Несмотря на широковещательные объявления, помещавшиеся ежегодно на четвертой странице бельгийских и немецких газет и представлявшие Гамбург в воображении туристов и игроков дивным уголком, столица ландграфства не произвела своим видом ни малейшего впечатления на джентльмена и его секретаря.
   Земля была покрыта снегом, а длинная вереница домов, составлявших главную улицу города, показалась ему безлюдной. Только по правой стороне он заметил громадное здание, на фронтоне которого было написано «Казино».
   Тридцать человек в черных сюртуках и белых галстуках, которых можно было принять за факельщиков похоронной процессии, разговаривали у входа. Было пять часов вечера, и минотавр отдыхал, в то время как его жертвы обедали, разбредясь по харчевням, которые гамбургская публика величает названием гостиниц.
   Весело беседовавшие люди, которых заметил барон, были служителями этого нового божества. Веяло холодом и осенним леденящим ветром от их спокойного разговора по поводу последнего самоубийства, совершившегося в дверях храма.
   Почтовая карета джентльмена остановилась у входа в отель «Орел» и произвела переполох среди служащих этой лаборатории отравителей.
   Действительно, зимою мало видно почтовых карет в Гамбурге, и немногие из аристократов-игроков приезжали туда; но зато там можно было встретить в это время обанкротившихся коммерсантов, сыновей разорившихся семейств, немало профессоров игры и несколько обедневших падших женщин с Итальянского бульвара и из квартала Бреда, которые, после того, как их кавалеры, проиграв последний мундир, застрелились, поступили на негласную службу к администрации игорных домов.
   Сэр Артур Кин произвел прекрасное впечатление, войдя в столовую гостиницы. Сев за стол, он очутился рядом с одной из несчастных созданий, которые разыгрывают там роль сирен за жалованье в двести франков в месяц и с грустью мечтают о милом Париже, о Мабиле, о Ранелэ и о своем Октаве, который в солнечные дни ездил верхом в жилете ярко-желтого цвета.
   — Милорд не говорит по-французски? — спросила она барона, взглянув на него.
   Без сомнения, бедная девушка прибавила мысленно, обратившись к нему с этим вопросом:
   «Господи! Какой он урод; но если бы он вздумал увезти меня отсюда, вырвать из этого ада, где в один час могут у двадцатилетнего поседеть волосы, то я полюбила бы его и преклонилась бы перед ним…»
   И так как барон поклонился ей, по-видимому, не поняв ее, то она повторила свой вопрос.
   Барон поклонился еще раз, а секретарь его ответил за него:
   — Милорд не знает французского языка, сударыня.
   Де Мор-Дье, преобразившийся в баронета и разжимавший зубы только в то время, когда ел, не проронил ни слова и последним вышел из-за стола.
   — Вот, — сказал один из игроков, — англичанин, который сегодня вечером может сорвать банк. Он принадлежит к числу тех, которые магнетизируют карты.
   — У него, вероятно, туго набит бумажник, — прибавил другой.
   — А я, — сказал третий, — держу пари, что через два дня он будет мертв. Печать несчастия лежит у него на лице.
   Барон услыхал эти слова и вздрогнул. Но он не повернул головы и с наслаждением вдыхал аромат кофе, который ему только что подали, и дым сигары, которую он курил.
   Скоро столовая совершенно опустела. За столом оставались только баронет сэр Артур Кин и красивая женщина полусвета, сидевшая, задумавшись, и игравшая зубочисткою рисовыми зернами, лежавшими у нее на тарелке.
   Молодой секретарь ушел распорядиться относительно помещения своего патрона.
   Тогда де Мор-Дье шепнул на ухо бедной изгнаннице на превосходном французском языке:
   — Вы здесь много веселитесь?
   Она с удивлением посмотрела на него, так как была убеждена, что он ни слова не знает по-французски. Но барон улыбнулся и приложил палец к губам.
   — Тс! — сказал он тихо. — Я француз только для вас!..
   Искра радости блеснула в глазах современной Магдалины.
   — Ах! — вздохнула она. — Вы француз?
   — Да.
   — Парижанин?
   — Да.
   — И вы приехали… играть?
   Этот вопрос она задала крайне взволнованным голосом.
   — Может быть… Но успокойтесь, я счастлив в игре… Она печально покачала головой.
   — Все являющиеся сюда, — прибавила она, — приезжают с этой мыслью.
   — А когда уезжают…
   — О! — вздохнула молодая женщина. — Уезжают не все! Бывает, что здесь и умирают… как Альфред… — прибавила она чуть слышно, и слезы показались на ее глазах.
   — Какой Альфред?
   — Молодой человек, которого я любила.
   — Он… умер?
   — Уже три месяца назад; мы все потеряли: его пятнадцать тысяч франков дохода, мою парижскую мебель, драгоценные вещи, часы — все пропало; тогда Альфред нашел, что жить глупо…
   — И покончил самоубийством.
   — Нет, его убили. Однажды вечером он вернулся в гостиницу, после того как закрыли рулетку, и сказал мне: «Дитя мое, у нас не осталось ни гроша, но я устроил твое дело с минотавром. Тебя оставят как заманку, ты будешь получать сто франков в месяц».
   «А ты?» — вскричала я.
   «Что касается меня, то я тоже устроился, — сказал он. — Я не решаюсь на самоубийство, и потому придумал покончить с собою посредством дуэли. Я дерусь завтра. Мой противник превосходно дерется, а я никогда не брал шпаги в руку; я скоро покончу свои счеты с жизнью».
   — И он был убит? — прервал барон, заметив сильное волнение бедной девушки.
   — Увы! Да, сударь.
   — Кем?
   — Виконтом де Р. Барон вздрогнул.
   — Ах! — сказал он. — Кажется, я его знаю…
   — О, негодяй! — это была не дуэль, а убийство.
   Де Мор-Дье взял за руку молодую женщину и сказал ей нежно:
   — Дитя мое, хотите вы вернуться в Париж?
   — Ах, если бы я только могла! — вздохнула она. — Париж! О! Это рай, отечество, земля, где живут, любят, забывают всякое горе… Париж! Молчите, не говорите мне о Париже, сударь, потому что день и ночь я мечтаю о нем; я плачу и чувствую, что умру здесь, в этой снежной стране, среди профессиональных игроков, забывающих за игрой весь мир.
   — Хорошо, — сказал барон, — от вас будет зависеть вернуться в Париж.
   — С вами? — радостно вскричала она.
   — Может быть, со мной, а может быть, и нет…
   — Что же прикажете мне сделать? О, Господи!
   — Ничего или почти ничего. Вы представите меня сегодня вечером виконту де Р. как задушевного друга бедного Альфреда, которого он убил и которого вы оплакиваете теперь.
   Она с изумлением посмотрела на мнимого англичанина.
   Но барон продолжал:
   — У меня есть предчувствие: я буду счастлив в игре и сорву банк шесть раз подряд, если убью кого-нибудь на дуэли.
   — И вы хотите?..
   — Убить виконта. Тс! Меня зовут здесь баронетом сэром Артуром Кином; не забудьте, что я говорю только по-английски. Идите в казино, сядьте у стола в комнате, где играют в «trente-et-quarante»; если виконт там, то подождите меня.
   Молодая женщина встала, надела свою помятую шляпу, накинула на плечи вылинявшую шаль и вышла из столовой. Барон продолжал курить и пить кофе.

XL

   Час спустя стол «trente-et-quarante» в большой зале казино был окружен бесчисленным множеством играющих.
   Один русский, приехавший накануне, ставил на самые крупные номера и понемногу опустошал свой толстый бумажник. Около него играл с необычайным счастьем еще совсем молодой человек, виконт де Р.
   Счастье в игре не покидало его ни на минуту после его отъезда из Бадена, но оно достигло крайних пределов с тех пор, как виконт убил Альфреда, возлюбленного бедной девушки.
   На другом конце стола сидела эта самая девушка и равнодушно ставила флорины, которые ежедневно утром давал ей кассир и отчет в которых она давала каждый вечер.
   Но она не сводила полного ненависти взгляда с убийцы и выказала сильную радость, когда в залу вошел мнимый англичанин, сэр Артур Кин.
   Сэр Артур, или, вернее, барон де Мор-Дье, обратил на себя такое же внимание в зале казино, как и в столовой отеля. Лицо его, казалось, носило печать человека, которому везет в игре. При его приближении игроки раздвинулись, чтобы дать ему место.
   За исключением виконта де Р., которому везло, как всегда, и который был, по-видимому, поглощен своим счастьем, все остальные проигрывали.
   Барон поклонился, но не открыл своего бумажника и не вынул кошелька.
   «Значит, он не будет играть», — подумали сидевшие вокруг стола.
   Барон встал позади виконта де Р. и начал следить за игрой через его плечо; затем он сделал незаметный знак молодой женщине, которая тихо встала, обошла стол и приблизилась к виконту.
   В первый раз в течение часа виконт де Р. проиграл.
   Он быстро обернулся, так как почувствовал, что кто-то смотрит через его плечо.
   — Кто приносит мне несчастье? — спросил он сердито. Глаза виконта де Р. и барона де Мор-Дье встретились.
   Последний был спокоен, холоден, равнодушен.
   Глаза виконта де Р. были тусклы и тупы, как у человека, сосредоточившего все свое внимание на одном предмете.
   Де Мор-Дье, встретив этот взгляд и рассматривая это бледное лицо с впалыми глазами и отвисшими губами, подумал:
   «Вот человек, который играет единственно ради процесса игры и для которого золото безразлично. Это не живой человек, а мертвец… »
   Взглянув на барона, де Р. вздрогнул.
   «Где я видел это лицо?» — спросил он себя и прибавил вслух грубо, на что способен только игрок:
   — Сударь, вы приносите мне несчастье!
   Мнимый англичанин продолжал спокойно смотреть на него и молчал.
   — Господа, — сказал банкомет, — продолжайте играть.
   — Ставлю на черную, — вскричал виконт, не дождавшись ответа англичанина и вернувшись к игорному столу.
   Банкомет разложил карты и сказал:
   — Восьмерка, красные выиграли…
   Виконт стукнул кулаком по столу и снова обернулся к де Мор-Дье, невозмутимому в своей британской холодности.
   — Милорд, — сказал он ему, — вы приносите мне несчастье; я уже имел честь сообщить вам об этом.
   — О-о! — протянул сэр Артур с видом человека, который ничего не понимает из того, что ему говорят.
   Затем он слегка подмигнул молодой женщине, сидевшей рядом с ним. Та поняла.
   — Господин виконт де Р., — сказала она, — позвольте мне представить вам сэра Артура Кина, баронета, близкого друга Альфреда Мейрана, которого вы убили.
   Виконт вздрогнул, бросил карты и отступил назад, точно он предчувствовал, что получит вызов.
   Тогда молодая женщина протянула к нему руку и указала на него мнимому англичанину.
   — Yes! — сказал тот.
   В ту же минуту он снял перчатку с одной руки и прикоснулся ею покрасневшей щеки виконта.
   — Альфред — друг мне… — добавил он, — я убью вас. Эти слова были сказаны громким голосом и произвели такое сильное волнение в игорной зале, что банкометы прекратили игру и беспокойно переглянулись между собою.
   Этот вызов отрезвил виконта де Р. от опьянения, которое на него производила игра.
   Он собрал золото, разложенное на игорном столе, и положил его себе в карман, затем обернулся к Мор-Дье, которого он, как и все, принял за англичанина.
   — Милорд, — холодно сказал он ему, — я к вашим услугам.
   Мнимый баронет наклонился к своему секретарю, который все время, пока они были в казино, не отходил от него.
   Секретарь перевел англичанину слова виконта.
   — О, yes! — ответил он.
   Он вышел из игорной залы, виконт последовал за ним.
   Несколько любопытных вышли вслед за ними, остальные продолжали играть, а банкомет начал вновь тасовать карты, нисколько не смутившись происшедшим инцидентом.
   Англичанин остановился в маленькой зале, где играли в вист, и при помощи своего переводчика сказал виконту:
   — Сударь, я был другом Альфреда и приехал из Константинополя единственно для того, чтобы убить вас.
   — Я готов драться, — сказал виконт. — Завтра утром, если вам угодно.
   — Нет, сейчас же.
   — Это немного трудно, — ответил виконт. — Полиция будет следить за нами и не даст нам выехать из города.
   — Мы будем драться при закрытых дверях…
   — Где?
   — В отеле, в моей комнате.
   Виконт отступил назад и с удивлением посмотрел на англичанина.
   Последний прошептал: «Эксцентрик!»
   Это слово положило конец всяким вопросам.
   Мнимый баронет, признаваясь в своей эксцентричности, оправдывал свой оригинальный вызов и желание, еще более оригинальное, драться в комнате гостиницы.
   — Ну, что ж! — сказал виконт. — Так как оскорблен я, то право выбора оружия принадлежит мне.
   Секретарь перевел.
   — О, yes! — согласился англичанин.
   — Есть у вас секунданты?
   — Нет.
   Сказав это, де Мор-Дье оглянулся вокруг и поклонился двум молодым людям, которые играли в шахматы и прервали свою игру, чтобы послушать, чем кончится разыгравшаяся ссора.
   Англичанин сказал несколько слов своему секретарю. Тот подошел к молодым людям.
   — Господа, — сказал он им, — многоуважаемый баронет сэр Артур Кин будет вам очень признателен, если вы согласитесь быть его секундантами, потому что он дерется с виконтом де Р.
   Столько же из любопытства, сколько и из вежливости, молодые люди поклонились в знак согласия и прекратили игру в шахматы, готовые последовать за де Мор-Дье.
   В это время виконт вернулся в большую залу и скоро вышел оттуда с двумя уже пожилыми господами, с орденами, с седыми усами и военной выправкой.
   Все шестеро направились к гостинице «Орел», которая находилась недалеко от казино, на Большой улице.
   Де Мор-Дье, прописанный в книгах отеля под именем сэра Артура Кина, занимал прекрасный номер в первом этаже. Обширная зала примыкала к спальне..
   В нее-то он и провел своего противника и секундантов.
   Две пары шпаг, лежавшие на диване, свидетельствовали, что барон приехал в Гамбург с единственным желанием драться там на дуэли.
   Секретарь зажег свечи в канделябрах, стоявших на камине, и два бра, помещавшихся по сторонам зеркала, и зала осветилась как бы для бала.
   После этого секретарь вышел.
   Виконт и де Мор-Дье начали раздеваться. Секунданты вымеряли шпаги.
   — Пожалуйте, господа, — сказал один из секундантов виконта.
   Противники скрестили шпаги и стали нападать друг на друга с одинаковым ожесточением и ловкостью. Они оба были «Друзьями шпаги» и оба знали самые тонкие приемы этой ужасной науки, при помощи которой они искали счастья.
   — Виконт, — сказал мнимый англичанин, заговорив вдруг по-французски и, видимо, рассчитывая на волнение и удивление, которое он произведет этим на своего противника, — помните вы полковника Леона?
   Де Мор-Дье рассчитал верно.
   Виконт так изумился, услышав, что человек, которого он принял за истого англичанина, вдруг заговорил с ним по-французски и произнес имя полковника, что сделал неловкий прием, вскрикнул и открыл себя для удара противника.
   Барон вытянул руку, и секунданты считали уже виконта убитым, но тот внезапно отскочил, и хотя шпага противника коснулась его, но вместо того, чтобы проткнуть ему грудь, скользнула по боку.
   — Ах, предатель! — прошептал виконт.
   Он отпарировал удар и пронзил барона насквозь. Последний был так уверен в своем ударе, что и не подумал прикрыть себя.
   Де Мор-Дье упал, пораженный насмерть.
   — Виконт, — прошептал он, — мы должны были убить друг друга. Я барон де Мор-Дье.
   — Мор-Дье! Вы? — вскричал виконт.
   — Да, — пробормотал барон, причем на губах у него выступила кровавая пена. Потом он протянул руку и указал на бумажник, лежавший на столе.
   — Это для молодой женщины, у которой вы убили возлюбленного, — сказал он.
   Виконт с ужасом смотрел на человека, который был его другом и которого он не узнал.
   — Но это невозможно! — вскричал он наконец. — Вы не барон де Мор-Дье.
   — Я был им, — ответил барон, который счел забавным умереть, произнеся себе надгробную речь.
   Губы его скривились в улыбку, и он испустил последний вздох.

XLI

   Во время похорон барона де Мор-Дье в Гамбурге банкомет произнес на его могиле следующую странную надгробную речь: «Вот первый иностранец, который умер не вследствие неудачной ставки в „trente-et-quarante“.
   Фульмен и лорд Г. находились в Париже.
   Танцовщица уже вернулась в свой хорошенький маленький отель на улице Марбеф и вела однажды вечером беседу в зимнем саду, где мы уже видели ее однажды за роскошным ужином в начале нашего романа. У нее было двое гостей, двое собеседников, как говорят, лорд Г. и Мориц Стефан. Лорд Г., серьезный и, чем-то озабоченный, как действующее лицо в мелодраме, стоял, облокотившись одной рукой на мраморный камин, а другую положил на спинку кресла Фульмен.
   Фульмен поставила свою маленькую ножку, обутую в красную атласную туфельку, на медный шар каминной решетки и погрузилась в глубокое размышление.
   Мориц Стефан, наполовину потонув в большом удобном кресле, смотрел попеременно на своих собеседников, не будучи в состоянии понять, как и для чего он очутился здесь с ними.
   Наконец танцовщица подняла голову, взглянула сначала на одного, а потом на другого и сказала:
   — Держу пари, что вы не подозреваете, ни тот, ни другой, какая причина побудила меня пригласить вас.
   Благородный лорд отрицательно покачал головой. Мориц, более общительный, ответил:
   — Вот уже десять минут, как я ломаю себе над этим голову и ничего не могу придумать.
   — Чтобы поговорить с вами об Армане. Лорд Г. вздрогнул.
   — Как! — вскричал удивленный Мориц. — В присутствии милорда?
   — Милорд — мой друг.
   — Да, — горячо подтвердил англичанин.
   — Даже… что касается Армана?
   — Разумеется.
   — Да, — подтвердил лорд Г.
   — Впрочем, — пробормотал журналист, — я видел на этом свете такие вещи, особенно в Париже, что меня ничто уже не удивит.
   — Меня также, — прибавил англичанин.
   — Мой дорогой Мориц, — продолжала Фульмен, — вы слишком романист, чтобы верить в действительность некоторых романов…
   — Черт возьми!
   — Современные писатели, — продолжала танцовщица, — по-моему, делают большую оплошность, придумывая своих героев, вместо того чтобы искать их в действительной жизни.
   — Действительная жизнь лишена поэзии…
   — Вы ошибаетесь.
   — И драмы…
   — Подобное заявление можно услыхать только от такого скептика, как вы.
   — Да, потому что единственная, абсолютная истина заключается в сомнении, — смеясь, сказал журналист.
   Фульмен пожала плечами и продолжала:
   — А если я вам расскажу ужасную и поразительную историю из действительной жизни, которая случилась вчера, сегодня, продолжится и завтра, две-три отдельные страницы которой знает лорд Г., вы же не знаете совсем, а я, напротив, знаю от начала до конца, и за достоверность ручаюсь клятвой, какую бы вы ни потребовали у меня…
   — Честное слово! — вскричал Мориц Стефан, скептицизм которого поколебался убедительным тоном танцовщицы. — Я готов вам верить!
   — Итак, — продолжала Фульмен, — около восьми, может быть, даже десяти лет назад в Париже жил человек, который был, по всей вероятности, смел, умен, словом, герой какого-нибудь романа. Этот человек однажды открыл книгу, известный роман Бальзака «История тринадцати», и, натолкнувшись там на блестящую мысль, имел смелость осуществить на практике то, о чем только мечтал знаменитый романист.
   — Это был, надеюсь, не Арман? — прервал Мориц Стефан.
   — Нет, — ответила серьезно Фульмен, — но слушайте дальше. Этот человек собрал шестерых других; все они были светские молодые люди, честь которых запятнал или какой-нибудь бесчестный проступок, или тайный упрек совести. Только один из них имел на совести менее ужасное преступление — любовь, которая грызла его сердце. Все они были искусные фехтовальщики; соединивший же их в одно общество и ставший главой, которому они поклялись слепо следовать, назвал их «Друзьями шпаги»…
   — Эге! — вскричал Мориц. — Да это настоящий роман, Фульмен, но только взятый из действительной жизни.
   — Да, мой дорогой.
   — Продолжайте, Фульмен, — серьезно сказал лорд Г. Танцовщица продолжала:
   — В течение четырех или пяти лет эти люди, которые по примеру бальзаковских «Тринадцати», по-видимому, не были знакомы между собой, держали в своих руках весь парижский свет. В одного из них была влюблена жена генерала; генерал был убит на дуэли, и он женился на его вдове. Другой был лишен наследства, но удар шпаги избавил его от счастливого соперника. В течение пяти лет эти неизвестные убийцы везде на своем пути сеяли печаль, приобретали наследства, достигали всего.
   — Но ты рассказываешь нам сказки! — вскричал Мориц.
   — Нет, истину, — ответила Фульмен.
   — Пусть будет так! Я верю тебе. Продолжай.
   — Но эти люди, — продолжала Фульмен, — у которых было столько жертв на стороне, имели жертву и среди себя. Один из семи — тот, который оставался все время чистым и дал нечистую клятву быть сообщником только потому, что ему обещали вернуть любимую и бросившую его женщину, овладел этой женщиной, но вскоре возненавидел ее и начал презирать; наконец, он убил ее и с этого дня стал бояться людей, с которыми он на всю жизнь и всецело связал себя в минуту безумия и отчаяния. Итак, этот человек обагрил свои руки кровью, но все же он раскаялся мысленно в своем преступлении, и Бог, без сомнения, простил его, потому что он снова полюбил, но уже не презренную авантюристку и не павшую женщину, которая стоила ему потери чести, но чистую и непорочную молодую девушку, не знавшую ничего из его позорного прошлого; полюбив его, она вышла за него замуж.
   — И это случилось в Париже? — спросил Мориц.
   — Да, конечно.
   — Десять лет назад?
   — Это забавно… Но каким образом тебе-то известно это?
   — Подождите. В день свадьбы седьмой из «Друзей шпаги» явился на свадебный бал и сказал новобрачному: «Вы напрасно женились без нашего позволения, потому что интересы общества принуждают вас отправиться сегодня же. Вы должны ехать в Индию».
   — Но, я думаю, — прервал Мориц Стефан, — что он не согласился уехать.
   — Конечно, только его отказ стоил ему жизни. Один из параграфов тайного устава, подписанного всеми членами, гласил, что член общества «Друзей шпаги», пожелавший порвать связь с ассоциацией, принужден будет драться последовательно со всеми остальными.
   — И он дрался?
   — В тот же вечер, на пустынной улице, куда доносились звуки оркестра свадебного бала.
   — И был убит?
   — Через час он умер на руках своей молодой жены, передав ей шкатулку. В ней находилась рукопись, представлявшая собою не что иное, как описание его жизни и преступлений «Друзей шпаги».
   — А… молодая жена?
   — Она исчезла на другой день из Парижа, дав клятву преследовать ненавистью и местью шестерых «Друзей шпаги».
   — А что же сталось с ними? — спросил лорд Г.
   — Немного спустя после трагической кончины седьмого члена общества «Друзей шпаги» остальные собрались вместе и объявили ассоциацию закрытой. Все они добились своего. Один разбогател, другой приобрел громкое имя и т. д.
   — А молодая вдова?
   — Помните, полгода назад, в то время, как мы ужинали здесь, разговор зашел о бледной женщине, с роковым взглядом, которая рыскала по свету, и никто не знал, куда она направлялась и откуда приезжала?
   Мориц Стефан вздрогнул.
   — Эту женщину встретил один молодой человек в Италии и безумно влюбился в нее; это была она…
   — Дама в черной перчатке?
   — Да, — ответила Фульмен. — А знаете ли вы, почему она носит постоянно перчатку?
   — Почему?
   — Потому что у нее на руке запеклось несколько капель крови ее мужа, единственного человека, которого она любила, и она поклялась не снимать этой перчатки и не мыть руки до тех пор, пока не погубит всех шестерых «Друзей шпаги».
   — Черт возьми! — прошептал Мориц. — Фульмен, если твой роман…
   — Мой правдивый рассказ, должны были вы сказать.
   — Пусть будет по-твоему! Если твой рассказ имеет развязку, то я напечатаю его.
   — Развязка впереди, — ответила Фульмен. — И вот для этого-то я и просила вас прийти сюда, Мориц, так как вы впутали меня в эту страшную и странную историю.
   — Каким образом?
   — Как, неужели вы забыли? Неужели забыли, что именно вы указали мне на Армана и подействовали на мое эксцентричное воображение, внушив мне любовь к нему?
   — Это правда, но разве вы полюбили Армана единственно за то, что этот безумец любит Даму в черной перчатке?
   — Подождите, — остановила журналиста Фульмен. — Когда вы дадите мне клятву…
   — Какую?
   — Вы должны дать мне клятву, что не скажете никому ни одного слова из всего, что услышите.
   — Клянусь, Фульмен.
   — Вы честный человек, — обратился в свою очередь лорд Г. к Морицу Стефану, — и, я полагаю, сдержите свое слово.
   — Разумеется, милорд. Фульмен продолжала:
   — Дама в черной перчатке вернулась в Париж полгода назад, и четверо из «Друзей шпаги» уже умерли.
   — Неужели? — удивился Мориц.
   — Трое действительно умерли. Первый был убит на дуэли в Нормандии, второй — в Бадене, третий умер вчера в Гамбурге.
   — Вчера?
   — Его убили, как и двоих других. Мне сообщили об этом сегодня утром телеграммой…
   — А четвертый?
   — Этот, — сказала Фульмен, — похоронен с большою торжественностью несколько дней назад, хотя он не умер…
   Мориц Стефан привскочил на стуле. Фульмен спокойно продолжала:
   — Ему было предложено на выбор: или жить обесчещенным, презираемым женою и детьми, или уехать, причем они должны были считать его умершим, и оставить по себе благоговейную память.