Страница:
Как рубины те Юсуф открыл, так хоть и мусульманин он, но креститься был готов, что покойник перевернулся да остановившимися слепыми глазами своими в ларец уперся, а кровь с головы его на камни драгоценные потекла, и они из красных кроваво-багровыми прямо под изумленным взглядом Юсуфа стали. Так Юсуф сказывал потом.
Сам мурза, известно тебе, не робкого десятка всегда был. Кровь в нем от Чингис-хана да Тамерлана, предков его монгольских, горячая, дерзкая, неустрашимая, а и то опешил. Иноземца того он прямо у дороги схоронил. А ларец забрал. Но покоя не знал с той поры, как ларец тот в доме его появился. Все жилы клад из Юсуфа вытянул. Спать не мог мурза спокойно, все лицо погибшего незнакомца ему мерещилось. А тут в Москве свадьба великого князя Василия с красавицей Еленой Глинской состоялась. Торжества были пышные. Все подарки несли молодоженам, и всяк норовил других перещеголять. Вот и преподнес Юсуф-мурза покровителю своему великому князю Василию тот ларец в подарок после венчания. А когда долгожданный наследник у четы родился, так в благодарность отец нашего нынешнего государя повелел рубины те драгоценные подарить нашему монастырю.
Юсуф-мурза сам, по великокняжеской воле, ларец в обитель нашу доставил. Совсем не радехонек был Гурий, игумен наш тогдашний, такому подарку, да еще руками нехристя переданному. Хоть цена ларца и велика, сокровища его несметны, да кровь из-за него человеческая пролилась, и надо думать, не однажды. Неизвестно ведь, как он тому иноземцу достался и сколько людей до того за рубины эти головы сложили.
Юсуфа в обитель игумен Гурий не впустил, сам в Белозерск встречать его с даром поехал, а когда ларец в ризницу проносили, сказывают, икона Богоматери Смоленской, покровительницы нашей, единственный раз с той поры, как святой Кирилле ее из Симонова монастыря принес, мироточивую слезу испустила, и сутки напролет текли и текли святые слезы ее. А утром глянули и крест на Соборе Успения покосился.
Но дареному коню, сам знаешь, в зубы не смотрят. Не пошлешь же великому князю обратно дар его... А как голод или война случится, на хлеб да на оружие менять - все сгодится. Так и остался ларец в ризнице. Почитай двадцать лет там стоит с лишком. Никакой беды от него не было. Но сказывали монахи, будто светится он иногда по ночам, да переговариваются будто камни между собой, гул голосов слышится, но очень тихо, как шорох, однако сам я никогда этого не видел и не слышал ничего. За годы, что прошли с тех пор, позабыли и про иноземца, убитого на шляхе, да и про рубины; не трогал их никто. Монастырь наш заботами государей да князей белозерских, слава Господу, не беден, в ризнице его чего не сыщешь только, каких красот.
Да и Юсуф успокоился, жил без бед, служил государю. Только недавно, сказывает Ибрагимка, снова беспокойство, которое и позабыл-то за двадцать лет, охватило его с новой силой. Опять тот чужеземец стал, на ум приходить. Юсуф в скольких походах участвовал, скольких и убить пришлось, да только тот один все не дает покоя, свербит и свербит душу. И ладно бы только мысли да чувствования мучили старика. Говорит Ибрагимка, людишки какие-то шальные шастают по Москве да о тех делах-то прошлых спрошают по кабакам, да злачным избенкам, мурзу татарского ищут; А зачем - молчок.
Страх обуял Юсуфа. Уехал он из Москвы тайно, в глухое местечко схоронился. Защиты решил у христианского Бога просить: челом бил государю окрестить обоих сынов своих, Илью и Ибрагима. Государь милостив - разрешил. Только тревога-то не унялась. Да и до нас добралась: сказывают, инородцев каких-то видали в белозерских лесах, числом немало. Коли до нас дойдут...
Игумен распорядился переглядеть весь арсенал, подновить да прикупить что надобно, город вокруг монастыря починивать и стены вверх прибавлять. Вроде и нет пока беды, да и спокойствия тоже нет. Игумен наш прозорлив, осторожность-то не повредит. Ты уж, князь, из Москвы побыстрей воротайся, а коли пошлет тебя государь по новым делам, оставь нам кого из людей своих, в ратном деле мастеровых, Никитку Ухтомского, али еще кого, на всякий случай, чтобы оборону могли помочь держать. Людей-то мы соберем, за монастырь в нашей земле каждый заступится, да ведь организовать все надо...
- Не волнуйся, батюшка, - пообещал князь, - людей оставлю обязательно. Только, может, и нет причин для беспокойства, может мурза на старости лет здоровьем не силен стал, или мусульманский Бог его покинул, или нагрешил где сильно, вот и кается теперь...
- Все может быть, - сокрушенно покачал головой Геласий, - да вот только днями до тебя сказывал мне игумен: камни те к хозяину просятся...
- Как это?
- Не знаю. Что от игумена слыхал, то и говорю. Хозяин, видать, недалеко, прости Господи, - Геласий перекрестился.
На некоторое время воцарилось молчание. Князь поднялся и прошел по келье, раздумывая:
- Ладно, - решил он, - встречусь я в Москве с Ибрагимкой и Юсуфа навещу. Постараюсь разузнать, что к чему. Только вот хочу еще рассказать тебе, батюшка, свою тревогу сокровенную, - он снова присел на скамью рядом с Геласием. - Изменщик среди людей моих завелся. Мне государь к литвинам ехать повелел; и поначалу изворотами думных дьяков, да тонкостями посольской науки добились мы выгод немалых для земли нашей. Но стало известно княжеским советникам то, что как зеницу ока храним в секрете: нужду в ратях на черте Засечной, да раздор между воеводами нашими. Они прямиком воспользовались знаньем своим - от уступок отказались, да свои требования представили. Думаю я, батюшка, неоткуда им узнать о делах наших, если кто-то из русичей не донес им.
- А не было ли в переговорах тех интереса Сигизмундова или тевтонских выгод? - серьезно спросил Геласий
- Как не быть, - ответил князь, - они за каждым шагом нашим как псы по следу вынюхивают.
- С этой стороны беды не жди, - успокоил его Геласий, -- опалы не будет. От митрополита известно мне, что царь к переговорам тем охладел. Новая война грядет. А после там уж увидим. Докладывай смело, старайся больше страсти к битве в нем разжечь, успехи и труды своих людей особо выдели, а о подозрениях да сомнениях и слова не молви: наблюдай. Если кто помимо тебя обмолвится - отрицай. Неуспех переговоров сейчас царю на руку, а вину всю на литвинов и спиши. Пускай думные дальше думают, а тебе скоро придется сменить бархатные одежды на бахтерцы, да саблю точить. Ты царю хорошую весть везешь, нужную, и в Москву въехать должен победителем, назло Голицыным да Трубецким, чтобы языки-то поприжа-ли. Государю повод необходим к войне, вот ты его ему и предоставишь. А за своими людьми присматривай, сторонись общих разговоров. Всякое может быть, да подтверждения нужны. А ну, как невинного под приговор подведешь? Разумеешь меня?
- Благодарствую, батюшка, за совет, - князь поднялся. - Пора мне. Завтра отстою обедню святому Кириллу - ив дорогу.
- Ну, с Богом. Храни тебя Господь, - Геласий снял со стены икону Богоматери, Алексей опустился на колени, склонив голову.
- Благословляю тебя, - иеромонах перекрестил князя иконой. - Помни, что денно и нощно молюсь я о здравии твоем и об успехах твоих, ратных и думных.
Алексей поцеловал икону, прижался на мгновение лицом к святому изображению:
- Помню, батюшка. Живота не пожалею, коли придется.
- Пойдем, провожу тебя до крыльца. Княгинюшке, красавице, кланяйся в пояс от меня. Зинка-то Голицына хоть и богата, а красавицы равной княгине Вассиане во всем свете не сыщешь. Береги ее от завистников. И сам берегись. Князю Никите Романовичу от меня поклон и благословение, Григорию тоже. На брата моего Афанасия всегда положиться можешь. У него в Москве остановишься - тоже кланяйся. Сугорским, если свидитесь - поклон. Скажи всем, как духовный пастырь, одно намерение имею и один завет для всех: чтоб род наш был един и славен. А ты - сердечная надежа наша, Алексей Петрович. С Богом, с Богом, князюшка, поезжай.
* * *
Возвращаясь в усадьбу, Алексей думал обо всем, что узнал от Геласия. Особенно встревожили его слухи об иноземцах в белозерских лесах. Леса вокруг были глухие, густые, заплутать в них легко, коли без проводника идти. Вряд ли смогли бы иноземцы, кто бы они ни были, без помощи местных изменников обойтись. Надо послать людей порасспросить народ.
Новости о притязаниях князя Андомского тоже не радовали. Алчный, самолюбивый Голенище привык добиваться своих целей, не считаясь ни с кем и ни с чем. Из Белозерского дома изгнан он был шесть лет назад за воровство, точнее за попытку воровства.
Украсть Андрюшка вознамерился все те же рубины Юсуфа из ризницы Кириллово-Белозерского монастыря. А причиной послужил отказ боярина Старицкого выдать за Андрюшку свою старшую дочь Марию, которую Андрюшка приглядел как-то в Москве на пасхальных гуляниях. Мол, бедноват жених, всего лишь пятый или десятый по знатности среди своих сородичей, да и наследством не вышел, чай не Белозерский князь и даже не Ухтомский...
Через своих дружков, чтобы не вызывать подозрений, Андрюшка подговорил Марию бежать вместе с ним на смоленщину, где рассчитывал укрыться у князя Захария Сугорского, тамошнего воеводы, некогда весьма к Андрюшке расположенного. Вести из Москвы до Смоленска когда еще дойдут - а там видно будет, можно и в Литву податься. А чтобы было чем торговаться со строптивым папашей да утереть ему нос, решил Голенище выкрасть из ризницы Кириллово-Белозерского монастыря знаменитые рубины, подаренные великим князем Василием и княгиней Еленой. Когда хватятся - уже поздно будет: дочка честь не сберегла, людская молва страшна - куда папаше деваться, придется девку за ожерелье отдавать.
Только прослышал о его намерениях кто-то из дворовых и донес князю Ивану Петровичу. Князь предупредил монахов монастыря. Рубины из ризницы вынесли, а Андрюшку прямо на месте преступления и поймали. С позором князь Андомский из Белозерья бежал, а разгневанный боярин Старицкий, которому сам князь Иван Петрович рассказал о намерениях его несостоявшегося зятя, вынудил дочь за черные помыслы ее постричься в монахини и отмаливать грехи. Несколько лет об Андрюшке не было ни слуху ни духу, но видать, обиды старые он не позабыл.
Богатая добыча Юсуф-мурзы на московском шляхе, как оказывается, не давала покоя не только одному Андрюшке. Кто-то еще явно вознамерился легко разбогатеть за счет грязного дела, как следовало из рассказа Геласия. Но кто?
Россказням о неведомой злой силе, якобы охраняющей камни, князь Алексей не верил, хотя у него было не меньше поводов, чем у самого Юсуфа, в существовании той силы убедиться. Со злосчастными рубинами, как уверяла столетняя знахарка и ведунья Лукинична, почти всю жизнь прожившая в усадьбе князей Белозерских и лечившая его мать, была связана смерть княгини Натальи Кирилловны. Синеокая красавица Наталья Кирилловна, урожденная Шереметева, славилась на всю северную Русь не только редкостной природной красотой своей, но и добрым, отзывчивым сердцем. Немало средств из богатого приданого, пожалованного ей отцом, потратила она на устроение богомольных домов и приютов для нищих, убогих стариков и детей-сирот по всему белозерскому краю, жертвовала на монастыри, с особым же рвением и сочувствием души помогала она игумену Кириллово-Белозерского монастыря в устроении госпиталей для изувеченных воинов.
За благочестивое рвение ее игумен монастыря преподнес княгине на именины рубиновое ожерелье из ризницы обители. Надела его Наталья Кирилловна только раз - когда принимала у себя в усадьбе подругу свою, вдовствующую великую княгиню Елену с малолетним сыном Иваном. Вскоре после отъезда великой княгини Наталья Кирилловна заболела. Чем только ни лечили ее, кого только ни звали к больной: и сновидцев, и волхвов, и народных знахарей-травников, и чухонских колдунов-язычников, и порчу отводили, и сглазы снимали, за Орловым камнем посылали, змеиные рожки толкли в порошок, наузы завязывали да наговаривали на них, монастырская братия молилась денно и нощно - ничто не помогло. Княгиня угасала на глазах, а на теле ее уже на второй день болезни как раз в том месте, где висело ожерелье, появилась красноватая сыпь, и чем ни терли ее, чем ни выводили, пятна все увеличивались, постепенно превращаясь в кровоточащие язвы.
Не спас и ученый лекарь-итальянец, присланный из Москвы великой княгиней Еленой. Через десять дней с начала болезни Наталья Кирилловна умерла. Лекарь сказал - от простудной лихорадки.
Среди дворовых долго ходили слухи - мол, наслали по ветру на государыню кручину или след из-под ноги выбрали злоумышленники, чтобы иссушить. Только Лукинична была уверена, что вся беда - в злосчастных рубинах. Заклинание лежит на них, проклятые камни всю жизнь из Натальи Кирилловны и высосали. Десять камней в ожерелье - вот десять дней и промучилась, бедняжка, пока каждый не насытился. Ведь никто и не подумал прежде, что княгиня Белозерская стала первой, кто надел ожерелье из ларца после гибели иностранца на шляхе.
Князь Петр Иванович, глубоко верующий и благочестивый человек, Лукиничну слушать не стал, приказал ей помалкивать, а ожерелье вернул монастырю вместе с другими драгоценностями умершей супруги на помин души усопшей.
Сам он пережил любимую жену на два года. От перенесенного горя открылись раны, полученные в государевых походах, и князь Петр Иванович Белозер-ский скончался, оставив сиротами двоих сыновей своих, Ивана и Алексея, на попечение дядьев князя Юрия Шелешпанского и Романа Ухтомского, да на неустанные заботы великой княгини Елены, оплакивавшей смерть Натальи Кирилловны.
Но чем ближе подъезжал Алексей Петрович к дому, тем чаще мысли его обращались к Вассиане. Привязанность его к гречанке не допускала разлук, терзая сердце тоской даже и при кратком расставании. Оттого везде и всюду, на поле брани и в посольских трудах Вассиана следовала за ним, подруга, советчица, утешительница... Теперь, после гибели старшего брата Ивана, она стала самым близким ему человеком.
Оставшись без матери в раннем детстве, Вассиана за месяц до встречи с русским князем похоронила своего отца.
Обитая позолоченными листами галера с бордовыми парусами и командой немых чернокожих матросов, объяснявшихся между собой жестами, да полуразрушенный замок где-то на одном из средиземноморских островов - вот и все, что досталось обедневшей греческой царевне от отца-мореплавателя.
Чуть не каждый день князь вспоминал, как в первое утро их знакомства он вышел с Вассианой на палубу. Солнце только всходило, дул восточный пассат, друг всех мореходов. Золотая галера под бордовыми парусами неслась навстречу солнцу, гордо рассекая бирюзово-алые волны. Гречанка прошла на самый нос корабля и, прижавшись щекой к золотому венку богини, украшавшей галеру, с нетерпением всматривалась в даль: когда же появится берег? Ветер трепал ее длинные черные волосы, глаза блестели бронзовой лазурью навстречу приветственным лучам восхода. Ее дивное стройное тело сливалось в едином стремлении с наполненными ветром парусами: скорее, скорей...
Ревниво поглядывал с мостика галеры на незваного русского принца, капитан, молчаливый, гордый, наполовину испанец, наполовину араб, как выяснилось позднее, выходец из знатного кастильского рода, дон Гарсиа де Армес де Лос-Анхелес. Он начал служить еще при отце Вассианы и был единственным человеком на корабле кроме нее самой, кто не только слышал, видел, но и говорил. Это его команды беспрекословно выполняли чернокожие матросы, это он каждый день обедал и ужинал за одним столом с хозяйкой, скрашивая беседой морские путешествия. Дерзко и уверенно он вел галеру по зеленоватым зыбям Тирренского моря, мимо базальтовых скал островов, небрежно стряхивая с ботфорт клочья соленой морской пены, залетающие на мостик.
По словам Вассианы, ее отец однажды повстречал де Армеса в порту Барселоны. Испанец понравился ему, и грек пригласил дворянина к себе на службу. Когда-то капитан служил на испанском флоте и даже принял участие во втором походе Кортеса в страну ацтеков.
Аристократические манеры испанца, его изысканный вкус в одежде и в еде, расшитые золотом неизменные брабантские манжеты и фамильный кастильский клинок на поясе с усыпанным алмазами и сапфирами эфесом свидетельствовали о благородстве происхождения, а шрамы на теле и лице - о недюжинной отваге и яростных схватках в далеких странствиях.
Теперь "золотая" галера качается на волнах Белого озера прямо напротив княжеского дома. Вассиана скорее бы умерла, чем рассталась с единственной памятью о своем отце, и преданный ей капитан привел сюда судно северным торговым путем, по которому издавна ходили русские торговые суда в Англию и Европу - через Белое море и Онежское озеро, по холодным ледовитым морям, на которые не отваживались высовываться датские пираты и балтийские витальеры.
Католик по вере, капитан де Армес с завидным хладнокровием принял решение хозяйки переехать жить в православную страну. На Белозерье он на удивление быстро выучился понимать и даже немного говорить по-русски, сдружился с Никитой Ухтомским. Вместе они ездили на охоту и даже ходили в русскую баню. Ныне почти все обитатели усадьбы воспринимали его как своего, и давно забыли, что всего пару лет назад шарахались, как от чумного...
* * *
Впереди показалась княжеская усадьба, основанная еще князем Глебом Васильевичем Белозерским, но неоднократно перестраивавшаяся с тех пор. По величине она была огромна, почти равнялась царской - около четырех десятин земли - и стояла на одном из холмов, дабы избежать паводков, нередких в этих местах весной. Оборонял усадьбу высокий прочный частокол с пряслами и смотровыми вышками от набегов незваных гостей из соседних лесов: волков, лисиц, да и разного бродячего люда тоже. Внутрь вело семь ворот. Главными считались те, что выходили к озеру - их украшали киот с иконами и столбы, покрытые резной росписью. Почти всегда, и днем и ночью, ворота держали на запоре - лучше лишний раз створку распахнуть, чем единожды ворога внутрь пустить.
Княжеские хоромы располагались на самой вершине холма. Это был четырехугольной формы дом с каменным подклетом и двухэтажной надстройкой из дубовых бревен. Он состоял из восьми отдельных строений, соединенных вместе переходами и общей крышей. Каждая ветвь рода белозерских князей, в том числе и три уже угасших, имели под этой крышей свои отдельные покои.
Княжеский дом отнюдь не отличался стройностью: его достраивали, перестраивали, надстраивали на протяжении веков, и гармонией пропорций он вряд ли мог порадовать глаз. Крыша терема, сделанная из теса, была покрыта от сырости березовой корой и потому казалась пестрой. На фронтонах и на стенах дома резьбой были выполнены украшения: сцены из истории белозерского края, из сказаний о князе Васильковиче, просто листья, цветы, травы. Тончайшая резьба, напоминающая работу белозерских кружевниц, окаймляла окна и выписаны ставни.
Окон в здании имелось немало: как большие, так называемые "красные", так и обычные, поменьше, причем маленьких несравненно больше. Окна поменьше закрывались по традиции прозрачной слюдой, расписанной узорами, в "красных" же окнах красовалось недоступное простым дворянам и боярам драгоценное цветное венецианское стекло, привезенное князем из Италии.
За домом и по обеим сторонам усадьбы вдоль забора располагались различные хозяйственные постройки. Тут были хлебни и поварня, для приготовления еды, причем небольшая поварня для разогревания уже готовой еды находилась прямо в доме. Рядом - домик для пивоварения и винокурня, так как белозерские князья с давних пор имели государево разрешение варить пиво и курить вино. Далее виднелась мыльня, отдельный домик с печью и притвором, в дополнение к тем маленьким мыльням, которые устраивались для хозяев в первом этаже их покоев.
Отдельный сосновый сруб у самого озера - просторная русская баня с мостками, выдающимися в озеро: чтоб и охладиться после парилки, и чтоб белье прополоскать. За господским домом, дабы не мозолили глаз, стояли двухэтажные клети для хранения имущества и погреба с ледниками. В отдельных дворах, отгороженных заметами от главного - житница, конюшня с сенницей наверху, рядом - сараи для экипажей, сараи для дров, хлев для свиней и коров, птичники для кур, уток и гусей, омшанники для зимовки пчел. Между дворами располагались гумно и овин с печами и ригами. По краям усадьбы обосновались кузнецы, а за двором на одном из притоков Белого озера высилась мельница. Перед господским домом был разбит пышный сад из вишневых, грушевых деревьев, яблоневые аллеи окаймляли его с обеих сторон. Где-то вдалеке виднелись теплицы и огороды, на которых княжеские люди выращивали не только привычные русские огурцы, морковь, свеклу, репу, но и апельсины, и сладкий виноград.
Со стороны княжеский дом напоминал настоящий город. Да что там напоминал - в близкой Европе имелось не так уж много городов, которые могли бы своими размерами и богатством соперничать с просторной усадьбой белозерских князей.
Всем хозяйством в доме Алексея Петровича заведовали ключник Матвей и его жена Ефросинья. Коренные белозерцы, жили они княжеской усадьбе давно, служить начали еще при отце Алексея Петровича. Княгиня Наталья Кирилловна, вникавшая в хозяйственные дела, Матвея и Ефросинью жаловала, дарила подарками, доверяла всецело.
Главным же распорядителем по служилому люду считался дворецкий Василий, помнивший не только отца Алексея Петровича, но еще и его деда. Был он вдовец, жил с внучкой Настасьей, главной поварихой и творительницей знаменитых застолий белозерских князей, не раз встречавших на пиры в своей усадьбе посещавшего Кириллов монастырь государя московского.
Все вместе они преданно берегли княжеское имущество, чтобы ничего не разворовывалось и не ломалось, и будучи в дальних отлучках по делам государевым, князь Алексей Петрович мог быть вполне уверен, что по возвращении найдет свой дом в целости и сохранности.
Проехав по аллее уже отцветающих пышным розовым цветом яблонь, князь Алексей подскакал к дому. Еще издалека, он услышал раскаты громкого хохота на площади перед крыльцом.
Князья Ухтомский и Вадбольский в вышитых шелковых рубахах, лихо подпоясанных золототкаными поясами, испанец де Армес, чопорный и застегнутый до последней пуговки на рукаве, холопы, дворовые девки в узорчатых белозерских кокошниках и с цветными лентами в волосах, даже ключник и дворецкий, хотя время было предобеденное, самое горячее по хозяйству - одним словом, весь честной народ, кроме княгини, сгрудились вокруг двоих захваченных по дороге в Белозерье свенов, один из которых, тот что поплотнее и повыше, активно жестикулируя, что-то рассказывал окружавшему его собранию. Второй же, тезка князя, сидел рядом с вытянутым лицом и явно не разделял общего настроения.
Явление на лесной поляне двух иноземцев, хотя и говорящих по-русски, но в неведомых одеждах, со странными манерами, в первую минуту побудило князя отдать приказ повязать их и сдать в ближнем городе в Разбойный приказ. Мало ли кто бродит по лесам? То ли ведуны какие, то ли и того хуже - сатанинская сила во плоти.
И не жить бы иноземцам, если бы Вассиана не вступилась за них. Как она сказала, когда-то много лет назад ей довелось побывать в их краях, и чудные нравы свенов не должны никого пугать. Оба они христиане. Более того православные. Могут оказаться полезны во многих делах. А что до речей их, да до манер - так все же люди на земле говорят по-разному и по-разному одеваются.
Она распорядилась, чтобы иноземцам выдали одежду, и теперь в кафтанах да в отороченных мехом шапках они, по крайней мере на первый взгляд, ничем не отличались от окружавших их служивых людей. Только вот верхом плоховато ездили.
- Ну, расскажи, расскажи еще о своем царе! - подбивал Никита Романович одного из свенов, Виктора. Именно так, на французский манер, с ударением на последний слог называла Вассиана старшего из иноземцев, - Как ты говорил, его величают? Чудно как-то...
- Феликс Эдмундович, - солидно повторил Витя - Ты, боярин, не смейся зря. Я там, - он на миг замялся, - ну, в княжестве своем, в большом уважении был. Феликс Эдмундович меня примечал. Он без меня ни одного решения не принимал. Чуть выйдет какое дело, ну, война там, значит, или еще что, так он сразу, позво... ой, нет, пригласите, да, сразу, пригласите Растопченко, говорит, я без Растопченко не могу принять решения. И все бегут, ищут меня. А я всегда готов. Днем и ночью. Сразу оперативка, ой, то есть это... вече собираем, думу, ну, нашу, в княжестве. Я быстро всем распоряжения даю. А Феликс Эдмундович во всем со мной соглашается. Только и говорит: спросите Растопченко, Растопченко лучше знает...
- А этот твой Феликс Эдмундович к Сигизмун-ду, королю польскому, никакого отношения не имеет? - поинтересовался молодой Гришка Вадбольский. Что-то звучит похоже.
- Да, не-е, - Витя махнул рукой, - какой там Сигизмунд, не смешите меня. Он похож... Да кстати, у меня же портрет его есть, - Растопченко вспомнил, что обнаружил в старой своей одежде в кармане наградной значок "80 лет ВЧК" с изображением Дзержинского и теперь все время носил при себе. Во, смотри.
- Ну-ка, ну-ка, - князь Ухтомский выхватил значок из рук Вити и присвистнул: - Гриш, гляди, на царя-то Иоанна Васильевича как похож, прям, одно лицо. Не родственник ли Рюриковичам будет?
Сам мурза, известно тебе, не робкого десятка всегда был. Кровь в нем от Чингис-хана да Тамерлана, предков его монгольских, горячая, дерзкая, неустрашимая, а и то опешил. Иноземца того он прямо у дороги схоронил. А ларец забрал. Но покоя не знал с той поры, как ларец тот в доме его появился. Все жилы клад из Юсуфа вытянул. Спать не мог мурза спокойно, все лицо погибшего незнакомца ему мерещилось. А тут в Москве свадьба великого князя Василия с красавицей Еленой Глинской состоялась. Торжества были пышные. Все подарки несли молодоженам, и всяк норовил других перещеголять. Вот и преподнес Юсуф-мурза покровителю своему великому князю Василию тот ларец в подарок после венчания. А когда долгожданный наследник у четы родился, так в благодарность отец нашего нынешнего государя повелел рубины те драгоценные подарить нашему монастырю.
Юсуф-мурза сам, по великокняжеской воле, ларец в обитель нашу доставил. Совсем не радехонек был Гурий, игумен наш тогдашний, такому подарку, да еще руками нехристя переданному. Хоть цена ларца и велика, сокровища его несметны, да кровь из-за него человеческая пролилась, и надо думать, не однажды. Неизвестно ведь, как он тому иноземцу достался и сколько людей до того за рубины эти головы сложили.
Юсуфа в обитель игумен Гурий не впустил, сам в Белозерск встречать его с даром поехал, а когда ларец в ризницу проносили, сказывают, икона Богоматери Смоленской, покровительницы нашей, единственный раз с той поры, как святой Кирилле ее из Симонова монастыря принес, мироточивую слезу испустила, и сутки напролет текли и текли святые слезы ее. А утром глянули и крест на Соборе Успения покосился.
Но дареному коню, сам знаешь, в зубы не смотрят. Не пошлешь же великому князю обратно дар его... А как голод или война случится, на хлеб да на оружие менять - все сгодится. Так и остался ларец в ризнице. Почитай двадцать лет там стоит с лишком. Никакой беды от него не было. Но сказывали монахи, будто светится он иногда по ночам, да переговариваются будто камни между собой, гул голосов слышится, но очень тихо, как шорох, однако сам я никогда этого не видел и не слышал ничего. За годы, что прошли с тех пор, позабыли и про иноземца, убитого на шляхе, да и про рубины; не трогал их никто. Монастырь наш заботами государей да князей белозерских, слава Господу, не беден, в ризнице его чего не сыщешь только, каких красот.
Да и Юсуф успокоился, жил без бед, служил государю. Только недавно, сказывает Ибрагимка, снова беспокойство, которое и позабыл-то за двадцать лет, охватило его с новой силой. Опять тот чужеземец стал, на ум приходить. Юсуф в скольких походах участвовал, скольких и убить пришлось, да только тот один все не дает покоя, свербит и свербит душу. И ладно бы только мысли да чувствования мучили старика. Говорит Ибрагимка, людишки какие-то шальные шастают по Москве да о тех делах-то прошлых спрошают по кабакам, да злачным избенкам, мурзу татарского ищут; А зачем - молчок.
Страх обуял Юсуфа. Уехал он из Москвы тайно, в глухое местечко схоронился. Защиты решил у христианского Бога просить: челом бил государю окрестить обоих сынов своих, Илью и Ибрагима. Государь милостив - разрешил. Только тревога-то не унялась. Да и до нас добралась: сказывают, инородцев каких-то видали в белозерских лесах, числом немало. Коли до нас дойдут...
Игумен распорядился переглядеть весь арсенал, подновить да прикупить что надобно, город вокруг монастыря починивать и стены вверх прибавлять. Вроде и нет пока беды, да и спокойствия тоже нет. Игумен наш прозорлив, осторожность-то не повредит. Ты уж, князь, из Москвы побыстрей воротайся, а коли пошлет тебя государь по новым делам, оставь нам кого из людей своих, в ратном деле мастеровых, Никитку Ухтомского, али еще кого, на всякий случай, чтобы оборону могли помочь держать. Людей-то мы соберем, за монастырь в нашей земле каждый заступится, да ведь организовать все надо...
- Не волнуйся, батюшка, - пообещал князь, - людей оставлю обязательно. Только, может, и нет причин для беспокойства, может мурза на старости лет здоровьем не силен стал, или мусульманский Бог его покинул, или нагрешил где сильно, вот и кается теперь...
- Все может быть, - сокрушенно покачал головой Геласий, - да вот только днями до тебя сказывал мне игумен: камни те к хозяину просятся...
- Как это?
- Не знаю. Что от игумена слыхал, то и говорю. Хозяин, видать, недалеко, прости Господи, - Геласий перекрестился.
На некоторое время воцарилось молчание. Князь поднялся и прошел по келье, раздумывая:
- Ладно, - решил он, - встречусь я в Москве с Ибрагимкой и Юсуфа навещу. Постараюсь разузнать, что к чему. Только вот хочу еще рассказать тебе, батюшка, свою тревогу сокровенную, - он снова присел на скамью рядом с Геласием. - Изменщик среди людей моих завелся. Мне государь к литвинам ехать повелел; и поначалу изворотами думных дьяков, да тонкостями посольской науки добились мы выгод немалых для земли нашей. Но стало известно княжеским советникам то, что как зеницу ока храним в секрете: нужду в ратях на черте Засечной, да раздор между воеводами нашими. Они прямиком воспользовались знаньем своим - от уступок отказались, да свои требования представили. Думаю я, батюшка, неоткуда им узнать о делах наших, если кто-то из русичей не донес им.
- А не было ли в переговорах тех интереса Сигизмундова или тевтонских выгод? - серьезно спросил Геласий
- Как не быть, - ответил князь, - они за каждым шагом нашим как псы по следу вынюхивают.
- С этой стороны беды не жди, - успокоил его Геласий, -- опалы не будет. От митрополита известно мне, что царь к переговорам тем охладел. Новая война грядет. А после там уж увидим. Докладывай смело, старайся больше страсти к битве в нем разжечь, успехи и труды своих людей особо выдели, а о подозрениях да сомнениях и слова не молви: наблюдай. Если кто помимо тебя обмолвится - отрицай. Неуспех переговоров сейчас царю на руку, а вину всю на литвинов и спиши. Пускай думные дальше думают, а тебе скоро придется сменить бархатные одежды на бахтерцы, да саблю точить. Ты царю хорошую весть везешь, нужную, и в Москву въехать должен победителем, назло Голицыным да Трубецким, чтобы языки-то поприжа-ли. Государю повод необходим к войне, вот ты его ему и предоставишь. А за своими людьми присматривай, сторонись общих разговоров. Всякое может быть, да подтверждения нужны. А ну, как невинного под приговор подведешь? Разумеешь меня?
- Благодарствую, батюшка, за совет, - князь поднялся. - Пора мне. Завтра отстою обедню святому Кириллу - ив дорогу.
- Ну, с Богом. Храни тебя Господь, - Геласий снял со стены икону Богоматери, Алексей опустился на колени, склонив голову.
- Благословляю тебя, - иеромонах перекрестил князя иконой. - Помни, что денно и нощно молюсь я о здравии твоем и об успехах твоих, ратных и думных.
Алексей поцеловал икону, прижался на мгновение лицом к святому изображению:
- Помню, батюшка. Живота не пожалею, коли придется.
- Пойдем, провожу тебя до крыльца. Княгинюшке, красавице, кланяйся в пояс от меня. Зинка-то Голицына хоть и богата, а красавицы равной княгине Вассиане во всем свете не сыщешь. Береги ее от завистников. И сам берегись. Князю Никите Романовичу от меня поклон и благословение, Григорию тоже. На брата моего Афанасия всегда положиться можешь. У него в Москве остановишься - тоже кланяйся. Сугорским, если свидитесь - поклон. Скажи всем, как духовный пастырь, одно намерение имею и один завет для всех: чтоб род наш был един и славен. А ты - сердечная надежа наша, Алексей Петрович. С Богом, с Богом, князюшка, поезжай.
* * *
Возвращаясь в усадьбу, Алексей думал обо всем, что узнал от Геласия. Особенно встревожили его слухи об иноземцах в белозерских лесах. Леса вокруг были глухие, густые, заплутать в них легко, коли без проводника идти. Вряд ли смогли бы иноземцы, кто бы они ни были, без помощи местных изменников обойтись. Надо послать людей порасспросить народ.
Новости о притязаниях князя Андомского тоже не радовали. Алчный, самолюбивый Голенище привык добиваться своих целей, не считаясь ни с кем и ни с чем. Из Белозерского дома изгнан он был шесть лет назад за воровство, точнее за попытку воровства.
Украсть Андрюшка вознамерился все те же рубины Юсуфа из ризницы Кириллово-Белозерского монастыря. А причиной послужил отказ боярина Старицкого выдать за Андрюшку свою старшую дочь Марию, которую Андрюшка приглядел как-то в Москве на пасхальных гуляниях. Мол, бедноват жених, всего лишь пятый или десятый по знатности среди своих сородичей, да и наследством не вышел, чай не Белозерский князь и даже не Ухтомский...
Через своих дружков, чтобы не вызывать подозрений, Андрюшка подговорил Марию бежать вместе с ним на смоленщину, где рассчитывал укрыться у князя Захария Сугорского, тамошнего воеводы, некогда весьма к Андрюшке расположенного. Вести из Москвы до Смоленска когда еще дойдут - а там видно будет, можно и в Литву податься. А чтобы было чем торговаться со строптивым папашей да утереть ему нос, решил Голенище выкрасть из ризницы Кириллово-Белозерского монастыря знаменитые рубины, подаренные великим князем Василием и княгиней Еленой. Когда хватятся - уже поздно будет: дочка честь не сберегла, людская молва страшна - куда папаше деваться, придется девку за ожерелье отдавать.
Только прослышал о его намерениях кто-то из дворовых и донес князю Ивану Петровичу. Князь предупредил монахов монастыря. Рубины из ризницы вынесли, а Андрюшку прямо на месте преступления и поймали. С позором князь Андомский из Белозерья бежал, а разгневанный боярин Старицкий, которому сам князь Иван Петрович рассказал о намерениях его несостоявшегося зятя, вынудил дочь за черные помыслы ее постричься в монахини и отмаливать грехи. Несколько лет об Андрюшке не было ни слуху ни духу, но видать, обиды старые он не позабыл.
Богатая добыча Юсуф-мурзы на московском шляхе, как оказывается, не давала покоя не только одному Андрюшке. Кто-то еще явно вознамерился легко разбогатеть за счет грязного дела, как следовало из рассказа Геласия. Но кто?
Россказням о неведомой злой силе, якобы охраняющей камни, князь Алексей не верил, хотя у него было не меньше поводов, чем у самого Юсуфа, в существовании той силы убедиться. Со злосчастными рубинами, как уверяла столетняя знахарка и ведунья Лукинична, почти всю жизнь прожившая в усадьбе князей Белозерских и лечившая его мать, была связана смерть княгини Натальи Кирилловны. Синеокая красавица Наталья Кирилловна, урожденная Шереметева, славилась на всю северную Русь не только редкостной природной красотой своей, но и добрым, отзывчивым сердцем. Немало средств из богатого приданого, пожалованного ей отцом, потратила она на устроение богомольных домов и приютов для нищих, убогих стариков и детей-сирот по всему белозерскому краю, жертвовала на монастыри, с особым же рвением и сочувствием души помогала она игумену Кириллово-Белозерского монастыря в устроении госпиталей для изувеченных воинов.
За благочестивое рвение ее игумен монастыря преподнес княгине на именины рубиновое ожерелье из ризницы обители. Надела его Наталья Кирилловна только раз - когда принимала у себя в усадьбе подругу свою, вдовствующую великую княгиню Елену с малолетним сыном Иваном. Вскоре после отъезда великой княгини Наталья Кирилловна заболела. Чем только ни лечили ее, кого только ни звали к больной: и сновидцев, и волхвов, и народных знахарей-травников, и чухонских колдунов-язычников, и порчу отводили, и сглазы снимали, за Орловым камнем посылали, змеиные рожки толкли в порошок, наузы завязывали да наговаривали на них, монастырская братия молилась денно и нощно - ничто не помогло. Княгиня угасала на глазах, а на теле ее уже на второй день болезни как раз в том месте, где висело ожерелье, появилась красноватая сыпь, и чем ни терли ее, чем ни выводили, пятна все увеличивались, постепенно превращаясь в кровоточащие язвы.
Не спас и ученый лекарь-итальянец, присланный из Москвы великой княгиней Еленой. Через десять дней с начала болезни Наталья Кирилловна умерла. Лекарь сказал - от простудной лихорадки.
Среди дворовых долго ходили слухи - мол, наслали по ветру на государыню кручину или след из-под ноги выбрали злоумышленники, чтобы иссушить. Только Лукинична была уверена, что вся беда - в злосчастных рубинах. Заклинание лежит на них, проклятые камни всю жизнь из Натальи Кирилловны и высосали. Десять камней в ожерелье - вот десять дней и промучилась, бедняжка, пока каждый не насытился. Ведь никто и не подумал прежде, что княгиня Белозерская стала первой, кто надел ожерелье из ларца после гибели иностранца на шляхе.
Князь Петр Иванович, глубоко верующий и благочестивый человек, Лукиничну слушать не стал, приказал ей помалкивать, а ожерелье вернул монастырю вместе с другими драгоценностями умершей супруги на помин души усопшей.
Сам он пережил любимую жену на два года. От перенесенного горя открылись раны, полученные в государевых походах, и князь Петр Иванович Белозер-ский скончался, оставив сиротами двоих сыновей своих, Ивана и Алексея, на попечение дядьев князя Юрия Шелешпанского и Романа Ухтомского, да на неустанные заботы великой княгини Елены, оплакивавшей смерть Натальи Кирилловны.
Но чем ближе подъезжал Алексей Петрович к дому, тем чаще мысли его обращались к Вассиане. Привязанность его к гречанке не допускала разлук, терзая сердце тоской даже и при кратком расставании. Оттого везде и всюду, на поле брани и в посольских трудах Вассиана следовала за ним, подруга, советчица, утешительница... Теперь, после гибели старшего брата Ивана, она стала самым близким ему человеком.
Оставшись без матери в раннем детстве, Вассиана за месяц до встречи с русским князем похоронила своего отца.
Обитая позолоченными листами галера с бордовыми парусами и командой немых чернокожих матросов, объяснявшихся между собой жестами, да полуразрушенный замок где-то на одном из средиземноморских островов - вот и все, что досталось обедневшей греческой царевне от отца-мореплавателя.
Чуть не каждый день князь вспоминал, как в первое утро их знакомства он вышел с Вассианой на палубу. Солнце только всходило, дул восточный пассат, друг всех мореходов. Золотая галера под бордовыми парусами неслась навстречу солнцу, гордо рассекая бирюзово-алые волны. Гречанка прошла на самый нос корабля и, прижавшись щекой к золотому венку богини, украшавшей галеру, с нетерпением всматривалась в даль: когда же появится берег? Ветер трепал ее длинные черные волосы, глаза блестели бронзовой лазурью навстречу приветственным лучам восхода. Ее дивное стройное тело сливалось в едином стремлении с наполненными ветром парусами: скорее, скорей...
Ревниво поглядывал с мостика галеры на незваного русского принца, капитан, молчаливый, гордый, наполовину испанец, наполовину араб, как выяснилось позднее, выходец из знатного кастильского рода, дон Гарсиа де Армес де Лос-Анхелес. Он начал служить еще при отце Вассианы и был единственным человеком на корабле кроме нее самой, кто не только слышал, видел, но и говорил. Это его команды беспрекословно выполняли чернокожие матросы, это он каждый день обедал и ужинал за одним столом с хозяйкой, скрашивая беседой морские путешествия. Дерзко и уверенно он вел галеру по зеленоватым зыбям Тирренского моря, мимо базальтовых скал островов, небрежно стряхивая с ботфорт клочья соленой морской пены, залетающие на мостик.
По словам Вассианы, ее отец однажды повстречал де Армеса в порту Барселоны. Испанец понравился ему, и грек пригласил дворянина к себе на службу. Когда-то капитан служил на испанском флоте и даже принял участие во втором походе Кортеса в страну ацтеков.
Аристократические манеры испанца, его изысканный вкус в одежде и в еде, расшитые золотом неизменные брабантские манжеты и фамильный кастильский клинок на поясе с усыпанным алмазами и сапфирами эфесом свидетельствовали о благородстве происхождения, а шрамы на теле и лице - о недюжинной отваге и яростных схватках в далеких странствиях.
Теперь "золотая" галера качается на волнах Белого озера прямо напротив княжеского дома. Вассиана скорее бы умерла, чем рассталась с единственной памятью о своем отце, и преданный ей капитан привел сюда судно северным торговым путем, по которому издавна ходили русские торговые суда в Англию и Европу - через Белое море и Онежское озеро, по холодным ледовитым морям, на которые не отваживались высовываться датские пираты и балтийские витальеры.
Католик по вере, капитан де Армес с завидным хладнокровием принял решение хозяйки переехать жить в православную страну. На Белозерье он на удивление быстро выучился понимать и даже немного говорить по-русски, сдружился с Никитой Ухтомским. Вместе они ездили на охоту и даже ходили в русскую баню. Ныне почти все обитатели усадьбы воспринимали его как своего, и давно забыли, что всего пару лет назад шарахались, как от чумного...
* * *
Впереди показалась княжеская усадьба, основанная еще князем Глебом Васильевичем Белозерским, но неоднократно перестраивавшаяся с тех пор. По величине она была огромна, почти равнялась царской - около четырех десятин земли - и стояла на одном из холмов, дабы избежать паводков, нередких в этих местах весной. Оборонял усадьбу высокий прочный частокол с пряслами и смотровыми вышками от набегов незваных гостей из соседних лесов: волков, лисиц, да и разного бродячего люда тоже. Внутрь вело семь ворот. Главными считались те, что выходили к озеру - их украшали киот с иконами и столбы, покрытые резной росписью. Почти всегда, и днем и ночью, ворота держали на запоре - лучше лишний раз створку распахнуть, чем единожды ворога внутрь пустить.
Княжеские хоромы располагались на самой вершине холма. Это был четырехугольной формы дом с каменным подклетом и двухэтажной надстройкой из дубовых бревен. Он состоял из восьми отдельных строений, соединенных вместе переходами и общей крышей. Каждая ветвь рода белозерских князей, в том числе и три уже угасших, имели под этой крышей свои отдельные покои.
Княжеский дом отнюдь не отличался стройностью: его достраивали, перестраивали, надстраивали на протяжении веков, и гармонией пропорций он вряд ли мог порадовать глаз. Крыша терема, сделанная из теса, была покрыта от сырости березовой корой и потому казалась пестрой. На фронтонах и на стенах дома резьбой были выполнены украшения: сцены из истории белозерского края, из сказаний о князе Васильковиче, просто листья, цветы, травы. Тончайшая резьба, напоминающая работу белозерских кружевниц, окаймляла окна и выписаны ставни.
Окон в здании имелось немало: как большие, так называемые "красные", так и обычные, поменьше, причем маленьких несравненно больше. Окна поменьше закрывались по традиции прозрачной слюдой, расписанной узорами, в "красных" же окнах красовалось недоступное простым дворянам и боярам драгоценное цветное венецианское стекло, привезенное князем из Италии.
За домом и по обеим сторонам усадьбы вдоль забора располагались различные хозяйственные постройки. Тут были хлебни и поварня, для приготовления еды, причем небольшая поварня для разогревания уже готовой еды находилась прямо в доме. Рядом - домик для пивоварения и винокурня, так как белозерские князья с давних пор имели государево разрешение варить пиво и курить вино. Далее виднелась мыльня, отдельный домик с печью и притвором, в дополнение к тем маленьким мыльням, которые устраивались для хозяев в первом этаже их покоев.
Отдельный сосновый сруб у самого озера - просторная русская баня с мостками, выдающимися в озеро: чтоб и охладиться после парилки, и чтоб белье прополоскать. За господским домом, дабы не мозолили глаз, стояли двухэтажные клети для хранения имущества и погреба с ледниками. В отдельных дворах, отгороженных заметами от главного - житница, конюшня с сенницей наверху, рядом - сараи для экипажей, сараи для дров, хлев для свиней и коров, птичники для кур, уток и гусей, омшанники для зимовки пчел. Между дворами располагались гумно и овин с печами и ригами. По краям усадьбы обосновались кузнецы, а за двором на одном из притоков Белого озера высилась мельница. Перед господским домом был разбит пышный сад из вишневых, грушевых деревьев, яблоневые аллеи окаймляли его с обеих сторон. Где-то вдалеке виднелись теплицы и огороды, на которых княжеские люди выращивали не только привычные русские огурцы, морковь, свеклу, репу, но и апельсины, и сладкий виноград.
Со стороны княжеский дом напоминал настоящий город. Да что там напоминал - в близкой Европе имелось не так уж много городов, которые могли бы своими размерами и богатством соперничать с просторной усадьбой белозерских князей.
Всем хозяйством в доме Алексея Петровича заведовали ключник Матвей и его жена Ефросинья. Коренные белозерцы, жили они княжеской усадьбе давно, служить начали еще при отце Алексея Петровича. Княгиня Наталья Кирилловна, вникавшая в хозяйственные дела, Матвея и Ефросинью жаловала, дарила подарками, доверяла всецело.
Главным же распорядителем по служилому люду считался дворецкий Василий, помнивший не только отца Алексея Петровича, но еще и его деда. Был он вдовец, жил с внучкой Настасьей, главной поварихой и творительницей знаменитых застолий белозерских князей, не раз встречавших на пиры в своей усадьбе посещавшего Кириллов монастырь государя московского.
Все вместе они преданно берегли княжеское имущество, чтобы ничего не разворовывалось и не ломалось, и будучи в дальних отлучках по делам государевым, князь Алексей Петрович мог быть вполне уверен, что по возвращении найдет свой дом в целости и сохранности.
Проехав по аллее уже отцветающих пышным розовым цветом яблонь, князь Алексей подскакал к дому. Еще издалека, он услышал раскаты громкого хохота на площади перед крыльцом.
Князья Ухтомский и Вадбольский в вышитых шелковых рубахах, лихо подпоясанных золототкаными поясами, испанец де Армес, чопорный и застегнутый до последней пуговки на рукаве, холопы, дворовые девки в узорчатых белозерских кокошниках и с цветными лентами в волосах, даже ключник и дворецкий, хотя время было предобеденное, самое горячее по хозяйству - одним словом, весь честной народ, кроме княгини, сгрудились вокруг двоих захваченных по дороге в Белозерье свенов, один из которых, тот что поплотнее и повыше, активно жестикулируя, что-то рассказывал окружавшему его собранию. Второй же, тезка князя, сидел рядом с вытянутым лицом и явно не разделял общего настроения.
Явление на лесной поляне двух иноземцев, хотя и говорящих по-русски, но в неведомых одеждах, со странными манерами, в первую минуту побудило князя отдать приказ повязать их и сдать в ближнем городе в Разбойный приказ. Мало ли кто бродит по лесам? То ли ведуны какие, то ли и того хуже - сатанинская сила во плоти.
И не жить бы иноземцам, если бы Вассиана не вступилась за них. Как она сказала, когда-то много лет назад ей довелось побывать в их краях, и чудные нравы свенов не должны никого пугать. Оба они христиане. Более того православные. Могут оказаться полезны во многих делах. А что до речей их, да до манер - так все же люди на земле говорят по-разному и по-разному одеваются.
Она распорядилась, чтобы иноземцам выдали одежду, и теперь в кафтанах да в отороченных мехом шапках они, по крайней мере на первый взгляд, ничем не отличались от окружавших их служивых людей. Только вот верхом плоховато ездили.
- Ну, расскажи, расскажи еще о своем царе! - подбивал Никита Романович одного из свенов, Виктора. Именно так, на французский манер, с ударением на последний слог называла Вассиана старшего из иноземцев, - Как ты говорил, его величают? Чудно как-то...
- Феликс Эдмундович, - солидно повторил Витя - Ты, боярин, не смейся зря. Я там, - он на миг замялся, - ну, в княжестве своем, в большом уважении был. Феликс Эдмундович меня примечал. Он без меня ни одного решения не принимал. Чуть выйдет какое дело, ну, война там, значит, или еще что, так он сразу, позво... ой, нет, пригласите, да, сразу, пригласите Растопченко, говорит, я без Растопченко не могу принять решения. И все бегут, ищут меня. А я всегда готов. Днем и ночью. Сразу оперативка, ой, то есть это... вече собираем, думу, ну, нашу, в княжестве. Я быстро всем распоряжения даю. А Феликс Эдмундович во всем со мной соглашается. Только и говорит: спросите Растопченко, Растопченко лучше знает...
- А этот твой Феликс Эдмундович к Сигизмун-ду, королю польскому, никакого отношения не имеет? - поинтересовался молодой Гришка Вадбольский. Что-то звучит похоже.
- Да, не-е, - Витя махнул рукой, - какой там Сигизмунд, не смешите меня. Он похож... Да кстати, у меня же портрет его есть, - Растопченко вспомнил, что обнаружил в старой своей одежде в кармане наградной значок "80 лет ВЧК" с изображением Дзержинского и теперь все время носил при себе. Во, смотри.
- Ну-ка, ну-ка, - князь Ухтомский выхватил значок из рук Вити и присвистнул: - Гриш, гляди, на царя-то Иоанна Васильевича как похож, прям, одно лицо. Не родственник ли Рюриковичам будет?