившемуся за десятилетия руководящей работы. Пластинка, поставленная в юности, играла, иголка была еще острой, исправно держалась в борозде, мелодия привычная, выученная наизусть. Но каждый раз, едва она доходила до определенного места, происходил сбой, и следовало бесконечно повторяющееся сочетание: фаркт-ин-фаркт… Инфаркт возник ниоткуда, не запланированно, как некая сила, которой в принципе, с точки зрения нормального, то есть материалистического, мировоззрения появиться не могло.
Самым страшным, страшнее смерти, для Макарцева всегда было неправильно угадать генеральную линию в конкретном преломлении к обстоятельствам. И вот оказалось, что он жив, ни в чем не ошибся и тем не менее отстранен. Инфаркт не согласовывал свой поступок ни с ним самим, ни с ЦК. Весь вчерашний вечер и целое утро Макарцев не держит руку на пульсе партийной жизни. Все там, а его нет. Там зреет, решается, проводится в жизнь – без него. Если бы там тоже пока остановилось – так нет же, идет! Инфаркт – только у него. Он – необходимое звено в живой цепи – выпал, и цепь соединилась – без него! Когда же руки снова разожмутся, чтобы его принять?
Много наслышавшись про инфаркты у других, сам он был уверен, что у него иммунитет. И теперь еще он не хотел признать, что ошибался. Нет, без него обойтись не смогут. Он столько сделал, столько еще сможет сделать. Руки-то без него сцепились, но скоро ощутят нехватку одной человеческой силы. Хотя он лишь кандидат в члены ЦК, но потому его и ввели на ХХIII съезде в состав кандидатов, что в ЦК необходима макарцевская голова.
Надо, чтоб как можно скорее его подняли на ноги. Где профессура? Особые врачи? Чем они все занимаются? Почему не научились лечить инфаркты быстро, хотя бы в важных случаях? Неужели не понимают, что ему нужно быстрее поправиться, начать руководить отсюда. Пусть хоть телефон включат!
– Прошу, Зина, – промямлил он, полуживой, вялыми, непослушными губами жене, как только ее на минуту к нему пустили. – Поменьше распространяйся, что у меня инфаркт. Говори лучше, что было подозрение и не подтвердилось.
– Конечно, Гарик, я что, дура? Поверят ли?
Она не сказала ему, что из больницы сразу сообщили в ЦК, а оттуда в редакцию, в Союз журналистов, везде.
– Не поверят? Это их личное дело. А от нас пусть услышат то, что нам надо!
– Разумеется, Гарик, не волнуйся…
Она тихо вышла.
Как же у него мог произойти инфаркт, да еще классический?… Это хорошо или плохо? Наверно, хорошо. Уж классический-то лечить научились, надо полагать! А отчего он случился – знают? Сердце у него всегда было здоровое, не молодое, но ведь и не старое! Нужна причина. Ведь в целом все было нормально. Если бы это было хоть в малой степени не так, Игорь Иванович не получил бы указания готовить анкету и прочие документы для получения дипломатического паспорта по новому постановлению Совмина.
Он и до этого, согласно специальной справке, один представлял собой делегацию, проходил через специальный проход, досмотру его багаж не подлежал. Теперь его сможет ожидать персональная машина прямо возле трапа. Но позволит ли здоровье ехать? Нет, ему необходима причина! Пока врачи копались, Игорь Иванович решил сам проанализировать свои дела и установить эту причину, чтобы знать, с каким врагом бороться и как его победить.
4. МАКАРЦЕВ ИГОРЬ ИВАНОВИЧ
ИЗ СПРАВКИ (ТАК НАЗЫВАЕМОЙ «ОБЪЕКТИВКИ»), ЗАПОЛНЯЕМОЙ ДЛЯ ВЫЕЗДА В КАПСТРАНЫ
Занимаемая должность: главный редактор газеты «Трудовая правда».
Родился 24 июля 1912 г. в Санкт-Петербурге (ныне Ленинград).
Менял ли фамилию, имя, отчество? Когда и причина изменения. Изменение имени Ганс на Игорь в соответствии с существующим законодательством (Свид. Бюро ЗАГСа г. Москвы No 80714 от 26.IV.1941). Причина смены – исправление ошибки родителей.
Русский.
Социальное происхождение – служащий.
Член КПСС с 1933 г. Партбилет No 00008242. Партийных взысканий не имеет.
Образование высшее, окончил филологический факультет Ленинградского университета в 1935 г.
Специальность: журналист, редактор, партийный работник.
Знание языков – работаю с переводчиками.
Были ли за границей? Англия, Франция, Италия, Швеция, Финляндия, Бельгия, Япония, Индия, ОАР, Чили, Аргентина, ФРГ, Исландия, Австралия, США, а также все социалистические страны (служебные командировки, в ряде стран был членом партийно-правительственных делегаций).
Воинское звание: полковник запаса, политсостав, спецучет.
Участие в выборных органах: кандидат в члены ЦК КПСС, депутат Верховного Совета СССР, секретарь Союза журналистов, заместитель председателя Общества дружбы СССР – Япония, член партийного бюро редакции газеты «Трудовая правда».
Правительственные награды: орден Ленина, орден Красного знамени, медали.
Женат, имеет сына, 18 лет.
Паспорт: VI CМ No 621394, выдан 63 о/м Москвы 7 октября 1962 г.
Прописан постоянно: Петровско-Разумовская аллея, 18, кв. 84.
Дом. телефон 258-71-44.
Дополнение к справке: рост 177 см, глаза карие, цвет волос – седой.
К справке прилагаются: автобиография, характеристика, заверенная секретарем райкома партии, справка о состоянии здоровья, выданная спецполиклиникой No 1 Четвертого Главного управления Минздрава, шесть фотокарточек.
ВЗЛЕТЫ И ПАДЕНИЯ ИГОРЯ ИВАНОВИЧА
Считая себя удачливым человеком, Макарцев вправе был рассчитывать на большее. На каждом этапе его биографии, когда он, расправив крылья, перелетал на ветку, расположенную ближе к вершине, крыло обо что-то задевало. Из-за этого взлет оказывался не таким значительным, как замышлялся. И каждый раз была опасность сломать крыло.
Учитель немецкого языка Санкт-Петербургской гимназии (на Васильевском острове) Иван Иванович Макарцев назвал сына Гансом, выразив тем самым свое уважение к немецкой культуре. Лучше бы он выучил его немецкому языку. Родись молодой Макарцев на пару лет позже, когда Петербург переименовывали в Петроград, Гансом бы его уже не назвали и тем облегчили бы последующие взмахи его крыльев. Родители Ганса Ивановича умерли в Гражданскую войну, десятилетнего мальчика приютила родня. Дядья и тетки бывшего среднего сословия в те разбродные годы переводили его из семьи в семью, подкармливали чем могли.
Вторым домом для него стал отряд скаутов. Он с радостью надевал сшитую из грубого полотна синюю форму с голубым галстуком, на котором завязывал узелки после каждого доброго дела. Все как один – в этом была особая радость коллективной жизни. Потом появились юки, юные комсомольцы, а отряды скаутов запретили. В комсомол он вступил с гордостью. В комсомольской ячейке Гарика Макарцева любили за открытый нрав, энергию и всегда выбирали вожаком.
В тридцатые годы, когда пошла мода на странные и иностранные имена, Ганс Макарцев ни у кого не вызывал недоумения. Он стал секретарем комитета комсомола (поступил в университет, в графе «соцпроисхождение» написал «сирота»: в вуз не приняли бы сына учителя гимназии).
Он заканчивал университет и активно работал в комсомоле, когда убили Кирова. Макарцев, к счастью, не принимал участия в обсуждении истории ленинградского комсомола. После смерти Кирова участники этого обсуждения, члены ЦК комсомола Колотынов и Румянцев, были арестованы, поскольку убийца Кирова Леонид Николаев тоже присутствовал на этом обсуждении. Колотынов, обвиненный в том, что стоял во главе «Ленинградского центра», в который входили Каменев и Зиновьев, был расстрелян вместе с Николаевым. Макарцев и Колотынов были хорошо знакомы, но Колотынов на допросах Макарцева не назвал.
Макарцеву, уже вступившему в партию, предложили занять освободившееся от врага народа кресло редактора ленинградской комсомольской газеты «Смена». Ему нравилось и писать – лучше всего получались у него звонкие статьи на международные темы. Содержание их черпалось в газете «Правда». Но он добавлял яркие краски, примеры ужасной жизни трудящихся под гнетом капитала, углубляя темы за счет своей фантазии. Несколько раз его статьи перепечатала «Комсомольская правда», и ему предложили перебраться в Москву. Он стал заведовать международным отделом в «Комсомолке», а затем в «Известиях».
Теперь темы статей ему давали в Наркоминделе, туда же он возил написанное. Кое-что убирали и кое-что предлагали добавить. Неожиданно под одной из статей отдел печати рекомендовал ему подписаться не одной буквой «Г», но и полным именем: Ганс Макарцев. Информбюро распространило статью за границу. Это было вскоре после 16 августа 39-го, когда Риббентроп прибыл в Москву. Макарцев стоял в группе журналистов, когда пакт подписывал Молотов. Ганс Иванович сам слышал тост, произнесенный Сталиным: «Я знаю, как любит народ своего фюрера. Я хотел бы поэтому выпить за его здоровье». Макарцев писал статьи, разъясняя в них, как необходим этот пакт Германии и СССР, но сам ничего не понимал.
В детстве и юности его воспитывали, а потом и он воспитывал других на антифашизме. А теперь? Внешне вроде бы все осталось, но внутри стало другим. Он чувствовал, что если поймет сегодняшний день генеральной политики товарища Сталина, он будет на коне. Весь его дальнейший путь, возможности его максимальной отдачи партии сейчас зависели от того, насколько верно он сможет проводить в жизнь гениальный, видимо, по своей смелости замысел главного человека в партии, в стране и во всем мире. Ведь не случайно Сталин объявил, что фашизм – исторически прогрессивный строй, служащий промежуточной стадией между капитализмом и социализмом. Значит, сейчас нужно работать рука об руку с фашистами.
Когда Литвинова сменил на посту Наркоминдела Молотов, Макарцев почувствовал, что он уловил дух времени. Враг No 1 – не фашисты, а насквозь прогнившие буржуазные демократии Запада. Гансу Ивановичу так понравилось звучное выражение «насквозь прогнившие буржуазные демократии Запада», что он дважды употребил эти слова в статье. Неожиданно Макарцева включили в список лиц, сопровождавших Молотова в Берлин. Переводчик Вячеслава Михайловича Бережков сказал тогда:
– Имя у тебя симпатичное для поездки…
Но причина была не только в этом. Молотову понравилось выражение «насквозь прогнившие буржуазные демократии Запада», которое он прочитал в статье Макарцева и использовал в докладе. Позже Сталин несколько раз употребил это выражение. НКВД проверило подноготную молодого журналиста– международника, и он вошел в картотеки, но, поднятый по личному указанию, проскочил обычные проверочные задания, которые дают такого рода лицам при поездках за границу.
Начало войны было для Макарцева ударом, хотя он мог бы его и предвидеть. Мы Гитлеру помогали, а он оказался неблагодарным! Слишком уж абсолютно Макарцев поверил в то, о чем писал в своих статьях. Он быстро перестроился и никогда больше так искренне не заблуждался. Однако выработанное им высокое чутье, в каком духе надо писать, по-прежнему его не подводило. В год второго разочарования, в 53-м, Макарцев оказался умнее.
Но то было позже, а пока, в начале войны, он, хотя и не верил, что это может с ним произойти, но слышал об арестах и ссылках людей с немецкими фамилиями и именами. На всякий случай он написал заявление в ЗАГС: «Любовь к Родине и ненависть к врагам обязывают меня исправить ошибку, допущенную родителями». Он просил изменить имя Ганс на Игорь. После этого в военкомате попросился на фронт. Его не отправили: он был номенклатурой ЦК. Макарцев не знал, что остался на свободе благодаря Молотову, который регулярно читал «Известия».
– Макарцев, который ездил с нами к проходимцу Гитлеру, – сказал Молотов, – правильно понял, как вести пропаганду в новых условиях. Отличать наших журналистов и ненаших научил меня Владимир Ильич. У этого Макарцева есть нюх. Включите его в список.
Так Макарцев попал в группу первых награждений военного времени. В конце войны, когда налаживалась идеологическая работа и выпуск газет в областях, ранее оккупированных немцами, его провели инструктором в сектор газет аппарата ЦК.
Ему шел тридцать девятый год, когда он стал вдруг до болезненности серьезно задумываться над тем, что он одинок. Не в друзьях тут было дело и не в подругах для отдыха. В этом Макарцев не был ханжой и принимал участие во всех мероприятиях, которые имели место в его кругу. Без этого он не считался бы там своим человеком. Но у людей, его окружающих, дома был уют, дети, а он, сирота казанская, этой радости не вкусил. Еще чуть-чуть и поздно будет. И потому что страна, потерявшая на войне больше двух десятков миллионов живой силы, спешила воспроизводиться (а Макарцев был сыном своей страны), и потому что приспела пора, он решил жениться.
Зина, с которой он познакомился на скамеечке возле пруда в Барвихинском санатории ЦК, уже была однажды замужем. По ее красоте и уму это было неудивительно. Он был тактичным и не расспрашивал ее о первом муже. Место знакомства было вполне приличное, они сходили два раза в Большой театр и раз во МХАТ. Стремясь жениться, он полюбил Зину.
Игорь приезжал домой поздней ночью, как было принято в те годы. Он подолгу стоял у кроватки, радостно прислушиваясь к ровному сопению малыша. Он так много работал, что даже поиграть с подрастающим сыном не оставалось времени.
В середине февраля 53-го в отделе руководящих кадров его попросили заполнить новую анкету. Внимательно прочитав ее, коллега спросил:
– Какая девичья фамилия у вашей жены?
– Жевнякова.
– А ее фамилия по первому мужу?
Макарцев не знал (разойдясь с первым мужем, Зина вернула себе девичью фимилию). Но сказать, что не знает, не мог и растерялся.
– Разве это имеет значение?
– Я ведь просто исполнитель, – ответил инструктор. – Ее фамилия по первому мужу – Флейтман…
– Но она русская! – он пробовал защищаться, чувствуя, как страх покрывает лицо румяным налетом вины.
По обязанности Игорь Иванович сталкивался с этой проблемой, подбирая кадры для областных газет в соответствии с духом времени. Однако сам не ощущал в этом потребности, даже, напротив, неприятное чувство виноватости каждый раз овладевало им. Сам по себе он объяснял данное явление местными пережитками, делом малокультурных кадров, наводнивших партию после чистки. Сталин об этом, конечно, не знал.
– Она чистокровная Жевнякова! – повторил он.
– Дело не в этом. Вы знакомы с ее бывшим мужем?
– Нет! Не видел и не спрашивал… А что случилось?
– Знаете ведь, что дан ход делу врачей, которые пытались неправильно лечить руководство. А бывший профессор Флейтман работал в клинике с Вовси и консультировал Когана.
– Но жена тут ни при чем, я знаю абсолютно точно.
– Пока абсолютно точно одно: по поводу дела врачей Рюмин получил новое указание.
Генерал госбезопасности Рюмин был заместителем Берии и начальником следственного отдела по особо важным делам.
– Можно мне позвонить Рюмину? – тихо спросил Игорь Иванович.
С Рюминым он встречался не раз, когда готовились для газет материалы о борьбе с врагами народа.
– Вы не хотите понять: указание получено, – инструктор надавил голосом на последнее слово. – Даже Лаврентий Палыч ничего не сумеет.
Макарцев сидел в оцепенении. Мысль лихорадочно бежала по нехитрому кругу, со всех сторон утыканному шипами. В безответности была его погибель. Он уже представил себе, что жену уводят от него, а может, предложат с ней развестись. Он подумал позвонить референту Молотова, но Вячеслав Михайлович уже проявил высокую принципиальность, сообщив, что его жена Жемчужина – враг народа.
– С кем же мне закрыть вопрос?
– С кем закроешь, – вопросом ответил инструктор, – когда есть указание?
– Чье указание?
– Не понимаете? – инструктор поднял глаза к небу и посмотрел на Макарцева с сочувствием.
Игорь Иванович представил себе, что добился приема у Поскребышева. Поскребышев, сгорбясь, двинется на него и обматерит. «Закрывать» вопрос было не с кем. Потому и был сделан им нелепый шаг – от отчаяния, наверно. Он попросился в отпуск, в санаторий, поскольку не отдыхал лет пять и неважно себя чувствует. Там улыбнулись: арест в санатории считался более удобным, чем на работе.
Взяв путевки на Кавказ, он отбыл с женой и сыном. В Курске Игорь схватил чемодан, вытолкал недоумевающую Зину из поезда, объяснив проводнице, что должен вернуться в Москву. Через час они уже ехали в общем вагоне, в духоте, среди людей с мешками, и Зинаида расширенными зрачками смотрела на мужа. Он понимал: рано или поздно его найдут везде, не хотел только, чтобы сейчас. Из Воронежа добрались до Тамбова. На рынке, заполненном оборванными людьми, попался старик-лесничий, приехавший в город купить поросенка. Макарцев назвался другой фамилией и пожаловался, что больному ребенку, врачи сказали, нужен лесной воздух. Заплатит он хорошо.
В избе лесника пахло кислым молоком и куриным пометом: кур зимой держали в избе. По ночам Макарцев ждал. Но никто ими не интересовался. Жили – не шиковали, ели хлеб и сало, спали на нарах. Игорь томился без дела. Газет лесничий не получал, а радио играло, сообщая о грандиозных свершениях и ширящемся размахе соцсоревнования в странах социализма и о забастовках в других странах, что, безусловно, свидетельствовало о скором крахе капиталистической системы. Однообразно ведется пропаганда, мало гибкости, думал Макарцев, слушая. Мысли о приближающемся окончании отпуска он отгонял с душевным трепетом. Когда хозяин разбудил под утро и шепотом сказал, что передали, будто Сталин помирает, Макарцев испугался еще больше.
– Это конец! – сказал он жене.
– Какой ты неиспорченный, Гарик! Плевать я хотела на Сталина, ты мне дорог!
– Замолчи, Зина! – он закрыл ей рот рукой, но она оттолкнула его, встала с нар.
Занимаемая должность: главный редактор газеты «Трудовая правда».
Родился 24 июля 1912 г. в Санкт-Петербурге (ныне Ленинград).
Менял ли фамилию, имя, отчество? Когда и причина изменения. Изменение имени Ганс на Игорь в соответствии с существующим законодательством (Свид. Бюро ЗАГСа г. Москвы No 80714 от 26.IV.1941). Причина смены – исправление ошибки родителей.
Русский.
Социальное происхождение – служащий.
Член КПСС с 1933 г. Партбилет No 00008242. Партийных взысканий не имеет.
Образование высшее, окончил филологический факультет Ленинградского университета в 1935 г.
Специальность: журналист, редактор, партийный работник.
Знание языков – работаю с переводчиками.
Были ли за границей? Англия, Франция, Италия, Швеция, Финляндия, Бельгия, Япония, Индия, ОАР, Чили, Аргентина, ФРГ, Исландия, Австралия, США, а также все социалистические страны (служебные командировки, в ряде стран был членом партийно-правительственных делегаций).
Воинское звание: полковник запаса, политсостав, спецучет.
Участие в выборных органах: кандидат в члены ЦК КПСС, депутат Верховного Совета СССР, секретарь Союза журналистов, заместитель председателя Общества дружбы СССР – Япония, член партийного бюро редакции газеты «Трудовая правда».
Правительственные награды: орден Ленина, орден Красного знамени, медали.
Женат, имеет сына, 18 лет.
Паспорт: VI CМ No 621394, выдан 63 о/м Москвы 7 октября 1962 г.
Прописан постоянно: Петровско-Разумовская аллея, 18, кв. 84.
Дом. телефон 258-71-44.
Дополнение к справке: рост 177 см, глаза карие, цвет волос – седой.
К справке прилагаются: автобиография, характеристика, заверенная секретарем райкома партии, справка о состоянии здоровья, выданная спецполиклиникой No 1 Четвертого Главного управления Минздрава, шесть фотокарточек.
ВЗЛЕТЫ И ПАДЕНИЯ ИГОРЯ ИВАНОВИЧА
Считая себя удачливым человеком, Макарцев вправе был рассчитывать на большее. На каждом этапе его биографии, когда он, расправив крылья, перелетал на ветку, расположенную ближе к вершине, крыло обо что-то задевало. Из-за этого взлет оказывался не таким значительным, как замышлялся. И каждый раз была опасность сломать крыло.
Учитель немецкого языка Санкт-Петербургской гимназии (на Васильевском острове) Иван Иванович Макарцев назвал сына Гансом, выразив тем самым свое уважение к немецкой культуре. Лучше бы он выучил его немецкому языку. Родись молодой Макарцев на пару лет позже, когда Петербург переименовывали в Петроград, Гансом бы его уже не назвали и тем облегчили бы последующие взмахи его крыльев. Родители Ганса Ивановича умерли в Гражданскую войну, десятилетнего мальчика приютила родня. Дядья и тетки бывшего среднего сословия в те разбродные годы переводили его из семьи в семью, подкармливали чем могли.
Вторым домом для него стал отряд скаутов. Он с радостью надевал сшитую из грубого полотна синюю форму с голубым галстуком, на котором завязывал узелки после каждого доброго дела. Все как один – в этом была особая радость коллективной жизни. Потом появились юки, юные комсомольцы, а отряды скаутов запретили. В комсомол он вступил с гордостью. В комсомольской ячейке Гарика Макарцева любили за открытый нрав, энергию и всегда выбирали вожаком.
В тридцатые годы, когда пошла мода на странные и иностранные имена, Ганс Макарцев ни у кого не вызывал недоумения. Он стал секретарем комитета комсомола (поступил в университет, в графе «соцпроисхождение» написал «сирота»: в вуз не приняли бы сына учителя гимназии).
Он заканчивал университет и активно работал в комсомоле, когда убили Кирова. Макарцев, к счастью, не принимал участия в обсуждении истории ленинградского комсомола. После смерти Кирова участники этого обсуждения, члены ЦК комсомола Колотынов и Румянцев, были арестованы, поскольку убийца Кирова Леонид Николаев тоже присутствовал на этом обсуждении. Колотынов, обвиненный в том, что стоял во главе «Ленинградского центра», в который входили Каменев и Зиновьев, был расстрелян вместе с Николаевым. Макарцев и Колотынов были хорошо знакомы, но Колотынов на допросах Макарцева не назвал.
Макарцеву, уже вступившему в партию, предложили занять освободившееся от врага народа кресло редактора ленинградской комсомольской газеты «Смена». Ему нравилось и писать – лучше всего получались у него звонкие статьи на международные темы. Содержание их черпалось в газете «Правда». Но он добавлял яркие краски, примеры ужасной жизни трудящихся под гнетом капитала, углубляя темы за счет своей фантазии. Несколько раз его статьи перепечатала «Комсомольская правда», и ему предложили перебраться в Москву. Он стал заведовать международным отделом в «Комсомолке», а затем в «Известиях».
Теперь темы статей ему давали в Наркоминделе, туда же он возил написанное. Кое-что убирали и кое-что предлагали добавить. Неожиданно под одной из статей отдел печати рекомендовал ему подписаться не одной буквой «Г», но и полным именем: Ганс Макарцев. Информбюро распространило статью за границу. Это было вскоре после 16 августа 39-го, когда Риббентроп прибыл в Москву. Макарцев стоял в группе журналистов, когда пакт подписывал Молотов. Ганс Иванович сам слышал тост, произнесенный Сталиным: «Я знаю, как любит народ своего фюрера. Я хотел бы поэтому выпить за его здоровье». Макарцев писал статьи, разъясняя в них, как необходим этот пакт Германии и СССР, но сам ничего не понимал.
В детстве и юности его воспитывали, а потом и он воспитывал других на антифашизме. А теперь? Внешне вроде бы все осталось, но внутри стало другим. Он чувствовал, что если поймет сегодняшний день генеральной политики товарища Сталина, он будет на коне. Весь его дальнейший путь, возможности его максимальной отдачи партии сейчас зависели от того, насколько верно он сможет проводить в жизнь гениальный, видимо, по своей смелости замысел главного человека в партии, в стране и во всем мире. Ведь не случайно Сталин объявил, что фашизм – исторически прогрессивный строй, служащий промежуточной стадией между капитализмом и социализмом. Значит, сейчас нужно работать рука об руку с фашистами.
Когда Литвинова сменил на посту Наркоминдела Молотов, Макарцев почувствовал, что он уловил дух времени. Враг No 1 – не фашисты, а насквозь прогнившие буржуазные демократии Запада. Гансу Ивановичу так понравилось звучное выражение «насквозь прогнившие буржуазные демократии Запада», что он дважды употребил эти слова в статье. Неожиданно Макарцева включили в список лиц, сопровождавших Молотова в Берлин. Переводчик Вячеслава Михайловича Бережков сказал тогда:
– Имя у тебя симпатичное для поездки…
Но причина была не только в этом. Молотову понравилось выражение «насквозь прогнившие буржуазные демократии Запада», которое он прочитал в статье Макарцева и использовал в докладе. Позже Сталин несколько раз употребил это выражение. НКВД проверило подноготную молодого журналиста– международника, и он вошел в картотеки, но, поднятый по личному указанию, проскочил обычные проверочные задания, которые дают такого рода лицам при поездках за границу.
Начало войны было для Макарцева ударом, хотя он мог бы его и предвидеть. Мы Гитлеру помогали, а он оказался неблагодарным! Слишком уж абсолютно Макарцев поверил в то, о чем писал в своих статьях. Он быстро перестроился и никогда больше так искренне не заблуждался. Однако выработанное им высокое чутье, в каком духе надо писать, по-прежнему его не подводило. В год второго разочарования, в 53-м, Макарцев оказался умнее.
Но то было позже, а пока, в начале войны, он, хотя и не верил, что это может с ним произойти, но слышал об арестах и ссылках людей с немецкими фамилиями и именами. На всякий случай он написал заявление в ЗАГС: «Любовь к Родине и ненависть к врагам обязывают меня исправить ошибку, допущенную родителями». Он просил изменить имя Ганс на Игорь. После этого в военкомате попросился на фронт. Его не отправили: он был номенклатурой ЦК. Макарцев не знал, что остался на свободе благодаря Молотову, который регулярно читал «Известия».
– Макарцев, который ездил с нами к проходимцу Гитлеру, – сказал Молотов, – правильно понял, как вести пропаганду в новых условиях. Отличать наших журналистов и ненаших научил меня Владимир Ильич. У этого Макарцева есть нюх. Включите его в список.
Так Макарцев попал в группу первых награждений военного времени. В конце войны, когда налаживалась идеологическая работа и выпуск газет в областях, ранее оккупированных немцами, его провели инструктором в сектор газет аппарата ЦК.
Ему шел тридцать девятый год, когда он стал вдруг до болезненности серьезно задумываться над тем, что он одинок. Не в друзьях тут было дело и не в подругах для отдыха. В этом Макарцев не был ханжой и принимал участие во всех мероприятиях, которые имели место в его кругу. Без этого он не считался бы там своим человеком. Но у людей, его окружающих, дома был уют, дети, а он, сирота казанская, этой радости не вкусил. Еще чуть-чуть и поздно будет. И потому что страна, потерявшая на войне больше двух десятков миллионов живой силы, спешила воспроизводиться (а Макарцев был сыном своей страны), и потому что приспела пора, он решил жениться.
Зина, с которой он познакомился на скамеечке возле пруда в Барвихинском санатории ЦК, уже была однажды замужем. По ее красоте и уму это было неудивительно. Он был тактичным и не расспрашивал ее о первом муже. Место знакомства было вполне приличное, они сходили два раза в Большой театр и раз во МХАТ. Стремясь жениться, он полюбил Зину.
Игорь приезжал домой поздней ночью, как было принято в те годы. Он подолгу стоял у кроватки, радостно прислушиваясь к ровному сопению малыша. Он так много работал, что даже поиграть с подрастающим сыном не оставалось времени.
В середине февраля 53-го в отделе руководящих кадров его попросили заполнить новую анкету. Внимательно прочитав ее, коллега спросил:
– Какая девичья фамилия у вашей жены?
– Жевнякова.
– А ее фамилия по первому мужу?
Макарцев не знал (разойдясь с первым мужем, Зина вернула себе девичью фимилию). Но сказать, что не знает, не мог и растерялся.
– Разве это имеет значение?
– Я ведь просто исполнитель, – ответил инструктор. – Ее фамилия по первому мужу – Флейтман…
– Но она русская! – он пробовал защищаться, чувствуя, как страх покрывает лицо румяным налетом вины.
По обязанности Игорь Иванович сталкивался с этой проблемой, подбирая кадры для областных газет в соответствии с духом времени. Однако сам не ощущал в этом потребности, даже, напротив, неприятное чувство виноватости каждый раз овладевало им. Сам по себе он объяснял данное явление местными пережитками, делом малокультурных кадров, наводнивших партию после чистки. Сталин об этом, конечно, не знал.
– Она чистокровная Жевнякова! – повторил он.
– Дело не в этом. Вы знакомы с ее бывшим мужем?
– Нет! Не видел и не спрашивал… А что случилось?
– Знаете ведь, что дан ход делу врачей, которые пытались неправильно лечить руководство. А бывший профессор Флейтман работал в клинике с Вовси и консультировал Когана.
– Но жена тут ни при чем, я знаю абсолютно точно.
– Пока абсолютно точно одно: по поводу дела врачей Рюмин получил новое указание.
Генерал госбезопасности Рюмин был заместителем Берии и начальником следственного отдела по особо важным делам.
– Можно мне позвонить Рюмину? – тихо спросил Игорь Иванович.
С Рюминым он встречался не раз, когда готовились для газет материалы о борьбе с врагами народа.
– Вы не хотите понять: указание получено, – инструктор надавил голосом на последнее слово. – Даже Лаврентий Палыч ничего не сумеет.
Макарцев сидел в оцепенении. Мысль лихорадочно бежала по нехитрому кругу, со всех сторон утыканному шипами. В безответности была его погибель. Он уже представил себе, что жену уводят от него, а может, предложат с ней развестись. Он подумал позвонить референту Молотова, но Вячеслав Михайлович уже проявил высокую принципиальность, сообщив, что его жена Жемчужина – враг народа.
– С кем же мне закрыть вопрос?
– С кем закроешь, – вопросом ответил инструктор, – когда есть указание?
– Чье указание?
– Не понимаете? – инструктор поднял глаза к небу и посмотрел на Макарцева с сочувствием.
Игорь Иванович представил себе, что добился приема у Поскребышева. Поскребышев, сгорбясь, двинется на него и обматерит. «Закрывать» вопрос было не с кем. Потому и был сделан им нелепый шаг – от отчаяния, наверно. Он попросился в отпуск, в санаторий, поскольку не отдыхал лет пять и неважно себя чувствует. Там улыбнулись: арест в санатории считался более удобным, чем на работе.
Взяв путевки на Кавказ, он отбыл с женой и сыном. В Курске Игорь схватил чемодан, вытолкал недоумевающую Зину из поезда, объяснив проводнице, что должен вернуться в Москву. Через час они уже ехали в общем вагоне, в духоте, среди людей с мешками, и Зинаида расширенными зрачками смотрела на мужа. Он понимал: рано или поздно его найдут везде, не хотел только, чтобы сейчас. Из Воронежа добрались до Тамбова. На рынке, заполненном оборванными людьми, попался старик-лесничий, приехавший в город купить поросенка. Макарцев назвался другой фамилией и пожаловался, что больному ребенку, врачи сказали, нужен лесной воздух. Заплатит он хорошо.
В избе лесника пахло кислым молоком и куриным пометом: кур зимой держали в избе. По ночам Макарцев ждал. Но никто ими не интересовался. Жили – не шиковали, ели хлеб и сало, спали на нарах. Игорь томился без дела. Газет лесничий не получал, а радио играло, сообщая о грандиозных свершениях и ширящемся размахе соцсоревнования в странах социализма и о забастовках в других странах, что, безусловно, свидетельствовало о скором крахе капиталистической системы. Однообразно ведется пропаганда, мало гибкости, думал Макарцев, слушая. Мысли о приближающемся окончании отпуска он отгонял с душевным трепетом. Когда хозяин разбудил под утро и шепотом сказал, что передали, будто Сталин помирает, Макарцев испугался еще больше.
– Это конец! – сказал он жене.
– Какой ты неиспорченный, Гарик! Плевать я хотела на Сталина, ты мне дорог!
– Замолчи, Зина! – он закрыл ей рот рукой, но она оттолкнула его, встала с нар.