Джонсон Сьюзен. Грешница

   Наконец, трое мужчин добрались до нижней ступеньки.
   — Сейчас мы идем через заднюю дверь к повозке на конюшенном дворе. Еще ярдов пятьдесят, — подбодрил Сенека, — и все будет кончено.
   — Поставьте меня в нужном направлении, — прошептал Синджин, тяжело опираясь на Сенеку здоровой рукой с едва заметным кинжалом в огромной ладони.
   — Ты уже слишком много выпил, если кто-нибудь спросит, — напомнил Сенека, не уверенный, что в этом состоянии ум Синджина мог долго удерживать какую-либо мысль.
   — Я хотел бы свою порцию макового сока сразу, — весело ответил Синджин, — если доберусь живым до повозки. — И он крепче сжал кинжал в ладони, понимая, что следующие пятьдесят ярдов будут испытанием его воли и сил.
   Саар открыл дверь, и на них повеяло вечерней свежестью.
   «Благословенная свобода», — с благодарностью подумал Синджин, если он сможет пересечь строй шотландцев, заполнивших открытое пространство перед домом. Они выросли в поле его зрения, как осуществившееся видение. Чувства воспринимали информацию медленно, не считаясь с опасностью, и он дважды моргнул, чтобы появилось четкое изображение.
   Затем Синджин услышал музыку, словно еще одна дверь в его сознании медленно открылась. Затем мысли прояснились, и он увидел танцующую девушку с вуалью на лице, выступающую на грубо сколоченной сцене под блестящим светом весенней луны.
   Челси! Его реакция на нее жила в нем так глубоко, что, несмотря на отупение его пылающего мозга, он сразу же узнал ее, даже под вуалью и с ярко накрашенными глазами. Даже в смешно накрученных развевающихся шарфах.
   Эти обнаженные руки, пышная полнота груди были вырезаны в его памяти. Он помнил ощущение ее бледных волос, как ни препятствовали этому боль и жар; богатство ее стройных форм, ее ноги — обнаженные, как тогда, когда она скользила вниз по его ногам, чтобы сильнее прижаться к нему в страсти.
   Не сознавая этого, он остановился и лишь секунду спустя понял, что Сенека и Саар тянут его вперед.
   Он старался определиться среди беспорядка, царящего в его голове, и найти место Челси в этой странной сцене, но ищущий порыв ускользнул от него. Он чувствовал ненависть и радость при виде ее, удовольствие, и предательство, и злость, которая была схожа со жгучей болью, разливавшейся вниз от плеча.
   «Уже слишком поздно или еще слишком рано, — подумал он с дурным предчувствием рока. — Было слишком темно, чтобы хорошо различать ее.., или не слишком темно, чтобы я узнал ее по запаху, или слишком людно», — решил он, оглядев головы зрителей, несясь со своими мыслями по безумным дорожкам, без соответствующих откликов на противоречивые чувства отчаяния и счастья, наполняющие его. Там слишком много шотландцев — это было совершенно ясно, независимо от его боли, или жара, или беспорядочных чувств. И он с усилием отбросил всякие размышления, кроме относящихся к побегу.
   Через секунду сзади послышались шаги. Кто-то шел прямо по тропинке к повозке, удобно находясь в тени конюшенной стены.
   — Эй, там! — закричал командир шотландцев.
   И они все трое остановились на полушаге, настороженно и выжидающе.
   — Я хочу еще нектара! — И он протянул перевернутую вверх дном кружку.
   — Мой друг хватил немного липшего, ваша милость. Разрешите мне отвести его на покой, и я немедленно вернусь с вашим нектаром.
   — Сейчас, слышишь, сейчас.
   Если Сенека двинется, оставив Синджина без опоры, он упадет. Саар не сможет держать его один. Если Синджин рухнет, его узнают без всякого внимательного изучения.
   — Сейчас, черт возьми, ты, краснокожий дьявол! — прокричал свирепо шотландец, агрессивно настроенный от выпитого.
   Челси стояла, не двигаясь, на сцене и смотрела, так же как и все, на трех мужчин. Было очевидно, что Синджин отчаянно болен. Даже под скрывающим его огромным плащом, она различала сгорбленные плечи, неловко повисшую голову, ноги, поставленные так,. чтобы удержать равновесие.
   У нее отчаянно билось сердце, ладони сделались влажными, острая боль беды сдавила легкие, она понимала, что была причиной его отчаянно тяжелого положения. Неужели он умрет из-за нее?
   В экстремальной ситуации у нее сработал первичный инстинкт, ее пальцы, казалось, бессознательно двинулись к верху рубашки. Она могла спасти его, может быть, или, по крайней мере, дать ему возможность неузнанным добраться до повозки.
   — Лейла покажет вам все! — выкрикнула она дразнящим голосом, предлагающим большее. Низкий хриплый голос несся в толпу.., возвращая глаза всех к ней, к розовой атласной ленте, которую Челси держала между пальцев. — Посмотрите на то, что обожал паша Магхреб. Посмотрите, чему учит султанский гарем. — Резкое движение — она дернула за ленту, и зрители затаили дыхание. Бант развязался, рубашка разошлась на четыре дюйма, и глаза всех мужчин устремились на сладкую долину в тени разреза.
   Командир-шотландец сразу же забыл о ликере, вся охрана с той же готовностью бросила службу, потому что на кое-как построенной сцене в глухом высокогорном районе воплощалась потаенная мужская фантазия.
   Немедленно позабытые, трое мужчин преодолели расстояние до повозки так быстро, как позволяло ослабленное состояние Синджина: Но взобраться на маленькую повозку оказалось мучительнее, чем он смог вытерпеть, испытывая боль распятия. Все его силы ушли на путешествие от дома. Он проиграл в борьбе с наступающей чернотой, которую удерживал усилием воли, и он разрешил убаюкивающему покрывалу бес сознательности успокоить свою боль. Но хватка, с которой он сжимал маленький кинжал, осталась такой же твердой, словно участок мозга знал, что опасность еще не миновала.
   Быстро обменявшись несколькими фразами, Саар и Сенека решительно изменили план побега: Саар останется с Синджином, чтобы приготовить достаточно опиума и уменьшить боль, Сенека вернется к зрителям и продолжит разливать ликер, теперь по-настоящему обильно разбавленный опиумом. Сенека понял, что восхищенная мужская аудитория не будет удовлетворена, пассивно наблюдая, как Челси снимает свой костюм. Он знал, что необходимо действовать очень быстро, сознавая, что, как только красивая герцогиня Сетская окажется обнаженной, пройдет немного времени, прежде чем стража потребует физического осуществления своих фантазий.
   Собрав остальных членов группы, Сенека заставил каждого разливать «нектар пустынь». Мужчины двигались среди зрителей, щедро распределяя опиумный ликер по кружкам.
   Зная о плане споить стражу, Челси раздевались так медленно, как могла, смотря поверх глазеющих на нее мужчин, нервничая от голодных взглядов. Поскольку ее лицо скрывала вуаль, она оставалась, по крайней мере, неузнанной, но все же мысль оказаться обнаженной перед столькими вожделенными взглядами была проверкой ее неустрашимости. Она также сознавала действие ликера на нужную сдержанность и надеялась, что опиум будет действовать быстро. Но одежды было так мало, что скоро на ней остался лишь последний шелковый шарф, и нервы напряглись до предела, когда она изящно кружилась и поворачивалась под простенькую мелодию флейты.
   Но вот первый член клана уснул, и она внутренне вздохнула с облегчением. Засыпавшие шотландцы вскоре посыпались, как кегли, пока, наконец, все зрители не лежали в благодарной бессознательности.
   Флейтист немедленно перестал играть, когда последний шотландец откинулся назад. Он встал, выхватил из-под себя плащ и предложил его Челси с маленьким характерным арабским кивком.
   Каким-то образом с тех пор, как герцог Сетский вошел в ее жизнь или она вошла в его, прозаическая нормальность ее существования неожиданно прекратилась.
   — Наша благодарность моей леди за спасение нашего лорда. Да будет здоровье и удивительное счастье всегда с вами. И да защитит вас Бог! — Взгляд его темных глаз был благодарным; даже намека на неуважение не промелькнуло в нем.
   Идя босиком по двору конюшни минуту спустя, укутанная в шерстяной плащ, Челси слегка вздрагивала после кошмара ее отчаянного поступка.
   И если бы кто-нибудь сказал ей два месяца назад, что она будет танцевать обнаженной перед членами своего клана, она сочла бы его ненормальным.
   Но она танцевала, и что еще мучительнее, теперь существовала опасность того, что из-за нее ее муж мог не выжить.
   Какой странный вкус был у слова «муж»; она подумала: какой новый, и необычный, и печально меланхоличный, учитывая обстоятельства их брака.
   Она должна постараться, если ее маленькие умения помогут, спасти его; хотя Челси не чувствовала в себе достаточно сил для выполнения огромной задачи. Какое это ужасное понятие — мужская честь, рассуждала она, какое грубое, и какую безнадежность чувствовала она в его тисках, словно жертва, жена человека, которого едва знала. Сейчас не время для угрызений совести, спохватясь, напомнила она себе, когда всего в нескольких ярдах от нее, в повозке, может быть, умирал человек. Она молилась, чтобы этого не произошло.
   Она не хотела, чтобы ее избавление от Джорджа Прайна стоило кому-то жизни.
   И на краткий миг она почувствовала ненависть к своему отцу и его кодексу чести.
   Она и Саар оставались в повозке с Синджином во время их путешествия на юг. Они выбирали неприметные объездные пути, осторожно передвигаясь по ночам. Спали, когда могли, по очереди ухаживая за Синджином, силой вливая суп и жидкость в его пересохшее горло, каждый день меняя бинты и повязки на распухшей, раздувшейся руке и плече, делая компрессы, известные Саару и Сенеке.
   Опиум уменьшал боль Синджина, и он находился в забытьи, только сны, казалось, тревожили его. Он не чувствовал боли, когда перевязывали ему руку. Но никто не осмеливался раздражать богов, предполагая, что он идет на поправку. Арабский ум чувствовал отвращение к тому, чтобы просить богов о личном счастье, поэтому среди многочисленных заклинаний они выбрали: «Табатк аллах» (Да сохранит его Бог от дурного сглаза). Но ему нужно было больше, чем мольбы. Это Сенека знал. Он никогда не видел такой гнилой и мучительной раны, которая не унесла бы жизнь человека.
   Неопытная, только Челси оставалась оптимисткой:
   Синджин был слишком могучим, чтобы не побороть инфекцию, у него было слишком много жизненной силы, чтобы позволить этой энергии умереть. Она даже не думала об их ребенке в эти суматошные дни, но, если бы подумала, она захотела бы, чтобы его отец жил, чтобы смог увидеть его.
   Синджин существовал в знойной пустыне, знакомой ему по путешествию в Блед ^[7], о которой ему, когда бы он ни открывал глаза, напоминало склоненное над ним лицо Саара. Вместе с другими похожими воспоминаниями возникало одно странное, нетипичное, расплывчатое видение — Челси, танцующая в лунном свете, как арабская девушка, но одетая по-другому, не как женщины в мусульманском мире… И очень близко от него иногда, как была в их спальне в Оакхэме.
   Во рту у него пересохло, тело горело, как под солнцем в пустыне, грозящим убить своим теплом. Но он не хотел умирать, думал он с возвращающейся злостью; он хотел жить. И вместе с жаром в теле в его голове одновременно бушевал огонь мести — к семье его жены, к своей жене, к проклятым Фергасоиам за то, что поместили его сюда, на край черной бездны смерти.

Глава 28

   От преследовавшего их Фергасона удалось ускользнуть, двигаясь только окольными и кружными путями.
   Им, зачастую, приходилось передвигаться ночью и не быстро, чтобы не причинять беспокойства плечу Синджина. Утром, на седьмой день пути, они добрались до охотничьего домика Синджина в Хаттоне.
   Синджина внесли в дом на носилках, сказав экономке, и прислуге, что его ранило на охоте. Грумы-бедуины разместились на всей территории небольшого поместья, что было тут же замечено постоянными его обитателями.
   Никто, однако, не интересовался странностями господина, вероятно, потому, что он щедро платил им, освобождал от работы но всем деревенским праздникам, никогда не был с ними грубым, ну, и никогда не бил. К тому же некоторые пожилые слуги знали еще отца Синджина, так что к причудам семейства Сейнт Джона уже попривыкли, как привыкли к сумасшествию Тауншедов и к эксцентричным выходкам семьи Хервей.
   И вообще, человека, который нанимает в таком количестве каких-то дикарей, даже без этой странной раны «на охоте», можно с уверенностью назвать по меньшей мере легкомысленным. К тому же за те-годы, что Синджин привозил с собой на охоту множество всякого народу и того и другого пола, прислуга перестала удивляться непредсказуемым выходкам своего хозяина.
   Вся следующая неделя прошла в постоянной заботе о ране Синджина. Благодаря неусыпному вниманию, непрекращающимся припаркам из ромашкового масла, чесночного сока, листьев шалфея и тысячелистника, благодаря питательным напиткам, которые вливались ему прямо в горло, примочкам из тимьянового масла, которые накладывались на его гноящиеся раны, состояние Синджина стабилизировалось. А опиум уменьшал его страдания, в то время как Саар, Сенека и Челси попеременно дежурили у постели больного.
   В обед, на восьмой день после их приезда в Хаттон, Синджин впервые пришел в себя и заговорил со своим другом Сенекой.
   — Я так полагаю, что самое худшее уже позади, — произнес он, несколько растягивая слова. Его еще слабая улыбка и привычная дерзость — это было так трогательно. А глаза его, еще, правда, несколько затуманенные опиумом, светились уже не лихорадочным, а здоровым, радостным огоньком.
   — Тебе виднее, — ответил Сенека, однако не замедлил потрогать его лоб. — Лучше, — коротко заметил он. — По всей видимости, лихорадка уже прошла.
   — Мне нужно поесть, — тут Синджин улыбнулся, — а женщины пусть придут чуть попозже…
   — Твои дела идут на лад, — улыбнулся Сенека, — но, на мой взгляд, этот шажок стоит сделать в свое время.
   Синджин рассмеялся, причем это был смех уже практически здорового человека.
   — Только при условии, что этим шажком будет ростбиф, картошка и зеленый горошек.
   — А где мы? — вдруг спросил он, пытаясь таким образом выяснить, кто же здесь повар.
   — Мы в Хаттоне.
   — Далеко от Лондона.
   — Зато близко к Рэтрей Хеду.
   Сенека заметил, что у Синджина мгновенно изменилось выражение лица. Улыбки как не бывало.
   А я уж было забыл про это, — сказал он. Когда он попытался приподнять левую руку, голос его вдруг задрожал и лицо исказилось от боли. — Сколько это продолжалось?
   — Две недели. Одна из них в дороге.
   — Челси тоже была в Рэтрее, или мне это приснилось?
   — Она провела нас в рыбачью сторожку.
   — Значит, мне следует поблагодарить ее. — Но в его голосе не было тепла.
   «За это и за то, что она помогла нам скрываться и после того, как мы покинули эту сторожку. По крайней мере, она заслужила это», — думал Сенека, а уж остальное было не ему решать.
   — А может, не стоит…
   — Может, и не стоит, — согласился Сенека.
   — Я поблагодарю ее, но позже, когда вновь смогу встретиться с ней. — По его тону было видно, что он не собирается делать это в обозримом будущем.
   — Она сейчас внизу.
   Синджин закрыл глаза. Ему было тяжело думать о ней. К тому же он был еще не готов заниматься такими сложными и запутанными делами, какими были их отношения.
   — Я не хочу ее видеть, — прошептал он. Ресницы его поднялись, и глаза гневно засветились. — Она чуть не убила меня.
   — Ее отец чуть не убил тебя.
   — Или кто-то из его прихвостней. Какая, черт возьми, разница, — с горечью продолжал он. — Не имеет значения, кто спустил курок. Это была папашина идея, и теперь не важно, кто стрелял в меня. Но благодаря моей «дражайшей супруге» я сейчас в дурацком положении. Скован по рукам и ногам до гробовой доски. И теперь она начинает торговать своим телом на Пиккадилли, так что, я думаю, парламент даст мне развод. Я сомневаюсь, что она настолько глупа, чтобы ждать, пока фортуна отвернется от меня. А я знаю — она отнюдь не глупа, — добавил он гневно. До нее еще никому не удавалось стать герцогиней Сет. — Однако ее отцу надо отдать должное. Только этот шотландский дикарь все еще считает женитьбу военной кампанией. — Сенека не стал обращать внимание Синджина на то, что преследование юной леди Челси не останется без последствий. «Но пускай выздоровеет, а там посмотрим».
   Когда Сенека сказал Челси, что Синджин не желает ее видеть, она ответила:
   — Хорошо. — И больше никаких вопросов, хотя она была его женой и могла потребовать объяснений.
   — Однако передай ему, что, когда ему станет лучше, я все же хотела бы встретиться с ним, чтобы… выяснить.., ситуацию. Еще скажу ему, что я постараюсь уговорить моих родственников больше не беспокоить его. Так и передай.
   Всю следующую неделю она старалась держаться подальше от комнат Синджина. Любовь к лошадям тянула ее в конюшню, и она теперь много времени проводила с грумами. К тому же ее осведомленность в таком неженском деле импонировала бедуинам.
   Но особое уважение к ней все же было вызвано ее необычайной храбростью той ночью в Рэтрее. У арабов смелость в большом почете, а юная герцогиня доказала свое бесстрашие. Ее сообразительность и хладнокровие спасли их от кровопролитного столкновения.
   За то время, что Челси провела в конюшне, она узнала много нового о породах лошадей и услышала кучу интересных вещей о том, как лучше тренировать лошадь. Ведь арабы тренировали своих лошадей совсем не так, как англичане и шотландцы. К тому же Челси поразила их своим умением держаться в седле, и как-то утром на импровизированных скачках через выгон на север от поместья она пришла первой. Опомнившись от шока, так как у них женщина стоит ниже по положению, грумы проявили завидное благоразумие, решив не обращать внимания на тот факт, что она — женщина. Для Челси, которая выросла среди мужчин и жила в мире скачек, состоящих почти полностью из мужчин, не составило труда найти общий язык с арабами. Она каталась на лошадях, помогала ухаживать за ними и иногда участвовала в прогулках на рассвете.
   После одной из таких прогулок, несколько дней спустя, Сенека сказал, что Синджин сможет встретиться с ней после обеда в небольшой гостиной на первом этаже.
   Челси пришла слишком рано. После того как Сенека сказал ей о встрече, она вся изнервничалась. Она пыталась унять свои опасения, постоянно повторяя, что ей в принципе не за что извиняться. Разве что за ту первую ночь, но это событие бледнело на фоне последующих домогательств со стороны Синджина.
   Но что были доводы рассудка по сравнению с теми страданиями, которые она испытывала при виде того, как ее родственники издевались над ее мужем. И теперь она не могла сидеть и спокойно ждать, как предполагала вначале, желая встретить мужа как можно более вежливо и учтиво, что было, по ее мнению, в порядке вещей в мире, в котором он жил. Вместо этого, когда он вошел; она стояла у окна и нервно барабанила пальцами по стеклу.
   Заслышав его шаги, она резко обернулась. Он не переставал удивляться ее красоте. Синджин просто не ожидал, что какая-то деревенская девушка может быть такой восхитительной. В простеньком миткалевом платье с небрежно завязанным поясом и распустившимся шелковым бантом Челси, казалось, пренебрегала всеми законами моды. Ее локоны свободно ниспадали на плечи и источали какой-то неповторимый дурманящий аромат. Ее глаза.., эти огромные бархатистые фиалки, просто сводили его с ума. Он почувствовал, как теряет контроль над собой. Синджин тут же подавил в себе это чувство. Благодаря похожим чувствам он и оказался сейчас в таком неудобном и неприятном положении.
   — Сенека говорит, ты хотела встретиться со мной, — холодно произнес он, не заходя, однако, в комнату.
   Он сильно похудел, что было заметно, даже несмотря на рубашку с длинными рукавами и экзотические арабские бриджи. Вытащив руку из повязки, он спокойно стоял в двери, такой далекий и чужой. Его было не узнать. В глазах — ни капли дружелюбия.
   Таким она его никогда не видела. «Что-то от его отца, который, поговаривали, был неприятным человеком, должно быть, передалось и сыну», — подумала она, пытаясь не обращать внимания на холод, струившийся из его голубых глаз.
   — Я сказала Сенеке, что постараюсь уговорить своих родственников больше не преследовать тебя.
   — Каким же образом? — Синджин знал, что никакого перемирия не было заключено.
   — Я напишу отцу, что, если он убьет тебя, я покончу с собой.
   — Совсем необязательно. Я могу позаботиться о себе сам.
   Теперь он уже точно знал, что все это были проделки Фергасона, сомнений больше быть не могло.
   — Что-нибудь еще? — отрывисто сказал он.
   Казалось, всем своим видом он демонстрировал абсолютное нежелание разговаривать с ней.
   — Только ребенок.
   — Что ребенок?
   — Я хотела узнать, собираешься ли ты забрать его у меня.
   Ей было известно, что у женщин практически не было никаких прав на своих детей, и если муж хотел забрать ребенка, то женщине оставалось только подчиниться. Синджин колебался. Разговор о судьбе ребенка казался ему преждевременным.
   — Поговорим об этом, когда ребенок родится.
   — Спасибо, — вежливо ответила Челси, пытаясь не выказать чувства облегчения по поводу того, что он решил отложить разговор на эту тему.
   — И я рада, что тебе уже лучше. — «Если бы так разговаривали незнакомые между собой люди, то это было бы понятно, — думала Челси, — но только не те, у кого была интимная близость, полная бурной страсти».
   Синджин уже повернулся, чтобы уйти, но передумал и обернулся, спросив:
   — Куда же ты собираешься?
   — Тебе не все равно?
   — Нет, — немного поспешно, как ему показалось, ответил Синджин.
   — Пока не знаю.
   — Ты не должна уезжать из Англии. — А про себя подумал, что ему нужно знать, где находится его ребенок, и, сам того не желая, добавил:
   — Ты моя жена и должна меня слушаться.
   Челси, наверное, меньше удивилась бы, если бы он дал ей пощечину.
   — Нет, — только и смогла она произнести, обиженная до глубины души. — Никогда, слышишь, и ты еще об этом пожалеешь.
   Ей бы следовало быть более благоразумной и согласиться с ним, несмотря на гордость.
   Возможно, эта попытка удержать ее была лишь проявлением еще — неосознанной потребности отомстить. Возможно, ему хотелось, чтобы она на себе ощутила, что значит быть в плену. Возможно, это было еще что-то более зловещее и коварное. Еще неприведенное в исполнение наказание за то, что она сделала с ним. Чем бы это ни было, он не даст ей так легко уйти с обломков того, что когда-то называлось его жизнью. И как бы она сейчас ни разговаривала, пусть сначала заплатит…
   — Твоя семейка заставила меня уже о многом пожалеть. Что еще ты хочешь сделать? — не скрывая насмешки, поинтересовался Синджин.
   Осознав свою ошибку, Челси сразу же попыталась сгладить эффект от своих слов:
   — Пожалуйста, извини меня за несдержанность, но со мной моя семья обращалась не намного лучше, чем с тобой. Я погорячилась. Я просто хочу спокойно жить там, где мне захочется. У меня даже в мыслях не было причинять тебе новые хлопоты.
   После недель ругани и запугивания ей хотелось только спокойствия и тишины.
   — Кроме этого, — продолжал Синджин, — зная склонность твоей семьи к насилию, твое присутствие здесь — гарантия моего спокойствия, по крайней мере.
   Считай, что ты у меня в гостях, до того времени, пока я не вернусь в Лондон.
   Первым ее желанием было закричать от негодования, но она остановилась, поймав на себе его взгляд, полный ледяного равнодушия. В его поместье, охраняемом вооруженными стражниками, он был единственным ключом к ее свободе. Чтобы еще больше не усугублять свое и без того ужасное положение, она, подавив растущее возмущение, лишь произнесла:
   — Да, ваша светлость.
   Однако ей не удалось скрыть дерзкой насмешки, проскользнувшей в ее голосе. К черту его! Как только представится случай, она непременно сбежит. А благодаря дружбе, завязавшейся между ней и "грумами, ждать, по всей видимости, придется недолго.
   — Ты не должна выходить из дома, — как будто читая ее мысли, произнес он. И когда ее брови от удивления поднялись, он добавил:
   — Я наслышан о твоей победе над Джахиром. Верховая езда, должно быть, большой соблазн, но в твоем положении… Подумай о своем ребенке.
   — Моем ребенке? Неплохо придумано. Если мне не изменяет память, это наш ребенок. — И раз уж с ней обращаются как с пленницей, то ни о какой вежливости и речи быть не могло. — Ты отец и мой муж.
   Он вздрогнул при слове «муж» и невозмутимо ответил:
   — Поживем — увидим.
   — Тебе слишком часто приходилось общаться с проститутками. Видимо, это и смягчило твой приговор.
   — А насколько я помню, ты не так давно сама познакомилась с их образом жизни. Зная твою природную склонность к любовным приключениям, позволь мне решать судьбу ребенка. Ведь пока твой отец не соизволил сообщить мне о твоем положении. А два месяца — большой срок…
   — Достаточный, чтобы ты успел переспать с сотней женщин, мой повелитель, — не скрывая сарказма, заметила Челси. — Мы, провинциалки, гораздо скромнее.