Страница:
— Вот как, милостивый государь, значит, я нахожусь у сумасшедшего?
— Я в здравом рассудке, — холодно ответил лорд Г.
— Так, прежде чем объявлять меня своим пленником, вы должны были бы, по крайней мере, объяснить мне, по какому праву…
— Мне поручили задержать вас здесь.
— А кто дал вам это поручение? Лорд молчал.
— Я вас прошу потрудиться объяснить мне ваш поступок, — продолжал Арман, — по моему мнению, это шутка прескверная.
— Мне пятьдесят лет, и я никогда не шучу, — отвечал благородный лорд.
— Значит, вы говорите серьезно?
— Вполне.
— Вам поручили задержать меня здесь?
— Совершенно верно.
— Ну, в таком случае, сударь, — сказал Арман, — я объявляю вам, что хочу уйти.
Лорд Г. улыбнулся.
— И немедленно, — прибавил сын полковника Леона, направляясь к двери, в которую он видел, как вошел лорд Г.
— Милостивый государь, — возразил джентльмен, — здесь у всех дверей хорошие запоры, а окна с толстыми решетками.
— Ну, что ж! Я позову на помощь, буду кричать…
— Вас не услышат. К тому же, — добавил англичанин, — вы не знаете, где вы находитесь…
— Я в Париже, полагаю.
— Да. Но только в отдаленном квартале, в глубине сада и в павильоне, откуда ваших криков никто не услышит.
— Вот как!
— Впрочем, — продолжал лорд Г., — я должен вам объявить, что если вы будете вести себя неблагоразумно и попытаетесь убежать, то вас свяжут по рукам и ногам. Мне стоит только дать знак.
Лорд Г. топнул трижды ногой в пол, и Арман увидал, как вошли двое слуг, одетых в такие же ливреи, как и первый, вошедший в ту дверь, в которую вышел Мориц Стефан.
Англичанин обратился к ним:
— Вы будете прислуживать этому господину и исполнять все, что он прикажет.
Слуги поклонились.
— Но, — продолжал лорд Г., — при малейшей с его стороны попытке бежать вы свяжете ему ноги и руки, и если он вздумает кричать, заткнете ему рот.
— Но они не помешают мне ударить вас перчаткой, — вскричал Арман вне себя от гнева, — и сказать вам, что вы подлец!
Действительно, Арман снял одну из перчаток и хотел бросить ее в лицо лорда Г. Но один из лакеев удержал его руку. Лорд Г. улыбнулся.
— Дорогой мой, — сказал он, — я вам на это скажу, что судья, который произносит приговор, или полицейский агент, производящий арест, никогда не принимают всерьез оскорблений своих клиентов. Когда ваше заключение окончится, тогда мы посмотрим.
Эти слова, вместо того, чтобы еще больше рассердить Армана, успокоили его. Он нервно расхохотался и упал на стоявший позади него диван.
— Но, сударь, — сказал он, — теперь я вижу, что вы приняли все меры предосторожности.
— Действительно, все.
— Я прибавлю даже, что мне нет расчета не покориться.
— Вы рассуждаете здраво, — согласился лорд Г., поклонившись.
Арман продолжал:
— Значит, я должен считать себя вашим пленником и не стараться убежать от вас.
— Да.
— По крайней мере, вы не откажете дать мне некоторые объяснения?
— Может быть.
— Мориц Стефан, которого я считал своим другом…
— Он и на самом деде ваш друг.
— Значит, он так же, как и я, попал в ловушку?
— Нет, эта ловушка, как вы выражаетесь, была расставлена для вас им самим.
— С какой целью?
— Потому что он ваш друг.
— Признаюсь, я ровно ничего не понимаю.
— И, действительно, вам трудно понять.
— Но где же я, наконец?
— У меня.
— А кто вы?
— Не все ли вам равно!
— Чего вы хотите и по какому праву вы лишили меня свободы?
— Я действую в ваших интересах.
— Я не признаю за вами этого права.
— Ну, что ж! Вы поблагодарите меня через несколько дней, — флегматично заметил лорд Г.
— За то, что был вашим пленником?
— Да.
Арман пожал плечами и сказал:
— Разрешите мне последний вопрос?
— Спрашивайте.
— Мне долго придется оставаться здесь?
— Этого я не могу вам сказать.
— Разрешено мне писать?
— Нет.
— Однако мне нужно известить одну… особу…
— Даму в черной перчатке? Арман покраснел.
— Не все ли вам равно, — сказал он, — кому я хочу писать?
— Сударь, — ответил лорд Г., — извините меня, но я должен оставить вас; я буду иметь честь навестить вас завтра утром. Желаю вам доброго вечера и спокойной ночи.
— Подождите, милорд… одну минуту!.. Я хотел только спросить вас… — проговорил Арман.
— Добрый вечер, — повторил лорд Г., открывая дверь, и исчез, оставив Армана в еще большем изумлении, чем до его прихода.
— Все это очень странно, — прошептал молодой человек.
Лакей, который был приставлен к нему в качестве камердинера, сделал знак остальным двум, и они вышли. Затем он обратился к своему новому господину:
— Сударь, позвоните, когда я потребуюсь; а если вы пожелаете выпить чаю, прежде чем лечь спать…
— Нет, — ответил Арман.
— В котором часу барин ляжет спать?
— Не знаю… Оставьте меня. Лакей поклонился и вышел.
Арман, оставшись один, принялся размышлять. Чего от него хотят и зачем его привезли с завязанными глазами в этот дом, где он сделался узником?
Одно имя сорвалось с его губ и пролило свет на эти происшествия. Это было имя Фульмен. Он вспомнил, что танцовщица любила его и употребляла все усилия, чтобы заставить его забыть чары Дамы в черной перчатке, и он более не сомневался, что Мориц Стефан был ее сообщником. Арман хорошо знал Фульмен. Он знал ее за женщину энергичную, решительную, способную довести дело до конца, не колеблясь в раз принятом решении.
— Ведь выйду же я когда-нибудь отсюда, — рассуждал он, — и тогда потребую строгий отчет у Фульмен и ее сообщников; но пока я здесь… что мне делать?
Арман вспомнил, что Дама в черной перчатке будет ждать его на следующий день и, разумеется, прождет напрасно. Эта мысль привела его в отчаяние, потому что он понял по решительному, откровенному тону англичанина, что заключение его будет строгое и при малейшей попытке бежать ему свяжут руки и ноги. Арману, как человеку порядочного круга, было бы противно вступать в рукопашную схватку с лакеями, и он ни за что на свете не желал получить оскорбление, грозившее ему в случае его сопротивления. Чтобы рассеять свои мысли, Арман подошел к столу и взял газету, но минуту спустя бросил ее и сел за пианино. Но и пианино не помогло. Тогда он позвонил. Вошел слуга.
— Друг мой, — мягко сказал ему Арман, — вы, разумеется, преданы вашему господину, платящему вам за ваши услуги.
Лакей поклонился в знак согласия.
— Поэтому я не буду пытаться подкупить вас, хотя я достаточно богат…
— Господин оскорбляет меня, предполагая, что меня можно подкупить.
— Извините! Но вы, может быть, не откажете мне в маленькой услуге…
— Приказывайте, сударь.
— Я хотел бы написать письмо.
— Кому?
— Особе, которой у меня назначено свидание на завтра и с которой я, вероятно, не увижусь…
— Это можно…
— Возьметесь вы доставить письмо?
Говоря это, сын полковника посмотрел так, что взгляд его ясно говорил:
«Я заплачу за вашу услугу такую цену, которую вы сами назначите».
— Смотря по обстоятельствам.
— Как, «смотря по обстоятельствам»?
— Если для этого достаточно бросить письмо в почтовую кружку…
— Хорошо! — сказал Арман.
И он подошел к круглому столику, на котором находились все принадлежности для письма. Но лакей прибавил:
— Если сударь напишет особе, которая живет на площади Бово, то это бесполезно.
— Бесполезно! Почему?
— Потому что я не доставлю этого письма.. Арман рассердился.
— Уходите! — закричал он.
На другой день после похищения Армана, так искусно совершенного, в полдень, Дама в черной перчатке сидела у себя с майором Арлевым.
— Сударыня, — спросил ее майор, — хватит ли у вас мужества довести до конца ваш замысел?
— Да, Герман.
— Погубить отца в лице сына?
— Да.
Дама в черной перчатке произнесла это «да» глухим голосом и, помолчав несколько минут, наконец сказала:
— Да, у меня хватит мужества, хватит наказать себя самое.
Майор вздрогнул.
— Да, чтобы наказать себя, — продолжала она. — Потому что была минута, когда я почти забыла о моем единственном долге на этом свете, так как мое сердце забилось для этого человека, отец которого убил моего мужа… Гонтран де Ласи, — с волнением воскликнула она, — клянусь тебе, что ты будешь отомщен!
Послышался стук кареты, остановившейся у отеля.
— Это он! — сказала молодая женщина. — Он точен, как влюбленный.
Но она ошиблась. Приехал не Арман. Карета въехала во двор, и из нее вышел старик. Дама в черной перчатке следила, притаившись за занавеской. Приехал Иов, старый слуга полковника, преданный друг Армана.
Он вошел расстроенный.
— Сударыня, — поспешно сказал он, — что вы сделали с Арманом?
Молодая женщина вскрикнула от удивления.
— Я? — спросила она. — Да решительно ничего.
— Он не был здесь?
— Нет.
— Вы не видали его?
— Не видала со вчерашнего вечера, — ответила она.
— Ах, Боже мой! Боже мой! — пробормотал старый солдат. — Что же с ним случилось?
— Но объяснитесь же, Иов, — мягко сказала молодая женщина.
— В эту ночь, сударыня, Арман не вернулся домой; я прождал его все утро, но его все еще нет… Я был у полковника, который тоже не видал его…
— Он уехал вчера вечером?
— После того, как вы уехали.
— Один?
— Нет, с одним из своих друзей, в карете.
XLV
XLVI
— Я в здравом рассудке, — холодно ответил лорд Г.
— Так, прежде чем объявлять меня своим пленником, вы должны были бы, по крайней мере, объяснить мне, по какому праву…
— Мне поручили задержать вас здесь.
— А кто дал вам это поручение? Лорд молчал.
— Я вас прошу потрудиться объяснить мне ваш поступок, — продолжал Арман, — по моему мнению, это шутка прескверная.
— Мне пятьдесят лет, и я никогда не шучу, — отвечал благородный лорд.
— Значит, вы говорите серьезно?
— Вполне.
— Вам поручили задержать меня здесь?
— Совершенно верно.
— Ну, в таком случае, сударь, — сказал Арман, — я объявляю вам, что хочу уйти.
Лорд Г. улыбнулся.
— И немедленно, — прибавил сын полковника Леона, направляясь к двери, в которую он видел, как вошел лорд Г.
— Милостивый государь, — возразил джентльмен, — здесь у всех дверей хорошие запоры, а окна с толстыми решетками.
— Ну, что ж! Я позову на помощь, буду кричать…
— Вас не услышат. К тому же, — добавил англичанин, — вы не знаете, где вы находитесь…
— Я в Париже, полагаю.
— Да. Но только в отдаленном квартале, в глубине сада и в павильоне, откуда ваших криков никто не услышит.
— Вот как!
— Впрочем, — продолжал лорд Г., — я должен вам объявить, что если вы будете вести себя неблагоразумно и попытаетесь убежать, то вас свяжут по рукам и ногам. Мне стоит только дать знак.
Лорд Г. топнул трижды ногой в пол, и Арман увидал, как вошли двое слуг, одетых в такие же ливреи, как и первый, вошедший в ту дверь, в которую вышел Мориц Стефан.
Англичанин обратился к ним:
— Вы будете прислуживать этому господину и исполнять все, что он прикажет.
Слуги поклонились.
— Но, — продолжал лорд Г., — при малейшей с его стороны попытке бежать вы свяжете ему ноги и руки, и если он вздумает кричать, заткнете ему рот.
— Но они не помешают мне ударить вас перчаткой, — вскричал Арман вне себя от гнева, — и сказать вам, что вы подлец!
Действительно, Арман снял одну из перчаток и хотел бросить ее в лицо лорда Г. Но один из лакеев удержал его руку. Лорд Г. улыбнулся.
— Дорогой мой, — сказал он, — я вам на это скажу, что судья, который произносит приговор, или полицейский агент, производящий арест, никогда не принимают всерьез оскорблений своих клиентов. Когда ваше заключение окончится, тогда мы посмотрим.
Эти слова, вместо того, чтобы еще больше рассердить Армана, успокоили его. Он нервно расхохотался и упал на стоявший позади него диван.
— Но, сударь, — сказал он, — теперь я вижу, что вы приняли все меры предосторожности.
— Действительно, все.
— Я прибавлю даже, что мне нет расчета не покориться.
— Вы рассуждаете здраво, — согласился лорд Г., поклонившись.
Арман продолжал:
— Значит, я должен считать себя вашим пленником и не стараться убежать от вас.
— Да.
— По крайней мере, вы не откажете дать мне некоторые объяснения?
— Может быть.
— Мориц Стефан, которого я считал своим другом…
— Он и на самом деде ваш друг.
— Значит, он так же, как и я, попал в ловушку?
— Нет, эта ловушка, как вы выражаетесь, была расставлена для вас им самим.
— С какой целью?
— Потому что он ваш друг.
— Признаюсь, я ровно ничего не понимаю.
— И, действительно, вам трудно понять.
— Но где же я, наконец?
— У меня.
— А кто вы?
— Не все ли вам равно!
— Чего вы хотите и по какому праву вы лишили меня свободы?
— Я действую в ваших интересах.
— Я не признаю за вами этого права.
— Ну, что ж! Вы поблагодарите меня через несколько дней, — флегматично заметил лорд Г.
— За то, что был вашим пленником?
— Да.
Арман пожал плечами и сказал:
— Разрешите мне последний вопрос?
— Спрашивайте.
— Мне долго придется оставаться здесь?
— Этого я не могу вам сказать.
— Разрешено мне писать?
— Нет.
— Однако мне нужно известить одну… особу…
— Даму в черной перчатке? Арман покраснел.
— Не все ли вам равно, — сказал он, — кому я хочу писать?
— Сударь, — ответил лорд Г., — извините меня, но я должен оставить вас; я буду иметь честь навестить вас завтра утром. Желаю вам доброго вечера и спокойной ночи.
— Подождите, милорд… одну минуту!.. Я хотел только спросить вас… — проговорил Арман.
— Добрый вечер, — повторил лорд Г., открывая дверь, и исчез, оставив Армана в еще большем изумлении, чем до его прихода.
— Все это очень странно, — прошептал молодой человек.
Лакей, который был приставлен к нему в качестве камердинера, сделал знак остальным двум, и они вышли. Затем он обратился к своему новому господину:
— Сударь, позвоните, когда я потребуюсь; а если вы пожелаете выпить чаю, прежде чем лечь спать…
— Нет, — ответил Арман.
— В котором часу барин ляжет спать?
— Не знаю… Оставьте меня. Лакей поклонился и вышел.
Арман, оставшись один, принялся размышлять. Чего от него хотят и зачем его привезли с завязанными глазами в этот дом, где он сделался узником?
Одно имя сорвалось с его губ и пролило свет на эти происшествия. Это было имя Фульмен. Он вспомнил, что танцовщица любила его и употребляла все усилия, чтобы заставить его забыть чары Дамы в черной перчатке, и он более не сомневался, что Мориц Стефан был ее сообщником. Арман хорошо знал Фульмен. Он знал ее за женщину энергичную, решительную, способную довести дело до конца, не колеблясь в раз принятом решении.
— Ведь выйду же я когда-нибудь отсюда, — рассуждал он, — и тогда потребую строгий отчет у Фульмен и ее сообщников; но пока я здесь… что мне делать?
Арман вспомнил, что Дама в черной перчатке будет ждать его на следующий день и, разумеется, прождет напрасно. Эта мысль привела его в отчаяние, потому что он понял по решительному, откровенному тону англичанина, что заключение его будет строгое и при малейшей попытке бежать ему свяжут руки и ноги. Арману, как человеку порядочного круга, было бы противно вступать в рукопашную схватку с лакеями, и он ни за что на свете не желал получить оскорбление, грозившее ему в случае его сопротивления. Чтобы рассеять свои мысли, Арман подошел к столу и взял газету, но минуту спустя бросил ее и сел за пианино. Но и пианино не помогло. Тогда он позвонил. Вошел слуга.
— Друг мой, — мягко сказал ему Арман, — вы, разумеется, преданы вашему господину, платящему вам за ваши услуги.
Лакей поклонился в знак согласия.
— Поэтому я не буду пытаться подкупить вас, хотя я достаточно богат…
— Господин оскорбляет меня, предполагая, что меня можно подкупить.
— Извините! Но вы, может быть, не откажете мне в маленькой услуге…
— Приказывайте, сударь.
— Я хотел бы написать письмо.
— Кому?
— Особе, которой у меня назначено свидание на завтра и с которой я, вероятно, не увижусь…
— Это можно…
— Возьметесь вы доставить письмо?
Говоря это, сын полковника посмотрел так, что взгляд его ясно говорил:
«Я заплачу за вашу услугу такую цену, которую вы сами назначите».
— Смотря по обстоятельствам.
— Как, «смотря по обстоятельствам»?
— Если для этого достаточно бросить письмо в почтовую кружку…
— Хорошо! — сказал Арман.
И он подошел к круглому столику, на котором находились все принадлежности для письма. Но лакей прибавил:
— Если сударь напишет особе, которая живет на площади Бово, то это бесполезно.
— Бесполезно! Почему?
— Потому что я не доставлю этого письма.. Арман рассердился.
— Уходите! — закричал он.
На другой день после похищения Армана, так искусно совершенного, в полдень, Дама в черной перчатке сидела у себя с майором Арлевым.
— Сударыня, — спросил ее майор, — хватит ли у вас мужества довести до конца ваш замысел?
— Да, Герман.
— Погубить отца в лице сына?
— Да.
Дама в черной перчатке произнесла это «да» глухим голосом и, помолчав несколько минут, наконец сказала:
— Да, у меня хватит мужества, хватит наказать себя самое.
Майор вздрогнул.
— Да, чтобы наказать себя, — продолжала она. — Потому что была минута, когда я почти забыла о моем единственном долге на этом свете, так как мое сердце забилось для этого человека, отец которого убил моего мужа… Гонтран де Ласи, — с волнением воскликнула она, — клянусь тебе, что ты будешь отомщен!
Послышался стук кареты, остановившейся у отеля.
— Это он! — сказала молодая женщина. — Он точен, как влюбленный.
Но она ошиблась. Приехал не Арман. Карета въехала во двор, и из нее вышел старик. Дама в черной перчатке следила, притаившись за занавеской. Приехал Иов, старый слуга полковника, преданный друг Армана.
Он вошел расстроенный.
— Сударыня, — поспешно сказал он, — что вы сделали с Арманом?
Молодая женщина вскрикнула от удивления.
— Я? — спросила она. — Да решительно ничего.
— Он не был здесь?
— Нет.
— Вы не видали его?
— Не видала со вчерашнего вечера, — ответила она.
— Ах, Боже мой! Боже мой! — пробормотал старый солдат. — Что же с ним случилось?
— Но объяснитесь же, Иов, — мягко сказала молодая женщина.
— В эту ночь, сударыня, Арман не вернулся домой; я прождал его все утро, но его все еще нет… Я был у полковника, который тоже не видал его…
— Он уехал вчера вечером?
— После того, как вы уехали.
— Один?
— Нет, с одним из своих друзей, в карете.
XLV
Через день после исчезновения Армана лорд Г. приехал к Фульмен.
— Ну, мой друг, — проговорила она, протягивая ему руку, — что вы мне скажете?
— Арман все тот же, — ответил лорд Г.
— Бедный Арман!
— Он то раздражается, то впадает в глубокое уныние.
— Спал он прошлую ночь?
— Нет, камердинер, спавший в соседней комнате, слышал, как он говорил что-то вполголоса.
— Вот как! Что же такое он говорил?
— Сначала он давал себе слово убить меня.
— А потом?
— Потом броситься к ногам женщины, которая напрасно прождала его.
Грустная улыбка мелькнула на губах Фульмен.
— Помните, мой друг, что вы отвечаете мне за него, — сказала она.
— Клянусь вам моей честью.
— И если вы дадите ему убежать, то, может быть, будете причиною его смерти.
— О, будьте покойны, — сказал лорд Г. — Когда я согласился принять на себя обязанности тюремщика, я уже принял свое решение.
— Как вы думаете, Арман догадывается, что его арест произошел по моей инициативе?
— Мне кажется, да.
— Ах, как он должен ненавидеть меня! — вздохнула Фульмен.
— Да, — пробормотал англичанин.
— Собирался он писать?
— Он пытался подкупить моих людей, чтобы они передали записку Даме в черной перчатке.
— Недурно! Спрашивал он об отце?
— Нет.
— А об Иове?
— Тоже нет.
— Бедный юноша, — прошептала Фульмен. — Он положительно страдает тем, что у итальянцев называется любовным помешательством.
— Но позвольте мне сделать вам одно замечание, дорогой друг, — сказал лорд Г.
— Говорите.
— Вы не боитесь, что лишение свободы сведет его с ума? Фульмен вздрогнула.
— О, молчите! — вскричала она. — Вы меня пугаете…
— Я оставил его в страшном раздражении и боюсь за него.
— Ну, что ж! — воскликнула Фульмен. — Я предпочту видеть его безумным, чем мертвым. Эта женщина убьет его…
— Будьте покойны, его слишком хорошо стерегут, чтобы подобная вещь могла случиться. Во-первых, павильон, где он находится, в самой глубине сада, окна с железными решетками, а у дверей крепкие засовы.
— А что, если эта женщина откроет, где мы его спрятали?
— Мои люди прекрасно вооружены и превосходно выдержат осаду.
Фульмен вздохнула.
— Благородный и дорогой друг, — сказала она, пожимая руку англичанина. — Как вы добры…
— Я ваш друг, — просто ответил он. — А теперь, если вам нечего более сказать мне, я вернусь на свой пост.
— Идите, — сказала Фульмен.
Англичанин вышел. Фульмен осталась одна. Несмотря на начало ноября, вечер был теплый и тихий, и молодая женщина ощутила потребность подышать немного свежим воздухом, потому что у нее была лихорадка, и голова ее горела. Она надела накидку и вышла с намерением пройтись по Елисейским полям до заставы Звезды.
Фульмен чувствовала желание подышать свежим воздухом и побыть одной. Она поступала, как все люди, у которых сердечное горе: она стремилась к одиночеству.
Зимою в девять или десять часов вечера Елисейские поля всегда пустынны и только местами освещаются фонарями. Лишь изредка попадется навстречу карета, а еще реже прохожий.
Фульмен медленно шла по асфальтовой дорожке, идущей вдоль широких тротуаров, задумчивая и не обращая ни малейшего внимания на редких прохожих. Ее прогулка длилась около двух часов и, разумеется, продолжилась бы еще, если бы позади нее не раздались быстрые шаги.
— Сударыня, — сказал голос, по которому она узнала одного из своих слуг.
Она обернулась. Иосиф, ее лакей, догонял ее.
— Я так и думал, что найду вас здесь, — сказал лакей.
— Что тебе надо, Иосиф?
— Барыня, вас спрашивают.
— Меня спрашивают? — спросила, вздрогнув, молодая женщина.
— Да, особа, которая желает вас видеть, ждет в отеле, в гостиной.
— Кто такая эта особа?
— Дама.
— Как она выглядит? молодая?.. старая?..
— Не знаю, лицо ее закрыто вуалью… У Фульмен явилось предчувствие.
— И эта женщина желает видеть меня?
— Она так настойчиво просила, что я провел ее в гостиную.
— Вы поступили опрометчиво, Иосиф, — строго заметила Фульмен. — После полуночи я не принимаю визитеров.
Танцовщица поспешно вернулась домой и вошла в отель. Закрытая карета, без гербов, запряженная в одну лошадь, дожидалась у подъезда маленького отеля на улице Марбеф. Фульмен вошла в первый этаж, где находилась приемная, и увидала женщину, сидевшую в глубоком кресле у камина. Увидев Фульмен, женщина, закутанная в большой плащ, встала и откинула вуаль, закрывавший ей лицо.
— Я так и думала, что это вы, сударыня, — заметила Фульмен.
Дама в черной перчатке — это была она — поклонилась и сказала, насмешливо улыбнувшись:
— В самом деле! Вы ожидали моего визита, мадемуазель?
— Вашего визита — нет, но когда мне сказали, что какая-то дама в вуале приехала ко мне… я подумала…
И Фульмен, помнившая, что она хозяйка и притом принимает у себя маркизу Гонтран де Ласи, предложила стул своей посетительнице, продолжая стоять перед ней.
— Позвольте мне узнать, сударыня, — сказала она, — какому счастливому событию я могу приписать честь принять вас у себя?
— Без комплиментов, мадемуазель.
— Пусть будет по-вашему! — согласилась Фульмен.
— Мадемуазель, — продолжала мстительница, — мой визит не должен удивлять вас.
— Это… смотря по обстоятельствам.
— Мы уже много раз встречались и, мне кажется, всегда враждебно.
— Возможно…
— Вы любите Армана.
— А вы его ненавидите.
— Может быть… Вы старались всячески заставить его забыть меня.
— Это мое право и долг.
— Допустим, но прежде чем объяснить вам причину моего присутствия здесь, позвольте мне вкратце напомнить вам то, что было.
— Я слушаю вас.
— Помните нашу первую встречу?
— В Нормандии.
— Да, в замке де Рювиньи, у постели умирающего капитана Лемблена.
— Помню.
— Вы, вероятно, также помните, что я тогда указала вам на Армана и сказала: «Если вы любите этого молодого человека, сударыня, если вы действительно любите его, увезите его подальше отсюда и устройте так, чтобы он никогда не попадался на моем пути». Я сказала вам это, не правда ли?
— Да.
— Но, — продолжала Дама в черной перчатке, — Арман преследует меня повсюду, везде он встречается на моей дороге.
— Увы! — вздохнула Фульмен.
— Вы знаете, что произошло в Бадене, и как, для того чтобы спасти ему жизнь, которая тогда была в моих руках и которую я мановением руки могла уничтожить, вы принуждены были дать мне клятву некоторое время служить моему личному делу. Разве я не сказала вам тогда: «Я хочу быть в последний раз милосердной. Если Арман перестанет преследовать меня в Париже, если, вернувшись туда, я смогу оттолкнуть его от себя презрением, то моя месть не будет более тяготеть над ним».
— Да, вы говорили это.
— Ну и что же? Разве моя вина, если роковая любовь, которую ко мне питает этот молодой безумец, вечно толкает его на мой путь? — спросила молодая женщина, звонко рассмеявшись. — Разве моя вина, если судьба захотела, чтобы человек, убивший моего мужа, имел только одно уязвимое место — своего сына?
Фульмен почувствовала, что дрожь пробежала у нее по телу и кровь застыла в ее жилах.
— Нет, — продолжала Дама в черной перчатке, — нельзя спорить против очевидности: судьба хочет, чтобы Арман погиб.
Фульмен выпрямилась, надменная, грозная, как львица пустыни.
— Но ведь я здесь! — вскричала она. — И не связана с вами более клятвой.
— Я это знаю, знаю даже и то, что вы приготовились к борьбе. Я знаю, что вы пытались избавить от моей мести г-на де Флар-Монгори и его детей, чтобы иметь в своих руках заложников и купить таким образом пощаду и свободу тому, кого вы любите.
— Вы правы, — согласилась Фульмен.
— Но вы потерпели неудачу и, несмотря на вашу любовь к нему, проницательность и самоотверженность лорда…
Фульмен вздрогнула.
— Вам и это известно! — воскликнула она.
— Мне известно также, — продолжала мстительница, — что вы употребили последнее усилие, чтобы спасти Армана.
— Вот как! — воскликнула танцовщица, торжествующе улыбаясь. — Вы полагаете?
— Вчера вечером Армана похитили и увезли неизвестно куда… Он находится под охраной лорда Г. Лорд Г. скорее застрелит его, нежели позволит ему выйти.
— Вы не ошиблись, — пробормотала Фульмен, немного удивленная тем, что Дама в черной перчатке знает все эти подробности.
— Но все ваши предосторожности смешны, — сказала последняя, иронически улыбаясь.
— Вы полагаете?
— Они напоминают труд ребенка, строящего замок из карт. Достаточно малейшего дуновения ветра, чтобы все развалилось прахом.
— Это мы еще увидим! — надменно произнесла Фульмен.
— Я не знаю пока, куда вы увезли Армана, — продолжала мстительница, — но я узнаю это.
— Сомневаюсь.
— Я узнаю это от вас самой.
— Это порядком-таки самонадеянно, — пробормотала Фульмен ироническим тоном.
— Я стараюсь всегда подтверждать свои слова на деле, мадемуазель.
Маркиза холодно взглянула на танцовщицу.
— Слушайте! — сказала она. — Поговорим серьезно: вы любите Армана?
— До безумия.
— Ну, так, если бы вам предложили на выбор: или видеть его умирающим от удара шпаги, но так, как умирает честный человек, или видеть его живым, но опозоренным… Что бы вы выбрали для него?
— В моем выборе вы не можете сомневаться, — гордо сказала Фульмен. — Арман добр, у него рыцарская натура, и ничто не может покрыть его позором.
— Вы ошибаетесь…
— Нет, сударыня, Арман пользуется всеобщим уважением.
— Это правда, но если это уважение сменится когда-нибудь осуждением?
— Это мы еще посмотрим!
— Мадемуазель, — возразила Дама в черной перчатке, — вы забываете, что я могу завтра же отправить полковника Леона, его отца, на эшафот, как убийцу, как вора… и мне кажется, что бесчестие отца ложится пятном и на сына.
Фульмен глухо вскрикнула и растерянно взглянула на мстительницу.
— Теперь скажите мне, — насмешливо спросила Дама в черной перчатке, — куда вы его спрятали?
Холодный пот выступил на лбу у Фульмен, и сердце ее замерло.
— Ну, мой друг, — проговорила она, протягивая ему руку, — что вы мне скажете?
— Арман все тот же, — ответил лорд Г.
— Бедный Арман!
— Он то раздражается, то впадает в глубокое уныние.
— Спал он прошлую ночь?
— Нет, камердинер, спавший в соседней комнате, слышал, как он говорил что-то вполголоса.
— Вот как! Что же такое он говорил?
— Сначала он давал себе слово убить меня.
— А потом?
— Потом броситься к ногам женщины, которая напрасно прождала его.
Грустная улыбка мелькнула на губах Фульмен.
— Помните, мой друг, что вы отвечаете мне за него, — сказала она.
— Клянусь вам моей честью.
— И если вы дадите ему убежать, то, может быть, будете причиною его смерти.
— О, будьте покойны, — сказал лорд Г. — Когда я согласился принять на себя обязанности тюремщика, я уже принял свое решение.
— Как вы думаете, Арман догадывается, что его арест произошел по моей инициативе?
— Мне кажется, да.
— Ах, как он должен ненавидеть меня! — вздохнула Фульмен.
— Да, — пробормотал англичанин.
— Собирался он писать?
— Он пытался подкупить моих людей, чтобы они передали записку Даме в черной перчатке.
— Недурно! Спрашивал он об отце?
— Нет.
— А об Иове?
— Тоже нет.
— Бедный юноша, — прошептала Фульмен. — Он положительно страдает тем, что у итальянцев называется любовным помешательством.
— Но позвольте мне сделать вам одно замечание, дорогой друг, — сказал лорд Г.
— Говорите.
— Вы не боитесь, что лишение свободы сведет его с ума? Фульмен вздрогнула.
— О, молчите! — вскричала она. — Вы меня пугаете…
— Я оставил его в страшном раздражении и боюсь за него.
— Ну, что ж! — воскликнула Фульмен. — Я предпочту видеть его безумным, чем мертвым. Эта женщина убьет его…
— Будьте покойны, его слишком хорошо стерегут, чтобы подобная вещь могла случиться. Во-первых, павильон, где он находится, в самой глубине сада, окна с железными решетками, а у дверей крепкие засовы.
— А что, если эта женщина откроет, где мы его спрятали?
— Мои люди прекрасно вооружены и превосходно выдержат осаду.
Фульмен вздохнула.
— Благородный и дорогой друг, — сказала она, пожимая руку англичанина. — Как вы добры…
— Я ваш друг, — просто ответил он. — А теперь, если вам нечего более сказать мне, я вернусь на свой пост.
— Идите, — сказала Фульмен.
Англичанин вышел. Фульмен осталась одна. Несмотря на начало ноября, вечер был теплый и тихий, и молодая женщина ощутила потребность подышать немного свежим воздухом, потому что у нее была лихорадка, и голова ее горела. Она надела накидку и вышла с намерением пройтись по Елисейским полям до заставы Звезды.
Фульмен чувствовала желание подышать свежим воздухом и побыть одной. Она поступала, как все люди, у которых сердечное горе: она стремилась к одиночеству.
Зимою в девять или десять часов вечера Елисейские поля всегда пустынны и только местами освещаются фонарями. Лишь изредка попадется навстречу карета, а еще реже прохожий.
Фульмен медленно шла по асфальтовой дорожке, идущей вдоль широких тротуаров, задумчивая и не обращая ни малейшего внимания на редких прохожих. Ее прогулка длилась около двух часов и, разумеется, продолжилась бы еще, если бы позади нее не раздались быстрые шаги.
— Сударыня, — сказал голос, по которому она узнала одного из своих слуг.
Она обернулась. Иосиф, ее лакей, догонял ее.
— Я так и думал, что найду вас здесь, — сказал лакей.
— Что тебе надо, Иосиф?
— Барыня, вас спрашивают.
— Меня спрашивают? — спросила, вздрогнув, молодая женщина.
— Да, особа, которая желает вас видеть, ждет в отеле, в гостиной.
— Кто такая эта особа?
— Дама.
— Как она выглядит? молодая?.. старая?..
— Не знаю, лицо ее закрыто вуалью… У Фульмен явилось предчувствие.
— И эта женщина желает видеть меня?
— Она так настойчиво просила, что я провел ее в гостиную.
— Вы поступили опрометчиво, Иосиф, — строго заметила Фульмен. — После полуночи я не принимаю визитеров.
Танцовщица поспешно вернулась домой и вошла в отель. Закрытая карета, без гербов, запряженная в одну лошадь, дожидалась у подъезда маленького отеля на улице Марбеф. Фульмен вошла в первый этаж, где находилась приемная, и увидала женщину, сидевшую в глубоком кресле у камина. Увидев Фульмен, женщина, закутанная в большой плащ, встала и откинула вуаль, закрывавший ей лицо.
— Я так и думала, что это вы, сударыня, — заметила Фульмен.
Дама в черной перчатке — это была она — поклонилась и сказала, насмешливо улыбнувшись:
— В самом деле! Вы ожидали моего визита, мадемуазель?
— Вашего визита — нет, но когда мне сказали, что какая-то дама в вуале приехала ко мне… я подумала…
И Фульмен, помнившая, что она хозяйка и притом принимает у себя маркизу Гонтран де Ласи, предложила стул своей посетительнице, продолжая стоять перед ней.
— Позвольте мне узнать, сударыня, — сказала она, — какому счастливому событию я могу приписать честь принять вас у себя?
— Без комплиментов, мадемуазель.
— Пусть будет по-вашему! — согласилась Фульмен.
— Мадемуазель, — продолжала мстительница, — мой визит не должен удивлять вас.
— Это… смотря по обстоятельствам.
— Мы уже много раз встречались и, мне кажется, всегда враждебно.
— Возможно…
— Вы любите Армана.
— А вы его ненавидите.
— Может быть… Вы старались всячески заставить его забыть меня.
— Это мое право и долг.
— Допустим, но прежде чем объяснить вам причину моего присутствия здесь, позвольте мне вкратце напомнить вам то, что было.
— Я слушаю вас.
— Помните нашу первую встречу?
— В Нормандии.
— Да, в замке де Рювиньи, у постели умирающего капитана Лемблена.
— Помню.
— Вы, вероятно, также помните, что я тогда указала вам на Армана и сказала: «Если вы любите этого молодого человека, сударыня, если вы действительно любите его, увезите его подальше отсюда и устройте так, чтобы он никогда не попадался на моем пути». Я сказала вам это, не правда ли?
— Да.
— Но, — продолжала Дама в черной перчатке, — Арман преследует меня повсюду, везде он встречается на моей дороге.
— Увы! — вздохнула Фульмен.
— Вы знаете, что произошло в Бадене, и как, для того чтобы спасти ему жизнь, которая тогда была в моих руках и которую я мановением руки могла уничтожить, вы принуждены были дать мне клятву некоторое время служить моему личному делу. Разве я не сказала вам тогда: «Я хочу быть в последний раз милосердной. Если Арман перестанет преследовать меня в Париже, если, вернувшись туда, я смогу оттолкнуть его от себя презрением, то моя месть не будет более тяготеть над ним».
— Да, вы говорили это.
— Ну и что же? Разве моя вина, если роковая любовь, которую ко мне питает этот молодой безумец, вечно толкает его на мой путь? — спросила молодая женщина, звонко рассмеявшись. — Разве моя вина, если судьба захотела, чтобы человек, убивший моего мужа, имел только одно уязвимое место — своего сына?
Фульмен почувствовала, что дрожь пробежала у нее по телу и кровь застыла в ее жилах.
— Нет, — продолжала Дама в черной перчатке, — нельзя спорить против очевидности: судьба хочет, чтобы Арман погиб.
Фульмен выпрямилась, надменная, грозная, как львица пустыни.
— Но ведь я здесь! — вскричала она. — И не связана с вами более клятвой.
— Я это знаю, знаю даже и то, что вы приготовились к борьбе. Я знаю, что вы пытались избавить от моей мести г-на де Флар-Монгори и его детей, чтобы иметь в своих руках заложников и купить таким образом пощаду и свободу тому, кого вы любите.
— Вы правы, — согласилась Фульмен.
— Но вы потерпели неудачу и, несмотря на вашу любовь к нему, проницательность и самоотверженность лорда…
Фульмен вздрогнула.
— Вам и это известно! — воскликнула она.
— Мне известно также, — продолжала мстительница, — что вы употребили последнее усилие, чтобы спасти Армана.
— Вот как! — воскликнула танцовщица, торжествующе улыбаясь. — Вы полагаете?
— Вчера вечером Армана похитили и увезли неизвестно куда… Он находится под охраной лорда Г. Лорд Г. скорее застрелит его, нежели позволит ему выйти.
— Вы не ошиблись, — пробормотала Фульмен, немного удивленная тем, что Дама в черной перчатке знает все эти подробности.
— Но все ваши предосторожности смешны, — сказала последняя, иронически улыбаясь.
— Вы полагаете?
— Они напоминают труд ребенка, строящего замок из карт. Достаточно малейшего дуновения ветра, чтобы все развалилось прахом.
— Это мы еще увидим! — надменно произнесла Фульмен.
— Я не знаю пока, куда вы увезли Армана, — продолжала мстительница, — но я узнаю это.
— Сомневаюсь.
— Я узнаю это от вас самой.
— Это порядком-таки самонадеянно, — пробормотала Фульмен ироническим тоном.
— Я стараюсь всегда подтверждать свои слова на деле, мадемуазель.
Маркиза холодно взглянула на танцовщицу.
— Слушайте! — сказала она. — Поговорим серьезно: вы любите Армана?
— До безумия.
— Ну, так, если бы вам предложили на выбор: или видеть его умирающим от удара шпаги, но так, как умирает честный человек, или видеть его живым, но опозоренным… Что бы вы выбрали для него?
— В моем выборе вы не можете сомневаться, — гордо сказала Фульмен. — Арман добр, у него рыцарская натура, и ничто не может покрыть его позором.
— Вы ошибаетесь…
— Нет, сударыня, Арман пользуется всеобщим уважением.
— Это правда, но если это уважение сменится когда-нибудь осуждением?
— Это мы еще посмотрим!
— Мадемуазель, — возразила Дама в черной перчатке, — вы забываете, что я могу завтра же отправить полковника Леона, его отца, на эшафот, как убийцу, как вора… и мне кажется, что бесчестие отца ложится пятном и на сына.
Фульмен глухо вскрикнула и растерянно взглянула на мстительницу.
— Теперь скажите мне, — насмешливо спросила Дама в черной перчатке, — куда вы его спрятали?
Холодный пот выступил на лбу у Фульмен, и сердце ее замерло.
XLVI
Арман провел всю ночь и весь день в заключении, куда предательски завлек его Мориц Стефан; он спрашивал себя, уж не сделался ли он игрушкою бесконечно длящегося кошмара. Прошел день, потом наступила ночь, а освободитель все еще не являлся. Лорд Г. не показывался. Мориц Стефан, имя которого Арман неоднократно повторял, оставался невидимкой.
Только трое лакеев, которым было поручено стеречь и в то же время служить ему, входили каждый раз, когда он дергал за шнурок сонетки. И только.
Философ скоро привык бы к такому приятному плену, которому подвергся наш герой. Помещение его, хотя и небольшое, было роскошно и кокетливо обставлено; ему прислуживали несколько лакеев, в его распоряжении были пианино, книги, альбомы. Ему подавали тонкий завтрак и обед с прекрасным замороженным шампанским. Окна, правда, с решетками, выходили в большой сад, и он мог любоваться зеленой лужайкой, высокими деревьями и уголком голубого неба. Весь день стояла дивная погода. Но могло ли все это удовлетворить влюбленного, каким был Арман, всю ночь и весь день повторявшего себе, что любимая им женщина будет напрасно ждать его?
Сначала сын полковника принял все это за шутку, потом за мистификацию. Затем он сказал себе: невозможно, чтобы та и другая так долго продолжались. Но Арман заблуждался. В полночь камердинер пришел спросить его, не желает ли он лечь спать. Арман рассердился и заявил, что он хочет видеть лорда Г.
— Я не знаю, вернулся ли барин, — сказал на это лакей.
— Пойдите узнайте.
Лакей вышел, но через несколько минут вернулся.
— Милорд сейчас придет, — доложил он.
Действительно, минуты две спустя вошел лорд Г. Англичанин был по-прежнему спокоен, флегматичен, чуть-чуть улыбался, и суровое лицо его внушало к нему уважение.
— Вы желали видеть меня сударь? — спросил он.
— Да, милорд.
— Я слушаю вас, сударь.
— Я хотел бы знать, — сказал Арман, — что если это шутка…
— Я уже говорил вам, милостивый государь, что я никогда не шучу…
— Допустим, но я желал бы знать, что если это мистификация…
— Остановимся на этом слове, — холодно заметил покровитель Фульмен.
— Если это мистификация, — продолжал Арман, — то долго ли она еще продолжится…
— Не знаю.
— Как! Вы не знаете?
— Нет.
— Но кто же в таком случае знает?
— Сударь, — сказал лорд Г., — ваше заключение зависит не от меня.
— Ну, так от Фульмен? — с иронией спросил Арман.
— Нисколько.
— От кого же тогда?
— От обстоятельств. Арман пожал плечами.
— Сударь, — сказал лорд Г., — я не могу определить, сколько времени вы пробудете здесь, но уверяю вас, что вы не выйдете отсюда, пока известная вам особа…
— Дама в черной перчатке, быть может?
— Быть может.
— Ну и что же?
— Как только она навсегда покинет Париж, вам вернут свободу.
— Вы смеетесь, сударь? — вскричал Арман.
— Клянусь честью, то, что я говорю, совершенно серьезно, дорогой мой.
Арман задрожал от гнева.
— Милорд, — сказал он, — вы никогда не смотрели мне прямо в лицо?
— Напротив.
— Вы не читали в моих глазах?
— Да, я прочитал в них принятое вами решение убить меня, — флегматично заметил англичанин.
— А! отлично!..
— И я убежден, что как только позволят обстоятельства, вы предложите мне драться насмерть, не так ли?
— О, будьте покойны, милорд, — ответил Арман, — обстоятельства никогда не помешают честному человеку отомстить за нанесенное ему оскорбление.
Лорд Г. промолчал.
— Сударь, — продолжал Арман, — знайте, что в тот день, когда я выйду отсюда, мне понадобится ваша жизнь.
— Я это знаю.
Лорд Г. поклонился и уже собрался выйти, когда послышался стук кареты. Англичанин вздрогнул.
— Кто это может приехать в этот час — прошептал он.
— Разумеется, приехали освободить меня, — сказал сын полковника.
— Я не думаю этого.
— Почем знать? — проговорил молодой человек, задрожав от вспыхнувшей в нем надежды.
Раздался стук кареты, катившейся по песку сада, затем на лестнице раздались шаги, дверь отворилась, и вошла женщина. Это была Фульмен. При ее появлении у лорда Г. вырвался крик удивления, а на губах Армана мелькнула ироническая улыбка.
— Вы явились, сударыня, убедиться, что ваш пленник не убежал, не так ли? — спросил Арман.
Горько улыбнувшись, Фульмен посмотрела на него глазами, полными печали.
— Бедный Арман, — прошептала она, — вы являетесь. для меня живым доказательством могущества судьбы…
— И, — прибавил с иронией молодой человек, — упорства женщины, упрямо добивающейся любви человека, который не любит ее.
Фульмен вздохнула, но ее взгляд не выразил ни малейшего гнева и голос не дрогнул.
— Арман, — сказала она, — вы не правы, оскорбляя меня так, потому что моя любовь к вам бескорыстна…
— До такой степени, что вы скрыли меня от света для себя одной.
— Вы ошибаетесь, Арман…
— Вы осмелились в Париже, в наш век, при помощи двух преданных вам негодяев…
Арман не кончил. Негодующим жестом Фульмен заставила его замолчать.
— Сударь, — сказала она ему с величием королевы, — пока вы оскорбляли меня, я молчала, но теперь вы оскорбляете моих друзей… и ваших…
— Моих! Вот как!
— Арман, дорогой Арман, — проговорила Фульмен, гнев которой утих, — настанет час, быть может, скоро, — увы! — когда вы почувствуете горькое, вечное сожаление, что решились сказать это.
— Ах, сударыня…
— Молчите! — остановила Фульмен Армана. — Чего вы хотите?
Только трое лакеев, которым было поручено стеречь и в то же время служить ему, входили каждый раз, когда он дергал за шнурок сонетки. И только.
Философ скоро привык бы к такому приятному плену, которому подвергся наш герой. Помещение его, хотя и небольшое, было роскошно и кокетливо обставлено; ему прислуживали несколько лакеев, в его распоряжении были пианино, книги, альбомы. Ему подавали тонкий завтрак и обед с прекрасным замороженным шампанским. Окна, правда, с решетками, выходили в большой сад, и он мог любоваться зеленой лужайкой, высокими деревьями и уголком голубого неба. Весь день стояла дивная погода. Но могло ли все это удовлетворить влюбленного, каким был Арман, всю ночь и весь день повторявшего себе, что любимая им женщина будет напрасно ждать его?
Сначала сын полковника принял все это за шутку, потом за мистификацию. Затем он сказал себе: невозможно, чтобы та и другая так долго продолжались. Но Арман заблуждался. В полночь камердинер пришел спросить его, не желает ли он лечь спать. Арман рассердился и заявил, что он хочет видеть лорда Г.
— Я не знаю, вернулся ли барин, — сказал на это лакей.
— Пойдите узнайте.
Лакей вышел, но через несколько минут вернулся.
— Милорд сейчас придет, — доложил он.
Действительно, минуты две спустя вошел лорд Г. Англичанин был по-прежнему спокоен, флегматичен, чуть-чуть улыбался, и суровое лицо его внушало к нему уважение.
— Вы желали видеть меня сударь? — спросил он.
— Да, милорд.
— Я слушаю вас, сударь.
— Я хотел бы знать, — сказал Арман, — что если это шутка…
— Я уже говорил вам, милостивый государь, что я никогда не шучу…
— Допустим, но я желал бы знать, что если это мистификация…
— Остановимся на этом слове, — холодно заметил покровитель Фульмен.
— Если это мистификация, — продолжал Арман, — то долго ли она еще продолжится…
— Не знаю.
— Как! Вы не знаете?
— Нет.
— Но кто же в таком случае знает?
— Сударь, — сказал лорд Г., — ваше заключение зависит не от меня.
— Ну, так от Фульмен? — с иронией спросил Арман.
— Нисколько.
— От кого же тогда?
— От обстоятельств. Арман пожал плечами.
— Сударь, — сказал лорд Г., — я не могу определить, сколько времени вы пробудете здесь, но уверяю вас, что вы не выйдете отсюда, пока известная вам особа…
— Дама в черной перчатке, быть может?
— Быть может.
— Ну и что же?
— Как только она навсегда покинет Париж, вам вернут свободу.
— Вы смеетесь, сударь? — вскричал Арман.
— Клянусь честью, то, что я говорю, совершенно серьезно, дорогой мой.
Арман задрожал от гнева.
— Милорд, — сказал он, — вы никогда не смотрели мне прямо в лицо?
— Напротив.
— Вы не читали в моих глазах?
— Да, я прочитал в них принятое вами решение убить меня, — флегматично заметил англичанин.
— А! отлично!..
— И я убежден, что как только позволят обстоятельства, вы предложите мне драться насмерть, не так ли?
— О, будьте покойны, милорд, — ответил Арман, — обстоятельства никогда не помешают честному человеку отомстить за нанесенное ему оскорбление.
Лорд Г. промолчал.
— Сударь, — продолжал Арман, — знайте, что в тот день, когда я выйду отсюда, мне понадобится ваша жизнь.
— Я это знаю.
Лорд Г. поклонился и уже собрался выйти, когда послышался стук кареты. Англичанин вздрогнул.
— Кто это может приехать в этот час — прошептал он.
— Разумеется, приехали освободить меня, — сказал сын полковника.
— Я не думаю этого.
— Почем знать? — проговорил молодой человек, задрожав от вспыхнувшей в нем надежды.
Раздался стук кареты, катившейся по песку сада, затем на лестнице раздались шаги, дверь отворилась, и вошла женщина. Это была Фульмен. При ее появлении у лорда Г. вырвался крик удивления, а на губах Армана мелькнула ироническая улыбка.
— Вы явились, сударыня, убедиться, что ваш пленник не убежал, не так ли? — спросил Арман.
Горько улыбнувшись, Фульмен посмотрела на него глазами, полными печали.
— Бедный Арман, — прошептала она, — вы являетесь. для меня живым доказательством могущества судьбы…
— И, — прибавил с иронией молодой человек, — упорства женщины, упрямо добивающейся любви человека, который не любит ее.
Фульмен вздохнула, но ее взгляд не выразил ни малейшего гнева и голос не дрогнул.
— Арман, — сказала она, — вы не правы, оскорбляя меня так, потому что моя любовь к вам бескорыстна…
— До такой степени, что вы скрыли меня от света для себя одной.
— Вы ошибаетесь, Арман…
— Вы осмелились в Париже, в наш век, при помощи двух преданных вам негодяев…
Арман не кончил. Негодующим жестом Фульмен заставила его замолчать.
— Сударь, — сказала она ему с величием королевы, — пока вы оскорбляли меня, я молчала, но теперь вы оскорбляете моих друзей… и ваших…
— Моих! Вот как!
— Арман, дорогой Арман, — проговорила Фульмен, гнев которой утих, — настанет час, быть может, скоро, — увы! — когда вы почувствуете горькое, вечное сожаление, что решились сказать это.
— Ах, сударыня…
— Молчите! — остановила Фульмен Армана. — Чего вы хотите?