Дворецкая Елизавета. Ясень и яблоня, кн. 2: Чёрный камень Эрхины

   Тончайшие намеки на это мучили Эрхину и заставляли против воли склониться, но душа ее кипела и она с трудом сохраняла внешнее спокойствие. В этом свидании она не видела смысла: ведь невозможно, чтобы она согласилась хоть на какое-нибудь требование наглого вора! Что бы ему ни вздумалось попросить, хоть изношенный башмак!
   А что он потребует гораздо больше, она знала заранее. Своим сватовством Торвард сын Торбранда доказал, что он не из тех, кто довольствуется малым. Он хочет получить все. И ей нечего ему ответить! Трон Четырех Копий ощутимо шатается под ней, правительницей, утратившей силу и с тем право на власть. Если сейчас она не вернет «глаз богини Бат», то на ее троне окажется Дер Грейне. Она должна получить свой амулет назад – но нет такой силы, которая заставила бы ее примириться с тем, у кого он!
   Ее томило чувство, будто она стоит, упершись лбом в глухую стену, сквозь которую обязана так или иначе пройти. И стена эта плыла сквозь время, дни проходили, Эрхина истомилась, не в силах спать и есть, но не видела ни малейшего просвета. Сознание своей зависимости и беспомощности рождали в ней гнев и ненависть такого накала, что, казалось, один взгляд ее сожжет врага. Могла ли она предположить, что все так обернется, в тот осенний день, когда впервые ждала его здесь? Пошли ей Богиня дар предвидения – ни за какие дары она не дала бы этому человеку благословения на власть!
   А Дер Грейне, дрянь такая, наверняка же знала, но не сказала!
   И вот он опять перед ней… Она сидит на своем высоком троне, а он стоит перед ней внизу, но почему-то смотрит на нее так, словно он гораздо выше… Почему, несмотря на весь ее гнев, почему ее пробирает такая неудержимая дрожь под его взглядом? Это совсем не тот человек, который стоял на этом месте полгода назад! Кажется, что не полгода, а десять лет прошли для него с тех пор – так разительно он изменился. Эрхина видела эту перемену, не подозревая, что и сама переменилась. То же смуглое лицо со шрамом на щеке, но взгляд совсем другой. Нет в нем прежней живости, открытого дружелюбия и жадного любопытства к жизни, готовности принять все, что она даст. Эти глаза стали старше на годы. Он уже не юный бог, выходящий на свои первые подвиги: он уже убил своего одноглазого Стража Моста и с этим стал старше. И на нее, Эрхину, которая указала ему дорогу к мосту посвящений, он смотрит не с гневом, не с обидой, не с враждебностью. Этого она ждала и готова была на его гнев ответить своим гневом, на вызов – вызовом. Но он смотрит иначе – с внимательным ожиданием и даже с тайным сочувствием. Душевная напряженность сделала Эрхину проницательнее, но это сочувствие оскорбило ее сильнее, чем самые наглые насмешки. Он не изображал торжество – он действительно чувствовал себя сильнее. Теперь не те времена, когда она повелевала его судьбой, держала в руках благословение богов. Она благословила его… и тем дала силу одолеть даже ее! И сейчас, глядя на него, Эрхина понимала: не в ее власти, даже и знай она все наперед, было лишить его благословения. Этот человек был благословлен богами изначально, а значит, все земные решения так или иначе обернутся к его пользе. Она выбрала противника не по себе… но признать это было для нее невозможно, с этой невозможностью она родилась.
   Да, однажды она держала в руках его счастье – и бросила под ноги. И Богиня наказала ее за оскорбление любви. Теперь Эрхина понимала это, но свернуть со своего пути уже не могла. Погибнуть на нем ей казалось легче и достойнее, чем подчиниться. Но тайный гнет наполнял ее чувством беспомощности, беззащитности, и она не находила слов – ни для гнева, ни для вызова, ни даже для учтиво-холодного приветствия, затверженного с детства. Она не сводила с гостя застывшего взгляда и пыталась устрашить ледяным презрительным молчанием, не зная, что он отчетливо видит ужас в ее голубых, обведенных темной тенью глазах.
   Но это молчание больше тяготило и унижало ее саму, и у нее первой не хватило сил его выносить.
   – Очень смело ты стоишь передо мной… Торвард, конунг фьяллей! – вымолвила она наконец, и голос ее звучал глухо, натянуто и принужденно. – Не всякий вор может стоять так гордо перед тем, кого он обокрал!
   – Я этому научился у тебя, госпожа моя! – ответил Торвард, так же негромко, точно они были здесь вдвоем и не стояла вокруг трона плотная толпа, затаившая дыхание и ловящая каждый их вздох. Он говорил уверенно и спокойно, и даже бровь его не дрогнула при страшном слове «вор». – Ведь не всякий разбойник, ворвавшийся в дом в отсутствие хозяина-мужчины, убивавший и грабивший беззащитных домочадцев, сможет потом смотреть на хозяина с гордым презрением. Ты бросила копье войны мне в спину. Так кто кому теперь стыдится взглянуть в лицо? Ты бросила и растоптала мою любовь и доверие – лучшее, что я мог тебе дать. А я мужчина, я конунг и потомок Харабаны Старого, так же как и ты. Ради чести предков и потомков я не мог снести этого оскорбления. Сам Тор, помнится, переоделся в женское платье, чтобы хитростью вернуть Мйольнир, похищенный во время его сна.
   – Тор вернул то, что принадлежало ему! – Эрхина возвысила голос, но он по-прежнему звучал глухо, как у больной.
   – Ты лишила меня чести, а это гораздо больше, чем увезенная скотина и утварь. К тебе вернулось лишь то, что ты сама посеяла. Как учил сам Один,

 
смехом на смех
пристойно ответить
и обманом – на ложь.^[11]
 

   Но теперь препятствий к миру между нами нет, – продолжал он, словно не видя, как меняется ее лицо при его словах. – Я готов забыть все, что нас разделило, и начать с начала, с того дня, когда ты впервые услышала о моем сватовстве. Только теперь я скажу это сам. При свидетельстве всех этих свободных и достойных людей, фьяллей и туалов, я предлагаю тебе быть моей женой и клянусь, что моя жена никогда не будет знать недостатка ни в богатстве, ни в чести и уважении. И в свадебный дар ты получишь то, чего лишилась. Таким путем честь нас обоих будет восстановлена. Я хочу получить ответ сейчас и до середины зимы или середины лета больше откладывать не стану.
   – Я, верно, ошиблась, когда не взяла на себя труд объяснить… – Эрхина говорила с трудом, словно ее душили, и едва удерживалась от попытки оторвать от горла невидимые пальцы. Душу ее терзали эти упоминания о позорящем прошлом. – Или твой посланец не передал тебе… Я не могу быть ничьей женой! – выразительно и четко, будто надеясь, что с десятого повторения до него наконец дойдет, произнесла она. – Я – фрия священного острова Туаль, я – лицо Богини на земле. Моим мужем может быть только священный супруг Богини, Повелитель Тьмы, Рогатый Бог.
   – Который входит в тело достойнейшего из воинов! – подхватил Торвард.
   Он пожинал плоды бесконечных разговоров о порядках острова Туаль, которые все те десять дней, проведенных дома, они вели с Сэлой. Сэла научила его отражать любой довод, и сейчас он, отлично умевший учиться, отбивал выпады Эрхины так же уверенно, как мечом и щитом удары меча.
   – Да! – подтвердила Эрхина, не понимая, что невольно помогает ему. – Того, кто достоин звания военного вождя.
   – Но ведь военного вождя ты выбираешь сама! Почему бы тебе не выбрать меня? – Торвард слегка пожал плечами, словно затруднение было ничтожнейшим и он не понимал, зачем столько шума. – Если тебе нужны доказательства моей доблести – изволь, я готов биться с любым из твоих людей, любым оружием или вовсе без оружия. И никто не посмеет сказать, будто я требую того, чего не достоин!
   – Никогда не бывало такого, чтобы военным вождем острова Туаль становился чужеземец!
   – А как же Коль – сын конунга слэттов? – Торвард усмехнулся, и смысла его усмешки Эрхина пока не могла понять. – Ты, я и он равны происхождением. Ты ведешь свой род от Харабаны Старого и жены его Хальмвейг Жрицы. И я тоже. Ни один человек на острове Туаль не ближе к тебе происхождением, чем я. И никто не годится быть священным супругом верховной жрицы больше, чем ее брат, происходящий от единого с ней корня.
   Эрхина смотрела ему в лицо и видела там насмешку над ее неуклюжими попытками вырваться из сети. И все вокруг молчали, признавая силу его доводов. Да и что толку в доводах, что они могут изменить, если он держит ее на крючке и знает об этом? Оскудела трава на зеленых холмах острова Туаль, коровы дают втрое меньше молока, и посуда стоит без употребления, и рыба не идет в сети, и ячмень не всходит, и ссоры и раздоры раздирают детей богини Ванабрид. Так будет, пока не вернется «глаз богини Бат» и с ним благодать верховной жрицы. Без амулета она – просто женщина, и как просто женщиной он хочет ею владеть. В обмен он вернет амулет, но что это будет за унижение: принадлежать ему как простая женщина, снова будучи лицом Богини?
   И Эрхина сказала то единственное, что ей еще оставалось и что было настоящей правдой:
   – Фрия острова Туаль выбирает военного вождя и своего священного супруга. Никогда еще не бывало, чтобы выбор ей навязали силой. И не будет. Если ты, Торвард сын Торбранда, попробуешь взять меня силой – ты получишь мертвое тело. И пусть гнев Богини падет на тебя и твой род!
   Но даже эти страшные слова не смутили его, и эти блестящие карие глаза смотрели на нее так же уверенно и торжествующе.
   – Вот теперь я слышу то, что хотел услышать! – понизив голос и заставляя ее вслушиваться, ответил он. – Фрия выбирает сама. Мне есть что сказать тебе на это. Но я уверен, что мой ответ ты предпочла бы услышать наедине.
   – Нет, – коротко сказала Эрхина.
   Слово «наедине» напомнило ей их давнюю встречу наедине – там, в Доме Золотой Яблони. Там, где она не сумела удержать свои чувства и тем заложила основу будущего бесчестья! Ни за что на свете она не захотела бы это повторить!
   – Да! – внушительно ответил он. – Это к твоей же выгоде, клянусь Тором. Ты будешь моей женой, и твоя честь заботит меня не меньше моей собственной. Пусть нас оставят вдвоем.
   – Нет. – Эрхина больше не могла этого выдержать. – Приходи завтра в полдень… Я буду на валу… Там нас никто не услышит. Или тебе надо, чтобы нас и не видели?
   Она попыталась усмехнуться, намекнуть, в каких побуждениях его подозревает.
   А он вдруг шагнул вперед, поставил ногу на ступеньку трона и оказался вплотную к ней. По толпе туалов пролетел вздох ужаса при виде такого святотатства – никогда со времен Харабаны Старого никто, кроме фрии, не касался ногой этих ступеней на священном камне Фаль! Эрхина от неожиданности вздрогнула и хотела встать, но он накрыл ладонями ее руки, вцепившиеся в подлокотники, склонился лицом к самому ее лицу и тихо сказал:
   – Нет, госпожа моя, это надо тебе! Я-то не стеснительный!
   И прежде, чем она сумела опомниться и придумать хоть какой-то ответ, Торвард отступил, сошел с униженно молчавшего камня, коротко попрощался и пошел прочь.
   Эрхина задыхалась, точно в груди ее торчал нож; как ей хотелось вырвать этот невидимый нож и хоть ценой своей жизни метнуть его в широкую спину под красным плащом – в спину того, кто был ее несчастьем и унижением, но своей силой внушал невольное благоговение, точно бог. Этой отсрочкой до завтра она не облегчила, а только углубила свои муки. Для него эти сутки будут полны сознанием своего торжества, а для нее – отравлены мучительным неведением того, что ей предстоит услышать. Казалось бы, она знает все самое худшее. Но как, как он, отвергнутый, может обосновать свое право на ее выбор?
   Последние из дружины фьяллей вышли, узорные бронзовые двери покоя закрылись. И фрия Эрхина, не в силах больше сдержаться, вцепилась зубами в сжатый кулак и застонала – застонала, как от невыносимой боли, которую не облегчают даже слезы.
   А Торвард и впрямь вернулся в стан веселый, хотя знавшие его видели, что веселость эта лихорадочная. Он был оживлен, много говорил, хотя и не об Эрхине, сразу перед кострами начал раздеваться на ходу, чтобы окунуться после жаркого дня, проведенного в торжественных одеяниях, с размаху поцеловал Дер Грейне, вышедшую его встречать. Она снесла это с кротким достоинством, а он по всем правилам извинился за несдержанность. Но Дер Грейне едва ли его услышала и сама, когда он уже отворачивался, вдруг ахнула и схватила его за локоть – что было ей совсем не свойственно.
   В глаза ей бросилась тонкая золотая цепочка, висевшая у него на шее и видная в распахнутом вороте рубахи. Эта цепочка ей напоминала… да нет, она одна такая, изделие уже умершего мастера и подарок умершей бабки… но та цепочка никак не может быть у него… но это же она! Слишком часто и близко Дер Грейне видела эту самую цепочку на груди своей блистательной сестры, чтобы ошибиться. Девушка не знала, что подумать. А Торвард, перехватив ее изумленный взгляд, подмигнул ей, чем окончательно сбил с толку.
   – Но… ты же… не повесил его к себе на шею? – замирая от ужаса, еле вымолвила она.
   – Нет, конечно! – Торвард отлично понял, что она имела в виду. – Я не такой дурак, каким иногда выгляжу. Скажу тебе больше! – Он положил руку ей на плечо и склонился к уху, и Дер Грейне была так потрясена всем этим, что даже не возражала против подобной вольности. – Ну, чтобы не вызывать в твоей умной головке глупых мыслей. У меня вообще нет его при себе. Так что обольщать меня будет в этом смысле бесполезно.
   Торвард ушел к реке, а Дер Грейне все стояла перед своим узорным шатром, еще при бабке Эрхине поднесенным кем-то из посвящаемых конунгов, и в голове ее звучали последние слова, расслаиваясь на все новые пласты смысла: «Нет при себе… обольщать…» Уж не этим ли путем Эрхина утратила амулет! Не во время обрядов и заклинаний на площадке перед Гробницей Бога, а после… Когда осталась наедине с человеком, который так или иначе ее обольстил, иначе не проник бы в ту гробницу… Неужели она, фрия острова Туаль, попалась на такую старую и глупую уловку? Как торговец, напившийся в гостином дворе и после ночи со служанкой недосчитавшийся колец на пальцах? И не сама Сэла подобрала «глаз богини Бат» в траве – как она сумела бы найти черный камень ночью! – а кто-то ей дал его прямо в руки! Коль, сын конунга слэттов… но зачем? Почему? Что его-то толкнуло на это? А потом еще передал цепочку Торварду – зачем? Чем избранник фрии был так обязан отвергнутому ею?
   Отношения между этими тремя – Сэлой, Торвардом и Колем – выглядели непонятными и запутанными, в голове кружилась сплошная метель недоумений и обрывочных догадок. Или Торвард обещал Колю руку своей сестры и даже… даже сам… прислал… его сюда… ради этого? Ведь Коль появился здесь после Сэлы… Но зачем ему Сэла, когда он владел самой Эрхиной? Однако он защитил Сэлу от Ниамора… и отлично объяснил свой поступок с точки зрения раба, которым как раз не был!
   Одна невероятная догадка за другой вспыхивали в мыслях Дер Грейне, и в то же время она понимала бесполезность всего этого. Она явно не знает чего-то очень важного. Может быть, главного. А до тех пор гадать бессмысленно. Дер Грейне гнала прочь досужие домыслы, но готова была позавидовать своей сестре Эрхине, которая завтра в полдень узнает правду.
   Но, если подумать, в остальных отношениях ее участь зависти не вызывает. Эрхина испытает все унижение побежденной, но женой победителя так и не станет. Это суждено другой, и Дер Грейне это знала.
 
   В полдень, приблизившись к верхнему валу Аблах-Брега, Торвард сразу увидел Эрхину. В окружении нескольких жриц она сидела на пестром ковре, одетая в лучшее алое платье, и вид у нее был небрежно-высокомерный. Оставив дружину и ярлов внизу, Торвард поднялся к ней, причем даже не смотрел под ноги, как будто уже множество раз проходил по этой крутой тропинке. Вот он и поднимается к своей валькирии на огненную гору, теперь уже окончательно… И вид у нее примерно такой, будто она пару веков проспала, укутанная в тяжелую плотную кольчугу. Но кольчуга эта невидима, и обычным мечом, даже очень хорошим, ее не разрубишь. Она под кожей. Фрия сидит на вышитых подушках, исполненная привычной, усвоенной с детства величавости, и белые руки ее в золотых узорных браслетах сложены так же гордо и покойно… Руки сохраняют такое небрежно-властное положение, будто держат весь мир, но бледное лицо отражает мучительное внутреннее напряжение, тревогу, тоску. А она не замечает этого, на глазах разделяясь на двух разных женщин: внешнюю и внутреннюю. Первая – его враг, вторая – добыча, которая окажется в руках, когда он разделается с врагом.
   – Привет тебе, фрия, и вам, мудрые женщины! – спокойно и вполне учтиво приветствовал их Торвард. Фрейунн, Даголин, Рифедда, Торхильд и Бресайнех, в разноцветных шелковых одеждах, точно живые цветы или прекрасные женщины с Острова Блаженных, встали и так же учтиво ответили ему. – Рад вас видеть, но говорить предпочитаю с одной фрией. Так что не пойти ли вам пока прогуляться внизу?
   – Не тебе распоряжаться служительницами Богини, Торвард конунг, – холодно произнесла Эрхина, едва разомкнув губы и окидывая его снисходительно-небрежным взглядом. Глаза ее, как и руки, умели сохранять «лицо», точно не имели связи с разбитой душой.
   – Если ты захочешь, чтобы они узнали то, что я сейчас тебе расскажу, ты всегда можешь их позвать, – так же миролюбиво отозвался Торвард. Он ждал тяжелого разговора и очень старался владеть собой как можно лучше. – Посидите немного поодаль, фру. Наша беседа должна быть сокровенна, как встреча Рогатого Бога и Великой Богини в том пустом кургане.
   Даголин одарила его насмешливо-презрительным взглядом, точно говоря: «Что ты можешь об этом знать?» Но Торвард сделал приглашающее движение в сторону, и Бресайнех первой шагнула прочь. Упоминание о священной гробнице сделало свое дело, и она ушла по распоряжению чужеземца, чтобы не оскорбить свою Богиню нескромным любопытством.
   Проводив женщин взглядом, Торвард сбросил расшитый золотом нарядный плащ – солнце припекало, и было довольно жарко – и сел напротив Эрхины. Меч его, лежа на зеленой траве, блестел золочеными узорными накладками ножен, точно золотой змей, и Эрхина рассматривала его так внимательно, как будто для встречи с ним и явилась. На Торварда она не хотела смотреть: у нее не хватало духа взглянуть ему в лицо, не зная, что он ей приготовил.
   – Лучше бы ты где-нибудь в рощице назначила! – непринужденно сказал он и посмотрел на небо. – В тенечке. Или боишься?
   На этот мальчишеский прием Эрхина поддалась и посмотрела на него. Ее прекрасные голубые глаза явственно выражали: «Это я-то тебя боюсь?», но Торвард отлично знал, что этот взгляд – не более чем личина растерянной и страдающей от безысходности души. Его внешнее дружелюбие томило и мучило ее ожиданием неизвестно чего, и слишком уж это спокойствие отдавало уверенностью в уже одержанной победе. Если бы он держался враждебно, она бы знала, что борьба продолжается. Но борьба окончена.
   А Торвард рассматривал ее бледное лицо с темными кругами возле глаз, заметно изменившееся с той памятной ночи в кургане. Она похудела, на щеках погас прежний румянец, и все равно она казалась ему очень красивой. В его глазах она была зачарована – как Богиня, скованная зимним холодом и бессильная. Но сейчас он вдруг усомнился: а сумеет ли он стать тем добрым Бальдром, чей горячий поцелуй пробудит в земле весну? Чудовище в сказании всей душой жаждало опять стать красавицей и искало мужчину, который снимет чары. А эта красавица хочет остаться чудовищем, убежденная, что это ее честь и долг.
   – Ну, давай начнем, где вчера остановились, – сказал он. – Ты говорила, что Богиня сама выбирает себе супруга?
   Эрхина не ответила.
   – Ну, значит, ты меня и выбрала, – продолжал Торвард, слегка теребя цепочку у себя на шее.
   Эрхина молча посмотрела на него, ожидая, пока он пояснит это странное заявление. И вдруг заметила цепочку.
   – Ты выбрала того, кого называли Колем, сыном конунга слэттов, хотя он такой же ему сын, как вон тот красноносый! – Торвард кивнул на толпу туалов, стоявших в отдалении внизу у вала. – Ты назвала его своим священным супругом, и он был с тобой в Гробнице Бога в ночь Праздника Цветов. А утром ты не нашла своего амулета. И, я знаю, ходили слухи, что он к этому руку приложил.
   Вот тут Эрхина перевела на него взгляд: все предыдущее она знала, но теперь, похоже, начинались обещанные новости. Ей очень хотелось знать, был ли Коль причастен к исчезновению «глаза богини Бат». Ошиблась она, приблизив к себе этого человека, или все же нет?
   – Что ты с ним сделал? – холодно спросила она. – Он не вернулся… Говорят, что он отправился к отцу в Слэттенланд… Пусть все эти кабаны верят, что он отправился, они только счастливы избавиться от чужака… Но я знаю, он не мог… – Имелось в виду: «не мог меня бросить». – Ты убил его.
   – Нет. – Торвард мотнул головой, глядя ей прямо в глаза. – Еще проще. Или сложнее, не знаю. Его, Коля, вообще тут не было, и ты его никогда не видела. И он тебя не видел. Это был я.
   Эрхина смотрела на него, ничего не говоря, но всем своим видом выражая тягостное недоумение. Он пытается убедить ее в том, что она не помнит событий месячной давности? Что она может спутать дела осени и весны?
   – Помнишь песни о Сигурде? – продолжал Торвард. – Как он поднялся на огненную гору к Брюнхильд, чтобы сосватать ее для Гуннара? И для этого поменялся с ним обличьем? Как не помнить, это все дети знают. И я сделал то же. Вернее, это сделала моя мать. Она поменяла обличье мне и Колю из Слэттенланда. И я в его обличье вернулся сюда. Что я здесь делал, ты знаешь. И ты выбрала меня своим Рогатым Богом. Вот твоя цепочка. – Торвард наконец снял цепочку с шеи и протянул ее Эрхине. – Помнишь, как ты ее в меня швырнула? Когда нашла ее в траве и увидела, что камня на ней нет?
   Она взяла цепочку, как во сне. Изделие уже умершего мастера и подарок умершей бабки, она была одна такая на свете, и Эрхина, с самого детства ее носившая, не могла ее не узнать.
   – Если не веришь, можешь спросить у меня… что-нибудь такое, что знали только ты и я. Только ты и тот, кто был с тобой в кургане. Так что ты сама выбрала меня! – значительно и раздельно, как она вчера, повторил Торвард. – Я не набивался. Я тебе ни слова об этом не говорил. Ты сама так пожелала. Условие соблюдено. И если один раз я выбрал тебя, а в другой раз ты выбрала меня, значит, это судьба.
   Эрхина оторвалась от цепочки и посмотрела ему в лицо. Торвард не ждал, что она легко поверит ему, но она поверила. У нее имелось на этот счет свое доказательство. Она отчетливо помнила свое впечатление или видение, не отпускавшее ее в ту священную ночь – и во время обрядов, и после… Она же видела, видела лицо и весь облик Торварда конунга, но принимала это за морок, за наваждение, за укор собственной памяти, вернувшей ее туда, куда ей на самом деле хотелось вернуться. А морок здесь был ни при чем. Священная ночь брака Богини раскрыла ей глаза, прогнала наведенный обман и дала увидеть вещи такими, какие они есть. Но она не поверила себе.
   А тот, кто видит, но не верит себе, губит себя еще вернее, чем слепец.
   Эрхина сидела, вцепившись в конец своего расшитого пояса, точно в последнюю опору над пропастью. Она не подозревала его во лжи, как ни соблазнительна была такая возможность. Глупо цепляться за пустую надежду! Все, что она помнила о тех недавних днях, подтверждало его слова. Тот, кого называли Колем… убил военного вождя голыми руками, с силой и выучкой совсем не рабской… объяснил свой поступок с достоинством и умом благородного человека… Сэла была его сестрой, и он не мог смотреть, как ее бесчестят… И потом… Она вспоминала его глаза в тот день и заново убеждалась: этот был тот самый взгляд, что она видела сейчас.
   И постепенно, по мере того как все это укладывалось в ее сознании, ее медленно пронзал горячий, болезненно-острый меч жгучего стыда. Она была слепа, как курица… как земляной червяк… она, фрия острова Туаль! Она, бывшая умнее, мудрее, проницательнее… священнее и выше всех смертных! Она обманулась, она дала себя соблазнить… одурачить, как говорят в таких случаях в Морском Пути, и правильно говорят! Что с того, что он не подмигивал ей и не пытался обнять! Он понял, чем ее можно привлечь, и спокойно ждал, пока она его выберет, доказав ей якобы свою беспримерную любовь… Он раскусил ее, он понял ее желание и поймал ее на приманку мнимой покорности.
   – Сама Богиня послала меня к тебе, и этому тоже есть доказательства! – негромко продолжал Торвард. – Вспомни, как я пришел к тебе. Я пришел не рабом и не свободным, пришел в первый раз и уже бывав здесь прежде. Я был тем, кого ты знала, и тем, кого видела впервые. Я пришел к тебе по самой грани миров, как всегда приходит к человеку, мужчине или женщине, его половина из Иного Мира.
   Эрхина молчала: это была правда. Он выполнил те волшебные и неисполнимые условия, исполнение которых означает, что человеческая воля преодолела судьбу. Он был как неземной возлюбленный из древнего сказания, который являлся за своей любовью на спине козла – не верхом и не пешком, придя в одежде из рыбачьей сети – ни одетым, ни обнаженным, и требовал согласия, стоя на пороге дома одной ногой – не внутри и не снаружи. Который оказывался сразу посреди пиршественного покоя, хотя ворота крепости заперты и у каждой двери стоит по десять воинов… Ее, дочь Иного Мира, Торвард разбил ее же оружием и на ее же земле. Он, не владеющий и половиной ее неземной мудрости, но умеющий желать так сильно, упрямо и яростно, как мало кто из живущих.
   Это у него было от матери. А волшебная сила в душе пробуждается только волей – только умением хотеть не в воображении, а по-настоящему. Тогда пробудится Змея, что спит, свернувшись кольцом, у основания спинного хребта, и кровь вселенной потечет в человеческие жилы…