Джонсон Сьюзен. Грешница

   Миссис Макаулай разрыдалась, когда ей рассказали новость.
   — Уж очень долго не приходила такая радостная новость, сказала она, шмыгая носом, вытирая глаза углом своего передника; Преданная графской семье на протяжении многих лет нужды после Кулодена, она понимала значение этих побед. — Теперь лошадей не продадут так дешево, — сказала она с икающей улыбкой.
   — И папа, наконец, сможет выплатить вам кое-какое жалованье.
   — Я совсем не беспокоюсь об этом, девочка. Но хозяин будет теперь улыбаться немного побольше, я знаю.
   «Ее улыбка была дополнительной наградой», — подумала Челси, миссис Макаулай была таким же членом семьи.
   — Все конюхи, кто был в настроении выпить, сейчас в «Белом олене». Я оставила папу и мальчиков приканчивать виски.
   Челси знала, что, когда веселье начало ускоряться с шотландским аппетитом на виски, ей было спокойнее находиться дома. Она видела, что скоро начнутся шумные ссоры или угрозы, и молодая женщина лишь прибавит хлопот.
   Миссис Макаулай уже развязывала завязки фартука, ее глаза светились от радости, она сказала:
   — Может, и я пропущу рюмочку.
   И через несколько минут Челси осталась одна.

Глава 18

   Челси была голодна, так как ей некогда было думать о еде. Она отправилась в кладовую миссис Макаулай, чтобы найти для себя что-нибудь. Отыскав пирог с дичью, инжир, хлеб из овсяной муки и масло, она пошла с маленьким подносом в гостиную и устроилась за столом около окна. Расслабив тесьму вокруг горла, она стянула шелковый шарф и с шеи и сбросила ботинки. Усевшись на желтый деревянный стул, она стала смотреть в окно на буколический вид перед треком.
   Вечерние сумерки оставляли на небе светло-лиловый фон и розово-лиловые полосы с тонкой каемкой золотого заката над горизонтом. Мирный пейзаж: отличный конец для в высшей степени удачного дня.
   Челси ела медленно, наслаждаясь спокойствием, тишиной, благополучным настроением. Долги ее отца скоро будут выплачены; их скаковые лошади выиграли достаточно, чтобы содержать конюшню в обозримом будущем, и она даже может получить обратно Туна.
   Она «выкупит» его обратно на «выигранные» деньги.
   «Жаль, — подумала она с улыбкой, — что нельзя „купить“ также и сладкого Синджина Сейнт Джона».
   Какой это был бы красивый приз. Она держала бы его в маленьком доме только для своих удовольствий, как делали лорды с любовницами. Улыбаясь, Челси на секунду задумалась, подперев подбородок рукой, как долго такой скандальный герцог Сетский сможет оставаться в хорошеньком домике. Она подозревала, что только день.
   После этого веселье сменилось более жестокими мыслями по отношению к Синджину Сейнт Джону.
   «Он не захочет, это точно, ограничивать сексуальные аппетиты одной женщиной, знакомый с толпами услужливых дам. И в этом вся беда», — подумала она со вздохом, погружаясь в воспоминания о пользующемся дурной славой герцоге Сетском. Желая ее, он был готов платить ей пятьдесят тысяч за неделю. Но не больше. Поэтому, чем скорее она его забудет и отбросит изящные фантазии о днях, проведенных в Оакхэме, тем скорее сможет продолжать жить своей жизнью.
   Быстро собрав тарелки в аккуратную стопку и с решительной тщательностью стряхнув со стола крошки в ладонь, словно этим стряхивая с себя образ Синджина, она усилием воли направила мысли в более продуктивное русло. Итак, в каком порядке распределят они завтра лошадей? Минто должен отдохнуть после своего выдающегося финиша сегодня, принесшего отцу дополнительные пятьдесят тысяч фунтов.
   Они могут выставить Бродпенда в первых скачках на приз, и, возможно, Триполи неплохо выступит в скачках Квин Рибон… Неся поднос на кухню, она обдумывала наиболее правильную расстановку лошадей.
   Поднимаясь по затемненной лестнице несколько минут спустя, Челси думала о том, как долго ее отец и братья будут праздновать их победы. Она улыбнулась. Они будут дома до полуночи, без сомнений понимая необходимость раннего подъема, впереди еще один день скачек. Они вернутся шумной толпой после стольких часов празднования и завтра утром будут жаловаться на головную боль.
   Пройдя по узкому холлу, она вошла в свою комнату, пересекла ее по покрытому ковром полу, направляясь к маленькому туалетному столику с зеркалом, который стоял рядом с округлым окном, выходившим на постройки конюшен. Во дворе все еще кипела работа, отметила она, конюхи устраивали лошадей на ночь.
   В каждом стойле висел фонарь, их свет смешивался в полумраке, одни стойла были открыты, другие заперты на ночь. Минто мыли, он стоял довольный в теплой воде, которую любил. Она распорядилась налить дополнительную порцию портвейна в лошадиную смесь по поводу праздника.
   Сев перед зеркалом, Челси распустила волосы и не спеша расчесала их в сотый раз, как полагается по правилам. Положив расческу с ручкой из слоновой кости на полированный стол, она отстегнула брошь с чертополохом с ворота, сняла жемчужные серьги матери и жемчужное ожерелье, поочередно кладя каждое украшение в ларец из перегородчатой эмали. Ее движения были вялыми, словно убывающий свет сумерек разбрасывал вокруг пары усталости.
   Расстегнула платье и спустила его с плеч, люстриновый шелк заскользил по ее коже — она потянула вниз узкие рукава. Выпрямившись, она дала платью упасть на пол, и с ленивостью в движениях, которую приписывала двум рюмкам виски, выпитым ею, и целому дню суеты, она подняла платье и бросила его на стул, обещая себе, что утром повесит его. Челси медленно потянулась на фоне слабого света, падающего из окна, возбуждение дня постепенно отступало.
   — Ты не ответила на приглашение Бетси придти к ней, — прошептал мягкий знакомый голос.
   Челси, резко обернулась, ее взгляд заметался по комнате.
   Синджин сидел на стуле у дальней стены, тень от драпировки кровати делала его очертания еще более расплывчатыми. Его длинные ноги были вытянуты вперед и скрещены, руки изящно лежали на подлокотниках, наклоненная поза обозначала глубину стула времен королевы Анны.
   — И поздравления с победой ваших лошадей. — Он говорил так, словно они встретились в парке на дневной прогулке, осторожным вежливым голосом, с искусной шутливостью в тоне.
   — А.., она твой друг, — мягко обвинила Челси, не обращая внимания на его легкомысленный тон. Она удивилась приглашению в мир высшего света от герцогини Хэмптонской. Герцогиня была старше, по-настоящему богатой и очень модной. Челси, из-за того что еще не выезжала, не могла быть постоянной посетительницей всех собраний герцогини.
   — Нам тебя не хватало.
   — Значит, ты был там. — С какой легкостью, в этом она не сомневалась, он вошел в окружение герцогини, как легко он входил в мир красивых женщин.
   — В манере разговаривать…
   — В какой манере? — Ей не следовало спрашивать.
   Ей, конечно, не стоило спрашивать таким резким тоном. Она должна была лучше контролировать свои смешные вспышки ревности. Но она отлично понимала его и представляла среди восхищенных подруг герцогини.
   — Я ждал тебя наверху.
   Он ждал ее! Звук золотых колоколов, голоса ангелов и пение птиц в райских садах зазвучали на короткий миг в голове Челси, пока ее здравый смысл не взял верх над чувствами. Синджин Сейнт Джон едва ли интересовался романтическими полетами фантазии.
   — Герцогиня часто играет роль сводницы для тебя? — сказала она непринужденным тоном, как делали, в ее представлении, утонченные дамы, когда заигрывали и кокетничали.
   Холодная суровость угадывалась в ее словах, несмотря на притворное легкомыслие. Синджин, конечно же, не нуждался в сводницах — ведь столько женщин страстно добивались его, но этого не стоило говорить, поэтому он произнес:
   — Она подруга моей матери и согласилась оказать мне услугу. Не было никакого намека на что-нибудь неприличное.
   — Твоей матери? Правда? — У нее был игривый тон, не соответствующий ее свежей святящейся красоте и длинным ниспадающим волосам; чистота простой рубашки и нижней юбки украшали ее, словно невинную и безупречную добродетель.
   — Правда.
   — Почему?
   — Потому что я хотел тебя видеть, — ответил Синджин, понимая значение ее расплывчатого вопроса.
   — Как долго?
   — Три дня.
   — Где ты остановился? — Опять эта ревность, словно она имела на нее какое-то право. Но она не могла больше сдерживать эти накатывающиеся приступы.
   — В городе.
   — О, как осмотрительно расплывчато.
   — Ты сердишься?
   — Ответь на мой вопрос.
   — В Хэмптон Мэноре.
   — Я так и думала.
   — Ты ошибаешься.
   Она знала его. Она знала сплетни.
   — Я всегда ошибаюсь?
   Он ответил с любезной нерешительностью:
   — Мне что, переезжать со своими домами?
   — Не нужно этого делать ради меня.
   — Ты единственная, ради кого я сделал бы это.
   — Почему я? — Ей не следовало быть такой дерзкой. И если бы она большую часть недели не убеждала себя, что может прожить без Синджина Сейнт Джона, она не была бы такой отчаянной. Она давно бы упала в его объятия, приняла бы любое объяснение его присутствия. Она не настаивала бы на словах.
   Тогда он сменил свою непринужденную позу, его самого охватывало беспокойство от странности его присутствия в Йорке, за много миль от того места, где он намеревался быть, бесконечно далеко следовало ему находиться с точки зрения здравого смысла.
   Он выпрямился, потом опять скрестил ноги и расслабился.
   — Потому что, если хочешь знать, — сказал он неохотно выговаривая каждое слово, — ты постоянно была в моих мыслях. — Его голос упал до хрипоты:
   — Особенно ночью…
   — Я знаю. — Хотя она едва выдохнула, произнося эти слова, они раздались взрывом в тишине комнаты.
   Синджин отреагировал со скоростью хищника — его взгляд насторожился, став пронзительным от напряжения. С гипнотической силой он направил его на Челси.
   Никто не говорил ни слова в течение долгого времени, и потом он улыбнулся медленной, ленивой улыбкой, от которой останавливалось сердце.
   — Ну тогда.., ты рада, что я пришел.
   — Нет. — Она сжимала руки.
   — Скажи мне правду, — произнес он мягко, снимая ногу с ноги и поднимаясь со стула.
   — Нет. — Она сделала шаг назад.
   Он стоял, не шевелясь, будто знал, что ему не нужно шевелиться, будто очень хорош? знал, что значит ее «нет».
   — Я видел тебя на скачках сегодня. — Его голос был низким, спокойным, не содержащим угрозу. — Ты замечательно выглядела в этом голубом наряде.
   «Конечно, он разбирался в тонкостях женских материй», — подумала она, но поняла, что не способна вызвать в себе нужного негодования. Вместо этого она обнаружила, что думает об особенной нежности его прикосновения, о необъяснимой улыбке, когда он ее целует, поэтому у его поцелуя был вкус счастья.
   Заволновавшись вдруг при мысли о его поцелуе, она попыталась укрепить поколебавшуюся решимость.
   — Тебе, действительно, следует уйти.
   Он медленно стал подходить к ней.
   — Моя семья скоро вернется.
   — Я буду очень спокойным.
   Ей следовало насторожиться от его необдуманного ответа, но вместо этого дрожь желания побежала по ней.
   — Они придут наверх ложиться спать, — протестовала она.
   — Они не узнают, что я здесь. — Он был очень близко.
   — Мой папа спит в соседней комнате.
   — Мы запрем дверь.
   «Это невозможно, — подумала она, — безумно». Не следовало разговаривать с этим самонадеянным распутником, который нечаянно забирается в мою спальню и так же нечаянно собирается там остаться. Но она не сказала опять, чтобы он ушел, и это заметили и он, и она.
   — Ты не боишься? — спросила она, словно ее вопрос или его ответ имели значение, когда неминуемые последствия его появления осязаемо висели в воздухе.
   — Мне следует?
   — Это очень опасно… — настаивала она, стараясь внести некоторое подобие благоразумия в из ряда вон выходящую сцену.
   — Действительно? — Он сказал это так спокойно, словно спрашивал о возможности получить отказ от Сомерсета.
   — Действительно, — резко ответила Челси, раздраженная вдруг его спокойствием, когда страх быть обнаруженными приводил ее нервы в состояние шока, и еще потому, что он не может опять небрежно вторгаться в ее жизнь, подумала она, легко позабыв, кто и в чью жизнь вторгся изначально. — Я не знаю, как ты вошел, — сказала она поучающим тоном воспитательницы, отчитывающей кого-нибудь за грязные ботинки, — но буду тебе признательна, если ты уйдешь тем же способом.
   — Я вошел через дверь.
   Он сумасшедший. Она ожидала, что он взобрался на крышу галереи, или по плющу на стене, или вскочил на подоконник с одного из огромных деревьев во дворе.
   — Ты ненормальный, — выпалила она.
   — Не сейчас, — спокойно ответил он с такой улыбкой, которая может соблазнить даже в чистилище. — Но я схожу с ума по тебе. И я проехал добрую половину Англии, чтобы снова тебя увидеть. У него было ангельское, открытое выражение лица, без следа искусственной вежливости или притворства. Он подошел к ней и нежно погладил ее щеку тыльной стороной руки.
   Когда он только направился к Челси, она заметила, что ждет его приближения. Одно дело обдумывать возможность уступить обольстительному соблазну Синджина Сейнт Джона, когда желаемое находилось на каком-то расстоянии, но, когда барьер всего в нескольких сантиметрах, тут уж любая сдержанность уступит.
   Она подняла к нему лицо и сказала с застенчивой улыбкой:
   — Если бы я могла, я заставила бы тебя уйти…
   — Если бы я мог уйти, — мягко ответил он, — я бы ушел.
   И еще секунду они стояли, не прикасаясь друг к другу, испытывая оставшуюся скованность, борясь с чувствами, которых предпочли бы не иметь.
   Затем Челси наклонилась к нему, едва заметно, это можно было скорее почувствовать, чем увидеть.
   Этого было достаточно. Это был конец.
   И Синджин сжал ее в объятиях, секунду обнимая ее и вздрагивая, затем приблизился губами к ее губам.
   Он снова чувствовал себя подростком, начиная спешить. Он ласкал губами ее губы. Он опасно не контролировал свои желания, ему было все равно, если бы даже кричали: «ПОЖАР». Ликуя оттого, что держит ее в объятиях, он так прижал ее к себе, к своему горячо возбужденному телу, словно в пылу сражения, не чувствуя ничего, кроме потребности захватить. У него опять было такое чувство, будто нужно пройти километры вражеской территории и отряды противника, чтобы она была его. Ощущения были совершенно новыми, странными, совсем несвойственными его характеру и такими жестоко сильными, что он физически ощущал их тяжесть.
   Он уже подталкивал ее к кровати, пожирая губами ее губы, чувствуя ее мягкое тело под своими блуждающими руками, заставляя свои безумные чувства нестись с отчаянной скоростью.
   «Запри дверь, запри дверь», — кричал разум Челси, потому что она хотела Синджина с таким же неумолимым неистовством, хотела открыть себя ему.., сейчас… хотела чувствовать его внутри, хотела в эту секунду утолить свою чудовищную потребность.
   Бесстыдно руки стягивали с него куртку, она хотела чувствовать прикосновение его обнаженного тела.
   — Я хочу чувствовать твою кожу, — прошептала она. И он опустил ее руки с плеч, отвечая в тот же миг на ее мольбу, снимая с себя одежду.
   — Сними с себя нижние юбки, — приказал он низким и свирепым голосом, расстегивая пальцами пуговицы на поясе, не сводя с нее глаз.
   И она отчаянно изо всех сил дергала завязки на своей нижней юбке дрожащими пальцами, разрывая отличное белье там, где сразу не расстегивалось, стягивая легкий материал и кружево через бедра, и толкала его ногами с безумным равнодушием, которое шокировало бы ее, если бы она не была поглощена страстным желанием. Столь же безумно и быстро она отбросила в сторону рубашку, желание так мощно пульсировало в ее теле, что, казалось, ритм страсти виден невооруженным глазом.
   — Не двигайся, — скомандовал Синджин хриплым низким голосом, обводя взглядом ее обнаженное тело.
   На нем были надеты только штаны из оленьей кожи и ботинки, и его пальцы расстегивали пуговицы бриджей.
   Челси не могла пошевелиться, даже если бы захотела. Ее взгляд был устремлен на огромную выпуклость под брюками Синджина, растягивающую мягкую кожу штанов от паха до талии.
   Одна пуговица расстегнута, затем другая. Тонкие пальцы Синджина двигались вниз по второму ряду, когда Челси застонала, и он поднял глаза; на губах появилась улыбка чувственного, соблазнительного обольщения, и он сказал бархатистым голосом, донесшимся до нее через тускло освещенное пространство:
   — Хочешь помочь?
   Она пошла к нему, потому что не могла остановить себя, даже несмотря на его улыбку. Он знал, как размер его возбуждения действует на женщин. Веселость в его глазах свидетельствовала об этом. Но ей было все равно. Она расстегнула оставшиеся три золотые пуговицы, взяла его обеими руками и стала гладить по всей длине обеими руками, возбуждая дрожащими пальцами. Она услышала, как он сглотнул, и, взглянув вверх, увидела, что он закрыл глаза, не дыша и не шевелясь. Она улыбнулась, обрадовавшись его ответной реакции. Затем наклонила голову и взяла его в рот, и нежно скользнула языком вокруг пульсирующей головки его возбуждения.
   Это было слишком для его возбужденного состояния, он отстранил Челси, поднял, как ребенка, и положил на кровать, последовав за ней в доли секунды, забыв о бриджах и ботинках. Секунду спустя он был внутри нее, глубоко, войдя с такой силой, что она осталась бездыханной на ошеломительный миг.
   Когда, наконец, Челси смогла говорить, она отчаянно прошептала:
   — Дверь…
   Синджин посмотрел наверх быстрым оценивающим взглядом, но он не мог больше оставить ее горячее, зовущее тело, как не мог оставить свое сердце обескровленным, — таким бесчувственным он был к голосу своего разума.
   — Пожалуйста.., замок… — молила Челси, в ужасе оттого, что мог войти ее отец.
   — Тихо, дорогая, — прошептал Синджин. Накрыл губами ее губы, и ритм его проникновении ускорился.
   Ощущение оргазма захлестнуло остатки здравого смысла и способность воспринимать мир. Мир исчез для Челси, только горячее пламя желания пылало в ней, когда она изгибалась навстречу следующему мощному удару сверху вниз. Она таяла. Он мог чувствовать блестящий жар, окружающий его, мягкая ткань отступала, когда он погружался внутрь. Она закричала. Приглушенный, низкий сдержанный звук в доме ее отца. Но ее руки вцепились в него, ее ногти впились ему в спину, и он узнал колеблющееся глубокое дыхание наступающего оргазма. Он улыбнулся от пьянящего осознания этого и слегка вышел, преодолевая сопротивление ее невыпускающих рук.
   — Нет… — взмолилась она, неистово притягивая его обратно, и он вошел снова, сделав последнее движение немного глубже, к дальней стенке.
   Ее оргазм начался дрожью по всему телу; он впился в нее так же спеша, как и она, такой же жадный до освобождения, лишенный этого с Оакхэма.
   Они лежали изможденные, Синджин уткнулся лицом в подушку рядом с лицом Челси. Она была расплющена весом его огромных форм, но тело на короткий миг лишилось способности чувствовать, словно ощущения существовали за пределами ее разума.
   Пока постепенно рамки рассудка и чувств не совместились, биение их сердец не замедлилось и блаженство и реальность не встретились на одной земле.
   — Теперь запри дверь, — прошептала Челси, зная, что она не может отпустить его сегодня ночью, невзирая на опасность быть обнаруженными.
   — Теперь я закрою дверь, — сказал Синджин, звук был невнятным из-за подушки. Секунду спустя он поднял голову, улыбнулся и сказал:
   — Хорошо, решено. — И он поцеловал ее вновь, менее осторожно, менее нежно, но тщательнее, с большим вниманием к деталям.
   Ей пришлось напоминать дважды, прежде чем он встал и закрыл дверь, но он сделал это в конце концов, и они были, по крайней мере, защищены деревянным барьером двери, когда отец и братья громко протопали по лестнице часом позже.
   Ее тело напряглось при первых шагах на лестнице.
   На секунду у нее перехватило дыхание, а потом она прошептала:
   — Тебе нужно идти.
   Она толкнула его в грудь, но Синджин только покачал головой и прижал палец к губам. Он поднял голову, как волк, нюхающий ветер.
   — Челси, ты не спишь? — проревел ее отец, добравшись до конца ступенек.
   Голос отца, с которым Челси разделяло всего несколько шагов и несколько сантиметров двери, наполнил ужасом ее душу.
   — Эй, Чел, — закричал Данкэн, — завтра мы опять выставим Минто!
   — Челси! — Граф постучал в дверь. — Просыпайся, девочка, и помоги нам отпраздновать событие. Мы выиграли восемьдесят тысяч гиней сегодня!
   — Ответь, — шепотом сказал Синджин.
   — Я сплю, папа,; — сказала Челси испуганным шепотом.
   Синджин усмехнулся и сделал знак кричать громче.
   — Что, а? Не слышу тебя!
   Брови Синджина поднялись, словно говоря: «Видишь?»
   И, глотнув с явным усилием, Челси проворчала достаточно громким голосом, чтобы было слышно в коридоре:
   — Я сплю, папа.
   — Не надо со мной так разговаривать!
   Синджин сделал движение внутрь ее, Челси всосала предательский вздох возбуждения.
   — Ты пьян, папа. Иди спать. — Она старалась говорить решительно, но получалось лишь с придыханием. «Боже, как хорошо, когда он внутри».
   С усмешкой Синджин наклонил голову, ткнулся носом в ее ухо и прошептал:
   — Если ты не избавишься от них, я не смогу трахать тебя.., как следует.
   Она должна была оскорбиться, и, если бы жесткая напряженная плоть не пронзала ее и ее желание не разжигалось вдобавок ленивыми маленькими движениями и, что странно, близостью ее семьи тоже, возможно, она бы так и сделала. Но она не могла думать… только чувствовать.
   — Что я должна?
   Тогда он скользнул вверх еще немного, обрывая ее слова, огонь ворвался в ее чувства, и неосторожный крик прорвал тишину, немедленно заглушенный поцелуем Синджина.
   — Челси! С тобой все в порядке? — Рев графа прерывался возбужденным стуком в дверь.
   «Я кончу до или после того, как они взломают дверь?» — на мгновение подумала она; ее тело было в огне, оргазм приближался.
   — Увидимся утром, — прошептал Синджин.
   — Нет! — беззвучно запротестовала она, прижимаясь к нему крепче, бесстыдная в своем желании.
   — Я имел в виду, — прошептал Синджин, улыбаясь, — скажи это им.
   «Он слишком небрежен, — подумала Челси, в ее голове пронеслось мимолетное негодование, — крайне пресыщен, слишком привык получать удовольствие в чужих домах». И если бы она так отчаянно не хотела того, что он мог дать ей, что давал другим женщинам, если бы не находилась на несколько уровней ниже сознания, она не согласилась бы с его небрежностью.
   Но, объятая страстью, она последовала его указаниям и закричала от крайнего возбуждения:
   — Поздно! Увидимся утром!
   Затаив дыхание от страха и роскошного великолепия потребности, она подождала, раскроют ли ее обман. Скрипящее топтание, шепот, затем шаги, и, когда они спустились в холл, она прошептала:
   — Я ненавижу тебя.
   Лицо Синджина было очень близко, рассеянный свет канделябра еще больше затемнял его веселые глаза под нависшими бровями.
   — Я вижу, — сказал он низким и хриплым голосом, — но помни, что я проскакал полстраны, чтобы увидеть тебя.
   Его слова послужили ей напоминанием, что его небрежность, возможно, была одной из привычек, но не чувством. Он с большим самообладанием смотрел в лицо опасности. И он, действительно, проскакал очень большое расстояние.
   — Спасибо тогда, — сказала она, без труда оказавшись в состоянии страсти, обвив его шею руками с ленивой непринужденностью, — что пришел.
   — Я не знал, будут ли мне рады. — Конечно, он знал, имея достаточный опыт, но он был любезным мужчиной.
   — И мир еще держится?! — весело ответила Челси, точно зная о его привлекательности для всех, но бесконечно обрадованная тем, что он нуждался в ней.
   — И может, ты чертовски желаема ради твоего же блага, — поддразнил он в ответ.
   — Или твоего.
   — Или моего, — мягко признался он'.
   — Хотя, возможно, тебе не следовало приходить, — сказала Челси. — Это очень опасно. — Но она сказала это с удовольствием, как говорят: «Ну, что вы», — в ответ на подаренные бриллианты.
   — Утром, — с наблюдательностью отметил Синджин, — это может показаться опасным. В данный момент я нахожу тебя бесконечно соблазнительной… — Затем губами он провел по ее щеке. — Я думаю, — прошептал он бархатистым голосом, — в следующий раз я позволю тебе кончить стоя.
   «Я умру от блаженства сегодня ночью», — решила Челси, почувствовав усилившийся трепет меду ног при словах Синджина, сказанных шепотом.
   — Но ты должна вести себя тихо, — добавил он, касаясь ее кожи теплым ртом, — или твой отец убьет меня.
   Ему пришлось ждать третьего раза, прежде чем она кончила стоя.
   Синджин ушел почти на рассвете, медля так, что Челси была в панике, что проснется вся семья, слуги и конюхи.
   Он поцеловал ее на прощание, затем вернулся, прежде чем открыть дверь, и поцеловал снова, нежно держа ее лицо в ладонях; поцелуй был сладким, сочным, нежным.