Дьякова Виктория. Камни Юсуфа (Боярская сотня - 8)

   - Мне все равно, - горячо продолжал он. - Ты ведь сказала, что любишь меня. Я тоже...
   - Молчи, - опомнившись, Вассиана закрыла ему ладонью рот. - Только ничего не говори, молю. Не говори об этом. Скажи мне лучше, - она поспешила перевести разговор на другую тему, - много ли в Москве злачных мест?
   - Злачных мест? - переспросил Никита слегка удивленно. - А тебе зачем?
   - Ты мне ответь, а я тебе скажу, свет мой, зачем это нужно. Обязательно скажу, ведь неспроста спрашиваю. Курят ли персидскую траву в Москве, гонят ли где вино не по закону? - продолжала допытываться Вассиана.
   - Есть такие места, конечно, - пожал плечами Никита. - То, что у вас персидской называют, у нас "толченым яблочным листом" кличут. Или китайским порошком. Иноземцы у себя в гостиных дворах держат, сами дым ядовитый нюхают. Только люди благочестивые туда не ходят. Лукинична сказывает, что семена мака бес посеял на могиле блудницы. Впитавши от разлагающегося тела ее, семена адские произвели траву с кровавыми цветами, а бес научил ее употреблению людей, которые сами того не зная, в державу дьяволу отдаются. Что касается винокурения, то многие люди для себя его варят. Ну, а коли у кого своего вина нет, в кабак царский сходить можно. То места такие, что иные ярыги пропивают даже кафтаны и белье нательное - голыми выходят. Правда, государь наш Иоанн Васильевич вина на дух не переносит, пьянства чрезмерного терпеть не может. Во всей Москве вино употреблять запретил накрепко, а кому невмочь - на холмы пригородные, в кабаки бежать должен. Место сие так и называется: Наливки, наливают всем страждущим. Но и там у кабаков царь стражу повелел поставить, чтобы женщин и отроков в заведения бесовские не пускали. Только никак не возьму я в толк, Вассиана, зачем тебе знать такое?
   - А скажи мне Никита Романович, - спросила его Вассиана, - что ты о брате своем, князе Андрее Андомском думаешь? Как избавляться от домогательств его на наследство опозоренное собираешься?
   - На то воля государева, - уверенно ответил Никита. - Государь молвил слово, кто победит в соколиной ставке, тому и победу присудит. Я верю, что не обидит государь ни монастырь Кирилловский, ни дом наш княжеский...
   - А если государь мнение переменит? Тогда что? Смиритесь? За правое дело как постоите? Никита промолчал.
   - Молчишь, вот, - продолжала Вассиана, - а я скажу тебе, готовить надобно государю решение его, а не всецело на волю его полагаться. Самим плошать нельзя. Андрюшке ловушку подстроить следует, чтобы с головой угодил туда, да во мнении государя сам себя замарал. Вот что делать надобно. Да немедля. Не понимаешь?
   - Нет пока.
   - Высмеять его надобно. Да не своими, чужими руками подвести, чтоб не заподозрил никто. А когда ослабеет расположение государя к нему, тогда и нанести удар, да тоже скрытно. Вот и избавитесь навеки от угрозы со стороны его. Исчезнет - забудете, как и звали.
   - Считаешь ты, что по-божески так поступать? - усомнился Никита.
   - Не по-божески, - согласилась с ним княгиня. - А монастырское достояние воровать, девку честную в монастырь спровадить обманом, да у братьев родимых кров и хлеб отнимать при помощи клеветы - это по-божески? Не молитвой ли решил ты остановить его? Не выйдет. Помяни мое слово. Гордыня властвует над ним. В раздоре он давно уже и с Господом, и с ангелом своим хранителем.
   - Для чего ж тебе тогда китайский порошок понадобился?
   - Не порошок. Хочу я, чтобы подыскал ты в местах тех человека для меня, которому деньги нужны, который ради них на все готов пойти. И желательно, чтоб дочка у него была. Если ж нет, подберем красавицу, да за дочку выдадим. Хорошо бы, чтоб человек тот пришлый был, не московский, чтобы не знал его никто. Только сам ты не ходи. Не тоже князю Ухтомскому по кабакам слоняться. Ты о человеке таком узнай. А там, думаю, свена нашего пошлем. Он смышлен в таких делах, в Москве не бывал, в лицо его никто не признает. Столкуется тут и подстроим Андрюшке западню.
   - Не знаю... Не нравится мне задумка твоя, - опустив голову, Никита вяло сбивал носком сапога землю у скамейки. - По мне, лучше уж в честном бою - кто кого.
   - Лоб расшибить с наскоку, ума много не надобно, - возразила ему Вассиана, - а вот хитростью одолеть соперника, тут еще попотеть нужно. Ты подумай, Никита, да завтра же, коли согласен, такого человека присмотри.
   - Государь, - на дорожке появился запыхавшийся Сома, - князь Алексей Петрович кличут, к Юсуфу ехать пора. Дайте-ка красавицу мою заберу... Смотри, перья опять распушила! - воскликнул он радостно.
   - Бери ее, - Никита передал ему птицу, - скажи князю Алексею, сейчас иду.
   Сомыч, посадив соколиху на руку, заспешил к дому. За ним, молча, не попрощавшись с княгиней, пошел и Никита. Вассиана, встав со скамьи, смотрела ему вслед. Он не оглянулся.
   * * *
   Больше трех веков назад честолюбивый полководец Ногай, один из племянников Батыя, хитростью устранив своих соперников, основал новую орду, простиравшуюся от южно-русских степей до самого Цареграда. Из Ногайской орды от темника Тамерланова Эдигы вел свой род князь Юсуф, пятый сын ногайского Мусы-мурзы, младший брат князя Кутума, владевшего Прикаспийскими степями от Яика до Кумы и имевшего немалую дружбу с русскими правителями.. Сам Юсуф и младший брат его Шейдяк не раз участвовали в походах великого князя Василия, отца Иоанна. Да и под рукой самого Иоанна отличились особыми победами в войнах против Казанского ханства и Османской империи, чем снискали расположение государево и славу в народе.
   Юсуф-мурза, сын татарского бея, был уже не молод. Но осанку, несмотря на годы, сохранил властную и горделивую. Широкое лицо его с маленькими, впалыми, но очень подвижными и проницательными глазами испещрили морщины, но в густых и жестких волосах, заплетенных по татарскому обычаю в множество косичек, седины пока не встречалось. Роста мурза был среднего и коренаст.
   В последнее время он старался как можно меньше показываться на людях. Гостей не принимал. Но для сына старинного друга своего князя Петра Ивановича Белозерского, мурза сделал исключение, и даже решил встретить Алексея Петровича в своем московском доме, покинув на время убежище, где скрывался от лиходеев.
   Дом Юсуфа располагался в недавно отстроенной части Москвы, называемой Царь-город, где теперь в основном селилась знать, так как за кремлевской стеной места всем не хватало. Находился он на самом берегу Неглинной, недалеко от шведских Гостиных рядов и царского .конюшенного двора, и отстроен был в форме большой татарской юрты с мусульманскими башенками.
   Встречать князя Алексея Петровича, как гостя почетного и знатного, Юсуф выслал к самым воротам усадьбы своего сына Ибрагима. В его сопровождении князья Белозерский и Ухтомский проскакали через двор и остановились перед крыльцом. На крыльце их уже ждал сам хозяин. Сняв шапки и облобызавшись с Юсуфом, князья прошли в дом. На всем пути их через переднюю и сени расставленные хозяином слуги приветствовали их поклонами до земли.
   - Как поживаешь, Юсуф? Чай, не тужишь? - спросил князь Алексей Петрович, опорожнив преподнесенную хозяином серебряную чарку водки, на которой были выгравированы слова: "Чарка добра человеку, пей из нее на здравие, хваля Бога".
   Поклонившись гостям, родовитый татарин пригласил их к обильно накрытому столу:
   - Прошу, други дорогие, толстотрапезной гостьбе моей уважение выказать. Усаживайтесь поудобнее, - предложил он князьям самые почетные места в доме: под появившимися недавно, после крещения сыновей, православными образами. Сам же с Ибрагимом уселся по правую руку от гостей.
   - Жил-то я, не тужил, верно молвил ты, князюш-ка, - ответил он Алексею, - покуда лихо не приключилось. Ты вот угощайся, чай, давно старого Юсуфа не навещал, все в делах государевых, в разъездах. И ты, Никита, не скромничай. Ибрагим, поухаживай за гостем. Финики, изюм у нас, пастила из калины. Побаловать хочу вас утощеньицем с берегов Волги. Знаете, что это? хитро прищурившись, он указал на золотистое кушанье в серебряном судке, украшенном финифтью. - А? То-то. Арбуз в патоке с перцем, имбирем, корицей и мускатом - пальчики оближешь. Тут вот и красный взвар из винных ягод. Икорка с Каспия, свежая, зернистая из белорыбицы, с уксусом, перцем да лучком, искрошенным мелко. Под вино боярское, на травах да на корице настоянное, да с лимонной корочкой - радость одна. Пейте, ешьте, сейчас чарки-то снова нальют...
   - Что ж, - князь Алексей Петрович поднялся из-за стола с чаркой вина в руке, - надобно выпить за здравие государя нашего, Иоанна Васильевича. Многие лета ему! - и опустошив чарку до дна и поднял ее над головой обернув вверх дном: пуста. Все присутствующие за столом стоя последовали его примеру.
   - Мы тебе подарки привезли с Белоозера, - сообщил, опустив чарку, татарину Никита. - Кружева там, материи разные, блюда серебряные...
   - Благодарствую, - поклонился мурза, - я вас тоже с пустыми руками не отпущу: рыбки вам каспийской да икры наготовил. Будете довольны...
   - Так что же приключилось, Юсуф? - спросил его Алексей Петрович, закусывая водку каспийской икрой.
   - Духи злые одолели, прохода не дают, - ответил татарин, руками подхватывая из судка мелкие кусочки арбуза и отправляя их в рот. - Смертушки моей жаждут. Как ко сну отхожу, свечи затушу - все иноземец тот треклятый как живой передо мной стоит, все смотрит, смотрит глазами своими неподвижными, уж слуг позову - исчезнет. А утром глаза-то открою - опять он. Губами так шевелит, сказать будто что-то хочет. И ведь дня не пропустит каждый день Божий является о себе напомнить. Вот подвела ж меня нечистая столько годов назад на шляхе с ним столкнуться. Кабы ж знать наперед - за версту бы объехал. Сдался он мне со всеми его побрякушками бесценными! Да молодой был, шальной. Сотворил дело, вот и кувыркаюсь теперь. А ведь кто таков был тот иноземец - до сих пор не знаю. Он вот придет ко мне во сне, а я его спрашиваю: мол, хоть скажи, как звать тебя - молчит. Но вижу, по лицу его белому вижу - неприкаянная душа, большой грех на нем. На мне большой, что жизни его лишил в шутку, но и на нем немалый, тяжкий грех. Иногда даже думаю, может, сам Аллах руку мою направил. Или шайтан слугу своего к себе призвал с моей помощью. Замучил он меня - спасу нет от мертвого ока.
   - А тут еще, дозволь, отец, сказать, - вступил в разговор Ибрагим, слухи по Москве поползли, что люди некие, собой оборванцы, по Москве шастают, да о деле том давешнем расспрашивают. Я бы и не поверил сам, что кого-то немец тот давнишний волнует, так по большому секрету скажу, Ибрагимка перешел на шепот и перегнулся через стол: - Слух дошел, что могилу иноземца того недавно разрыли и все содержимое вытащили. Я не поверил: ну, брешут, чего у нас народ не скажет. Поехал, поглядел: верно, пустая яма. Все, что осталось от немца того, - кусок плаща истлевший. Я отцу показал, говорит, да, в этот плащ, материи не нашенской, был иноземец одет.
   Юсуф, покусывая финик, в подтверждение слов сына закивал головой.
   - Я тогда решил за лиходеями проследить, - продолжал Ибрагим, разузнал у смердов да нищих, где их чаще всего встречают. Пошел. Оделся бедно, чтоб не узнали. А то доложат государю, что Ибрагим Юсупов по кабакам ошивается, оправдывайся тогда. И вправду встретил двоих. Лица у них перекошенные, не перекошенные, но не человеческие какие-то, остывшие, белые-пребелые, ни кровинки в них. Одним словом, краше в гроб кладут. Худые, тощие даже, но шустрые, быстро двигаются и поворачиваются - не нам чета. Глазом моргнешь - а он от тебя уже шагов на тридцать упорхнул.
   Ну, побегал я за ними. Да надо ж, чтоб еще и не заметили, а они зоркие - все вокруг примечают. Туда-сюда - везде нос сунут. И еще заметил я - не пахнут ничем. Ну, не к столу сказано будет, от простого смерда, а они явно не из благородных, все чем-то несет - то водкой, то квасом, то луком, то потом, или уж на крайний случай вениками березовыми после бани. А от них - ну, ничего. Только, как приблизишься, холодком по телу тянет. Я как лица-то их увидал, сразу отцовы рассказы про немца, который ему по ночам является, вспомнил. Я сам-то его, Бог миловал, не видел. Но полагаю, что лицо у него такое же. Недобрые люди, грешники - одно слово.
   Взгляда их перехватить мне не удалось, смотрят как-то все больше в землю, к небу головы не поднимают, уж как вокруг все разумеют - не знаю, но, думаю, коли и есть у них душа, то все черно на ней. Но проследить не получилось. Видать, почувствовали: так шаги ускорили, прям по воздуху полетели, да и растворились в темноте...
   Вот какая тревога у нас, князь. Жили-поживали спокойно сколько лет, а тут уж годов пять снова покой потеряли. Отца не знаю как уберечь. Вроде, и не угрожает никто, а. опасность нутром чую, идут по следу, душу выматывают, здоровье отнимают, всю силушку жизненную изведут - а потом и приговорят. Чую это, князь. Как быть, не знаю.
   - А не похожи ли те двое, которых ты в кабаке видал, на пленных ляхов, или еще иноземцев каких? - спросил озадаченно Никита.
   - Так я что говорю? - взволнованно отвечал Ибрагим. - Хоть и одеты потрепанно, да не нашенское на них все. Да и по всему видать - иноземцы. Немцы явные, на персов или китайцев не похожи.
   - Напасть, говоришь, не попытались ни разу? - поинтересовался Алексей Петрович.
   - Нет, - ответил Юсуф, - а зачем им? У них, видно, цель другая, колдовская, темная. Ты лучше моего схизматиков знаешь. Им извести человека надобно, чтоб сам концы отдал, чтоб прятался, боялся, сна лишился. А коли устоит жертва - тогда, знамо дело, других мастеров позовут... Тсс! - Юсуф насторожился. - Показалось мне, или в самом деле ходит кто под окном? Ибрагим, посмотри.
   Молодой князь Юсупов поднялся из-за стола и подошел к большому окну, отставил в сторону обитую красной парчой втулку, закрывавшую окно изнутри, глянул наружу сквозь мутные слюдяные разводы.
   - Да вроде, нет никого, батя, - успокоил он отца. - Ворона что ли пролетела...
   Ибрагим поставил втулку на место и вернулся за стол.
   - Я вот что думаю, Юсуф, - произнес задумчиво Алексей Петрович. - У меня перед отъездом в Москву на Белоозере такой же странный случай был. Княгиня в лесу на каких-то оборванцев наткнулась. Они так же быстро исчезли, как в воздухе растворились. Одного только моему человеку схватить удалось. По описанию похож на тех, про кого Ибрагим только что рассказывал. Так его на глазах всей моей дворни чудным способом убили, никто и не видал, откуда кинжал кинули. А Геласий, иеромонах Кирилловен обители, брат мой, кстати просил кланяться тебе и сыновьям твоим и передать, что неустанно молится за вас...
   Юсуф в знак благодарности кивнул головой.
   - Так вот, говорил мне Геласий, что встречали местные в округе немало таких людишек сомнительных. Я своих дворовых послал поразузнать. Только решили мы, что беглые какие бродяги по лесам рыщут. Может, из Литвы или империи Римской опять перебежчики от ига тамошнего к нам пришли и место осесть ищут, может беглые полоняне кого из бояр.
   - Вот и мы так думали сперва, - ответил ему Юсуф. - Покуда Ибрагимка сам не увидал, что к чему. Скажи мне, князь, кому нужда есть труп двадцатилетней давности из земли вытаскивать? Нет, неспроста тут все. Опасность и вокруг твоего дома бродит. Так что на Белое Озеро скорей воротайся. Мало ли что... Как там камни-то треклятые, лежат в ризнице?
   - Да лежат пока, - пожал плечами Никита, - никак в разум не возьму, кому они сдались?
   - А ты сам-то клад тот видал? - спросил его Юсуф.
   - Нет, - ответил князь Ухтомский, - случая не было. Да и чего любопытствовать зря на чужое...
   - Я тебе скажу, Никита, - понизив голос, сказал, перегнувшись к нему через стол Юсуф. - Такой красотищи не то, что на Руси нашей матушке, в Персии и в Византии не видали. Ничего удивительного нет, что столько народу разум от нее потеряло. Я вот никому прежде не говорил, и тебе Ибрагимка, тоже, - обратился он к сыну, - а вот теперь скажу и покажу даже. Оставил я из того ларца себе на память да сынам на наследство один перстенек. Он, веришь ли мне, князь, один на все твое имущество потянет. Я Ибрагимке его, помирая, отдам, так век беды знать не будет. Вот покажу сейчас, сами все уразумеете.
   Юсуф встал из-за стола и подошел к небольшому сундучку, обитому .начищенными медными пластинами.
   - Ибрагимка, посвети, - позвал он сына. Молодой князь подошел со свечой к отцу. Юсуф погремел ключами, нашел наконец нужный, открыл сундук. В комнате царила мертвая тишина. Гости перестали есть, слуги не приносили новых блюд. Только случайно залетевший мотылек трепыхал крылышками у свечи, вот-вот опалится.
   - Летел бы ты, милый, подальше, - отогнал его Никита. - Что лезть на рожон?
   Наконец, покопавшись в сундуке, Юсуф достал небольшую золоченую шкатулку, украшенную фигурками диковинных зверьков. Снова порылся в сундуке - из укромного места извлек небольшой ключик, осторожно открыл шкатулку.
   - Вот, схоронил я тут, - показал он сперва Ибрагиму, - подарки, коими меня за службу государь мой Василий в молодые годы жаловал, чтоб ты знал. Вот солоница и перечница серебряные, вот орех индийский золоченый, чтоб доброе вино из него пить, вот рог, оправленный в серебро, а вот сосуды для питья в виде челнока и коня боевого, друга моего походного, с росписью, что ратные труды наши отображает. Все здесь берегу. И ты береги, Ибрагимка, коли что приключится со мной. Помни, что честь рода нашего и в наградах государевых тоже воплощение имела. Ну, а вот о чем говорил только что тебе, князь, - обернулся он к Никите, доставая с самого дна шкатулки небольшую бархатную коробочку.
   - Вот он, красавец мой, - Юсуф открыл шкатулку. - Черный сапфир цвета чистейшего и прозрачности небывалой. Это я, наследник Эдигы, слуги Тамерланова, знавшего в камнях толк, тебе говорю. И усыпан весь розовыми и белыми алмазами. Да за такой камень сам великий Батый полцарства бы не пожалел. Потому что цена ему не полцарства, а царство целое...
   Полржив перстень на ладонь, Юсуф любовался сапфиром, таинственно мерцающим в блеклом свете фонаря.
   - А золото какое тут...
   Ни Ибрагим, стоявший рядом с отцом, ни гости татарского мурзы, зачарованные красотой камня, не смели произнести ни слова. Вдруг небольшая вспышка отвлекла их внимание - мотылек все-таки попал крыльями в огонь и, вспыхнув, сгорел в одно мгновение.
   - Вот, бедолага... - но не успел князь Ухтомский, нарушив молчание, закончить фразу, как втулка, закрывавшее красное окно, зашаталась и с глухим стуком упала на пол. Свечи стали гореть ярче и светлее, словно неведомая сила добавила огня в их пламя, оно стало краснеть на глазах. Послышался отдаленный шорох то ли шагов, то ли едва различимых голосов. Камень в руке остолбеневшего Юсуфа вдруг вспыхнул изнутри темно-багровым, кровавым светом. И тут же железный крест в окне, на котором крепилась слюда, вместе со всеми жердочками и шнурочками, которые ее поддерживали, с силой вылетел прочь и грохнулся на пол. Из открытого окна потянуло солоноватым морским бризом.
   Схватившись за ножи, князья вскочили со своих мест, не понимая, что происходит. Свечи погасли, и темноту разорвал человеческий крик:
   - А-а...!
   Глухой удар об пол, будто тело упало.
   - Свет! Свет сюда! - закричал что есть мочи Ибрагим.
   Когда дворовые, прибежавшие на его зов, осветили фонарями да светцами сени, все увидели лежащего на полу, застеленном по восточному обычаю коврами, старого Юсуфа. В спине его торчал кинжал, кровь огромными темно-бурыми пятнами окрашивала золотистый шелк халата. В руке он все еще сжимал злополучный камень. И на глазах всех собравшихся сапфир вдруг исчез из его руки, словно растворился в ней...
   - Отец! - Ибрагим в отчаянии склонился над ним.
   Князь Алексей и Никита кинулись во двор.
   Здесь уже смеркалось. Над Неглинной плыл прозрачный летний туман, предвестник завтрашней жары, вокруг все было тихо и спокойно - никого. Алексей и Никита переглянулись, оба подумали о Белом Озере, и сердце их сжала тревога.
   Тем временем подоспевшие знахари и травники колдовали над мурзой. Он был еще жив. Князь Алексей послал бить челом государю, чтобы прислал ученого лекаря к Юсуфу. Никита, вернувшись в сени, подошел к столу и взял кинжал, только что извлеченный из тела Юсуфа.
   Точно такой же он держал в руках на Белом озере, когда был убит пленный лях. Все то же слегка искривленное по-итальянски лезвие, обагренное кровью, та же рукоятка из черного агата с вензелем на ней: латинские буквы С и В и пересекающая их латинская V - знак победы.
   "Что за дьявольщина!" - подумал князь.
   Вскоре прибыл посланный государем лекарь-итальянец. Он осмотрел мурзу, предложил пустить ему кровь.
   - Хватит уже, - отказался Ибрагим. - И так достаточно вытекло.
   Когда лекарь выходил, Никита спросил его по-итальянски, чтобы никто третий не понял:
   - Не знаете ли вы, синьор, что мог бы означать вот такой вот вензель на рукоятке? - он показал доктору кинжал.
   - Откуда он у вас? - изумился врач. - Синьор Юсуф был поражен именно этим кинжалом?
   - Да, именно этим, - подтвердил Никита, - это оружие итальянцев. Потому я и спрашиваю, не встречали ли вы где-либо у себя на родине подобное сочетание букв?
   - Как не встречал, -- вздохнул лекарь. - Я родом из Флоренции, синьор, отец мой служил придворным медиком у герцога Джулиано Медичи. Таким вот кинжалом был заколот герцог Джулиано много лет назад. Вензель этот принадлежит лютым врагам дома Медичи - герцогам Романьи и Валентине де Борджа. Точнее, последнему герцогу из их фамилии, Чезаре де Борджа, герцогу Валентине. Почти полвека назад он был убит наемниками Медичи. Но, умирая, успел послать верного человека, который воткнул такой кинжал в спину его врага. Человеком этим была его единственная дочь, шестнадцатилетняя Джованна де Борджа. По крайней мере, так говорил мне потом отец. Одевшись мужчиной, она проникла во дворец и, улучив момент, когда герцог Джулиано остался один, нанесла удар. Ей удалось выйти из дворца незамеченной, несмотря на многочисленную охрану.
   - А не слышали ли вы, чтобы кто-то из наследников рода де Борджа приезжал в Россию? - спросил его Никита. - Ведь вы, наверняка, знаете всех иностранцев, которые здесь бывают?
   - У рода де Борджа нет наследников, - обескуражил его своим ответом врачу. - По крайней мере, по прямой линии от Чезаре де Борджа и его отца Род-риго. Я не считаю детей сестры Чезаре Лукреции, они принадлежат теперь к другой фамилии и к делам деда своего и дяди отношения не имели и не имеют. У брата Чезаре Джованни, если мне не изменяет память, не было законных детей, у Чезаре тоже - кроме Джованны. А незаконных кто же знает?
   - А что стало с Джованной? - осторожно спросил Никита, предчувствуя ответ.
   - Герцогиня Джованна де Борджа, - грустно ответил итальянец, - уже почти тридцать лет как мертва. Медичи отомстили ей за гибель герцога Джу-лиано отравленным кинжалом. Но, признаюсь, жаль. Это была прекраснейшая из женщин Италии, вообще щедрой на красоту. Я как-то видел в годы своей молодости, как она проезжала по Риму верхом на лошади. Ее сопровождал граф де Монтероссо и пышная свита. Помню, она посмотрела на меня. Глаза у нее были чудные, иссиня-зеленоватые, как волны моря, а волосы рыжие, что хвост лисицы. Не зря называли ее "римской лисицей". Жаль...
   - Иссиня-зеленоватые, как волны моря... - задумчиво повторил за ним Никита. Он вдруг вспомнил о Вассиане.
   - За родом Борджа шла дурная слава, - продолжил итальянец, - я и ума не приложу, как этот кинжал мог оказаться здесь, в Московии. Но слышал я, что с герцогиней де Борджа уже после смерти ее приключилось страшное событие. Ее похитил дьявол. Ее и людей, что были с ней на золотой галере де Борджа. Ее даже не успели похоронить. Так говорили. Не успокоилась душа ее, бродит по свету неприкаянная, не принял ее к себе Господь, - итальянец окрестил себя знамением на латинский лад. - А граф де Монтероссо, тот и вовсе после ее смерти рассудка лишился. Украл сокровища папы Александра VI, отца Чезаре, да и сгинул с ними где-то в Польше. Говорят, убили его там за них иезуиты.
   - А не знаете ли вы, синьор, - спросил его слегка охрипшим от волнения голосом Никита, - не было ли среди сокровищ де Борджа ожерелья из рубинов величиной с кулак да, например, перстня с черным сапфиром...
   - Откуда ж мне знать, - снова улыбнулся итальянец. - Я в тот ларец, Господь миловал, не заглядывал. Но точно знаю, что де Борджа рубины весьма жаловали. Это их фамильный камень был. Так что, можно предположить, что именно рубины, цены, видать, немалой, в том ларце как раз и лежали. Что бы иначе папы наши да епископы по всей Европе за тем ларцом гонялись? Только простите меня, принц, - итальянец церемонно поклонился, - мне к государю торопиться надо, о здоровье синьора Юсуфа доложить. Да, вот чудеса... - он еще раз взглянул на кинжал, который Никита держал в руках и, надев шляпу, пошел к своему экипажу, озадаченно покачивая головой.
   "Да и впрямь чудеса, - подумал про себя Никита. - Значит, рубины тот иноземец вез не свои, рубины де Борджа. А сам он, похоже, тот самый граф и есть, который герцогиню де Борджа в Риме сопровождал, а потом ее драгоценности украл."
   Погруженный в свои мысли, Никита вернулся в дом, положил кинжал на стол в сенях и пошел проведать Юсуфа.
   Тот лежал в бреду, без памяти. Войдя в спальню мурзы, князь вдруг почувствовал, что кто-то стоит за его спиной. Никита резко обернулся. Черная тень метнулась в сени. Вспомнив о кинжале, Ухтомский бросился туда, но опоздал. Как он и ожидал, кинжал со стола исчез, свет в сенях снова погас, а из раскрытого окна тянуло солоноватым морским бризом.
   На крыльце князь Алексей прощался с Ибрагимом. Несмотря на горе, постигшее его, молодой Юсупов старался держаться твердо, даже вспомнил об обещанной рыбе да икре с Каспия и приказал слугам погрузить на повозку гостинцы и везти к дому князей Шелешпанских. Алексей Петрович троекратно расцеловался с Ибрагимом. Тот низко поклонился князю.