Дюморье Д.. Французов ручей

скалы! Не иначе матросы сошли с ума или напились вдрызг!
--Почему они плывут к заливу, вместо того чтобы уйти в верховья,
подальше от греха? -- воскликнул второй голос.
Из толпы ему тут же ответили:
--Ветер недостаточно силен. Корабль не сможет плыть против течения.
И снова чей-то голос закричал прямо у нее над ухом:
--Смотрите, отлив подхватил его и несет вниз!
Несколько горожан побежали к лодкам, намереваясь спустить их на воду.
Дона слышала, как они, чертыхаясь, возились с замками, а Рэшли и Годолфин,
перевесившись через перила, ругали их на чем свет стоит.
--Лодок нет, сэр! -- наконец прокричал снизу один из горожан. -- Кто-
то перерезал ножом веревки!
Доне представился Пьер Блан, который, ухмыляясь, отплывает от причала,
в то время как колокол над его головой гудит и звенит.
--Ну так догоните их вплавь! -- ответил Рэшли. -- Да пошевеливайтесь,
лодка нужна мне немедленно. Эх, попадись мне только негодяй, сыгравший с
нами эту шутку, я бы живо вздернул его на первом суку.
Корабль тем временем приближался. Дона видела матросов, карабкавшихся
вверх по реям, огромный марсель, трепетавший на ветру, и человека, который,
запрокинув голову, стоял у штурвала и отдавал команды.
--Эй, вы там! -- закричал Рэшли. -- Эй, на <Удачливом>!
--Поворачивайте! -- завопил вслед за ним Годолфин. -- Поворачивайте,
пока не поздно!
Но <Удачливый> упрямо плыл вниз по течению, взрывая носом высокие волны
и держа курс прямо на залив.
--Он сошел с ума! -- закричали в толпе. -- Смотрите, он хочет выйти в
залив!
И действительно, теперь, когда корабль был уже совсем близко, все
увидели, что его тянут на перлинях три шлюпки, плывущие в ряд перед ним.
Матросы изо всех сил налегали на весла, но марсель и нижние паруса,
выгибаясь под напором налетевшего с холмов ветра, тянули корабль в
противоположную сторону.
--Они ведут его в море! -- воскликнул Рэшли. -- О Господи, они ведут
его в открытое море!
В эту минуту Годолфин неожиданно обернулся. Взгляд его выпученных глаз
упал на Дону, которая, забыв обо всем, подошла к самому краю пристани.
--Вот этот мерзкий мальчишка! -- заорал он. -- Хватайте его, это он во
всем виноват!
Дона повернулась и, прошмыгнув под рукой у какого-то старика,
ошарашенно вылупившегося на нее, кинулась со всех ног с причала. Она бежала
все дальше и дальше: мимо дома Рэшли, мимо церкви, мимо городских окраин, к
спасительным холмам, видневшимся вдалеке, а за спиной, не отставая, стучали
шаги и чей-то голос пронзительно кричал:
--А ну стой, негодяй! Стой, тебе говорят!
Слева, среди зарослей папоротника, мелькнула тропинка. Дона торопливо
бросилась по ней, спотыкаясь в своих неуклюжих башмаках. Сквозь потоки
дождя, струящиеся по лицу, она разглядела поблескивающую далеко внизу воду
залива, услышала шум прибоя, бьющегося о скалы.
Она бежала по гребню холма, не обращая внимания на дождь и темноту и
думая только о том, как бы побыстрей скрыться от пронзительных, выпученных
глаз Годолфина. И понимала, что надеяться ей больше не на кого: Пьер Блан
исчез, а <Удачливый> борется с волнами в заливе. В ушах ее не переставая
звучал мрачный гул корабельного колокола, созывающего горожан на пристань, и
злобный рев Филипа Рэшли, бранящего своих медлительных помощников.
Дорога, наконец, пошла под уклон. Дона замедлила свой отчаянный бег,
вытерла мокрое лицо и посмотрела вперед: тропинка спускалась к бухте,
открывавшейся перед входом в залив, а затем снова уводила наверх, к форту.
Она постояла, прислушиваясь к плеску волн под скалой, посмотрела на залив в
надежде обнаружить силуэт <Удачливого> и, вдруг оглянувшись назад, увидела
крошечный огонек, движущийся к ней сверху, а еще через несколько секунд
услышала негромкий скрип шагов.
Она упала на поросший папоротником склон и затаила дыхание. Шаги
приближались. Она подняла голову: прямо на нее, держа в руке фонарь, шел
какой-то человек. Не глядя по сторонам, он быстро сбежал по тропинке к
бухте, а затем начал карабкаться на мыс. Дона видела огонек его фонаря,
мигающий все выше и выше. Она поняла, что он идет в форт, чтобы предупредить
часовых. Очевидно, Рэшли заподозрил неладное, а может быть, решил, что
капитан спятил и нарочно ведет корабль в открытое море. Так или иначе,
результат теперь будет один: часовые, предупрежденные о приближении корабля,
начнут стрелять, как только он подойдет к форту.
Дона кинулась вниз по тропинке, но в отличие от человека с фонарем не
стала затем подниматься на мыс, а свернула влево и, с трудом пробираясь
среди мокрых камней и водорослей, двинулась вдоль берега к заливу. Перед
глазами ее встала карта Фой-Хэвена. Она будто воочию увидела русло ручья,
сужающееся при впадении в залив, форт и полосу скал, протянувшихся вдоль
того берега, по которому она сейчас шла. В голове у нее билась
одна-единственная мысль: она должна во что бы то ни стало взобраться на эти
скалы и, прежде чем корабль войдет в залив, предупредить француза об
опасности.
Как только она очутилась под прикрытием мыса, ветер мгновенно стих,
дождь перестал бить в лицо. Но идти было по-прежнему трудно: камни не успели
высохнуть после отлива, и Дона то и дело спотыкалась и скользила. Руки ее
покрылись ссадинами, подбородок болел от удара о валун, волосы растрепались
и выбились из-под повязки.
Где-то в стороне прокричала чайка, ее назойливый крик далеко разнесся
среди скал. Он звучал насмешливо и издевательски. И Доне показалось, что
птица смеется над ее тщетными усилиями, что она нарочно горланит в темноте,
желая оповестить врагов о ее приближении. Разъяренная, отчаявшаяся, она
принялась осыпать чайку грубыми и бессмысленными ругательствами.
Скалы были уже совсем близко, ясно слышался мерный рокот прибоя. Еще
одно усилие, и Дона, подтянувшись, вскарабкалась на большой утес и устремила
взгляд на залив. Прямо перед ней, зарываясь носом в волны, выходил из устья
ручья <Удачливый>. Лодки, буксировавшие его, были подняты на борт, матросы
столпились на палубе и с восторгом наблюдали за тем, как ветер, каким-то
чудом вдруг сменивший направление на западное, надул паруса <Удачливого> и
тот, подгоняемый его мощным порывом и высокой отливной волной, стремительно
мчится в открытое море. За кораблем плыли какие-то лодки. Дона догадалась,
что это горожане, снаряженные Рэшли в погоню. Они кричали, ругались и
размахивали руками. В одной из лодок она увидела Годолфина, рядом с ним
сидел Рэшли. Она засмеялась и отбросила волосы с лица. Теперь, когда
<Удачливый> весело и беспечно уносился прочь, недосягаемый для своих
преследователей, ни Годолфин, ни Рэшли были ей уже не страшны. Где-то совсем
близко опять прокричала чайка. Дона повернулась, чтобы запустить в нее
камнем, и вдруг увидела, что из-за полосы рифов по направлению к ней
движется маленькая лодка. В лодке сидел Пьер Блан. Вот он поднял голову,
посмотрел на скалы и снова крикнул, подражая чайке.
Не переставая смеяться, Дона встала во весь рост, вскинула над головой
руки и закричала. Он тут же подплыл к ней и помог перебраться на борт. Он ни
о чем не спрашивал ее. Она тоже молчала, глядя, как он осторожно выводит
лодку из полосы прибоя. По подбородку у нее текла кровь, одежда промокла, но
она не обращала на это внимания. Лодка плясала на крутых волнах, в лицо
летели соленые брызги, смешанные с дождем. Неожиданно где-то позади блеснул
свет, затем раздался пушечный выстрел и что-то плюхнулось в воду ярдах в
десяти перед ними. Пьер Блан ухмыльнулся во весь рот и еще сильней налег на
весла, держа курс на <Удачливый>, который на всех парусах летел им
навстречу.
Снова вспыхнул свет, снова ударил оглушительный выстрел, сопровождаемый
на этот раз треском ломающегося дерева. Дона не успела заметить, куда попало
ядро. Она разобрала только, что с корабля перекинули канат, подтащили их к
борту, затем чьи-то руки подхватили ее и подняли вверх; она увидела
смеющиеся лица матросов, черный водоворот, бурлящий за спиной, и лодку,
медленно погружающуюся в пучину...
Француз стоял у штурвала; на подбородке его тоже краснела ссадина,
волосы растрепались, рубашка промокла насквозь. Они посмотрели друг на друга
и улыбнулись. В ту же минуту он крикнул:
--Падайте! Сейчас выстрелит пушка!
Измученная, продрогшая, не чувствуя под собой ног от усталости, она
упала на палубу, зная, что самое страшное уже позади и что они снова вместе.
Ядро шлепнулось в воду, не долетев до корабля.
--Поберегите порох, ребята! -- рассмеялся француз. -- Теперь вам до нас
не добраться.
А коротышка Пьер Блан, встряхнувшись всем телом, как промокшая
дворняга, свесился за борт и показал форту нос. <Удачливый> круто накренился
и скользнул вниз по волне; паруса забились и затрепетали, сзади послышались
крики и кто-то из преследователей выпалил по кораблю из мушкета.
--А вот и ваш приятель, Дона, -- проговорил француз. -- Ну-ка,
посмотрим, хорошо ли он умеет стрелять.
Он пробрался на корму и, подойдя к перилам, глянул вниз: передняя лодка
была уже совсем близко, Рэшли свирепо уставился на него, а Годолфин снова
вскинул к плечу мушкет.
--Смотрите, смотрите! -- воскликнул вдруг Рэшли. -- У них на борту
женщина!
В этот момент Годолфин выстрелил. Пуля просвистела у Доны над головой.
Новый порыв ветра накренил корабль, и она увидела, что за штурвалом стоит
Пьер Блан, а француз застыл у борта с подветренной стороны и, посмеиваясь,
смотрит на лодку. Корабль снова нырнул вниз. Француз перевесился через
перила -- в руке его блеснула шпага.
--Приветствую вас, господа, -- крикнул он, -- и желаю скорейшего
возвращения в Фой-Хэвен. Но прежде чем мы расстанемся, позвольте взять у вас
небольшой сувенир на память.
И с этими словами он протянул руку, сбил шляпу с головы Годолфина и,
подцепив концом шпаги его пышный парик, торжествующе поднял его в воздух.
Годолфин, лысый, как новорожденный младенец, с выпученными от ярости глазами
и побагровевшим лицом, плюхнулся обратно в лодку, уронив на сиденье свой
мушкет.
Налетевший шквал обрушил на корабль потоки дождя и скрыл лодку из глаз.
Высокая волна, перехлестнув через борт, сбила Дону с ног и отбросила к
шпигатам. А когда она наконец поднялась и, переведя дух, откинула упавшие на
лицо волосы, лодок уже не было видно, мыс и форт остались далеко позади, а
француз стоял на мостике и, улыбаясь, смотрел на нее. Парик Годолфина висел
рядом с ним, на рукоятке штурвала.

14

Вдоль пролива, на расстоянии трех миль один от другого, медленно плыли
два корабля. Первый -- яркий, легкий, словно устремленный вперед, к
неведомым горизонтам, выглядел гораздо нарядней второго -- скромного
торгового судна, послушно следовавшего за ним.
Летний шторм, бушевавший целые сутки, наконец утих; на пронзительно-
голубом небе не было видно ни облачка. Волны улеглись, море застыло в
каком-то странном оцепенении, и только легкий северный бриз слегка шевелил
бессильно повисшие на реях паруса. Из камбуза <Удачливого> потянуло запахом
съестного, аромат жареного цыпленка, смешанный с соленым морским воздухом,
прогретым горячими солнечными лучами, ворвался в окно каюты. Дона открыла
глаза и сразу же почувствовала, что корабль больше не швыряет из стороны в
сторону. Дурнота прошла, но ее место занял голод, мучительный и неодолимый.
Она потянулась, зевнула, ощущая приятную легкость во всем теле, и тут же
выругалась сквозь зубы, припомнив самое забористое ругательство из
репертуара Гарри: так значит, ее все-таки укачало, значит, она все-таки
проиграла пари. Она подняла руки, проверяя, на месте ли серьги, и вдруг с
ужасом осознала, что лежит совершенно раздетая, накрытая одним лишь одеялом,
и платья ее нигде не видно.
С тех пор как она, усталая, измученная и продрогшая, спотыкаясь,
спустилась в каюту и, стянув с себя рубашку и брюки, скинув неуклюжие
башмаки, забралась в теплую, уютную постель, мечтая только об одном: чтобы
ей дали спокойно выспаться, -- прошла, казалось, целая вечность.
Пока она спала, в каюте, как видно, кто-то успел побывать: окно, плотно
закрытое на время шторма, было широко распахнуто, одежда ее исчезла, а
вместо нее на стуле появился кувшин с горячей водой и полотенце.
Выбравшись голышом из огромной кровати, в которой она провела не меньше
суток, она взяла кувшин и начала умываться, размышляя о том, что капитан
<Удачливого>, кто бы он ни был, явно не чуждался комфорта. Закончив свой
туалет и причесавшись, она выглянула из окна: справа по борту виднелись
мачты <Ла Муэтт>, залитые ярким солнечным светом. Снова аппетитно запахло
жареным цыпленком. На палубе послышались чьи- то шаги. Дона торопливо
юркнула в кровать и натянула одеяло до самого подбородка.
--Вы уже проснулись? -- раздался из-за двери голос француза.
Чувствуя, как сердце ее вдруг отчаянно забилось, она крикнула:
--Да, входите! -- и откинулась на подушки.
Он остановился на пороге, держа в руках поднос и с улыбкой глядя на
нее.
--Я проиграла пари, -- сказала она.
--Знаю, -- ответил он.
--Откуда?
--Я заходил вас проведать, но не успел открыть дверь, как вы запустили
в меня подушкой и велели убираться к черту.
Она рассмеялась и покачала головой:
--Неправда, сюда никто не заходил, я никого не видела.
--Охотно верю. В том состоянии, в котором вы находились, мудрено было
что-то разглядеть. Но не будем спорить. Вы проголодались?
--Да.
--Я тоже. Предлагаю пообедать вместе.
Он принялся накрывать на стол. Она наблюдала за ним из-под одеяла.
--Сколько сейчас времени? -- спросила она.
--Около трех, -- ответил он.
--А день сегодня какой?
--Воскресенье. Боюсь, что вашему приятелю Годолфину не удастся
послушать сегодняшнюю проповедь, разве что в Фой-Хэвене очень искусные
парикмахеры.
И он кинул выразительный взгляд на стену за ее кроватью. Она подняла
голову и увидела висящий на гвозде парик.
--Когда вы успели его повесить? -- рассмеявшись, спросила она.
--Когда вы лежали с приступом морской болезни, -- ответил он.
Она прикусила язык: Боже мой, какой позор, в каком виде он ее, должно
быть, застал! Она подтянула одеяло еще выше и принялась следить за тем, как
он расправляется с цыпленком.
--Хотите крылышко? -- спросил он.
Она кивнула, прикидывая, как бы усесться поудобней, чтобы одеяло не
сползло. Наконец, улучив минутку, когда он отвернулся, чтобы откупорить
бутылку, она приподнялась на подушке, накинула одеяло на плечи и старательно
подоткнула его с боков.
Он подошел к ней с тарелкой в руках и критически оглядел со всех
сторон.
--М-да, -- протянул он. -- Попробуем подыскать вам что-нибудь
поинтересней. Как-никак <Удачливый> только что вернулся из Индии.
Он вышел из каюты и склонился над большим деревянным сундуком, стоявшим
у трапа. Подняв крышку, он вытащил из сундука шаль с яркими золотисто-алыми
разводами и шелковой бахромой по краям.
--Кто знает, возможно, эта шаль предназначалась для жены Годолфина, --
произнес он. -- В этом сундуке много занятных вещиц, если хотите, можете
потом взглянуть.
Он снова уселся за стол и, отломив куриную ножку, принялся ее
обгладывать. Дона отпила глоток вина и посмотрела на него поверх бокала.
--Подумать только, а ведь мы оба могли бы сейчас висеть на самом
высоком дереве в парке Годолфина!
--И висели бы, если бы ветер не подул с запада, -- ответил он.
--А чем вы собираетесь заняться сегодня?
--Я никогда не составляю планов на воскресенье.
Следуя его примеру, она взяла крылышко обеими руками и начала с
аппетитом есть. На палубе послышались звуки лютни и негромкое пение.
--Скажите, вы всегда так дьявольски удачливы? -- спросила она.
--Всегда, -- коротко ответил он, выкидывая за окно обглоданную ножку и
приступая ко второй.
Солнечные лучи заливали стол, за бортом лениво плескались волны. Они
продолжали обедать, ни на минуту не забывая друг о друге и о долгом дне,
ожидающем их впереди.
--А матросы Рэшли недурно устроились, -- проговорил наконец француз,
оглядываясь по сторонам. -- То-то они так сладко спали, когда мы поднялись
на борт.
--Сколько их было?
--С полдюжины.
--И что вы с ними сделали?
--Привязали спина к спине, заткнули рты и посадили в лодку. Надеюсь,
Рэшли быстро их обнаружил.
--Как вы думаете, шторм может начаться снова?
--В ближайшее время нет.
Она откинулась на подушку, глядя на солнечных зайчиков, бегающих по
стене.
--Я рада, что испытала все это: и волнения, и тревогу, и опасности, но
повторить это я, наверное, уже не смогла бы. Снова стоять под окном у Рэшли,
прятаться на причале, бежать из последних сил через холмы -- нет, слава
Богу, что все кончилось!
--Для простого юнги вы справились очень неплохо.
Он быстро взглянул на нее и отвернулся, а она опустила глаза и
принялась теребить бахрому на шали. Пьер Блан продолжал наигрывать на лютне.
Это был все тот же веселый, переливчатый напев, который впервые донесся до
нее с борта корабля, стоящего в ручье неподалеку от Нэврона.
--Долго вы еще намерены оставаться на <Удачливом>? -- спросила она.
--А вы уже соскучились по дому?
--Нет, но...
Он встал из-за стола и, подойдя к окну, посмотрел на <Ла Муэтт>,
замершую в двух милях от них.
--Обычная история, -- сказал он. -- На море всегда так: то шторм, то
затишье. Будь ветер хоть немного покрепче, мы давно уже добрались бы до
Франции. Надеюсь, к ночи погода улучшится.
Он остановился у окна и, засунув руки в карманы штанов, принялся
насвистывать в лад песенке Пьера Блана.
--И что вы будете делать, если она улучшится?
--Поплывем к берегу. Часть матросов останется на <Удачливом> и отведет
его в порт. А мы с вами опять пересядем на <Ла Муэтт>.
Она снова начала теребить бахрому на шали.
--А потом?
--Вернемся в Хелфорд. Разве вы не хотите увидеться с детьми?
Она молчала, разглядывая его спину, широкие плечи, затылок...
--В ручье, наверное, по-прежнему кричит козодой, -- проговорил он. --
Может быть, на этот раз мы его наконец увидим. А если повезет, то встретим и
цаплю. Я ведь так и не успел ее нарисовать.
--Да, конечно, -- пробормотала она.
--Да и рыба в реке, я думаю, еще не перевелась. Мы обязательно должны
съездить на рыбалку.
Пьер Блан допел последний куплет и замолчал, слышался только плеск волн
за бортом. На <Удачливом> пробили склянки, через секунду донесся ответный
сигнал с <Ла Муэтт>. Спокойная гладь моря искрилась под лучами солнца. Все
замерло. Воцарилась полная тишина.
Француз отошел от окна и сел на край кровати, продолжая негромко
насвистывать.
--Блаженные часы отдыха! -- произнес он. -- Отрадное время для пирата!
Битва закончена, все волнения остались позади. Можно спокойно насладиться
победой, на время забыв о потерях. Итак, впереди у нас долгие полдня. Ветер
установится только к ночи. Чем вы хотите заняться?
--Может быть, искупаемся? -- предложила она. -- Вечером, когда станет
прохладней.
--Хорошо, -- согласился он.
Снова наступила тишина. Дона следила за игрой солнечных зайчиков на
потолке.
--Я бы и сейчас с удовольствием искупалась, но, боюсь, моя одежда еще
не успела высохнуть.
--Наверняка не успела.
--Может быть, если повесить ее на солнце, она подсохнет быстрей?
--В любом случае не раньше, чем через три часа.
Дона со вздохом откинулась на подушки.
--А нельзя ли спустить лодку и попросить Пьера Блана съездить на <Ла
Муэтт> за моим платьем?
--Он спит, -- ответил француз. -- И остальные матросы тоже. Разве вы не
знаете, что с часу до пяти у французов принято отдыхать?
--Нет, -- отозвалась она, -- я никогда об этом не слышала.
Она закинула руки за голову и прикрыла глаза.
--Англичане не спят днем. Очевидно, это типично французская привычка.
Так чем же нам все-таки заняться?
Он посмотрел на нее, и на губах его промелькнула улыбка.
--Если бы вы жили во Франции, -- ответил он, -- вы знали бы, чем нам
заняться. Хотя, возможно, это тоже типично французская привычка.
Она не ответила. Он наклонился, протянул руку и осторожно вытащил
сережку из ее левого уха.

15

Дона стояла у штурвала <Ла Муэтт>. Корабль несся вперед, зарываясь
носом в длинные зеленые валы, брызги перелетали через борт и разбивались о
палубу. Белые тугие паруса пели над ее головой. Она с наслаждением
вслушивалась в звуки, ставшие для нее привычными и родными: скрип тяжелых
блоков, звон натянутых тросов, гудение ветра в снастях, голоса, смех и шутки
матросов, которые работали на нижней палубе, то и дело поглядывая на нее и
по-детски наивно стараясь заслужить ее одобрение. Солнце припекало ее
непокрытую голову, соленые брызги оседали на губах, от нагретых досок шел
терпкий запах смолы, влажных канатов и свежей морской воды.
<Все это только краткий миг, -- думала Дона, -- все это пройдет и канет
в вечность, ибо вчерашний день не принадлежит нам, он -- добыча прошлого, а
завтрашний таит в себе неизвестность, которая в любую минуту может
обернуться бедой. И только сегодняшний день по-настоящему наш, только этот
миг, и это солнце, которое светит нам с неба, и этот ветер, и это море, и
эти люди, поющие на палубе... И мы должны сберечь этот день, сохранить его
навсегда, потому что это день нашей жизни, день нашей любви и только он
важен в том мире, который мы создали для себя и который стал нашим
убежищем>. Она посмотрела на француза: он лежал на палубе, закинув руки за
голову и зажав в зубах трубку, глаза его были закрыты, по лицу, освещенному
солнцем, время от времени пробегала улыбка. Она вспомнила сегодняшнюю ночь и
теплоту его тела и почувствовала жалость к тем несчастным, которые не умели
радоваться любви, оставаясь холодными, робкими и неуверенными в объятиях
друг друга, которые не знали, что страсть и нежность неразделимы, как две
части одного упоительного целого, что из пылкости рождается ласка, а
молчание может быть разговором без слов, что в любви нет места для стыда и
сдержанности, и мужчина и женщина, которые хотят обладать друг другом,
должны забыть о глупых предрассудках, разрушить все барьеры, и тогда все,
что происходит с одним, мгновенно отзовется в другом, повторяясь в каждом
жесте, в каждом движении, в каждом чувстве.
Штурвал в ее руках дрогнул, корабль накренился под ветром, и она
подумала, что все это: и вольный бег корабля, и белизна парусов, и плеск
волн, и соленый запах моря, и свежесть ветра, дующего в лицо, -- все это
тоже отражение их любви, отражение силы и радости бытия, которые могут
заключаться в самых простых, самых обыденных вещах, таких, как еда, питье,
сон, становящихся важными и значительными, если они делят их друг с другом.
Он открыл глаза, посмотрел на нее, вытащил изо рта трубку и с силой
выбил ее о палубу, так что пепел разлетелся по ветру. Затем встал,
потянулся, полный спокойной, блаженной лени, и, подойдя к ней, положил свои
руки поверх ее на штурвал. И оба замерли, глядя на небо, на море и на
паруса.
Берег Корнуолла тонкой полосой лег на горизонте, первые чайки с
приветственными криками закружились вокруг мачт, а это значило, что вскоре с
дальних холмов потянет запахом трав, солнце опустится ниже, Хелфорд
распахнет перед ними свои широкие берега и закат бросит на воду золотые и
алые блики.
С пляжей, прогретых за день, повеет теплом, река, напоенная приливом,
станет прозрачной и полноводной. Они увидят песчанок, снующих по камням, и
сорочаев, задумчиво застывших на одной ноге в мелких заводях, а когда
поднимутся вверх по течению и дойдут до ручья, их встретит неподвижная,
словно погруженная в сон, цапля. При их приближении она встрепенется и,
расправив большие крылья, плавно и бесшумно заскользит прочь.
После ослепительного солнечного света и неумолчного плеска волн река
покажется им тихой и безмятежной, а деревья, тесно сгрудившиеся по берегам,
-- приветливыми и манящими. В лесной чаще, как он и обещал, прокричит
козодой; плеснув хвостом, выпрыгнет из воды рыба; голоса и запахи летнего
вечера обступят их со всех сторон, и они побредут вдвоем в глубь леса, туда,
где зеленеет папоротник и расстилается густой мох.
--А что, если нам разжечь сегодня костер и поужинать у ручья? -- словно
прочитав ее мысли, спросил он.
--Да, да, -- подхватила она, -- у пристани, там, где и прошлый раз.
Прижавшись к нему, она смотрела на узкую полоску берега, становящуюся
все ясней и отчетливей, и думала о том первом ужине, приготовленном ими у
костра, и о неловкости, которая сковывала тогда их обоих. Теперь, когда они
наконец обрели друг друга и любовь их сделалась полной и безраздельной,
неловкость и страх исчезли, словно их и не было, а радость наполнилась новой
силой.
<Ла Муэтт> медленно двигалась к берегу, совсем как в тот вечер,
казавшийся ей теперь таким далеким, когда она, стоя на скалистом берегу,
впервые увидела на горизонте очертания парусника и сердце ее сжалось от
неясного предчувствия. Солнце село, чайки приветливо закружились над
кораблем, начавшийся прилив подхватил его, и он, подгоняемый легким вечерним
ветерком, плавно вошел в устье реки. За те несколько дней, что они провели
на море, лес успел заметно потемнеть, холмы покрылись густой зеленью, а
теплые летние ароматы, витающие вокруг, стали плотными и ощутимыми, как
прикосновение ласковой руки. <Ла Муэтт> медленно плыла вперед, увлекаемая
приливом. С берега поднялся кроншнеп и, просвистев, полетел к верховьям.
Ветер стих; корабль остановился у входа в ручей; матросы спустили с борта
шлюпки, привязали их перлинями к кораблю и, прежде чем ночные тени упали на