Джонсон Сьюзен. Прикосновение греха

   Прошло еще несколько минут. Тишину нарушало только раздававшееся время от времени бульканье, когда жидкость из бутылки перетекала Паше в рот. Когда Трикси снова открыла глаза, то, узнав комнату, уставилась в потолок. Ее ум пребывал в покое: обстановка не изменилась, Паша был рядом. Приподнявшись на локте, она сонно спросила:
   — Я долго спала?
   — Трудно сказать, — буркнул он, метнув в нее полный негодования взгляд.
   — Что-то не так?
   — Многое не так, я бы сказал. — Глядя на ее спутанные золотистые волосы, розовые щеки и пышную наготу, едва скрытую простыней, он прищурился. — Очень многое.
   Проследив за его недобрым взглядом, Трикси обнаружила, что лежит под простыней совершенно голая. Округлив глаза, она уставилась на него в недоумении.
   — Где ты меня нашел в таком виде?
   — В постели Хуссейна Джеритла.
   — Нет! — в ярости воскликнула она.
   — Да. Ты отлично с ним забавлялась, — добавил он грубо.
   У Трикси по спине пробежал холодок.
   — Ты уверен?
   Паша долго молчал, стиснув челюсти. На скулах играли желваки, а глаза казались замерзшими льдинками.
   — Уверен, как ни в чем другом, — подтвердил он, изо всех сил сжав горлышко бутылки.
   — У меня сложилось впечатление, — начала она медленно, — что ты винишь во всем случившемся меня.
   Его темные брови насмешливо изогнулись.
   — Должен сказать, что ты не жаловалась и не возмущалась.
   Он говорил с такой уверенностью, с таким ядовитым сарказмом, что Трикси не знала, как сможет это опровергнуть.
   — Я ничего не помню, — промолвила она. — Совсем ничего. Разве такое возможно?
   — Я бы сказал, что это чертовски удобно для прикрытия. — Паша поднес бутылку ко рту. Его глаза жгли ее беспощадным огнем. — К несчастью, я отчетливо помню, как от наслаждения ты стонала.
   — Невозможно! — Трикси резко села, натянув простыню до самой шеи. Ее била дрожь. — Ты лжешь. Он ко мне не при касался!
   — Еще как прикасался, моя маленькая стерва, — прорычал Паша. Каждое брошенное им слово обжигало ненавистью. — Он не оставил на тебе нетронутым ни одного места, облапал тебя всю: сверху донизу.
   Трикси застыла.
   — Может, ты ошибся? — спросила она, избегая его взгляда.
   — Никаких ошибок, леди Гросвенор, — возразил Паша безжалостно и с презрительной усмешкой поднял бутылку.
   — Наверное, они что-то подмешали мне в еду. — Трикси покачала головой, словно хотела прояснить мысли. — Персиковый нектар… у него был странный вкус. Какой-то экзотический аромат…
   — Но ты его пила, — произнес он с укором.
   — Я не знала. Я целый день не ела и не пила. Откуда мне было знать?
   Она чувствовала себя запятнанной, опозоренной, пристыженной.
   — Отлично. Ты не знала, — повторил он с отвращением. — Давай вообразим, что все это был мерзкий сон. Теперь, если ты смоешь с себя его семя, мы прекратим эту дискуссию. Полезай в ванну.
   — Как ты смеешь на меня злиться? — Сдвинув брови, Трикси смотрела на него с вызовом во взгляде. — Уж не хочешь ли ты обвинить меня в потворстве?
   — Может, ты просто проявила дружелюбие. Мы оба знаем, какой общительной ты бываешь, — закончил он язвительно. — Но о тонких моментах гостеприимства мы поговорим позднее. Я устал. Давай на том и порешим. Я хочу, чтобы ты смыла с себя его семя, — прошипел он тихо и угрожающе. — Сделай это сама, или я сделаю это за тебя.
   Трикси вспыхнула.
   — Нечего мне приказывать, я не твоя собственность. Он зло ухмыльнулся.
   — Если Хуссейн тебе приказывал, — бархатным тоном произнес он, — почему я не могу?
   — Я не собираюсь обсуждать эту тему. — Она выпрямилась, вздернула подбородок. Она прошла слишком большой путь в буквальном и в переносном смысле, чтобы позволить мужчине помыкать собой. Кем бы он ни был. — И не намерена выслушивать от тебя циничные упреки.
   Паша покачал головой, отказываясь верить услышанному.
   — Невероятно. Сначала удобная потеря памяти, а теперь что? Праведный гнев? — Его голос дрогнул. — Немедленно отправляйся в ванну.
   — Раз уж ты меня спас, спасибо, — произнесла она, кипя от гнева, — но я тебе не принадлежу. Я никому не принадлежу.
   — Хуссейн Джеритл обладал каждым дюймом вашего тела, леди Гросвенор, — прорычал он. — У тебя, случайно, не образовались мозоли от этого огромного золотого члена, которым он тебя таранил?
   — Замолчи! — воскликнула она испуганно, залившись краской стыда при виде картины, возникшей в ее воображении. Сделав глубокий вдох, чтобы взять себя в руки, она заговорила. Голос ее слегка дрожал. — Мне неведомо, что делал или не делал Хуссейн. — Ей потребовалось сделать еще один глубокий вдох, чтобы больше не думать о тех мерзостных вещах, которые могли над ней учинять. — Но я счастлива, что осталась в живых, и весьма сожалею, если задета твоя мужская честь. Я не принимала участия в том, что происходило. Видимо, отключилась. — Костяшки на пальцах, сжимавших у горла простыню, побелели. — Я вообще ничего не помню. И если речь идет о каком-то золотом приспособлении или еще о чем-то, что вызывает твое неудовольствие, то вот что я тебе скажу, — произнесла она, наклонившись вперед и понизив голос до шепота: — Засунь себе свое негодование в одно место. Плевать я на него хотела!
   — Но мне не все равно, — простонал Паша.
   — Твои проблемы, — отчеканила она ледяным тоном.
   — Скорее твои, — буркнул он.
   — Ты мне угрожаешь?
   — Просто хочу объяснить свои чувства.
   — В таком случае позволь мне объяснить, что я чувствую. Можешь пойти и удавиться.
   — У меня есть альтернатива, — зло произнес он.
   — Надеюсь, меня она не касается.
   — Прошу прощения.
   Паша аккуратно поставил порожнюю бутылку вниз, после чего проделал то же самое с остальными.
   — Что ты делаешь? — Трикси гневно уставилась на него. Он вскинул взгляд.
   — Убираю бутылки под стул.
   — Зачем? — Она подозрительно смотрела на него, готовая в любую минуту ринуться в атаку.
   — Люблю порядок. — Паша поднялся. Слабая улыбка на его губах свидетельствовала о том, что он задумал недоброе. — И опять же я не хочу, чтобы ты порезала о стекло ноги. — Он стоял посреди комнаты, все еще в сапогах и в одежде, запятнанной кровью в результате устроенной в шатре Хуссейна резни. Его глаза горели яростью. — Твоя ванна остывает.
   — Высокомерный ублюдок. Я не собираюсь мыться. Она предусмотрительно перебралась в дальний угол кровати.
   — Я тебе помогу, — сказал он, пропустив мимо ушей ее слова.
   — Лучше не приближайся.
   — Это всего лишь ванна, а не гильотина.
   — Тогда отстань.
   — Я бы с радостью, но не могу преодолеть отвращения и трахнуть женщину, если она не смыла с себя следы связи с предыдущим мужчиной.
   — А после ванны я стану чистой? — осведомилась она надменно.
   — Физически чистой. Давай не будем строить иллюзий.
   — Ты лицемер, — выпалила Трикси. — Как будто за тобой нет моральной вины.
   — Мы уходим от темы, дорогая, — бархатным тоном произнес он. — Я прошу тебя принять ванну, чтобы потом трахнуть.
   — Как романтично. Интересно, многого ли ты добиваешься, когда ведешь себя подобным образом?
   — Лучше расскажи, как обольщаешь турецких генералов, — парировал он язвительно и двинулся к ней.
   — Не смей ко мне прикасаться.
   Трикси не следовало этого говорить после того, что он видел в шатре Хуссейна Джеритла.
   — Прикасаться, наверное, не совсем точное слово. Я буду тебя лапать, где захочу и сколько захочу, — прошипел он с угрозой в голосе.
   Прижавшись спиной к изголовью, Трикси прикинула расстояние до двери и, как только он приблизился к ней и протянул руку, спрыгнула с кровати. Она почти достигла двери, когда его пальцы клещами впились ей в предплечье.
   — Не будь дурой, не пытайся снова сбежать, — вкрадчиво произнес он. — Я просто хочу тебя трахнуть.
   — Ты ничем не лучше Хуссейна.
   — Хуссейна больше нет. — Он до боли стиснул ее руку. — У Макриянниса в седельной сумке лежит его голова.
   — Голова? — Трикси в шоке округлила глаза. Паша навис над ней.
   — Выбора не было.
   — Боже мой, — прошептала она.
   — Если тебе жалко Хуссейна, представь себе, что он умер счастливым — лежа на тебе.
   — Ты злой, — с горечью бросила Трикси.
   — Я спас тебе жизнь.
   Она закрыла глаза. Реальность жестоко вторглась в ее сознание. В свете таких глобальных понятий, как жизнь и смерть, ее придирки и упреки казались смехотворными. Чтобы спасти ее, Паша проник в самое сердце вражеской армии, рискуя собственной головой.
   — Что я должна сделать? — спросила она с легким вздохом, не в силах отличать добро от зла, хорошее от плохого, спасение от мести.
   — Помыться.
   — Отлично.
   Стряхнув с себя его руку, Трикси направилась к ванне. В наступившей тишине комната наполнилась звуками летней ночи и ароматом олеандра, проникавшим снаружи. У видавшей виды медной ванны Трикси остановилась, сбросила с себя простыню и, переступив через нее, шагнула в воду.
   Паша на мгновение забыл, что находится в горах Морей^[10], всего в нескольких минутах, точнее, секундах от войны. Представшие перед ним роскошные формы женщины словно остановили бег времени, и он затаил дыхание. Глядя на нее, он почувствовал, как к горлу подступила черная желчь ненависти к Хуссейну Джеритлу.
   Паша сжал кулаки, задыхаясь от ревности. Воображение снова и снова рисовало ему сцену на диване, а мысль, что Трикси могла забеременеть, и вовсе сводила его с ума.
   — Скажи, когда я стану для тебя достаточно чистой, — проронила она с прежней язвительностью в голосе.
   — Когда перестану чувствовать его запах, — холодно ответил он и стал расстегивать куртку. — Я дам тебе знать.
   Она не могла на него смотреть и всецело сконцентрировалась на мытье, не замечая ничего вокруг. Все остальное представлялось слишком сложным и отвратительным и отдавало злом и бесчестьем. Кошмар, который она предпочла бы забыть.
   Голый по пояс, Паша сидел с бутылкой и наблюдал за ней, с трудом сдерживая бушевавшую в нем ярость. Эта прекрасная женщина совсем недавно принадлежала Хуссейну. Воспоминания, словно проклятие, тяготили его сердце, и он не знал, сумеет ли обуздать клокочущую в нем жажду мести.
   Он даже не пошевелился, чтобы помочь ей выбраться из ванны. Она метнула в него взгляд, полный ярости, и, взяв полотенце, насухо вытерлась.
   — Будешь нюхать? — грубо осведомилась она, стоя перед ним.
   Трикси сомневалась, что сможет и дальше питать к нему благодарность за то, что он спас ей жизнь.
   — Потом. Отправляйся в кровать, — приказал он ледяным тоном, словно отдал команду солдатам.
   — А если не отправлюсь?
   — Оттрахаю тебя на полу.
   — Я уже забыла всю силу твоего очарования.
   — В то время как твое действует безотказно на мужчин в боевой готовности.
   — Я не стану извиняться за то, что осталась в живых, если ты этого от меня добиваешься, — бросила она с вызовом в голосе. — Что мне следовало сделать? Убить себя, чтобы спасти твою честь?
   Паша промолчал, лишь сильнее нахмурился.
   — Вот что я подумала, — промолвила Трикси, отбросив прочь полотенце. — Пока ты дуешься и ведешь себя, как праведный святоша, что, несомненно, тебе несвойственно, я собираюсь немного перекусить. И была бы тебе бесконечно признательна, если бы и ты ополоснулся. У тебя руки в крови, — заметила она холодно, направляясь к столу.
   Опустив взгляд, Паша увидел кровавые»пятна на своих ладонях и вспомнил, как брызнула кровь из отрубленной головы Хуссейна, и тут же в памяти всплыла другая сцена, где турок оседлал Трикси. Неимоверным усилием воли он прогнал ее прочь. Но ярость с новой силой вскипела в его жилах, и он вскочил на ноги, опрокинув стул.
   Услышав грохот и следом звон разлетевшихся в стороны бутылок, Трикси обернулась и увидела, что Паша стремительно надвигается на нее.
   Попятившись, она схватила со стола одну из полных бутылок и занесла над головой, словно дубинку.
   — Не приближайся! — крикнула она. Паша остановился.
   — Неужели ты вообразила, что это может мне помешать? — усмехнулся Паша, небрежно указав на занесенную бутылку.
   — Не надейся, ты от меня ничего не добьешься, — заявила Трикси заносчиво.
   — В этом наши мнения расходятся.
   — Что ты собираешься делать? Заставить меня во что бы то ни стало заплатить за твою обиду?
   — Похоже, тебе очень понравилось развлекаться в постели с Хуссейном, — ответил он, полыхая ненавистью. — Я хочу трахать тебя до тех. пор, пока ты не сможешь шевелиться. А потом еще столько же.
   — Потому что считаешь меня кругом виноватой, — произнесла она, выплеснув наружу всю свою горечь.
   — Пожалуй.
   — А ты мой Бог и судья.
   — Угадала. — Все было зыбким и непонятным, кроме душившей его злобы. — Что, если он сделал тебе ребенка? Ты об этом подумала?
   Трикси побледнела. Эта мысль не приходила ей в голову. Но она не могла изменить того, что случилось. Не могла воспрепятствовать ни своему похищению, ни последующим событиям. Что ему, черт побери, нужно от нее? Чтобы она ползала перед ним на коленях, вымаливая прощение?
   — Я могла и от тебя забеременеть, — холодно возразила она.
   — Ах ты, стерва, — прошипел он так тихо, что она скорее угадала, чем услышала адресованное ей оскорбление.
   — Похоже, мы зашли в тупик? — Она вскинула на него взгляд, дерзкий и вызывающий.
   — Отправляйся в постель.
   Отрывистые, жесткие, бескомпромиссные слова. Трикси в бешенстве стукнула бутылкой о край стола, осколки разлетелись по всей комнате.
   — Иди и возьми меня, — прорычала она злобно, наставив на него зазубренный обломок бутылочного горлышка. Ее глаза метали молнии.
   — Господи Иисусе, — выдохнул Паша, шокированный столь невероятным зрелищем. Ее взрывная реакция несколько остудила его ярость, и он в примирительном жесте поднял руки. — Расслабься, — пробормотал он как можно спокойнее. — Просто расслабься и отдохни.
   — Я не могу расслабиться, — заметила она. — У меня такое ощущение, будто я опять оказалась в плену. — Она вложила в слово «опять» всю силу своего презрения. — Угроза мужчины, пожелавшего обладать мною силой, не может не беспокоить меня. Более того, я намерена заставить тебя заплатить мне за нанесенные оскорбления. Для разнообразия.
   Пока она говорила, на его губах играла слабая улыбка, а когда она закончила, он уже улыбался во весь рот. Злые огоньки в глазах погасли.
   — Я что-то не так сказал?
   — Как ты проницателен, — прошептала Трикси, прищурившись.
   — Ты полагаешь, я не должен злиться?
   — Во всяком случае, не на меня. Свое оружие она еще не опустила.
   — А что, если я сдамся, — промолвил Паша мягко, опасаясь, как бы она не поранилась бутылкой, — ты это положишь?
   — Прежде извинись, — сказала она тихо, но решительно.
   — За что? — не без досады спросил Паша.
   — За то, что оскорбил меня.
   — Ты была с ним в одной постели.
   Паша упрямо стиснул челюсти, сверля ее взглядом.
   — Извинись. — Она гневно сверкнула глазами.
   — А если извинюсь?
   — Мне не придется тебя убивать, — ответила она с сарказмом.
   Паша неожиданно расхохотался, сотрясаясь от смеха, побрел к кровати и рухнул на нее.
   — Не вижу в этом ничего смешного, — обиженно заметила Трикси, осторожно отложив бутылку.
   Лежа на спине, Паша широко раскинул руки и улыбнулся ей:
   — Иди ко мне.
   — Ты должен извиниться. — Она не собиралась сдаваться.
   — В самом деле? Трикси кивнула. Паша нахмурился:
   — Это что, так важно?
   Ее ноздри затрепетали, и она кивнула.
   — Тогда прошу прощения, — сказал он спокойно. — За ошибочность суждения и за грубость. — «Хуссейн все равно мертв», — подумал он удовлетворенно. — Теперь ты довольна? — Он пожирал взглядом обольстительную женщину, стоявшую в своей прекрасной наготе среди сверкающих осколков стекла.
   — Да, спасибо. Принимай меня такой, как я есть. А не хочешь — скатертью дорога.
   — Предпочту принять! — Эта женщина непредсказуема, даже грозилась убить его. С другой стороны, расставаться с ней в его намерения не входило. Ни при каких обстоятельствах. — Весь пол в осколках, — сказал он, сев на постели. — Позволь перенести тебя.
   Окинув пол взглядом, Трикси вдруг осознала, что стоит голая посреди гостиничного номера, усыпанного стеклянными осколками, в Богом забытом греческом городке. Но чувствовала она себя скорее счастливой, чем грустной, скорее удовлетворенной, чем сердитой, и все потому, что сидевший напротив мужчина улыбался ей своей редкостной, обольстительной улыбкой.
   — Ты тоже босой, — промолвила она.
   — Не беспокойся обо мне. — Он сполз с кровати.
   — Ты можешь ходить по битому стеклу?
   От былой язвительности не осталось и следа.
   — Я могу до тебя дотянуться и взять на руки, — ответил он.
   Трикси не нашлась что сказать.
   — У меня нет плана действий, — пробормотал он, раскинув руки с поднятыми вверх, как у сдающегося пленника, ладонями. Она остановила на нем взгляд. Его сила ей больше не угрожала, его гнев прошел, а огонь, горевший в глазах, был не враждебным, а соблазнительным.
   — Я не поблагодарила тебя должным образом за спасение.
   — Ты вообще меня не поблагодарила.
   Говорил он тихо и вкрадчиво, лишь намекнув, что она уже давно могла бы отблагодарить его, если бы хотела.
   — Ты слишком далеко от меня.
   — Так лучше? — спросил он, когда, подхватив на руки, перенес через стеклянные осколки.
   Держа ее в объятиях, он ласково и в то же время лукаво смотрел на нее. В этот момент он напоминал Трикси неукротимого, ненасытного Пашу, которого она ублажала у себя в спальне в Берли-Хаус.
   — Черт, до чего же ты неотразим, — прошептала она. Паша расплылся в улыбке:
   — Значит ли это, что я должен поторопиться с мытьем? — Ода.
   — Heт, не помогай мне. В этом нет смысла, — ответил он на ее предложение помочь и быстро ополоснулся в уже остывшей воде.
   Она стояла и смотрела, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, как ребенок в ожидании вознаграждения, пока он не позвал ее с улыбкой:
   — Иди сюда. — Но в ванну он ее не пустил. — В этой воде тонны грязи, в то время как ты такая чистая, что скрипишь.
   Намыливая одной рукой волосы, он протянул вторую к ней, чтобы привлечь к краю ванны, затем, запустив ладонь ей между ног, ввел внутрь два пальца.
   От места проникновения вверх взвился фонтан трепетной радости, и у Трикси перехватило дыхание. Концентрация наркотических веществ в ее крови значительно уменьшилась, но и то, что еще оставалось, содержало изрядную долю стимулирующего начала, делая ее особо чувствительной к интимным ласкам. Она остро воспринимала любое прикосновение, а желание получить немедленное удовлетворение буквально сжигало ее.
   — Еще, — прошептала она, опираясь на его ладонь.
   Он повиновался, продолжая ласкать ее в прежнем ритме, даже когда на секунду погрузился в воду, чтобы смыть с волос мыльную пену.
   — Для начала достаточно, — пробормотал он, вынырнув из воды и встав на колени. — Этот уровень чистоты меня вполне устраивает. — Он наклонился вперед и осторожно развел ей ноги, после чего прильнул ртом к пульсирующей точке ее наиболее чувствительного места.
   Ощутив нежное прикосновение его волшебного языка, она прошептала:
   — О Господи…
   Возбуждение было настолько сильным, что она боялась потерять рассудок, и, почувствовав приближение оргазма, закричала:
   — Нет, нет, не надо! — И открыла глаза.
   — Со счастливым возвращением. Улыбнувшись, Паша вылез из ванны.
   — Я забыла… — выдохнула она, не шевелясь и все еще ощущая разливавшееся по телу тепло.
   Взявшись за полотенце, он бросил на нее недоверчивый взгляд. Она-то уж знала толк в оргазмах.
   — …как хорошо с тобой.
   — Благодарю вас, мадам, — промурлыкал он удовлетворенно. — Позвольте мне освежить вашу память.
   — Да, Паша, пожалуйста, доставь мне эту радость.
   Она находилась во власти чувств, воплощавших всю поэзию, остроту и страстность любви и нежной привязанности. Она не могла налюбоваться его улыбкой, такой щедрой, искренней и обольстительной, предназначенной ей одной.
   — Я готов отправиться хоть на край света ради того, что ты мне даешь, — признался он, отбросив полотенце и направляясь к ней.
   — Я бесконечно благодарна тебе за то, что ты меня спас. Нет слов, чтобы выразить всю глубину моих чувств.
   — Я знаю.
   С тем же чувством благодарности он заключил ее в объятия. Он был готов убить сотню человек, только бы вернуть ее, но не стал говорить об этом вслух, сказав лишь:
   — Я не хочу терять время на разговоры.
   Обвив его стан руками, она подняла на него взгляд.
   — Просто обними меня и люби, — попросила она тихо.
   — С удовольствием, — ответил он непринужденно, но в душу закралось беспокойство. Неужели он встретил женщину, похожую на себя, для которой главное в жизни — преходящие радости? Трикси, бесспорно, не принимала в расчет условности, когда отправилась в Грецию искать его. Она была обворожительна, и мысль о гареме больше не вызывала у него отвращения.
   — Я не хочу ни о чем сегодня думать, — прошептала Трикси, еще не забыв недавнюю обиду. — Хочу лишь ощущать.
   Произнеся эти слова, она словно заглянула ему в душу, и это открытие его поразило.
   — Поцелуй меня, — прошептала Трикси, встав на цыпочки. Обеспокоенный ее искренностью, он едва не ответил отказом. Но не хватало духу. Давало о себе знать его либидо.
   Паша поцеловал ее. Она ответила на поцелуй.
   — У тебя вкус лимона, — произнесла она мгновение спустя, целуя его живот.
   — Это мыло.
   — У тебя все пахнет лимоном? — промурлыкала она игриво, касаясь губами головки, реющей почти на уровне пупка.
   — Тебе виднее, — ответил Паша с придыханием.
   Взяв в руку его плоть, она облизала ее, а потом взяла в рот. Боль между ног усилилась, пульсация участилась.
   Впервые в жизни он обладал женщиной с таким неукротимым желанием. В следующее мгновение он отстранил ее от себя.
   — Достаточно.
   Уложив ее рядом с собой, он повернулся, оказавшись сверху, и, раздвинув ей ноги, рывком вошел в нее.
   Он чувствовал непреодолимое желание обладать ею самым примитивным образом. Никаких игр, никакого обольщения, ничего, кроме животной похоти.
   — Прости, — прошептал он, все глубже и глубже проникая в ее лоно.
   — Мне этого мало, — услышал он ее голос, когда она прильнула к нему всем телом. — Дай мне ощутить тебя…
   Он был как вода для ее иссохшей души, радостью в ее нелегкой жизни, квинтэссенцией ее желаний.
   Той ночью они предавались любви с неистовством людей, едва не потерявших друг друга, которым грозила смертельная опасность.
   Но они выжили.
   Под утро, когда животная страсть была утолена и на смену желанию пришла истома, они лежали умиротворенные в объятиях друг друга.
   — Оставайся со мной, — попросил Паша, нежно поглаживая ее спину, — чтобы я всегда мог тебя ощущать.
   — Я не в силах отказаться, — ответила она, полусонная в его руках.
   — Хорошо.
   Он закрыл глаза и еще крепче обнял ее. Рай был совсем близко.

Глава 13

   Они отправились в Навплион ранним утром, когда еще не сошла роса, и в блеске ее свежести день только начинался. Они скакали бок о бок и обсуждали планы совместной жизни «на долговременной основе», как заметил Паша. Своего рода уловка для мужчины, боявшегося постоянства не меньше, чем женитьбы.
   Но Трикси устраивали любые варианты. Лишь бы вместе. Она чувствовала себя невероятно счастливой и не переставала улыбаться.
   Он тоже улыбался ей в ответ, переполненный воспоминаниями о прошедшей ночи, и тоже чувствовал себя счастливым и полным энергии. В немалой степени этому способствовало сознание того, что Хуссейн Джеритл мертв.
   На подъезде к Триполице они остановились пообедать в доме друга, поэта, сражавшегося за независимость Греции. Когда Паша и Трикси уезжали, он преподнес им поэму. В качестве свадебного подарка, пояснил он весело.
   Отъехав от дома гостеприимного хозяина, Паша взглянул на Трикси и поинтересовался с улыбкой:
   — Ну и что ты об этом думаешь?
   — О цене на коринку, или ты имеешь в в.иду нечто более личное?
   — Более личное.
   — Ты не в силах выговорить это слово вслух? — шутливо спросила она, угадав его мысли.
   — А ты?
   Возникла пауза. Тишину нарушал лишь цокот лошадиных копыт.
   — Мне нетрудно произнести слово «брак», — ответила Трикси задумчиво, — но само понятие пробуждает во мне демонов; и я не знаю, смогу ли с ними справиться.
   — Нам не обязательно сочетаться браком, — заметил Паша беспечно, но вместо облегчения испытал досаду.
   Видимо, потому, что женщины обычно отвечали ему согласием, а с Трикси все получилось наоборот. Или же он вдруг почувствовал, что не может жить без Трикси Гросвенор.
   — Не обязательно жениться сегодня, — поддакнула она.
   — А если я хочу именно сегодня?
   В нем с новой силой вспыхнула ревность к Хуссейну, к тому же мучил оставшийся без ответа вопрос о беременности. Трикси, казалось, не трогало ни то и ни другое. Или же она предпочитала свободу?
   — Ты шутишь.
   — Ответь на вопрос.
   — Это так неожиданно.
   — Ты любишь меня или нет? Это достаточно просто. — В его тоне появилась легкая агрессивность.
   — Люблю.
   Она давно его любила.
   — Тогда стань моей женой.
   — Мой Бог, мы уже три часа в пути. Ты, верно, перегрелся на солнце. К чему такая спешка?