Джонсон Сьюзен. Грешница

   — И за это время ты не развлекалась с мужчинами? — В тоне его слышался скептицизм.
   — Я предпочитаю моих лошадей, — резко возразила Челси.
   Он рассмеялся над ее жеманной репликой; он имел в виду совершенно другое, — Я думаю, твоя невиновность будет доказана.
   В свое время, конечно. А пока ты останешься здесь. До тех пор, пока я не передумаю.
   — Дрянь, — прошипела она, не в силах вынести подобную наглость.
   — Как тебе будет угодно, — мягко ответил он, как будто не замечая ее вспышки. — Но запомни, дорогая, твой ребенок таковым не будет, — все еще улыбаясь, закончил он. Затем повернулся и ушел не простившись.
   «Он воображает, что я буду жить согласно его приказам, что как он сказал, так и будет», — обиженно подумала Челси. Но уже через несколько минут она успокоилась, перевела дыхание и, уже забыв о ссоре, обдумывала новый план. «Как же отсюда выбраться?» — спрашивала она себя, пока ее взгляд не остановился на конюшне.

* * *

   «Надо было бы помягче с ней», — думал Синджин, вернувшись к себе в комнату. Глядя на него, можно было и не заметить, что он ранен, особенно когда он в свободной бедуинской одежде, но он еще был слаб.
   Тем более ему столько времени пришлось стоять. Да, он сейчас не в лучшей форме, и от левой руки пользы мало. Немало времени пройдет, пока все придет в норму. Хотя уже вчера он стал поднимать левую руку со свинцовым грузом до уровня плеча.
   Сенека не замедлил обозвать его бездумным глупцом, когда через двадцать минут нашел его, обессиленного, лежащим на постели. У него даже не хватило сил, чтобы выпустить из руки грузило для седла.
   — Дурак, — воскликнул Сенека. — У тебя ум есть?
   Рана может открыться.
   — Я был осторожен, — едва слышно прошептал Синджин со слабой улыбкой.
   — Может, я чего-нибудь не знаю, но у тебя есть какой-нибудь нормальный план действий, — не без сарказма поинтересовался Сенека, вытаскивая грузило из руки друга.
   — Если Фергасоны появятся здесь, я убью их.
   — Они не прорвутся через бедуинов, это точно, так что ты перестань пытаться сойти в могилу раньше времени. Из одной тебя и так едва вытащили. — Сенека редко повышал голос, но сейчас был один из таких случаев. — Челси у нас заложница, и они не посмеют явиться сюда.
   «Вероятно, поэтому он так настаивал, чтобы она осталась здесь», — думал Синджин, взбираясь по лестнице на второй этаж. — Мудрое решение с точки зрения военной тактики. Решение, свободное от мыслей о ее фиалковых глазах, полных красных губах и даже о том, что солнце так замечательно просвечивает ее миткалевое платье, очерчивая тонкую стройную фигуру.
   «Лучше бы не просвечивало», — подумал он через секунду, пытаясь забыть и ее аллюр, и то, что у него как-никак есть жена. Ведь другие мужчины — черт возьми, большинство — игнорируют тот факт, что они женаты. Он вполне может делать то же самое, и совершенно безнаказанно.
   Нет, Челси нужна ему здесь потому, что она — часть того долга, который он намеревается заплатить.
   И она будет первым взносом.

Глава 29

   Три ночи спустя Челси в костюме для верховой езды, с сапогами в руках на цыпочках выскользнула из своей комнаты. Неслышно пройдя через холл и стараясь держаться в тени, она спустилась по черной лестнице. Этим вечером Синджин впервые спустился вниз, чтобы поужинать, и они с Сенекой засиделись допоздна за портвейном. Сквозь открытое окно ее спальни, что была прямо над столовой, доносились звуки разговора. Она не слышала, о чем говорили мужчины, но смех раздавался все чаще и чаще. «Наверняка сегодня он будет крепко спать», — подумала Челси.
   Молодой месяц почти не давал света. «Это очень кстати», — подумала Челси. Она надела сапоги и очень осторожно, избегая освещенных мест, добралась до выгона. Здесь она вытащила из-под куста акации уздечку, спрятанную заранее. Без труда преодолела изгородь и подошла к забору, отделяющему четырех кобыл от жеребцов. Теплой весенней ночью лошади предпочитали своим стойбищам луг с нежно-зеленой травой.
   Когда Челси подошла ближе, Сафи перестала щипать траву, подняла голову и, как бы здороваясь, издала едва слышное ржание. Челси особенно часто каталась на ней, и молодая кобыла знала ее запах.
   Безупречно выученная лошадь даже не шелохнулась, пока Челси вставляла удила и накидывала уздечку. Она вскочила в седло, устроилась поудобней и, будто пытаясь успокоить лошадь, шептала ей:
   — Доберусь до Ньюмаркета и отправлю тебя обратно. Это недолго. — Челси тронула поводья и повернула Сафи в сторону забора.
   — Ну, моя хорошая, не подведи. Но-о, — скомандовала Челси и пришпорила кобылу.
   Почти сразу лошадь перешла в легкий галоп. Завидев забор, она стала набирать скорость. К забору она уже неслась во весь опор и перелетела через него так, как будто у нее выросли крылья.
   «Свободна! Свободна! Свободна!» — пронеслось в голове у Челси, как только копыта лошади опять коснулись земли.
   — Спасибо тебе, быстроногое создание, — прошептала Челси, припав к спине лошади, — спасибо тебе, спасибо…
   Звук ее голоса уже растворился в темноте, когда ночной воздух пронзил резкий свист. Через мгновение ее кобыла уже остановилась. И не успела Челси опомниться, как Сафи уже неслась обратно, взрывая мягкий дерн пастбища. И как ни натягивала Челси поводья, лошадь, закусив удила, мчалась обратно. Без колебаний перескочив через забор, уже через несколько секунд Сафи, радостно пофыркивая, слизывала с ладони Синджина кусок сахара.
   — Хасан проводит тебя обратно в дом, — небрежно сказал Синджин, нежно похлопывая лошадь по шее и не обращая на Челси внимания. Рядом с ним стоял грум-араб, готовый помочь ей спуститься на землю.
   — А если я не пойду? — Челси была вне себя.
   Он просто играл, позволяя ей думать, что она на свободе, прекрасно зная, что в любой момент может вернуть ее обратно.
   — У тебя нет выбора, — сказал он, едва взглянув на нее. — Ведь так?
   — Я тебе покажу «нет выбора», — воскликнула Челси и взмахнула кнутом.
   Синджин отступил на шаг и, правой рукой схватив кнут, без труда выкрутил его из ее руки.
   — Снять ее, — резко приказал он Хасану.
   — Тебе больше не с кем драться, — усмехнулась Челси, потирая руку, в то время как Хасан с секунду стоял в нерешительности.
   — — Я, должно быть, сделал тебе больно, — произнес он, совершенно безучастно и отчужденно протягивая остаток сахара груму. — Отныне ты будешь сидеть взаперти в своей комнате. — И, пристально взглянув на нее, мягко добавил:
   — Как непослушный ребенок.
   Фраза эта вышла, по его мнению, не совсем удачной, потому как в это время он думал о том, как, однако, она не похожа на ребенка.., какая она женственная. А ощутив ее восхитительный запах, он даже отступил назад, как будто ища поддержки.
   Челси же слезла с лошади, исходя из своих собственных соображений. Во-первых, она не хотела быть униженной в глазах Синджина, во-вторых, ей не хотелось смущать ее новых друзей-арабов. Они бы, конечно, сняли ее с лошади, так как их кодекс чести устанавливал определенные привилегии для женщины, но это поставило бы и их и ее в неловкое положение.
   Они проводили Челси в комнату торжественно, как на параде.
   «Она взаперти, — дошло до Челси, когда за ней захлопнулась тяжелая дверь. — Это что? Ирония судьбы, — размышляла Челси через некоторое время, изредка поглядывая на двух стражников, поставленных под окном, — или дважды жертва мужского превосходства?» Сначала отец, а теперь и муж выбрал ее заключение как форму утверждения своих прав на ее жизнь.
   Естественно, что ее отец не был заинтересован ни в ее свободе, ни в свободе Синджина, но это не было оправданием того, что она была, по сути, их собственностью. К черту! Как она устала расплачиваться за свою независимость.
   Можно ли ожидать от мужчины хоть каплю понимания? Ведь они вместе могли бы решить все проблемы, связанные с этой женитьбой. К тому же они уже договорились обо всем в общих чертах. Ни он, ни она не хотели этого брака. Ни тот ни другой не хотели жить под одной крышей. О главном они договорились, а уж остальное можно решить по ходу!
   У нее ушло не больше минуты, чтобы обдумать, как наверняка привлечь внимание мужа. Только уж не слишком ли это по-детски? Но она тут же отогнала эту мысль и улыбнулась так же загадочно и самодовольно, как еще недавно улыбался ее муж.
   Сенека и Синджин едва расположились в библиотеке за рюмочкой коньяку, как ночную тишину нарушил оглушительный грохот. Окно было открыто, и казалось, что грохот идет со всех второй, хотя вскоре источник шума был установлен.
   — Женщины, — недовольно проворчал Синджин.
   — Ты с ней уже переговорил? — поинтересовался Сенека.
   — О чем? О ее родственниках, которые чуть не лишили меня жизни? Зачем? У нее слишком тонкая шея — могу сломать ненароком.
   — Сколько ты собираешься ее здесь держать?
   — Пока ее родственники не успокоятся.
   — Это может и не случиться.
   Синджин пожал плечами и допил содержимое своего бокала.
   — Как только я буду в состоянии, я прикончу всех этих сволочей.
   — — Данкэн был когда-то твоим другом.
   — Был. Но узы дружбы рвутся, если их слишком сильно растянуть.
   В комнате Челси продолжалось разрушение: слышался звон разбиваемой посуды и треск ломаемого дерева. Все эти звуки эхом отдавались по всему дому.
   Мажордом не замедлил придти, чтобы узнать мнение Синджина по этому поводу.
   — Завтра все уберите. Она к тому времени остудит свой пыл. Пусть все ложатся спать. Уже ничего не сделаешь.
   Хотя сам Синджин пошел наверх после того, как один из арабов, стоявших под окном Челси, подошел к хозяину, беспокоясь, как бы госпожа не причинила себе вреда. Синджин прислушался, а потом сказал:
   — Смотри, чтобы она не сбежала.
   Но когда минут десять спустя на террасу с грохотом свалился туалетный столик, едва не задев одного из стражников, Синджин, вздохнув, сказал Сенеке:
   — Такое впечатление, что она не собирается ждать до утра. — Наполнив свой бокал, он одним глотком выпил коньяк, неестественно тяжело вздохнул и встал. — Если я не вернусь, — произнес он, мрачно улыбаясь, — посылай подкрепление.

Глава 30

   Синджин вошел в комнату и, захлопнув за собой дверь, с минуту стоял, наблюдая за Челси так, как будто одного его присутствия было достаточно, чтобы она подчинилась. Перламутровые пуговицы его полосатого жилета мерцали при свете свечи; замшевые бриджи казались бархатными; рубашка была белее снега; ноги в ботинках для верховой езды твердо стояли на ковре, будто у него было право так вот вызывающе смотреть на нее.
   В отместку за это каменное спокойствие она запустила в него последней статуэткой. Она ударилась о стену всего в сантиметре от цели и, разлетевшись сотнями, осколков, упала на ковер.
   Он даже не сдвинулся с места, хотя на скуле у него выступила капелька крови. Не сводя с нее глаз, он вытащил осколок и бросил его в кучу остальных.
   — О Боже! Я очень сожалею, — произнесла Челси.
   По правде говоря, она не была ни капли раздражена или разгневана, просто в подобной ситуации ей больше ничего не оставалось.
   — Да уж, не помешало бы, — мягко ответил Синджин, оценивая степень разгрома. В комнате ничто не осталось нетронутым. Что не удалось сломать, было испорчено. Она даже умудрилась свернуть несколько стержней из передней спинки кровати.
   — Я уже не знала, как еще привлечь твое внимание, — сказала Челси. И пока он думал, что существует несколько менее разрушительных способов, например послать записку, она добавила:
   — Даже сейчас ты не особенно торопился. Наверное, ты привык уже к женским истерикам.
   Он не был настолько глуп, чтобы поверить в это, хотя, откровенно говоря, одной записки было бы недостаточно. При любых обстоятельствах он с большой неохотой согласился бы поговорить с нею потому, что он совершенно не был уверен, что сможет удержать себя в руках. Соблазн отомстить ей за те изменения, которые она принесла в его жизнь, был непомерно велик. Гораздо спокойнее было вообще не встречаться с нею. Даже сейчас ему стоило немалых усилий не ударить ее.
   — Ну что ж, привлекла. — Он окинул взглядом комнату, усеянную осколками стекла и обломками мебели. Затем добавил, улыбнувшись:
   — Это вычтется из твоих карманных денег.
   — А у меня уже есть карманные деньги?
   Она сказала это так трогательно, что он поразился мысли о том, что они официально все-таки муж и жена, и любое напоминание об этом действовало ему на нервы.
   — Прямо как твой папаша, — отрывисто сказал Синджин.
   Слово «женитьба» и все, что с ним связано, уже буквально сидело у него в печенках, напоминая о недавней пытке; какая уж тут любовь.
   — Мы можем поговорить как разумные люди о нашем.., гм.., положении?
   — Нашей женитьбе, ты хочешь сказать, — он все же выдавил из себя это ненавистное слово. Челси и бровью не повела.
   — Да.
   Он прикинул расстояние между ними, размер комнаты — слабая защита для худенькой женщины, все еще одетой в костюм для верховой езды.
   «Но даже в гневе я никогда не подниму руку на женщину», — соображал он. Даже при том, что мысль ударить ее за грехи отца казалась ему привлекательной, он не мог заставить себя сделать это.
   — О чем ты хочешь поговорить? — тихо спросил он, ища глазами, куда бы сесть. Но все вокруг была или разломано или усыпано осколками, так что он остался стоять.
   — Главное, сколько ты намереваешься меня здесь держать.
   — Не знаю.., может, пока здоровье не позволит мне расквитаться с твоим отцом и братьями.
   — Со всеми?
   — Это будет зависеть от твоего отца.
   — Что ты хочешь от него? И могу ли я помочь?
   — Мне нужна лишь свобода, тебе с ней, кажется, тоже не особенно везет.
   Он был, к сожалению, прав.
   — А до тех пор я — заложница?
   — Что-то вроде этого. — И тут ему пришла мысль:
   «А если ребенок будет совершенно не похожим на меня, можно будет отказаться от него». Пусть для этого даже придется скупить весь Ватикан. Денег у него хватит.
   — Подождем, пока родится ребенок — добавил Синджин.
   Челси вдруг почувствовала необыкновенную слабость. Беременность давала о себе знать, к тому же от мысли, что придется провести в заключении столько времени, у нее перехватило дыхание.
   — Тебе плохо? — Она была бледной, как бумага.
   — Немного кружится голова, — прошептала она и присела на подоконник, не доверяя своим ногам.
   Свежий ночной воздух немного взбодрил ее.
   Когда головокружение прошло, она улыбнулась:
   — Мне не стоило устраивать такой разгром. Я думала, что смогу убедить тебя и ты меня отпустишь.
   — К сожалению, не могу. Пока ты здесь, твой отец не посмеет появиться. Осталось не так долго ждать.
   — Больше шести месяцев, — она взглянула на него; равнодушно-отчужденно он стоял, прислонившись к двери.
   — Ты не веришь, что это твой ребенок?
   На секунду он задумался, как бы это помягче сказать:
   — В моем положении, — наконец произнес он, — я бы хотел быть совершенно уверен. Этот ребенок мог бы стать наследником моего титула.
   — Мог бы?
   — Если он мой.
   — А если нет?
   — Мягкость мягкостью, но в то же время надо оставаться честным: я разведусь с тобой…
   Она тоже была не против как-то решить все эти проблемы, но это было сказано так холодно, что она невольно обиделась. К тому же он был человеком дела.
   В те времена мужчины не несли почти никакой ответственности за свой любовные похождения. Были, однако, исключения, но увлечение редко оканчивалось свадьбой. И только женщины, с которыми было о чем поговорить, могли требовать чего-либо от своих любовников. Обычно это была либо счастливая судьба, либо необыкновенная красота.
   С другой стороны, любовник тоже должен быть открытым для такого рода разговора. А это значит, что он либо нуждается в деньгах, либо ниже ее по положению. Ни то ни другое Синджина не касалось.
   Синджин знал, что, если только не случится чего-то из ряда вон выходящего, как в случае с графом Дамфрисским, он в полной безопасности.
   — Ты не сможешь развестись со мною, — возразила она из упрямства, задетая за живое его непомерным высокомерием. Он знал, что она имела в виду, и не знал, говорила ли она правду или притворялась. На сей раз она была уверена.
   — Это мы еще посмотрим.
   — Опять вернулись к самому началу. Буду ли я свободной после рождения ребенка?
   — Конечно.
   — Даже если он унаследует твой титул?
   Он не упомянул о том, что у него уже есть, сын.
   Но она должна была знать об этом. Он никогда этого не скрывал.
   — Конечно.
   — А ребенок?
   Они опять пришли к этому вопросу. К вопросу, о котором он не хотел ни думать, ни отвечать на него сейчас. Слишком много других проблем надо решить в первую очередь.
   — Я не знаю, — честно, ответил он, смутившись, когда увидел, что она расплакалась.
   — Прости меня, — через мгновение, глотая слезы, произнесла она. — Я так часто.., стала.., плакать… — Хотя Челси и предвидела такой ответ, она необычайно расстроилась. Ее нервы были расшатаны до того, что, казалось, любое событие выводило ее из равновесия.
   — Слава Богу, ты больше ничем не кидаешься, — заметил Синджин.
   — Кажется.., это уже.., прошло, — произнесла Челси, икая и вытирая слезы.
   И она вдруг показалась ему такой маленькой и несчастной. Лицо еще не высохло от слез. Сидит на подоконнике и болтает ногами туда-сюда, прямо как ребенок. Он невольно смягчился.
   — Ты часто плачешь?
   — Боюсь, что постоянно.
   Он улыбнулся этому извиняющемуся тону.
   — Я бы не хотела так часто плакать. Я не, ищу сочувствия.
   — А я не тот человек, у кого его можно найти, — ответил он, но взгляд его утратил прежнюю холодность, и он вдруг ни с того ни с сего сказал:
   — Ты не можешь здесь спать.
   Тут он на время задумался, как бы ища, что добавить к этой спонтанной реплике. И в этот момент в голове у него возникла мысль, так же неожиданно, как из-за кулис на сцене появляется актер.
   Она могла бы лечь с ним.
   "Почему бы и нет, — думал он, — она же его жена.
   Почему бы и нет, — продолжал он размышлять, — еще раз она не забеременеет".
   «Почему бы и нет, раз больше никого нет».
   «Почему бы и нет, в самом деле»., — Тебе ведь нужна чистая комната, — как бы объясняя свою предыдущую реплику, сказал он.
   — Я уберу все с кровати. В последнее время я могу уснуть, кажется, на чем угодно.
   Он забыл о том, каким бесстрастным и.., жестоким он был все это время. Оттолкнувшись от двери, он двинулся к ней. Вечер начал принимать неожиданный оборот.
   — Ты все еще сердишься? — Она наблюдала за его приближением с некоторым опасением.
   — За это?
   Она кивнула и вся напряглась. Он покачал головой и улыбнулся:
   — Твой нрав будет пару дней поводом для сплетен у прислуги. Как насчет того, чтобы заново отделать комнату?
   — Что это с тобой?
   Он пожал плечами. В голове у него творилась такая неразбериха, что он не нашел достойного ответа. Она стояла перед ним, таким высоким, подняв голову, и лицо ее казалось ему лишь большими влажными глазами. Интересно, будут ли у ребенка такие же необыкновенно глубокие глаза? Он вдруг впервые осознал, что она сейчас вынашивает новую жизнь.
   — Как ты себя чувствуешь? — едва слышно спросил он.
   — Устала, — слабо улыбнулась она, — как обычно. — И если бы он вдруг стал утверждать, что пришел к ней и без ее буйно-настойчивого приглашения, она бы не стала спорить. Она, действительно, устала; И не только физически, но и морально. Последние несколько недель напоминали настоящую войну. Сейчас же Синджин предлагал временное перемирие — о большем она и мечтать не могла.
   — Я найду тебе ночлег получше, — сказал он, сначала прикоснувшись к ее плечу, чтобы не испугать, а затем, стараясь причинять как можно меньше беспокойства плечу, взял ее на руки.
   — Хм, а ты не стала тяжелее.
   — Немножко. Я, по-моему, только и делаю, что сплю. И прости меня за все это. — Она сделала неопределенный жест рукой, означавший, видимо, царивший в комнате беспорядок.
   «Как его жена, пользуясь лишь его именем, она, наверное, могла бы получать кое-какие деньги, — подумал он, — хотя он ведь не подписывал брачного соглашения, так что на нее не записано ни имущества, ни денег». Возможно, она все еще была бедна.
   — Не надо извинений. Я не должен был быть столь деспотичным. Тебе нужно что-нибудь?
   — Моя расческа, — сказала она, и он поднес ее к бюро, на котором, кроме расчески и зеркала, ничего не осталось.
   — Ты суеверна.
   Она лишь печально улыбнулась.
   И тут он заметил, что ни одно зеркало в комнате не было разбито. И когда он вновь посмотрел на нее, его глаза были такими же теплыми, как раньше.
   — Завтра что-нибудь придумаем, — сказал он.
   — Должно быть, лесные феи услышали меня. — Она опять улыбнулась. — А я чуть не сбежала.
   Ему не хотелось портить ей настроение, к тому же он вспомнил, что она и так часто плакала в последнее время. И он добавил:
   — Да, ты чуть не сбежала.
   И пока он нес ее вниз в свою спальню, он поймал себя на мысли, что рад этому.
   Еще не зная, что делать, Синджин прошел через комнату к небольшому дивану напротив камина. Его терзали противоречивые чувства.
   — Я, наверное, тяжелая ноша для тебя, — тихо заметила Челси.
   Он тоже так думал, глядя на доброе личико той, что разбила всю его жизнь.
   — Не такая уж и тяжелая. Пока, — пошутил он.
   В комнате вдруг воцарилось молчание. Еще несколько нерешенных проблем разделяло их.
   Он чувствовал себя подлецом из-за своего желания, несмотря на то что было между ними раньше.
   Она же чувствовала себя в полной безопасности, сидя у него на коленях.
   Молчание затягивалось. Никто не хотел начинать разговор первым.
   — Я устала.
   — Ты устала? — сказали они одновременно и рассмеялись.
   — Я еще и проголодалась, — добавила Челси, — если ты не возражаешь.
   Синджин едва не сказал: «Из-за чего же». Он был слишком увлечен тем, что теплое, мягкое, нежное существо сидело у него на коленях. Он вовремя спохватился и вместо этого произнес:
   — Конечно, я не возражаю. Сейчас позвоним повару.
   Небольшой импровизированный пикник, устроенный им посередине его кровати, помог возобновить их дружбу. В этот вечер Челси наслаждалась вареными яйцами под соусом, холодным пудингом и разогретыми пшеничными лепешками с кишмишем, запивая душистым хаттонским медом. К тому же она съела еще порядочную порцию бифштекса.
   К удивлению Синджина, она съела еще два апельсина.
   — Ну, дорогая, если твой аппетит не ослабнет, ребенок будет весить килограммов десять, не меньше.
   — Разве это плохо? — ответила она, польщенная его вниманием. — Я ничего не могу с собой поделать.
   Я постоянно голодна. Но мужчине этого не понять.
   — Почему же нет? — Голос у него понизился на пол-октавы.
   — Ты больше не сердишься? Перестал меня ненавидеть? — И, еще не договорив, она поняла совершенную ошибку.
   Мужчины, она осознала это очень рано, не любят, когда их спрашивают о чувствах.
   — Могу я взять свои слова обратно? — поспешила спросить она, пытаясь, улыбнуться.
   — Будь так любезна.
   Она оказалась права. У него не было ни малейшего желания отвечать. Он вздохнул, откинулся на спинку кровати, провел рукой по своему подбородку и произнес:
   — Я не знаю, что чувствую, но мне приятно, что ты больше не плачешь и что ты сейчас со мною.
   — А мне приятно, что твоя рука выздоравливает. А сейчас, когда мы обменялись любезностями, позволь мне вытереть у тебя со щеки кровь, она опять пошла.
   — Ты мне не надоедаешь.
   — Тебе это кажется необычным?
   — Очень.
   — Тогда я не буду менять своих манер.
   — А ты собиралась?
   — Я хотела, но у меня ничего не получилось. Боюсь, что я слишком долго была сорвиголовой.
   — Может, поэтому ты мне нравишься.
   — Не знаю. А ты этого не узнаешь, пока я не осмелюсь быть откровенной; ведь раньше в женщинах тебе нравилось лишь одно.
   Он подумал, что для своих неполных восемнадцати она была совсем неглупа.
   — Моя семья, ваша светлость.., одни мужчины.
   Любой научится…
   — Пожалуйста, просто Синджин.
   — Не знаю, осмелюсь ли я?
   — Осмелишься.
   Этого не стоило говорить молодой девушке, которая много лет была предоставлена самой себе. Хотя, учитывая его состояние, в этом был смысл.
   Она выбрала самый взрывоопасный способ стереть кровь: медленно приблизилась к нему, уперлась руками в его плечи и, наклонившись, слизнула ее.
   Вряд ли стоит говорить, что никто не выспался этой ночью и в пребывании в Хаттоне появилась своя прелесть.

Глава 31

   Едва прошли теплые весенние дожди, как уже покрывшиеся зеленой листвой холмы и долины, переливаясь всеми цветами радуги, засверкали под солнцем.
   Последние две недели в Хаттоне превратились в огромное удовольствие для примиренных Синджина и Челси, которым не было никакого дела до того, что творилось в окружающем их мире. Они смеялись, весело болтали и занимались любовью, они кормили друг друга, читали вслух отрывки из любимых книг и занимались любовью, они гуляли пешком, катались на лошадях и занимались любовью; они жили в раю… и занимались любовью.
   Сенека вернулся в Лондон, на случай нападения Фергасонов была оставлена часть охраны. Плечо Синджина выздоравливало, раненая рука вновь набирала силы.