Страница:
Ее желтые глаза, не прикрытые перепонками, были чисты, как вода, они непонятным образом очаровывали или мгновение удерживали меня вне Времени. Мучила пульсирующая боль, во рту было сухо, и я одновременно видела: Калил бел-Риоч из какого-то захолустного поселения в пустыне и Калил бел-Риоч — последнюю представительницу древней расы, Золотого Народа Колдунов.
А почему мне нельзя ей отвечать? Рурик оставила мне наследство прошлого, Башни; теперь я могу ей отвечать.
— Нет… — Речь дается мне с трудом, но я заставляю себя говорить. — Пусть это истинное воспоминание — какое значение оно имеет сейчас? Мир не погиб с исчезновением Империи.
У меня есть память тех двоих, что были Чародеем. Под направленными на меня внимательными глазами я говорю, наконец, об этом с полным знанием. Я существую как бы на двух уровнях: в земном теле, в грязи и терзаемая болью, устав от печали, которая однажды станет лишь памятью кого-то другого, и в сознании, которое видит на лице Калил память Золотых о прошлом…
— Секрет утрачен, — сказала я, — и вы не сможете его возродить. Если не смогла я за все свои жизни в Башне, то и вы за горсточку ваших лет не рассчитываете открыть эту тайную суть успешнее, чем это удалось Рашиду Акиде. У вас нет этого оружия, чтобы угрожать нам, Калил бел-Риоч. И неважно, что вы ясно помните это через три тысячи лет.
Она сказала:
— Вы думаете, Мы не знаем, что вы делаете, на что надеетесь?
Ее тонкие руки вцепились в ткань моего комбинезона, и зазубренные когтеобразные ногти оцарапали меня. От нее исходил кислый запах грязи, медный пояс оставил на мантии зеленую полосу. И все же это было на ястребином золотом лице, в этих светящихся глазах.
— «Вы можете даже задержать его на время, там, на юге, с вашей Башней и воспоминаниями, которые идут от сознания, но не от крови… — Калил говорила не своими словами. — Но вы не сможете сдерживать его вечно. Мы можем ждать тысячелетия, которые суть лишь мгновения. Время придет».
Теперь она стояла, и я больше не могла смотреть на ее лицо; то был собственный голос Калил, продолжавший:
— Есть Светлое Царство, о котором говорят здесь, в Доме-источнике. Огонь Богини, который есть огонь солнца, а известно ли им, хотелось бы мне знать, что вы построили Башню, которая держит солнце в своей власти, что лишь сияние солнца сдерживает болезнь земли, не подпускает древний свет к их городам и полям… Известно ли им это, или они предпочли об этом забыть? Или никогда этого не знали? Скажите, С'арант .
Я качаю головой, и это единственное движение, на которое я способна.
— Знают ли они, — говорит Калил бел-Риоч, Повелительница-в-Изгнании, в этом холодном от ночи и тишины зале Дома-источника, — что их единственной защитой на протяжении тысячелетий была Башня? И ведомо ли им, что, когда падет Башня, падет все остальное? И она говорит:
— Созывайте праздник, для него осталась последняя ночь моего народа…
Но Танец окончен.
Рассвет входит через огромные своды, и я иду в их сторону. Это были окна, открывавшиеся в глубины и в темноту, был вид с высоты, а теперь — рассвет. Тепло льется на мое лицо, когда я, покидая тень, приближаюсь к ним. Прохлада залов из хирузета сменилась недолговечной жарой. Солнце сверкает лазурью и аквамарином на кромках хирузетовой арки, гигантского открытого прохода под аркой, а за ним…
Раннее утро. Светлый туман рассеивается с восходом солнца. Я смотрю вниз, на террасы из хирузета, уходящие вниз, как скалы. И все террасы заполнены моим народом.
Их кожа в утреннем свете кажется молочной, их гривы подобны облакам, они стоят у балюстрад с вырезанными на них вьющимися растениями, лица повернуты на восток, где из тумана в усыпанное дневными звездами бледно-голубое небо восходит солнце.
Они смотрят. О, они смотрят, мои люди, и эти напряженные взгляды не оставляют места для слов. Я вижу, как мы стоим все вместе, сжав друг другу ладони, сплетя руки.
И на моих глазах бледно-желтый солнечный свет обретает на далеких восточных холмах густой серебристый оттенок…
Архонис у Шести Озер, величайший из городов, твои башни в утреннем солнце, твои огромные залы, твои зиккураты, твои террасы!..
Теперь все обращенные к востоку стены заполнены жителями города, которые вышли, чтобы видеть этот последний рассвет. Вышли, чтобы стоять на теплом воздухе, пахнущем листвой и городской пылью, вышли, чтобы понежиться в жаре утреннего солнца, подобно цветам обратив свои лица к свету…
На восточных холмах видна линия серебряного света, который древнее Времени, ярок и смертоносен.
Я выхожу к террасе, чувствуя босыми ногами прохладу хирузета. Я слышу мягкий шелест мантии из металлической сетки, когда снимаю ее и роняю на пол, явив наготу золотому глазу светила.
Отсюда до самых восточных холмов — все Архонис, великий город. А на террасах, обращенных к востоку, стоят они — мой народ.
Сбросив мантии из металлической сетки и воздев руки с длинными пальцами, чтобы рвать на себе гривы, царапать щеки и вырывать глаза, громко крича и плача, они стоят нагие в это утро, последнее, какое увидит этот великий город…
Они рыдают в своей агонии, в долгой агонии, горюя о минувшей ночи, последней ночи, о дне, который скоро должен закончиться, о всех годах, которые теперь не придут в аКиррик и Симмерат, в Город Над Внутренним Морем, терзаясь, что сердце империи более не бьется, что Архонис пал и что у нас теперь не будет стольких дней, лет и веков…
Оплакиваю ли я слезами Золотых мир, исчезающий в расщепленном свете? Вижу ли я, как их нагретые солнцем террасы превращаются в серебряную кристаллическую смерть?
Ах, не время для сожаления, которое пронзает, как острый меч. Мы любили мрак и свет, и вот лик Светила обратился к нам, Она покинула нас, детей земли, и теперь мы растворяемся в мечте о древнем времени, в прошлом, которое вмещает более великие империи, нежели наша, но не более великую смерть…
Восхваляйте, о, восхваляйте и оплакивайте нас, которые любили эту яркую тень и рыдали слишком поздно, которые не увидят снова света солнца и дня…
Плачьте о Нас и возносите хвалу свету!
— …Знают ли они, — говорит Калил бел-Риоч, — что, когда падет Башня, падет и все остальное?
На ее разгоряченном лице заметны усталость и восторг, словно она наконец нашла что-то такое, что утолит это желание. В ее глазах стоит тень радости (и, конечно, печали) Сантендор'лин-сандру. И она говорит на древнем языке:
— Говорили ли вам ваши люди, что этого уже не воссоздать? Ах, это верно, но древний свет уже есть и ждет. А мы строили свои планы задолго до нынешних событий, и теперь Башня падет, и вместе с нею падут все преграды. Теперь я не смогла бы этого остановить, если бы даже захотела…
Мгновение горького сожаления, и ее голос продолжает:
— …падут все преграды. Мы освободили древний свет, чтобы он с рассветом пришел в этот мир.
Глава 40. Каррик V
А почему мне нельзя ей отвечать? Рурик оставила мне наследство прошлого, Башни; теперь я могу ей отвечать.
— Нет… — Речь дается мне с трудом, но я заставляю себя говорить. — Пусть это истинное воспоминание — какое значение оно имеет сейчас? Мир не погиб с исчезновением Империи.
У меня есть память тех двоих, что были Чародеем. Под направленными на меня внимательными глазами я говорю, наконец, об этом с полным знанием. Я существую как бы на двух уровнях: в земном теле, в грязи и терзаемая болью, устав от печали, которая однажды станет лишь памятью кого-то другого, и в сознании, которое видит на лице Калил память Золотых о прошлом…
— Секрет утрачен, — сказала я, — и вы не сможете его возродить. Если не смогла я за все свои жизни в Башне, то и вы за горсточку ваших лет не рассчитываете открыть эту тайную суть успешнее, чем это удалось Рашиду Акиде. У вас нет этого оружия, чтобы угрожать нам, Калил бел-Риоч. И неважно, что вы ясно помните это через три тысячи лет.
Она сказала:
— Вы думаете, Мы не знаем, что вы делаете, на что надеетесь?
Ее тонкие руки вцепились в ткань моего комбинезона, и зазубренные когтеобразные ногти оцарапали меня. От нее исходил кислый запах грязи, медный пояс оставил на мантии зеленую полосу. И все же это было на ястребином золотом лице, в этих светящихся глазах.
— «Вы можете даже задержать его на время, там, на юге, с вашей Башней и воспоминаниями, которые идут от сознания, но не от крови… — Калил говорила не своими словами. — Но вы не сможете сдерживать его вечно. Мы можем ждать тысячелетия, которые суть лишь мгновения. Время придет».
Теперь она стояла, и я больше не могла смотреть на ее лицо; то был собственный голос Калил, продолжавший:
— Есть Светлое Царство, о котором говорят здесь, в Доме-источнике. Огонь Богини, который есть огонь солнца, а известно ли им, хотелось бы мне знать, что вы построили Башню, которая держит солнце в своей власти, что лишь сияние солнца сдерживает болезнь земли, не подпускает древний свет к их городам и полям… Известно ли им это, или они предпочли об этом забыть? Или никогда этого не знали? Скажите, С'арант .
Я качаю головой, и это единственное движение, на которое я способна.
— Знают ли они, — говорит Калил бел-Риоч, Повелительница-в-Изгнании, в этом холодном от ночи и тишины зале Дома-источника, — что их единственной защитой на протяжении тысячелетий была Башня? И ведомо ли им, что, когда падет Башня, падет все остальное? И она говорит:
— Созывайте праздник, для него осталась последняя ночь моего народа…
Но Танец окончен.
Рассвет входит через огромные своды, и я иду в их сторону. Это были окна, открывавшиеся в глубины и в темноту, был вид с высоты, а теперь — рассвет. Тепло льется на мое лицо, когда я, покидая тень, приближаюсь к ним. Прохлада залов из хирузета сменилась недолговечной жарой. Солнце сверкает лазурью и аквамарином на кромках хирузетовой арки, гигантского открытого прохода под аркой, а за ним…
Раннее утро. Светлый туман рассеивается с восходом солнца. Я смотрю вниз, на террасы из хирузета, уходящие вниз, как скалы. И все террасы заполнены моим народом.
Их кожа в утреннем свете кажется молочной, их гривы подобны облакам, они стоят у балюстрад с вырезанными на них вьющимися растениями, лица повернуты на восток, где из тумана в усыпанное дневными звездами бледно-голубое небо восходит солнце.
Они смотрят. О, они смотрят, мои люди, и эти напряженные взгляды не оставляют места для слов. Я вижу, как мы стоим все вместе, сжав друг другу ладони, сплетя руки.
И на моих глазах бледно-желтый солнечный свет обретает на далеких восточных холмах густой серебристый оттенок…
Архонис у Шести Озер, величайший из городов, твои башни в утреннем солнце, твои огромные залы, твои зиккураты, твои террасы!..
Теперь все обращенные к востоку стены заполнены жителями города, которые вышли, чтобы видеть этот последний рассвет. Вышли, чтобы стоять на теплом воздухе, пахнущем листвой и городской пылью, вышли, чтобы понежиться в жаре утреннего солнца, подобно цветам обратив свои лица к свету…
На восточных холмах видна линия серебряного света, который древнее Времени, ярок и смертоносен.
Я выхожу к террасе, чувствуя босыми ногами прохладу хирузета. Я слышу мягкий шелест мантии из металлической сетки, когда снимаю ее и роняю на пол, явив наготу золотому глазу светила.
Отсюда до самых восточных холмов — все Архонис, великий город. А на террасах, обращенных к востоку, стоят они — мой народ.
Сбросив мантии из металлической сетки и воздев руки с длинными пальцами, чтобы рвать на себе гривы, царапать щеки и вырывать глаза, громко крича и плача, они стоят нагие в это утро, последнее, какое увидит этот великий город…
Они рыдают в своей агонии, в долгой агонии, горюя о минувшей ночи, последней ночи, о дне, который скоро должен закончиться, о всех годах, которые теперь не придут в аКиррик и Симмерат, в Город Над Внутренним Морем, терзаясь, что сердце империи более не бьется, что Архонис пал и что у нас теперь не будет стольких дней, лет и веков…
Оплакиваю ли я слезами Золотых мир, исчезающий в расщепленном свете? Вижу ли я, как их нагретые солнцем террасы превращаются в серебряную кристаллическую смерть?
Ах, не время для сожаления, которое пронзает, как острый меч. Мы любили мрак и свет, и вот лик Светила обратился к нам, Она покинула нас, детей земли, и теперь мы растворяемся в мечте о древнем времени, в прошлом, которое вмещает более великие империи, нежели наша, но не более великую смерть…
Восхваляйте, о, восхваляйте и оплакивайте нас, которые любили эту яркую тень и рыдали слишком поздно, которые не увидят снова света солнца и дня…
Плачьте о Нас и возносите хвалу свету!
— …Знают ли они, — говорит Калил бел-Риоч, — что, когда падет Башня, падет и все остальное?
На ее разгоряченном лице заметны усталость и восторг, словно она наконец нашла что-то такое, что утолит это желание. В ее глазах стоит тень радости (и, конечно, печали) Сантендор'лин-сандру. И она говорит на древнем языке:
— Говорили ли вам ваши люди, что этого уже не воссоздать? Ах, это верно, но древний свет уже есть и ждет. А мы строили свои планы задолго до нынешних событий, и теперь Башня падет, и вместе с нею падут все преграды. Теперь я не смогла бы этого остановить, если бы даже захотела…
Мгновение горького сожаления, и ее голос продолжает:
— …падут все преграды. Мы освободили древний свет, чтобы он с рассветом пришел в этот мир.
Глава 40. Каррик V
Что бы я ни делала, — сказала она, — то же самое сделала бы сотня людей из Харантиша.
Я кое-как поднялась на ноги. Возле сводчатого дверного проема я остановилась; один из офицеров Кори озабоченно взглянул на меня и посмотрел через мое плечо внутрь Дома-источника.
— Представитель, вы хотите перевести ее отсюда или держать здесь?
Маленькая фигура сидела на каменном краю колодца, глядя в черную воду, держа одной тонкой рукой металлический кувшин, которым она черпала воду и снова выливала ее в бесконечно повторявшемся цикле… Звездный свет образовывал серебристый пар над Источником, ее грива, подобная белому пламени, падала на грязную мантию, а ястребиное лицо смотрело вниз, в Источник Богини.
И теперь Башня падет.
Я не помнила, что ответила офицеру. Шла как во сне по вызывавшим клаустрофобию куполообразным комнатам Дома-источника, хромала, протискиваясь между ортеанцами, одетыми в мантии священников, и закутанными в одеяла ранеными, лежавшими на полу.
А затем окружающий мир сузился в одну точку.
— Кори…
В комнате, заставленной аппаратурой связи, вместе с Мендес было уже двое или трое молодых офицеров. В их голосах слышались нотки безнадежной настойчивости. Не обращая внимания на треск сообщений, поступавших с «челноков» F90 и YV9, делавших облет телестре , я покрепче взялась за свою палку и захромала, упираясь ею в пол, туда, где сидела Корасон Мендес.
Она сидела развалясь в кресле-кушетке, вытянув перед собой ноги. Гладкие волосы были теперь прилизаны на лбу и казались светлыми на фоне кожи в пятнах хлоазмы. Она подняла голову, и с выглядевшего на десяток лет старше лица на меня взглянули мутные глаза.
— Значит, вы слышали, что она говорит? Доставили ее сюда час назад, и она затем вдруг заявляет…
— Что вы сделали?
Кори Мендес опустила ноги и встала, руками с серебряными кольцами оправила комбинезон и с налетом былой резкости сказала:
— За кого вы меня принимаете, Линн? У меня было организовано круглосуточное наблюдение со спутников за этим местом, поскольку у нас имелась информация о том, насколько оно жизненно важно. Не было и минуты в течение послед них двух дней, когда бы я не получала показания датчиков из поселения Касабаарде.
А я совершенно забыла… Но облегчение сменилось мрачным предчувствием:
Сейчас у вас есть там какие-нибудь «челноки»?
— Нет. — На лице тихоокеанки снова появились возрастные морщины. — И это притом, что здесь происходило? Час назад я приказала вылететь туда с Кумиэла двум F90, но им требуется заправка… В поселении Касабаарде тихо; там ничего не происходит!
— Что мы об этом так беспокоимся? Она не может разрушить Башню. — Но во мне рос страх. Я подумала: «Неважно, как давно это было задумано… что, если оружие, если технология… но не говорил ли мне кто-то однажды: «Что угодно может быть оружием»?
Корасон Мендес сказала:
— На этом континенте достаточно опасной техники, что бы разрушить дюжину поселений. Я думаю не о торговце оружием. Представитель Рэйчел осуществляла программы ТиП. Если вы проверите документацию, то увидите там лазеры для горнопроходческих работ, автоматическое оборудование для добычи полезных ископаемых, а ТиП обучает пользованию им местное население. И процесс мог пойти. Если это и был их долгосрочный план…
Снаружи под сиянием Звезд Сердца раскинулась темная пустошь, а в нескольких милях к югу о песчаные отмели Мелкати плещется море, за океаном, на юге и на западе, лежит Пустынное Побережье: это Касабаарде, это разрушенный и покинутый внутренний город — обитель насилия и видений, это Башня. Если бы я была в силах двигаться, я была бы сейчас там.
— Я отправляюсь с «челноком», — сказала я. — Как вы?
Женщина взглянула на молодых офицеров у полевого коммуникатора. Ее лицо выражало горечь тяжелой утраты. Мгновенно отбросив роль офицера Сил безопасности, служащего Компании, она повернулась ко мне, и мы обе молча постояли друг против друга. «Если бы мы только знали» с тиканьем часов превращается в «слишком поздно». Как-то неопределенно, мучительно улыбнувшись, она ответила:
— Да. Я должна там быть.
Выходя наружу вместе со мной, она обернулась и приказала одному из младших офицеров:
— Позаботьтесь о том, чтобы правительственный посланник Клиффорд был в курсе того, куда мы отправились. Я свяжусь с ним с «челнока». Скажите ему, что речь идет о… — Корасон помолчала, лицо ее выражало полное понимание всей иронии ситуации. Как подобрать слова, которые могли бы передать это? Затем с горечью добавила: — …о деле чрезвычайной срочности.
Плавные обводы контура фюзеляжа «челнока» F90 виднелись на фоне звезд, света которых хватало, чтобы разглядеть на нем пятна, оставленные огнем. Неуклюже поднимаясь по трапу, я чувствовала в ночном воздухе запах помятой мох-травы. Выпала холодная роса. Я один раз оглянулась на купола Дома-источника и мерцающие желтые огни. Кричали видимые в ночном воздухе рашаку, встревоженные шумом который создавали раненые. Серебристо-серые под звездным светом, тянулись холмы и пустошь, а далеко на востоке виднелись маленькие точки оранжевого света — вероятно, костры.
«Челнок», загудев, ожил, а я закрыла люк и, тяжело опираясь на палку, прошла вниз, в пилотскую кабину, где села возле головизора. Мягкий зеленый свет освещал приборные доски. Пилот, тихоокеанец, которому было за сорок, вопросительно взглянул на Корасон Мендес, склонившуюся над его плечом, чтобы задать курс.
Я протянула вниз руки, опуская ногу в гипсовом восстановительном кожухе и осторожно пытаясь придать ей удобное положение. В ноге жила пульсирующая боль, подавленная таблетками, и я легкомысленно подумала: «Вот я сейчас сижу в „челноке“ мультикорпорации „ПанОкеания“ на земле телестре в Мелкати…» А недалеко от нас, в глубине материка, находится то место, где однажды летом, восемь лет тому назад, горела телестре Орландис…
Если бы ты видела это тогда, амари Рурик, что бы ты сделала?
Пол в кабине при взлете «челнока» завибрировал. Я протянула руку, чтобы включить изображение на головизоре. На канале слышался треск сообщений с других «челноков» — заправившихся на Кумиэле и снова вылетевших? — что вели наблюдение за Ста Тысячами: Мелкати, Римон и Имир, город Таткаэр и долина реки Оранон…
Сейчас горит земля. Горит белый город, разбиты его здания со светлыми стенами, разбита скала Цитадели, а, сколько убитых лежит в развалинах, сколько раненых и тех, кого не спасли?.. Если бы сменились целые поколения, эти раны смогли бы зажить.
Корасон Мендес наклонилась, чтобы убавить громкость сообщений на канале связи, и я сказала:
— Оставьте.
Она поняла и ничего не сказала. Молчал и пилот; он развернул большую машину и взял курс на юго-запад, и тишину в кабине нарушали лишь треск и шипение помех канала связи.
Их не нужно гасить.
Если это продолжается, то это — первое указание на то, что Башня больше не действует и что все барьеры против распространения древнего света разрушены.
А ночные часы истекают, корабль мчится над океаном, и следом за нами мчится рассвет. Звезды движутся в своем ритуальном танце, а земля вращается навстречу утру…
Я сидела возле головизора, наблюдая за изображениями ночи и горького моря.
Ничего не случилось, ничего не происходит…
Сиденье казалось неудобным, в кабине было жарко. Кори Мендес молча сидела рядом с пилотом. Я отстранилась от головизора, потирая бедро.
«Полгода… Невероятно, — подумала я. — Шесть месяцев назад я ступила на землю Орте возле этого города без стен, и со мной Молли. Что мы намеревались делать? Помогать голодающим и извлекать выгоду для Компании? Ах, это кажется неправдоподобным. Как мы могли предположить тогда, что это приведет к таким последствиям?
Во рту у меня было кисло и сухо. Я приподнялась, чтобы принять обезболивающую таблетку и налить напитка из автомата, подождала, прислушиваясь к звукам на канале связи. Сейчас невозможно было разобрать слова, слышались лишь шипение и треск искровых разрядов радиационных помех: антирадиация, средство подавления…
Я не ходила в ту кабину в хвостовой части «челнока», где лежало ее тело.
Сев на место и глядя на головизор, показывавший лишь черноту, я подумала: «Но это было неминуемо».
Стоит создать столь разрушительную энергию — и она неминуемо будет использована. Проходят года или тысячелетия — все равно это только пауза. Вселенная старше, чем ее осознание, а время бесконечно. Для времени пролетело всего одно мгновение с падения великой Империи: это подразумевалось с самого начала…
Мне вспомнилось лицо Калил, изможденное всеми этими видениями. «Я хочу… чего-то такого, что у меня очень давно было или что я видела или слышала. Иногда мне казалось что-то такое в том, как падают свет, туман и тень» И еще:«Такое желание невозможно было бы утолить теперь, даже обладай я всем этим. Тяга к таким вещам каким-то образом пробуждает истинное желание, истинную потребность, которая есть лишь тень или воспоминание».
Моя голова тоже полна видений, ее, моих и исторических: лицо Сантендор'лин-сандру и великий город, раса рабов, заполучившая возможность разрушить мир. А что возникло раньше? Возможность предать уничтожению всю землю или желание сияющей тьмы?
На миг я верю, что почувствовала его, то торжество, о котором Калил бел-Риоч мечтает в одном из домов Богини к северу отсюда, на континенте, а затем мне вдруг вспомнилось, как в один из долгих дней мы — Халтерн, Блейз и я — играли в охмир на огромной площади под Цитаделью, как Рурик и ее дитя Родион ожидали вместе с нами в Десятый год Летнего солнцестояния, когда объявят имя новой Короны Ста Тысяч… Это уже никогда не повторится. Вот истина — что бы сейчас ни происходило. И…
После столь многих достижений потерять из-за столь малого, когда мы считали, что выиграли.
Миновала ночь, облака закрыли звезды, а затем рассеялись, пока мы летели на юг, заключенные в небольшом аппарате, мчавшемся в пяти милях над поверхностью океана. Пятнышко, медленно двигающееся по лику мира, постоянно удаляющееся от северного континента, от телестре , от вспышек сражения, все время приближающееся к Пустынному Побережью, к заброшенным каналам и к городу, лежащему в тени Расрхе-и-Мелуур.
Корасон Мендес передвигалась между пультом управления связью и головизором, изучая инфракрасные изображения, передаваемые спутниками с орбиты.
— Еще ничего… — Женщина в черной форме тяжело опустилась в кресло рядом со мной и потерла усталые глаза — Я не могу связаться с Кумиэлом, но предполагаю, что Клиффорд следует за нами. Вооруженные группы на F90 должны прибыть на место, по меньшей мере, за час до нас; я прикажу им обследовать это поселение вдоль и поперек.
— Они найдут, если там что-нибудь есть. — Я сверила курс в терминале. — По моей оценке, мы прибудем туда в пределах двух часов.
Я оглядела узкую, тесную кабину. От гула двигателей вибрировали металлические стенки, в головизоре постоянно менялись яркие в сумрачном свете цифры — элементы системы навигации. От напряжения у меня в груди засел плотный комок, и я подумала: «Смеем ли мы надеяться? О да, вопреки всей очевидности!»
И я ненадолго повернула голову, чтобы взглянуть на дверь той закрытой кабины, за которой лежало тело амари Рурик Орландис, Чародея Рурик.Когда я буду в Башне, когда получу в наследство ее воспоминания вместе с воспоминаниями тех других, кто был Чародеем, тогда я узнаю… простила ли она меня за то, что мы пришли сюда: с'аранти, пришельцы из другого мира, люди . Нет ли в этом столкновении миров мелочного расчета? Да, но я могу понимать не миры, а только ее.
Мы молчали.
Кори вскинула голову, и я, успев подумать: «Что происходит?», поняла, что шипение помех на канале связи больше не наполняло кабину, а передаваемые сообщения проходили чисто…
— …мощный выброс энергии! Всем кораблям выйти из зоны; повторяю: выйти из зоны…
Раздались сигналы тревоги. На головизоре на доли секунды пропало изображение, передаваемое спутниками. Произошла его перефокусировка: картина показаний термодатчиков разрасталась вширь. А через минуту все стихло.
Корасон Мендес в полнейшем неверии смотрела на голографические изображения.
На пульте управления связью вспыхивали лампочки, громко звучали сообщения, неистовые голоса заглушали друг друга вопросами, и каждый из них звучал в установившейся тишине без искажений: чисто и не прерываясь. Земля вращается быстрее, чем мы летим. Линия рассвета мчалась над морем, минуя нас, оставляя за собой пламя и пену, утреннюю белизну и золото. «Челнок» Компании летел теперь низко, на высоте десяти тысяч футов.
На изображениях в головизоре виден был грозовой фронт, двигавшийся вдоль южного горизонта.
А выше, в сердце южного континента, который Народ Колдунов называл Эланзииром, модели погоды выходят из рамок, в которые они были загнаны на целые тысячелетия, и продолжаться теперь это будет недолго.
Текут часы или секунды?
В кабине «челнока» стало жарко, громко от сообщений, поступавших от других «челноков», с базы на острове Кумиэл в девятистах милях, с орбитальной станции Компании. Корасон Мендес покинула свое кресло и заняла место пилота; режим полета поглощал теперь все ее внимание. А офицер подошел и встал рядом со мной, тоже глядя в головизор. Видимые изображения были чистыми и четкими.
Продолжался полет на юг, к Пустынному Побережью.
Мы полетели над морем, отбрасывая движущуюся тень на голубую воду. Обширный небесный свод цвета лазури был густо покрыт дневными звездами, а над южным горизонтом начинали подниматься в стратосферу облака.
Некоторые вещи слишком велики, чтобы их видеть: несколько минут я пристально всматривалась, прежде чем заметила, что на фоне неба не было шпиля из хирузета . Серо-голубая масса Расрхе-и-Мелуур исчезла… Тогда «челнок» снизился, и мы пролетели над его титаническими руинами: поглотить их оказалась не в силах даже океанская пучина. Глубокие зеленые воды плескались над разбитым хирузетом , обрушившимся подобно лавине в море и покрывшим континентальный шельф.
Спустя несколько минут «челнок» достиг берега.
Стены в проломах, разбитые вдребезги здания. Воды огромных волн прилива, как и прежде, проходили через гавань Касабаарде. Мы находились слишком высоко над паникой, ужасом и разрушениями, чтобы видеть что-либо кроме движущихся точек. «Сейсмические волны», — подумала я как во сне, устрашенная масштабом разрушений, эпицентр которых находился несколько южнее. Медленно оседавшая пыль все еще висела в стратосфере. А ниже…
Торговая часть города исчезла, исчезли ее ветхие здания, а джаты были выброшены на камни или затонули в более глубоких водах. Не существовал теперь и внутренний город, белые купола которого обратились в прах.
А там, где стояла Башня, зияла похожая на кратер воронка около четверти мили в диаметре и глубиной примерно восемьсот футов; датчики «челнока» не обнаружили сквозь дымку обратившейся в пыль скальной породы ни признаков жизни, а также каких-либо подземных сооружений, ни камня на камне.
Поскольку мы вошли в город, здесь будет пустыня. Поскольку мы вошли в город, великое подвергнется разложению. Мы — несущие смерть. Идите и кричите: мы мертвы и разлагаемся в этом возрождении древнего света.
В полдень подул резкий ветер. Очистилось яркое небо в дневных звездах, и ветер стал налетать резкими порывами, которые пытались сорвать с места и трясли лежавший на каменистой земле «челнок».
Надо мной сиял ясный купол неба, и Звезда Каррика блестела на других «челноках», что находились невдалеке. Скрипела на зубах пыль. Экскаваторщики в форме Компании делали передышку за рычагами машины, ругались, а затем снова принимались резать в грунте узкий ров.
Я стояла, опершись на свою палку, а ветер толкал и дергал меня. Всюду простирались бесплодные камни и земля Пустынного Побережья, ярко блестело море между низкими холмами, а небо на западе, где должен был возвышаться шпиль Расрхе-и-Мелуур, зияло теперь пустотой. А у моих ног, завернутая для похорон, которые не были в обычае ее народа, лежала амари Рурик Орландис, Чародей Рурик. И дул ветер.
«Нет, — беспощадно подумала я, — это не твоя ошибка. Если бы этого не случилось при твоей жизни, то случилось бы еще при чьей-нибудь; никто не должен принимать таких решений! Нет всезнающих, непогрешимых авторитетов — ни среди моих людей, ни среди ортеанцев; даже в Башне».
На юге смутно, точно против жесткого света, виднелись продолговатые холмы Эланзиира.
Люди Компании задним ходом вывели окруженный клубами пыли экскаватор из могилы, и тогда я увидела и других, приближавшихся к нам от «челноков». Впереди с чопорным видом шла Корасон Мендес; рядом двигался Дуг Клиффорд, раздраженно говоря что-то вполголоса. Когда он остановился, его прорвало:
— Если бы не ваши корабли, которые открыли огонь, не ваша провокация, этого никогда бы не случилось!
Командир Миротворческих сил обернулась к нему, скривилась и скептически сказала:
— Провокация! Я не могла позволить, чтобы по людям Компании безнаказанно велся огонь. Ваша задача, посол, — контролировать ситуацию и не позволять ей доходить до такой стадии; почему вы этого не сделали?
— Не надо… — Не дело — спорить над могилой, словно мы хороним падаль!
Они замолчали. Возле «челноков» стояли охранники, и я, прищурившись из-за солнца, увидела среди них темнокожего ортеанца и поняла, что Патри Шанатару до сих пор находился на Кумиэле и его доставил сюда Дуг, но какое это теперь имело значение? Если мы узнаем, что за технологию в рамках программы Торговли ортеанцы из Харантиша доставили в город Касабаарде и даже какое именно это было оборудование, будет ли от этого толк?
Позади охранников по пространству каменистой земли между «челноками» и этой импровизированной могилой шагал еще один ортеанец. Он шел под резким ветром, прикрыв перепонками глаза от полуденного солнца: ортеанец с желтой гривой в одежде наемника, с харурами на поясе и с лицом-полумаской из-за шрама от старого ожога… Блейз Медуэнин остановился и взглянул вниз, на завернутое тело.
— Вам следовало бы предать ее огню, — сказал он, — таков обычай Ста Тысяч.
Я кое-как поднялась на ноги. Возле сводчатого дверного проема я остановилась; один из офицеров Кори озабоченно взглянул на меня и посмотрел через мое плечо внутрь Дома-источника.
— Представитель, вы хотите перевести ее отсюда или держать здесь?
Маленькая фигура сидела на каменном краю колодца, глядя в черную воду, держа одной тонкой рукой металлический кувшин, которым она черпала воду и снова выливала ее в бесконечно повторявшемся цикле… Звездный свет образовывал серебристый пар над Источником, ее грива, подобная белому пламени, падала на грязную мантию, а ястребиное лицо смотрело вниз, в Источник Богини.
И теперь Башня падет.
Я не помнила, что ответила офицеру. Шла как во сне по вызывавшим клаустрофобию куполообразным комнатам Дома-источника, хромала, протискиваясь между ортеанцами, одетыми в мантии священников, и закутанными в одеяла ранеными, лежавшими на полу.
А затем окружающий мир сузился в одну точку.
— Кори…
В комнате, заставленной аппаратурой связи, вместе с Мендес было уже двое или трое молодых офицеров. В их голосах слышались нотки безнадежной настойчивости. Не обращая внимания на треск сообщений, поступавших с «челноков» F90 и YV9, делавших облет телестре , я покрепче взялась за свою палку и захромала, упираясь ею в пол, туда, где сидела Корасон Мендес.
Она сидела развалясь в кресле-кушетке, вытянув перед собой ноги. Гладкие волосы были теперь прилизаны на лбу и казались светлыми на фоне кожи в пятнах хлоазмы. Она подняла голову, и с выглядевшего на десяток лет старше лица на меня взглянули мутные глаза.
— Значит, вы слышали, что она говорит? Доставили ее сюда час назад, и она затем вдруг заявляет…
— Что вы сделали?
Кори Мендес опустила ноги и встала, руками с серебряными кольцами оправила комбинезон и с налетом былой резкости сказала:
— За кого вы меня принимаете, Линн? У меня было организовано круглосуточное наблюдение со спутников за этим местом, поскольку у нас имелась информация о том, насколько оно жизненно важно. Не было и минуты в течение послед них двух дней, когда бы я не получала показания датчиков из поселения Касабаарде.
А я совершенно забыла… Но облегчение сменилось мрачным предчувствием:
Сейчас у вас есть там какие-нибудь «челноки»?
— Нет. — На лице тихоокеанки снова появились возрастные морщины. — И это притом, что здесь происходило? Час назад я приказала вылететь туда с Кумиэла двум F90, но им требуется заправка… В поселении Касабаарде тихо; там ничего не происходит!
— Что мы об этом так беспокоимся? Она не может разрушить Башню. — Но во мне рос страх. Я подумала: «Неважно, как давно это было задумано… что, если оружие, если технология… но не говорил ли мне кто-то однажды: «Что угодно может быть оружием»?
Корасон Мендес сказала:
— На этом континенте достаточно опасной техники, что бы разрушить дюжину поселений. Я думаю не о торговце оружием. Представитель Рэйчел осуществляла программы ТиП. Если вы проверите документацию, то увидите там лазеры для горнопроходческих работ, автоматическое оборудование для добычи полезных ископаемых, а ТиП обучает пользованию им местное население. И процесс мог пойти. Если это и был их долгосрочный план…
Снаружи под сиянием Звезд Сердца раскинулась темная пустошь, а в нескольких милях к югу о песчаные отмели Мелкати плещется море, за океаном, на юге и на западе, лежит Пустынное Побережье: это Касабаарде, это разрушенный и покинутый внутренний город — обитель насилия и видений, это Башня. Если бы я была в силах двигаться, я была бы сейчас там.
— Я отправляюсь с «челноком», — сказала я. — Как вы?
Женщина взглянула на молодых офицеров у полевого коммуникатора. Ее лицо выражало горечь тяжелой утраты. Мгновенно отбросив роль офицера Сил безопасности, служащего Компании, она повернулась ко мне, и мы обе молча постояли друг против друга. «Если бы мы только знали» с тиканьем часов превращается в «слишком поздно». Как-то неопределенно, мучительно улыбнувшись, она ответила:
— Да. Я должна там быть.
Выходя наружу вместе со мной, она обернулась и приказала одному из младших офицеров:
— Позаботьтесь о том, чтобы правительственный посланник Клиффорд был в курсе того, куда мы отправились. Я свяжусь с ним с «челнока». Скажите ему, что речь идет о… — Корасон помолчала, лицо ее выражало полное понимание всей иронии ситуации. Как подобрать слова, которые могли бы передать это? Затем с горечью добавила: — …о деле чрезвычайной срочности.
Плавные обводы контура фюзеляжа «челнока» F90 виднелись на фоне звезд, света которых хватало, чтобы разглядеть на нем пятна, оставленные огнем. Неуклюже поднимаясь по трапу, я чувствовала в ночном воздухе запах помятой мох-травы. Выпала холодная роса. Я один раз оглянулась на купола Дома-источника и мерцающие желтые огни. Кричали видимые в ночном воздухе рашаку, встревоженные шумом который создавали раненые. Серебристо-серые под звездным светом, тянулись холмы и пустошь, а далеко на востоке виднелись маленькие точки оранжевого света — вероятно, костры.
«Челнок», загудев, ожил, а я закрыла люк и, тяжело опираясь на палку, прошла вниз, в пилотскую кабину, где села возле головизора. Мягкий зеленый свет освещал приборные доски. Пилот, тихоокеанец, которому было за сорок, вопросительно взглянул на Корасон Мендес, склонившуюся над его плечом, чтобы задать курс.
Я протянула вниз руки, опуская ногу в гипсовом восстановительном кожухе и осторожно пытаясь придать ей удобное положение. В ноге жила пульсирующая боль, подавленная таблетками, и я легкомысленно подумала: «Вот я сейчас сижу в „челноке“ мультикорпорации „ПанОкеания“ на земле телестре в Мелкати…» А недалеко от нас, в глубине материка, находится то место, где однажды летом, восемь лет тому назад, горела телестре Орландис…
Если бы ты видела это тогда, амари Рурик, что бы ты сделала?
Пол в кабине при взлете «челнока» завибрировал. Я протянула руку, чтобы включить изображение на головизоре. На канале слышался треск сообщений с других «челноков» — заправившихся на Кумиэле и снова вылетевших? — что вели наблюдение за Ста Тысячами: Мелкати, Римон и Имир, город Таткаэр и долина реки Оранон…
Сейчас горит земля. Горит белый город, разбиты его здания со светлыми стенами, разбита скала Цитадели, а, сколько убитых лежит в развалинах, сколько раненых и тех, кого не спасли?.. Если бы сменились целые поколения, эти раны смогли бы зажить.
Корасон Мендес наклонилась, чтобы убавить громкость сообщений на канале связи, и я сказала:
— Оставьте.
Она поняла и ничего не сказала. Молчал и пилот; он развернул большую машину и взял курс на юго-запад, и тишину в кабине нарушали лишь треск и шипение помех канала связи.
Их не нужно гасить.
Если это продолжается, то это — первое указание на то, что Башня больше не действует и что все барьеры против распространения древнего света разрушены.
А ночные часы истекают, корабль мчится над океаном, и следом за нами мчится рассвет. Звезды движутся в своем ритуальном танце, а земля вращается навстречу утру…
Я сидела возле головизора, наблюдая за изображениями ночи и горького моря.
Ничего не случилось, ничего не происходит…
Сиденье казалось неудобным, в кабине было жарко. Кори Мендес молча сидела рядом с пилотом. Я отстранилась от головизора, потирая бедро.
«Полгода… Невероятно, — подумала я. — Шесть месяцев назад я ступила на землю Орте возле этого города без стен, и со мной Молли. Что мы намеревались делать? Помогать голодающим и извлекать выгоду для Компании? Ах, это кажется неправдоподобным. Как мы могли предположить тогда, что это приведет к таким последствиям?
Во рту у меня было кисло и сухо. Я приподнялась, чтобы принять обезболивающую таблетку и налить напитка из автомата, подождала, прислушиваясь к звукам на канале связи. Сейчас невозможно было разобрать слова, слышались лишь шипение и треск искровых разрядов радиационных помех: антирадиация, средство подавления…
Я не ходила в ту кабину в хвостовой части «челнока», где лежало ее тело.
Сев на место и глядя на головизор, показывавший лишь черноту, я подумала: «Но это было неминуемо».
Стоит создать столь разрушительную энергию — и она неминуемо будет использована. Проходят года или тысячелетия — все равно это только пауза. Вселенная старше, чем ее осознание, а время бесконечно. Для времени пролетело всего одно мгновение с падения великой Империи: это подразумевалось с самого начала…
Мне вспомнилось лицо Калил, изможденное всеми этими видениями. «Я хочу… чего-то такого, что у меня очень давно было или что я видела или слышала. Иногда мне казалось что-то такое в том, как падают свет, туман и тень» И еще:«Такое желание невозможно было бы утолить теперь, даже обладай я всем этим. Тяга к таким вещам каким-то образом пробуждает истинное желание, истинную потребность, которая есть лишь тень или воспоминание».
Моя голова тоже полна видений, ее, моих и исторических: лицо Сантендор'лин-сандру и великий город, раса рабов, заполучившая возможность разрушить мир. А что возникло раньше? Возможность предать уничтожению всю землю или желание сияющей тьмы?
На миг я верю, что почувствовала его, то торжество, о котором Калил бел-Риоч мечтает в одном из домов Богини к северу отсюда, на континенте, а затем мне вдруг вспомнилось, как в один из долгих дней мы — Халтерн, Блейз и я — играли в охмир на огромной площади под Цитаделью, как Рурик и ее дитя Родион ожидали вместе с нами в Десятый год Летнего солнцестояния, когда объявят имя новой Короны Ста Тысяч… Это уже никогда не повторится. Вот истина — что бы сейчас ни происходило. И…
После столь многих достижений потерять из-за столь малого, когда мы считали, что выиграли.
Миновала ночь, облака закрыли звезды, а затем рассеялись, пока мы летели на юг, заключенные в небольшом аппарате, мчавшемся в пяти милях над поверхностью океана. Пятнышко, медленно двигающееся по лику мира, постоянно удаляющееся от северного континента, от телестре , от вспышек сражения, все время приближающееся к Пустынному Побережью, к заброшенным каналам и к городу, лежащему в тени Расрхе-и-Мелуур.
Корасон Мендес передвигалась между пультом управления связью и головизором, изучая инфракрасные изображения, передаваемые спутниками с орбиты.
— Еще ничего… — Женщина в черной форме тяжело опустилась в кресло рядом со мной и потерла усталые глаза — Я не могу связаться с Кумиэлом, но предполагаю, что Клиффорд следует за нами. Вооруженные группы на F90 должны прибыть на место, по меньшей мере, за час до нас; я прикажу им обследовать это поселение вдоль и поперек.
— Они найдут, если там что-нибудь есть. — Я сверила курс в терминале. — По моей оценке, мы прибудем туда в пределах двух часов.
Я оглядела узкую, тесную кабину. От гула двигателей вибрировали металлические стенки, в головизоре постоянно менялись яркие в сумрачном свете цифры — элементы системы навигации. От напряжения у меня в груди засел плотный комок, и я подумала: «Смеем ли мы надеяться? О да, вопреки всей очевидности!»
И я ненадолго повернула голову, чтобы взглянуть на дверь той закрытой кабины, за которой лежало тело амари Рурик Орландис, Чародея Рурик.Когда я буду в Башне, когда получу в наследство ее воспоминания вместе с воспоминаниями тех других, кто был Чародеем, тогда я узнаю… простила ли она меня за то, что мы пришли сюда: с'аранти, пришельцы из другого мира, люди . Нет ли в этом столкновении миров мелочного расчета? Да, но я могу понимать не миры, а только ее.
Мы молчали.
Кори вскинула голову, и я, успев подумать: «Что происходит?», поняла, что шипение помех на канале связи больше не наполняло кабину, а передаваемые сообщения проходили чисто…
— …мощный выброс энергии! Всем кораблям выйти из зоны; повторяю: выйти из зоны…
Раздались сигналы тревоги. На головизоре на доли секунды пропало изображение, передаваемое спутниками. Произошла его перефокусировка: картина показаний термодатчиков разрасталась вширь. А через минуту все стихло.
Корасон Мендес в полнейшем неверии смотрела на голографические изображения.
На пульте управления связью вспыхивали лампочки, громко звучали сообщения, неистовые голоса заглушали друг друга вопросами, и каждый из них звучал в установившейся тишине без искажений: чисто и не прерываясь. Земля вращается быстрее, чем мы летим. Линия рассвета мчалась над морем, минуя нас, оставляя за собой пламя и пену, утреннюю белизну и золото. «Челнок» Компании летел теперь низко, на высоте десяти тысяч футов.
На изображениях в головизоре виден был грозовой фронт, двигавшийся вдоль южного горизонта.
А выше, в сердце южного континента, который Народ Колдунов называл Эланзииром, модели погоды выходят из рамок, в которые они были загнаны на целые тысячелетия, и продолжаться теперь это будет недолго.
Текут часы или секунды?
В кабине «челнока» стало жарко, громко от сообщений, поступавших от других «челноков», с базы на острове Кумиэл в девятистах милях, с орбитальной станции Компании. Корасон Мендес покинула свое кресло и заняла место пилота; режим полета поглощал теперь все ее внимание. А офицер подошел и встал рядом со мной, тоже глядя в головизор. Видимые изображения были чистыми и четкими.
Продолжался полет на юг, к Пустынному Побережью.
Мы полетели над морем, отбрасывая движущуюся тень на голубую воду. Обширный небесный свод цвета лазури был густо покрыт дневными звездами, а над южным горизонтом начинали подниматься в стратосферу облака.
Некоторые вещи слишком велики, чтобы их видеть: несколько минут я пристально всматривалась, прежде чем заметила, что на фоне неба не было шпиля из хирузета . Серо-голубая масса Расрхе-и-Мелуур исчезла… Тогда «челнок» снизился, и мы пролетели над его титаническими руинами: поглотить их оказалась не в силах даже океанская пучина. Глубокие зеленые воды плескались над разбитым хирузетом , обрушившимся подобно лавине в море и покрывшим континентальный шельф.
Спустя несколько минут «челнок» достиг берега.
Стены в проломах, разбитые вдребезги здания. Воды огромных волн прилива, как и прежде, проходили через гавань Касабаарде. Мы находились слишком высоко над паникой, ужасом и разрушениями, чтобы видеть что-либо кроме движущихся точек. «Сейсмические волны», — подумала я как во сне, устрашенная масштабом разрушений, эпицентр которых находился несколько южнее. Медленно оседавшая пыль все еще висела в стратосфере. А ниже…
Торговая часть города исчезла, исчезли ее ветхие здания, а джаты были выброшены на камни или затонули в более глубоких водах. Не существовал теперь и внутренний город, белые купола которого обратились в прах.
А там, где стояла Башня, зияла похожая на кратер воронка около четверти мили в диаметре и глубиной примерно восемьсот футов; датчики «челнока» не обнаружили сквозь дымку обратившейся в пыль скальной породы ни признаков жизни, а также каких-либо подземных сооружений, ни камня на камне.
Поскольку мы вошли в город, здесь будет пустыня. Поскольку мы вошли в город, великое подвергнется разложению. Мы — несущие смерть. Идите и кричите: мы мертвы и разлагаемся в этом возрождении древнего света.
В полдень подул резкий ветер. Очистилось яркое небо в дневных звездах, и ветер стал налетать резкими порывами, которые пытались сорвать с места и трясли лежавший на каменистой земле «челнок».
Надо мной сиял ясный купол неба, и Звезда Каррика блестела на других «челноках», что находились невдалеке. Скрипела на зубах пыль. Экскаваторщики в форме Компании делали передышку за рычагами машины, ругались, а затем снова принимались резать в грунте узкий ров.
Я стояла, опершись на свою палку, а ветер толкал и дергал меня. Всюду простирались бесплодные камни и земля Пустынного Побережья, ярко блестело море между низкими холмами, а небо на западе, где должен был возвышаться шпиль Расрхе-и-Мелуур, зияло теперь пустотой. А у моих ног, завернутая для похорон, которые не были в обычае ее народа, лежала амари Рурик Орландис, Чародей Рурик. И дул ветер.
«Нет, — беспощадно подумала я, — это не твоя ошибка. Если бы этого не случилось при твоей жизни, то случилось бы еще при чьей-нибудь; никто не должен принимать таких решений! Нет всезнающих, непогрешимых авторитетов — ни среди моих людей, ни среди ортеанцев; даже в Башне».
На юге смутно, точно против жесткого света, виднелись продолговатые холмы Эланзиира.
Люди Компании задним ходом вывели окруженный клубами пыли экскаватор из могилы, и тогда я увидела и других, приближавшихся к нам от «челноков». Впереди с чопорным видом шла Корасон Мендес; рядом двигался Дуг Клиффорд, раздраженно говоря что-то вполголоса. Когда он остановился, его прорвало:
— Если бы не ваши корабли, которые открыли огонь, не ваша провокация, этого никогда бы не случилось!
Командир Миротворческих сил обернулась к нему, скривилась и скептически сказала:
— Провокация! Я не могла позволить, чтобы по людям Компании безнаказанно велся огонь. Ваша задача, посол, — контролировать ситуацию и не позволять ей доходить до такой стадии; почему вы этого не сделали?
— Не надо… — Не дело — спорить над могилой, словно мы хороним падаль!
Они замолчали. Возле «челноков» стояли охранники, и я, прищурившись из-за солнца, увидела среди них темнокожего ортеанца и поняла, что Патри Шанатару до сих пор находился на Кумиэле и его доставил сюда Дуг, но какое это теперь имело значение? Если мы узнаем, что за технологию в рамках программы Торговли ортеанцы из Харантиша доставили в город Касабаарде и даже какое именно это было оборудование, будет ли от этого толк?
Позади охранников по пространству каменистой земли между «челноками» и этой импровизированной могилой шагал еще один ортеанец. Он шел под резким ветром, прикрыв перепонками глаза от полуденного солнца: ортеанец с желтой гривой в одежде наемника, с харурами на поясе и с лицом-полумаской из-за шрама от старого ожога… Блейз Медуэнин остановился и взглянул вниз, на завернутое тело.
— Вам следовало бы предать ее огню, — сказал он, — таков обычай Ста Тысяч.