Джеймс Саманта. Любовь под луной

   Он все еще не отрываясь смотрел на портрет. Нехорошее предчувствие вдруг всколыхнулось в душе Оливии. Да ведь он ненавидит его, догадалась она. Ненавидит собственного отца! Оливия готова была поклясться в этом. Но когда через некоторое время он повернулся к ней, лицо его, как и прежде, было непроницаемо.
   – Прошу простить меня, мисс Шервуд. Если не возражаете, давайте продолжим.
   Но осмотреть осталось лишь зимний сад и оранжерею. К собственному удивлению, Оливия поймала себя на том, что заранее предвкушает удовольствие. По ее мнению, это было самое прелестное место в доме – огромное, величественное, полное света. Через двойную дверь можно было выйти на террасу, а вокруг располагался розарий, и воздух был напоен ароматом цветущих роз.
   Оливию охватило блаженство. Полузакрыв глаза, она полной грудью вдохнула в себя воздух и невольно унеслась мыслями в прошлое. Ей казалось, что она опять дома, там, где родилась и выросла, в том самом стареньком, но таком любимом ею доме, где сейчас жил преподобный Холден. За домом был небольшой садик, полный роз, и они с матерью и Эмили провели там немало счастливых часов.
   – Вы, кажется, сказали, что живете одна, мисс Шервуд?
   Глубокий низкий голос, прозвучавший у нее над ухом, заставил Оливию очнуться. Она внезапно осознала, что Доминик Сент-Брайд стоит прямо за ее спиной.
   Она обернулась посмотреть и попятилась на шаг.
   – Нет, – пролепетала она.
   – Понимаю. Стало быть, вы замужем?
   – Нет, сэр. Я... я живу с младшей сестрой, Эмили.
   – Вы говорите на редкость правильно, мисс Шервуд, – продолжал он.
   Она вздернула подбородок.
   – Благодарю вас, милорд!
   – И весьма хорошо воспитаны.
   – Моя матушка, упокой, Господи, ее душу, была бы счастлива это слышать.
   – И наверное, получили неплохое образование, как я догадываюсь?
   – Мой отец позаботился о том, чтобы я не осталась невежественной, – пробормотала Оливия, чувствуя себя все более неловко. «К чему он клонит?» – ломала она голову.
   – Тогда, если позволите, мне непонятно, почему такая юная леди, как вы, образованная и воспитанная, вдруг нанялась на службу горничной.
   Оливия похолодела. Теперь она догадалась, к чему был этот разговор: судя по всему, он решил, что ей здесь не место. Сделав глубокий вдох, она сосчитала до десяти и посмотрела ему в глаза.
   – Мой отец, – начала она, осторожно подбирая слова, – всегда говорил, что тяжелая работа полезна для души. Полагаю, это относится и к мужчинам, и к женщинам. Впрочем, это еще и необходимость. Семьи у меня нет, только сестра, поэтому мне приходится заботиться о ней.
   В его глазах блеснул огонек.
   – Поверьте, я совсем не хотел вас обидеть, мисс Шервуд.
   Только тут она сообразила, что ощетинилась, готовая защищаться. Оливия едва успела сдержать нервный смешок.
   – Нет, сэр, разумеется, нет.
   Долгое время он молчал. Его взгляд блуждал по ее лицу, и сердце Оливии глухо застучало. И вдруг, она и ахнуть не успела, он протянул к ней руку, осторожно коснулся кончиком пальца подсохшей царапины у нее на щеке и еле слышно произнес:
   – Уже почти ничего не заметно.
   Сердце Оливии упало. Кровь бросилась ей в лицо, перед глазами все поплыло.
   – Да, – беззвучно выдохнула она, – это ведь просто царапина.
   Дальше все было, как во сне. Взяв ее руки в свои, он повернул их ладонями вверх. Потом кончиками пальцев осторожно разгладил и стал внимательно вглядываться в причудливый узор линий, переплетавшихся на коже. Оливия окончательно смутилась. Мысли ее заметались, сердце, казалось, перестало биться. «О чем он думает?» – гадала она. Может, ему кажется, что она не годится, чтобы работать в этом доме? Вряд ли. Она постаралась отогнать эту мысль. Если она окажется на улице, они с Эмили умрут с голоду. Вдруг их глаза встретились. Ленивая полуулыбка изогнула его губы.
   – Благодарю вас, мисс Шервуд, – протянул он. – Надеюсь, мы скоро увидимся, поэтому не прощаюсь.
   С этими словами он учтиво поднес ее руку к губам. И прежде чем пораженная Оливия смогла опомниться, его губы уже прижались к другой ее руке. Сердце ее неистово заколотилось, когда горячее дыхание «цыгана» опалило ей кожу.
   Потом он быстро повернулся и вышел, прикрыв за собой дверь. Онемевшая, с пылающими щеками, Оливия не сразу заметила, что осталась одна.
   Это непристойно, подумала она... то, как он коснулся ее щеки. И потом поцеловал ее руки... так нельзя. Это не по-джентльменски.
   Но ведь он же не джентльмен.
   Впрочем, и она не леди. Не настоящая леди, поправилась она, не такая, как те, в Лондоне...
   А если верить тому, что рассказывала Шарлотта, то на свете еще не было такого распутника, как он. Настоящий дьявол, соблазнитель доверчивых женщин. Этого она никогда не сможет понять. И никогда не поймет.
   И все же... сейчас она могла думать лишь о том, как права Шарлотта: Доминик Сент-Брайд действительно был красив словно сам дьявол!
   В этот вечер Оливия собралась уйти из Рэвенвуда пораньше. Она уже взялась за ручку двери, когда ее вдруг окликнула Шарлотта:
   – Не возражаешь, если я составлю тебе компанию, Оливия?
   – Конечно, нет, – ласково улыбнулась Оливия. – Наоборот, буду очень рада.
   Не успели они отойти от дома, как Оливия заметила, что с приятельницей творится что-то неладное. Глаза ее бегали по сторонам, она несколько раз кашлянула, словно прочищая горло. Оливия украдкой покосилась на нее. Гладкий лоб Шарлотты прорезала морщина, она открыла рот, будто собираясь говорить, но потом обернулась, стала озираться по сторонам, видно, не решаясь начать разговор. Оливия удержала ее за руку.
   – Перестань, Шарлотта. Мне кажется, ты хочешь о чем-то поговорить. Так говори, и покончим с этим.
   Шарлотта совсем смутилась. Это было настолько на нее не похоже, что Оливия никак не могла сообразить, в чем дело.
   – Ладно, – наконец решилась молодая женщина. – Только если что не так, можешь спокойно отказаться, потому что меньше всего мне бы хотелось навязываться...
   – Шарлотта! – На Оливию напал неудержимый смех. – Да что с тобой в самом деле?
   – Ну хорошо, хорошо... – Набрав полную грудь воздуха, словно собираясь окунуться с головой, Шарлотта наконец выпалила: – Помнишь, ты вчера сказала, если мне что-нибудь вдруг понадобится, мне стоит только попросить?
   – Конечно. Именно так я и сказала, Шарлотта.
   – Я слышала, что ты иногда учишь деревенских ребятишек читать и писать, – нервно сплетая пальцы, продолжала Шарлотта.
   – Да, – кивнула Оливия, – и не иногда, а каждое воскресенье, на деревенской площади. И еще иногда по вечерам, когда у меня есть время.
   – Послушай, мне не хотелось бы тебя затруднять, но, может быть, ты разрешишь моему сынишке, Колину, приходить к тебе на занятия? Он не умеет ни читать, ни писать. Я, правда, тоже не умею, но мне бы хотелось, чтобы Колин по крайней мере выбился в люди. Чтобы он вырос умным и образованным, как ты.
   Оливия смутилась и попыталась протестовать, но Шарлотта была непреклонна.
   – Нет-нет, так оно и есть! – простодушно воскликнула Шарлотта. – Стыд и срам, что такой девушке, как ты, приходится, как и нам, ползать по полу с грязной тряпкой. Ты ведь леди, самая настоящая леди, а те вертихвостки, которые называют себя так, недостойны даже чистить тебе башмаки.
   – Так ты хочешь, чтобы я научила твоего Колина читать и писать? Господи, и это все?! – воскликнула Оливия, до слез растроганная наивным восхищением приятельницы.
   Шарлотта энергично закивала.
   Комок встал у Оливии в горле. После того как умерла мама, она стала учить грамоте деревенских ребятишек – так, как делала это ее матушка, пока была жива. Теперь из-за службы в Рэвенвуде, конечно, свободного времени у нее стало куда меньше, но она дала себе клятву, что не бросит это дело.
   – Конечно, Шарлотта, обязательно. Буду счастлива тебе помочь. И не переживай ты так, мне это ничуть не тяжело. Обычно собирается человек десять – двенадцать, да и то не всегда, так что если станет на одного больше, то не беда.
   – Ты серьезно? – тревожно нахмурила брови Шарлотта.
   – Конечно! Да и потом, так Колину будет легче подружиться с деревенской ребятней, – заверила Оливия, порывисто обняв молодую женщину.
   – О, ты такая добрая, Оливия! – расцвела улыбкой Шарлотта. – Ты просто святая! Да благословит тебя Бог!
   По дороге они договорились, что Оливия на следующий же вечер забежит к Шарлотте по дороге домой. Добравшись до деревенского пруда, в котором обычно плавали утки, они расстались. Оливия помахала подруге и неторопливо двинулась дальше. Через несколько минут она уже свернула на узкую тропинку, которая вела к их дому. Взбежав на крыльцо, она постучала в дверь и, как обычно, громко окликнула сестру:
   – Эмили! Я дома, милая.
   – Я здесь, Оливия.
   Голос Эмили донесся из гостиной. Сбросив башмаки, Оливия распахнула дверь и замерла на пороге.
   Эмили была не одна. Сестра сидела на самом краешке кушетки. А напротив нее восседал Уильям Данспорт – сын местного баронета, в прошлом офицер. Сейчас Уильям был в отставке.
   Увидев Оливию, он вскочил, неловко сжимая в руках шляпу. Высокий и светловолосый, он дружелюбно улыбнулся ей.
   – Мисс Оливия, ради Бога, извините, что я явился непрошеным. Но у моей кобылы слетела подкова, вот я и оставил ее в кузнице, а сам пока решил проведать вас обеих.
   Эмили не могла точно сказать, когда вы вернетесь, но я подумал... может, вы не станете возражать, если я немного подожду?
   На губах Оливии мелькнула слабая улыбка и тотчас угасла.
   – Конечно, Уильям. Хотите чаю?
   – Чаю? Ох, с радостью!
   – Вот и чудесно. Посидите, я сейчас вернусь.
   Оливия захлопотала на кухне. Отсюда ей было слышно, как рокотал в гостиной баритон Уильяма и как смущенно, тихим, застенчивым голосом отвечала ему Эмили. Вернувшись в гостиную, Оливия поставила поднос с чашками на маленький столик поближе к кушетке, на которой сидела сестра, и сама устроилась рядом.
   – Эмили, – ласково сказала ока, – может, разольешь пока чай?
   Эмили быстро обернулась на голос Оливии, и та услышала, как сестра судорожно вздохнула.
   – Оливия... – дрожащим голосом начала она.
   – Тебе это вполне по силам, милая, – мягко, но твердо проговорила Оливия. – Давай я тебе помогу. – Взяв сестру за руку, она положила ее ладонь поверх ручки большого белого чайника. – Чайник стоит на трех часах, чашки – на двенадцати, шести и девяти.
   Пальцы Эмили робко обхватили ручку чайника. Оливия невольно затаила дыхание. В первую минуту она даже испугалась, что сестра отдернет руку. Лицо у нее сморщилось, будто у испуганного ребенка, готового в любую минуту расплакаться. Оливия взмолилась про себя, чтобы этого не случилось. Они с сестрой упражнялись по нескольку часов каждый день. Оливия была твердо уверена, что Эмили это вполне по силам. Но она подозревала, что та убедила себя, будто никогда не сможет вернуться к нормальной жизни. Покосившись в сторону Уильяма, она заметила на его лице скептическую усмешку.
   Эмили удалось довольно легко найти первую чашку. Нащупав ее, она осторожно подвинула чашку поближе к чайнику. Послышалось слабое звяканье фарфора, и Оливия даже зажмурилась от напряжения. Очень медленно Эмили наклонила носик чайника, осторожно касаясь кончиком пальца края чашки. Когда горячая жидкость коснулась пальца, она поняла, что чашка полна до краев.
   Из груди Эмили вырвался шумный вздох, губы расплылись в торжествующей улыбке. Оливия едва сдержалась, чтобы не взвизгнуть от радости.
   – Уильям, – весело окликнула она, – с чем вы пьете? Со сливками? Или с сахаром?
   Судя по выражению лица, Уильям был восхищен ничуть не меньше Оливии.
   – Со сливками, – вымолвил он наконец. – Только совсем немного.
   К тому времени как Оливия добавила ему сливок, Эмили уже покончила со второй чашкой и потянулась за третьей.
   Она ухитрилась не пролить ни капли.
   Это была победа! Хоть и крохотная, но победа! Оливию переполняла гордость. Эмили понемногу становилась все более самостоятельной.
   Они провели приятные полчаса, попивая чай и непринужденно болтая. Уильям принялся рассказывать о своих приключениях на континенте во время последней военной кампании, и Эмили даже пару раз отважилась рассмеяться. Наконец с чаем было покончено. Оливия поставила чашки на поднос и вернулась на кухню.
   Через пару минут кто-то осторожно тронул ее за локоть. Вздрогнув от удивления, она обернулась и увидела Уильяма. Видимо, он спустился вслед за ней.
   – Оливия, это, конечно, не мое дело, но я все сидел и удивлялся... Не понимаю, почему вы настояли на том, чтобы чай разливала именно Эм?
   – Вы совершенно правильно решили, – непререкаемым тоном отрезала она, упрямо вздернув подбородок, – это и в самом деле не ваше дело!
   На лице его появилось смущенное, озадаченное выражение. Наверное, он не рассчитывал получить подобный отпор и сейчас совершенно растерялся.
   И тут Оливия наконец сообразила, почему Уильям сразу показался ей странно непохожим на себя. Она помнила знакомого с детства долговязого, худощавого парнишку, на лице которого всегда сияла добродушная улыбка. Теперь он стал серьезнее. Исчезло его неизменное добродушие. После наполеоновских войн Уильям стал совсем другим. Порой, вот как сейчас, в его голосе чувствовалась жесткость, даже суровость. Оливию, еще не забывшую жизнерадостного юношу, каким он был когда-то, это удивляло. Иногда он держался столь высокомерно, что разговаривать с ним было просто невозможно. Тяжело вздохнув, Оливия попыталась объяснить:
   – Видите ли, я не могу позволить Эмили день-деньской сидеть в кресле сложа руки. Она должна научиться хотя бы обслуживать себя. Да, сестра слепая, – с горечью добавила она, – но не беспомощная. И должна знать, что есть вещи, которые ей вполне по силам.
   – И все-таки не могу сказать, что мне это нравится! – На скулах молодого человека загорелись два ярко-красных пятна. – Господи, ведь она могла легко разбить чашку, пораниться...
   Оливия почувствовала, как в ней растет раздражение. Нет, она права, а он просто не хочет или не может признать это. И почему мужчины всегда такие упрямые? Тот Уильям, которого она помнила, никогда бы так не сказал.
   – Я вовсе не нуждаюсь в вашем одобрении, Уильям, когда речь идет об Эмили, – стараясь говорить спокойно, объяснила она. – Я ее сестра и лучше знаю, что для нее правильно, а что нет.
   – Не могу согласиться с вами, Оливия. Боюсь, я вынужден настаивать на том, что тут вы ошибаетесь... очень ошибаетесь. В конце концов, ваша сестра – инвалид. И почему вы стараетесь обращаться с ней как с полноценным человеком... нет, не понимаю.
   – Конечно, вы имеете право на собственное мнение, Уильям, – недовольно поджала губы Оливия, – но ведь такое же право есть и у меня. Да, Эмили слепая. Но не инвалид. Многое она вполне может делать и сейчас, стоит только научиться. А для этого нужно набраться терпения.
   – Оливия, но это же нелепо! – воскликнул он, едва сдерживаясь.
   – То же самое я могла бы сказать и вам, – отрезала девушка.
   – Вы не правы, Оливия. И по правде говоря, я просто не могу понять, что это с вами сталось. Может быть, это из-за того, что вы так рано потеряли мать? Да, наверное, так. Некому было обучить вас светским приличиям, иначе вы бы привыкли попридерживать язычок, потому что леди не спорят.
   – Я у себя дома, – невозмутимо ответила она, – так что могу делать все, что считаю нужным! И не собираюсь «придерживать язычок» вам в угоду! А если между нами и возник спор, так только потому, что вы его начали!
   – А вы охотно поддержали!
   Оливия вздохнула. Она старалась держать себя в руках, но это становилось все труднее.
   – Мы давно не виделись, Уильям, Видимо, вы просто забыли, что я отнюдь не мышка.
   – Я ничего не забыл, Оливия. Более того, я даже помню время, когда вы меня обожали. – Теперь в голосе Уильяма уже не было и следа надменности, скорее печаль. Он взглянул на нее, и Оливия поняла, что не ошиблась. – Вы очень изменились, Оливия, – тихо проговорил он.
   – Да и вы тоже, Уильям. – В ее тоне не было ни укора, ни сожаления. По правде говоря, ей только сейчас стало ясно, насколько это верно.
   Какое-то мгновение ей казалось, что Уильям снова ринется спорить и доказывать, что она не права. Но вместо этого он вдруг покраснел и рассеянно взъерошил густые светлые волосы. Этот мальчишеский жест, так напомнивший ей прежнего славного Уильяма, до странности растрогал девушку, вызвав в памяти милые картины прошлого, которое уже нельзя было вернуть.
   – Может быть, вы и правы, – пробормотал он. – За эти годы мне довелось повидать такое, что вы и представить не можете... У меня язык не повернется когда-нибудь рассказать вам об этом. – На губах у него появилась легкая улыбка, в которой не было ни капли веселья. – Могу сказать только одно: война сделала меня человеком.
   «А жизнь сделала меня взрослой женщиной», – с болью в сердце подумала Оливия. Жизнь, которую ей пришлось вести, когда ушли из жизни ее матушка и отец.
   – Оливия, вы помните тот день рождения, когда вам исполнилось восемь лет? – Вскинув голову, Уильям взглянул ей в глаза.
   – Да, конечно. Вы преподнесли мне восхитительный букет фиалок. – На губах девушки мелькнула слабая улыбка. – Я помчалась с ним наверх, чтобы похвастаться маме, но она, бедняжка, так расчихалась, что мне пришлось забрать их к себе. А потом и вообще оставить их на улице.
   – Вы потом плакали, потому что ночью шел сильный дождь и от букета ничего не осталось, – внезапно охрипшим голосом проговорил Уильям. Опустив голову, он немного помолчал. Когда снова заговорил, в голосе его слышалась нежность: – Вы плакали и в тот вечер, когда я уходил воевать с Наполеоном.
   Да, верно, подумала Оливия. Она и в самом деле плакала тогда. Господи, как же это было давно! Казалось, с тех пор прошла целая вечность. Война, горе, тысячи миль... все это разлучило их...
   – А я ничего не забыл, Оливия. Я помню те счастливые дни, когда... Многое изменилось с тех пор, но одно осталось неизменным: мои чувства к вам. – Глаза Уильяма потеплели. – Мне очень жаль, что мы с вами чуть не поссорились. Поверьте, меньше всего на свете я хотел огорчить вас. Я ведь и приехал-то затем, чтобы поговорить с вами. – И прежде чем девушка успела догадаться о его намерениях, Уильям уже завладел ее руками. – Оливия!.. – пылко начал он.
   Возможно, это было неизбежно, но не успели их руки соприкоснуться, как Оливия вспомнила о других руках, совсем недавно сжимавших ее пальцы, – сильных, мускулистых, смуглых до черноты и таких больших, что ее ладонь просто тонула в них...
   – ... Я уже давно хотел вам это сказать. Я понял, что мне нужно, чтобы стать самым счастливым человеком на свете. Лишь бы вы тоже этого хотели, Оливия... – Он замолчал, и в кухне повисла напряженная тишина. – Вы окажете мне честь, дорогая, если согласитесь стать моей женой.
   Его женой!
   Оливия оцепенела. На мгновение ей показалось, что она ослышалась. В висках у нее застучало. Значит, он хочет, чтобы она вышла за него замуж, размышляла она, украдкой поглядывая на него. Уильям терпеливо ждал, что она ответит. Прядь спутанных белокурых волос упала ему на глаза.
   О, ей следовало догадаться, что рано или поздно это случится! Сколько раз он заводил разговор о том, как был бы рад, если бы их детская дружба со временем переросла в другие отношения. В тот последний день, когда они виделись перед его отъездом, Уильям настолько осмелел, что рискнул ее поцеловать. Но если сам он потом, не зная, куда отвести глаза, стоял багровый от смущения, то Оливия осталась совершенно равнодушной. Его губы были сухими и не зажгли в ее груди ответной искры. Она ожидала огня, жара, страсти – всего того, что так жаждало ее сердце, а вместо этого ощутила пустоту и превыше всего – разочарование.
   Замужество... Когда она думала о том, чтобы со временем выйти замуж за Уильяма, то не чувствовала ровно ничего: ни лихорадочного желания, ни волнения. Как же могла она выйти за него замуж?
   Разве она его любит? Нет. А жалость ей не нужна.
   Конечно, может быть, это был бы для нее легкий выход... но отнюдь не единственный, сердито подумала она. Весь груз забот, лежавший у нее на плечах, бесконечная работа, казалось, никогда не кончавшаяся... В этом ей никто не мог помочь... Но она пока что не дошла до такой черты, чтобы стать женой человека, которого не любит!
   – Уильям... не обижайтесь, но сейчас я не имею права даже думать о том, чтобы выйти замуж. Я... мне нужно заботиться об Эмили. Этот год... был тяжелым для нас обеих. – Конечно, Оливия лукавила, но у нее не было выбора. – Я молю Бога, чтобы вы меня поняли... ведь прошло так мало времени, с тех пор как...
   Уильям замер. Прошло несколько минут, прежде чем он решился заговорить.
   – Понимаю, – тихо пробормотал он и добавил, бросив на нее умоляющий взгляд: – Оливия, можно мне прийти завтра вечером?
   – Я ведь в это время всегда занимаюсь с деревенскими ребятами, – мягко напомнила ему Оливия. Воскресенье было единственным днем, когда ей не приходилось возвращаться в Рэвенвуд.
   Он помнил. Оливия явственно ощутила, как от него сразу повеяло холодом. Уильям всегда неодобрительно относился к тому, что она обучала грамоте деревенскую малышню. Он считал это занятие совершенно бесполезным, а главное – вредным. Каждый должен знать свое место, то и дело повторял он. Они уже не раз до хрипоты спорили по этому поводу, но Оливия не собиралась бросать уроки только потому, что Уильяму это не нравилось.
   – Хорошо. Тогда как-нибудь в другой день. – Лицо Уильяма сразу стало замкнутым и отчужденным.
   – Конечно, – с облегчением кивнув, вежливо пробормотала Оливия.
   Он тут же откланялся, а Оливия безмолвно возблагодарила небеса, что ему не пришло в голову снова попробовать ее поцеловать. Уильям несколько раз повторил, что его чувства к ней не изменились. Но Оливия знала, что это неправда. То, что было между ними, никогда уже не вернется. Да и ей он уже казался совсем другим, почти чужим и незнакомым человеком. Конечно, меньше всего на свете ей хотелось бы его обидеть, но у нее не было иного выхода, кроме как взять на себя заботу об Эмили и продолжать жить так, как они жили. Услышав звук ее шагов, Эмили обернулась.
   – Уильям ушел? – спросила она.
   – Да, – коротко ответила Оливия и, желая, переменить тему, с любопытством спросила: – Что это у тебя в кулаке, милая?
   Эмили упрямо сжала губы.
   – О... ничего! Правда... – Но Оливия сразу заметила, что сестра чем-то сильно взволнована. – Просто кусочек кружева.
   Испытывая любопытство, Оливия бесшумно опустилась на колени возле кушетки, на которой сидела Эмили.
   – Можно мне посмотреть?
   – Ну... – нерешительно протянула та, все еще колеблясь, – раз уж тебе интересно...
   Осторожно разжав судорожно стиснутые пальцы, Оливия вытащила на свет кусочек смятого кружева и расправила его. Только теперь она разглядела, что на коленях Эмили лежат спицы, полускрытые среди пышных оборок юбки.
   С губ Оливии сорвался удивленный возглас. Кружево было воздушным, почти невесомым... Она просто глазам не верила. Настоящее чудо!
   – Эмили, – благоговейно прошептала она, – неужели это ты... сама? Просто глазам поверить не могу... Оно же великолепно!
   – Да, только сегодня, – смущенно зардевшись, промолвила Эмили. – Но, Оливия, это так, пустяк... Я просто хотела попробовать, что получится... Вдруг я вспомню...
   Оливия, все еще не веря глазам, только покачала головой.
   – Я считала петли, – похвасталась Эмили и вдруг, осекшись, замолчала. – Знаешь, как ни странно, потом я все вспомнила. То есть не я, конечно, а мои пальцы. Они будто сами знали, что делать.
   – Ты такая же рукодельница, какой была покойная мама! – В глазах Оливии блеснули непрошеные слезы. – Ну надо же! – Она рассмеялась. – А я-то, я-то не могу добиться, чтобы получился хоть один мало-мальски приличный стежок! Теперь ты понимаешь, почему у меня нет ни малейшего желания работать швеей? Ты ведь закончишь салфетку, Эм? Представляешь, как красиво она будет смотреться на столе, на фоне темного дерева?
   Бледное личико Эмили вспыхнуло от удовольствия. Она помнила, сколько ей пришлось бороться с собой, прежде чем она решилась взяться за этот кусок кружева. Но по правде говоря, работая над ним, она наслаждалась... Тем более что руки ее были заняты делом, а мысли блуждали далеко.
   Ее слуха коснулся шорох одежды, и Эмили догадалась, что сестра поднялась с колен. Шаги удалялись в сторону кухни. Эмили слышала, как Оливия весело насвистывает что-то.
   Осторожно, кончиками пальцев, она дотронулась до своих глаз. Было время, когда она боролась с желанием выцарапать их. Слепые, ненужные, для чего они ей? Эмили и подумать не могла, что привыкнет к своей слепоте. Она ненавидела ее... так же, как и отвратительного цыгана, убившего их отца.
   Дрожь ненависти пробежала у нее по спине. Прошлую ночь ей привиделся кошмар. Она снова увидела перед собой то же лицо... ужасное, отвратительное лицо цыгана. Вскинув руку с зажатой в ней дубинкой, он еще раз ударил отца по голове. Эмили задрожала. Она догадывалась, что Оливия, боясь причинить ей ненужную боль, не хочет, чтобы она говорила о том, что видела в ту ужасную ночь. Но куда хуже было то, что ей приходилось раз за разом переживать все это в ночных кошмарах. Сама Эмили врагу бы не пожелала подобной пытки. Что ж, подумала она, может, сестра и права, и самое лучшее не вспоминать об этом.
   Эмили дрожащими руками разгладила на коленях кусок смятого кружева. День за днем, сидя здесь, она чувствовала себя такой беспомощной. А сегодня, работая над кружевом, она и не заметила, как быстро промелькнуло время. Просто чудо, что ее пальцы, казалось, сами все помнят. Внезапно у нее возникла мысль... до того заманчивая, что у Эмили даже голова пошла кругом. Ведь она может плести салфетки и покрывала... А что, если их продавать? О, Оливия была бы так рада! Она так долго несла бремя жизни на своих плечах, и... если Эмили удастся облегчить ей ношу... Господи, какое это было бы счастье! И потом, она уже не будет чувствовать себя такой бесполезной.