Дю Понсон. Тайны Парижа. Том 2

   После обмена обычными приветствиями Дама в черной перчатке просила провести ее к больному. Затем она потребовала оставить ее с ним наедине. Майор и обе женщины, повинуясь ее приказанию, вышли в соседнюю комнату.
   И вот в течение целой минуты Дама в черной перчатке с какой-то дикой радостью смотрела на это лицо, измученное лихорадкой и искаженное перенесенными страданиями, на болезненно блестевшие глаза и преждевременно поседевшие и поредевшие волосы.
   — Я думаю, — прошептала она, — что ты достаточно настрадался… убийца!
   И она вынула из своего кармана маленький флакон с темной жидкостью и со зловещей медлительностью откупорила его. Графиня д'Асти пришла бы в ужас, если бы увидала в эту минуту страшное выражение лица Дамы в черной перчатке.

XIII

   Дама в черной перчатке открыла флакон и налила несколько капель содержавшейся в нем коричневой жидкости на чайную ложку. Затем она раздвинула губы больного, заставила его раскрыть рот и влила ему жидкость. Был это яд или целебное средство?
   Едва раненый проглотил лекарство, как странная перемена совершилась в его лице. Из багрового, каким он был до тех пор, он внезапно стал бледным, морщины на его лице разгладились, он издал несколько невнятных звуков, затем глаза его закрылись, и через несколько секунд лицо его помертвело.
   Дама в черной перчатке открыла дверь комнаты, куда вышли графиня, Фульмен и майор.
   — Вы можете войти, — сказала она.
   Они вошли. Графиня вдруг вскрикнула. Фульмен задрожала. «Она убила его», — подумала она.
   Но губы Дамы в черной перчатке улыбались.
   — Не бойтесь, — сказала она графине, — это обморок, который вызван мною нарочно.
   — Ах, — прошептала молодая женщина, — как мне страшно!
   — Теперь он впал в летаргию, которая продолжится около двух часов, — сказала Дама в черной перчатке. — В течение этих двух часов он не проявит ни одного признака жизни, он будет лежать, как мертвый.
   — А… потом?
   — Потом он придет в себя и у него уже не будет ни лихорадки, ни бреда.
   — И он будет спасен?
   — Нет еще, но я буду, по крайней мере, в состоянии судить о его болезни.
   И Дама в черной перчатке прибавила:
   — Однако, сударыня, вам придется посвятить меня в некоторые обстоятельства, которые дадут мне понятие о сущности его болезни, и только тогда я могу назначить ему подходящее лечение.
   У графини д'Асти отчаянно забилось сердце. Она подумала, что молодая женщина придерживается того же мнения о ране ее мужа, что и доктор-француз. Дама в черной перчатке пригласила жестом майора и Фульмен выйти из комнаты. Они удалились, и графиня осталась наедине с этим своеобразным врачом.
   — Сударыня, — произнесла Дама в черной перчатке голосом, утратившим прежнюю суровость и звучавшим задушевно и ласково, — вы должны позволить мне относиться к вам, как к старому другу, вы должны вполне довериться мне.
   — Для спасения своего мужа я готова на все.
   — Майор Арлев, мой старый знакомый, — продолжала Дама в черной перчатке, — явился за мной совершенно неожиданно, но во время пути я успела расспросить его о различных фазисах болезни вашего мужа.
   Графиня задрожала.
   — Он сообщил мне, что граф находился вне опасности уже через три дня после дуэли.
   — Это правда.
   — Что он был спокоен, хорошо спал, и все заставляло надеяться на быстрое его выздоровление.
   — Да.
   — Но внезапно, в исходе восьмого дня, когда рана уже начала закрываться, больной почувствовал себя хуже. Правда это?
   — Увы!
   — Приходится приписать все это влиянию какой-нибудь случайности.
   — Но, сударыня, — быстро прервала ее графиня, — уход за ним все время был прекрасный, я не отходила от него ни на минуту.
   — В таком случае ухудшение должно иметь нравственную причину.
   Графиня д'Асти то краснела, то бледнела. «Неужели я должна признаться в своей тайне?» — подумала она.
   — Поймите, — продолжала Дама в черной перчатке, — что если вы желаете спасти графа, то должны искренно и подробно рассказать мне все.
   Графиня сделала над собою усилие.
   — Я готова, — сказала она.
   Дама в черной перчатке подошла к ней и посмотрела на нее проницательным взглядом судьи, который допрашивает обвиняемого.
   — Любите ли вы вашего мужа? — спросила она.
   — Ах! — вздохнула графиня, которой казалось, что она вполне искренна, так как в данную минуту она позабыла об Армане.
   — Любили ли вы его… всегда? Маргарита де Пон смутилась.
   — Помните, сударыня, я спрашиваю вас для того, чтобы спасти вашего мужа.
   — Я знаю! Нет, я чувствовала к нему одно время отвращение. Но нельзя ли…
   — Умолчать о причинах этого, не правда ли? Графиня молча кивнула головой.
   — О, конечно, причины не играют здесь никакой роли!
   Графиня д'Асти вздохнула с облегчением.
   — Не выказывали ли вы ему свое отвращение, даже, может быть, ненависть?
   — Да.
   — До каких пор?
   — Пока он не был ранен.
   — Ну, а с тех пор?
   — Тогда мне стало жаль его… и я его простила…
   — А он… он любил вас?
   — До безумия.
   — Хорошо, — сказала Дама в черной перчатке, — перемена, происшедшая в вас, дает мне ключ к разрешению этой тайны.
   Графиня вздохнула еще раз и подумала, что ее допрос этим ограничится. Но Дама в черной перчатке продолжала:
   — Это объясняет мне быстрое и заметное улучшение, которое наблюдалось у больного в первые восемь дней… Но…
   Она остановилась и посмотрела на графиню; та почувствовала, как стучит ее сердце.
   — Но, — продолжала Дама в черной перчатке, — если перемена ваших отношений к графу совершила это чудо, то следует думать, что случилось нечто новое… причиной чего, хотя бы и косвенной, были вы… Не принимали ли вы кого-нибудь здесь?
   Графиня вздрогнула и побледнела как смерть. Дама в черной перчатке взяла ее за руку.
   — Сударыня, — ласково заметила она, — извините меня и будьте уверены, что я ваш друг. Я спрашивала майора… и он сделал мне… кое-какие намеки… о тайне…
   Она, по-видимому, некоторое время не решалась договорить, но так как графиня продолжала молчать, то она нерешительно сказала:
   — У майора есть друг… который любит вас… он приходил сюда… граф ревнует…
   — Сударыня, пощадите! — пробормотала графиня, закрывая лицо руками.
   — Графиня, — проговорила Дама в черной перчатке, — графиня! Во имя Неба! Ведь я хочу спасти вашего мужа… я прошу у вас милости… этот молодой человек…
   — О! — внезапно проговорила графиня, — он не вернется сюда… я его не увижу, даю вам слово…
   — Этого мало…
   — Боже мой, чего же вы еще потребуете от меня?
   — Слова, которое может спасти вашего мужа.
   — Каково бы оно ни было, я даю его.
   — Хорошо! Как только он откроет глаза и вы заметите, что его рассудок возвращается, что спокойствие сходит в его душу… тогда…
   — О, продолжайте…
   — Как только он взглянет на вас, вы дотронетесь рукой до его руки; пусть он удостоверится, что «его» нет в комнате… вы наклонитесь к нему… и…
   — И?.. — с нетерпением проговорила графиня, вся взволнованная и дрожащая.
   — И скажете ему на ухо: «Он ушел… я его больше никогда не увижу… »
   —Я обещаю вам это, —сказала графиня прочувствованным голосом.
   Дама в черной перчатке подошла к больному и сняла повязку с его раны. Граф д'Асти спал глубоким сном, и сердце у него чуть слышно билось. Можно было подумать, что он умер. Тогда Дама в черной перчатке показала графине другой маленький флакон и поставила его на столик. Затем она сняла корпию, которой была закрыта рана, и обмыла рану тепловатой водой… Намочив новый кусок корпии жидкостью из второго флакончика, причем корпия окрасилась в красный цвет, Дама в черной перчатке наложила ее на рану.
   — До свидания, сударыня, — сказала она, вставая, — я возвращусь сегодня вечером в одиннадцать часов. Однако, я думаю, что не следовало бы держать раненого в этой комнате, где воздух несколько испорчен.
   — Его нужно перенести? — спросила графиня.
   — Я бы предпочла комнату на первом этаже.
   — Хорошо, рядом с залой внизу есть небольшая спальня.
   — Ее окна обращены на север?
   — Да, они выходят в сад.
   — В таком случае, отлично.
   — Но можно ли перенести его без опасения для здоровья?
   — Да, но только теперь, пока он находится в глубоком сне.
   Графиня позвонила и отдала необходимые распоряжения.
   Дама в черной перчатке вышла в сопровождении майора.
   Спустя час граф д'Асти открыл глаза. Он осмотрелся вокруг и, казалось, совершенно не узнал комнаты. Его взгляд упал на залитое слезами лицо графини. Бедная женщина держала в своих руках руку мужа.
   — Как вы себя чувствуете, мой друг? — спросила она. Глаза больного приняли радостное выражение; его взгляд сделался осмысленным.
   — Вас перенесли сюда, — продолжала графиня, — по приказанию нового врача.
   При этом заявлении глаза больного выразили некоторое недоумение.
   — О, — сказала графиня, улыбаясь сквозь слезы, — правда, врач странный, мой друг: женщина… молодая русская дама, обладающая удивительными целебными тайнами.
   Взгляд графа д'Асти выражал все возраставшее изумление.
   — Это майор Арлев, сосед наш, привел ее к вам. Она лечит теперь вашу рану… лихорадка у вас уже прошла… она ручается за ваше выздоровление.
   Имя графа Арлева сразу вызвало на лице раненого выражение ужаса и ненависти. Разве майор не был другом Армана?
   Графиня догадалась, что происходит в мыслях и в сердце ее мужа. И, верная данному обещанию, она наклонилась к раненому, поцеловала его в лоб и сказала:
   — Не ревнуйте, друг мой, он ушел… я его больше никогда не увижу…
   Безумная радость озарила измученное лицо графа; в эту минуту вошел лакей и подал молодой женщине письмо; она распечатала его и прочла:
    «Графиня.
    Я понял, что непреодолимые препятствия разделяют нас; ваша честь и мой долг предписывают нам не встречаться более никогда. Да благословит вас Господь. Завтра утром я покидаю Баден и приложу все старания, чтобы не попадаться на вашем пути. Господь пошлет мне милость, может быть, и поможет мне забыть вас.
    С искренним почтением остаюсь вашим покорнейшим слугой.
    Арман Леон».
   Графиня протянула письмо своему мужу.
   — Видите, я говорила вам правду мой друг.
   В эту минуту вошла Фульмен, и ее приход был неожиданным облегчением для графини, так как прощальное письмо Армана разбило сердце бедной женщины.

XIV

   Около одиннадцати часов вечера Дама в черной перчатке пришла навестить раненого. Сначала ее провели в залу, где она встретилась с Фульмен.
   — Час возмездия близится, — сказала ей Дама в черной перчатке торжественно.
   — Я повинуюсь… — пробормотала Фульмен, опустив голову.
   — Вы оставите ее одну.
   — Хорошо!
   Госпожа д'Асти на цыпочках вышла из комнаты раненого.
   — Он заснул, — сказала она, здороваясь с молодой женщиной, и спит крепко.
   Дама в черной перчатке подошла к постели больного. Она начала пристально всматриваться в лицо графа д'Асти, которое было теперь спокойно и не выражало таких мучений, как утром.
   — Не оставите ли вы меня с ним одну, — сказала Дама в черной перчатке. — Необходимо, чтобы вокруг него была абсолютная тишина; мне надо сделать наблюдение над его дыханием.
   Графиня утвердительно кивнула головой. Дама в черной перчатке села у изголовья больного, а графиня удалилась в соседнюю комнату и присела около Фульмен в амбразуре окна.
   Дама в черной перчатке поспешно затворила дверь, которая вела из залы в комнату графа д'Асти.
   Через десять минут Фульмен поднялась с места.
   — У меня страшно болит голова, графиня, — сказала она, — позвольте мне пойти прилечь.
   — Идите, мой друг, — ответила графиня, которая забылась в тяжелых думах.
   Она думала об Армане… об Армане, которого она любила и которого она больше никогда не увидит; об Армане, который уедет завтра с рассветом, потому что она сама удалила его от себя.
   Фульмен ушла… Графиня, закрыв лицо руками, зарыдала, повторяя прерывающимся голосом:
   — Боже мой! О, пошли мне смерть!
   Вдруг позади нее послышался шум открывающегося окна. Она в испуге обернулась… выпрямилась и отшатнулась, приготовившись закричать и позвать на помощь… Какой-то человек отворил окно, перепрыгнув через подоконник, и графиня в ужасе заметила, что он уже в зале и стремительно направляется к ней.
   Этот человек, как легко догадаться, потому что графиня даже не вскрикнула, был Арман; он перелез через стену, разделявшую оба сада, и явился сюда.
   Графиня задрожала, как ребенок, и почувствовала, что ноги ее подкашиваются.

XV

   Увидав Армана, графиня д'Асти как бы окаменела. Она не могла ни вскрикнуть, ни бежать и не сохранила присутствия духа даже настолько, чтобы воспрепятствовать ему воспользоваться той дорогой, которую он выбрал. Она стояла неподвижно, с опущенной головой, чувствуя, что умирает от ужаса и от восторга. Арман подбежал к ней и упал перед нею на колени.
   — Простите меня, — сказал он.
   И так как она по-прежнему дрожала и не сказала ни слова, то он взял ее руку и поцеловал. Прикосновение его губ вернуло графиню к действительности; сердце ее забилось, и она почувствовала внезапный прилив энергии.
   — Ах, — сказала она чуть слышно, так как боялась, чтобы звук ее голоса не долетел до соседней комнаты, где находился раненый с Дамой в черной перчатке. — Ах, вы меня обманули!..
   — Сударыня!
   — Вы не послушались меня…
   — Простите!
   — Вы явились ко мне, несмотря на то, что дали слово уехать.
   — Я уезжаю завтра.
   Глаза графини сердито блеснули, и она сказала:
   — Зачем вы сюда явились? Что вы хотите мне сказать?..
   — Я вас люблю…
   — И вы среди ночи являетесь ко мне неизвестно откуда… в двух шагах от постели, где лежит мой умирающий муж, вы осмеливаетесь…
   — Простите меня, — повторил Арман. — Простите, я безумец… я брежу… мне необходимо было видеть вас в последний раз…
   — Да говорите же тише, сударь, — прошептала Маргарита де Пон. — Во имя Неба, молчите и уходите!
   — Уйти!..
   — Это необходимо. Вы дали мне слово.
   — О, позвольте мне остаться еще час у ваших ног, позвольте мне сказать вам, что я люблю вас… поцеловать вашу руку… упиться вашим взглядом…
   — Уходите, — повторила графиня, почти не помня себя; но голос ее был так трогателен и так дрожал, что Арман остался на коленях перед нею.
   Негодование графини д'Асти было непродолжительно и больше не повторялось. Ее разум пытался восторжествовать над сердцем, но это удалось ей только на мгновение. Чувство скоро взяло верх, и любовь к Арману заставила ее забыть все на свете. А тот, верный своей роли обольстителя, продолжал свое признание.
   — Маргарита, я люблю вас… — осмелился произнести он в то время, как графиня закрыла лицо руками и залилась слезами. Я вас люблю, — продолжал он, — и не могу уехать и не видеть вас больше… моя жизнь отныне связана с вашей… жить без вас для меня невозможно… Скажите, Маргарита, неужели вы все еще хотите, чтобы я ушел?
   Голос молодого человека был так ласков, так полон чувства, что графиня залилась слезами и конвульсивно сжала руку Армана. Но он вдруг спросил:
   — Маргарита, желаете вы, чтобы я посвятил вам всю свою жизнь, чтобы мы больше не расставались? Уедемте вместе…
   — О! — воскликнула пораженная графиня.
   — Уедемте, — продолжал Арман с пылкостью, которую бедная графиня приняла за энтузиазм страсти, — уедем, Маргарита, уедем… Мы скроем нашу любовь в каком-нибудь уголке зеленой Германии, где так легко забыть весь свет… и наша жизнь будет вечно полна счастья…
   — О, Господи! — прошептала графиня в ужасе и почти бессознательно. — Господи!
   — Уедем, — продолжал Арман, который испытывал от этой лжи такую муку, что его волнение было похоже на порыв страстно любящего человека. — Смотрите, теперь ночь… почтовая карета ожидает нас в конце Лихтентальской аллеи… Вы согласны? Скажите?
   Но графиня д'Асти, которая до этого мгновения закрывала лицо руками, как бы хотела удержать свой рассудок, при этих словах своего искусителя глухо вскрикнула.
   — Нет, — сказала она, — нет! Никогда!
   — Никогда?.. — повторил Арман.
   — А мой умирающий муж?.. Арман вздрогнул.
   — А мой ребенок, — продолжала графиня, цепляясь за эти два имени с энергией отчаянья.
   Арман услыхал в звуках голоса и во взгляде этой бедной женщины столько любви к себе и понял, что, несмотря на все красноречие, с которым говорил графине ее долг, он при желании кончит тем, что восторжествует. Еще несколько минут, и графиня согласится, может быть, последовать за ним. На одно мгновение она оправилась, вспомнив о своем умирающем муже и произнеся имя своего спящего ребенка, и попыталась было оттолкнуть своего соблазнителя… Но эта реакция была короче вспышки молнии. Дрожь снова овладела графиней и слезы потекли по ее щекам. Бе рука продолжала конвульсивно сжимать руку Армана.
   «Бедная женщина», — подумал он.
   И внезапно в сердце и уме этого честного по природе человека, который так долго был принужден играть лицемерную роль, лгать и объясняться в чувствах, которых он не питал, произошла полная перемена.
   Арман вторично устыдился самого себя, своей постыдной роли, своей продолжавшейся почти месяц лжи.
   Этот каторжник любви, этот раб своей мистической и ужасной страсти возмутился и захотел разорвать свои цепи.
   Он возмутился в присутствии женщины, которую сам довел до крайнего отчаяния, которую заставил полюбить себя, но которой сам он не любил. Он устыдился самого себя и почувствовал жалость к ней…
   И так как эта реакция была внезапна и сильна, то он снова бросился перед ней на колени и воскликнул:
   — О, сударыня, сударыня! Простите меня, я недостойный человек…
   — Недостойный… вы… ты… — бормотала графиня, вообразившая, что молодой человек, увлеченный на миг страстью, теперь раскаивается в своем предложении бежать с ним.
   — Да, я презренный безумец, — продолжал Арман убитым и полным грусти голосом.
   И он схватил руки графини и осыпал их поцелуями. Без сомнения, он все бы немедленно ей объяснил, во всем бы признался и попросил бы прощения, позабыв о Даме в черной перчатке, но вдруг позади них раздался сильный глум. Дверь, отделявшая залу от комнаты графа д'Асти, вдруг отворилась и раздался торжествующий голос Дамы в черной перчатке, которая говорила:
   — Посмотри туда, граф, смотри же туда!..

XVI

   Прежде чем продолжать рассказ, вернемся назад и опишем, что происходило в это время в соседней комнате.
   Дама в черной перчатке затворилась там одна с раненым, попросив графиню удалиться и не беспокоить ее. Затем она села у изголовья графа, который все еще спал, открыла небольшую дорожную сумку, которую принесла с собой, и вынула из нее два маленьких флакона, которыми уже пользовалась утром. После этого она дотронулась рукой до графа и разбудила его.
   Граф открыл глаза и, увидав около себя женщину, подумал, что это графиня. Комната больного была освещена только одной лампой с большим абажуром, стоявшей притом в самом углу, так что постель раненого оставалась в тени. Вздох облегчения вырвался из больного горла графа, и радость заблистала в его глазах.
   Но Дама в черной перчатке сказала:
   — Это не графиня, а ваш врач.
   Больной заворочался на постели, стараясь разглядеть черты молодой женщины. Последняя продолжала:
   — Меня позвали к вам, и я явилась. Глаза графа выразили любопытство.
   — Я друг графа Арлева. Услышав это имя, больной задрожал.
   — И друг Армана…
   При последних словах граф д'Асти застонал.
   — И, — продолжала Дама в черной перчатке насмешливым тоном, — меня пригласили…
   Она на мгновение прервала свою речь, глухо засмеялась и продолжала:
   — Меня пригласили спасти вас!
   И так как граф, без сомнения, спрашивал себя, почему эта женщина, которая явилась, конечно, для того, чтобы спасти его, говорит с ним злым и насмешливым тоном врага, она взяла лампу, поставила ее на столик у кровати и сняла с нее абажур. Ее лицо сразу осветилось, и она спросила, посмотрев на графа:
   — Держу пари, что вы меня не узнаете.
   — Нет, — сделал граф чуть заметный отрицательный жест головой.
   — Правда?
   — Нет, — повторил он тот же жест.
   И он начал внимательно вглядываться в нее, и по мере того, как он рассматривал ее светлые волосы и темно-голубые глаза, его брови сдвигались, как будто он старался уловить какое-то неясное и давнишнее воспоминание.
   — Вглядитесь же в меня хорошенько, шевалье д'Асти, — повторила она.
   Титул «шевалье» произвел странное впечатление на графа и сразу привел ему на память все его прошлое.
   — Смотрите на меня… смотрите, пока я буду лечить вашу рану…
   И таинственная женщина сняла повязку, которую наложила утром на рану, открыла один из флакончиков и капнула несколько капель его содержимого на рану, которая начала уже закрываться.
   Граф сделал вдруг резкое движение от боли. Ему показалось, что Дама в черной перчатке прижгла чем-то его горло.
   — Так-то, — снова спросила она, — вы меня не узнаете, шевалье?
   Он с удивлением продолжал всматриваться в нее. Казалось, одного имени, одного намека, простого слова ему было бы достаточно для того, чтобы собрать в одно целое все разрозненные воспоминания.
   — Я вижу, — сказала Дама в черной перчатке, — для того, чтобы вы меня узнали, мне нужно рассказать вам одну страницу из моей жизни, а именно день моей свадьбы.

XVII

   Граф снова задрожал.
   — Я вышла замуж шестнадцати лет, — продолжала она. — Мужу моему было в то время тридцать. Я вам сейчас скажу его имя. Он любил меня, и я любила его. В день нашей свадьбы давали бал в отеле моего отца… в старом отеле в предместье Сен-Жермен, куда сто шестьдесят приглашенных съехались полюбоваться на наше счастье. Во время бала, около полуночи, в залу явился человек, одетый во все черное… Он подошел к моему мужу и поклонился ему. Увидев его, муж побледнел и отшатнулся, но человек, одетый в черное, сделал какой-то знак, тихо сказал ему несколько слов, и мой муж склонил голову и последовал за ним. Они прошли весь сад до калитки, выходившей на улицу. Что произошло между ними?… Ручаюсь головой, что теперь вы меня узнаете, граф?
   Действительно, Дама в черной перчатке увидала, что граф сделался бледнее смерти и скорчился на постели, вперив в нее безумный взгляд, полный ужаса.
   — А! Вы начинаете узнавать меня, шевалье, — повторила Дама в черной перчатке резким и насмешливым голосом. — Вы догадываетесь, без сомнения, что произошло между моим мужем и этим человеком. Человек, одетый в черное, убил его. Этот человек, — продолжала она, протягивая руку к графу, — это был — ты!
   Граф д'Асти в ужасе корчился на своем ложе и пытался позвать кого-нибудь. Но голос не шел из его раненого горла, он издавал только глухие и неясные звуки.
   — Слушай, — продолжала Дама в черной перчатке, — твой смертный час настал, шевалье д'Асти, но ты должен умереть, узнав прежде, чья рука карает тебя. Это рука — моя…
   Граф был бледен от ужаса и лежал, вперив в свою мстительницу безумный взгляд. Казалось, он думал, что находится во власти тех ужасных видений, которые посещали его во время пароксизмов лихорадки. Дама в черной перчатке продолжала:
   — Граф Арлев — мой раб, он слепо исполняет мои приказания. Это он нанял дом, который стоит рядом с твоим, это он устроил таинственные отверстия, которые позволяли нам видеть и слышать все, что делается у тебя…
   Дама в черной перчатке остановилась. Ужас, отразившийся на лице графа, достиг своего апогея…
   — О, — продолжала она, — не думай, граф, что только случай отдал мне в руки твою судьбу, что только ее слепой гнев поразил тебя. Бе направлял зоркий взгляд и твердая рука.
   И так как граф д'Асти, по-видимому, не вполне понимал ее слова, то она продолжала:
   — Ты не знаешь, шевалье, что я приняла своего умирающего мужа на свои руки, что его кровь оросила мое белое подвенечное платье, что одна моя рука, вот эта, до сих пор еще окрашена ею, так как я поклялась не смывать ее до тех пор, пока она не поразит последнего из убийц в желтых перчатках, этих элегантных разбойников, которые называли себя «Друзьями шпаги»!
   Глухой и злой смех сопровождал эти слова.
   — Шевалье, — продолжала она, — ты помнишь маркиза де Ласи? Помнишь, как он любил Маргариту де Пон, которую ты у него отнял?
   Граф д'Асти пришел в ужас.
   — А! Ты ее до сих пор любишь, не правда ли? Ты любишь ту, которая обманывает тебя?..
   И она остановилась, смеясь своим демоническим смехом. Во второй раз граф тщетно попытался встать с постели и позвать на помощь.
   — Слушай, — продолжала мстительница, — меня позвали к тебе как врача, который исцелит тебя, но они не знают, что я сделаюсь вместо того твоим палачом. Я только что налила на твою рану несколько капель жидкости, которую ты принял за целительный бальзам, на самом деле это смертельный яд… Не пройдет часа, как ты будешь мертв; ты упадешь, как бы пораженный молнией!..
   Улыбка показалась на губах больного. Эта улыбка, казалось, говорила: «Вы имеете право мстить мне, убивая меня, ваша месть справедлива, но я так настрадался, что не боюсь смерти».