Страница:
— В некоторой степени да. У меня был успех. Но для меня это значило меньше, чем душевное спокойствие. И вчера утром я искала именно его.
— Обнаружение тела Елены Уивер положило этому конец, — заметила сержант Хейверс.
Пока Линли рассматривал ее наброски, Сара подошла к закрытому холсту. Художница подняла руку, чтобы поправить на нем льняное покрывало, возможно, чтобы они не увидели, как деградировала она в своем творчестве, но внезапно остановилась и, глядя на них, переспросила:
— Елена Уивер? — Ее голос звучал до странности неуверенно.
— Погибшую девушку, — ответил Линли. — Елену Уивер. Вы ее знали?
Сара повернулась к ним. Она беззвучно шевелила губами. Через минуту она прошептала:
— О нет.
— Мисс Гордон?
— Ее отец. Энтони Уивер. Я знаю ее отца. — Она нащупала высокий табурет рядом с холстом и села на него. — О боже. Мой бедный Тони. — И, словно отвечая на вопрос, которого никто не задавал, она жестом обвела комнату. — Он был одним из моих учеников. Пока в начале прошлой весны не вступил в борьбу за Пенфордскую кафедру, он был одним из моих учеников.
— Учеников?
— Несколько лет я давала здесь уроки. Сейчас я уже этим не занимаюсь, но Тони… Доктор Уивер приходил почти на все. Я также занималась с ним отдельно. Я знала его. Какое-то время мы были близки. — Глаза Сары наполнились слезами. Она быстро смахнула их.
— И вы знали его дочь?
— Немного. Я видела ее несколько раз в начале прошлого осеннего триместра, когда он приводил ее с собой в качестве натурщицы для класса.
— Но вчера вы ее не узнали?
— Как я могла? Я даже не видела ее лица. — Сара опустила голову, быстро подняла руку и провела ею по глазам. — Это убьет его. Она была для него всем. Вы с ним уже говорили? Он… Но конечно же вы с ним говорили. Зачем я спрашиваю? — Она подняла голову. — Как он?
— Смерть ребенка — всегда тяжелое испытание. — Но Елена была для него больше, чем просто ребенок. Он говорил, что она его надежда на искупление. — Сара обвела глазами комнату, и на лице у нее отразилось презрение. — А я в это время, бедная маленькая Сара, размышляла, смогу ли я опять рисовать, смогу ли создать еще одну картину, смогу ли… в то время как Тони… Как я могла быть такой эгоисткой?
— Вы не должны себя винить за то, что хотели вернуться к своему творчеству.
Линли подумал, что это самое правильное желание. Он размышлял о картинах, висевших в ее гостиной. Они были свежие и ясные. Этого обычно ожидаешь от литографии, но такая чистота линий и деталей на картине маслом — свидетельство редкого дарования. Каждый образ — ребенок, играющий с собакой, уставший продавец каштанов, греющийся у металлической жаровни, велосипедист, накачивающий колесо под дождем, говорил об уверенности в каждом взмахе кисти. Каково это, размышлял Линли, понимать, что потерял способность творить? И как может быть приравнено к эгоизму желание эту способность вернуть?
Линли показалось странным, что Саре пришла в голову подобная мысль, и, пока она вела их обратно в гостиную, он ощутил смутное беспокойство, как при реакции Энтони Уивера на смерть дочери. В Саре что-то было, что-то в ее манере и словах, что заставляло его задуматься. Он не мог определить, что именно подсознательно смущало его, но все же интуитивно понимал: что-то не так, словно реакция была слишком продумана заранее. Через мгновение Сара дала ему ответ.
Когда она открыла входную дверь, Флэйм выскочил из корзины, залаял и промчался по коридору, намереваясь порезвиться на улице. Сара наклонилась и схватила его за ошейник. Полотенце на ее голове развернулось, и на плечи хлынул каскад мягких вьющихся волос цвета кофе.
Линли уставился на ее силуэт в дверях. На ее волосы и профиль, но в основном на волосы. Именно эту женщину он видел прошлой ночью в Айви-корт.
Захлопнув и заперев входную дверь, Сара со всех ног бросилась в уборную. С трудом сдерживая рвотный позыв, она промчалась через гостиную и кухню и влетела в туалет. Там ее вывернуло. Казалось, ее желудок сжался, когда сладкое прежде какао, ставшее теперь таким отвратительным на вкус, обожгло ей горло. Оно ударило ей в нос, когда она попыталась вздохнуть. Сара закашлялась, поперхнулась, и ее опять вырвало. На лбу выступил холодный пот. Пол как будто ушел из-под ног, а стены покачнулись. Она зажмурила глаза.
За спиной Сара услышала сочувственное повизгивание. За ним последовал легкий толчок в ногу. Затем на ее вытянутую руку легла голова, и щеку обдало теплое дыхание.
— Все в порядке, Флэйм, — сказала Сара. — Все в порядке. Не волнуйся. Ты привел с собой Силк?
Сара слабо усмехнулась при мысле о внезапном переломе в поведении кошки. Кошки так похожи на людей. Им несвойственно сострадание и сочувствие. Но собаки совсем другие.
Сара дотронулась до дворняжки и повернула ее морду к себе. Она услышала, как собачий хвост забарабанил по полу. Пес лизнул ее в нос. Сару обожгла мысль, что Флэйму все равно, кто она, что она совершила в этом мире. Собаке безразлично, сумеет она вернуться к творчеству или нет. И это было утешительно.
Последний спазм миновал. Желудок слегка успокоился. Сара поднялась на ноги и подошла к раковине, прополоскала рот, подняла голову и увидела свое отражение в зеркале.
Она поднесла руку к лицу, потрогала линии на лбу, появляющиеся складки, которые шли от носа ко рту, маленькие, похожие на шрамы морщинки вдоль подбородка. Всего тридцать девять лет. Она выглядела по меньшей мере на пятьдесят. Хуже, ощущала себя на все шестьдесят. Сара отвернулась от зеркала.
На кухне она подставила запястья под воду и держала так, пока они не замерзли. Затем попила из крана, опять ополоснула лицо и вытерла его желтым полотенцем. Она подумала, что надо бы почистить зубы и попытаться уснуть, но было слишком тяжело подниматься по лестнице в комнату и еще тяжелее выдавливать зубную пасту на щетку и энергично водить ею во рту. Вместо этого Сара вернулась в гостиную, где по-прежнему горел огонь и Силк, равнодушный и довольный, нежился перед камином. Флэйм последовал за ней и вернулся в корзину, наблюдая, как хозяйка подбрасывает в огонь дрова. Сквозь лохматую шерсть собаки были видны ее обеспокоенные глаза, похожие на два темных янтаря.
— Все нормально, — сказала Сара собаке. — Правда.
Животное смотрело недоверчиво: в конце концов, собака знала правду, потому что была свидетелем большей части того, что произошло, а остальное ей рассказала хозяйка, — однако она четыре раза перевернулась в корзине, зарылась в свое одеяло и исчезла в его складках. Веки собаки тут же опустились.
— Хорошо, — сказала Сара, — поспи. — Она была благодарна за то, что хоть кто-то из них мог спать.
Чтобы отвлечься от мысли о сне и всего того, что не давало спать, Сара подошла к окну. Казалось, что температура там градусов на двадцать ниже, чем у огня. Но, зная, что этого не может быть, она обхватила себя руками и выглянула на улицу.
Машина по-прежнему стояла там. Блестящая, серебристая, она сверкала на солнце. Во второй раз Сара задалась вопросом, действительно ли это были полицейские. Когда она открыла им входную дверь, то подумала, что они пришли посмотреть ее работы. Этого не случалось давным-давно, и желающие никогда не появлялись без предварительной договоренности, но кто еще мог вот так запросто подкатить к ней на «бентли»? Парочка была странная: высокий, изысканно красивый, удивительно хорошо одетый мужчина с голосом, который безошибочно выдавал в нем бывшего ученика частной школы, и невысокая, ничем не примечательная, еще более замотанная, чем Сара, женщина с произношением, характерным для представителей рабочего класса. Но даже через несколько минут после того, как они представились, Сара продолжала думать о них как о муже и жене. Так с ними было легче говорить.
Но, несмотря на ее рассказ, они не поверили ей. Она поняла это по выражению их лиц. И кто их осудит? Зачем бы ей бежать в тумане через Коу-Фен, вместо того чтобы вернуться обратно? Зачем тому, кто только что нашел тело, бежать в полицию, вместо того чтобы просто доехать туда на машине? Это было бессмысленно. Сара это хорошо понимала. И они тоже.
Этим и объяснялось то, что «бентли» все еще стоял перед ее домом. Самих полицейских не было видно. Они будут опрашивать соседей, чтобы проверить ее рассказ.
Не думай об этом, Сара.
Она заставила себя отойти от окна и вернуться в мастерскую. На столе у двери стоял мигающий автоответчик, и это означало, что на кассете было сообщение. Сара минуту глядела на него, прежде чем вспомнила, что слышала звонок во время разговора с полицией. Она нажала на кнопку.
— Сара. Милая. Я должен тебя увидеть. Я знаю, у меня нет права просить. Ты не простила меня. Я не заслуживаю прощения. И никогда не заслужу его. Но мне нужно увидеть тебя. Мне нужно поговорить с тобой. Ты единственная, кто знает меня, кто понимает, кто обладает сочувствием, нежностью и… — Он зарыдал. — Почти весь воскресный вечер я ждал в машине у твоего дома. Я видел тебя в окне. И я… Я приезжал в понедельник, но не осмелился подойти к двери. А теперь… Сара. Пожалуйста. Елену убили. Пожалуйста, встреться со мной. Умоляю. Позвони мне в колледж. Оставь сообщение. Я все сделаю. Пожалуйста, встреться со мной. Умоляю тебя. Ты мне нужна, Сара.
Она молча слушала, пока сообщение не закончилось. Почувствуй что-нибудь, говорила она себе. Но в ее сердце ничто не шевельнулось. Она прижала руку ко рту и сильно укусила ее. Потом еще и еще, пока не ощутила соленый привкус крови, а не запах мела и лосьона. Она заставила себя вспоминать. Что-нибудь, что угодно. Не важно что. Воспоминания должны были занять ее, заставить думать о том, о чем она в состоянии была думать.
Дуглас Хэмпсон, ее молочный брат, семнадцати лет. Она хотела, чтобы он заметил ее. Хотела, чтобы поговорил с ней. Хотела его. Тот затхлый сарай в углу сада его родителей в Кингз-Линн, где даже аромат моря не мог заглушить запахов компоста, навоза и перегноя. Но им было все равно, не так ли? Ей, страстно мечтающей о чьей-либо любви. Ему, желающему этого, потому что он юн и похотлив, и еще потому, что ему жизненно важно похвастаться чем-либо в этом роде перед друзьями, вернувшись в школу после каникул.
Они выбрали день, когда солнце ярко освещало улицы, тротуары и особенно старую жестяную крышу сарая в саду. Он поцеловал ее, засунув язык ей в рот, и пока она недоумевала, об этом ли люди говорят «заниматься любовью», потому что ей было только тринадцать, и хотя ей следовало бы знать хоть что-нибудь о том, что мужчины и женщины делают с теми частями тела, которые так у них отличаются, она ничего этого не знала — сначала он стянул с нее шорты, потом трусики и все время дышал, как собака, которая долго бежала.
Все закончилось быстро. Он был тяжелый и горячий, а она совсем не знала, что ее ждет, поэтому в воспоминаниях остались только кровь, удушье и резкая боль, И Дуглас, под конец подавляющий стон.
После этого он тут же встал, обтерся ее шортами и швырнул их ей. Он застегнул джинсы и сказал:
— Здесь воняет, как в уборной. Я должен идти. — И вышел.
Он не отвечал на ее письма. Он молчал, когда она звонила в школу и с рыданиями признавалась ему в любви. Конечно, она совсем не любила его. Но она хотела верить, что любит. Иначе ничто не могло оправдать того безумного вторжения в ее тело, на которое она безропотно согласилась в тот летний полдень.
Сара отошла от автоответчика в мастерской. В качестве противовеса она не могла придумать ничего лучше, чем воссоздать из небытия образ Дугласа Хэмпсона. Теперь он хотел ее. Сорокачетырехлетний, женатый двадцать лет специалист по оценке убытков, приближающийся к кризисному возрасту, — теперь он хотел ее.
— Брось, Сара, — говорил он, когда они, как обычно, вместе обедали. — Я не могу просто сидеть, смотреть и притворяться, будто не хочу тебя. Брось. Соглашайся.
— Мы просто друзья, — отвечала она. — Ты мой брат, Дуг.
— Брось эти разговоры о брате. Тогда ты об этом не думала.
И она дружески улыбалась ему, потому что теперь он был ее другом, и не пыталась объяснить, чего стоил ей тот раз.
Воспоминания о Дугласе оказалось недостаточно. Против своей воли Сара подошла к накрытому холсту и уставилась на портрет, который начала много месяцев назад и который должен был стать парой к тому, другому. Она хотела, чтобы это был подарок ему к Рождеству. Тогда она еще не знала, что Рождества не будет.
На портрете он слегка наклонился вперед, как он частенько делал, один локоть на колене, с пальцев свисают очки. Его лицо было озарено восторгом, в который он всегда приходил, когда говорил об искусстве. Голова слегка наклонена набок, а выражение схвачено в момент обсуждения сильного места композиции; он выглядел молодым и счастливым, человеком, впервые живущим полной жизнью.
На нем был не костюм-тройка, а забрызганная краской рабочая рубаха с полуприподнятым воротником и прорехой на манжете. И часто, когда она стояла перед ним, чтобы рассмотреть, как свет падает на его волосы, он протягивал руки, прижимал ее к себе, смеялся над ее протестами, которые на самом деле таковыми не являлись, и крепко держал ее. Его губы на ее шее, его руки на ее груди, и картина, забытая под ворохом одежды. И взгляд, каким он смотрел на нее, лаская ее тело; все время, пока они занимались любовью, он неотрывно смотрел ей в глаза. И его шепот «О боже, моя любимая…»
Сара заставила себя прогнать это воспоминание и принялась оценивать картину с профессиональной точки зрения. Ее можно было бы выставить. Оставалось только вдохнуть в нее жизнь, чувства, радость и боль, чтобы она перестала быть простой демонстрацией мастерства. Сара могла это сделать. Она была художницей.
Женщина подошла к мольберту. Ее руки дрожали. Она сжала за спиной кулаки.
Даже если бы она заняла себя тысячей посторонних мыслей, тело все равно выдавало ее.
Она оглянулась на автоответчик, услышала его голос и мольбу.
Но ее руки по-прежнему дрожали. Ноги стали ватными.
И мозг был вынужден смириться с тем, что говорило тело. С тем, что все намного хуже, чем просто найденный труп.
Глава 8
— Обнаружение тела Елены Уивер положило этому конец, — заметила сержант Хейверс.
Пока Линли рассматривал ее наброски, Сара подошла к закрытому холсту. Художница подняла руку, чтобы поправить на нем льняное покрывало, возможно, чтобы они не увидели, как деградировала она в своем творчестве, но внезапно остановилась и, глядя на них, переспросила:
— Елена Уивер? — Ее голос звучал до странности неуверенно.
— Погибшую девушку, — ответил Линли. — Елену Уивер. Вы ее знали?
Сара повернулась к ним. Она беззвучно шевелила губами. Через минуту она прошептала:
— О нет.
— Мисс Гордон?
— Ее отец. Энтони Уивер. Я знаю ее отца. — Она нащупала высокий табурет рядом с холстом и села на него. — О боже. Мой бедный Тони. — И, словно отвечая на вопрос, которого никто не задавал, она жестом обвела комнату. — Он был одним из моих учеников. Пока в начале прошлой весны не вступил в борьбу за Пенфордскую кафедру, он был одним из моих учеников.
— Учеников?
— Несколько лет я давала здесь уроки. Сейчас я уже этим не занимаюсь, но Тони… Доктор Уивер приходил почти на все. Я также занималась с ним отдельно. Я знала его. Какое-то время мы были близки. — Глаза Сары наполнились слезами. Она быстро смахнула их.
— И вы знали его дочь?
— Немного. Я видела ее несколько раз в начале прошлого осеннего триместра, когда он приводил ее с собой в качестве натурщицы для класса.
— Но вчера вы ее не узнали?
— Как я могла? Я даже не видела ее лица. — Сара опустила голову, быстро подняла руку и провела ею по глазам. — Это убьет его. Она была для него всем. Вы с ним уже говорили? Он… Но конечно же вы с ним говорили. Зачем я спрашиваю? — Она подняла голову. — Как он?
— Смерть ребенка — всегда тяжелое испытание. — Но Елена была для него больше, чем просто ребенок. Он говорил, что она его надежда на искупление. — Сара обвела глазами комнату, и на лице у нее отразилось презрение. — А я в это время, бедная маленькая Сара, размышляла, смогу ли я опять рисовать, смогу ли создать еще одну картину, смогу ли… в то время как Тони… Как я могла быть такой эгоисткой?
— Вы не должны себя винить за то, что хотели вернуться к своему творчеству.
Линли подумал, что это самое правильное желание. Он размышлял о картинах, висевших в ее гостиной. Они были свежие и ясные. Этого обычно ожидаешь от литографии, но такая чистота линий и деталей на картине маслом — свидетельство редкого дарования. Каждый образ — ребенок, играющий с собакой, уставший продавец каштанов, греющийся у металлической жаровни, велосипедист, накачивающий колесо под дождем, говорил об уверенности в каждом взмахе кисти. Каково это, размышлял Линли, понимать, что потерял способность творить? И как может быть приравнено к эгоизму желание эту способность вернуть?
Линли показалось странным, что Саре пришла в голову подобная мысль, и, пока она вела их обратно в гостиную, он ощутил смутное беспокойство, как при реакции Энтони Уивера на смерть дочери. В Саре что-то было, что-то в ее манере и словах, что заставляло его задуматься. Он не мог определить, что именно подсознательно смущало его, но все же интуитивно понимал: что-то не так, словно реакция была слишком продумана заранее. Через мгновение Сара дала ему ответ.
Когда она открыла входную дверь, Флэйм выскочил из корзины, залаял и промчался по коридору, намереваясь порезвиться на улице. Сара наклонилась и схватила его за ошейник. Полотенце на ее голове развернулось, и на плечи хлынул каскад мягких вьющихся волос цвета кофе.
Линли уставился на ее силуэт в дверях. На ее волосы и профиль, но в основном на волосы. Именно эту женщину он видел прошлой ночью в Айви-корт.
Захлопнув и заперев входную дверь, Сара со всех ног бросилась в уборную. С трудом сдерживая рвотный позыв, она промчалась через гостиную и кухню и влетела в туалет. Там ее вывернуло. Казалось, ее желудок сжался, когда сладкое прежде какао, ставшее теперь таким отвратительным на вкус, обожгло ей горло. Оно ударило ей в нос, когда она попыталась вздохнуть. Сара закашлялась, поперхнулась, и ее опять вырвало. На лбу выступил холодный пот. Пол как будто ушел из-под ног, а стены покачнулись. Она зажмурила глаза.
За спиной Сара услышала сочувственное повизгивание. За ним последовал легкий толчок в ногу. Затем на ее вытянутую руку легла голова, и щеку обдало теплое дыхание.
— Все в порядке, Флэйм, — сказала Сара. — Все в порядке. Не волнуйся. Ты привел с собой Силк?
Сара слабо усмехнулась при мысле о внезапном переломе в поведении кошки. Кошки так похожи на людей. Им несвойственно сострадание и сочувствие. Но собаки совсем другие.
Сара дотронулась до дворняжки и повернула ее морду к себе. Она услышала, как собачий хвост забарабанил по полу. Пес лизнул ее в нос. Сару обожгла мысль, что Флэйму все равно, кто она, что она совершила в этом мире. Собаке безразлично, сумеет она вернуться к творчеству или нет. И это было утешительно.
Последний спазм миновал. Желудок слегка успокоился. Сара поднялась на ноги и подошла к раковине, прополоскала рот, подняла голову и увидела свое отражение в зеркале.
Она поднесла руку к лицу, потрогала линии на лбу, появляющиеся складки, которые шли от носа ко рту, маленькие, похожие на шрамы морщинки вдоль подбородка. Всего тридцать девять лет. Она выглядела по меньшей мере на пятьдесят. Хуже, ощущала себя на все шестьдесят. Сара отвернулась от зеркала.
На кухне она подставила запястья под воду и держала так, пока они не замерзли. Затем попила из крана, опять ополоснула лицо и вытерла его желтым полотенцем. Она подумала, что надо бы почистить зубы и попытаться уснуть, но было слишком тяжело подниматься по лестнице в комнату и еще тяжелее выдавливать зубную пасту на щетку и энергично водить ею во рту. Вместо этого Сара вернулась в гостиную, где по-прежнему горел огонь и Силк, равнодушный и довольный, нежился перед камином. Флэйм последовал за ней и вернулся в корзину, наблюдая, как хозяйка подбрасывает в огонь дрова. Сквозь лохматую шерсть собаки были видны ее обеспокоенные глаза, похожие на два темных янтаря.
— Все нормально, — сказала Сара собаке. — Правда.
Животное смотрело недоверчиво: в конце концов, собака знала правду, потому что была свидетелем большей части того, что произошло, а остальное ей рассказала хозяйка, — однако она четыре раза перевернулась в корзине, зарылась в свое одеяло и исчезла в его складках. Веки собаки тут же опустились.
— Хорошо, — сказала Сара, — поспи. — Она была благодарна за то, что хоть кто-то из них мог спать.
Чтобы отвлечься от мысли о сне и всего того, что не давало спать, Сара подошла к окну. Казалось, что температура там градусов на двадцать ниже, чем у огня. Но, зная, что этого не может быть, она обхватила себя руками и выглянула на улицу.
Машина по-прежнему стояла там. Блестящая, серебристая, она сверкала на солнце. Во второй раз Сара задалась вопросом, действительно ли это были полицейские. Когда она открыла им входную дверь, то подумала, что они пришли посмотреть ее работы. Этого не случалось давным-давно, и желающие никогда не появлялись без предварительной договоренности, но кто еще мог вот так запросто подкатить к ней на «бентли»? Парочка была странная: высокий, изысканно красивый, удивительно хорошо одетый мужчина с голосом, который безошибочно выдавал в нем бывшего ученика частной школы, и невысокая, ничем не примечательная, еще более замотанная, чем Сара, женщина с произношением, характерным для представителей рабочего класса. Но даже через несколько минут после того, как они представились, Сара продолжала думать о них как о муже и жене. Так с ними было легче говорить.
Но, несмотря на ее рассказ, они не поверили ей. Она поняла это по выражению их лиц. И кто их осудит? Зачем бы ей бежать в тумане через Коу-Фен, вместо того чтобы вернуться обратно? Зачем тому, кто только что нашел тело, бежать в полицию, вместо того чтобы просто доехать туда на машине? Это было бессмысленно. Сара это хорошо понимала. И они тоже.
Этим и объяснялось то, что «бентли» все еще стоял перед ее домом. Самих полицейских не было видно. Они будут опрашивать соседей, чтобы проверить ее рассказ.
Не думай об этом, Сара.
Она заставила себя отойти от окна и вернуться в мастерскую. На столе у двери стоял мигающий автоответчик, и это означало, что на кассете было сообщение. Сара минуту глядела на него, прежде чем вспомнила, что слышала звонок во время разговора с полицией. Она нажала на кнопку.
— Сара. Милая. Я должен тебя увидеть. Я знаю, у меня нет права просить. Ты не простила меня. Я не заслуживаю прощения. И никогда не заслужу его. Но мне нужно увидеть тебя. Мне нужно поговорить с тобой. Ты единственная, кто знает меня, кто понимает, кто обладает сочувствием, нежностью и… — Он зарыдал. — Почти весь воскресный вечер я ждал в машине у твоего дома. Я видел тебя в окне. И я… Я приезжал в понедельник, но не осмелился подойти к двери. А теперь… Сара. Пожалуйста. Елену убили. Пожалуйста, встреться со мной. Умоляю. Позвони мне в колледж. Оставь сообщение. Я все сделаю. Пожалуйста, встреться со мной. Умоляю тебя. Ты мне нужна, Сара.
Она молча слушала, пока сообщение не закончилось. Почувствуй что-нибудь, говорила она себе. Но в ее сердце ничто не шевельнулось. Она прижала руку ко рту и сильно укусила ее. Потом еще и еще, пока не ощутила соленый привкус крови, а не запах мела и лосьона. Она заставила себя вспоминать. Что-нибудь, что угодно. Не важно что. Воспоминания должны были занять ее, заставить думать о том, о чем она в состоянии была думать.
Дуглас Хэмпсон, ее молочный брат, семнадцати лет. Она хотела, чтобы он заметил ее. Хотела, чтобы поговорил с ней. Хотела его. Тот затхлый сарай в углу сада его родителей в Кингз-Линн, где даже аромат моря не мог заглушить запахов компоста, навоза и перегноя. Но им было все равно, не так ли? Ей, страстно мечтающей о чьей-либо любви. Ему, желающему этого, потому что он юн и похотлив, и еще потому, что ему жизненно важно похвастаться чем-либо в этом роде перед друзьями, вернувшись в школу после каникул.
Они выбрали день, когда солнце ярко освещало улицы, тротуары и особенно старую жестяную крышу сарая в саду. Он поцеловал ее, засунув язык ей в рот, и пока она недоумевала, об этом ли люди говорят «заниматься любовью», потому что ей было только тринадцать, и хотя ей следовало бы знать хоть что-нибудь о том, что мужчины и женщины делают с теми частями тела, которые так у них отличаются, она ничего этого не знала — сначала он стянул с нее шорты, потом трусики и все время дышал, как собака, которая долго бежала.
Все закончилось быстро. Он был тяжелый и горячий, а она совсем не знала, что ее ждет, поэтому в воспоминаниях остались только кровь, удушье и резкая боль, И Дуглас, под конец подавляющий стон.
После этого он тут же встал, обтерся ее шортами и швырнул их ей. Он застегнул джинсы и сказал:
— Здесь воняет, как в уборной. Я должен идти. — И вышел.
Он не отвечал на ее письма. Он молчал, когда она звонила в школу и с рыданиями признавалась ему в любви. Конечно, она совсем не любила его. Но она хотела верить, что любит. Иначе ничто не могло оправдать того безумного вторжения в ее тело, на которое она безропотно согласилась в тот летний полдень.
Сара отошла от автоответчика в мастерской. В качестве противовеса она не могла придумать ничего лучше, чем воссоздать из небытия образ Дугласа Хэмпсона. Теперь он хотел ее. Сорокачетырехлетний, женатый двадцать лет специалист по оценке убытков, приближающийся к кризисному возрасту, — теперь он хотел ее.
— Брось, Сара, — говорил он, когда они, как обычно, вместе обедали. — Я не могу просто сидеть, смотреть и притворяться, будто не хочу тебя. Брось. Соглашайся.
— Мы просто друзья, — отвечала она. — Ты мой брат, Дуг.
— Брось эти разговоры о брате. Тогда ты об этом не думала.
И она дружески улыбалась ему, потому что теперь он был ее другом, и не пыталась объяснить, чего стоил ей тот раз.
Воспоминания о Дугласе оказалось недостаточно. Против своей воли Сара подошла к накрытому холсту и уставилась на портрет, который начала много месяцев назад и который должен был стать парой к тому, другому. Она хотела, чтобы это был подарок ему к Рождеству. Тогда она еще не знала, что Рождества не будет.
На портрете он слегка наклонился вперед, как он частенько делал, один локоть на колене, с пальцев свисают очки. Его лицо было озарено восторгом, в который он всегда приходил, когда говорил об искусстве. Голова слегка наклонена набок, а выражение схвачено в момент обсуждения сильного места композиции; он выглядел молодым и счастливым, человеком, впервые живущим полной жизнью.
На нем был не костюм-тройка, а забрызганная краской рабочая рубаха с полуприподнятым воротником и прорехой на манжете. И часто, когда она стояла перед ним, чтобы рассмотреть, как свет падает на его волосы, он протягивал руки, прижимал ее к себе, смеялся над ее протестами, которые на самом деле таковыми не являлись, и крепко держал ее. Его губы на ее шее, его руки на ее груди, и картина, забытая под ворохом одежды. И взгляд, каким он смотрел на нее, лаская ее тело; все время, пока они занимались любовью, он неотрывно смотрел ей в глаза. И его шепот «О боже, моя любимая…»
Сара заставила себя прогнать это воспоминание и принялась оценивать картину с профессиональной точки зрения. Ее можно было бы выставить. Оставалось только вдохнуть в нее жизнь, чувства, радость и боль, чтобы она перестала быть простой демонстрацией мастерства. Сара могла это сделать. Она была художницей.
Женщина подошла к мольберту. Ее руки дрожали. Она сжала за спиной кулаки.
Даже если бы она заняла себя тысячей посторонних мыслей, тело все равно выдавало ее.
Она оглянулась на автоответчик, услышала его голос и мольбу.
Но ее руки по-прежнему дрожали. Ноги стали ватными.
И мозг был вынужден смириться с тем, что говорило тело. С тем, что все намного хуже, чем просто найденный труп.
Глава 8
Не успел Линли приступить к своему пастушьему пирогу, как в паб вошла Хейверс. На улице похолодало, поднялся ветер, и Хейверс отреагировала на погоду соответствующим образом: трижды обернув один из шарфов вокруг головы, а другим прикрыв нос и рот. Она была похожа на исландского разбойника.
Хейверс остановилась в дверях, разглядывая довольно большую и шумную толпу обедающих, расположившихся под коллекцией древних кос, мотыг и вил, которая украшала стены паба. Увидев Линли, она кивнула ему и подошла к стойке, сняла верхнюю одежду, сделала заказ и закурила. Держа в одной руке тоник, а в другой упаковку острого хрустящего картофеля, она пробралась между столиками и присоединилась к сидящему в углу Линли. Сигарета была зажата у нее между губ, и с нее падал пепел.
Хейверс бросила пальто и шарфы на скамейку рядом с одеждой Линли и плюхнулась на стул лицом к нему. После этого она метнула раздраженный взгляд на радио над их головами, из которого неприятно громко неслась песня Роберты Флэк « Убивая меня нежно». Хейверс не любила музыкальных путешествий в прошлое.
Перекрикивая назойливые взвизги музыки, гул разговоров и звяканье фаянсовой посуды, Линли заметил:
— Это лучше, чем «Ганз’н’Роузез».
— Ненамного, — ответила Хейверс. Зубами она надорвала упаковку картофеля и в течение нескольких минут жевала, в то время как дым от сигареты плыл прямо в лицо Линли.
Он многозначительно посмотрел на дым:
— Сержант… Хейверс нахмурилась:
— Хорошо бы вы опять начали. Нам бы лучше работалось вместе.
— А я думал, мы идеальная профессиональная парочка.
— Профессиональная, да. Не знаю, как насчет идеальной. — Хейверс отодвинула пепельницу в сторону. Сигарета начала дымить на женщину с синими волосами, у которой на подбородке торчало шесть заметных волосков. Из-за своего столика, который дама делила с трехногим пыхтящим корги[15] и похожим на него джентльменом, она метнула на Хейверс свирепый взгляд поверх своего джина. Хейверс пробормотала извинения, в последний раз затянулась сигаретой и смяла ее.
— Итак? — произнес Линли. Хейверс сняла с языка крошку табака.
— Ее рассказ полностью подтвердили двое соседей. Женщина, — сержант вытащила из сумки записную книжку и раскрыла ее, — некая миссис Стэмфорд… миссис Хьюго Стэмфорд, как она сама представилась и даже произнесла свое имя по буквам на случай, если я вдруг не сдавала экзамен в средней школе. Миссис Стэмфорд видела, как Сара загружала вещи в багажник где-то около семи вчера утром. Очень спешила, так сказала женщина. И была очень сосредоточена на своем занятиии, потому что когда соседка вышла утром за молоком и поздоровалась, Сара ее не услышала. Затем… — Хейверс перевернула записную книжку, — парень по имени Норман Дэвис, который живет через дорогу. Он видел, как Сара пронеслась мимо в машине тоже где-то около семи. Он хорошо помнит, потому что выгуливал колли и пес начал делать свои дела на тротуаре, а не на улице. Наш Норман очень разволновался. Он не хотел, чтобы Сара подумала, что он специально разрешает мистеру Джеффрису — это собака—гадить на дорожке. Он еще посетовал на то, что Сара была в машине. Он хотел внушить мне, что это для нее плохо. Ей следует вернуться к ходьбе пешком. Она всегда ходила пешком. Что случилось с девушкой? Зачем ей понадобилась машина? Кстати, ему не очень понравилось и наше авто. Посмеялся над ним и сказал, что тот, кто на таком ездит, ввергает страну в нефтяной ад, где царят арабы, несмотря на Северное море. Такой болтун. Мне повезло, что я выбралась до обеда.
Линли кивнул, но ничего не ответил.
— В чем дело? — спросила Хейверс.
— Хейверс, что-то не складывается.
Линли замолчал, потому что девочка-подросток, одетая, как молочница Ричарда Крика, принесла заказ сержанта. Это были треска, горошек и жареный картофель, который Хейверс обильно полила уксусом, пристально разглядывая при этом официантку.
— Разве ты не должна быть в школе?
— Я выгляжу моложе своих лет, — ответила девушка. В правой ноздре у нее была гранатовая сережка.
Хейверс фыркнула: «Ясно», — и занялась рыбой. Девушка исчезла, шурша нижними юбками. Имея в виду последние слова Линли, сержант произнесла:
— Мне это не нравится, инспектор. У меня такое чувство, что вы зациклились на Саре Гордон. — Хейверс подняла глаза от тарелки, словно в ожидании ответа. Линли промолчал, и она продолжала: — Думаю, это из-за этой святой Сесилии. Как только вы узнали, что Сара художница, то решили, что она бессознательно так уложила тело.
— Нет, дело не в этом.
— Тогда в чем?
— Я уверен, что видел ее вчера ночью в Сент-Стивенз-Колледже. И не нахожу этому объяснений.
Хейверс опустила вилку. Затем отхлебнула тоника и провела по губам бумажной салфеткой.
— Это уже интересно. Где же она была? Линли рассказал ей о женщине, которая появилась из темноты кладбища, когда он смотрел в окно.
— Мне не удалось ее как следует рассмотреть, — признал он. — Но волосы такие же. И профиль. Я бы мог поклясться.
— Что ей там могло понадобиться? Вас ведь поселили не рядом с комнатой Елены Уивер?
— Нет. В Айви-корте живут старшие научные сотрудники. Там в основном кабинеты, где профессора работают и занимаются со студентами.
— Тогда что же…
— Я предполагаю, что там комнаты Энтони Уивера, Хейверс.
—И?..
— Если это так — а я проверю после обеда, — то, думаю, она приходила к нему.
Хейверс подцепила на вилку солидную порцию картофеля и горошка и задумчиво прожевала ее, прежде чем ответить:
— А не считаете ли вы, инспектор, что это вилами на воде писано?
— К кому еще она могла приходить?
— Да практически к кому угодно в колледже! И вообще, как насчет того, что это была не Сара Гордон? Просто кто-то с темными волосами? Это мог бы быть Леннарт Торсон. Правда, у него масть другая, но волос хватит на двух женщин.
— Но этот кто-то явно не хотел, чтобы его заметили. Если это был Торсон, зачем ему прятаться?
— А зачем тогда прятаться ей? — Хейверс вернулась к своей рыбе. Она откусила кусочек, прожевала и вилкой указала на Линли. — Ладно, мне все равно. Пусть будет по-вашему. Допустим, там находится кабинет Энтони Уивера. Допустим, Сара Гордон приходила к нему. Она сказала, что он был ее учеником, поэтому нам известно, что она его знала. Она называла его Тони, поэтому можем сделать вывод, что они были хорошо знакомы. Она этого не отрицала. И что у нас есть? Сара Гордон приходит поддержать своего бывшего ученика и друга после смерти его дочери. — Хейверс опустила вилку, положила ее на край тарелки и возразила самой себе: — Вот только она не знала, что его дочь погибла. Она не знала, что нашла тело Елены Уивер, пока мы утром ей этого не сообщили.
— Но даже если она знала и солгала нам по какой-то причине, если хотела выразить Уиверу соболезнования, то почему не пришла к нему домой?
Хейверс наколола на вилку намокший ломтик картофеля.
— Ладно. Давайте по-другому. Возможно, у Сары Гордон и Энтони, Тони, Уивера была постоянная связь. Знаете ведь, как бывает. Взаимная страсть к искусству переходит в страсть друг к другу. В ночь на понедельник было назначено их свидание. Вот вам и причина скрытности. Она не знала, что нашла тело Елены Уивер, и направлялась на привычную встречу. С учетом всех обстоятельств у Уивера не хватило бы присутствия духа звонить Саре и отменять свидание, поэтому она прошла в его комнаты — если это действительно его комнаты, — и обнаружила, что его там нет.
— Если она пришла на свидание, то почему не подождала хотя бы несколько минут? И потом, у нее был бы ключ от его комнаты.
— А откуда вы знаете, что у нее нет ключа?
— Потому что она пробыла в здании меньше пяти минут, сержант. Я бы сказал, самое большее — две минуты. Разве, имея ключ, не подождешь своего любимого? И почему в конце концов они должны были встречаться в его комнатах? По его собственным словам, там работает его выпускник. Кроме того, Уивера избрали кандидатом на престижную кафедру истории, и я не думаю, что он стал бы рисковать своей карьерой, встречаясь в колледже с женщиной, которая не является его женой. Отборочные комиссии обращают особое внимание на такие вещи. Если дело в любовной связи, то почему бы Уиверу просто не отправиться к ней в Гранчестер?
— И каков вывод, инспектор? Линли отодвинул тарелку в сторону.
— Разве нам не известны случаи, когда человек, обнаруживший тело, оказывается убийцей, стремящимся замести следы?
— А разве нам не известны случаи, когда убийцей оказывается ближайший родствнник? — Хейверс подцепила на вилку еще рыбы и два ломтика картофеля. Пристально посмотрела на Линли. — Может, объясните, к чему вы клоните? Ведь соседи только что подтвердили ее алиби, несмотря на ваши слова, и у меня появляется неприятное чувство беспокойства. Если вы, конечно, понимаете, о чем я.
Линли понял. У Хейверс были веские основе ния ставить под сомнение его способность сохранять объективность. Он постарался оправдать свое недоверие к художнице:
— Сара Гордон находит тело. Той же ночью она появляется в комнатах Уивера. Мне не нравится это совпадение.
— Какое совпадение? Почему вы считаете это совпадением? Она не узнала убитую. Она приходила к Уиверу по другой причине. Может быть, она хотела опять уговорить его заняться рисованием. Это для нее так важно. Может, она хотела, чтобы это стало важно и для него.
— Но она пыталась остаться незамеченной и неузнанной.
— По вашему мнению, инспектор. Возможно, она просто ежилась от холода в сырую, туманную ночь. — Хейверс смяла пакетик из-под хрустящего картофеля и зажала его в ладони. На ее лице отражалось беспокойство и одновременно желание его скрыть. — Я думаю, вы сделали поспешный вывод, — осторожно произнесла она. — Интересно, почему. Знаете, я сегодня хорошо рассмотрела Сару Гордон. У нее темные волосы, она стройная, привлекательная. Она мне кое-кого напомнила. Интересно, кого она напомнила вам?
— Хейверс…
— Инспектор, послушайте. Взгляните в лицо фактам. Мы знаем, что Елена начала пробежку в четверть седьмого. Так сказала ее мачеха. Сторож подтвердил. По ее собственным словам, подтвержденным соседями, Сара покинула дом около семи. А б полицейском отчете сказано, что она появилась в участке в двадцать минут восьмого с сообщением о мертвом теле. Поэтому еще раз осмыслите свою версию, ладно? Прежде всего по какой-то причине, хотя Елена покинула Сент-Стивенз в четверть седьмого, ей потребовалось сорок пять минут, чтобы добежать от колледжа до Болотного шоссе, — а сколько это: меньше мили? Во-вторых, когда она добралась туда, Сара Гордон невесть зачем ударила ее в лицо чем-то, от чего ей потом удалось избавиться, задушила, потом забросала тело листьями, затем ее вырвало, а потом она бросилась в полицию, чтобы отвести от себя подозрение. И все чуть больше чем за пятнадцать минут. И мы даже не задали себе вопрос: почему? Зачем ей убивать Елену? Какой у нее мотив? Вы же ведь постоянно твердите мне о мотиве, средствах и возможностях, инспектор. Скажите, куда вписывается Сара Гордон?
Линли не мог этого сделать. Все, рассказанное им Сарой Гордон о причинах поездки на остров, выглядело вполне правдоподобно. И то, что она была предана искусству, было легко понять, принимая во внимание качество ее работ. Поэтому Линли заставил себя призадуматься над резкими вопросами сержанта, а призадумавшись, вынужден был признать, что замечания сержанта Хейверс о временных рамках, в которых было совершено преступление, сразу же снимали обвинение с Сары Гордон.
Хейверс остановилась в дверях, разглядывая довольно большую и шумную толпу обедающих, расположившихся под коллекцией древних кос, мотыг и вил, которая украшала стены паба. Увидев Линли, она кивнула ему и подошла к стойке, сняла верхнюю одежду, сделала заказ и закурила. Держа в одной руке тоник, а в другой упаковку острого хрустящего картофеля, она пробралась между столиками и присоединилась к сидящему в углу Линли. Сигарета была зажата у нее между губ, и с нее падал пепел.
Хейверс бросила пальто и шарфы на скамейку рядом с одеждой Линли и плюхнулась на стул лицом к нему. После этого она метнула раздраженный взгляд на радио над их головами, из которого неприятно громко неслась песня Роберты Флэк « Убивая меня нежно». Хейверс не любила музыкальных путешествий в прошлое.
Перекрикивая назойливые взвизги музыки, гул разговоров и звяканье фаянсовой посуды, Линли заметил:
— Это лучше, чем «Ганз’н’Роузез».
— Ненамного, — ответила Хейверс. Зубами она надорвала упаковку картофеля и в течение нескольких минут жевала, в то время как дым от сигареты плыл прямо в лицо Линли.
Он многозначительно посмотрел на дым:
— Сержант… Хейверс нахмурилась:
— Хорошо бы вы опять начали. Нам бы лучше работалось вместе.
— А я думал, мы идеальная профессиональная парочка.
— Профессиональная, да. Не знаю, как насчет идеальной. — Хейверс отодвинула пепельницу в сторону. Сигарета начала дымить на женщину с синими волосами, у которой на подбородке торчало шесть заметных волосков. Из-за своего столика, который дама делила с трехногим пыхтящим корги[15] и похожим на него джентльменом, она метнула на Хейверс свирепый взгляд поверх своего джина. Хейверс пробормотала извинения, в последний раз затянулась сигаретой и смяла ее.
— Итак? — произнес Линли. Хейверс сняла с языка крошку табака.
— Ее рассказ полностью подтвердили двое соседей. Женщина, — сержант вытащила из сумки записную книжку и раскрыла ее, — некая миссис Стэмфорд… миссис Хьюго Стэмфорд, как она сама представилась и даже произнесла свое имя по буквам на случай, если я вдруг не сдавала экзамен в средней школе. Миссис Стэмфорд видела, как Сара загружала вещи в багажник где-то около семи вчера утром. Очень спешила, так сказала женщина. И была очень сосредоточена на своем занятиии, потому что когда соседка вышла утром за молоком и поздоровалась, Сара ее не услышала. Затем… — Хейверс перевернула записную книжку, — парень по имени Норман Дэвис, который живет через дорогу. Он видел, как Сара пронеслась мимо в машине тоже где-то около семи. Он хорошо помнит, потому что выгуливал колли и пес начал делать свои дела на тротуаре, а не на улице. Наш Норман очень разволновался. Он не хотел, чтобы Сара подумала, что он специально разрешает мистеру Джеффрису — это собака—гадить на дорожке. Он еще посетовал на то, что Сара была в машине. Он хотел внушить мне, что это для нее плохо. Ей следует вернуться к ходьбе пешком. Она всегда ходила пешком. Что случилось с девушкой? Зачем ей понадобилась машина? Кстати, ему не очень понравилось и наше авто. Посмеялся над ним и сказал, что тот, кто на таком ездит, ввергает страну в нефтяной ад, где царят арабы, несмотря на Северное море. Такой болтун. Мне повезло, что я выбралась до обеда.
Линли кивнул, но ничего не ответил.
— В чем дело? — спросила Хейверс.
— Хейверс, что-то не складывается.
Линли замолчал, потому что девочка-подросток, одетая, как молочница Ричарда Крика, принесла заказ сержанта. Это были треска, горошек и жареный картофель, который Хейверс обильно полила уксусом, пристально разглядывая при этом официантку.
— Разве ты не должна быть в школе?
— Я выгляжу моложе своих лет, — ответила девушка. В правой ноздре у нее была гранатовая сережка.
Хейверс фыркнула: «Ясно», — и занялась рыбой. Девушка исчезла, шурша нижними юбками. Имея в виду последние слова Линли, сержант произнесла:
— Мне это не нравится, инспектор. У меня такое чувство, что вы зациклились на Саре Гордон. — Хейверс подняла глаза от тарелки, словно в ожидании ответа. Линли промолчал, и она продолжала: — Думаю, это из-за этой святой Сесилии. Как только вы узнали, что Сара художница, то решили, что она бессознательно так уложила тело.
— Нет, дело не в этом.
— Тогда в чем?
— Я уверен, что видел ее вчера ночью в Сент-Стивенз-Колледже. И не нахожу этому объяснений.
Хейверс опустила вилку. Затем отхлебнула тоника и провела по губам бумажной салфеткой.
— Это уже интересно. Где же она была? Линли рассказал ей о женщине, которая появилась из темноты кладбища, когда он смотрел в окно.
— Мне не удалось ее как следует рассмотреть, — признал он. — Но волосы такие же. И профиль. Я бы мог поклясться.
— Что ей там могло понадобиться? Вас ведь поселили не рядом с комнатой Елены Уивер?
— Нет. В Айви-корте живут старшие научные сотрудники. Там в основном кабинеты, где профессора работают и занимаются со студентами.
— Тогда что же…
— Я предполагаю, что там комнаты Энтони Уивера, Хейверс.
—И?..
— Если это так — а я проверю после обеда, — то, думаю, она приходила к нему.
Хейверс подцепила на вилку солидную порцию картофеля и горошка и задумчиво прожевала ее, прежде чем ответить:
— А не считаете ли вы, инспектор, что это вилами на воде писано?
— К кому еще она могла приходить?
— Да практически к кому угодно в колледже! И вообще, как насчет того, что это была не Сара Гордон? Просто кто-то с темными волосами? Это мог бы быть Леннарт Торсон. Правда, у него масть другая, но волос хватит на двух женщин.
— Но этот кто-то явно не хотел, чтобы его заметили. Если это был Торсон, зачем ему прятаться?
— А зачем тогда прятаться ей? — Хейверс вернулась к своей рыбе. Она откусила кусочек, прожевала и вилкой указала на Линли. — Ладно, мне все равно. Пусть будет по-вашему. Допустим, там находится кабинет Энтони Уивера. Допустим, Сара Гордон приходила к нему. Она сказала, что он был ее учеником, поэтому нам известно, что она его знала. Она называла его Тони, поэтому можем сделать вывод, что они были хорошо знакомы. Она этого не отрицала. И что у нас есть? Сара Гордон приходит поддержать своего бывшего ученика и друга после смерти его дочери. — Хейверс опустила вилку, положила ее на край тарелки и возразила самой себе: — Вот только она не знала, что его дочь погибла. Она не знала, что нашла тело Елены Уивер, пока мы утром ей этого не сообщили.
— Но даже если она знала и солгала нам по какой-то причине, если хотела выразить Уиверу соболезнования, то почему не пришла к нему домой?
Хейверс наколола на вилку намокший ломтик картофеля.
— Ладно. Давайте по-другому. Возможно, у Сары Гордон и Энтони, Тони, Уивера была постоянная связь. Знаете ведь, как бывает. Взаимная страсть к искусству переходит в страсть друг к другу. В ночь на понедельник было назначено их свидание. Вот вам и причина скрытности. Она не знала, что нашла тело Елены Уивер, и направлялась на привычную встречу. С учетом всех обстоятельств у Уивера не хватило бы присутствия духа звонить Саре и отменять свидание, поэтому она прошла в его комнаты — если это действительно его комнаты, — и обнаружила, что его там нет.
— Если она пришла на свидание, то почему не подождала хотя бы несколько минут? И потом, у нее был бы ключ от его комнаты.
— А откуда вы знаете, что у нее нет ключа?
— Потому что она пробыла в здании меньше пяти минут, сержант. Я бы сказал, самое большее — две минуты. Разве, имея ключ, не подождешь своего любимого? И почему в конце концов они должны были встречаться в его комнатах? По его собственным словам, там работает его выпускник. Кроме того, Уивера избрали кандидатом на престижную кафедру истории, и я не думаю, что он стал бы рисковать своей карьерой, встречаясь в колледже с женщиной, которая не является его женой. Отборочные комиссии обращают особое внимание на такие вещи. Если дело в любовной связи, то почему бы Уиверу просто не отправиться к ней в Гранчестер?
— И каков вывод, инспектор? Линли отодвинул тарелку в сторону.
— Разве нам не известны случаи, когда человек, обнаруживший тело, оказывается убийцей, стремящимся замести следы?
— А разве нам не известны случаи, когда убийцей оказывается ближайший родствнник? — Хейверс подцепила на вилку еще рыбы и два ломтика картофеля. Пристально посмотрела на Линли. — Может, объясните, к чему вы клоните? Ведь соседи только что подтвердили ее алиби, несмотря на ваши слова, и у меня появляется неприятное чувство беспокойства. Если вы, конечно, понимаете, о чем я.
Линли понял. У Хейверс были веские основе ния ставить под сомнение его способность сохранять объективность. Он постарался оправдать свое недоверие к художнице:
— Сара Гордон находит тело. Той же ночью она появляется в комнатах Уивера. Мне не нравится это совпадение.
— Какое совпадение? Почему вы считаете это совпадением? Она не узнала убитую. Она приходила к Уиверу по другой причине. Может быть, она хотела опять уговорить его заняться рисованием. Это для нее так важно. Может, она хотела, чтобы это стало важно и для него.
— Но она пыталась остаться незамеченной и неузнанной.
— По вашему мнению, инспектор. Возможно, она просто ежилась от холода в сырую, туманную ночь. — Хейверс смяла пакетик из-под хрустящего картофеля и зажала его в ладони. На ее лице отражалось беспокойство и одновременно желание его скрыть. — Я думаю, вы сделали поспешный вывод, — осторожно произнесла она. — Интересно, почему. Знаете, я сегодня хорошо рассмотрела Сару Гордон. У нее темные волосы, она стройная, привлекательная. Она мне кое-кого напомнила. Интересно, кого она напомнила вам?
— Хейверс…
— Инспектор, послушайте. Взгляните в лицо фактам. Мы знаем, что Елена начала пробежку в четверть седьмого. Так сказала ее мачеха. Сторож подтвердил. По ее собственным словам, подтвержденным соседями, Сара покинула дом около семи. А б полицейском отчете сказано, что она появилась в участке в двадцать минут восьмого с сообщением о мертвом теле. Поэтому еще раз осмыслите свою версию, ладно? Прежде всего по какой-то причине, хотя Елена покинула Сент-Стивенз в четверть седьмого, ей потребовалось сорок пять минут, чтобы добежать от колледжа до Болотного шоссе, — а сколько это: меньше мили? Во-вторых, когда она добралась туда, Сара Гордон невесть зачем ударила ее в лицо чем-то, от чего ей потом удалось избавиться, задушила, потом забросала тело листьями, затем ее вырвало, а потом она бросилась в полицию, чтобы отвести от себя подозрение. И все чуть больше чем за пятнадцать минут. И мы даже не задали себе вопрос: почему? Зачем ей убивать Елену? Какой у нее мотив? Вы же ведь постоянно твердите мне о мотиве, средствах и возможностях, инспектор. Скажите, куда вписывается Сара Гордон?
Линли не мог этого сделать. Все, рассказанное им Сарой Гордон о причинах поездки на остров, выглядело вполне правдоподобно. И то, что она была предана искусству, было легко понять, принимая во внимание качество ее работ. Поэтому Линли заставил себя призадуматься над резкими вопросами сержанта, а призадумавшись, вынужден был признать, что замечания сержанта Хейверс о временных рамках, в которых было совершено преступление, сразу же снимали обвинение с Сары Гордон.