Страница:
— Поверю, поверю! — вскричал Кретте. — Непременно поверю. Только говорите поскорее, прелестница, я очень тороплюсь.
— Вы тоже идете к послу?
— Да.
— Тогда хорошенько вглядитесь в его лицо, смотрите на него в упор, как я сейчас смотрю на вас! Мысленно представьте его себе без бороды и без усов, а завтра утром приходите ко мне, сегодня я вам больше ничего не скажу. А еще лучше, любезный маркиз, приходите нынче вечером, если это вам больше по душе, — прибавила молодая женщина, выразительно пожимая ему руку и ласково улыбаясь.
— Как! — воскликнул Кретте. — Я должен внимательно вглядеться в лицо посла, смотреть на него в упор, мысленно представить его себе без бороды и без усов… Пуссет, душенька, моя обожаемая крошка, вы, часом, не знаете персидского посла?
— Знаю ли я его?! Да так же хорошо, как вас, как д'Эрбиньи, как Шастелю… как могла бы знать вашего друга д'Ангилема, если бы он не был таким букой…
— Пуссет, дитя мое! — взмолился маркиз. — Ты можешь спасти мне жизнь!..
— Спасти вам жизнь, маркиз?
— Нет, вернее сказать, не мне, а моему лучшему другу, но это одно и то же… Речь идет о д'Ангилеме.
— А что я должна для этого сделать?
— Кто он, этот посол? Как его зовут, Пуссет, как его зовут? Скажи, и я обещаю тебе двадцать тысяч ливров и благосклонность самого красивого дворянина в Париже! Я обещаю это тебе от его имени, а если он не заплатит, я сам заплачу. Пуссет, дружочек, как имя посла?
— Ах, как не стыдно! Вы полагаете, что льщусь на интересы, маркиз? Нет, вы заслуживаете…
— Пуссет, его имя! И я буду у тебя нынче в полночь с двадцатью тысячами ливров, жди меня!
— Ну ладно, только… только вы мне все равно не поверите.
— Да говори же, говори! Я всегда верю тому, что говорят мне женщины.
— Это…
— Ты меня уморишь, Пуссет!
— Так вот, это — Индиец.
— Какой еще индиец?
— Да вы его знаете: мой желтолицый любовник.
— Противник д'Ангалема? Тот, кто тягался с ним? Афгано?! — вскричал маркиз.
— Он самый.
— Пуссет, душенька, дай я тебя расцелую!
И маркиз сжал молодую женщину в своих объятиях, нимало не заботясь о том, что на них смотрят люди, которые продолжали выходить из покоев посла.
— А ты не ошибаешься? — спросил Кретте, ибо он все еще не мог поверить в такую удачу.
— Говорю вам, я сразу его узнала, хотя он отрастил бороду, покрасил зубы в черный цвет, а ногти — в красный и хоть он изо всех сил притворялся, будто не узнает меня… Вот чудовище!.. Ах, маркиз, маркиз, до чего ж все мужчины неблагодарны!
— Милая моя Пуссет, — отвечал Кретте. — Я докажу вам, что это не так. В полночь я буду у вас, так что, пожалуйста, не ужинайте без меня.
— А если приедет Шастелю?
— Скажите ему, что у вас разболелась голова.
— Как у вас все просто получается, любезный маркиз! — воскликнула мадемуазель Пуссет, изо всех сил стараясь покраснеть.
— Ну, не так ловко, как у вас, моя Венера! Я это отлично знаю и потому всецело полагаюсь на вашу сообразительность. До свидания, Пуссет, и если только вы сказали мне правду, то оказали такую услугу, о которой я в жизни не забуду.
Мадемуазель Пуссет села в свою карету, а маркиз стал подниматься по лестнице, перепрыгивая сразу через несколько ступенек. У дверей в покои посла его остановил какой-то негритенок.
— Что вам угодно? — спросил он маркиза. — Его превосходительство сегодня больше не принимает посетителей.
— Да, но я хочу видеть вовсе не его превосходительство, — ответил Кретте, — мне нужна любимая рабыня посла.
— Стало быть вы пришли…
— По поручению шевалье д'Ангилема.
— В таком случае пожалуйте сюда.
И негритенок проводил Кретте в убранную в восточном вкусе комнату, потом он оставил маркиза одного, сказав, что пойдет предупредить особу, которую посетитель желает видеть.
И действительно, минут через пять в комнату вошла Сильвандир.
— Ах, это вы, маркиз, — проговорила она, — я как чувствовала, что буду иметь удовольствие снова вас увидеть. И предчувствие не обмануло меня. Шестьсот тысяч ливров с вами?
— Нет, — резко ответил маркиз.
— Тогда зачем вы сюда пожаловали?
— Чтобы побеседовать с вашим господином, его превосходительством Мехмет-Риза-Бегом.
— А могу ли я осведомиться, от чьего имени вы явились, милостивый государь? — насмешливо спросила Сильвандир.
— От имени господина Вуайе д'Аржансона, генерал-лейтенанта полиции Французского королевства.
Сильвандир побледнела; Кретте заметил, какое впечатление произвели на нее эти слова.
— Его превосходительство не может вас сейчас принять: он уже лег.
— Ну что ж, — продолжал Кретте, — пойду поищу кого-нибудь, кто заставит его подняться.
— Погодите, сударь! — воскликнула Сильвандир. — Я пойду узнаю, нельзя ли вам все же повидать его превосходительство.
— Прошу прощения, сударыня, — сказал маркиз, — но у меня есть веские резоны войти к послу вместе с вами. В противном случае…
И Кретте сделал шаг к двери.
— Пойдемте, — пригласила его Сильвандир. И она отворила дверь в коридор.
Маркиз последовал за молодой женщиной; они вошли в гостиную; посол с важным видом сидел на циновке, изображая вельможу, что выглядело весьма смехотворно.
— Обождите, — сказала Сильвандир, — я сейчас приглашу переводчика.
— Это ни к чему, — отрезал Кретте.
— Как, маркиз, неужели вы говорите по-персидски?
— Нет, но его превосходительство будет столь любезен, что побеседует со мною по-французски.
— Но он не знает нашего языка.
— Вы так полагаете? — усмехнулся маркиз.
Он подошел к послу и, ударив его по плечу, сказал:
— Дорогой господин Афгано, надеюсь, вы будете столь любезны и ради меня соблаговолите припомнить, что владеете французским языком.
Посол беспокойно заерзал на циновке, оперся на локоть и, побледнев, уставился на маркиза.
— О-ля-ля! — воскликнул Кретте. — Милостивый государь, когда бы я только мог предположить, что встреча со старым знакомым так на вас подействует, я бы попросил эту милую даму заранее вас предуведомить.
— Что вам угодно, сударь? — спросил Индиец.
— Ну вот видите, — обратился Кретте к Сильвандир, — я же говорил вам, что его превосходительство сделает для меня исключение! Я хочу, дражайший господин Афгано, — продолжал маркиз, поворачиваясь к мнимому послу, — я хочу предупредить вас: его величество король, которого вы морочите, уже через час будет знать, что он обманут вами. Вот чего я хочу.
Индиец побледнел и схватился за кинжал.
— Полно, полно, драгоценнейший господин Афгано, — невозмутимо продолжал маркиз, — прошу вас, только без трагедий, это ни к чему не приведет. Предупреждаю вас, верный мне человек знает все, и если через час я не вернусь после свидания с вами, он тут же отправится в Версаль. Но пусть вас это не останавливает, любезный друг: если вам угодно, убейте меня! Ведь я так и не сумел прославиться, а такого рода гибель сулит мне бессмертие. Маркиз де Кретте заколот его превосходительством Мехмет-Риза-Бегом, чрезвычайным послом высокочтимого повелителя Персии!.. Черт побери! Да я буду просто счастлив! Ах, вот как! Вы, кажется, убираете свое оружие? И настроены теперь более мирно? Ну что ж, так и быть, я человек покладистый и всегда готов идти навстречу своему ближнему. Поговорим о делах.
Посол поднялся, подошел к двери и запер ее на задвижку.
— Да, я все хорошо понимаю, — продолжал маркиз, — вы купили эту прелестную особу и превосходно поступили, ибо она и в самом деле очаровательна; вы познакомились с нею ближе, что вполне естественно, и тогда обнаружилось, что у вас у обоих есть все основания быть недовольными нашим бедным шевалье д'Ангилемом. И тогда вы сказали друг другу: «Мы оба горим ненавистью к одному и тому же человеку, станем же мстить ему вместе». Тем временем вы прослышали, что во Франции просто не знают, чем бы еще позабавить короля, а так как вы человек с воображением, то вы и придумали это посольство. Браво, мой милый, браво! Ваша затея сулила множество выгод: вы получали возможность прикарманить те дары, какие его христианнейшее величество король Франции по доброте своей вручит вам в обмен на те безделки, которые вы привезли ему от имени своего повелителя, из-за чего тот по вашей милости прослывет скрягой. А наша прелестная дама подумала: «Я заставлю д'Ангилема вернуть мне наследство, доставшееся ему после смерти моего отца, и потребую у него свое приданое». Ваше первое желание вполне справедливо, а вот второе — уже вовсе несправедливо, ибо вы, сударыня, не принесли мужу никакого приданого. Порешив на этом, вы оба приехали в Париж, а случай помог вам даже сверх всяких ожиданий. Вы узнали, что шевалье д'Ангилем собирается жениться, и дождались, пока брак его был заключен. Когда все совершилось и уже ничего нельзя было изменить, вы тотчас принялись разрабатывать золотую жилу, оказавшуюся у вас под ногами. Прежде всего вы решили вытянуть из д'Ангилема шестьсот тысяч ливров, играя на его страхе перед петлей, которая грозит всякому двоеженцу. Но это еще не все: после этого требования последовало бы другое, после первого вымогательства последовало бы второе, и вы бы припеваючи прожили всю свою жизнь под сенью сей благословенной виселицы, обирая шевалье, так что мало-помалу все наследство виконта де Бузнуа перешло бы в руки господина Афгано… Мне кажется, я попал в самую жилку, не так ли, сударь? Не так ли, сударыня? — продолжал маркиз, переводя свой взгляд, в котором светилась и насмешка и угроза, с Афгано на Сильвандир. — Какого черта! Ведь всякий француз себе на уме, как говаривал Буало-Депрео, которого вы, сударыня, должно быть, читали в юности!
Сильвандир и Афгано были совершенно раздавлены, они опустили головы, точно преступники перед судьей.
— А теперь, — снова заговорил Кретте, — посмотрим правде прямо в глаза: шевалье д'Ангилема могут повесить как двоеженца, господина Афгано могут четвертовать за неслыханный обман и мошенничество, а госпожу Сильвандир могут упрятать в Сен-Лазар как особу легкого поведения. И потому обсудим все спокойно. Вы, дражайший господин Афгано, получили от короля Франции миллион или около того. А для вас, драгоценнейшая Сильвандир, вот в этом бумажнике лежат триста тысяч ливров — наследство вашего отца. Кроме того, господин Индиец, у вас, если не ошибаюсь, еще около двух миллионов собственных средств. Все вместе, коли я верно считаю, составляет три миллиона триста тысяч ливров; деньги это немалые, и, располагая такой круглой суммой, вы можете отправиться в Триполи, Константинополь, Каир, Исфахан, Пекин — словом, куда угодно, и повсюду будете жить в роскоши. Я против этого ничего не имею.
— Господин маркиз, — сказал Афгано, — клянусь вам, я завтра же уеду.
— Минуту! Минуту! Разумеется, вы уедете, и это отвечает моему желанию. Однако уедете вы при соблюдении двух небольших условий, о которых я вам сейчас скажу.
— Говорите, милостивый государь, я вас слушаю.
— Вы, сударь, поклянетесь, что вашей ноги больше никогда не будет в Париже.
— Клянусь.
— Я вам верю: страх, который вы испытываете перед разоблачением, — верная порука тому, что вы не нарушите своей клятвы; вот почему я и не потребую иной гарантии, кроме вашего слова, я и так не сомневаюсь, что никогда больше вас не увижу.
Индиец поклонился.
— А вот с вами, сударыня, дело обстоит иначе, — продолжал Кретте. — Как только вы оба отсюда уедете, я буду лишен возможности доказать, что вы, сударь, — самозванец и обманщик, а вы, сударыня, — сообщница господина Афгано. А ведь может случиться, что в один прекрасный день вы расстанетесь друг с другом и вам, любезная Сильвандир, захочется возвратиться к своему супружескому очагу в доме шевалье д'Ангилема; для нас это было бы весьма стеснительно, ибо у этого очага есть место только для двоих. Вот почему я не могу положиться на одно ваше честное слово, сударыня; вам еще придется написать небольшое письмецо, которое я сам продиктую, и когда письмецо это будет у меня в руках, вы, сударыня, сможете уехать хотя бы на край света.
У Сильвандир вырвался негодующий возглас.
— Это совершенно необходимо, — отрезал маркиз. — Согласен, что это весьма неприятно: ехать с тем, чтобы диктовать свои условия, а вместо того быть вынужденной принимать условия других; однако это conditio sine qua non note 13.
— А если я откажусь? — спросила Сильвандир.
— Тогда, выйдя отсюда, я отправлюсь к начальнику полиции, расскажу ему о небольшом мошенничестве, затеянном вами обоими, и через полчаса вы окажетесь в Бастилии.
— Но мы ведь не беззащитны, маркиз, — сказала Сильвандир, — мы прибыли сюда, предварительно приняв свои меры предосторожности. И у нас есть могущественные покровители.
— Речь, видимо, идет не о маркизе де Руаянкуре, ибо я имел честь насквозь проткнуть его шпагой; а потому, полагаю, вы изволите говорить об иезуитах.
— Возможно.
— Увы, дражайшая госпожа д'Ангилем! Хоть вы и частенько посещали этих господ, но знаете их еще плохо. Вы бросите тень на иезуитов, коли сошлетесь на них. А они не такие простаки и, не задумываясь, принесут вас в жертву.
— Это правда, сущая правда! — пробормотал Афгано.
— В таком случае, — проговорила Сильвандир, — выходит, я должна согласиться…
— …на то, чего требует господин де Кретте, моя дорогая, — подхватил Индиец. — Поверьте мне, так будет благоразумнее.
— А если я напишу это письмо, поклянетесь ли вы, что позволите нам спокойно уехать из Франции, захватив с собою все наши деньги, и не станете чинить нам никаких помех?
— Я, маркиз Альфонс де Кретте, клянусь вам в этом своей честью.
— Я готова, сударь, — сказала Сильвандир, присаживаясь к столу, где лежали бумага и перья и стояла чернильница. — Диктуйте, я пишу.
«Из Туниса, 11 октября 1713 года.
Господин д'Ангилем!
До меня дошли слухи, что Вы все еще убиваетесь и горько оплакиваете мою гибель. Не стоит: я жива; когда я упала в море, то притворилась, будто тону, чтобы таким способом освободиться от власти супруга, которого, несмотря на все внимание с его стороны, я так и не смогла полюбить, и оказаться наконец в объятиях человека, которого боготворила. Теперь, милостивый государь, я стала его женой; наш союз освящен совсем иными божескими и человеческими законами, и Вы меня никогда больше не увидите. Я умерла для всех, и прежде всего для Вас. А потому считайте себя с этой минуты вдовцом, человеком, совершенно свободным от брачных уз.
Будьте же счастливы, как счастлива я сама, — вот чего желает Вам на прощание та, что звалась некогда
Сильвандир дАнгилем.
P.S. Письмо это вручит Вам надежный человек, которого мой муж посылает во Францию».
— Какую службу сослужит вам это письмо? — спросила Сильвандир, надписав и запечатав конверт и протягивая его маркизу.
— Вы это узнаете, сударыня, если когда-либо нарушите свое обещание и тем самым принудите нас прибегнуть к нему.
Поклонившись Афгано и Сильвандир, маркиз направился к двери, отворил ее и с порога громко возгласил, чтобы его слышали слуги:
— Ваше превосходительство, соблаговолите принять мои уверения в совершенном почтении!
Афгано даже не пошевелился: он все еще не в силах был прийти в себя после того, что произошло. Но Сильвандир последовала за Кретте.
— Маркиз, — едва слышно спросила она, проходя вместе с ним через приемную, — скажите мне чистосердечно: его жена хороша собой?
— Не так хороша, как вы, сударыня, — отвечал Кретте, — но любит она его гораздо больше.
— Что поделаешь! — воскликнула Сильвандир. — Мне так хотелось стать принцессой.
— Еще одно такое замужество, сударыня, — откликнулся маркиз, — и вы достигнете своей цели: ведь вы уже супруга посла.
Сильвандир испустила глубокий вздох и медленно возвратилась во внутренние покои особняка.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
КОММЕНТАРИИ
— Вы тоже идете к послу?
— Да.
— Тогда хорошенько вглядитесь в его лицо, смотрите на него в упор, как я сейчас смотрю на вас! Мысленно представьте его себе без бороды и без усов, а завтра утром приходите ко мне, сегодня я вам больше ничего не скажу. А еще лучше, любезный маркиз, приходите нынче вечером, если это вам больше по душе, — прибавила молодая женщина, выразительно пожимая ему руку и ласково улыбаясь.
— Как! — воскликнул Кретте. — Я должен внимательно вглядеться в лицо посла, смотреть на него в упор, мысленно представить его себе без бороды и без усов… Пуссет, душенька, моя обожаемая крошка, вы, часом, не знаете персидского посла?
— Знаю ли я его?! Да так же хорошо, как вас, как д'Эрбиньи, как Шастелю… как могла бы знать вашего друга д'Ангилема, если бы он не был таким букой…
— Пуссет, дитя мое! — взмолился маркиз. — Ты можешь спасти мне жизнь!..
— Спасти вам жизнь, маркиз?
— Нет, вернее сказать, не мне, а моему лучшему другу, но это одно и то же… Речь идет о д'Ангилеме.
— А что я должна для этого сделать?
— Кто он, этот посол? Как его зовут, Пуссет, как его зовут? Скажи, и я обещаю тебе двадцать тысяч ливров и благосклонность самого красивого дворянина в Париже! Я обещаю это тебе от его имени, а если он не заплатит, я сам заплачу. Пуссет, дружочек, как имя посла?
— Ах, как не стыдно! Вы полагаете, что льщусь на интересы, маркиз? Нет, вы заслуживаете…
— Пуссет, его имя! И я буду у тебя нынче в полночь с двадцатью тысячами ливров, жди меня!
— Ну ладно, только… только вы мне все равно не поверите.
— Да говори же, говори! Я всегда верю тому, что говорят мне женщины.
— Это…
— Ты меня уморишь, Пуссет!
— Так вот, это — Индиец.
— Какой еще индиец?
— Да вы его знаете: мой желтолицый любовник.
— Противник д'Ангалема? Тот, кто тягался с ним? Афгано?! — вскричал маркиз.
— Он самый.
— Пуссет, душенька, дай я тебя расцелую!
И маркиз сжал молодую женщину в своих объятиях, нимало не заботясь о том, что на них смотрят люди, которые продолжали выходить из покоев посла.
— А ты не ошибаешься? — спросил Кретте, ибо он все еще не мог поверить в такую удачу.
— Говорю вам, я сразу его узнала, хотя он отрастил бороду, покрасил зубы в черный цвет, а ногти — в красный и хоть он изо всех сил притворялся, будто не узнает меня… Вот чудовище!.. Ах, маркиз, маркиз, до чего ж все мужчины неблагодарны!
— Милая моя Пуссет, — отвечал Кретте. — Я докажу вам, что это не так. В полночь я буду у вас, так что, пожалуйста, не ужинайте без меня.
— А если приедет Шастелю?
— Скажите ему, что у вас разболелась голова.
— Как у вас все просто получается, любезный маркиз! — воскликнула мадемуазель Пуссет, изо всех сил стараясь покраснеть.
— Ну, не так ловко, как у вас, моя Венера! Я это отлично знаю и потому всецело полагаюсь на вашу сообразительность. До свидания, Пуссет, и если только вы сказали мне правду, то оказали такую услугу, о которой я в жизни не забуду.
Мадемуазель Пуссет села в свою карету, а маркиз стал подниматься по лестнице, перепрыгивая сразу через несколько ступенек. У дверей в покои посла его остановил какой-то негритенок.
— Что вам угодно? — спросил он маркиза. — Его превосходительство сегодня больше не принимает посетителей.
— Да, но я хочу видеть вовсе не его превосходительство, — ответил Кретте, — мне нужна любимая рабыня посла.
— Стало быть вы пришли…
— По поручению шевалье д'Ангилема.
— В таком случае пожалуйте сюда.
И негритенок проводил Кретте в убранную в восточном вкусе комнату, потом он оставил маркиза одного, сказав, что пойдет предупредить особу, которую посетитель желает видеть.
И действительно, минут через пять в комнату вошла Сильвандир.
— Ах, это вы, маркиз, — проговорила она, — я как чувствовала, что буду иметь удовольствие снова вас увидеть. И предчувствие не обмануло меня. Шестьсот тысяч ливров с вами?
— Нет, — резко ответил маркиз.
— Тогда зачем вы сюда пожаловали?
— Чтобы побеседовать с вашим господином, его превосходительством Мехмет-Риза-Бегом.
— А могу ли я осведомиться, от чьего имени вы явились, милостивый государь? — насмешливо спросила Сильвандир.
— От имени господина Вуайе д'Аржансона, генерал-лейтенанта полиции Французского королевства.
Сильвандир побледнела; Кретте заметил, какое впечатление произвели на нее эти слова.
— Его превосходительство не может вас сейчас принять: он уже лег.
— Ну что ж, — продолжал Кретте, — пойду поищу кого-нибудь, кто заставит его подняться.
— Погодите, сударь! — воскликнула Сильвандир. — Я пойду узнаю, нельзя ли вам все же повидать его превосходительство.
— Прошу прощения, сударыня, — сказал маркиз, — но у меня есть веские резоны войти к послу вместе с вами. В противном случае…
И Кретте сделал шаг к двери.
— Пойдемте, — пригласила его Сильвандир. И она отворила дверь в коридор.
Маркиз последовал за молодой женщиной; они вошли в гостиную; посол с важным видом сидел на циновке, изображая вельможу, что выглядело весьма смехотворно.
— Обождите, — сказала Сильвандир, — я сейчас приглашу переводчика.
— Это ни к чему, — отрезал Кретте.
— Как, маркиз, неужели вы говорите по-персидски?
— Нет, но его превосходительство будет столь любезен, что побеседует со мною по-французски.
— Но он не знает нашего языка.
— Вы так полагаете? — усмехнулся маркиз.
Он подошел к послу и, ударив его по плечу, сказал:
— Дорогой господин Афгано, надеюсь, вы будете столь любезны и ради меня соблаговолите припомнить, что владеете французским языком.
Посол беспокойно заерзал на циновке, оперся на локоть и, побледнев, уставился на маркиза.
— О-ля-ля! — воскликнул Кретте. — Милостивый государь, когда бы я только мог предположить, что встреча со старым знакомым так на вас подействует, я бы попросил эту милую даму заранее вас предуведомить.
— Что вам угодно, сударь? — спросил Индиец.
— Ну вот видите, — обратился Кретте к Сильвандир, — я же говорил вам, что его превосходительство сделает для меня исключение! Я хочу, дражайший господин Афгано, — продолжал маркиз, поворачиваясь к мнимому послу, — я хочу предупредить вас: его величество король, которого вы морочите, уже через час будет знать, что он обманут вами. Вот чего я хочу.
Индиец побледнел и схватился за кинжал.
— Полно, полно, драгоценнейший господин Афгано, — невозмутимо продолжал маркиз, — прошу вас, только без трагедий, это ни к чему не приведет. Предупреждаю вас, верный мне человек знает все, и если через час я не вернусь после свидания с вами, он тут же отправится в Версаль. Но пусть вас это не останавливает, любезный друг: если вам угодно, убейте меня! Ведь я так и не сумел прославиться, а такого рода гибель сулит мне бессмертие. Маркиз де Кретте заколот его превосходительством Мехмет-Риза-Бегом, чрезвычайным послом высокочтимого повелителя Персии!.. Черт побери! Да я буду просто счастлив! Ах, вот как! Вы, кажется, убираете свое оружие? И настроены теперь более мирно? Ну что ж, так и быть, я человек покладистый и всегда готов идти навстречу своему ближнему. Поговорим о делах.
Посол поднялся, подошел к двери и запер ее на задвижку.
— Да, я все хорошо понимаю, — продолжал маркиз, — вы купили эту прелестную особу и превосходно поступили, ибо она и в самом деле очаровательна; вы познакомились с нею ближе, что вполне естественно, и тогда обнаружилось, что у вас у обоих есть все основания быть недовольными нашим бедным шевалье д'Ангилемом. И тогда вы сказали друг другу: «Мы оба горим ненавистью к одному и тому же человеку, станем же мстить ему вместе». Тем временем вы прослышали, что во Франции просто не знают, чем бы еще позабавить короля, а так как вы человек с воображением, то вы и придумали это посольство. Браво, мой милый, браво! Ваша затея сулила множество выгод: вы получали возможность прикарманить те дары, какие его христианнейшее величество король Франции по доброте своей вручит вам в обмен на те безделки, которые вы привезли ему от имени своего повелителя, из-за чего тот по вашей милости прослывет скрягой. А наша прелестная дама подумала: «Я заставлю д'Ангилема вернуть мне наследство, доставшееся ему после смерти моего отца, и потребую у него свое приданое». Ваше первое желание вполне справедливо, а вот второе — уже вовсе несправедливо, ибо вы, сударыня, не принесли мужу никакого приданого. Порешив на этом, вы оба приехали в Париж, а случай помог вам даже сверх всяких ожиданий. Вы узнали, что шевалье д'Ангилем собирается жениться, и дождались, пока брак его был заключен. Когда все совершилось и уже ничего нельзя было изменить, вы тотчас принялись разрабатывать золотую жилу, оказавшуюся у вас под ногами. Прежде всего вы решили вытянуть из д'Ангилема шестьсот тысяч ливров, играя на его страхе перед петлей, которая грозит всякому двоеженцу. Но это еще не все: после этого требования последовало бы другое, после первого вымогательства последовало бы второе, и вы бы припеваючи прожили всю свою жизнь под сенью сей благословенной виселицы, обирая шевалье, так что мало-помалу все наследство виконта де Бузнуа перешло бы в руки господина Афгано… Мне кажется, я попал в самую жилку, не так ли, сударь? Не так ли, сударыня? — продолжал маркиз, переводя свой взгляд, в котором светилась и насмешка и угроза, с Афгано на Сильвандир. — Какого черта! Ведь всякий француз себе на уме, как говаривал Буало-Депрео, которого вы, сударыня, должно быть, читали в юности!
Сильвандир и Афгано были совершенно раздавлены, они опустили головы, точно преступники перед судьей.
— А теперь, — снова заговорил Кретте, — посмотрим правде прямо в глаза: шевалье д'Ангилема могут повесить как двоеженца, господина Афгано могут четвертовать за неслыханный обман и мошенничество, а госпожу Сильвандир могут упрятать в Сен-Лазар как особу легкого поведения. И потому обсудим все спокойно. Вы, дражайший господин Афгано, получили от короля Франции миллион или около того. А для вас, драгоценнейшая Сильвандир, вот в этом бумажнике лежат триста тысяч ливров — наследство вашего отца. Кроме того, господин Индиец, у вас, если не ошибаюсь, еще около двух миллионов собственных средств. Все вместе, коли я верно считаю, составляет три миллиона триста тысяч ливров; деньги это немалые, и, располагая такой круглой суммой, вы можете отправиться в Триполи, Константинополь, Каир, Исфахан, Пекин — словом, куда угодно, и повсюду будете жить в роскоши. Я против этого ничего не имею.
— Господин маркиз, — сказал Афгано, — клянусь вам, я завтра же уеду.
— Минуту! Минуту! Разумеется, вы уедете, и это отвечает моему желанию. Однако уедете вы при соблюдении двух небольших условий, о которых я вам сейчас скажу.
— Говорите, милостивый государь, я вас слушаю.
— Вы, сударь, поклянетесь, что вашей ноги больше никогда не будет в Париже.
— Клянусь.
— Я вам верю: страх, который вы испытываете перед разоблачением, — верная порука тому, что вы не нарушите своей клятвы; вот почему я и не потребую иной гарантии, кроме вашего слова, я и так не сомневаюсь, что никогда больше вас не увижу.
Индиец поклонился.
— А вот с вами, сударыня, дело обстоит иначе, — продолжал Кретте. — Как только вы оба отсюда уедете, я буду лишен возможности доказать, что вы, сударь, — самозванец и обманщик, а вы, сударыня, — сообщница господина Афгано. А ведь может случиться, что в один прекрасный день вы расстанетесь друг с другом и вам, любезная Сильвандир, захочется возвратиться к своему супружескому очагу в доме шевалье д'Ангилема; для нас это было бы весьма стеснительно, ибо у этого очага есть место только для двоих. Вот почему я не могу положиться на одно ваше честное слово, сударыня; вам еще придется написать небольшое письмецо, которое я сам продиктую, и когда письмецо это будет у меня в руках, вы, сударыня, сможете уехать хотя бы на край света.
У Сильвандир вырвался негодующий возглас.
— Это совершенно необходимо, — отрезал маркиз. — Согласен, что это весьма неприятно: ехать с тем, чтобы диктовать свои условия, а вместо того быть вынужденной принимать условия других; однако это conditio sine qua non note 13.
— А если я откажусь? — спросила Сильвандир.
— Тогда, выйдя отсюда, я отправлюсь к начальнику полиции, расскажу ему о небольшом мошенничестве, затеянном вами обоими, и через полчаса вы окажетесь в Бастилии.
— Но мы ведь не беззащитны, маркиз, — сказала Сильвандир, — мы прибыли сюда, предварительно приняв свои меры предосторожности. И у нас есть могущественные покровители.
— Речь, видимо, идет не о маркизе де Руаянкуре, ибо я имел честь насквозь проткнуть его шпагой; а потому, полагаю, вы изволите говорить об иезуитах.
— Возможно.
— Увы, дражайшая госпожа д'Ангилем! Хоть вы и частенько посещали этих господ, но знаете их еще плохо. Вы бросите тень на иезуитов, коли сошлетесь на них. А они не такие простаки и, не задумываясь, принесут вас в жертву.
— Это правда, сущая правда! — пробормотал Афгано.
— В таком случае, — проговорила Сильвандир, — выходит, я должна согласиться…
— …на то, чего требует господин де Кретте, моя дорогая, — подхватил Индиец. — Поверьте мне, так будет благоразумнее.
— А если я напишу это письмо, поклянетесь ли вы, что позволите нам спокойно уехать из Франции, захватив с собою все наши деньги, и не станете чинить нам никаких помех?
— Я, маркиз Альфонс де Кретте, клянусь вам в этом своей честью.
— Я готова, сударь, — сказала Сильвандир, присаживаясь к столу, где лежали бумага и перья и стояла чернильница. — Диктуйте, я пишу.
«Из Туниса, 11 октября 1713 года.
Господин д'Ангилем!
До меня дошли слухи, что Вы все еще убиваетесь и горько оплакиваете мою гибель. Не стоит: я жива; когда я упала в море, то притворилась, будто тону, чтобы таким способом освободиться от власти супруга, которого, несмотря на все внимание с его стороны, я так и не смогла полюбить, и оказаться наконец в объятиях человека, которого боготворила. Теперь, милостивый государь, я стала его женой; наш союз освящен совсем иными божескими и человеческими законами, и Вы меня никогда больше не увидите. Я умерла для всех, и прежде всего для Вас. А потому считайте себя с этой минуты вдовцом, человеком, совершенно свободным от брачных уз.
Будьте же счастливы, как счастлива я сама, — вот чего желает Вам на прощание та, что звалась некогда
Сильвандир дАнгилем.
P.S. Письмо это вручит Вам надежный человек, которого мой муж посылает во Францию».
— Какую службу сослужит вам это письмо? — спросила Сильвандир, надписав и запечатав конверт и протягивая его маркизу.
— Вы это узнаете, сударыня, если когда-либо нарушите свое обещание и тем самым принудите нас прибегнуть к нему.
Поклонившись Афгано и Сильвандир, маркиз направился к двери, отворил ее и с порога громко возгласил, чтобы его слышали слуги:
— Ваше превосходительство, соблаговолите принять мои уверения в совершенном почтении!
Афгано даже не пошевелился: он все еще не в силах был прийти в себя после того, что произошло. Но Сильвандир последовала за Кретте.
— Маркиз, — едва слышно спросила она, проходя вместе с ним через приемную, — скажите мне чистосердечно: его жена хороша собой?
— Не так хороша, как вы, сударыня, — отвечал Кретте, — но любит она его гораздо больше.
— Что поделаешь! — воскликнула Сильвандир. — Мне так хотелось стать принцессой.
— Еще одно такое замужество, сударыня, — откликнулся маркиз, — и вы достигнете своей цели: ведь вы уже супруга посла.
Сильвандир испустила глубокий вздох и медленно возвратилась во внутренние покои особняка.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Маркиз де Кретте сел в свою карету, пустил лошадей вскачь и поспешил в особняк д'Ангилема.
Он застал Констанс в маленькой гостиной: она сидела там одна и горько плакала оттого, что муж ее так озабочен и угрюм.
— Роже полагал долгом чести, — шептала она, — сдержать данное мне слово, но, без сомнения, он больше не любит меня.
Когда Кретте отворил дверь, она подумала, что это пришел за нею Роже, быстро поднялась и поспешила ему навстречу, но, увидев, что это маркиз, снова упала в кресло.
Кретте понял, что происходит в душе несчастной молодой женщины; он подошел ближе и принялся утешать ее.
— Полно, полно, — сказал он, — вытрите свои прелестные глазки, дорогая Констанс, и вернемся в гостиную. Вот увидите: через четверть часа Роже преобразится, и в будущем он вас никогда больше не огорчит.
Он подал ей руку, и они направились в большую гостиную.
Послушный приказу, у двери стоял Бретон.
Маркиз де Кретте сделал ему знак подойти, слуга подчинился.
— Друг мой, — сказал маркиз, — распахни настежь двери и самым торжественным голосом доложи о приходе госпожи д'Ангилем.
У Бретона не было никаких оснований мешать жене и ближайшему другу своего хозяина войти в гостиную, он послушался, распахнул дверь и, набрав побольше воздуха в легкие, громогласно возгласил столь грозное для шевалье имя:
— Госпожа д'Ангилем!
Роже в это время с трудом поддерживал беседу с д'Эрбиньи и виконтом де Безри в самом укромном уголке гостиной; при этих словах он почувствовал, что у него подкашиваются ноги, упал в кресло и закрыл лицо руками.
В гостиную, сияя улыбкой, вошла Констанс: маркиз де Кретте вел ее под руку.
Они подошли вплотную к шевалье; он слышал звук их шагов, но не решался поднять глаза, ему хотелось бы провалиться сквозь землю, и как можно глубже.
— Что с тобою, друг мой? — спросил Кретте, ударяя Роже по плечу, отчего тот задрожал всем телом. — Что с тобой? Ведь это же Констанс.
Шевалье поднял голову и с испугом посмотрел на маркиза.
— Кретте! Констанс! Это вы?! — вскричал он. — А я-то подумал… Простите меня!
— О чем ты подумал? Видишь, за тобой пришла госпожа д'Ангилем, а ты чего-то испугался, — проговорил Кретте, пожимая руку Роже и незаметно передавая ему при этом письмо Сильвандир. — Уже одиннадцать часов, шевалье, твоя жена устала, вам пора идти…
— Да, да! — воскликнул Роже. — Хоть на край света, если понадобится.
— Нет, зачем же так далеко, — возразил маркиз. — Теперь это уже ни к чему.
Пока молодожены шли через гостиную, направляясь в свои покои, Кретте сказал, обращаясь к гостям:
— Да, вы еще не знаете последние новости: персидский посол уезжает завтра утром со своею свитой. Господа и дамы, я приглашаю вас посмотреть на этот отъезд — кортеж тронется в путь из Шайо.
— Нет, мы не пойдем, — сказала Констанс, отворяя дверь в спальню.
— Мы не пойдем, — подхватил Роже, затворяя за собой дверь.
На следующий день маркиз де Кретте сообщил своему другу о двух обещаниях, которые он дал от его имени мадемуазель Пуссет, причем первое из них он уже скрупулезно выполнил накануне, вручив актрисе двадцать тысяч ливров.
Шевалье был человеком чести и не мог допустить, чтобы его друг прослыл лжецом, а потому мы не сомневаемся, что в подходящее время и в подходящем месте второе обещание было выполнено с такой же обязательностью.
Излишне говорить, что еще до сих пор на Констанс и на Роже указывают как на образцовую супружескую чету, — разумеется, не в Париже, где назидательные примеры быстро забываются, а в Лоше и его окрестностях.
Он застал Констанс в маленькой гостиной: она сидела там одна и горько плакала оттого, что муж ее так озабочен и угрюм.
— Роже полагал долгом чести, — шептала она, — сдержать данное мне слово, но, без сомнения, он больше не любит меня.
Когда Кретте отворил дверь, она подумала, что это пришел за нею Роже, быстро поднялась и поспешила ему навстречу, но, увидев, что это маркиз, снова упала в кресло.
Кретте понял, что происходит в душе несчастной молодой женщины; он подошел ближе и принялся утешать ее.
— Полно, полно, — сказал он, — вытрите свои прелестные глазки, дорогая Констанс, и вернемся в гостиную. Вот увидите: через четверть часа Роже преобразится, и в будущем он вас никогда больше не огорчит.
Он подал ей руку, и они направились в большую гостиную.
Послушный приказу, у двери стоял Бретон.
Маркиз де Кретте сделал ему знак подойти, слуга подчинился.
— Друг мой, — сказал маркиз, — распахни настежь двери и самым торжественным голосом доложи о приходе госпожи д'Ангилем.
У Бретона не было никаких оснований мешать жене и ближайшему другу своего хозяина войти в гостиную, он послушался, распахнул дверь и, набрав побольше воздуха в легкие, громогласно возгласил столь грозное для шевалье имя:
— Госпожа д'Ангилем!
Роже в это время с трудом поддерживал беседу с д'Эрбиньи и виконтом де Безри в самом укромном уголке гостиной; при этих словах он почувствовал, что у него подкашиваются ноги, упал в кресло и закрыл лицо руками.
В гостиную, сияя улыбкой, вошла Констанс: маркиз де Кретте вел ее под руку.
Они подошли вплотную к шевалье; он слышал звук их шагов, но не решался поднять глаза, ему хотелось бы провалиться сквозь землю, и как можно глубже.
— Что с тобою, друг мой? — спросил Кретте, ударяя Роже по плечу, отчего тот задрожал всем телом. — Что с тобой? Ведь это же Констанс.
Шевалье поднял голову и с испугом посмотрел на маркиза.
— Кретте! Констанс! Это вы?! — вскричал он. — А я-то подумал… Простите меня!
— О чем ты подумал? Видишь, за тобой пришла госпожа д'Ангилем, а ты чего-то испугался, — проговорил Кретте, пожимая руку Роже и незаметно передавая ему при этом письмо Сильвандир. — Уже одиннадцать часов, шевалье, твоя жена устала, вам пора идти…
— Да, да! — воскликнул Роже. — Хоть на край света, если понадобится.
— Нет, зачем же так далеко, — возразил маркиз. — Теперь это уже ни к чему.
Пока молодожены шли через гостиную, направляясь в свои покои, Кретте сказал, обращаясь к гостям:
— Да, вы еще не знаете последние новости: персидский посол уезжает завтра утром со своею свитой. Господа и дамы, я приглашаю вас посмотреть на этот отъезд — кортеж тронется в путь из Шайо.
— Нет, мы не пойдем, — сказала Констанс, отворяя дверь в спальню.
— Мы не пойдем, — подхватил Роже, затворяя за собой дверь.
На следующий день маркиз де Кретте сообщил своему другу о двух обещаниях, которые он дал от его имени мадемуазель Пуссет, причем первое из них он уже скрупулезно выполнил накануне, вручив актрисе двадцать тысяч ливров.
Шевалье был человеком чести и не мог допустить, чтобы его друг прослыл лжецом, а потому мы не сомневаемся, что в подходящее время и в подходящем месте второе обещание было выполнено с такой же обязательностью.
Излишне говорить, что еще до сих пор на Констанс и на Роже указывают как на образцовую супружескую чету, — разумеется, не в Париже, где назидательные примеры быстро забываются, а в Лоше и его окрестностях.
КОММЕНТАРИИ
«Сильвандир» («Sylvandire») — одно из ранних произведений А.Дюма, написанных во время становления его как романиста. Книга охватывает период 1708-1715 гг., включая последние годы жизни французского короля Людовика XIV, когда тот полностью находился под влиянием своей фаворитки госпожи де Ментенон. Сюжетные линии, вероятно, во многом позаимствованы автором у французского писателя Гатьена де Куртиля де Сандра из его книг: «Мемуары графа де Рошфора» («Memoires du comte de Rochefort») и «Мемуары маркизы де Френ» («Memoires de madame la marquise de Fresne»). Роман впервые напечатан в парижской газете «Le Slecle» («Век») в 1843 г. В течение 1843 г. в Брюсселе вышло семь его изданий на французском языке. Первое французское книжное издание: Paris, Dumont, 1844, 8vo., 3 v.
В 1845 г. на основе романа была написана пьеса под тем же названием.
В настоящем издании перевод на русский язык сверен с оригиналом (Paris, Calmann-Levy).
Людовик XI (1423-1483) — король Франции в 1461-1483 гг., проводил политику централизации государства, сурово расправляясь с мятежными феодалами.
Робеспьер, Максимилиан (1758-1794) — деятель Великой Французской буржуазной революции конца XVIII в., вождь якобинцев, глава революционного правительства (1793-1794). Говоря об уничтожении Робеспьером аристократии, Дюма имеет в виду отмену в годы Революции всех феодальных привилегий, титулов и повинностей, а также преследования, эмиграцию и многочисленные казни дворян-контрреволюционеров.
Версаль — дворцово-парковый ансамбль близ Парижа, сооружен во второй половине XVII в. Людовиком XIV, при котором Версаль стал главной резиденцией французских королей и был ею до Великой Французской революции.
Лувр — дворцовый комплекс в Париже; строился, начиная с ХП в. В XVI-XVII вв. — резиденция французских королей.
Лувуа, Мишель Летелье, маркиз де (1641-1691) — французский государственный деятель, военный министр Людовика XIV, реформатор французской армии.
Виллар, Луи, герцог де (1653-1744) — французский полководец, маршал Франции, один из способнейших военачальников Людовика XIV.
Аржансон, Марк Репе Вуайе де Пальми, маркиз д (1652-1721) — французский государственный деятель, с 1697 г. генерал-лейтенант (начальник) французской полиции, с 1718 г. председатель совета финансов и хранитель печатей, член Французской академии; герой романа «Шевалье д'Арманталь». В течение XVIII в. члены семейства д'Аржансонов занимали министерские посты и играли заметную роль во французской политике.
Кольбер, Жан Батист (1619-1683) — французский государственный деятель, в годы царствования Людовика XIV генеральный контролер финансов, глава морского ведомства. В годы его деятельности Франция достигла невиданного ранее торгового и промышленного расцвета. Как и Лувуа, Кольбер стоял во главе целого клана, члены которого занимали многие важные государственные посты. …о падении Рогатое, Ришелье, Ложное, Гизов… — Дюма имеет в виду значительное уменьшение влияния в XVIII в. родовитой феодальной аристократии, ранее соперничавшей с королями и стремившейся проводить самостоятельную политику.
Роганы — семейство бретонских принцев, потомки независимых королей и герцогов Бретани. В XVII в. представители рода Роганов возглавляли борьбу французских протестантов против королевской власти и принимали видное участие в событиях Фронды. В следующем столетии политической роли не играли.
Говоря о семействе Ришелье (не принадлежавшем к высшей аристократии) , Дюма имеет в виду родственников кардинала Ришелье, унаследовавших полученный им герцогский титул. Ни один из них не поднялся до столь же высокого положения, хотя в XVIII — начале XIX вв. они занимали видные должности в армии и при дворе. В отношении рода Лозенов Дюма допускает неточность: представители этого семейства большого политического значения не имели. Гизы — герцогский род, боковая ветвь семейства герцогов Лотаринг-ских. В XVI в. представители этого рода занимали видное место в истории Франции, возглавляли католическую партию и даже притязали на французский престол. Однако в XVII в. Гизы впитались уже подданными французских королей и состояли у них на службе. Черный Принц — прозвище (из-за его черного вооружения) сына английского короля Эдуарда III принца Уэльского Эдуарда (1330-1376), полководца, видного участника Столетней войны (1337-1457) между Англией и Францией, правителя принадлежавшей тогда Англии Гиени. Здесь у Дюма неточность — Гиень, несмотря на попытку, сделанную в последние годы жизни Черного Принца, была отвоевана Францией только в 1451 г.
…вместе с Жанной д'Арк изгнало Генриха VI из Франции… — Жанна д'Арк (ок. 1412-1431), народная героиня Франции, происходила из крестьянской семьи; в ходе Столетней войны в конце 20-х гг. XV в. возглавила борьбу против англичан.
Генрих VI (1421-1471) — король Англии в 1422-1461 и 1470-1471 гг.; был низложен и убит во время феодальной смуты. В 1422 г. Генрих после завоевания англичанами значительной части севера страны и их сговора с частью французских феодалов был провозглашен королем Франции. Однако это предательство вызвало мощный национальный подъем и народную войну, в которой сплотились все сословия, недовольные иностранным нашествием. В результате к 1453 г. английские завоеватели были изгнаны из Франции. Говоря о роли Жанны д'Арк в изгнании англичан, Дюма не совсем точен. Она возглавила народную борьбу против захватчиков лишь в самом ее начале и погибла задолго до того, как Столетняя война закончилась победой Франции. Событиям этой войны посвящен роман Дюма «Изабелла Баварская».
Ментенон — в девичестве Франсуаза д'Обинье, по мужу Скаррон, маркиза де (1635-1719) — последняя фаворитка Людовика XIV, на которой он тайно женился после смерти своей первой жены испанской принцессы Марии-Терезы.
…закон о новых мерах длины… — Имеется в виду закон от 22 декабря 1795 г., установивший во Франции новую, метрическую систему мер. Согласно этому закону, повторившему декрет 1793 г., в качестве основной линейной единицы был принят метр, одна десятимиллионная часть четверти земного меридиана. Соответственно единицей измерения расстояний стал километр, равный тысяче метрам.
В 1845 г. на основе романа была написана пьеса под тем же названием.
В настоящем издании перевод на русский язык сверен с оригиналом (Paris, Calmann-Levy).
Людовик XI (1423-1483) — король Франции в 1461-1483 гг., проводил политику централизации государства, сурово расправляясь с мятежными феодалами.
Робеспьер, Максимилиан (1758-1794) — деятель Великой Французской буржуазной революции конца XVIII в., вождь якобинцев, глава революционного правительства (1793-1794). Говоря об уничтожении Робеспьером аристократии, Дюма имеет в виду отмену в годы Революции всех феодальных привилегий, титулов и повинностей, а также преследования, эмиграцию и многочисленные казни дворян-контрреволюционеров.
Версаль — дворцово-парковый ансамбль близ Парижа, сооружен во второй половине XVII в. Людовиком XIV, при котором Версаль стал главной резиденцией французских королей и был ею до Великой Французской революции.
Лувр — дворцовый комплекс в Париже; строился, начиная с ХП в. В XVI-XVII вв. — резиденция французских королей.
Лувуа, Мишель Летелье, маркиз де (1641-1691) — французский государственный деятель, военный министр Людовика XIV, реформатор французской армии.
Виллар, Луи, герцог де (1653-1744) — французский полководец, маршал Франции, один из способнейших военачальников Людовика XIV.
Аржансон, Марк Репе Вуайе де Пальми, маркиз д (1652-1721) — французский государственный деятель, с 1697 г. генерал-лейтенант (начальник) французской полиции, с 1718 г. председатель совета финансов и хранитель печатей, член Французской академии; герой романа «Шевалье д'Арманталь». В течение XVIII в. члены семейства д'Аржансонов занимали министерские посты и играли заметную роль во французской политике.
Кольбер, Жан Батист (1619-1683) — французский государственный деятель, в годы царствования Людовика XIV генеральный контролер финансов, глава морского ведомства. В годы его деятельности Франция достигла невиданного ранее торгового и промышленного расцвета. Как и Лувуа, Кольбер стоял во главе целого клана, члены которого занимали многие важные государственные посты. …о падении Рогатое, Ришелье, Ложное, Гизов… — Дюма имеет в виду значительное уменьшение влияния в XVIII в. родовитой феодальной аристократии, ранее соперничавшей с королями и стремившейся проводить самостоятельную политику.
Роганы — семейство бретонских принцев, потомки независимых королей и герцогов Бретани. В XVII в. представители рода Роганов возглавляли борьбу французских протестантов против королевской власти и принимали видное участие в событиях Фронды. В следующем столетии политической роли не играли.
Говоря о семействе Ришелье (не принадлежавшем к высшей аристократии) , Дюма имеет в виду родственников кардинала Ришелье, унаследовавших полученный им герцогский титул. Ни один из них не поднялся до столь же высокого положения, хотя в XVIII — начале XIX вв. они занимали видные должности в армии и при дворе. В отношении рода Лозенов Дюма допускает неточность: представители этого семейства большого политического значения не имели. Гизы — герцогский род, боковая ветвь семейства герцогов Лотаринг-ских. В XVI в. представители этого рода занимали видное место в истории Франции, возглавляли католическую партию и даже притязали на французский престол. Однако в XVII в. Гизы впитались уже подданными французских королей и состояли у них на службе. Черный Принц — прозвище (из-за его черного вооружения) сына английского короля Эдуарда III принца Уэльского Эдуарда (1330-1376), полководца, видного участника Столетней войны (1337-1457) между Англией и Францией, правителя принадлежавшей тогда Англии Гиени. Здесь у Дюма неточность — Гиень, несмотря на попытку, сделанную в последние годы жизни Черного Принца, была отвоевана Францией только в 1451 г.
…вместе с Жанной д'Арк изгнало Генриха VI из Франции… — Жанна д'Арк (ок. 1412-1431), народная героиня Франции, происходила из крестьянской семьи; в ходе Столетней войны в конце 20-х гг. XV в. возглавила борьбу против англичан.
Генрих VI (1421-1471) — король Англии в 1422-1461 и 1470-1471 гг.; был низложен и убит во время феодальной смуты. В 1422 г. Генрих после завоевания англичанами значительной части севера страны и их сговора с частью французских феодалов был провозглашен королем Франции. Однако это предательство вызвало мощный национальный подъем и народную войну, в которой сплотились все сословия, недовольные иностранным нашествием. В результате к 1453 г. английские завоеватели были изгнаны из Франции. Говоря о роли Жанны д'Арк в изгнании англичан, Дюма не совсем точен. Она возглавила народную борьбу против захватчиков лишь в самом ее начале и погибла задолго до того, как Столетняя война закончилась победой Франции. Событиям этой войны посвящен роман Дюма «Изабелла Баварская».
Ментенон — в девичестве Франсуаза д'Обинье, по мужу Скаррон, маркиза де (1635-1719) — последняя фаворитка Людовика XIV, на которой он тайно женился после смерти своей первой жены испанской принцессы Марии-Терезы.
…закон о новых мерах длины… — Имеется в виду закон от 22 декабря 1795 г., установивший во Франции новую, метрическую систему мер. Согласно этому закону, повторившему декрет 1793 г., в качестве основной линейной единицы был принят метр, одна десятимиллионная часть четверти земного меридиана. Соответственно единицей измерения расстояний стал километр, равный тысяче метрам.