Страница:
Но вот он уехал, а никакого облегчения Эрхина не испытала. Напротив, сейчас она чувствовала себя обокраденной и обманутой, так же, как в первые дни после исчезновения «глаза богини Бат». Немалого труда ей стоило согласиться на этот брак – но, соглашаясь, она никак не рассчитывала, что он продлится всего-то полтора месяца и ее жертва окажется почти напрасной! Он опять обманул ее! До каких же пор он намеревается ее терзать? Когда Богиня положит этому конец?
Не находя себе места от беспокойства и досады, Эрхина целыми днями бродила по валам, никого к себе не подпуская. Рифедда вызывала в ней такое отвращение, что она отворачивалась от девушки, как от дохлой крысы, и запретила ей являться в Сад Богини. Если кто-то к ней обращался, она отвечала криком, не в силах себя сдержать. Торвард не шел у нее из ума, и в ней крепло беспокойное предчувствие новых унижений. А что, если он в этом году уже не вернется и весь остров увидит, как мало он ценит ее любовь?
А что будет, когда «глаз богини Бат» снова окажется у нее? Она обретет прежнюю силу, но будет ли он ее уважать, как раньше? Сможет ли она снова стать Богиней, взирающей на него, смертного, с высоты священного камня Фаль? Как он будет с ней держаться, когда утратит власть над ней? Эрхина с наслаждением воображала, как прогонит его от себя и наконец будет вновь свободной, но вспоминала, что так не годится. Раз уж она – якобы добровольно – признала его своим мужем, то прогнать его без причины будет нельзя. Рифедда? Было у них что-нибудь или нет? Если было, то это причина отвергнуть его! Да, но признать измену мужа! Признать, что его, обладающего Богиней, привлекают простые женщины! На священный остров Туаль он привез порядки своего затхлого Фьялленланда, где его собственный отец имел несколько жен! Так было у него с ней что-нибудь или нет? О Богиня, если бы знать!
Не только Рифедда, но и все другие женщины стали ей противны. Сама мысль, что ей могут предпочесть другую, была острее ножа. Это она имеет право принимать или отвергать, но никто не смеет отвергнуть ее! Он просто дикарь, тот, кто не понял, каким сокровищем завладел. Но как же низко пала она, попав во власть этого дикаря!
Наступила ночь, Дом Четырех Копий давно спал, и только фрия Эрхина еще сидела на своем троне. Одна в большом пустом зале, вознесенная над спящим миром высокой спиной священного камня Фаль, который терпит только истинных потомков Харабаны Оллатира, она чувствовала себя спокойнее: все здесь напоминало ей о ее высоком достоинстве, ревность и обида казались унизительными, пустыми, мелкими.
Но и сейчас Эрхина не могла полностью отделаться от них, на уме у нее был только Торвард. Где он? Чем занят? На корабле или уже спит где-нибудь на земле у костра? Один, надеюсь? Думает ли о ней, если еще не спит? Понимает ли, какую обиду нанес ей всеми своими притязаниями и этим глупым отъездом? Может быть, хотя бы вдали от нее он наконец поймет, в чем его долг перед ней?
Вот так же она сидела здесь в ту полночь, когда Госпожа Ночь делала предсказания, которые они так плохо поняли и которые так полно сбылись… Сбылись для всех: Ниамора убил не раб и не свободный, тот, кто приехал на Туаль впервые, но бывал здесь раньше, – Торвард конунг под видом раба по имени Коль. А она, Эрхина, понесла потерю через то, что сама для себя выбрала, – потеряла амулет через Сэлу дочь Торбранда, пленницу, которую сама выбрала себе в подарок…
Внезапно ей померещилось, что она в покое не одна. Эрхина обернулась, полная гнева на дерзкого, который посмел нарушить ее уединение. И застыла: две фигуры виднелись на скамье у северной стены. На скамье для гостей с Земли Тьмы. С той половины острова, что поднимается только по ночам… Уже полночь… Остров снова круглый… И кто-то пришел к ней – оттуда…
Одна из фигур куталась в темный плащ, и черные волосы овевали тенью ее бледное лицо. Вторая была одета в светлые, мягко мерцающие в полутьме одежды, и ее золотые кудри вились водопадом солнечных лучей, заблудившихся в глубине ночи…
– Приветствую тебя, Эрхина дочь Эрха! – донесся до ее слуха бесплотный голос, похожий на шелест тихих волн во тьме. На нее смотрели темные глаза богини – два глаза, но Эрхина еще не поняла, что это означает.
– Приветствую тебя! – подхватил второй, звонкий, как песнь серебряной ветви с белыми хрустальными цветами.
Как к Лладу Прекрасному, к ней пришли две половины богини: светлая и темная. Во сне это все происходит, наяву?
– У меня плохие новости для тебя, Эрхина дочь Эрха! – заговорила Госпожа Ночь, и Эрхина плотнее вцепилась в подлокотники кресла. – Я принесла их тебе, и это будет мой ответ на тот дар, который ты невольно сделала мне.
– Дар! – вскрикнула изумленная Эрхина. – Какой?
Богиня посмотрела на нее и медленно мигнула. И Эрхине отчетливо вспомнилась ночь Возрождения Солнца – когда богиня Бат смотрела на нее одним глазом, потому что второй ее глаз тогда служил амулетом самой Эрхины. «…А если ты не справишься, я заберу мой глаз назад…» Так, значит… она не справилась?
– Твой амулет, называемый «глазом богини Бат», отныне принадлежит мне, – Богиня тут же подтвердила ее догадку. – Он на дне моря, в моих владениях, и человеческие руки никогда больше не коснутся его.
– Но почему, почему! – в отчаянном гневе воскликнула Эрхина, готовая требовать ответа даже с богини. – Разве я не справилась? С чем я не справилась? Ведь я всегда и всеми силами оберегала свою честь, а это и твоя честь!
Госпожа Ночь, не отвечая, смотрела на нее темными и бездонными, как сама предначальная бездна, глазами. «Ищи себя в Богине и Богиню в себе…» Она искала в себе Фрейю, могучую и многоликую… а нашла… только темную ее сторону, только Бат?
– Но пусть отчаяние не терзает тебя! – поспешно, как добрая норна, стремящаяся исправить пророчества злой, заговорила Госпожа Свет. – В каждой потере есть приобретение, имей лишь терпение понять, в чем оно. Ты лишилась амулета, и теперь тебе предстоит не выбрасывать силу своей души в бездну, а переплавлять зло души во благо, из слабости добывать силу. Никто другой не сделает тебя совершеннее, чем ты сама, и амулет скорее вредил тебе. Работой внутри своей души ты достигнешь мудрости и равновесия, и те испытания, что ждут впереди, и будут ценой твоей мудрости.
– И тот, кого ты ждешь, покинул тебя навсегда, – продолжала неумолимая Госпожа Ночь. – Любовь к тебе ушла из его сердца, и отныне он будет искать радости в любви других женщин.
– Борьба ваша была предначертана судьбой: как Орел на вершине и Змей под корнями, как тьма и свет, вы вели борьбу со второй половиной собственного «я», и в этом ваше благо, потому что без борьбы нет движения вперед. Вы сражались, как Бог и Богиня, потому что такова ваша природа, и оба вы станете сильнее и мудрее в этой борьбе.
– Ты причинила зло ему, а он тебе! – не сдавалась Госпожа Ночь, и слова ее легче доходили до сознания Эрхины. – И теперь не будет вам покоя, пока оба вы живете на свете, пока один из вас не уничтожен мстящей волей другого!
– Ясно теперь, что нет среди вас победителя, нет и побежденного! Сама судьба послала вам испытание этой встречей. Благодаря ей каждый из вас ощутил в себе божество. Так пусть же Река Поколений вынесет к свету вас обоих!
– Радость из гнева теперь единственная доступна тебе!
– Но почему же он так легко отделался? – Даже сейчас Эрхина не могла выбросить из мыслей свою обиду. – Он ничего не потерял! Разве он совершеннее меня?
– Его дух более цельный, – пояснила Госпожа Свет. – Он открыто говорит то, что думает, и делает то, что хочет, поэтому вся его сила остается при нем. А тебе приходилось скрывать истинные желания в угоду внешнему достоинству, и это обедняло тебя. Но не завидуй ему. И он заплатит свою цену, не ниже твоей. Он – твой Повелитель Тьмы. Он уничтожил тебя и тем возродил для новой жизни, в которой твоим амулетом отныне будет твое сердце.
Эрхина вскочила и протянула руки к призрачной фигуре, словно умоляя замолчать. Она и так услышала больше, чем могла вынести. До ее сознания едва доходил смысл спора двух богинь, таких разных и притом единых, как свет и тьма. Она понимала только то, что относилось к ней, но меньше всего была способна увидеть благо для себя в том, что совершил Торвард. Погибли все ее надежды! Он разлюбил ее, и у нее нет никакой власти над ним! Она брошена, опозорена в глазах людей и богов. Ее амулет погиб, и напрасны все ее жертвы! И в этом виноват он, разбивший ее жизнь!
Радость из гнева! Последняя радость валькирии Брюнхильд, радость погубить того, кем ей не суждено владеть. Гордость ее легче смирится со смертью, чем с поражением, но не вся сила у нее отнята с потерей «глаза богини Бат». Ярость, ненависть, жажда мести, которые ничто уже не могло поглотить, нашли другой выход и обратились в гром на голову обидчика! Эрхину переполняли разом тоска и наслаждение, как в те ночи в его объятиях, блаженство свободы, которую дает окончательное поражение. Больше ей нечего было бояться, и она дала волю своей душе – как в миг смерти.
– Он заплатит, тот, кто погубил мою честь и разбил мою жизнь! Слушай меня, Владычица Тьмы, повелительница Муир Мэр, Бурное Море! Именем Оллатира и Меддви, давшей мне власть, я проклинаю его, Торварда сына Торбранда, конунга фьяллей! Проклинаю! Слушай меня, священный камень Фаль! – Эрхина вскочила с ногами на свой трон, и камень на это прямое обращение ответил тихим протяжным гулом, которого Дом Четырех Копий не слышал много веков. – Силой богини Фрейи – я отдаю его во власть богини Бат! Он, принесший мне бесчестье, – пусть он забудет, что такое честь! Пусть отныне поражения будут его уделом! Он, силой вынудивший меня к любви и бросивший мою любовь под ноги, – пусть отныне лишь ненависть и презрение вызывает он в женщинах! Пусть каждый миг наслаждения грозит ему ударом ножа! Он, отнявший всю мою радость, – пусть не испытает он в жизни радости! Он, отнявший и погубивший мою силу, – пусть лишится силы навек! Он, презревший мою волю и мои желания, – пусть ни одно его сильнейшее желание не будет исполнено! Я, Эрхина дочь Эрха, фрия острова Туаль, проклинаю его именем Богини! Ты, Муир Мэр, Бурное Море, возьми мое проклятье, пока не кончилась ночь, и вплети его в нити норн! Влей его в Чашу Богини, и пусть настигнет его судьба!
– Я принимаю твое проклятье, Эрхина дочь Эрха! – прошелестела тьма, обе фигуры уже не были видны. – Именем священного камня Фаль – я принимаю его. Все в мире едино – горечь и радость смотаны норнами в один клубок, и имя ему – испытание, мимо которого нет пути к мудрости и к себе.
Обе богини исчезли. Обессиленная Эрхина сошла с сиденья трона и упала на ступеньках, опустив голову на руки. Ее била крупная дрожь, в голове звенело, мысли путались, душу наполняли страх и отчаяние, смешанные со смутной надеждой. Она упала так низко, что ниже некуда. Обманутая, разбитая, проклинающая, отравленная горькой радостью гнева, она сама из богини Фрейи стала богиней Бат.
Но она упала не одна. Он, Повелитель Тьмы в ее судьбе, вечный возлюбленный, являвшийся под разными обличьями, приведший ее в Подземелье Мёртвых, он, тот, чье имя отныне для нее запретно, разделит с ней тяжесть испытания. Им не суждено больше увидеться, но их борьба не окончена. Сцепившись, они оба рухнули в бездну, и теперь каждому из них предстоит одержать свою собственную победу – от самого дна найти дорогу вверх, дорогу к возрождению. И только в будущем станет ясно, кто из них на самом деле сильнее.
Во вторую ночь после появления квиттов и тиммеров в Аскефьорде мало кто спал, и уж совсем никто – спокойно. За прошедшие сутки Аскефьорд превратился в два враждебных стана: внешняя половина, от устья до Аскегорда, была в руках Бергвида и Эйрёда конунга, а внутренняя, от Конунгова причала до вершины, – в руках Эрнольва Одноглазого. Но дальше люди не уходили, и в Черные горы, как прошедшей зимой, убежало лишь несколько семей. Наоборот, из глубины страны на помощь ланд-хёвдингу постоянно подходило подкрепление. К вечеру того же дня Эрнольв ярл располагал уже почти полутысячей воинов, как хирдманов, так и простых бондов с их работниками, вооруженными секирами и копьями, и все были равно готовы отстаивать священный ясень Аскегорда.
Где кюна Хёрдис, никто не знал. Но, по правде сказать, о ней не очень-то беспокоились: нежной любви к ней никто не питал, да и не из тех эта женщина, кто пропадает.
Битком набившись во все дома и строения, как пришельцы, так и местные спали по очереди, каждый миг ожидая нового нападения противной стороны. Ночь проходила, тьма начинала рассеиваться, и еще до первых лучей зари перед устьем фьорда раздались звуки боевых рогов. Фьялли узнавали рог Торварда конунга и вскакивали в ликовании, хватались за оружие, уже видя перед собой победоносную битву. Теперь, когда он возвращался, численное превосходство Бергвида и Эйрёда конунга не казалось страшным.
Квитты и тиммеры наспех вооружались и выбегали из захваченных домов, торопливо сталкивали корабли. Те, кто стоял ближе к устью фьорда, поспешно отходили к середине, к основным силам, потому что множество кораблей, в предрассветной тьме выходящих из моря, казалось несчетным.
Фьялльские «Драконы» и хэдмарские «Змеи» или «Волки» шли и шли сплошным строем, грозно скаля зубы, и длинные ряды вёсел в дружном замахе казались крыльями. Снова звучали, отражаясь от скал Аскефьорда, голоса сотни боевых рогов, но теперь не фьяллям, а врагам их они внушали ужас.
Было еще почти темно, когда началось сражение у причала Бергелюнга. Корабль самого Альвора ярла подошел к собственному причалу и быстро смял сопротивление квиттов, пытавшихся помешать ему высадиться. Альвор ярл с двумя сыновьями и дружиной бросился отбивать у врага собственный дом, а Торвард с прочими пошел дальше – к Конунгову причалу. Сразу за «Ушастым» шел «Единорог» Халльмунда, за ним – «Брокк» Роллауга Зашитого Рта и «Лосось», где распоряжался брат его жены Ивар ярл.
Торвард стоял на носу в окружении телохранителей, со стягом на длинном древке за спиной. Его черные волосы были заплетены в две косы, лицо скрывала полумаска шлема, но любой узнал бы его с первого взгляда: из-под кольчуги виднелась красная шелковая рубаха, ярким пятном выделявшаяся в дружинном строю, на запястьях сверкали два золотых браслета, а на груди блестела золотая цепь из последней туальской добычи. На широком поясе сидели золотые накладки, а в руках конунг сжимал копье на красном древке – копье для первого броска, отдающего врага Одину.
Еще на полпути им встретилось около десятка кораблей: здесь были и тиммеры во главе с Эйрёдом конунгом, и сам Бергвид на «Черном Быке».
– Где ты, ублюдок, раб и сын рабыни, тролль недоделанный! – с носа «Ушастого» кричал Торвард, прибавляя к положенному обычаем вызову множество совсем не учтивых выражений: ярость кипела в нем и требовала выхода. – Ты, трус, боялся взглянуть мне в лицо, как мужчина мужчине, ты, блудливая баба, колдун из свинарника! Ты пришел, когда меня не было, пришел воевать с женщинами и рабами!
– Я пришел отомстить тебе за все злодеяния твоего подлого отца! – орал в ответ со своего корабля Бергвид, потрясая длинным черным копьем. – Я разорил твой дом! И я убью тебя, как вы убили моего отца, Стюрмира конунга! А ты славно сражался с женщиной на острове Туаль – посмотрим, на что ты способен, когда перед тобой мужчина!
– Это ты – мужчина? – свирепо ответил Торвард, еще более разозленный упоминанием об Эрхине, вражда с которой и впрямь не украшала его в собственных глазах. – Ты – колдун, ты баба, хоть и с бородой! Умеешь только задом поворачиваться![15] Вспомни, как ты сбежал от меня тогда, в прошлом году, на море, на Квиттингском Востоке! Ты заморочил нас, напустил туману, а сам сбежал, ты сражался «боевыми оковами»! Ты воюешь чарами, как злобная старая ведьма!
– Ты – сын ведьмы! Моя мать – законная жена конунга из славнейшего рода, а твоя – бывшая рабыня! Ты – внук рабыни, сын ведьмы! И отец твой – не Торбранд конунг, а тот великан, у которого жила твоя мать-ведьма!
На это Торвард уже не стал отвечать, а метнул в Бергвида копье. Телохранители отбили его щитами, а самому Торварду оруженосец тут же из-за спины подал новое. Корабли достаточно сблизились, так что не только Торвард мог добросить копье: полетели стрелы, над блестящими железными шлемами взметнулись круглые разноцветные щиты.
– Узнаешь ли ты меня, Роллауг Зашитый Рот, зовущий себя конунгом хэдмаров! – кричал пообок со своего корабля Эйрёд конунг, обращаясь к своему кровному врагу. – Узнаешь ли ты меня? Я – Эйрёд, конунг Тиммерланда, отец той девушки, которую ты погубил! Много лет прошло, но жажда мести не остыла в моем сердце! И напрасно ты надеялся, что я слишком стар и слаб, чтобы взыскать с тебя мой долг! Ты пришел сюда постоять за твоего побратима, но позаботься-ка лучше о себе! Я вызываю тебя на бой, и пусть только один из нас потом расскажет о нем!
– Да лучше было бы и второй твоей дочери утонуть, чем стать невестой вон того бычехвостого! – весело отвечал Роллауг, широко растягивая в издевательской усмешке свой обрамленный шрамами рот. – Ты, бедняга, совсем лишился рассудка, если выбрал себе такого союзника! И на кого же ты покидаешь двух твоих младших дочерей? Ведь внуков тебе от них не дождаться! Они осиротеют, бедняжки, уже сегодня к полудню!
Корабли сблизились, железные крючья с обеих сторон разом впились в борта, но с разгона «Ушастый» и «Черный Бык» встали борт к борту так, что носы того и другого оказались на противоположных концах. С мечом и щитом Торвард кинулся на «Быка», через который ему теперь предстояло прорубиться, чтобы добраться до Бергвида.
Вокруг них на воде с тем же криком, лязгом и треском сшибались и сцеплялись попарно корабли: квитты и фьялли, хэдмары Роллауга и тиммеры Эйрёда конунга – все нашли себе противника.
Несколько кораблей приблизилось к причалу, и на площадке под соснами тоже завязалась схватка.
Из глубины фьорда все ближе звучали боевые рога: люди Эрнольва Одноглазого по воде и по берегу шли под стяг своего конунга.
Кюна Хёрдис и теперь выкинула нечто, на что была способна она одна: когда женщины с кораблей Роллауга конунга ночью перед битвой сошли на берег в Лебяжьем фьорде, она не пожелала покинуть своего сына. И Торвард не стал ее особенно уговаривать: в конце концов, она взрослая женщина, умеющая, кроме всего прочего, улетать от опасности на вороньих крыльях. Вот и теперь кюна Хёрдис с удобством сидела под мачтой «Ушастого», наблюдая за сражением, которое кипело, рубило, рвало, звенело, ревело, кричало и стонало на расстоянии протянутой руки. Но мало того, что оно ее не задевало, – ее просто никто не видел. Зато она, из-под невидимого щита колдовской ограды, отлично видела все. С огромным удовольствием она наблюдала, как ее сын прорубается сквозь квиттингский строй, а за ним из четырех телохранителей успевает один только Асбьёрн Поединщик. Торвард был похож на железный ураган, и само его приближение отбрасывало квиттов даже раньше, чем их успевал коснуться его клинок.
И вдруг копье, брошенное с другого корабля чьей-то сильной и меткой рукой, пролетело над «Ушастым» и ударило Торварда сзади. Прикрыть его никто не успел: острие пробило колечки кольчуги, пробило стегач и вонзилось в спину возле лопатки.
Торвард в первый миг словно бы не заметил и сделал еще несколько шагов, но потом вдруг упал, как будто что-то невидимое схватило его за ноги. Над ним раздался резкий нечеловеческий крик, как вопль предостерегающей судьбы на переломе.
Кюна Хёрдис в ужасе вскочила, как любая мать на ее месте. И только она одна увидела другую женскую фигуру, вставшую над упавшим Торвардом и закрывшую его огромным щитом: валькирию Регинлейв.
Не помня себя, кюна Хёрдис по скамьям, по сломанным щитам, по раненым и по трупам стала пробираться к «Черному Быку». По рядам фьяллей пронесся тревожный крик, квитты радостно завопили, увидев, что вражеский вождь упал, и надеясь, что он убит. Асбьёрн и оруженосец Регне попытались поднять Торварда, но он был без сознания, опустошенный нечеловеческим напряжением всех сил.
Под прикрытием хирдманов они вдвоем перенесли конунга назад на «Ушастого», где уже ждала кюна Хёрдис. Квитты с ликующими воплями рвались вперед, дружина «Ушастого» сдерживала их.
Кюна встала на колени возле сына; Асбьёрн и Регне перевернули его и второпях зажали рану. Кольчугу и стегач следовало бы снять, но это и здоровому нелегко сделать, а раненый при этом потеряет слишком много крови. Оттолкнув их, Хёрдис приблизила ладони к ране и зашептала, пытаясь заговорить кровь, чтобы можно было освободить Торварда от доспеха и перевязать как следует.
– Это еще не самое страшное, кюна! – сказал над ней звенящий женский голос, похожий на звук сильного удара клинка о клинок.
Подняв голову, Хёрдис увидела Регинлейв. Та стояла, опираясь на свой щит и отгораживая троих мужчин и кюну от кипения битвы. Лицо и грудь валькирии были забрызганы кровью, глаза горели огнем дикого возбуждения, густые кольца черных волос шевелились, как змеи.
– Эта рана – еще не самое страшное! – продолжала валькирия. – Немало таких ран он еще перенес бы, если бы не был ранен сам его дух! Ранен проклятьем, а против злых чар мой щит бессилен!
– Дух! Что ты там такое болтаешь! – возмущенно взвизгнула Хёрдис, в горячке не поняв ничего из этой речи. – Что ты тут стоишь и болтаешь, как ленивая рабыня! Куда ты смотрела, раззява, тебе ведь положено закрывать его в бою! Лучше помоги!
– Послушай, что я тебе скажу! Это ты тратишь время на болтовню, а время уходит! – Регинлейв, тоже гневаясь, взмахом копья указала на восток, где всходило над горами красное солнце. – Слушай же! Эта рана – только следствие! А причина – проклятье! Фрия Эрхина с острова Туаль прокляла его! Она прокляла его этой ночью! И жить ему осталось совсем недолго, если ты, его мать, что-нибудь не сделаешь!
– Проклятье! – Кюна Хёрдис опустила руки. Этого она, как и многие, втайне ждала и втайне боялась. – Но как я могу его снять, если даже не знаю, в чем оно!
– Снять его нельзя! Его можно только перехватить и перенаправить! Ты – его мать, у него нет женщины ближе тебя, и если не зря тебя столько лет звали колдуньей, ты что-нибудь сделаешь! Только сейчас, пока не кончилась ночь, пока Госпожа Тьмы не ушла в море, унося его с собой! Слушай! Оно еще звучит между морем и небом, еще отражается на влажных воздушных тропах – догони его, если сумеешь!
Регинлейв ударила мечом о щит: раздался гулкий звон, раскатившийся над всеми кораблями, но мало кто во фьорде услышал его в гуще битвы. Зато Хёрдис услышала нечто иное: из щита зазвучали слова, произносимые где-то очень далеко незнакомым, искаженным, изломанным в пространстве женским голосом:
– Именем Оллатира и Меддви, давшей мне власть, я проклинаю его, Торварда сын Торбранда, конунга фьяллей…
У кюны Хёрдис имелось много недостатков, но в нерешительности или несообразительности ее никто не упрекнул бы. Мгновенно выхватив из ножен на поясе Регне нож, она порезала себе правое запястье и повернула руку так, что кровь потекла на браслет и обильно залила золотого дракона.
– Силой Дракона Судьбы, силой руны Даг я заклинаю: да повернется назад зло, выпущенное на волю! – твердо и уверенно заговорила Хёрдис, и сами силы вселенной не могли противиться власти в ее голосе. Эта женщина умела хотеть. – Все едино во вселенной, и все едино в Одине! Пусть сольется ненависть с любовью, а жизнь – со смертью! Пусть течет вода в обе стороны: и вперед, и назад, сливаясь в руне Даг!
– Поражения будут его уделом… – говорил голос из щита.
– И через поражения сила руны Даг приведет его к победам! – быстро добавила кюна Хёрдис. Она не могла отменить произнесенное проклятье, но могла изменить его, присоединив к каждой из его частей неотделимую от нее противоположность.
– Пусть отныне ненависть и презрение будет вызывать он в женщинах…
– И через ненависть придет он к любви!
– Пусть не испытает он в жизни радости…
– Но смехом он будет встречать свои горести!
– Пусть лишится он силы навек…
– Силы сдерживать свою силу ему будет порой не хватать!
– Пусть сильнейшие его желания не будут исполнены…
– И сильнее всего он будет желать своей смерти!
Кюна выкрикнула это, всю силу своей души вложив в этот крик, и последнее мгновение ночи, как змея, ускользнуло, мелькнув черным чешуйчатым хвостом. Голос из щита умолк: над Черными горами взошло солнце. Госпожа Ночь ушла в море, унося с собой проклятье-благословение, дар двух норн, злой и доброй, которые к каждому из людей приходят парой.
Две силы, почти равные, столкнулись в высших мирах, норовя вытеснить и подавить одна другую; невидимый поток силы хлынул вниз и разлился над Аскефьордом. Море, разрываемое изнутри двумя мощными разнонаправленными потоками, вскипело и забурлило, морские воды хлынули во фьорд – точно великанши, дочери Эгира, верхом на волнах спешили принять участие в битве. Могучие валы подкидывали корабли, вырывали крючья, разрывали сцепленных соперников и разносили их по разным сторонам фьорда, чтобы бросить на скалы или на камни.
Не находя себе места от беспокойства и досады, Эрхина целыми днями бродила по валам, никого к себе не подпуская. Рифедда вызывала в ней такое отвращение, что она отворачивалась от девушки, как от дохлой крысы, и запретила ей являться в Сад Богини. Если кто-то к ней обращался, она отвечала криком, не в силах себя сдержать. Торвард не шел у нее из ума, и в ней крепло беспокойное предчувствие новых унижений. А что, если он в этом году уже не вернется и весь остров увидит, как мало он ценит ее любовь?
А что будет, когда «глаз богини Бат» снова окажется у нее? Она обретет прежнюю силу, но будет ли он ее уважать, как раньше? Сможет ли она снова стать Богиней, взирающей на него, смертного, с высоты священного камня Фаль? Как он будет с ней держаться, когда утратит власть над ней? Эрхина с наслаждением воображала, как прогонит его от себя и наконец будет вновь свободной, но вспоминала, что так не годится. Раз уж она – якобы добровольно – признала его своим мужем, то прогнать его без причины будет нельзя. Рифедда? Было у них что-нибудь или нет? Если было, то это причина отвергнуть его! Да, но признать измену мужа! Признать, что его, обладающего Богиней, привлекают простые женщины! На священный остров Туаль он привез порядки своего затхлого Фьялленланда, где его собственный отец имел несколько жен! Так было у него с ней что-нибудь или нет? О Богиня, если бы знать!
Не только Рифедда, но и все другие женщины стали ей противны. Сама мысль, что ей могут предпочесть другую, была острее ножа. Это она имеет право принимать или отвергать, но никто не смеет отвергнуть ее! Он просто дикарь, тот, кто не понял, каким сокровищем завладел. Но как же низко пала она, попав во власть этого дикаря!
Наступила ночь, Дом Четырех Копий давно спал, и только фрия Эрхина еще сидела на своем троне. Одна в большом пустом зале, вознесенная над спящим миром высокой спиной священного камня Фаль, который терпит только истинных потомков Харабаны Оллатира, она чувствовала себя спокойнее: все здесь напоминало ей о ее высоком достоинстве, ревность и обида казались унизительными, пустыми, мелкими.
Но и сейчас Эрхина не могла полностью отделаться от них, на уме у нее был только Торвард. Где он? Чем занят? На корабле или уже спит где-нибудь на земле у костра? Один, надеюсь? Думает ли о ней, если еще не спит? Понимает ли, какую обиду нанес ей всеми своими притязаниями и этим глупым отъездом? Может быть, хотя бы вдали от нее он наконец поймет, в чем его долг перед ней?
Вот так же она сидела здесь в ту полночь, когда Госпожа Ночь делала предсказания, которые они так плохо поняли и которые так полно сбылись… Сбылись для всех: Ниамора убил не раб и не свободный, тот, кто приехал на Туаль впервые, но бывал здесь раньше, – Торвард конунг под видом раба по имени Коль. А она, Эрхина, понесла потерю через то, что сама для себя выбрала, – потеряла амулет через Сэлу дочь Торбранда, пленницу, которую сама выбрала себе в подарок…
Внезапно ей померещилось, что она в покое не одна. Эрхина обернулась, полная гнева на дерзкого, который посмел нарушить ее уединение. И застыла: две фигуры виднелись на скамье у северной стены. На скамье для гостей с Земли Тьмы. С той половины острова, что поднимается только по ночам… Уже полночь… Остров снова круглый… И кто-то пришел к ней – оттуда…
Одна из фигур куталась в темный плащ, и черные волосы овевали тенью ее бледное лицо. Вторая была одета в светлые, мягко мерцающие в полутьме одежды, и ее золотые кудри вились водопадом солнечных лучей, заблудившихся в глубине ночи…
– Приветствую тебя, Эрхина дочь Эрха! – донесся до ее слуха бесплотный голос, похожий на шелест тихих волн во тьме. На нее смотрели темные глаза богини – два глаза, но Эрхина еще не поняла, что это означает.
– Приветствую тебя! – подхватил второй, звонкий, как песнь серебряной ветви с белыми хрустальными цветами.
Как к Лладу Прекрасному, к ней пришли две половины богини: светлая и темная. Во сне это все происходит, наяву?
– У меня плохие новости для тебя, Эрхина дочь Эрха! – заговорила Госпожа Ночь, и Эрхина плотнее вцепилась в подлокотники кресла. – Я принесла их тебе, и это будет мой ответ на тот дар, который ты невольно сделала мне.
– Дар! – вскрикнула изумленная Эрхина. – Какой?
Богиня посмотрела на нее и медленно мигнула. И Эрхине отчетливо вспомнилась ночь Возрождения Солнца – когда богиня Бат смотрела на нее одним глазом, потому что второй ее глаз тогда служил амулетом самой Эрхины. «…А если ты не справишься, я заберу мой глаз назад…» Так, значит… она не справилась?
– Твой амулет, называемый «глазом богини Бат», отныне принадлежит мне, – Богиня тут же подтвердила ее догадку. – Он на дне моря, в моих владениях, и человеческие руки никогда больше не коснутся его.
– Но почему, почему! – в отчаянном гневе воскликнула Эрхина, готовая требовать ответа даже с богини. – Разве я не справилась? С чем я не справилась? Ведь я всегда и всеми силами оберегала свою честь, а это и твоя честь!
Госпожа Ночь, не отвечая, смотрела на нее темными и бездонными, как сама предначальная бездна, глазами. «Ищи себя в Богине и Богиню в себе…» Она искала в себе Фрейю, могучую и многоликую… а нашла… только темную ее сторону, только Бат?
– Но пусть отчаяние не терзает тебя! – поспешно, как добрая норна, стремящаяся исправить пророчества злой, заговорила Госпожа Свет. – В каждой потере есть приобретение, имей лишь терпение понять, в чем оно. Ты лишилась амулета, и теперь тебе предстоит не выбрасывать силу своей души в бездну, а переплавлять зло души во благо, из слабости добывать силу. Никто другой не сделает тебя совершеннее, чем ты сама, и амулет скорее вредил тебе. Работой внутри своей души ты достигнешь мудрости и равновесия, и те испытания, что ждут впереди, и будут ценой твоей мудрости.
– И тот, кого ты ждешь, покинул тебя навсегда, – продолжала неумолимая Госпожа Ночь. – Любовь к тебе ушла из его сердца, и отныне он будет искать радости в любви других женщин.
– Борьба ваша была предначертана судьбой: как Орел на вершине и Змей под корнями, как тьма и свет, вы вели борьбу со второй половиной собственного «я», и в этом ваше благо, потому что без борьбы нет движения вперед. Вы сражались, как Бог и Богиня, потому что такова ваша природа, и оба вы станете сильнее и мудрее в этой борьбе.
– Ты причинила зло ему, а он тебе! – не сдавалась Госпожа Ночь, и слова ее легче доходили до сознания Эрхины. – И теперь не будет вам покоя, пока оба вы живете на свете, пока один из вас не уничтожен мстящей волей другого!
– Ясно теперь, что нет среди вас победителя, нет и побежденного! Сама судьба послала вам испытание этой встречей. Благодаря ей каждый из вас ощутил в себе божество. Так пусть же Река Поколений вынесет к свету вас обоих!
– Радость из гнева теперь единственная доступна тебе!
– Но почему же он так легко отделался? – Даже сейчас Эрхина не могла выбросить из мыслей свою обиду. – Он ничего не потерял! Разве он совершеннее меня?
– Его дух более цельный, – пояснила Госпожа Свет. – Он открыто говорит то, что думает, и делает то, что хочет, поэтому вся его сила остается при нем. А тебе приходилось скрывать истинные желания в угоду внешнему достоинству, и это обедняло тебя. Но не завидуй ему. И он заплатит свою цену, не ниже твоей. Он – твой Повелитель Тьмы. Он уничтожил тебя и тем возродил для новой жизни, в которой твоим амулетом отныне будет твое сердце.
Эрхина вскочила и протянула руки к призрачной фигуре, словно умоляя замолчать. Она и так услышала больше, чем могла вынести. До ее сознания едва доходил смысл спора двух богинь, таких разных и притом единых, как свет и тьма. Она понимала только то, что относилось к ней, но меньше всего была способна увидеть благо для себя в том, что совершил Торвард. Погибли все ее надежды! Он разлюбил ее, и у нее нет никакой власти над ним! Она брошена, опозорена в глазах людей и богов. Ее амулет погиб, и напрасны все ее жертвы! И в этом виноват он, разбивший ее жизнь!
Радость из гнева! Последняя радость валькирии Брюнхильд, радость погубить того, кем ей не суждено владеть. Гордость ее легче смирится со смертью, чем с поражением, но не вся сила у нее отнята с потерей «глаза богини Бат». Ярость, ненависть, жажда мести, которые ничто уже не могло поглотить, нашли другой выход и обратились в гром на голову обидчика! Эрхину переполняли разом тоска и наслаждение, как в те ночи в его объятиях, блаженство свободы, которую дает окончательное поражение. Больше ей нечего было бояться, и она дала волю своей душе – как в миг смерти.
– Он заплатит, тот, кто погубил мою честь и разбил мою жизнь! Слушай меня, Владычица Тьмы, повелительница Муир Мэр, Бурное Море! Именем Оллатира и Меддви, давшей мне власть, я проклинаю его, Торварда сына Торбранда, конунга фьяллей! Проклинаю! Слушай меня, священный камень Фаль! – Эрхина вскочила с ногами на свой трон, и камень на это прямое обращение ответил тихим протяжным гулом, которого Дом Четырех Копий не слышал много веков. – Силой богини Фрейи – я отдаю его во власть богини Бат! Он, принесший мне бесчестье, – пусть он забудет, что такое честь! Пусть отныне поражения будут его уделом! Он, силой вынудивший меня к любви и бросивший мою любовь под ноги, – пусть отныне лишь ненависть и презрение вызывает он в женщинах! Пусть каждый миг наслаждения грозит ему ударом ножа! Он, отнявший всю мою радость, – пусть не испытает он в жизни радости! Он, отнявший и погубивший мою силу, – пусть лишится силы навек! Он, презревший мою волю и мои желания, – пусть ни одно его сильнейшее желание не будет исполнено! Я, Эрхина дочь Эрха, фрия острова Туаль, проклинаю его именем Богини! Ты, Муир Мэр, Бурное Море, возьми мое проклятье, пока не кончилась ночь, и вплети его в нити норн! Влей его в Чашу Богини, и пусть настигнет его судьба!
– Я принимаю твое проклятье, Эрхина дочь Эрха! – прошелестела тьма, обе фигуры уже не были видны. – Именем священного камня Фаль – я принимаю его. Все в мире едино – горечь и радость смотаны норнами в один клубок, и имя ему – испытание, мимо которого нет пути к мудрости и к себе.
Обе богини исчезли. Обессиленная Эрхина сошла с сиденья трона и упала на ступеньках, опустив голову на руки. Ее била крупная дрожь, в голове звенело, мысли путались, душу наполняли страх и отчаяние, смешанные со смутной надеждой. Она упала так низко, что ниже некуда. Обманутая, разбитая, проклинающая, отравленная горькой радостью гнева, она сама из богини Фрейи стала богиней Бат.
Но она упала не одна. Он, Повелитель Тьмы в ее судьбе, вечный возлюбленный, являвшийся под разными обличьями, приведший ее в Подземелье Мёртвых, он, тот, чье имя отныне для нее запретно, разделит с ней тяжесть испытания. Им не суждено больше увидеться, но их борьба не окончена. Сцепившись, они оба рухнули в бездну, и теперь каждому из них предстоит одержать свою собственную победу – от самого дна найти дорогу вверх, дорогу к возрождению. И только в будущем станет ясно, кто из них на самом деле сильнее.
Во вторую ночь после появления квиттов и тиммеров в Аскефьорде мало кто спал, и уж совсем никто – спокойно. За прошедшие сутки Аскефьорд превратился в два враждебных стана: внешняя половина, от устья до Аскегорда, была в руках Бергвида и Эйрёда конунга, а внутренняя, от Конунгова причала до вершины, – в руках Эрнольва Одноглазого. Но дальше люди не уходили, и в Черные горы, как прошедшей зимой, убежало лишь несколько семей. Наоборот, из глубины страны на помощь ланд-хёвдингу постоянно подходило подкрепление. К вечеру того же дня Эрнольв ярл располагал уже почти полутысячей воинов, как хирдманов, так и простых бондов с их работниками, вооруженными секирами и копьями, и все были равно готовы отстаивать священный ясень Аскегорда.
Где кюна Хёрдис, никто не знал. Но, по правде сказать, о ней не очень-то беспокоились: нежной любви к ней никто не питал, да и не из тех эта женщина, кто пропадает.
Битком набившись во все дома и строения, как пришельцы, так и местные спали по очереди, каждый миг ожидая нового нападения противной стороны. Ночь проходила, тьма начинала рассеиваться, и еще до первых лучей зари перед устьем фьорда раздались звуки боевых рогов. Фьялли узнавали рог Торварда конунга и вскакивали в ликовании, хватались за оружие, уже видя перед собой победоносную битву. Теперь, когда он возвращался, численное превосходство Бергвида и Эйрёда конунга не казалось страшным.
Квитты и тиммеры наспех вооружались и выбегали из захваченных домов, торопливо сталкивали корабли. Те, кто стоял ближе к устью фьорда, поспешно отходили к середине, к основным силам, потому что множество кораблей, в предрассветной тьме выходящих из моря, казалось несчетным.
Фьялльские «Драконы» и хэдмарские «Змеи» или «Волки» шли и шли сплошным строем, грозно скаля зубы, и длинные ряды вёсел в дружном замахе казались крыльями. Снова звучали, отражаясь от скал Аскефьорда, голоса сотни боевых рогов, но теперь не фьяллям, а врагам их они внушали ужас.
Было еще почти темно, когда началось сражение у причала Бергелюнга. Корабль самого Альвора ярла подошел к собственному причалу и быстро смял сопротивление квиттов, пытавшихся помешать ему высадиться. Альвор ярл с двумя сыновьями и дружиной бросился отбивать у врага собственный дом, а Торвард с прочими пошел дальше – к Конунгову причалу. Сразу за «Ушастым» шел «Единорог» Халльмунда, за ним – «Брокк» Роллауга Зашитого Рта и «Лосось», где распоряжался брат его жены Ивар ярл.
Торвард стоял на носу в окружении телохранителей, со стягом на длинном древке за спиной. Его черные волосы были заплетены в две косы, лицо скрывала полумаска шлема, но любой узнал бы его с первого взгляда: из-под кольчуги виднелась красная шелковая рубаха, ярким пятном выделявшаяся в дружинном строю, на запястьях сверкали два золотых браслета, а на груди блестела золотая цепь из последней туальской добычи. На широком поясе сидели золотые накладки, а в руках конунг сжимал копье на красном древке – копье для первого броска, отдающего врага Одину.
Еще на полпути им встретилось около десятка кораблей: здесь были и тиммеры во главе с Эйрёдом конунгом, и сам Бергвид на «Черном Быке».
– Где ты, ублюдок, раб и сын рабыни, тролль недоделанный! – с носа «Ушастого» кричал Торвард, прибавляя к положенному обычаем вызову множество совсем не учтивых выражений: ярость кипела в нем и требовала выхода. – Ты, трус, боялся взглянуть мне в лицо, как мужчина мужчине, ты, блудливая баба, колдун из свинарника! Ты пришел, когда меня не было, пришел воевать с женщинами и рабами!
– Я пришел отомстить тебе за все злодеяния твоего подлого отца! – орал в ответ со своего корабля Бергвид, потрясая длинным черным копьем. – Я разорил твой дом! И я убью тебя, как вы убили моего отца, Стюрмира конунга! А ты славно сражался с женщиной на острове Туаль – посмотрим, на что ты способен, когда перед тобой мужчина!
– Это ты – мужчина? – свирепо ответил Торвард, еще более разозленный упоминанием об Эрхине, вражда с которой и впрямь не украшала его в собственных глазах. – Ты – колдун, ты баба, хоть и с бородой! Умеешь только задом поворачиваться![15] Вспомни, как ты сбежал от меня тогда, в прошлом году, на море, на Квиттингском Востоке! Ты заморочил нас, напустил туману, а сам сбежал, ты сражался «боевыми оковами»! Ты воюешь чарами, как злобная старая ведьма!
– Ты – сын ведьмы! Моя мать – законная жена конунга из славнейшего рода, а твоя – бывшая рабыня! Ты – внук рабыни, сын ведьмы! И отец твой – не Торбранд конунг, а тот великан, у которого жила твоя мать-ведьма!
На это Торвард уже не стал отвечать, а метнул в Бергвида копье. Телохранители отбили его щитами, а самому Торварду оруженосец тут же из-за спины подал новое. Корабли достаточно сблизились, так что не только Торвард мог добросить копье: полетели стрелы, над блестящими железными шлемами взметнулись круглые разноцветные щиты.
– Узнаешь ли ты меня, Роллауг Зашитый Рот, зовущий себя конунгом хэдмаров! – кричал пообок со своего корабля Эйрёд конунг, обращаясь к своему кровному врагу. – Узнаешь ли ты меня? Я – Эйрёд, конунг Тиммерланда, отец той девушки, которую ты погубил! Много лет прошло, но жажда мести не остыла в моем сердце! И напрасно ты надеялся, что я слишком стар и слаб, чтобы взыскать с тебя мой долг! Ты пришел сюда постоять за твоего побратима, но позаботься-ка лучше о себе! Я вызываю тебя на бой, и пусть только один из нас потом расскажет о нем!
– Да лучше было бы и второй твоей дочери утонуть, чем стать невестой вон того бычехвостого! – весело отвечал Роллауг, широко растягивая в издевательской усмешке свой обрамленный шрамами рот. – Ты, бедняга, совсем лишился рассудка, если выбрал себе такого союзника! И на кого же ты покидаешь двух твоих младших дочерей? Ведь внуков тебе от них не дождаться! Они осиротеют, бедняжки, уже сегодня к полудню!
Корабли сблизились, железные крючья с обеих сторон разом впились в борта, но с разгона «Ушастый» и «Черный Бык» встали борт к борту так, что носы того и другого оказались на противоположных концах. С мечом и щитом Торвард кинулся на «Быка», через который ему теперь предстояло прорубиться, чтобы добраться до Бергвида.
Вокруг них на воде с тем же криком, лязгом и треском сшибались и сцеплялись попарно корабли: квитты и фьялли, хэдмары Роллауга и тиммеры Эйрёда конунга – все нашли себе противника.
Несколько кораблей приблизилось к причалу, и на площадке под соснами тоже завязалась схватка.
Из глубины фьорда все ближе звучали боевые рога: люди Эрнольва Одноглазого по воде и по берегу шли под стяг своего конунга.
Кюна Хёрдис и теперь выкинула нечто, на что была способна она одна: когда женщины с кораблей Роллауга конунга ночью перед битвой сошли на берег в Лебяжьем фьорде, она не пожелала покинуть своего сына. И Торвард не стал ее особенно уговаривать: в конце концов, она взрослая женщина, умеющая, кроме всего прочего, улетать от опасности на вороньих крыльях. Вот и теперь кюна Хёрдис с удобством сидела под мачтой «Ушастого», наблюдая за сражением, которое кипело, рубило, рвало, звенело, ревело, кричало и стонало на расстоянии протянутой руки. Но мало того, что оно ее не задевало, – ее просто никто не видел. Зато она, из-под невидимого щита колдовской ограды, отлично видела все. С огромным удовольствием она наблюдала, как ее сын прорубается сквозь квиттингский строй, а за ним из четырех телохранителей успевает один только Асбьёрн Поединщик. Торвард был похож на железный ураган, и само его приближение отбрасывало квиттов даже раньше, чем их успевал коснуться его клинок.
И вдруг копье, брошенное с другого корабля чьей-то сильной и меткой рукой, пролетело над «Ушастым» и ударило Торварда сзади. Прикрыть его никто не успел: острие пробило колечки кольчуги, пробило стегач и вонзилось в спину возле лопатки.
Торвард в первый миг словно бы не заметил и сделал еще несколько шагов, но потом вдруг упал, как будто что-то невидимое схватило его за ноги. Над ним раздался резкий нечеловеческий крик, как вопль предостерегающей судьбы на переломе.
Кюна Хёрдис в ужасе вскочила, как любая мать на ее месте. И только она одна увидела другую женскую фигуру, вставшую над упавшим Торвардом и закрывшую его огромным щитом: валькирию Регинлейв.
Не помня себя, кюна Хёрдис по скамьям, по сломанным щитам, по раненым и по трупам стала пробираться к «Черному Быку». По рядам фьяллей пронесся тревожный крик, квитты радостно завопили, увидев, что вражеский вождь упал, и надеясь, что он убит. Асбьёрн и оруженосец Регне попытались поднять Торварда, но он был без сознания, опустошенный нечеловеческим напряжением всех сил.
Под прикрытием хирдманов они вдвоем перенесли конунга назад на «Ушастого», где уже ждала кюна Хёрдис. Квитты с ликующими воплями рвались вперед, дружина «Ушастого» сдерживала их.
Кюна встала на колени возле сына; Асбьёрн и Регне перевернули его и второпях зажали рану. Кольчугу и стегач следовало бы снять, но это и здоровому нелегко сделать, а раненый при этом потеряет слишком много крови. Оттолкнув их, Хёрдис приблизила ладони к ране и зашептала, пытаясь заговорить кровь, чтобы можно было освободить Торварда от доспеха и перевязать как следует.
– Это еще не самое страшное, кюна! – сказал над ней звенящий женский голос, похожий на звук сильного удара клинка о клинок.
Подняв голову, Хёрдис увидела Регинлейв. Та стояла, опираясь на свой щит и отгораживая троих мужчин и кюну от кипения битвы. Лицо и грудь валькирии были забрызганы кровью, глаза горели огнем дикого возбуждения, густые кольца черных волос шевелились, как змеи.
– Эта рана – еще не самое страшное! – продолжала валькирия. – Немало таких ран он еще перенес бы, если бы не был ранен сам его дух! Ранен проклятьем, а против злых чар мой щит бессилен!
– Дух! Что ты там такое болтаешь! – возмущенно взвизгнула Хёрдис, в горячке не поняв ничего из этой речи. – Что ты тут стоишь и болтаешь, как ленивая рабыня! Куда ты смотрела, раззява, тебе ведь положено закрывать его в бою! Лучше помоги!
– Послушай, что я тебе скажу! Это ты тратишь время на болтовню, а время уходит! – Регинлейв, тоже гневаясь, взмахом копья указала на восток, где всходило над горами красное солнце. – Слушай же! Эта рана – только следствие! А причина – проклятье! Фрия Эрхина с острова Туаль прокляла его! Она прокляла его этой ночью! И жить ему осталось совсем недолго, если ты, его мать, что-нибудь не сделаешь!
– Проклятье! – Кюна Хёрдис опустила руки. Этого она, как и многие, втайне ждала и втайне боялась. – Но как я могу его снять, если даже не знаю, в чем оно!
– Снять его нельзя! Его можно только перехватить и перенаправить! Ты – его мать, у него нет женщины ближе тебя, и если не зря тебя столько лет звали колдуньей, ты что-нибудь сделаешь! Только сейчас, пока не кончилась ночь, пока Госпожа Тьмы не ушла в море, унося его с собой! Слушай! Оно еще звучит между морем и небом, еще отражается на влажных воздушных тропах – догони его, если сумеешь!
Регинлейв ударила мечом о щит: раздался гулкий звон, раскатившийся над всеми кораблями, но мало кто во фьорде услышал его в гуще битвы. Зато Хёрдис услышала нечто иное: из щита зазвучали слова, произносимые где-то очень далеко незнакомым, искаженным, изломанным в пространстве женским голосом:
– Именем Оллатира и Меддви, давшей мне власть, я проклинаю его, Торварда сын Торбранда, конунга фьяллей…
У кюны Хёрдис имелось много недостатков, но в нерешительности или несообразительности ее никто не упрекнул бы. Мгновенно выхватив из ножен на поясе Регне нож, она порезала себе правое запястье и повернула руку так, что кровь потекла на браслет и обильно залила золотого дракона.
– Силой Дракона Судьбы, силой руны Даг я заклинаю: да повернется назад зло, выпущенное на волю! – твердо и уверенно заговорила Хёрдис, и сами силы вселенной не могли противиться власти в ее голосе. Эта женщина умела хотеть. – Все едино во вселенной, и все едино в Одине! Пусть сольется ненависть с любовью, а жизнь – со смертью! Пусть течет вода в обе стороны: и вперед, и назад, сливаясь в руне Даг!
– Поражения будут его уделом… – говорил голос из щита.
– И через поражения сила руны Даг приведет его к победам! – быстро добавила кюна Хёрдис. Она не могла отменить произнесенное проклятье, но могла изменить его, присоединив к каждой из его частей неотделимую от нее противоположность.
– Пусть отныне ненависть и презрение будет вызывать он в женщинах…
– И через ненависть придет он к любви!
– Пусть не испытает он в жизни радости…
– Но смехом он будет встречать свои горести!
– Пусть лишится он силы навек…
– Силы сдерживать свою силу ему будет порой не хватать!
– Пусть сильнейшие его желания не будут исполнены…
– И сильнее всего он будет желать своей смерти!
Кюна выкрикнула это, всю силу своей души вложив в этот крик, и последнее мгновение ночи, как змея, ускользнуло, мелькнув черным чешуйчатым хвостом. Голос из щита умолк: над Черными горами взошло солнце. Госпожа Ночь ушла в море, унося с собой проклятье-благословение, дар двух норн, злой и доброй, которые к каждому из людей приходят парой.
Две силы, почти равные, столкнулись в высших мирах, норовя вытеснить и подавить одна другую; невидимый поток силы хлынул вниз и разлился над Аскефьордом. Море, разрываемое изнутри двумя мощными разнонаправленными потоками, вскипело и забурлило, морские воды хлынули во фьорд – точно великанши, дочери Эгира, верхом на волнах спешили принять участие в битве. Могучие валы подкидывали корабли, вырывали крючья, разрывали сцепленных соперников и разносили их по разным сторонам фьорда, чтобы бросить на скалы или на камни.