Дырин Евгений. Дело, которому служишь

   - Разрешите мне не делать выводов из этой басни? - хмуро сказал он.
   - Почему же? - Рубин сразу стал серьезным.
   - Во-первых, потому, что вы видите аналогию там, где ее нет. Во-вторых, потому, что Буловатский научился читать уже после семнадцатого года. Лесоруб он, а не лавочников сын.
   Ответ Полбина прозвучал несколько грубо, но Рубин сделал вид, что не заметил этого, и закончил вставая:
   - Хорошо. Я не навязываю вам своих взглядов. Я хотел только дать совет, исходя из долголетней практики. Можете итти.
   Полбин ушел с тяжелым сознанием взятой на себя дополнительной ответственности. Он понимал, что если не удастся выпустить Буловатского, престиж его как инструктора будет серьезно поколеблен. Об этом позаботится прежде всего сам Рубин. Он не простит прямолинейности, с которой Полбин дал ему понять, что не питает особого уважения к принципам старой школы, считавшей авиацию уделом избранных. Конечно, Рубин опытный летчик, хороший командир и организатор, но закваска в нем еще дореволюционная.
   "А все-таки буду возить", - упрямо решил Полбин, и наследующий день отвел Буловатскому вдвое больше времени, чем обычно. Курсанты, которым пришлось долго ожидать очереди на полет, с неудовольствием посматривали на белорусского лесоруба, который отлично владел топором, но не мог ничего поделать с легкой ручкой управления самолетом.
   Прошло еще несколько дней. Буловатский продолжал вести себя в воздухе так же, как и в первом полете.
   Тогда Полбин решился на рискованный эксперимент. Незаметно для ученика он положил в свою кабину запасную ручку управления и, поднявшись в воздух, набрал высоту.
   - Передаю управление, - сказал он Буловатскому, когда прибор показал девятьсот метров.
   - Есть! - с готовностью ответил ученик, и в ту же минуту самолет заплясал в воздухе. То он задирал нос и замирал на мгновенье, как остановленный на полном скаку конь, поднявшийся на дыбы, то вдруг начинал стремительно скользить на правое крыло, потом на левое... "Только бы не свалил в штопор", подумал Полбин и, подав Буловатскому сигнал "внимание", вынул из гнезда свою ручку управления. Не успел курсант сообразить, что от него требует инструктор, как ручка полетела за борт.
   Лицо Буловатского покрылось мертвенной бледностью, и Полбину даже показалось, что он видит в зеркале капельки пота, выступившие на носу ученика. Полбин взглянул на высотомер, отметил потерю высоты и нащупал запасную ручку, как вдруг почувствовал, что самолет пошел ровнее. Шарик управления газом двинулся вперед - значит, Буловатский догадался увеличить скорость. Понимает высоту надо сохранять.
   - Правильно! - крикнул Полбин в переговорное устройство. - Горизонт держи! Смотреть вперед!
   Ножными педалями он помог ученику выровнять крен. Буловатский зафиксировал это положение.
   - Убери газ. Держи тысячу четыреста!
   В зеркало было видно, как Буловатский бросил взгляд на счетчик оборотов. Стрелка на нем остановилась против указанной Полбиным цифры.
   - Молодец! Иди по прямой...
   Что-то похожее на улыбку мелькнуло на все еще бледном лице Буловатского. Он почувствовал власть над самолетом, понял, что машина подчиняется ему. "Я лечу, я! Сам лечу!" - говорили его глаза, заблестевшие радостью первой удачи.
   - Так. Хорошо! Так, - приговаривал Полбин, как бы подтверждая: "Да, летишь. Сам летишь..."
   Потом он окинул взглядом землю, затянутую голубоватой дымкой, увидел крохотный аэродром с разбегающимся самолетом и приказал:
   - Левый разворот! Ручку влево. Ногу не забудь... Самолет развернулся не совсем идеально, почти без крена, "блинчиком", но это вызвало на лице Буловатского уже настоящую улыбку радости.
   "Вот тебе и признаки скованности", - подумал Полбин, испытывая неудержимое желание сказать ученику тут же, немедленно, что-то хорошее, теплое.
   Между тем Буловатский освоился настолько, что уже стал различать землю, нашел глазами аэродром и самостоятельно сделал новый разворот в его сторону.
   - Будешь сажать? - с улыбкой спросил Полбин.
   - Ой, нет! - по-детски испуганно воскликнул Буловатский. Он вспомнил, что в кабине инструктора нет ручки управления, и очарование полета разом покинуло его. Он ни за что не посадит машину, разобьется сам и погубит инструктора.
   - Ладно. Внимание! - сказал Полбин, вставляя в гнездо запасную ручку. Беру управление.
   Щеки Буловатского надулись и тут же опали, - видимо, он облегченно вздохнул. Покачав ручку вправо и влево, Полбин ощутил, что она совершенно свободна. Ученик перестал зажимать управление.
   Навстречу снижающемуся самолету быстро неслась зеленая трава аэродрома.
   Глава V
   Никому, кроме Федора Котлова, не сказал Полбин о том, каким образом ему удалось преодолеть "скованность движений" Буловатского. Он не считал примененный им прием правильным с точки зрения летной педагогики. Ученик мог совсем потерять голову, чувство боязни стало бы постоянным, и тогда его пришлось бы действительно отчислить из школы как безнадежного.
   Идя на этот не предусмотренный никакими инструкциями шаг, Полбин рассчитывал на одну подмеченную им особенность характера Буловатского. Молодой белорус принадлежал к тем людям цельной и крепкой натуры, которые в минуту опасности, грозящей не только им, но и окружающим, забывают о себе и думают прежде всего о других. Правильность этого расчета подтвердил потом сам Буловатский. Когда машина приземлилась, он сказал Полбину: "Я так боялся, что разобью на посадке машину и вас... пока лечу".
   Товарищам Буловатский не рассказал ничего. Так до самого выпуска никто и не узнал, благодаря кому комсомолец Дмитрий Буловатский, находившийся под угрозой списания на землю ("в технари или интенданты пойдете", - говорил в таких случаях Рубин), все же надел синий френч летчика Военно-Воздушных Сил.
   Полбин был доволен и горд тем, что в его комсомольской группе ни одного курсанта не отчислили по неспособности к летному делу.
   Подошло время отпуска. Звонарев уложил свой саквояж, перекинул через плечо гармонь в новом чехле из парашютной сумки, с блестящими замочками, и укатил на родину, в один из южных украинских городов.
   Полбина и Котлова премировали санаторными путевками. Но они, посовещавшись, пошли к комиссару школы и попросили "чего-нибудь попроще".
   Тогда им дали путевки в институт физических методов лечения, который находился в Чернигове. И они поехали в Чернигов.
   Дорога заняла больше суток, так как нужно было ехать с пересадками. На станциях Полбин и Котлов пили чай с черными соевыми коврижками, играли в домино. Они чувствовали себя несколько стесненно от пристальных взглядов, которыми сопровождали их пассажиры, кондуктора, буфетчики. Недавно введенная новая форма Военно-Воздушных Сил - темносиняя шинель, голубые петлицы, нарукавный знак в виде раскинутых крыльев со скрещенными посредине мечами привлекала всеобщее внимание. Особенно заглядывались на двух молодых летчиков девушки и мальчишки-подростки. Поезд пришел в Чернигов ночью. После недолгого блуждания по слабо освещенным улицам Полбин и Котлов вышли к центру города и нашли "инфизмет". В длинном коридоре у тумбочки с лампой, положив голову на спинку глубокого кресла, дремала пожилая женщина. Голова ее была повязана белым платком, руки покойно скрещены на груди. Не разнимая их, женщина поднялась навстречу вошедшим.
   - До нас, чи що? - спросила она певучим голосом, в котором совсем не было сонных ноток.
   - Наверное, до вас, мамаша, - ответил Котлов и стал расстегивать шинель, чтобы достать документы.
   - С путевками, мабуть, - сказала женщина, останавливая его жестом. - Що ж с вами робить?
   - А что?
   - Та нема ж никого в канцелярии... Ранком с девяти будут.
   Женщина выкрутила фитиль лампы. Темнота торопливо отбежала в оба конца коридора, и тотчас в одном из них раздался голос:
   - Кто там, Степановна?
   Где-то в глубине коридора открылась боковая дверь, прямоугольник света лег на пол, покрытый узкой ковровой дорожкой.
   - Хиба вы не спите, Мария Николаевна? А я думала, спите. Тут ось новенькие приехали...
   В прямоугольнике света появился женский силуэт, и тот же голос произнес:
   - Идите сюда, товарищи.
   Осторожно ступая по ковру, задевая плечами за листья фикусов, расставленных вдоль стен, Полбин и Котлов пошли на свет.
   - Только дверь не закрывайте, - крикнул Котлов, - а то мы без ориентира собьемся с курса.
   - Хорошо, - ответили из темноты. Они вошли в ярко освещенную электрической лампочкой комнату. Прикрывая дверь, Полбин успел заметить на ней табличку с надписью: "Дежурная сестра. Чергова сестра".
   Комната была небольшая, с одним широким окном, снизу до половины закрытым белой занавеской на шнурке.
   За столом, придвинутым одним краем к окну, стояла Мария Николаевна, оказавшаяся совсем молоденькой девушкой лет двадцати. На ней был белый, сильно накрахмаленный халат и такая же повязка на голове. Повязка туго охватывала остриженные по моде волосы: они были ровно подрезаны чуть ниже маленьких розовых ушей, а лоб прикрывала русая челочка, проходившая уверенной прямой линией над самыми бровями.
   И, наверное, оттого, что девушка зарделась от неожиданности и, стараясь сохранить независимый и солидный вид, сдвинула к переносице маленькие светлые брови, золотившиеся под светом лампы, она сразу поразила вошедших своей необычайной юностью: ведь ничто не делает юность такой милой и привлекательной, как ее желание казаться взрослой и солидной.
   Минуту длилось обоюдное замешательство.
   В комнате все сияло чистотой и свежестью, в ней было неожиданное обилие белого: деревянная койка с наклонным изголовником, покрытая белоснежной простыней, прозрачный белый шкаф с посверкивающими никелем инструментами на стеклянных полках, белая тумбочка... И летчики почувствовали себя так, словно они попали на первомайский праздничный вечер в зимних меховых комбинезонах и тяжелых унтах. Оба одновременно посмотрели на свои сапоги, порыжевшие от толстого слоя пыли, и оба подумали, что чемоданы в этой комнате явно некуда поставить. Пусть бы хоть Мария Николаевна была постарше, - например, в очках и с седыми волосами, как хирургическая сестра из санчасти.
   А девушка смутилась не только от неожиданности. Она впервые в своей жизни видела летчиков, людей, которые сидят в тех самых аэропланах, что пролетали иногда над Черниговом. Они всегда летели очень высоко, напоминая маленьких, сердито гудящих железных птиц, и потому думалось, что ими управляют такие же маленькие сердитые человечки. Как-то не верилось, что там сидят обыкновенные люди, которые на земле, как и все, входят в комнаты, разговаривают, читают книги...
   Сейчас эти люди стояли перед нею с чемоданами в руках, в расстегнутых шинелях, открывавших белые воротнички сорочек и черные шелковые галстуки.
   Но через секунду она забыла, что это летчики, представители удивительной профессии, и рассматривала их с обычным человеческим любопытством, быстро и бессознательно оценивая каждого, сравнивая их друг с другом.
   Один был довольно высокого роста, черноволосый, с густыми бровями и широким загорелым лицом. Он явно старался держаться побойчее и, сложив губы, как для свиста, с беззаботным видом обшаривал комнату карими глазами, в которых светилась ироническая усмешка.
   Другой снял синий остроконечный шлем, переложил его в левую руку, державшую чемодан, а правой пригладил русые волосы. Быстрым движением пальцев он проверил пробор, потянулся к нагрудному карману, в котором, очевидно, находились расческа и зеркальце, но передумал и снова надел шлем. Это движение не ускользнуло от внимания девушки, и она невольно подумала: "понравиться хочет", а подумав так, сама пристально и в то же время робко заглянула в лицо летчику.
   Она встретила направленный на нее спокойный взгляд серых глаз, чуть сощуренных, острых и каких-то необыкновенно внимательных, сразу очень много вбирающих; ощутив это, она подумала, что, должно быть, такие глаза у большинства летчиков, и улыбнулась своей неожиданной мысли.
   Девушка еще не успела решить, кто же из двух приезжих "симпатичнее", но ей было приятно отметить, что голос у этого, второго, чистый, приятного низкого тембра.
   - Будем знакомиться, Полбин, - сказал он, шагнув к столу.
   - Маша, - ответила девушка, протягивая руку, но спохватилась и отрекомендовалась полностью: - Мария Николаевна Пашкова.
   - Очень приятно, - галантно проговорил черноволосый и тоже подошел к столу: - Федор Котлов.
   Она опять ответила:
   - Мария Николаевна Пашкова. Обменявшись рукопожатием, Федор решил, что поскольку напряжение снято, можно располагаться как дома. Он сделал шаг к деревянной койке и, намереваясь поставить на нее чемодан, завернул край хрустящей простыни.
   - Нельзя, - вдруг строго сказала Мария Николаевна и быстрым движением поправила простыню. - Это койка для обследования больных, вы можете занести инфекцию.
   - А-а... - неопределенно протянул Федор и с комическим выражением лица повернулся к Полбину, как бы прося защиты.
   Тот молча поставил свой чемодан к стене, у самой двери. Сняв шинель, он аккуратно вывернул ее наизнанку и положил на чемодан.
   - Не бойтесь, не пачкает, - проговорила девушка, увидев, что Полбин проверил, не появились ли на воротнике шинели следы известки. В доказательство она быстро мазнула по стене рукой и показала чистую розовую ладошку.
   Котлов тоже разделся и держал шинель в руках, не зная, куда ее положить.
   - А стульев у вас не бывает? - спросил он.
   - Сейчас дам, извините, - спохватилась Маша.
   Из коридора она принесла два венских стула с плетеными сиденьями.
   - Садитесь и доставайте свои путевки. На столе лежала раскрытая толстая книга. Страницы ее были придавлены большим красным яблоком со свежим надкусом. Маша закрыла книгу, оставив яблоко на месте как закладку, и отодвинула на край стола. От резкого движения дрогнул и зашелестел пучок бессмертников в граненом чайном стакане.
   - В порядке? - улыбаясь, спросил Котлов, когда Пашкова пробежала глазами путевки.
   - Не совсем... - она взяла по одной бумажке в каждую руку и через стол протянула их Полбину и Котлову, сидевшим напротив.
   - Печать забыли поставить? Нам далеко возвращаться...
   - Нет, не печать. Вы просто не туда попали.
   - Как не туда? - встрепенулся Полбин и полез в боковой карман френча за спрятанной уже путевкой.
   В голосе его был такой неподдельный испуг, что девушка не удержалась от смеха.
   - Нет, нет, к нам. Только у нас стационар, а вам нужно в филиал.
   - А где же этот филиал?
   - Здесь. Около самой Десны. В доме губернатора.
   - Какого губернатора?
   - Бывшего, конечно. Этот дом все еще так называют. Любой мальчишка покажет.
   - Разве это далеко?
   - Километра два будет.
   Полбин и Котлов молча переглянулись. Им не очень улыбалась перспектива нового путешествия по пыльным, темным улицам спящего города. Они и так уже ругались по дороге со станции: октябрь на дворе, морозно, а под ногами пыль...
   - Положение хуже губернаторского, - низким басом сказал Федор и красноречиво зевнул.
   - Нет, Мария Николаевна, мы от вас никуда не уйдем, - решительно сказал Полбин.
   - Да я уж вижу, - с притворным вздохом произнесла Маша, опять рассмеялась и поднялась со стула, положив руки в кармашки халата.
   Котлов тоже встал и сделал вид, что направляется к койке.
   - Ложусь для обследования, - сказал он. - До утра. Раздеваться как - до пояса?
   - Шутки в сторону, - с прежней строгостью оборвала его Маша. - Сейчас я вас устрою. Открыв дверь в коридор, она громко сказала:
   - Степановна! В четвертой сегодня белье сменяли?
   - А вже ж, - донесся ответ.
   - И полотенца?
   - Та все, как есть.
   - Идите, товарищи, вас проводят в комнату. Утром пойдете в филиал. А к нам будете ходить на процедуры, если понадобится.
   Поднимаясь в сопровождении Степановны на второй этаж, Котлов и Полбин обменивались впечатлениями.
   - Самостоятельная, однако, - говорил Федор, зевая уже по-настоящему. - Как это там написано - "чертова" что ли? Смешное слово.
   - Да, характер просматривается, - рассеянно ответил Полбин. Сидя за столом в комнате "чертовой", он успел заметить название произведения, которое читала Маша: "Размышления у парадного подъезда". Это был однотомник Некрасова, стихи которого Полбин очень любил.
   Глава VI
   В первые же дни своего пребывания в "инфизмете" Полбин и Котлов пришли к заключению, что место для отдыха было выбрано удачно. Они пользовались полной свободой и являлись в "дом губернатора" только в "часы принятия пищи", как выражался Котлов. Остальное время уходило на осмотр города и его достопримечательностей.
   Погода благоприятствовала этому. Стояли сухие морозные дни. Собственно, морозы были по ночам, а днем светило солнце, пролетки поднимали на улицах желтую пыль, и только блестящий ледок у водоразборных колонок напоминал о том, что лето прошло.
   Во время прогулок роль проводника брал на себя Котлов. Вызывая легкую зависть у Полбина, он свободно говорил об истории города, о том, что в одиннадцатом веке черниговские князья во главе с Игорем Святославичем участвовали в походе против половцев; о том, что в этом городе жил и работал знаменитый украинский писатель Коцюбинский - его могилу Федор показал в первый же день; о том, что с Черниговом связана боевая слава украинского Чапаева Николая Щорса...
   Слушая товарища, Полбин не раз вспоминал Вольскую теоретическую школу, в которой четыре года назад началась их дружба. Придя в школу после службы в Богунском стрелковом полку со званием командира взвода запаса, Иван Полбин не мог не чувствовать себя старшим в окружении курсантов, которые, как правило, были моложе его по годам и не имели жизненного опыта. Друзей он всегда выбирал осторожно, а тут еще его назначили старшиной школы. Надо было всем говорить "вы", не допускать сближения, которое могло быть истолковано как панибратство с подчиненными.
   Но за плечами Полбина, кроме службы в армии, было еще несколько лет комсомольской работы в деревне, работы избачом, секретарем ячейки, секретарем волостного комитета комсомола. Живой и общительный по характеру, он присматривался к курсантам, ища среди них будущего друга, с которым можно делить не только пайковый армейский хлеб, но и все радости и огорчения. И как все люди, нелегким трудом добывавшие знания, он искал друга, который в чем-то был бы выше, у которого можно было бы чему-то научиться, что-то взять, а не только отдавать свое.
   Так судьба свела его с Федором Котловым. Однажды в выходной день они вместе отправились в городской отпуск. Посмотрели на дневном сеансе картину "Броненосец Потемкин" и не спеша пошли домой, в часть.
   Дорогой Федор стал рассказывать о восстании на Черном море, о Вакулинчуке, о том, как непокорный "Потемкин" ушел в Констанцу и был выдан царским властям. Многих подробностей, о которых говорил Котлов, в картине не было. Полбин, глядя под ноги, внимательно слушал.
   В узком переулке из-за забора выскочил мальчишка с самодельным луком в руках. Он натянул тетиву, пустил стрелу и попал в окно деревянного дома, стоявшего напротив. Зазвенело стекло, мальчишка бросился наутек.
   Котлов в три прыжка догнал его и отобрал лук.
   - Слушай меня внимательно, - начал он торжественным голосом, загнав мальчишку в угол между забором и стеной дома и не давая ему уйти. - Слушай. Лук - это оружие древних. Но лук есть простейший механизм, имеющий деформируемую упругую деталь (он натянул и отпустил тетиву), в которой накапливается энергия, преобразующаяся в этом механизме в кинетическую энергию стрелы...
   Мальчишка обалдело смотрел на высокого военного и не знал, зареветь ему тотчас же или еще подождать. А Котлов, не меняя интонации, продолжал:
   - Кинетическая энергия, как ты сам это сейчас видел, в условиях населенного пункта может принести разрушения. Для тебя это кончится надранными ушами или поркой. Поэтому лучше уничтожить оружие разрушения.
   С этими словами он взял лук за концы, сломал его и бросил через забор. Мальчишка с ревом нырнул в калитку, и как раз во-время, так как минутой позже он был бы схвачен женщиной, выбежавшей из дома, в котором разлетелось стекло.
   - Скрылся в неизвестном направлении, - серьезно сказал Котлов женщине и неторопливо зашагал по улице.
   - Слушай, откуда ты все это знаешь? - смеясь, спросил Полбин.
   - Что?
   - Да вот о преобразовании энергии. Ведь это правильно - насчет лука?
   - Правильно. Я в механическом техникуме учился. Оттуда по спецнабору взяли.
   Вскоре после этого койки Котлова и Полбина оказались рядом. Позже выяснилось, что они оба любят стихи Некрасова, а из прозаиков, классиков прошлого века, всем остальным предпочитают Гоголя.
   Премудрости авиационной науки они тоже постигали вместе.
   Полбин обогнал товарища в практике полетов. Он раньше освоил высший пилотаж на учебном самолете, раньше вылетел на Р-1. Но не переставал завидовать разносторонности познаний Федора и втайне дал себе обещание догнать его.
   Когда все памятники Чернигова были осмотрены и друзья некоторое время решили посвятить "чистому" огдыху, то-есть лежанию на койках, Полбин нашел библиотеку и притащил в палату стопку книг. У него не было привычки читать лежа. Он клал книжку на тумбочку, садился на краешек кровати и так проводил по нескольку часов сряду.
   Федор без него два раза ходил в кино, побывал в местном театре и однажды сказал Полбину:
   - Встретил сегодня Машу Пашкову. О тебе спрашивала.
   - Ну? - оторвался от чтения Полбин.
   - Да, да. А где это ваш товарищ, говорит, почему не видно?
   - Выдумываешь.
   - Нет, правду говорю. Мы прошлись из кино до ее дома, она возле почты живет. Интересовалась, страшно ли летать и кто из нас лучше летает. Я ей про твой опыт с Буловатским рассказал.
   - Это зачем же? - Полбин закрыл книгу и недовольно посмотрел на Федора.
   - Да так, к слову пришлось. Она сразу поняла, в чем дело. "Выбросить ручку, - говорит, - это все равно, что в автомобиле на полном ходу руль снять, правда?" Смышленая девушка, правильно суть дела схватила.
   - Зря ты об этом рассказал, - продолжал хмуриться Полбин.
   - Ничего, она Рубину не доложит. Пойдем забьем козла, что ли?
   До ужина они играли в домино. А на другой день Полбин с утра надел полную форму и долго, до полного сияния надраивал сапоги.
   - Куда собрался? - удивился Котлов, сидевший на кровати с книгой в руках.
   - В стационар. Врач дал предписание па процедуры.
   Говоря это, Полбин отвернулся от Федора и стал усиленно смотреть в оконное стекло, проверяя, хорошо ли завязан галстук.
   - Какие процедуры, Иван? Ты что, болен, что ли?
   - Может быть, болен. Душ Жарко прописали. Котлов захохотал, откинулся к стене, больно ушиб затылок и, потирая его рукой, оказал поучительно:
   - Не Жарко, а Шарко, во-первых. Это по фамилии одного французского врача, он еще Герцена когда-то в Париже лечил. А во-вторых, эта процедура для тех, у кого нервы.
   - Значит, и у меня нервы, - ответил Полбин и, не оборачиваясь, вышел из комнаты.
   - Бывают души, от которых становится жарко! - со смехом крикнул ему вслед Котлов.
   Оставшись один, Федор погрузился в размышления. "Надо систематизировать факты", - сказал он себе. А факты были такие. В первый же вечер, когда они по ошибке попали в стационар и Степановна устроила их в просторной комнате на втором этаже, Иван сказал, что ему еще не хочется опать и спустился вниз. Вернулся он через полчаса с однотомником Некрасова и двумя крупными яблоками в карманах френча. "В них много железа, фосфора и витаминов", - сказал он, вручая одно Федору. Утром встал рано и пошел к Маше спросить, нет ли у нее почтовой марки. Видно, успел узнать, что она живет возле почты, и хотел пройтись для уточнения адреса. Потом почти неделю никуда не выходил - значит, и себя проверял и ждал: спросят ли о нем. Характер... Но и у девушки, кажется, характер. Впрочем, Иван таких людей любит.
   - Значит, правильно я ему провозные дал, - подытожил свои рассуждения Котлов, имея в виду разговор с Пашковой и сообщенную ей весьма лестную аттестацию Полбина как летчика.
   Насвистывая "все выше и выше" Федор перекинул через плечо полотенце и пошел умываться. Проходя мимо часов в коридоре, он с удивлением отметил, что не было еще и девяти. После ночного дежурства Маша сменяется в девять. Стало быть, Иван безошибочно построил расчет времени.
   Полбин не пришел к обеду. Явился он только в сумерках. Котлов в это время играл в шахматы с учителем из Глухова, седым старичком в узком черном костюме и вышитой украинской сорочке. Быстро разделавшись с не очень сильным противником, Федор поспешил в свою комнату, где Полбин, скрипя ремнями, расстегивал портупею.
   - Ну, как душ Жарко?
   Полбин поднял глаза, и в них сверкнули искорки смеха.
   - Был разговор о полетах, - ответил он. - Ты не объяснил ей, что такое ручка управления. Она думала, что это такая маленькая, как у швейной машинки или кофейной мельницы. А я с тростью зонтика сравнил. Сейчас дождик накрапывает, потеплело.
   Он повесил ремень на спинку кровати и кивнул в сторону окна, стекла которого покрылись светлыми капельками.
   - Ага, дождь загнал, - резюмировал Котлов. - И врач и пациент попали под холодный душ...
   Полбин рассердился или только сделал вид, что раздражен.
   - Ну ладно тебе. Затвердил: душ, душ. Нравится она мне очень, понял?
   - Понял. А ты ей про свои геройские полеты рассказывал? Девушки это любят.
   - Рассказал. Как летал самый первый раз, на мельнице.