Страница:
– Черт знает что! Погоди…
Бегло просмотрев свою газету, Макарцев по селектору соединился с Ягубовым. Сейчас он ему объяснит, кто главный редактор газеты.
– Куда исчезла статья Кавалерова, которую я вчера поставил в номер?
– Извините, Игорь Иваныч. Я не знал, что это вы поставили, и распорядился снять. Мне показалось, был более важный материал… А она вам лично нужна?
– Что значит – лично? – Макарцева покоробила проницательность зама. – Очевидно, причины были, по которым я ее поставил. И давайте договоримся, Степан Трофимыч: распоряжения редактора обязательны для всех двухсот сорока трех сотрудников, в том числе и для вас…
– Разумеется! Просто я думал, что тоже имею в газете право голоса…
– Имеете. Но поскольку единоначалия ЦК еще не отменял, потрудитесь распорядиться, чтобы сегодня же статью Кавалерова поставили в номер!
– Будет выполнено! Кстати, сегодня вы сами дежурите.
Макарцев выключил селектор и сказал Кавалерову:
– Извини, недорозумение…
– Уж я слышу голос Ягубова!
– Маленькое самоуправство.
– Ой ли! Думаю, не сам он…
– Чепуха! Завтра утром читай!
Положив трубку, редактор раздраженно поморщился. Он с грустью подумал, что в редакции с каждым годом увеличивается процент балласта. Уволить бы двести бездельников, занимающихся сбором партвзносов, выпуском стенгазеты и просмотрами новых фильмов и ничего не делающих непосредственно для полос, а увеличить зарплату тем, кто, как волы, тянут всю работу.
Вот и Ягубов, к сожалению, балласт, да еще с характером! Кто там над ним стоит? Да чей бы он ни был, ставить палки в колеса – не позволю. Сейчас раздувать не буду. Но постепенно посажу его на место, и не пикнет! Плохо, что день начался наперекосяк, с испорченного настроения, причиной которого было уязвленное самолюбие. Макарцев подавил в себе раздражение: глупо расстраиваться из-за ошибки подчиненного. И ведь Макарцев сам уже исправил ее. Он нажал кнопку.
– Анна Семеновна, где машина?
– Леша еще не вернулся из КГБ.
У Локотковой на столе под стеклом лежал квадрат бумаги с надписью: «Тов. Козицкий А.С., Кузнецкий мост, 24, КГБ». Каждое утро она брала из пачки свежий номер «Трудовой правды», засовывала в конверт, надписывала этот адрес и, когда Леша привозил Макарцева, отправляла конверт. Конечно, данное учреждение, как и любое другое, могло бы подписаться на «Трудовую правду», и утром ее доставлял бы почтальон. Но так было заведено. Не послать ли серую папку с Лешей? Но тут же раздумал. Ведь уже решил звонить.
Он положил руку на трубку ВЧ, однако внимание его отвлекла пачка готовых снимков на письменном приборе. Какабадзе утром принес Анечке, та положила их на видное место. Игорь Иванович сгреб фотографии ладонью на середину стола и рассеянно глянул на свое изображение, размноженное двадцатикратно, для выбора. Открыв средний ящик стола, он смахнул туда фотографии, чтобы не мешали. Не до них.
Итак, ход разговора следующий: хотя я и очень загружен, но этот вопрос, для меня второстепенный, не могу оставить без внимания. Ко мне в кабинет подкинута рукопись определенного содержания. Если хотите – поручите разобраться. В конце концов, вашим молодцам за это и деньги платят. Нет – я ее выброшу. У меня более важные партийные и государственные дела.
В боковом ящике лежал красный номерной телефонный справочник. Макарцев отыскал в нем четырехзначный номер и снял трубку ВЧ. Но опять положил ее на рычаг. После звонка они приедут сразу. Еще бы: звонит кандидат в члены ЦК. Будут нудно разговаривать с ним, корчить из себя детективов, оторвут от работы на полдня. Потом начнут искать источник. Для этого в редакции появятся финансовые ревизоры, комиссия партийного контроля по работе с письмами трудящихся, слесари и полотеры. Начнут проверять всех людей, которых он сам брал в штат. Попросят взять временно их сотрудников на должность корреспондентов. Телефоны не выборочно – сплошь подключат на прослушивание. А в редакции такое несут! Да если не найдут ничего в столах у сотрудников (а ведь найдут!), все равно постараются доказать, что работали не впустую, будут докладывать в ЦК, трепать его имя. Нет уж, звонить им – увольте! Капать на собственную газету, что бы в ней ни произошло, – на это он не пойдет. В чем в чем, а в отсутствии порядочности его не упрекнешь!
Итак, не звонить… Ну, а если рукопись специально положили в виде манка и сами хотят посмотреть, как он будет реагировать? Что, если они знают о его сотрудниках больше него? Завтра зайдет к нему на прием Беспакбаев из районного отдела: «Кстати, не находили серую папку? Тут к вам, по нашим данным, один антисоветски настроенный читатель пытался пробиться на прием…» Или просто позвонит, поинтересуется…
До чего все глупо! Он ударил кулаком по дверце сейфа, в котором лежала папка. Удар получился глухой. Сейф не качнулся, не задребезжал, никак не отреагировал. А ведь действительно могут позвонить. Что ответить? Тон, конечно, должен быть спокойный, уверенный – это прежде всего.
Загудел телефон. Так и есть.
– Гарик!… Извини, что я с утра отрываю…
Это был голос жены. Попросила машину. Если ему сейчас не нужно, Леша свозит ее навестить заболевшую подругу.
– Да, конечно, – облегченно вздохнул он. – Пришлю…
Он вызвал секретаршу.
– Анна Семеновна, отправьте Лешу ко мне домой. Меня больше ни с кем не соединяйте, кроме ЦК, ко мне никого, кроме тех, кого сам вызову. Я готовлюсь к пленуму.
– А вопросы по номеру?
– Все решу вечером.
Он смотрел ей в глаза. Не ей ли поручили положить? Слишком примитивно. Может, Леше? Этот годится, но тоже мелок. Вечером в моем кабинете разрешается сидеть «свежей голове» – у селектора. Но подложили-то до того, как я совсем уехал, – то есть мне! И, может, уже заметили, что я брал ее домой? Проклятье! Какая чушь занимает голову!
Макарцев остался один и, потирая щеки, напряженно думал, с кем посоветоваться.
Ягубов – человек не проверенный в совместных делах, а после сегодняшней истории – неприятный. Он, может статься, постарается использовать информацию в своих целях, если не сейчас, так после, и, стало быть, отпадает. Полищук? Он, конечно, никому не скажет. Ну что он может посоветовать со своим комсомольским задором? Тут должен быть найден простой ход. Простой, но точный, как попадание шара в лузу. Иначе – недоверие. А что может быть страшнее, чем недоверие?
Но ведь вовсе не обязательно советоваться именно в редакции. Мысль стала завиваться по более широкой спирали. Первый, о ком он подумал, был Фомичев. Он выслушает, покурит – и, возможно, скажет дело. Но Фомичева нет. То есть вообще он есть, но сперва надо преодолеть отчуждение, а это потребует времени. Кто еще?
Сравнительно недавно Макарцева нашли школьные товарищи, и он, тряхнув стариной, поехал в Ленинград на вечер встречи, который организовали в банкетном зале гостиницы «Московская». Больше трети класса собрали, остальные исчезли в тюрьмах и на войне. Крепко выпили, стали по очереди, выхваляясь перед пожилыми одноклассницами, рассказывать кто чего достиг. Вышли в деятели, позащищали докторские, кто полковник, кто директор, у многих машины. Один даже до руководства Тем Светом добрался: командовал похоронами ответработников Ленинграда. Но, конечно, выше Макарцева никто не сиганул. Поэтому он говорил скромнее всех. Все материки объехал, повидал экзотики. Вот книжку уговаривают написать, да некогда. Завидовали. Не знают, как тяжела шапка Мономаха. Отужинали тогда, и кто-то тихо запел:
Зато товарищей по партии у Игоря Ивановича было огромное количество. Со всеми он так или иначе был связан, делал для них, и они – для него. Но в отношениях всегда соблюдались нормы партийной этики: первым звонит, кто ниже по должности. Кто выше, отвечает «я подумаю», кто ниже – «будет сделано». Переступать в личные дела некорректно до тех пор, пока ты твердо на своем месте. Решил посоветоваться, значит, плохи твои дела.
Ни с того ни с сего он пожалел, что нет у него подруги, умной женщины, настоящей, тихой, верной, чтобы посочувствовала. Зинаиде его волнения кажутся чепухой, она человек рациональный. Тайной любви у него нет. Когда желания играли и подогревали поступки, ему было некогда или боялся огласки. А теперь поздновато. Мысль вернулась к тому, с чего он начал, но вертелась по кругу не зря. Теперь он пришел к выводу: самое лучшее – осторожно прощупать, что известно в редакции. Он глянул на сейф, словно хотел убедиться, что папка в надежном месте. У Анны Семеновны загудел зуммер, она вскочила и вошла к редактору.
– Кашин на месте? Ко мне его!
Бегло просмотрев свою газету, Макарцев по селектору соединился с Ягубовым. Сейчас он ему объяснит, кто главный редактор газеты.
– Куда исчезла статья Кавалерова, которую я вчера поставил в номер?
– Извините, Игорь Иваныч. Я не знал, что это вы поставили, и распорядился снять. Мне показалось, был более важный материал… А она вам лично нужна?
– Что значит – лично? – Макарцева покоробила проницательность зама. – Очевидно, причины были, по которым я ее поставил. И давайте договоримся, Степан Трофимыч: распоряжения редактора обязательны для всех двухсот сорока трех сотрудников, в том числе и для вас…
– Разумеется! Просто я думал, что тоже имею в газете право голоса…
– Имеете. Но поскольку единоначалия ЦК еще не отменял, потрудитесь распорядиться, чтобы сегодня же статью Кавалерова поставили в номер!
– Будет выполнено! Кстати, сегодня вы сами дежурите.
Макарцев выключил селектор и сказал Кавалерову:
– Извини, недорозумение…
– Уж я слышу голос Ягубова!
– Маленькое самоуправство.
– Ой ли! Думаю, не сам он…
– Чепуха! Завтра утром читай!
Положив трубку, редактор раздраженно поморщился. Он с грустью подумал, что в редакции с каждым годом увеличивается процент балласта. Уволить бы двести бездельников, занимающихся сбором партвзносов, выпуском стенгазеты и просмотрами новых фильмов и ничего не делающих непосредственно для полос, а увеличить зарплату тем, кто, как волы, тянут всю работу.
Вот и Ягубов, к сожалению, балласт, да еще с характером! Кто там над ним стоит? Да чей бы он ни был, ставить палки в колеса – не позволю. Сейчас раздувать не буду. Но постепенно посажу его на место, и не пикнет! Плохо, что день начался наперекосяк, с испорченного настроения, причиной которого было уязвленное самолюбие. Макарцев подавил в себе раздражение: глупо расстраиваться из-за ошибки подчиненного. И ведь Макарцев сам уже исправил ее. Он нажал кнопку.
– Анна Семеновна, где машина?
– Леша еще не вернулся из КГБ.
У Локотковой на столе под стеклом лежал квадрат бумаги с надписью: «Тов. Козицкий А.С., Кузнецкий мост, 24, КГБ». Каждое утро она брала из пачки свежий номер «Трудовой правды», засовывала в конверт, надписывала этот адрес и, когда Леша привозил Макарцева, отправляла конверт. Конечно, данное учреждение, как и любое другое, могло бы подписаться на «Трудовую правду», и утром ее доставлял бы почтальон. Но так было заведено. Не послать ли серую папку с Лешей? Но тут же раздумал. Ведь уже решил звонить.
Он положил руку на трубку ВЧ, однако внимание его отвлекла пачка готовых снимков на письменном приборе. Какабадзе утром принес Анечке, та положила их на видное место. Игорь Иванович сгреб фотографии ладонью на середину стола и рассеянно глянул на свое изображение, размноженное двадцатикратно, для выбора. Открыв средний ящик стола, он смахнул туда фотографии, чтобы не мешали. Не до них.
Итак, ход разговора следующий: хотя я и очень загружен, но этот вопрос, для меня второстепенный, не могу оставить без внимания. Ко мне в кабинет подкинута рукопись определенного содержания. Если хотите – поручите разобраться. В конце концов, вашим молодцам за это и деньги платят. Нет – я ее выброшу. У меня более важные партийные и государственные дела.
В боковом ящике лежал красный номерной телефонный справочник. Макарцев отыскал в нем четырехзначный номер и снял трубку ВЧ. Но опять положил ее на рычаг. После звонка они приедут сразу. Еще бы: звонит кандидат в члены ЦК. Будут нудно разговаривать с ним, корчить из себя детективов, оторвут от работы на полдня. Потом начнут искать источник. Для этого в редакции появятся финансовые ревизоры, комиссия партийного контроля по работе с письмами трудящихся, слесари и полотеры. Начнут проверять всех людей, которых он сам брал в штат. Попросят взять временно их сотрудников на должность корреспондентов. Телефоны не выборочно – сплошь подключат на прослушивание. А в редакции такое несут! Да если не найдут ничего в столах у сотрудников (а ведь найдут!), все равно постараются доказать, что работали не впустую, будут докладывать в ЦК, трепать его имя. Нет уж, звонить им – увольте! Капать на собственную газету, что бы в ней ни произошло, – на это он не пойдет. В чем в чем, а в отсутствии порядочности его не упрекнешь!
Итак, не звонить… Ну, а если рукопись специально положили в виде манка и сами хотят посмотреть, как он будет реагировать? Что, если они знают о его сотрудниках больше него? Завтра зайдет к нему на прием Беспакбаев из районного отдела: «Кстати, не находили серую папку? Тут к вам, по нашим данным, один антисоветски настроенный читатель пытался пробиться на прием…» Или просто позвонит, поинтересуется…
До чего все глупо! Он ударил кулаком по дверце сейфа, в котором лежала папка. Удар получился глухой. Сейф не качнулся, не задребезжал, никак не отреагировал. А ведь действительно могут позвонить. Что ответить? Тон, конечно, должен быть спокойный, уверенный – это прежде всего.
Загудел телефон. Так и есть.
– Гарик!… Извини, что я с утра отрываю…
Это был голос жены. Попросила машину. Если ему сейчас не нужно, Леша свозит ее навестить заболевшую подругу.
– Да, конечно, – облегченно вздохнул он. – Пришлю…
Он вызвал секретаршу.
– Анна Семеновна, отправьте Лешу ко мне домой. Меня больше ни с кем не соединяйте, кроме ЦК, ко мне никого, кроме тех, кого сам вызову. Я готовлюсь к пленуму.
– А вопросы по номеру?
– Все решу вечером.
Он смотрел ей в глаза. Не ей ли поручили положить? Слишком примитивно. Может, Леше? Этот годится, но тоже мелок. Вечером в моем кабинете разрешается сидеть «свежей голове» – у селектора. Но подложили-то до того, как я совсем уехал, – то есть мне! И, может, уже заметили, что я брал ее домой? Проклятье! Какая чушь занимает голову!
Макарцев остался один и, потирая щеки, напряженно думал, с кем посоветоваться.
Ягубов – человек не проверенный в совместных делах, а после сегодняшней истории – неприятный. Он, может статься, постарается использовать информацию в своих целях, если не сейчас, так после, и, стало быть, отпадает. Полищук? Он, конечно, никому не скажет. Ну что он может посоветовать со своим комсомольским задором? Тут должен быть найден простой ход. Простой, но точный, как попадание шара в лузу. Иначе – недоверие. А что может быть страшнее, чем недоверие?
Но ведь вовсе не обязательно советоваться именно в редакции. Мысль стала завиваться по более широкой спирали. Первый, о ком он подумал, был Фомичев. Он выслушает, покурит – и, возможно, скажет дело. Но Фомичева нет. То есть вообще он есть, но сперва надо преодолеть отчуждение, а это потребует времени. Кто еще?
Сравнительно недавно Макарцева нашли школьные товарищи, и он, тряхнув стариной, поехал в Ленинград на вечер встречи, который организовали в банкетном зале гостиницы «Московская». Больше трети класса собрали, остальные исчезли в тюрьмах и на войне. Крепко выпили, стали по очереди, выхваляясь перед пожилыми одноклассницами, рассказывать кто чего достиг. Вышли в деятели, позащищали докторские, кто полковник, кто директор, у многих машины. Один даже до руководства Тем Светом добрался: командовал похоронами ответработников Ленинграда. Но, конечно, выше Макарцева никто не сиганул. Поэтому он говорил скромнее всех. Все материки объехал, повидал экзотики. Вот книжку уговаривают написать, да некогда. Завидовали. Не знают, как тяжела шапка Мономаха. Отужинали тогда, и кто-то тихо запел:
И, улыбаясь, на него посматривали. Нашли место, где это петь. Им что! А у Макарцева – идеология в руках. Из одноклассников только Володя Безруков ничего не добился, молчал, сидел в потрепанном пиджачке. А ведь за одной партой просидели шесть лет! Безруков блистал эрудицией, одно время учился в университете с Макарцевым, дважды сидел за ревизионизм, был приговорен к расстрелу, после лагерей работал токарем на заводе, сейчас живет по Шопенгауэру: счастье внутри, внешние блага суть ублажение мелкого честолюбия. Макарцев приглашал Безрукова в Москву, обещал помочь. Тот отказался наотрез… Жить по Шопенгауэру – не всякому под силу. Пьяные одноклассники договорились встречаться регулярно и тут же об этом забыли. Какие от них советы?
Уходят, уходят, уходят друзья,
Одни в никуда, а другие – в князья.
Зато товарищей по партии у Игоря Ивановича было огромное количество. Со всеми он так или иначе был связан, делал для них, и они – для него. Но в отношениях всегда соблюдались нормы партийной этики: первым звонит, кто ниже по должности. Кто выше, отвечает «я подумаю», кто ниже – «будет сделано». Переступать в личные дела некорректно до тех пор, пока ты твердо на своем месте. Решил посоветоваться, значит, плохи твои дела.
Ни с того ни с сего он пожалел, что нет у него подруги, умной женщины, настоящей, тихой, верной, чтобы посочувствовала. Зинаиде его волнения кажутся чепухой, она человек рациональный. Тайной любви у него нет. Когда желания играли и подогревали поступки, ему было некогда или боялся огласки. А теперь поздновато. Мысль вернулась к тому, с чего он начал, но вертелась по кругу не зря. Теперь он пришел к выводу: самое лучшее – осторожно прощупать, что известно в редакции. Он глянул на сейф, словно хотел убедиться, что папка в надежном месте. У Анны Семеновны загудел зуммер, она вскочила и вошла к редактору.
– Кашин на месте? Ко мне его!
12. КАШИН ВАЛЕНТИН АФАНАСЬЕВИЧ
ИЗ АНКЕТЫ ДЛЯ СПЕЦКАДРОВ
Заведующий редакцией «Трудовой правды», помощник редактора.
Родился 11 декабря 1932 г. в Москве.
Русский.
Социальное происхождение – рабочий.
Член КПСС с 1952 г., партбилет No 04465742. Ранее в партии не состоял. Партийное взыскание: выговор с занесением в учетную карточку (1964). Выговор снят (1966).
Образование среднее специальное: окончил спецшколу КГБ в 1962 г.
Иностранными языками практически не владеет (забыл английский и испанский).
Пребывание за границей – о. Куба с 1962 по 1963 г. (служебная командировка).
Семейное положение: женат два раза, разведен два раза, детей нет.
Невоеннообязанный (временно). Комиссован в 1964 г.
Паспорт III ЕИ No 392068, выдан 39 отделением милиции г. Москвы 18 ноября 1964 г. Прописан постоянно по адресу: 111250. Москва, Краснокурсантский проезд, д. 16. кв. 21. Тел. 267-02-44.
Дополнения к анкете: рост 171 см, глаза зеленые, цвет волос – блондин, имеется седина.
Общественная работа: член редколлегии стенной газеты «Трудовой правдист»; член правления Всесоюзного общества филателистов.
ПАРАБОЛА ВАЛЕНТИНА АФАНАСЬЕВИЧА
Кашин всегда здоровался левой рукой, и все в редакции к этому привыкли и не обижались. Встречным он приветливо улыбался, просьбы выполнял охотно, приговаривая простецкие шуточки-прибауточки, легко все успевал.
Сперва думали, что с правой рукой у него не в порядке (прихрамывает же он на правую ногу). Оказалось, однако, что в правой руке зажата связка ключей. Ключи были нужны ежеминутно – от телетайпной, от склада, от сейфа. Какой ключ понадобится, неизвестно, но обязательно срочно, и класть в карман некогда. К счастью, Валентин был левшой и в документах расписывался левой. Говорил, что труднее подделать. Чтобы поздороваться правой, ключи он перекладывал только для Макарцева и Ягубова – и то не из подхалимства, а из чувства уважения к руководству.
По штатному расписанию Макарцеву полагалось пять помощников: первый, третий и четвертый – замы ответственного секретаря, посменно наблюдавшие за выпуском газеты, пятый – завредакцией, а фактически завхоз, и, наконец, Кашин, второй помощник – начальник отдела кадров. Однако по традиции второй помощник выполнял одновременно функции пятого и назывался завредакцией, хотя прежде всего, конечно, являлся кадровиком. Зарплата же пятого делилась по разрешению райфинотдела между директором зимней дачи в Переделкине для однодневного отдыха членов редколлегии (50 процентов) и двумя старыми большевиками (по 25 процентов), которые числились якобы бесплатно работающими в подмосковном колхозе «Заря коммунизма», благодаря чему газета не отрывала сотрудников для работы в поле, но всегда показывала пример другим организациям. Это была хитрость Макарцева, контроль за которой также осуществлял Кашин.
Он знал в редакции каждый уголок, даже женский туалет, куда ему было тоже необходимо регулярно заходить по долгу службы – то для проверки правильности подвески зеркала, то для составления акта на текущий (в прямом смысле) ремонт унитазов.
Если завредакцией не сидел с документами в своем маленьком кабинетике (стол, сейф, шкаф и место ровно для одного посетителя), не бегал, припадая на правую ногу, по редакции, побрякивая ключами, и не ездил с Лешей на редакторской «Волге» покупать по безналичному расчету кубок победителям велогонки вокруг Кремля на приз «Трудовой правды», значит, он сидел в машбюро и в который раз рассказывал сердобольным машинисткам о неудачах семейной жизни. Исповеди завершал один рефрен:
– Вот и верь после этого женщинам!
Машинистки соглашались, хотя замечали, что бывают отдельные случаи, когда и мужикам верить нельзя. Но в данном контексте, конечно, бабы кругом виноваты. Такого человека бросали: он и не пьет, и хозяйственный. С женщинами ему упорно не везло, в остальном же на свою жизнь он не жаловался, даже относился к ней с юмором, хотя ни с кем этим юмором не делился.
В школьные годы больше всего любил он играть во дворе в хоккей. После седьмого класса отец привел Валентина на свой завод. Завод был военный, и после проверки Валентин стал учеником радиомонтажника. Он вскрывал американские радиоприемники, отпаивал детали и сортировал их по характеристикам, чтобы использовать в советской продукции. Вступил он в комсомол, потом, уже монтажником восьмого разряда, в партию. Предлагали сделать мастером, но он отказался: заработок будет меньше, а мороки – до ночи, и еще отвечай за украденные детали.
Неожиданно его вызвали в спецотдел. Там сидели двое незнакомых среднего возраста. Они поговорили с ним о жизненных планах и, поглядев друг на друга, предложили учиться в спецшколе с последующей работой за границей.
– Нам нужны зрелые люди, понимающие что к чему. И в радиотехнике вы разбираетесь. Рекомендации у вас хорошие. Жена возражать не будет?
– Партия велела – комсомол ответил «есть», как говорится.
– Все же посоветуйтесь…
Он тогда был первый раз женат на копировщице из конструкторского бюро Зое, но жили с обидами. Зоя дулась по три дня без видимой причины. И Валентин даже обрадовался, что придется расстаться. Отец, с которым он советовался, сказал:
– Они дают оклад хороший и квартиру вне очереди – это главное. Второй раз не предложат, а на заводе сгниешь, как я.
Училище готовило кадры для технической работы в легальных советских учреждениях за границей. Кормили хорошо, натаскивали в разговоре на испанском и английском, шифровальное дело осваивалось легко. Почти до конца проучившись, он вдруг нелепо вышел из строя: во время тренировки по стрельбе в полной темноте на звук пуля рикошетировала от стального листа и задела ему колено, раздробив чашечку. Он лежал в госпитале, дважды оперировали; но хотя и остался хромым, с военного учета не был снят. Согласно законодательству, все инвалиды, в том числе имеющие число рук или ног менее нормы, подлежали переодической переаттестации медкомиссией райвоенкомата для проверки, не отрасли ли у них новые конечности.
Валентин подлежал отчислению с подпиской о неразглашении полученных им знаний под уголовную ответственность. Выручил его Фидель Кастро, который как раз в это время решил, что его временное революционное правительство будет называться постоянным. В советское посольство на Кубу в связи с увеличением там числа наших военных специалистов и намечаемым строительством баз межконтинентальных баллистических ракет, нацеленных на Соединенные Штаты, срочно потребовались кадры для спецсвязи. Младший лейтенант госбезопасности Кашин в виде исключения был направлен на сидячую работу в Гавану.
Счастлив он был недолго. В город поглядеть на красивых кубинок сотрудников спецслужбы выпускали редко, только группой и под охраной вооруженного гебиста. Денег давали мало. Работы тоже почти не было. Шифровальщики сидели в сырой и душной комнате без окон. Чтобы держать в постоянной готовности спецсвязь, шифровальщики тренировались, зашифровывая отрывки из Шолохова и других замечательных советских писателей. А заместитель начальника шифровальной группы Центра подполковник Виноградов сличал в Москве расшифровку с оригинальным текстом, не прощая ни единой ошибки.
Однажды после нагоняя за мелкие неточности (в которых был виноват Шолохов, стремившийся выражаться слишком художественным языком) Кашин в сердцах написал в журнале регистрации шифровок сбоку и совсем мелко: «Виноградов – кадум». Через день Валентин про это забыл, но подполковник Виноградов вскоре прилетел на Кубу с инспекционной проверкой. Слово «кадум» он сумел разобрать без шифровальщика, прочитав его от конца.
В Москву младший лейтенант Кашин был доставлен тем же рейсом ИЛ-62, который вез подполковника. Виноградов поставил вопрос об удалении Кашина В.А. из органов разведки и исключении из партии. Пострадал и московский напарник Кашина шифровальщик Утерин, которому, как выяснилось на очной ставке, Кашин передал характеристику подполковника незашифрованной, и ее могли перехватить разведки империалистических держав. Кашина и Утерина лишили офицерских званий, права работать за границей. Но, учитывая чистосердечное раскаяние обоих, ограничились строгими выговорами по партийной линии и перевели в десятый отдел «Семерки» – 7-го оперативного управления – в службу внешнего наблюдения.
Однако в службе этой Кашин не проработал ни одного дня. Когда новый его начальник увидел, как Валентин шагает к столу, он сказал, не скрывая раздражения:
– Только хромых топтунов мне не хватало.
Ниже топтунов должностей в органах не имеется, и его направили на гражданскую кадровую работу в редакцию «Трудовой правды». Он жалел, что удален из органов: год стажа там засчитывался за два, а работа не пыльная. Утешало только то, что однокомнатную квартиру он уже получил, а скромная прибавка к зарплате регулярно продолжала идти. Обстоятельства изменятся, и он туда вернется.
Зоя оставила Кашина, еще когда он учился в спецшколе, и вышла замуж за инженера, поэтому, вернувшись с Кубы в Москву, Кашин женился на своей соседке. Лидия оказалась намного старше его и сперва всем была довольна, но потом стала жаловатся, что не видит от него ни возможности хорошо заработать (одни только расходы на марки да на аквариумы), ни радостей, на которые он ей намекал в устных беседах. Не поистрепался ли он на Кубе, где, говорят, Фидель Кастро разрешает свободную любовь? И если деньги за любовь там сдают государству, то хоть удовольствие оставляют себе. Эти взгляды шли вразрез с убеждениями Валентина. Даром или недаром, но Лидия стала изменять ему безо всякого стеснения, и он предпочел расстаться, поскольку взгляды на счастье у них разные, не говоря уж о кроватной жизни.
С Кубы Валентин привез небольшую коллекцию красивых почтовых марок и, снова начав холостую жизнь, стал собирать их с двойной энергией. В Обществе филателистов его уважали как работника печати и выбрали в правление. Кроме того, с Кубы же был им привезен аквариум с полосатыми тропическими рыбками. Он кормил рыб, приучал, строил на дне гроты. Когда он прочитал в журнале, что смотреть на рыб полезно для повышения производительности труда, он завел аквариум на службе. О характере, повадках и размножении рыбок он говорил с охотой, показывал, как рыбки приучены спешить на корм. Насыпая из пакетика сухую дафнию, Валентин даже ненадолго клал на стол ключи, чтобы освободить вторую руку.
Злые языки в газете говорили, что для завредакцией рыбки важнее людей. Ведь рыбы – это фауна, часть природы, которую надо любить и беречь, а люди – всего-навсего кадры. Но это было преувеличение. К сотрудникам редакции Кашин относился не хуже, чем к рыбам.
Заведующий редакцией «Трудовой правды», помощник редактора.
Родился 11 декабря 1932 г. в Москве.
Русский.
Социальное происхождение – рабочий.
Член КПСС с 1952 г., партбилет No 04465742. Ранее в партии не состоял. Партийное взыскание: выговор с занесением в учетную карточку (1964). Выговор снят (1966).
Образование среднее специальное: окончил спецшколу КГБ в 1962 г.
Иностранными языками практически не владеет (забыл английский и испанский).
Пребывание за границей – о. Куба с 1962 по 1963 г. (служебная командировка).
Семейное положение: женат два раза, разведен два раза, детей нет.
Невоеннообязанный (временно). Комиссован в 1964 г.
Паспорт III ЕИ No 392068, выдан 39 отделением милиции г. Москвы 18 ноября 1964 г. Прописан постоянно по адресу: 111250. Москва, Краснокурсантский проезд, д. 16. кв. 21. Тел. 267-02-44.
Дополнения к анкете: рост 171 см, глаза зеленые, цвет волос – блондин, имеется седина.
Общественная работа: член редколлегии стенной газеты «Трудовой правдист»; член правления Всесоюзного общества филателистов.
ПАРАБОЛА ВАЛЕНТИНА АФАНАСЬЕВИЧА
Кашин всегда здоровался левой рукой, и все в редакции к этому привыкли и не обижались. Встречным он приветливо улыбался, просьбы выполнял охотно, приговаривая простецкие шуточки-прибауточки, легко все успевал.
Сперва думали, что с правой рукой у него не в порядке (прихрамывает же он на правую ногу). Оказалось, однако, что в правой руке зажата связка ключей. Ключи были нужны ежеминутно – от телетайпной, от склада, от сейфа. Какой ключ понадобится, неизвестно, но обязательно срочно, и класть в карман некогда. К счастью, Валентин был левшой и в документах расписывался левой. Говорил, что труднее подделать. Чтобы поздороваться правой, ключи он перекладывал только для Макарцева и Ягубова – и то не из подхалимства, а из чувства уважения к руководству.
По штатному расписанию Макарцеву полагалось пять помощников: первый, третий и четвертый – замы ответственного секретаря, посменно наблюдавшие за выпуском газеты, пятый – завредакцией, а фактически завхоз, и, наконец, Кашин, второй помощник – начальник отдела кадров. Однако по традиции второй помощник выполнял одновременно функции пятого и назывался завредакцией, хотя прежде всего, конечно, являлся кадровиком. Зарплата же пятого делилась по разрешению райфинотдела между директором зимней дачи в Переделкине для однодневного отдыха членов редколлегии (50 процентов) и двумя старыми большевиками (по 25 процентов), которые числились якобы бесплатно работающими в подмосковном колхозе «Заря коммунизма», благодаря чему газета не отрывала сотрудников для работы в поле, но всегда показывала пример другим организациям. Это была хитрость Макарцева, контроль за которой также осуществлял Кашин.
Он знал в редакции каждый уголок, даже женский туалет, куда ему было тоже необходимо регулярно заходить по долгу службы – то для проверки правильности подвески зеркала, то для составления акта на текущий (в прямом смысле) ремонт унитазов.
Если завредакцией не сидел с документами в своем маленьком кабинетике (стол, сейф, шкаф и место ровно для одного посетителя), не бегал, припадая на правую ногу, по редакции, побрякивая ключами, и не ездил с Лешей на редакторской «Волге» покупать по безналичному расчету кубок победителям велогонки вокруг Кремля на приз «Трудовой правды», значит, он сидел в машбюро и в который раз рассказывал сердобольным машинисткам о неудачах семейной жизни. Исповеди завершал один рефрен:
– Вот и верь после этого женщинам!
Машинистки соглашались, хотя замечали, что бывают отдельные случаи, когда и мужикам верить нельзя. Но в данном контексте, конечно, бабы кругом виноваты. Такого человека бросали: он и не пьет, и хозяйственный. С женщинами ему упорно не везло, в остальном же на свою жизнь он не жаловался, даже относился к ней с юмором, хотя ни с кем этим юмором не делился.
В школьные годы больше всего любил он играть во дворе в хоккей. После седьмого класса отец привел Валентина на свой завод. Завод был военный, и после проверки Валентин стал учеником радиомонтажника. Он вскрывал американские радиоприемники, отпаивал детали и сортировал их по характеристикам, чтобы использовать в советской продукции. Вступил он в комсомол, потом, уже монтажником восьмого разряда, в партию. Предлагали сделать мастером, но он отказался: заработок будет меньше, а мороки – до ночи, и еще отвечай за украденные детали.
Неожиданно его вызвали в спецотдел. Там сидели двое незнакомых среднего возраста. Они поговорили с ним о жизненных планах и, поглядев друг на друга, предложили учиться в спецшколе с последующей работой за границей.
– Нам нужны зрелые люди, понимающие что к чему. И в радиотехнике вы разбираетесь. Рекомендации у вас хорошие. Жена возражать не будет?
– Партия велела – комсомол ответил «есть», как говорится.
– Все же посоветуйтесь…
Он тогда был первый раз женат на копировщице из конструкторского бюро Зое, но жили с обидами. Зоя дулась по три дня без видимой причины. И Валентин даже обрадовался, что придется расстаться. Отец, с которым он советовался, сказал:
– Они дают оклад хороший и квартиру вне очереди – это главное. Второй раз не предложат, а на заводе сгниешь, как я.
Училище готовило кадры для технической работы в легальных советских учреждениях за границей. Кормили хорошо, натаскивали в разговоре на испанском и английском, шифровальное дело осваивалось легко. Почти до конца проучившись, он вдруг нелепо вышел из строя: во время тренировки по стрельбе в полной темноте на звук пуля рикошетировала от стального листа и задела ему колено, раздробив чашечку. Он лежал в госпитале, дважды оперировали; но хотя и остался хромым, с военного учета не был снят. Согласно законодательству, все инвалиды, в том числе имеющие число рук или ног менее нормы, подлежали переодической переаттестации медкомиссией райвоенкомата для проверки, не отрасли ли у них новые конечности.
Валентин подлежал отчислению с подпиской о неразглашении полученных им знаний под уголовную ответственность. Выручил его Фидель Кастро, который как раз в это время решил, что его временное революционное правительство будет называться постоянным. В советское посольство на Кубу в связи с увеличением там числа наших военных специалистов и намечаемым строительством баз межконтинентальных баллистических ракет, нацеленных на Соединенные Штаты, срочно потребовались кадры для спецсвязи. Младший лейтенант госбезопасности Кашин в виде исключения был направлен на сидячую работу в Гавану.
Счастлив он был недолго. В город поглядеть на красивых кубинок сотрудников спецслужбы выпускали редко, только группой и под охраной вооруженного гебиста. Денег давали мало. Работы тоже почти не было. Шифровальщики сидели в сырой и душной комнате без окон. Чтобы держать в постоянной готовности спецсвязь, шифровальщики тренировались, зашифровывая отрывки из Шолохова и других замечательных советских писателей. А заместитель начальника шифровальной группы Центра подполковник Виноградов сличал в Москве расшифровку с оригинальным текстом, не прощая ни единой ошибки.
Однажды после нагоняя за мелкие неточности (в которых был виноват Шолохов, стремившийся выражаться слишком художественным языком) Кашин в сердцах написал в журнале регистрации шифровок сбоку и совсем мелко: «Виноградов – кадум». Через день Валентин про это забыл, но подполковник Виноградов вскоре прилетел на Кубу с инспекционной проверкой. Слово «кадум» он сумел разобрать без шифровальщика, прочитав его от конца.
В Москву младший лейтенант Кашин был доставлен тем же рейсом ИЛ-62, который вез подполковника. Виноградов поставил вопрос об удалении Кашина В.А. из органов разведки и исключении из партии. Пострадал и московский напарник Кашина шифровальщик Утерин, которому, как выяснилось на очной ставке, Кашин передал характеристику подполковника незашифрованной, и ее могли перехватить разведки империалистических держав. Кашина и Утерина лишили офицерских званий, права работать за границей. Но, учитывая чистосердечное раскаяние обоих, ограничились строгими выговорами по партийной линии и перевели в десятый отдел «Семерки» – 7-го оперативного управления – в службу внешнего наблюдения.
Однако в службе этой Кашин не проработал ни одного дня. Когда новый его начальник увидел, как Валентин шагает к столу, он сказал, не скрывая раздражения:
– Только хромых топтунов мне не хватало.
Ниже топтунов должностей в органах не имеется, и его направили на гражданскую кадровую работу в редакцию «Трудовой правды». Он жалел, что удален из органов: год стажа там засчитывался за два, а работа не пыльная. Утешало только то, что однокомнатную квартиру он уже получил, а скромная прибавка к зарплате регулярно продолжала идти. Обстоятельства изменятся, и он туда вернется.
Зоя оставила Кашина, еще когда он учился в спецшколе, и вышла замуж за инженера, поэтому, вернувшись с Кубы в Москву, Кашин женился на своей соседке. Лидия оказалась намного старше его и сперва всем была довольна, но потом стала жаловатся, что не видит от него ни возможности хорошо заработать (одни только расходы на марки да на аквариумы), ни радостей, на которые он ей намекал в устных беседах. Не поистрепался ли он на Кубе, где, говорят, Фидель Кастро разрешает свободную любовь? И если деньги за любовь там сдают государству, то хоть удовольствие оставляют себе. Эти взгляды шли вразрез с убеждениями Валентина. Даром или недаром, но Лидия стала изменять ему безо всякого стеснения, и он предпочел расстаться, поскольку взгляды на счастье у них разные, не говоря уж о кроватной жизни.
С Кубы Валентин привез небольшую коллекцию красивых почтовых марок и, снова начав холостую жизнь, стал собирать их с двойной энергией. В Обществе филателистов его уважали как работника печати и выбрали в правление. Кроме того, с Кубы же был им привезен аквариум с полосатыми тропическими рыбками. Он кормил рыб, приучал, строил на дне гроты. Когда он прочитал в журнале, что смотреть на рыб полезно для повышения производительности труда, он завел аквариум на службе. О характере, повадках и размножении рыбок он говорил с охотой, показывал, как рыбки приучены спешить на корм. Насыпая из пакетика сухую дафнию, Валентин даже ненадолго клал на стол ключи, чтобы освободить вторую руку.
Злые языки в газете говорили, что для завредакцией рыбки важнее людей. Ведь рыбы – это фауна, часть природы, которую надо любить и беречь, а люди – всего-навсего кадры. Но это было преувеличение. К сотрудникам редакции Кашин относился не хуже, чем к рыбам.
13. У КАЖДОГО СВОИ ФУНКЦИИ
– Вызывали, Игорь Иваныч?
Готовое к улыбке, круглое, доброе лицо Кашина просунулось в приоткрытую дверь.
– Присядь, Валя.
Редактор дружески пожал ему руку. Пока Кашин садился, Макарцев разглядывал его, будто знакомился впервые, обдумывая, как лучше вести разговор. Валентин ходил в неизменных темных брюках и американском клетчатом пиджаке, привезенном с Кубы и уже слегка поизносившемся. На нем всегда была одна, но чистая финская белая нейлоновая рубашка с красными запонками. Он стирал ее сам каждый вечер и сушил в ванной на плечиках. Галстук с мертвым узлом застегивался крючком сзади, под воротником. Узел чуть сбился набок, и, севши, Валентин его подправил, со вниманием ожидая, что спросит редактор. Лицо его, простое и открытое, располагало к полной откровенности. Такой человек просто не смог бы хитрить, если б и захотел.
– Как дела с машбюро? – спросил Макарцев, ничего не придумав.
– Вы имеете в виду приказ о шрифтах? – Кашин пригладил волосы, откашлялся, готовый доложить. – Ну и возни было! Пока все документы проверил, семь потов спустил. Все закончил. Я бы не ждал, отвез, но ваша подпись требуется… Вот тут…
Валентин раскрыл скоросшиватель и положил перед редактором стопку листов.
– Почему так много?
– На каждую машинку отдельно. Для экспертиз, я полагаю. Чтоб порядок был…
– Оставь, я позже подпишу… Вот что… – он испытующе смотрел на Валентина. – Договоренность нашу не забыл?
Уже давно Макарцев, уверенный в том, что Кашин собирает в редакции информацию, просил его ненавязчиво присматривать за поведением сотрудников: как себя ведут в бытовом отношении, кто злоупотребляет выпивкой. Ведь мы на виду, центральная газета, так чтобы у нас внутри все было в порядке. Задание партийное, но между нами. Подобный метод Игорь Иванович в принципе отрицал категорически, но это была дипломатия. Завредакцией все равно обязан был заниматься этим помимо желания редактора. К тому же Макарцев мог хотя бы держать руку на пульсе, чтобы в случае чего успеть вмешаться, предотвратить перегибы. Прямо потребовать сообщать ему, редактору, о чем Кашин докладывает там, нельзя. А вот попросить кадровика быть в курсе личных дел сотрудников, то есть способствовать укреплению трудовой дисциплины, – просто обязанность хорошего руководителя. Кашину ведь, в принципе, тоже хочется быть во взаимопонимании с редактором.
– Вы имеете в виду насчет обстановки? – уточнил он. – Значит, так. Отдельные случаи выпивки в служебное время имеют место. Я вызывал, предупреждал. Меры без вас не принимал. Пьют, правда, без шума, а повод всегда найдется: то день рождения, то еще чего. Особенно, конечно, молодежь в цехах – наборщики, верстальщики. Но у этих свое начальство, я его предупреждаю о каждом случае. А в редакции тоже есть… Теперь насчет аморалочки, так сказать… Ухаживают, конечно! А вот разговоры!
– Разговоры?
– Всегда есть, Игорь Иваныч. Сейчас вроде потише. Или все уже высказали… Я, правду сказать, проинформирован, что ходят кое-какие материалы, связанные с Солженицыным. «Раковый корпус», кажись, и мелкие рассказы называют. Еще стенограммы судебных процессов… Этого добра много при обысках изымается. Но у нас не видел… Анекдоты рассказывают, но о бабах больше, это вас не интересует…
– Нет, отчего же?
– Рассказал бы, да у меня дара их рассказывать нету. А вот политический один свежий про Ленина… В отдел комвоспитания к Якову Маркычу старый друг заходил, гривастый такой, фамилия ему Сагайдак, на весь отдел рассказывал. К какой, дескать, дате американцы свой «Аполлон» на Луну готовятся запускать…
– К какой же?
– К столетию со дня зачатия Владимира Ильича.
– Неужели девять месяцев?
– Точно! Сам по календарю проверил!
– Да… – Игорь Иванович вздохнул. – Все-таки недостаточно мы с тобой работаем над повышением идейно-политического уровня сотрудников, как считаешь?
Ответа не последовало, но все равно это верный ход: сделать завредакцией не просто доверенным лицом администрации, а соучастником недоработок, чувствующим ответственность не только за слушанье анекдотов, но и за их рассказывание. Макарцев как бы уравнивал в этой ответственности Кашина с собой.
– Значит, машинописную литературу никто в редакции не читает? – в упор спросил он.
– Никто. Уж я бы точно знал! Это сейчас самое… Я хочу сказать, для органов.
– Хорошо, что ты, Валя, это понимаешь. Мне обещали премии ко Дню печати, и нужно заранее решить, кому давать. Чтобы кандидаты были стопроцентные. Подработай списочек…
– Будет сделано, Игорь Иваныч.
– Что касается премии тебе самому, то не беспокойся.
– Что вы, Игорь Иваныч!
– Тебя я включу в список с администрацией. Кстати, – Макарцев сменил тему и вновь умело, со вторым расчетом, – как мой новый зам справляется с делами? С сотрудниками нашел общий язык? Если что, помочь надо, подсказать. У нас в газете свои традиции, пусть привыкает, чтобы не наломать дров…
Важно, чтобы кое-что до Ягубова дошло через Кашина, как бы минуя главного редактора.
– Ягубов – наш человек, – успокоил Макарцева Валентин. – У него хватка крепкая. Знакомится. Полдня читал личные дела. Говорит, надо знать, с кем имеешь дело…
Готовое к улыбке, круглое, доброе лицо Кашина просунулось в приоткрытую дверь.
– Присядь, Валя.
Редактор дружески пожал ему руку. Пока Кашин садился, Макарцев разглядывал его, будто знакомился впервые, обдумывая, как лучше вести разговор. Валентин ходил в неизменных темных брюках и американском клетчатом пиджаке, привезенном с Кубы и уже слегка поизносившемся. На нем всегда была одна, но чистая финская белая нейлоновая рубашка с красными запонками. Он стирал ее сам каждый вечер и сушил в ванной на плечиках. Галстук с мертвым узлом застегивался крючком сзади, под воротником. Узел чуть сбился набок, и, севши, Валентин его подправил, со вниманием ожидая, что спросит редактор. Лицо его, простое и открытое, располагало к полной откровенности. Такой человек просто не смог бы хитрить, если б и захотел.
– Как дела с машбюро? – спросил Макарцев, ничего не придумав.
– Вы имеете в виду приказ о шрифтах? – Кашин пригладил волосы, откашлялся, готовый доложить. – Ну и возни было! Пока все документы проверил, семь потов спустил. Все закончил. Я бы не ждал, отвез, но ваша подпись требуется… Вот тут…
Валентин раскрыл скоросшиватель и положил перед редактором стопку листов.
– Почему так много?
– На каждую машинку отдельно. Для экспертиз, я полагаю. Чтоб порядок был…
– Оставь, я позже подпишу… Вот что… – он испытующе смотрел на Валентина. – Договоренность нашу не забыл?
Уже давно Макарцев, уверенный в том, что Кашин собирает в редакции информацию, просил его ненавязчиво присматривать за поведением сотрудников: как себя ведут в бытовом отношении, кто злоупотребляет выпивкой. Ведь мы на виду, центральная газета, так чтобы у нас внутри все было в порядке. Задание партийное, но между нами. Подобный метод Игорь Иванович в принципе отрицал категорически, но это была дипломатия. Завредакцией все равно обязан был заниматься этим помимо желания редактора. К тому же Макарцев мог хотя бы держать руку на пульсе, чтобы в случае чего успеть вмешаться, предотвратить перегибы. Прямо потребовать сообщать ему, редактору, о чем Кашин докладывает там, нельзя. А вот попросить кадровика быть в курсе личных дел сотрудников, то есть способствовать укреплению трудовой дисциплины, – просто обязанность хорошего руководителя. Кашину ведь, в принципе, тоже хочется быть во взаимопонимании с редактором.
– Вы имеете в виду насчет обстановки? – уточнил он. – Значит, так. Отдельные случаи выпивки в служебное время имеют место. Я вызывал, предупреждал. Меры без вас не принимал. Пьют, правда, без шума, а повод всегда найдется: то день рождения, то еще чего. Особенно, конечно, молодежь в цехах – наборщики, верстальщики. Но у этих свое начальство, я его предупреждаю о каждом случае. А в редакции тоже есть… Теперь насчет аморалочки, так сказать… Ухаживают, конечно! А вот разговоры!
– Разговоры?
– Всегда есть, Игорь Иваныч. Сейчас вроде потише. Или все уже высказали… Я, правду сказать, проинформирован, что ходят кое-какие материалы, связанные с Солженицыным. «Раковый корпус», кажись, и мелкие рассказы называют. Еще стенограммы судебных процессов… Этого добра много при обысках изымается. Но у нас не видел… Анекдоты рассказывают, но о бабах больше, это вас не интересует…
– Нет, отчего же?
– Рассказал бы, да у меня дара их рассказывать нету. А вот политический один свежий про Ленина… В отдел комвоспитания к Якову Маркычу старый друг заходил, гривастый такой, фамилия ему Сагайдак, на весь отдел рассказывал. К какой, дескать, дате американцы свой «Аполлон» на Луну готовятся запускать…
– К какой же?
– К столетию со дня зачатия Владимира Ильича.
– Неужели девять месяцев?
– Точно! Сам по календарю проверил!
– Да… – Игорь Иванович вздохнул. – Все-таки недостаточно мы с тобой работаем над повышением идейно-политического уровня сотрудников, как считаешь?
Ответа не последовало, но все равно это верный ход: сделать завредакцией не просто доверенным лицом администрации, а соучастником недоработок, чувствующим ответственность не только за слушанье анекдотов, но и за их рассказывание. Макарцев как бы уравнивал в этой ответственности Кашина с собой.
– Значит, машинописную литературу никто в редакции не читает? – в упор спросил он.
– Никто. Уж я бы точно знал! Это сейчас самое… Я хочу сказать, для органов.
– Хорошо, что ты, Валя, это понимаешь. Мне обещали премии ко Дню печати, и нужно заранее решить, кому давать. Чтобы кандидаты были стопроцентные. Подработай списочек…
– Будет сделано, Игорь Иваныч.
– Что касается премии тебе самому, то не беспокойся.
– Что вы, Игорь Иваныч!
– Тебя я включу в список с администрацией. Кстати, – Макарцев сменил тему и вновь умело, со вторым расчетом, – как мой новый зам справляется с делами? С сотрудниками нашел общий язык? Если что, помочь надо, подсказать. У нас в газете свои традиции, пусть привыкает, чтобы не наломать дров…
Важно, чтобы кое-что до Ягубова дошло через Кашина, как бы минуя главного редактора.
– Ягубов – наш человек, – успокоил Макарцева Валентин. – У него хватка крепкая. Знакомится. Полдня читал личные дела. Говорит, надо знать, с кем имеешь дело…