Дю Понсон. Тайны Парижа. Том 2

   Графиня д'Асти глухо вскрикнула и упала почти без чувств на руки Фульмен…
   Вечером того же дня, часов около одиннадцати, Фульмен стояла у окна своей комнаты, пылающим взглядом всматриваясь в сад графа Арлева.
   — Мне необходимо встретить тебя одну, демон, — шептала она. — Пусть борьба произойдет между нами двоими… О, я тебя хорошо узнала в прошлую ночь при луне по твоему черному платью, несмотря на густой вуаль, закрывавший твое лицо… но сегодня тебе от меня уж не ускользнуть.
   Ночь была темная, полный мрак окутывал сад, и глаза Фульмен невольно следили за полосками огня, которые отбрасывали окна домов. Она ждала, пока исчезнет этот свет. Ей пришлось прождать около часа.
   Наконец последний огонек потух, и сад погрузился в непроглядную тьму.
   «Все спит», — подумала Фульмен.
   Она закрыла окно, но не потушила свечи, которая уже догорала; молодая женщина сообразила, что не пройдет и четверти часа, как свеча потухнет сама собой.
   — Когда ты, зловещая ночная птица, скрывающаяся весь день в доме, не увидишь больше света, — прошептала она, — ты выйдешь в сад прогуляться под тенистыми деревьями и подышать чистым воздухом. Но ты встретишь там Фульмен…
   Она сбросила с себя женское платье, открыла комод, где хранились ее театральные костюмы, и достала оттуда одежду пажа; одев ее, она свернула волосы и спрятала их под небольшой шапочкой. Затем она опустила в карман прекрасный маленький кинжал с острым стальным лезвием. Можно было подумать, что Фульмен наряжается для маскарада, с целью искать приключений. Но серьезное выражение ее лица и печальный взгляд шли вразрез с элегантностью ее костюма.
   «Отправимся, — сказала она себе. — Драма покинула сцену и перешла в действительную жизнь, начнем же свою роль…»
   Она осторожно отворила дверь и на цыпочках вышла в сад. Высокая стена разделяла оба сада. В двух метрах от этой стены росло дерево, одна из ветвей которого, точно висячий мост, спускалась со стены.
   Фульмен подошла прямо к этому дереву и благодаря своему мужскому костюму взобралась на него с ловкостью мальчишки, привыкшего разорять птичьи гнезда.
   — Иной раз полезно быть танцовщицей, — сказала она. Она перелезла на ветку и, добравшись по ней до самого ствола, ступила на стену, а оттуда легко соскочила в сад. Потом она остановилась около главной аллеи, усыпанной песком, под развесистыми гранатами и с кинжалом в руке замерла в ожидании…

X

   Вечер был тихий и теплый. Ночной ветер не колыхал деревьев. С улицы не доносилось ни малейшего шума. С четверть часа Фульмен стояла неподвижно, устремив глаза на свое окно, блестевшее сквозь листву. Читатель, вероятно, уже догадался, почему Фульмен не потушила свечи: она хотела пробраться в сад графа Арлева раньше Дамы в черной перчатке, которая выходила по ночам из своей комнаты после того, как погасал последний огонек в доме графа д'Асти.
   Свеча прогорела еще несколько минут, затем пламя ее начало колебаться, вспыхнуло раза три, наконец потухло. Фульмен, все время стоявшая неподвижно, скорее угадала, чем увидала — так ночь была темна — голову, высунувшуюся из окна и прислушивавшуюся… Прошло две минуты… Фульмен снова услыхала шум. Это был шум петлей отворившейся стеклянной двери… Затем послышались легкие шаги, под которыми шуршал песок аллеи.
   Шаги были медленны, ритмичны, как шаги прогуливающегося человека, которому некуда торопиться. Они приближались к Фульмен.
   Фульмен не ошиблась: это была Дама в черной перчатке.
   Мстительница, закутанная в шаль, покинула свое дневное убежище и с упоением вдыхала свежий ночной воздух; она шла медленно, с опущенной головой, задумчивая и мрачная.
   Вдруг перед нею выросла тень, и, когда она отшатнулась и хотела уже закричать, сильная рука схватила ее за горло, а глухой голос произнес:
   — Молчи!
   В ту же минуту Дама в черной перчатке почувствовала, как острие кинжала коснулось ее шеи.
   — Молчи! — повторил голос. — Если ты хоть пикнешь, я убью тебя…
   Дама в черной перчатке попыталась было защищаться, но сильная рука не дала ей двинуться. Голос между тем продолжал:
   — Я Фульмен, и хочу покончить с тобою. Не рассчитывай на помощь. Прежде, чем успеют прибежать сюда, ты будешь лежать мертвой у моих ног.
   Фульмен взяла ее за руки и увлекла в конец сада, все еще держа над нею кинжал и готовая каждую минуту исполнить угрозу, если ее противница не исполнит ее приказаний.
   Затем она посадила Даму в черной перчатке на дерновую скамью и встала перед нею.
   — Теперь, — произнесла она, — поговорим. Дама в черной перчатке иронически рассмеялась.
   — А! — проговорила она. — Так вы Фульмен?
   — И я пришла спасти от тебя Армана.
   — Вы с ума сошли…
   — О! — продолжала Фульмен. — Теперь не время для лишних разговоров, сударыня. Мы здесь одни; у меня в руках кинжал, а у вас его нет, к тому же я сильнее вас: я — дочь народа, рука у меня твердая, и, если бы я сжала покрепче ваше горло, я бы задушила вас.
   — Дальше? — проговорила Дама в черной перчатке, спокойно усмехнувшись.
   — Ваша жизнь в моих руках, и вы не можете от меня избавиться.
   — Как видите, я об этом и не думаю. Вы хотели поговорить, давайте. Чего вы от меня хотите?
   — Армана.
   — Но, моя милая мадемуазель Фульмен! — вскричала Дама в черной перчатке, которая даже под кинжалом соперницы сохранила свое высокомерие и насмешливость. — Если бы ваш Арман любил вас, я не отняла бы его у вас.
   — Я хочу знать, кроме того, — продолжала Фульмен, раздражаясь ее презрительным и холодным тоном. — Я хочу знать, что вы здесь делаете, зачем вы прячетесь и какую непонятную цель вы преследуете.
   — Но ведь вы требуете от меня целой исповеди? — усмехнулась Дама в черной перчатке.
   — Согласна, — подтвердила Фульмен. Таинственная женщина с минуту хранила молчание, и
   Фульмен услыхала ее иронический смех.
   — Сударыня! — воскликнула вконец рассерженная Фульмен. — Берегитесь!
   — Чего, скажите, пожалуйста?
   — Если вы не согласитесь…
   — Что тогда?
   Дама в черной перчатке выпрямилась и в свою очередь смерила Фульмен взглядом. Фульмен подняла кинжал.
   — Я убью вас, — произнесла она.
   — Хорошо, я скажу вам все, — ответила Дама в черной перчатке, по-видимому, уступая угрозе.
   — Я жду… — прошептала Фульмен.
   — Но прежде чем начать свою исповедь, — продолжала Дама в черной перчатке, — надо установить равновесие между нами.
   — Что такое? — переспросила Фульмен, не поняв сразу этих слов.
   — Вы говорите, что мы одни; вы сильны — я слаба; у вас есть кинжал, а я безоружна.
   — Да, — подтвердила Фульмен.
   — Значит, моя жизнь находится в ваших руках?
   — Все это верно.
   — Но… вы любите Армана? Фульмен вздрогнула.
   — И потому, — безжалостно продолжала Дама в черной перчатке, — если вы собираетесь убить меня, то помните: Арман умрет! В тот час, когда поднимут мой труп, майор Арлев, мой раб, заколет Армана.
   Фульмен глухо вскрикнула, на что Дама в черной перчатке ответила насмешливым взрывом смеха.
   — Вы видите теперь, — произнесла она, — что я держу в руках вашу жизнь крепче, чем вы мою, так как жизнь женщины — это жизнь любимого человека, — докончила она со вздохом.
   — Вы правы, — прошептала побежденная Фульмен, склоняя голову.
   — А теперь, — продолжала таинственная женщина, вы желали моего признания, не так ли? Вы хотите знать мою тайну! Что ж! Я все скажу вам, так как я устала постоянно встречать вас на своей дороге в виде препятствия, а война, которую вы объявили мне, неравная борьба, так как вы — любовь, а я — рок!
   Дама в черной перчатке произнесла эти слова таким холодно-зловещим тоном, что даже отважная и энергичная Фульмен почувствовала в своем сердце смутный страх. Дама в черной перчатке продолжала:
   — Вы любите Армана, а он любит меня… Вы не имеете над ним никакой власти, я же сделала из него раба. Вы видите, что пытаться вырвать его у меня было бы чистым безумием и что вы погибли бы в этой неравной борьбе. Я посвящу вас в свою тайну, потому что вы отвечаете его жизнью за молчание, а когда вы выслушаете меня, то перестанете быть моим врагом и будете, как и он, повиноваться мне, — прибавила Дама в черной перчатке с убеждением. — Или, по крайней мере, перестанете мешать моим планам, как бы непонятны они для вас ни были. А теперь слушайте…
   Что ужасного и таинственного рассказала Дама в черной перчатке Фульмен в чаще пустынного сада в эту безмолвную ночь — мы отказываемся сообщить это. Но час спустя Фульмен вернулась в свою комнату бледная, дрожащая, с опущенной головой, связанная клятвой с Дамой в черной перчатке. Она поклялась молчать, даже, может быть, повиноваться.
   Графиня д'Асти была принесена в жертву судьбе.
   Пока Фульмен возвращалась к себе, Дама в черной перчатке осталась еще на несколько минут в саду, погруженная в размышления. Наконец и она вернулась домой, однако прошла не в свою комнату, а к Арману. Молодой человек спал. Она коснулась его лба рукой в перчатке.
   — Арман! — ласково позвала она.
   Арман проснулся, открыл глаза и, узнав ее, улыбнулся.
   — Милый Арман, — продолжала она ласковым голосом, садясь у изголовья молодого человека, — я хочу побранить вас.
   — Побранить меня? За что?
   — За то, что вы почти предали меня. Он вскрикнул от удивления.
   — Припомните-ка, — продолжала она, — не сделали ли вы чего-нибудь, не посоветовавшись со мною?
   — Да нет же… не знаю…
   — Вы видели Фульмен?
   Арман вздрогнул, вспомнив о свидании, назначенном ему танцовщицей, и об обещании молчать, которое он дал.
   — Разумеется, — сказал он, смутившись, — я видел ее сегодня у графини. Разве вы не потребовали этого сами?
   — Да, но разве я позволила вам соглашаться на свидание с нею?
   Арман покраснел.
   — У вас назначено с ней свидание, — продолжала Дама в черной перчатке, — завтра, в казино, и она потребовала от вас, чтобы вы не говорили мне об этом.
   — Правда, — признался совершенно растерявшийся Арман. — Но как вы узнали об этом? Кто мог сказать вам это?
   — Сама Фульмен.
   — Фульмен?
   — Да.
   — Вы… видели… ее?
   — Да, я только что от нее.
   — Как! Она здесь?
   — Нет, но она перелезла через садовую стену.
   — Оригинальная дорога!
   Дама в черной перчатке рассмеялась и сказала:
   — И знаете ли вы, что она думала сделать в «нашем» саду?
   — Нет.
   — Она хотела убить меня. Арман вскрикнул от изумления.
   — Что делать, — продолжала молодая женщина, все еще улыбаясь. — Фульмен любит вас и… ревнует.
   — Бедная Фульмен! — прошептал Арман.
   — Но, видите ли, — продолжала Дама в черной перчатке, — она раздумала: вложила меч свой в ножны, и мы кончили с ней миром.
   — Это странно!
   — И она поручила мне передать вам, что не придет завтра в казино.
   — Почему?
   — Потому что свидание, которое она назначила, теперь бесполезно. Покойной ночи!
   И Дама в черной перчатке удалилась, оставив Армана погруженного в самые невероятные предположения по поводу этой ночной беседы с Фульмен.

XI

   Прошла неделя. В течение этого времени Арман и майор каждый день навещали графа д'Асти то вместе, то поодиночке. Когда Арман являлся один, он оставался более часа у постели больного, конечно, не ради последнего. Граф был не более как предлогом для его посещений.
   Госпожа д'Асти каждый раз краснела и смущалась, когда в передней раздавались шаги молодого человека, и вся кровь приливала у нее к сердцу. Но это смущение продолжалось недолго. Вскоре глаза ее начинали блестеть от радости. Графиня любила Армана. Она принуждена была признаться себе в этом и не имела сил бороться долее, хоть и пробовала. Тщетно старалась она казаться холодной, сдержанной, почти высокомерной относительно молодого человека. Чувство одерживало верх над рассудком, а взгляд выдавал напускную строгость и холодность.
   У графини была поверенная, которой она во всем призналась, — Фульмен, и последняя, в силу таинственного соглашения, вынуждавшего ее к молчанию, не могла крикнуть ей: «Берегитесь! Арман не любит вас… и вы жертва гнусной комедии!».
   Что касается графа д'Асти, то протекшая неделя была для него сплошным ужасом. Он ежедневно видел Армана, и каждый визит молодого человека был для него настоящей пыткой. Этот человек, который не мог говорить, которому запрещено было всякое резкое движение, не имел другого средства выражать свои желания и чувства, кроме взглядом, но этот взгляд был необычайно красноречив, и все душевные движения отражались в нем.
   Госпожа д'Асти и Фульмен не отходили от его изголовья, но вопрос — являлось ли это ради него одного? Арман приходил аккуратно около двух часов и оставался часов до четырех или пяти. И раненый видел, как молодой человек и графиня обменивались взглядами, поочередно опуская глаза, краснели, смущались и играли наивную комедию любви.
   Рана графа, начавшая, по словам доктора, было заживать, через несколько дней воспалилась, и у раненого снова началась лихорадка. Душевные страдания, испытываемые им, осложнили его положение. Однажды вечером лихорадка была так сильна, что у больного начался бред и он перестал сознавать, что происходит вокруг него. Как раз в эту минуту явился Арман в сопровождении майора. Фульмен не было…
   В эту минуту, когда входили оба посетителя, графиня была одна около мужа и давала ему успокоительное лекарство. Хотя граф д'Асти и до того плохо себя чувствовал, но бред начался у него лишь с появлением Армана.
   — Графиня, — сказал майор Маргарите, — мне знакомы эти пароксизмы лихорадки; я сам испытал их после одной серьезной раны. Они появляются дней через пятнадцать после полученной раны и проходят сами собой, если больного оставляют в полном покое. Как бы мы тихо ни сидели, но одного нашего присутствия достаточно, чтобы поддержать нервное возбуждение больного, которое прекратится, как только господина д'Асти оставят одного.
   Граф Арлев встал, сделав Арману знак последовать его примеру. Все трое перешли в соседнюю комнату. Через несколько минут под предлогом визита к одному австрийскому генералу майор откланялся, попросив графиню задержать у себя Армана на час или на два. Графиня д'Асти, оставшись наедине с Арманом, дрожала; она чувствовала, что ее охватывает слабость и борьба невозможна.
   Арман, твердо помня свой урок, несколько минут после ухода майора молчал, притворившись смущенным, даже робким; затем он набрался храбрости и осмелился взять руку графини.
   Графиня задрожала еще сильнее, но не отняла руки. Тогда Арман отважился встать на колени. Она подавила крик.
   — Что вы делаете? — прошептала она.
   — Я люблю вас… — проговорил Арман.
   Госпожа д'Асти хотела подняться, вырвать у него свою руку, бежать… Но силы покинули ее, и магические слова «Я люблю вас», сказанные молодым человеком взволнованным голосом, заставили ее окончательно потерять голову.
   — Уходите! — сказала она. — Уходите! Ради Бога!
   Арман встал, поцеловал в последний раз ее руку и медленно вышел.
   Госпожа д'Асти залилась слезами от стыда при мысли, что она, повинуясь голосу сердца, выслушивала признания Армана в двух шагах от постели, где лежал в агонии человек, имя которого она носила и которому она простила все. Когда Фульмен, которая, без сомнения, уезжала в это время по приказанию Дамы в черной перчатке, вернулась домой после продолжительной прогулки в карете, она застала госпожу д'Асти почти без чувств.
   — Ах, дорогая, — прошептала графиня, беря руки Фульмен и сжимая их, — он должен уехать, или я погибла!
   Ужас так ясно выразился в словах графини, что Фульмен была растрогана до слез.
   «Бедная женщина! — сказала она себе. — Как она его любит!»
   Графиня тотчас же написала Арману следующую записку.
    «Друг мой!
    Если вы меня действительно любите, то уезжайте или бегите от меня. Мой умирающий муж обязывает вас к этому, а я на коленях умоляю вас
    Маргарита».
   Графиня вручила это письмо Фульмен, которая взялась доставить его молодому человеку; затем графиня прошла в комнату мужа и застала его лежащим без чувств. Быть может, он слышал, как молодой человек говорил его жене «Я люблю вас».
   Фульмен отправилась к майору. В этот раз ее приняла сама Дама в черной перчатке. Тот, кто присутствовал при первом свидании этих двух женщин, когда они вызывающе смерили одна другую с головы до ног, а затем видел их у постели умирающего Гектора Лемблена и во время ночной сцены в саду, когда Фульмен хотела поразить кинжалом свою соперницу, был бы удивлен, увидав, что танцовщица с почтительной боязнью поклонилась Даме в черной перчатке.
   — А! — сказала Дама в черной перчатке, протягивая руку, чтобы взять письмо. — Она пишет ему?..
   — Да.
   — Зачем?
   — Чтоб он уехал.
   — Это невозможно. Арман останется, и она снова увидит его.
   — Ах! Неужели у вас нет к ней жалости, — с мольбою в голосе сказала Фульмен.
   — А ко мне у них была жалость! — ответила Дама в черной перчатке.
   — О! Будьте неумолимы к нему, у меня не хватит мужества защищать его… но… она!
   — Вам известно, что с того часа, как граф умрет, она будет мне безразлична. Если Арман действительно любит ее, он может жениться на ней.
   — Ах, — вздохнула Фульмен, — вы знаете, что он не любит ни графиню, ни меня…
   — Он любит меня, не так ли?
   — Увы!
   Мстительница, которую ничто не могло тронуть, почувствовала внезапное волнение. Она взяла руку Фульмен и сжала ее в своих руках.
   — Слушайте! Если я когда-нибудь буду в состоянии излечить Армана от его любви ко мне, то сделаю это ради вас… у вас благородное сердце!..
   И Фульмен увидала, как в голубых глазах этой неумолимой женщины блеснули слезы.
   «Ах! Как она, должно быть, любила!» — подумала актриса.
   Фульмен вернулась к графине.

XII

   На следующий день в доме графа д'Асти была назначена консультация врачей. Консультантами были следующие лица: во-первых, известный парижский хирург, приехавший в Баден три или четыре дня назад; затем австрийский военный хирург, которого пригласили из Раштадта, где стоял австрийский гарнизон; наконец, двое баденских докторов, весьма известных, которые пользовали графа с самого начала его болезни.
   — Господа, — сказал один из них, — рана, сначала нетяжелая и которая, как нам казалось, не должна была иметь других дурных последствий, кроме неизбежной потери голоса, в течение недели понемногу заживала. Лихорадка исчезла, края раны сблизились, пациент чувствовал себя хорошо и ночью спал по нескольку часов спокойно и не просыпаясь. Мой уважаемый коллега и я признали даже возможным в хорошую погоду и когда дневной жар немного спадает разрешить переносить графа на террасу.
   Пока немецкий врач говорил, французский доктор и австрийский хирург внимательно исследовали больного.
   — Действительно, — сказал доктор после долгого размышления, — странно, что состояние больного ухудшилось, вместо того, чтобы пойти на улучшение, и что он каждый вечер подвергается жестоким пароксизмам лихорадки, доходящим до бреда, тогда как рана его находится на пути к заживлению.
   Он повернулся к графине, которая присутствовала на консультации, и сказал ей:
   — Я начинаю думать, сударыня, что нервное возбуждение, в котором находится теперь граф и которое продолжается почти без перерыва, зависит скорее от какой-нибудь другой причины, чем от раны.
   Графиня дрожала под взглядом доктора.
   — Очевидно, — продолжал последний, — на него что-то очень сильно повлияло.
   — Однако… доктор… — пробормотала графиня, — мой муж окружен вашими заботами… нашей привязанностью…
   — Нет ли у него какой-нибудь тайной печали или серьезного душевного недуга?
   — Однако, — возразил немецкий врач, который, сам того не сознавая, вывел графиню из затруднительного положения, — если допустить ваше предположение, доктор, то как объяснить спокойствие и хорошее состояние духа больного в течение первых восьми дней, хорошее настолько, что оно даже оказало благотворное влияние на состояние его раны.
   — Кто знает, — возразил доктор, отстаивая свое мнение, — возможно, что потрясение случилось именно по истечении этих восьми дней.
   — О, — возразил немецкий врач, — этого нельзя допустить! Графиня не покидала ни на минуту комнаты своего мужа. Она может подтвердить это…
   Доктор бросил взгляд на графиню д'Асти. Бледность молодой женщины навела его на мысль о существовании каких-то обстоятельств, раскрывать которые он не считал себя вправе, и он перестал настаивать.
   Доктора начали совещаться о новом способе лечения, прописали рецепты и удалились.
   Несколько минут спустя после их ухода пришел граф Арлев, на этот раз один. Графиня д'Асти, услыхав звонок у входной двери, задрожала и только тогда вздохнула свободно, когда увидала, что дверь спальни затворилась за майором.
   Майор поклонился графине и подошел к раненому. Граф д'Асти находился со вчерашнего дня в самом печальном состоянии. Он то впадал в страшный бред, то им овладевало какое-то физическое оцепенение и он закрывал глаза. С тех пор, как между Арманом и графиней возникли новые отношения, сознание к нему не возвращалось.
   Увидав майора, он, по-видимому, начал понемногу связывать нить событий и припоминать происшедшее. Одно мгновение он проявил даже как бы ужас и начал искать глазами лицо, которое он привык видеть являющимся вместе с майором.
   Потом этот ужас исчез, когда он убедился, что этого лица нет.
   Граф Арлев долго и с сосредоточенным вниманием смотрел на больного.
   — Сударыня, — сказал он наконец тихо графине, — я долго колебался, сказать ли вам свое искреннее мнение о печальном положении, в котором находится граф.
   — Говорите, — ответила графиня дрожащим и глухим голосом.
   — Но при настоящем положении вещей, — продолжал майор, — я уже не могу молчать.
   — Я ко всему приготовилась, граф.
   Графиня произнесла это с волнением, которое показало майору, что она все простила своему мужу. Майор продолжал:
   — Граф д'Асти ранен серьезно, может быть, даже смертельно, сударыня.
   Слезы покатились по щекам Маргариты де Пон.
   — Но, может быть, есть еще средство спасти его.
   — О, говорите, говорите! — вскричала графиня порывисто. — Он столько выстрадал!
   — Это средство состоит в том, — продолжал майор, — чтобы привести к нему нового врача.
   — Который его спасет, не правда ли?
   — Может быть…
   — О, скорее, скорее! Где он? Не нужно ли за ним сходить?
   — Этот врач женщина…
   — Женщина?
   —Молодая русская дама, историю которой я должен вам рассказать для того, чтобы объяснить вам, как я познакомился с нею…
   Графиня д'Асти впилась глазами в лицо майора.
   — Говорите, граф, говорите! — вскричала она.
   — Около двух лет назад, — начал майор, — я служил на Кавказе. Под моим начальством находился молодой офицер, граф***, женатый на молодой женщине, родившейся в южной России, около Одессы. У молодой графини служила кормилица-цыганка. Эта цыганка была посвящена в некоторые тайны восточной медицины, которая, как вам, вероятно, известно, основывается отчасти на применении разных простых и ароматических растений. Она оставила своей госпоже несколько рецептов, в особенности против всевозможных застарелых повреждений и самых тяжелых ран.
   — Ах! — воскликнула графиня. — Она спасет моего мужа, не правда ли?
   — Я надеюсь…
   — Но где же она?
   — Подождите немного, — сказал майор, улыбаясь, — последняя кампания на Кавказе, в которой я участвовал, была чрезвычайно кровопролитна. Черкесы нападали на нас под прикрытием разных окопов и засек, и при каждой стычке мы теряли много людей. Молодая графиня захотела последовать за своим мужем и сопровождала его всюду, леча его раны своими таинственными средствами.
   — И они… помогали?
   — Почти всегда, причем в трех или четырех таких случаях, когда наши врачи отказались от лечения.
   — И… эта дама?
   — Она со вчерашнего дня находится в Бадене. Если вы желаете, я приглашу ее сюда немедленно.
   — Если я пожелаю?.. Я молю вас об этом! — воскликнула графиня. — О, пойдите, упросите ее прийти!
   Майор встал, поцеловал руку графине д'Асти и вышел. В эту минуту в спальню вошла Фульмен. Графиня бросилась к ней на грудь, передала ей свой разговор с майором и прибавила:
   — Ах, по крайней мере, я одна только буду страдать!
   «Бедная женщина, — прошептала про себя Фульмен, — если бы ты знала, какая судьба ожидает тебя!».
   Около часу спустя у ворот дома графа д'Асти остановилась карета, и из нее вышли майор и молодая женщина. Как читатель уже, конечно, догадался, это была Дама в черной перчатке.
   Она твердыми шагами вошла в дом под руку с майором. Графиня спустилась почти до конца лестницы, чтобы встретить ее. Фульмен была вместе с нею и ничем не выдала себя при встрече с Дамой в черной перчатке. Она только слегка опустила глаза, не выразив ни малейшего удивления. Воля мстительницы тяготела над нею так же, как и над Арманом.
   Что же касается графини, то она никогда не видала Дамы в черной перчатке и заметила только, что предполагаемая русская дама обладала жестокой, почти роковой красотой. И ей представилось, что высокомерная строгость Дамы в черной перчатке свидетельствует о возвышенной душе и разуме и что она принесет ее мужу выздоровление.