Дюморье Д.. Французов ручей

подхватили негромкие мужские голоса. Дона перегнулась через перила и
посмотрела на певцов. Их монотонный напев сливался со скрипом кабестана и
топотом босых ног по деревянному настилу, рождая прихотливую и ритмичную
мелодию, придающую удивительную поэтичность и этому утру, и всему
предстоящему приключению.
Откуда-то сверху неожиданно послышалась короткая четкая команда. Дона
подняла голову и впервые увидела француза. Он стоял у штурвала рядом с
рулевым, заложив руки за спину, лицо у него было серьезное и
сосредоточенное. Он показался ей совсем иным, чем несколько дней назад в
лодке, когда сидел напротив нее и распутывал бечеву или когда, закатав
рукава и потряхивая головой, чтобы отбросить упавшие на лоб волосы, жарил на
костре рыбу.
Ей вдруг стало неловко: они работали, делали дело, а она стояла и
смотрела. Она почувствовала себя глупо и беспомощно и, чтобы не мешать ему,
отошла в сторонку и облокотилась на перила, а он продолжал отдавать команды,
поглядывая то на небо, то на воду, то на прибрежные кусты.
Свежий утренний ветер, прилетевший с холмов, наполнил огромные паруса.
Корабль медленно двинулся вдоль ручья. Он плыл тихо и плавно, как призрак,
едва не задевая за ветки деревьев, когда течение относило его к берегу. А
француз стоял рядом с рулевым, правил курс и следил за извилистыми берегами.
Вскоре впереди распахнулось широкое русло главной реки; с запада потянуло
крепким, сильным ветром; по воде побежала рябь. Под напором ветра <Ла Муэтт>
накренилась и легла на бок; короткая пенная волна перелетела через
фальшборт. На востоке разгоралась заря. Сквозь тусклую дымку, затянувшую
небосвод, пробивался яркий утренний свет, предвещая хорошую погоду. Снизу,
от устья, повеяло свежестью и соленым морским запахом. Едва корабль выплыл
на речной простор, как тучи чаек поднялись в воздух и полетели за ним.
Матросы уже не пели, они собрались на палубе и с нетерпением смотрели
на море. Казалось, что дни, проведенные в безделье, наполнили их новым огнем
и новой жаждой приключений. Судно миновало мелководье и вышло в устье реки.
За бортом снова вскипела волна. Дона улыбнулась, почувствовав на губах
соленые брызги. Она подняла голову и увидела, что француз оставил штурвал и
подошел к ней. Очевидно, волна окатила и его: волосы его намокли, на губах
блестела соль.
--Ну как? -- спросил он. -- Нравится?
Она засмеялась и кивнула. Он улыбнулся и, отвернувшись, принялся
смотреть на море. Сердце ее вдруг переполнилось радостью и восторгом: она
поняла, что любит его, любит давно, с тех самых пор, как впервые вошла в его
каюту и увидела, что он сидит за столом и рисует цаплю. А может быть, и еще
раньше, с того момента, когда заметила на горизонте корабль и почувствовала,
что вместе с ним к ней приближается что-то неизбежное и неотвратимое, словно
она уже тогда знала, что они обязательно встретятся и полюбят друг друга и
ничто не способно этому помешать, потому что оба они изгнанники, оба
скитальцы, у обоих одна судьба.

11

Было около семи вечера. Поднявшись на палубу, Дона увидела, что корабль
опять изменил курс и теперь движется к берегу.
Земля туманной полосой вырисовывалась на горизонте. Они провели в море
весь день, бороздя пролив вдоль и поперек и ни разу не встретившись с другим
судном. Шквалистый ветер ни на секунду не отпускал <Ла Муэтт>, заставляя ее
танцевать и подпрыгивать на волнах, словно ореховую скорлупку. Дона поняла,
что француз решил пока держаться подальше от берега и подобраться к суше,
только когда стемнеет. День прошел без приключений. Вначале, правда, была
слабая надежда, что по дороге попадется торговое судно, переправлявшееся с
грузом через пролив, за счет которого они могли бы недурно поживиться, но
надежда эта не оправдалась, и команда, ожившая и повеселевшая после целого
дня, проведенного на море, с еще большим азартом начала готовиться к ночной
операции, обещавшей им немало опасных и увлекательных минут. Матросы все как
один были охвачены лихорадочным возбуждением и напоминали мальчишек,
затеявших рискованную проделку. Перегнувшись через перила, Дона
прислушивалась к их веселым голосам, пению и шуточкам, которыми они
перебрасывались на ходу. Время от времени то один, то другой поднимал голову
и посылал ей задорную улыбку или восхищенный взгляд, с природной
галантностью не забывая о присутствии на борту прекрасной дамы.
Казалось, что сам воздух вокруг корабля пропитан радостным ожиданием.
Опьяненная жаркими лучами, свежим западным ветром и лазурной водой, Дона
испытала вдруг странное желание стать такой же, как они: тянуть вместе с
ними канат, взбираться до самого верха на мачту, поднимать паруса и вертеть
тяжелый штурвал. Брызги, перелетавшие через борт, хлестали ее по лицу,
оседали на одежде, но она не обращала на это внимания -- пусть, солнце все
высушит. Она нашла тихое местечко около штурвала, с подветренной стороны, и
уселась прямо на доски, поджав под себя ноги, заправив концы шали за пояс и
предоставив ветру свободно играть ее волосами. Ближе к полудню она вдруг
почувствовала страшный голод. Откуда-то снизу потянуло запахом свежего хлеба
и крепкого кофе, а еще через минуту на палубе с подносом в руках появился
Пьер Блан.
Она торопливо выхватила у него поднос и тут же сама устыдилась своей
торопливости, но он только подмигнул ей в ответ -- так весело и потешно, что
она не удержалась от смеха, -- закатил глаза и погладил себя по животу.
--Хозяин придет через минуту, -- заговорщицки улыбаясь, произнес он, и
Дона в очередной раз поразилась тому, как быстро все они -- и Уильям, и
матросы -- догадались об их отношениях с французом и как просто и
естественно к этому отнеслись.
Она с жадностью накинулась на еду, словно не ела целую неделю: отрезала
толстые ломти от золотисто-коричневой буханки, намазывала их маслом, не
забывая про сыр и салат. Вскоре за ее спиной послышались шаги. Она подняла
голову: возле нее стоял капитан <Ла Муэтт>. Усевшись так же, как и она,
прямо на палубу, он взял буханку хлеба и отрезал себе ломоть.
--Я решил немного отдохнуть, -- сказал он. -- Погода отличная, судно
само держит курс, достаточно только время от времени подправлять штурвал.
Угостите меня кофе.
Она разлила дымящийся напиток по чашкам, и оба начали жадно
прихлебывать его, искоса поглядывая друг на друга.
--Как вам нравится мой корабль? -- спросил он.
--Он удивителен. Я никогда не думала, что плавать на корабле -- такое
удовольствие. Мне кажется, я только сейчас начала жить по-настоящему.
--Я испытал то же самое, когда впервые поднялся на борт. А что скажете
о сыре -- недурен, верно?
--Сыр божественный.
--Вас не укачало?
--Нет, я чувствую себя прекрасно.
--Советую поужинать поплотней. Потом вряд ли удастся перекусить.
Отрезать вам еще хлеба?
--Да, пожалуйста.
--Думаю, что ветер продержится до темноты, но к ночи, наверное, спадет.
Надо воспользоваться приливом и как можно ближе подойти к берегу. Вы
счастливы?
--Да... Почему вы спрашиваете?
--Потому что я тоже счастлив. Налейте-ка мне еще кофе.
--У матросов сегодня приподнятое настроение, -- заметила она, берясь за
кофейник. -- Это из-за погоды или из-за того, что они предвкушают ночную
вылазку?
--Из-за того и из-за другого. А еще потому, что вы плывете с нами.
--Неужели для них это так важно?
--Вы вселяете в них бодрость. Ради вас они готовы на любые подвиги.
--Почему же вы раньше не брали женщин на борт?
Он улыбнулся ей набитым ртом, но ничего не ответил.
--А знаете, что рассказал мне Годолфин о ваших матросах?
--Нет.
--Он сказал, что они пользуются дурной славой в округе и что многие
местные женщины попали из-за них в беду.
--Что же случилось с местными женщинами?
--Вот и я спросила его об этом же. А он, представьте себе, сообщил, что
они пострадали от рук ваших головорезов.
--Не думаю, что местные женщины так уж страдали.
--Я тоже не думаю.
Он продолжал жевать бутерброд с сыром, поглядывая на паруса.
--Мои ребята никогда не позволят себе обижать корнуоллок. Скорей,
наоборот, это те не дают им проходу. Стоит им узнать, что <Ла Муэтт>
пришвартовалась где-нибудь поблизости, как они тут же удирают из дома и
начинают бродить вокруг. Подозреваю, что даже Уильяму не удалось избежать их
пристального внимания.
--Ваш Уильям -- типичный француз.
--Я тоже француз, мы все французы, но это не значит, что нам по вкусу
такое бесцеремонное преследование.
--Наверное, корнуоллки считают своих мужей недостаточно искусными.
--Так пусть научат их быть поискусней.
--Простому крестьянину тяжело одолеть науку любви.
--Догадываюсь. Но практика -- великая вещь.
--Чтобы научить чему-то своего мужа, женщина сама должна многое уметь.
--А инстинкт на что?
--Одного инстинкта недостаточно.
--В таком случае остается только пожалеть местных женщин.
Он откинулся на локте и, нашарив в кармане своего длинного камзола
трубку, стал набивать ее темным крепким табаком, точь-в-точь таким же, какой
лежал в табакерке на ее ночном столике. Затем зажал трубку в руке и закурил.
--Я, помнится, уже говорил вам, что французов совершенно необоснованно
обвиняют в волокитстве, -- произнес он, глядя вверх, на мачты. -- Глупо
предполагать, что с одной стороны пролива живут галантные кавалеры, а с
другой -- сплошь неуклюжие увальни.
--Может быть, дело в климате? -- проговорила она. -- Наверное, наша
промозглая погода не способствует любовным утехам.
--Климат здесь ни при чем, -- ответил он, -- да и национальность тоже.
Умение любить -- это особый дар, с ним надо родиться -- мужчине ли, женщине,
все равно.
--А если один из супругов обладает этим даром, а второй -- нет?
--Такой брак наверняка окажется скучным. Впрочем, это можно сказать о
большинстве браков.
Ее окутало облачко дыма. Она подняла голову и увидела на его лице
улыбку.
--Почему вы смеетесь? -- спросила она.
--У вас такой серьезный вид. Уж не собираетесь ли вы писать трактат о
супружеской несовместимости?
--Может быть, и собираюсь. Только не сейчас, а поближе к старости.
--А хватит ли у вас знаний? За трактат нельзя садиться, не изучив
предмет досконально.
--Думаю, что хватит.
--Хм, вот как? Но позвольте напомнить, что ваш трактат останется
незаконченным, если вы ни слова не скажете о совместимости. Бывает ведь и
такое: мужчина встречает женщину, отвечающую самым его сокровенным желаниям,
разделяющую все его мысли и чувства -- от самых радостных до самых мрачных.
--Эти случаи крайне редки.
--К сожалению, да.
--Значит, мой трактат останется незаконченным.
--Что, несомненно, будет большой потерей -- не только для автора, но и
для читателей.
--Вместо главы о... совместимости, как вы изволили выразиться, я могла
бы написать несколько слов о материнстве. Эта тема мне гораздо ближе.
--В самом деле?
--Да. Если не верите, спросите у Уильяма. Он знает, какая я нежная и
заботливая мать.
--Если вы такая заботливая мать, что вы делаете на борту <Ла Муэтт>?
Почему сидите с растрепанной прической на голых досках и обсуждаете с
пиратом превратности супружеской жизни?
На этот раз рассмеялась она и, оторвав от корсажа ленту, попробовала
стянуть ею растрепавшиеся волосы.
--А знаете, чем сейчас занимается настоящая леди Сент-Колам?
--Нет. Но с удовольствием послушаю.
--Лежит с холодной грелкой на животе и мучается от головной боли. И
только Уильям, верный, преданный Уильям, время от времени заходит к ней,
чтобы подкрепить ее гаснущие силы кисточкой винограда.
--Бедняжка, как мне ее жаль! Лежит, наверное, одна-одинешенька и
размышляет о супружеской несовместимости.
--Леди Сент-Колам не забивает себе голову подобной ерундой, она очень
уравновешенная особа.
--Что же заставило эту уравновешенную особу надеть мужские брюки и
отправиться на большую дорогу?
--Гнев. Гнев и недовольство.
--Чем же она была недовольна?
--Своей неудавшейся жизнью.
--От которой она, в конце концов, решила спрятаться в Нэвроне?
--Да.
--Но если настоящая леди Сент-Колам мечется в жару на кровати,
сокрушаясь о загубленной жизни, то кто же сидит сейчас рядом со мной?
--Простой юнга, скромный и незаметный член вашей команды.
--При всей его скромности и незаметности он умял уже весь сыр и три
четверти буханки хлеба.
--Ой, простите, я думала, вы закончили.
--Похоже, что закончил.
Он с улыбкой посмотрел на нее, и она отвела взгляд, боясь, что он
догадается о ее волнении, и в то же время понимая, что теперь это неважно.
Он выбил трубку о палубу и спросил:
--Хотите, я научу вас управлять кораблем?
Глаза ее просияли от радости:
--Меня? А я смогу? Мы не утонем?
Он рассмеялся, встал и потянул ее за собой. Затем подошел к рулевому и
что-то тихо ему сказал.
--Что я должна делать? -- спросила Дона.
--Возьмитесь обеими руками за штурвал, вот так. А теперь старайтесь
держаться строго по курсу, не отклоняясь ни вправо, ни влево, чтобы не сбить
фок. Чувствуете, что ветер дует вам в спину?
--Да.
--Так и должно быть. А как только подует справа, срочно поворачивайте
штурвал.
Дона взялась за рукоятки штурвала и тут же почувствовала, как податливо
корабль отвечает на каждое ее движение, весело ныряя вверх и вниз и дрожа
под напором тяжелых валов. Ветер пронзительно свистел в снастях, грохотал
узкими треугольными парусами над ее головой, надувал большой квадратный фок,
который трепетал, словно живой, и рвался на удерживающих его канатах.
Смена рулевого не прошла незамеченной. Матросы, работавшие внизу, на
шкафуте, принялись подталкивать друг друга локтями, переговариваться
по-бретонски, улыбаться и перемигиваться. А их капитан стоял рядом с ней,
засунув руки в карманы, тихонько посвистывал и зорко смотрел вперед.
--Ну что ж, я вижу, на инстинкт моего юнги можно положиться, -- наконец
проговорил он, -- хотя бы в одном.
--В чем же?
--В умении управлять кораблем.
И, рассмеявшись, он ушел с мостика, оставив ее один на один с <Ла
Муэтт>.
Дона простояла у штурвала почти час, радуясь так же искренне, как
радовался бы Джеймс, получив новую игрушку. Наконец, почувствовав, что руки
совсем устали, она оглянулась на рулевого, который с улыбкой наблюдал за ней
издалека. Он тут же подошел и сменил ее. А она отправилась в капитанскую
каюту, бросилась на кровать и мгновенно уснула.
Проснувшись ненадолго, она увидела, что француз зашел в каюту и,
склонившись над картой, разложенной на столе, делает какие-то подсчеты.
Затем она снова заснула, а когда окончательно открыла глаза, каюта была уже
пуста. Она встала, потянулась и вышла на палубу, чувствуя, к своему
величайшему стыду, что снова хочет есть.
Было почти семь часов; корабль медленно двигался к берегу; у штурвала
стоял сам капитан. Дона подошла к нему и молча встала рядом, глядя на
туманную полосу земли у горизонта.
Через некоторое время он отдал какую-то команду, и матросы, проворно,
словно обезьяны, перебирая руками, начали карабкаться по канатам. Дона
увидела, как большой прямоугольный марсель провис и безвольно затрепыхался
на рее.
--Марсель виден первым, когда корабль появляется из-за горизонта, --
пояснил он. -- До темноты еще не меньше двух часов, и я не хочу, чтобы нас
заметили раньше времени.
Дона снова посмотрела на берег, и сердце ее забилось от неясного
волнения -- она почувствовала, что ее охватывает тот же азарт и то же
нетерпение, которые с самого утра владели всей командой, включая капитана.
--Мне кажется, вы задумали что-то чрезвычайно опасное и безрассудное,
-- проговорила она.
--Вы же сами хотели получить парик Годолфина, -- ответил он.
Она с изумлением взглянула на него -- голос его звучал спокойно и
ровно, словно речь шла всего лишь о рыбной ловле.
--Что вы собираетесь делать? -- воскликнула она. -- Объясните!
Он ответил не сразу. Повернувшись к матросам, он отдал еще одну
команду, и те кинулись убирать второй парус.
--Вам знакомо имя Филипа Рэшли? -- наконец спросил он.
--Да, Гарри как-то о нем упоминал.
--Он женат на сестре Годолфина, -- сказал он. -- Впрочем, для нас
сейчас важно не это, а то, что его корабль совсем недавно вернулся из Индии.
Я слишком поздно об этом узнал, а то непременно устроил бы на него засаду.
Теперь же он дня два как благополучно стоит в порту. Мой план заключается в
том, чтобы захватить его на стоянке вместе с командой и переправить во
Францию.
--А если их окажется больше?
--Ну что ж, придется рискнуть. Всего не предугадаешь. К тому же я
рассчитываю на внезапность, раньше мне это помогало.
Он посмотрел на нее и усмехнулся, заметив, что она скептически пожимает
плечами, словно считая его затею совершенно невыполнимой.
--Неужели вы думаете, что я зря просидел в каюте эти пять дней? --
спросил он. -- Не волнуйтесь, все продумано до мелочей. Да и матросы мои не
теряли времени даром, пока корабль стоял в ручье. Годолфин сказал вам
правду: они действительно любят бродить по окрестностям, но вовсе не для
того, чтобы соблазнять местных красоток. Точнее, не только для того.
--Разве они говорят по-английски?
--Некоторые говорят. Именно те, которых я посылаю на берег.
--Поразительная предусмотрительность!
--Нет, обычный деловой подход.
Берег вырисовывался все ясней, и вскоре корабль уже входил в
просторную, широкую бухту. Далеко на западе протянулась белая песчаная коса,
быстро темнеющая в наступивших сумерках. Корабль по-прежнему держал курс на
север, неуклонно двигаясь к берегу, хотя поблизости не было видно ни реки,
ни удобной стоянки.
--Вы еще не поняли, куда мы плывем? -- спросил он.
--Нет, -- ответила она.
Он не стал ничего объяснять, а только улыбнулся и пристально посмотрел
на нее, насвистывая сквозь зубы. Чтобы не выдать себя, она отвернулась --
слишком многое читалось в ее глазах, да и в его тоже. Она смотрела на
ровную, спокойную гладь моря, вдыхала запахи травы, мха, листьев и нагретого
за день песка, которые вечерний ветерок доносил с прибрежных скал, и думала
о том, что это и есть счастье, это и есть та жизнь, о которой она мечтала.
Впереди ее ждали волнения и опасности, а может быть, даже жестокая, кровавая
схватка, но она знала, что через все это они пройдут вместе, и потом, когда
все закончится и снова наступит тишина, они по-прежнему будут вместе, чтобы
строить свой собственный мир и дарить друг другу самое дорогое, что у них
было: нежность, спокойствие и доброту. Она потянулась и, с улыбкой взглянув
на него через плечо, спросила:
--Так куда же мы все-таки плывем?
--В Фой-Хэвен, -- ответил он.

12

Ночь выдалась темная и тихая. С севера, правда, задувал легкий ветерок,
но здесь, под прикрытием мыса, воздух был совершенно неподвижен. Только
резкий свист, время от времени раздававшийся в снастях, да рябь, внезапно
пробегавшая по черной поверхности моря, говорили о том, что где-то вдали, в
нескольких милях отсюда, гуляет на просторе ветер. <Ла Муэтт> стояла на
якоре у входа в укромную бухту. Рядом, у самого борта, так близко, что можно
было докинуть камень, вздымались высокие скалы, смутные и неясные в
сгустившейся темноте. К месту стоянки корабль постарался подойти как можно
тише -- ни шума голосов, ни звука команд не доносилось с борта и даже
якорная цепь, скользя по обитому мягкой тканью клюзу, звякала приглушенно и
таинственно. Чайки, сотнями гнездившиеся на скалах, забеспокоились было при
появлении корабля. Их встревоженные голоса звонко отдавались среди камней,
далеко разносясь над водой. Но, поняв, что люди не собираются на них
нападать, они быстро угомонились, и в бухте снова наступила тишина. Дона
стояла на палубе и вглядывалась в берег. Молчание, царившее вокруг, казалось
ей загадочным и зловещим. Ей чудилось, что они, сами того не подозревая,
попали в заколдованное царство и чайки, потревоженные их появлением, --
вовсе не чайки, а часовые, охраняющие покой здешних обитателей. И хотя места
эти были ей знакомы -- ее поместье находилось всего в нескольких милях
отсюда, -- она чувствовала себя неуверенно и неуютно. Она знала, что
приплыла сюда с недоброй целью и даже жители Фой-Хэвена, мирно спящие в
своих кроватях, на сегодняшнюю ночь стали ее врагами.
Она увидела, что матросы собрались на шкафуте и стоят молча, плечом к
плечу. И ее, впервые с начала их путешествия, вдруг охватили раскаяние и
нелепый, примитивный женский страх. Как она могла -- она, Дона Сент- Колам,
жена добропорядочного английского землевладельца, -- связаться с шайкой
бретонцев, известных как самые отчаянные и опасные разбойники на побережье,
да вдобавок еще, повинуясь минутному порыву, влюбиться без памяти в их
главаря, о котором она ровным счетом ничего не знала. Нет, что ни говори, а
поведение ее в высшей степени неразумно. Ведь операция может в любой момент
провалиться, их всех могут схватить: и капитана, и команду, и ее, Дону, --
схватить и с позором отвести в суд, где ее сразу же узнают, а узнав,
непременно пошлют за Гарри. Ей представилось, как слух о ее позоре с
быстротой молнии разносится по городам и весям, обрастая все новыми и новыми
подробностями и вызывая повсюду презрение и негодование. Приятели Гарри
будут, похохатывая, пересказывать их друг другу; Гарри не останется ничего
иного, как застрелиться; детей отдадут в приют, и они навсегда забудут
преступную мать, сбежавшую с французским пиратом, словно какая-нибудь
кухарка со своим ухажером-конюхом. Мысли, одна мрачней другой, проносились в
ее голове. Она смотрела на застывших на палубе матросов и представляла
Нэврон, детей, спокойную, размеренную жизнь, которую они вели, свою уютную
спальню и тихий, красивый сад... Она подняла глаза и увидела, что рядом с
ней стоит француз. <Господи, -- пронеслось в ее голове, -- а что, если он
догадался, о чем я думала?>
--Идемте вниз, -- спокойно проговорил он, и она, внезапно оробев,
словно ученик, ожидающий нагоняя от учителя, побрела за ним, лихорадочно
соображая, что бы ему сказать, если он начнет бранить ее за трусость.
В каюте было темно, тусклый свет двух свечей почти не разгонял мрак. Он
присел на край стола, она остановилась перед ним, заложив руки за спину.
--Итак, -- сказал он, -- вы вспомнили о том, что вы Дона Сент-Колам?
--Да, -- пробормотала она.
--И вам захотелось обратно в Нэврон? Вы пожалели, что попали на <Ла
Муэтт>?
Она промолчала. Первая половина фразы, в общем, соответствовала
действительности, но со второй она никак не могла согласиться. Наступила
тишина. <Неужели все влюбленные женщины мучаются так же, как я? -- думала
Дона. -- Неужели все они разрываются между страстным желанием махнуть рукой
на приличия и сдержанность и первой признаться во всем и не менее сильной
потребностью затаить свою любовь, остаться холодной, гордой и неприступной?>
Ах, если бы она могла быть просто его приятелем, одним из его матросов,
который, беспечно насвистывая и засунув руки в карманы, обсуждает со своим
капитаном детали предстоящей операции! Если бы он сам был другим -- чужим,
равнодушным, неинтересным ей человеком, а не тем единственным, который
только и был ей нужен!
Неожиданно она почувствовала досаду: как же так -- она, всегда
смеявшаяся над влюбленными, презиравшая нежные чувства, за какую-то пару
недель растеряла все свои принципы, все свое достоинство и самообладание!
Француз тем временем встал, открыл стенной шкафчик и достал бутылку
вина и два бокала.
--Никогда не следует пускаться в рискованное предприятие на трезвую
голову и пустой желудок, в особенности если ты новичок, -- проговорил он,
наливая вино в один из бокалов и протягивая ей. -- Я выпью потом, -- добавил
он, -- когда все будет позади.
Дона только сейчас заметила, что на буфете стоит поднос, накрытый
салфеткой. Француз перенес его на стол. Под салфеткой оказалось холодное
мясо, хлеб и кусок сыра.
--Это вам, -- сказал он, -- угощайтесь. Только, пожалуйста, побыстрей,
времени у нас осталось мало.
И отвернулся, углубившись в карты, разложенные на боковом столике. Дона
принялась за еду. Мысли, нахлынувшие на нее несколько минут назад на палубе,
казались ей теперь трусливыми и недостойными, а расправившись с мясом и
бутербродом и запив их бокалом вина, она окончательно убедилась, что страхи
ее вызваны всего лишь голодом и озябшими ногами, о чем он с присущей ему
проницательностью сразу же догадался.
Она отодвинулась от стола. Он поднял голову и улыбнулся, и она
улыбнулась в ответ, слегка покраснев, как провинившийся ребенок.
--Ну что, -- спросил он, -- уже лучше?
--Да, -- ответила она. -- Но как вы узнали?..
--Капитан должен знать все, что касается его команды, -- ответил он. -
- Нельзя требовать, чтобы юнга сразу стал таким же отважным пиратом, как
бывалые моряки. Ну а теперь перейдем к делу.
Он положил перед ней карту, которую только что рассматривал. Дона
увидела, что это карта Фой-Хэвена.
--Вот здесь, -- показал он, -- прямо напротив города, в самом глубоком
месте, находится главная стоянка. Корабли Рэшли обычно стоят чуть дальше в
устье реки, рядом с бакеном. -- И он ткнул пальцем в красный крестик,
отмечавший положение бакена. -- Часть команды я планирую оставить на борту
<Ла Муэтт>, -- продолжал он. -- Вы тоже можете остаться, если хотите.
--Нет, -- ответила она, -- четверть часа назад я, наверное, согласилась
бы. А сейчас -- нет, ни за что.
--Вы уверены?
--Абсолютно.
Он посмотрел на нее -- лицо его было едва различимо в тусклом мерцании
свечей, -- и она вдруг почувствовала себя спокойно и уверенно, все тревоги