Джордж Элизабет. Ради Елены

   — Ты поощряла ее, Джастин? Ты знала обо всем? — спросил Энтони.
   — Разумеется, она обо всем знала.
   — Неправда, — ответила Джастин.
   — Милый, Джастин хотела, чтобы Елена забеременела, не сомневайся. Больше всего на свете она мечтала разлучить тебя с дочерью. Ведь тогда бы ее мечта исполнилась. Ты. Один. И никаких соперников.
   — Неправда, — протестовала Джастин.
   — Она ненавидела Елену. Желала ей смерти. Не удивлюсь, если она на самом деле и есть убийца.
   По лицу Энтони было видно, что на мгновение, на долю секунды он в это поверил. Джастин поняла, о чем он подумал: когда по текстофону пришел звонок, в доме, кроме нее, не было ни души, на пробежку с утра она отправилась без собаки, ударить и задушить его дочь — дело недолгое.
   — Господи, Энтони, — произнесла Джастин.
   — Ты знала.
   — Что у Елены был любовник? Да. Но это все. И я говорила с ней. Да. О чистоте… и гигиене. О мерах предосторожности, чтобы она…
   — Кто это был?
   — Энтони, прошу тебя.
   — Черт побери, кто это был?
   — Она его знает, — вставила Глин, — видно же, что знает.
   — И долго? — спросил Энтони. — Долго это продолжалось?
   — Они занимались этим прямо здесь, Джастин? Прямо здесь? Пока ты была дома? Ты подглядывала? Подслушивала под дверью?
   Джастин отпрянула. Она вскочила из-за стола, не зная, что сказать.
   — Я жду ответа, Джастин. — Энтони повысил голос. — Кто склонял к этому мою дочь?
   Джастин с трудом подобрала слова:
   — Она сама к этому стремилась.
   — Ну да. — Глаза Глин засверкали, она всезнающе посмотрела на Джастин. — Так мы и поверили.
   — Ах ты, змея.
   — Мне нужны факты, Джастин. — Энтони поднялся со своего места.
   — В таком случае езжай на Тринити-лейн и все узнаешь.
   — Тринити… — Энтони посмотрел из окна на свой «ситроен» на аллейке. — Нет.
   Молча, не надевая пальто, он вышел, и ветер быстро подхватил рукава его полосатой рубашки. Он сел в машину.
   Глин потянулась за яйцом.
   — А ведь все вышло совсем не так, правда?
 
   Адам Дженн уставился на аккуратненькие строчки рукописного текста, но не понимал ни слова. Крестьянское восстание. Регентский совет. Еще один вопрос: явился ли виной всему регентский совет, а не внедрение нового налога, в результате которого в 1381 году началось восстание?
   Адам прочитал несколько строк о Джоне Болле и Уоте Тайлере, о короле. Для лидера у Ричарда II было мало способностей и не было хватки, и в итоге все его наилучшие побуждения пошли коту под хвост. Он хотел угодить всем и потерпел крах. На собственном примере Ричард доказал, что секрет успеха не в «правильных» родителях. Только с помощью смекалки можно чего-то добиться. И в личной жизни, и на профессиональном поприще поможет только смекалка: и преграды будут позади, и лоб останется в целости.
   Этого принципа Адам придерживался и в учебе. Он очень серьезно подошел к выбору научного руководителя, часами перебирая кандидатов на пост руководителя Пенфорской кафедры. В конце концов выбор пал на Энтони Уивера, когда Адам решил, что на эту должность университет, скорее всего, назначит медиевиста из Сент-Стивенз-Колледжа. А раз научный руководитель — заведующий кафедрой истории, то можно рассчитывать на всевозможные льготы, с помощью которых ему будет намного легче сделать научную карьеру. Для начала, скажем, неплохо стать старшим преподавателем, получить пару-тройку аспирантов, потом научным сотрудником и, наконец, к своему сорок пятому дню рождения профессором. Когда же Энтони Уивер взял Адама к себе в ассистенты, да еще попросил его позаботиться о своей дочке, мечты показались более чем реальными. Второй год обучения профессорской дочери должен был с помощью Адама пройти более гладко, чем первый, и юноша понимал, что эта задача — еще одна реальная возможность доказать, пускай только себе, что он достаточно проницателен и в научной сфере его ждет успех. Услышав о глухой девушке впервые, радостно предвкушая, как будет благодарен ему профессор за покровительство его растерявшейся девочке, он не подумал об одном. О самой Елене.
   Наверное, думал Адам, это будет сгорбленная, бледная мышка со впалой грудью, примостившаяся на самом краю старенького дивана с поджатыми ногами, невзрачная, как вялый полевой цветочек. На ней будет платьишко в розочку. Носки по щиколотку, грязные туфли. И только ради доктора Уивера он, Адам, торжественно исполнит свою миссию, но в то же время будет снисходителен — до чего же трогательно! Положит в карман маленький блокнотик, чтобы в любой момент объясняться с помощью записок. По дороге к доктору Уиверу он уже не сомневался в правильности своих представлений о Елене. И историческую кафедру, которая соберется сегодня по случаю Михайлова дня, Адам рисовал себе вместе с Еленой. Для начала он распрощался со стареньким диваном, — в этом царстве изысканности из стекла и кожи старье и тряпье и пяти минут не продержится, но образ застенчивой и услужливой, неполноценной девушки где-нибудь в углу, вздрагивающей от каждого шага, зацепился крепко.
   Елена приблизилась к нему танцующей походкой, на ней было черное платье в облипочку, в ушах сережки из оникса, локоны вторили каждому дви жению ее тела и изгибались почти так же, как бедра. Она улыбнулась и сказала: «Привет, ты Адам?» — кажется, так, ведь она говорила не совсем отчетливо. Он отметил запах зрелых плодов, исходящий от нее, отсутствие бюстгальтера, обнаженные ноги. Все мужчины в гостиной следили за каждым ее движением, и предмет разговора в тот момент их совсем не волновал.
   Рядом с ней мужчина чувствовал себя главным человеком в ее жизни. Адам сам вскоре в этом убедился. Проницательный Адам понял, что Елене нужно смотреть на собеседника в упор, чтобы читать по губам, поэтому и создается такое ощущение. Потому и влечет его к Елене, думал он одно время. Вот только в первый же вечер знакомства с Еленой он с трудом отводил взгляд от ее сосков, от ее напряженных, проступающих сквозь ткань платья, требующих ласки и жадных поцелуев, сосков. Адам чувствовал, как ноют руки от желания обхватить ее талию, сжать ягодицы, прижать к себе.
   Но он ничего этого не сделал. Так и не сделал. Ни разу, за все то время, что они провели наедине. Они даже не целовались. Однажды Елена вдруг погладила его по бедру, но он машинально отбросил ее руку. Она удивленно засмеялась, но ничуть не обиделась. Ему же хотелось избить ее и так же сильно хотелось трахнуть. Он чувствовал, как желание раскаленной бритвой выжигает все нутро, как хочется ему и насилия, и полового акта, только бы услышать, как она кричит от боли, только бы увидеть, как она уступает ему, сопротивляясь.
   Сближаясь с любой женщиной, он испытывал одно и то же странное чувство. Что-то между вожделением и омерзением. Опять и опять в его памяти крутилось воспоминание, как отец бьет мать, с какими криками они потом совокупляются.
   Знакомство с Еленой, встречи с Еленой, готовность повсюду ее сопровождать — все это необходимо, чтобы преуспеть на научном и учебном поприще. Но, как говорится: ноготок увяз, всей птичке пропасть.
   Адам понимал это по постоянным вопросам доктора Уивера: «Как дела с Еленой?» В первый же вечер Уивер, глаз не сводивший с дочери, засветился от удовольствия, когда та подошла именно к Адаму. Адам быстро сообщил, что успех в той среде, где Энтони Уивер играет главную роль, зависит только от того, как устроится жизнь Елены.
   — Она прекрасная девушка,—повторял Уивер, — рядом с ней любой мужчина будет счастлив.
   Интересно, думал Адам, сколько ухабов, канав и тупиков появилось у него на пути к цели после смерти Елены. Адам выбрал доктора Уивера научным руководителем только потому, что ожидал от этого всевозможных выгод, но сейчас понимал, что, беря его в ассистенты, доктор Уивер преследовал свои цели. Доктор Уивер не делился ими, называл их розовой мечтой. Но Адам отлично знал, о чем мечтает доктор Уивер.
   Он просматривал материалы к работе о бунтах в графствах Кент и Эссекс в четырнадцатом веке, когда дверь в кабинет открылась. Адам поднял голову, затем резко отодвинул стул и, недоумевая, поднялся, потому что в кабинет входил доктор Уивер. Адам не ждал профессора еще несколько дней, поэтому не обращал особого внимания на грязные чашки, тарелки и раскиданные повсюду исписанные бумаги. Но не в тарелках дело: Адам покрылся испариной, а щеки залило румянцем, потому что все это время он размышлял о профессоре.
   — Доктор Уивер, я не ждал вас… — Адам умолк. На Уивере не было ни пиджака, ни пальто, его черные волосы растрепались от ветра. Ни дипломата, ни книг под мышкой. Зачем бы ни пришел Уивер, визит его не был рабочим.
   — Она ждала ребенка.
   В горле у Адама пересохло. С час назад он согрел себе чаю, но не выпил: хлебнуть бы сейчас. Но единственное, что он сумел сделать, — это медленно подняться на ноги.
   Уивер захлопнул за собой дверь, но в кабинет не проходил.
   — Я не обвиняю тебя, Адам, наверное, вы любили друг друга.
   — Доктор Уивер…
   — Просто мне бы хотелось, чтобы вы предохранялись. Ведь это не лучший способ начинать совместную жизнь, ты согласен со мной?
   Адам не знал, что сказать. Казалось, все его будущее зависит от следующих минут, от того, как он поведет себя. Он балансировал на грани между правдой и ложью, раздумывая, чему отдать предпочтение и не проиграть в итоге.
   — Я был в ярости, когда Джастин мне все рассказала. Я чувствовал себя папашей восемнадцатого века, который требует сатисфакции. Но я-то знаю, как в наше время складываются отношения между людьми. Скажи мне одно: сделал ли ты ей предложение? Загодя. Перед тем, как лечь с ней в постель.
   Адаму хотелось рассказать, что они часто говорили о свадьбе, что поздними вечерами они непрерывно общались по текстофону, строили планы, делились чаяниями, обещали посвятить друг Другу остаток дней своих. Но в таком случае ему пришлось бы несколько месяцев изображать убитого горем человека. А при всем своем сожалении по поводу смерти Елены он не особо убивался, поэтому неубедительное его горе скажет гораздо больше, чем он сам того захочет.
   — Она была особенной девушкой, — продолжал Уивер, — ее ребенок, твой ребенок, Адам, был бы похож: на нее. Она была ранимой, много работала, чтобы найти себя, это правда, но ведь и ты ей много помогал. Помни об этом. Не забывай. Ты был чрезвычайно добр к ней. Я был бы счастлив увидеть вас мужем и женой.
   Адам понял, что по-другому поступить не сможет.
   — Доктор Уивер, это был не я. — Адам опустил глаза, сосредоточенно глядя в открытые учебники, записи, доклады. — Я имею в виду, сэр, что мы никогда не занимались любовью, — Адам еще сильнее залился краской, — я ни разу не поцеловал ее. Ни разу не дотронулся до нее.
   — Я не сержусь. Пойми меня правильно, Адам. Не надо отрицать, что вы были любовниками.
   — Я не отрицаю. Я говорю вам правду. Таково истинное положение вещей. Мы не были любовниками. Это был не я.
   — Она виделась только с тобой.
   Адам знал, что, намеренно ли, подсознательно ли, доктор Уивер избегает одной темы, поэтому колебался, поднимать ее или нет. Заговорить об этом сейчас — значит озвучить худшие опасения профессора. Но как иначе открыть ему глаза на истинную природу их с Еленой отношений? В конце концов, он историк. А историки должны докапываться до правды.
   Он не мог больше молчать.
   — Нет, сэр. Вы забыли. Елена встречалась не только со мной. Существовал еще и Гарет Рэндольф.
   Уивер словно ничего не видел перед собой. Адам продолжал:
   — Она ходила к нему два раза в неделю, помните, сэр? Это было одно из условий доктора Каффа.
   Адам не хотел больше ничего вкладывать в свои слова. Он видел, как серая пелена осведомленности и отчаяния опускается на доктора Уивера.
   — Тот глухой… — Уивер замолчал.
   — Ты отверг ее, Адам? — Взгляд Уивера стал более осмысленным. — И она искала другого? Неужели Елена не подходила тебе? Тебя оттолкнула ее глухота?
   — Нет, нет. Я просто не…
   — Тогда почему?
   Адам хотел сказать: «Потому что боялся. Боялся, что она вытянет из меня все соки, выпьет костный мозг. Я хотел иметь, иметь, иметь и иметь ее, но жениться не хотел, только не жениться, я бы жил тогда в вечном преддверии собственного краха».
   Но вместо этого он ответил:
   — Не получилось у нас.
   — Что не получилось?
   — Близости не получилось.
   — Это все из-за глухоты.
   — Глухота — не проблема, сэр.
   — Как ты можешь такое говорить? Неужели ты думаешь, что я тебе поверю? Это была проблема. Для всех. Для нее. А как же иначе?
   Адам понимал, что ступил на шаткую почву. Нужно избежать этого противостояния. Но Уивер ждал ответа, а каменное выражение его лица говорило, что правильный ответ сейчас важнее всего.
   — Она была всего-навсего глухой, сэр. Всего-навсего. Ничего более.
   — Что ты имеешь в виду?
   — У нее не было других изъянов. Да и глухота не такой уж изъян. Просто отсутствие чего-то.
   — Как, например, «слепота», «немота», «паралич»?
   — Да, наверное.
   — А если бы она была — слепая, немая, парализованная, —ты бы тоже сказал, что это не проблема?
   — Но она не была такой.
   — Ты бы сказал, что это не проблема?
   — Не знаю. Не знаю, что ответить. Знаю только, что в Елениной глухоте я не видел проблемы.
   Ты лжешь.
   Сэр?
   — Ты считал ее неполноценной.
   — Неправда.
   — Ты стеснялся ее голоса, ее произношения, стеснялся, что она не могла управлять громкостью своего голоса, поэтому, окажись вы вместе на людях, все бы услышали ее странный голос. Все бы обернулись, вылупились на вас. И ты бы застеснялся. Стало бы стыдно за себя, за нее, за свою неловкость. А как же терпимость, которой ты так гордишься? Тебя бы мучило, что должен ей больше, чем можешь дать на самом деле.
   Адам похолодел, но молчал. Он притворился, что не слышит, и попытался хотя бы сохранить спокойное выражение лица, словно не понимал истинного смысла слов профессора. Кажется, не удалось ни то ни другое, потому что Уивер поморщился и произнес:
   — О боже.
   Уивер с невероятными усилиями сгреб всю корреспонденцию на свое имя, которую Адам складывал на камин, отнес к столу и сел в кресло. Конверты он открывал медленно, задумчиво, каждое движение было отягчено двадцатью годами неприятия и вины.
   Адам осторожно опустился в кресло. Он вернулся к своим записям, но видел в них еще меньше, чем до прихода профессора. Он понимал, что нужно приободрить доктора Уивера, не дать ему утонуть в собственном горе. Но в свои двадцать шесть, при своем весьма ограниченном жизненном опыте, Адам не нашел слов и не объяснил сидевшему рядом человеку, что его чувства объяснимы и греха в них нет. Грех только в том, что человек пытается от них скрыться.
   Профессор судорожно всхлипнул. Адам обернулся.
   Уивер открывал конверты. И хотя три письма лежали у него на коленях, а еще одно он комкал в кулаке, взгляд его был обращен в никуда. Он снял очки и прикрыл глаза рукой. Он плакал.

Глава 16

   Когда Мелинда Пауэлл въезжала на велосипеде с Куинз-лейн в Олд-корт, в квартале от нее остановился полицейский патруль. Из машины вылез полицейский в форме, следом ректор Куинз-Колледжа и старший куратор. Все трое стояли на холоде, сложив руки на груди, изо ртов валил пар, лица были серьезны и мрачны. Полицейский кивал словам ректора, адресованным куратору. Они уже собирались прощаться; полицейский направлялся в одну сторону, а ректор с куратором в другую, когда по Куинз-лейн со стороны Силвер-стрит с шумом протарахтела малолитражка и остановилась неподалеку.
   Оттуда вылезли двое, высокий блондин в кашемировом пальто и приземистая, коренастая, обмотанная шарфами женщина в шерстяных одеяниях. Они присоединились к этим троим, блондин, по-видимому, представился: ректор протянул ему руку. Они очень долго что-то серьезно обсуждали, ректор показывал на боковой вход в колледж, блондин, похоже, давал распоряжения полицейскому в форме. Последний кивнул и быстрым шагом направился к Мелинде, которая стояла стиснув руль и чувствуя, как сквозь вязаные митенки влажными ручейками сочится холод металла. Задев ее при входе в ворота, полицейский кинул «простите, мисс» и скрылся за оградой колледжа.
   Мелинда последовала за ним. Почти все утро она сражалась со своим докладом, переписывала его вот уже четвертый раз, пытаясь прояснить основные положения, прежде чем сдать на проверку своему руководителю, который, вне всякого сомнения, с присущим ему академическим садизмом, разнесет работу в пух и прах. Скоро полдень. В этот час в Олд-корте всегда много случайных посетителей, однако Мелинду встревожило то, что на тропинке между двумя треугольными газонами толпились шушукающие студенты, а к входу слева от северной башни вообще было не протолкнуться.
   Остановившись на секунду, чтобы ответить на чей-то вопрос, полицейский направился именно туда. Сердце Мелинды забилось с бешеной скоростью. Велосипед вдруг стал неподъемным, ржавая цепь отказалась вращать колесо, Мелинда посмотрела на последний этаж, пытаясь разглядеть хоть что-то в кривом окошке прямо под крышей.
   — Что случилось? — спросила она проходящего мимо паренька.
   Тот был одет в небесно-голубой анорак и такую же вязаную шапочку с огненно-красной надписью Болгарские лыжные гонки.
   — Говорят, сегодня утром укокошили какую-то бегунью.
   — Кого именно?
   — Говорят, очередную пташку из «Зайцев и собак».
   У Мелинды закружилась голова. Она услышала «Эй, с тобой все в порядке?», но ответить не смогла. Все чувства атрофировались, она подтолкнула велосипед к лестнице, ведущей в комнату Розалин Симпсон.
   «Она же обещала», — шептала Мелинда. В какое-то мгновение нарушенная Розалин клятва показалась Мелинде намного страшнее, чем ее смерть. Мелинда не стала брать с нее обещания в постели, когда голова отключена. Не стала она и слезно умолять, играя на слабых струнах подруги. Нет, она решила сесть и спокойно поговорить, не гоня волну, зная, что, если Розалин припереть к стенке, она обязательно выскользнет. Мелинда решила убедить Розалин, что, пока убийца на свободе, на пробежку опасно ходить одной. Мелинда приготовилась к сопротивлению, помня, что Розалин жалеет о своем скоропалительном обещании поехать в Оксфорд и поговорить с родителями. Но Розалин не спорила, не отказывалась обсуждать эту тему и дала слово. Она не побежит, пока убийцу не поймают. Если же и побежит, то не одна.
   Они простились в полночь. Они еще пара, думала Мелинда, они еще любят друг друга… Но вчерашний день кончился совсем не так, как ей мечталось. Розалин поведала наконец миру о своей нетрадиционной сексуальной ориентации, и разве это не стоило ометить? Однако праздника любви не получилось. Розалин была измотана, твердила о докладе, над которым необходимо поработать, хотела побыть в одиночестве, потому что известие о смерти Елены совсем ее уничтожило, то были сплошные отговорки, поняла вдруг Мелинда, начало конца.
   Почему так получается? Сначала люди зачарованы любовью. Встречаются, надеются. Узнают друг друга ближе. Наслаждаются общением. А в итоге разочарование. Мелинде казалось, что с Розалин будет все по-другому. Но теперь все ясно, Розалин такая же, как и остальные.
   Сучка, думала Мелинда. Сучка. Ты мне пообещала и солгала. В чем ты мне еще лгала, с кем ты еще спала, ты с Еленой спала?
   Мелинда бросила велосипед у стены, хотя по уставу колледжа велосипед надлежало оставлять на специальных стоянках, и протолкалась к входу. В двери стоял охранник, не пуская любопытных. Сквозь рокот людских голосов она услышала его слова:
   — Из ружья. Прямо в лицо выстрелил. Гнев ее улетучился, так же как и нахлынул — мгновенно.
   Из ружья. Прямо в лицо выстрелил.
   Мелинда поймала себя на том, что сквозь вязаные перчатки грызет ногти. Вместо охранника перед глазами возникла Розалин, ее лицо и тело прострелены, деформированы, все покрыто кровью, порохом. Сразу же за этим образом возник другой, страшная догадка о том, кто мог это сделать, и что ее собственная жизнь, может статься, висит на волоске.
   Мелинда всматривалась в лица людей, выискивая того, кто следит за ней. Но его здесь не было.
   Наверное, прячется поблизости, наблюдает из соседнего окна за ее реакцией. Отдыхает, наверное, от тяжкой утренней работы, но все равно хочет убедиться, что работа исполнена.
   Мелинда почувствовала, как мышцы вытягиваются в струнку, как она вот-вот сорвется с места и опрометью кинется бежать. Самое главное сейчас успокоиться, хотя бы внешне. Если на глазах у всех броситься наутек, особенно на глазах у того, кто только этого и ждет, — все, она пропала.
   Куда бежать, думала Мелинда. Господи, господи, куда бежать.
   Послышался мужской голос, и толпа студентов расступилась.
   — В сторону, пожалуйста. — И затем он же: — Хейверс, позвоните в Лондон, хорошо?
   Сквозь толпу у входа пробирался блондин, которого Мелинда видела на Куинз-лейн, а его спутница направлялась в конференц-зал.
   — Охранник сказал, что стреляли из ружья, —послышалось в толпе, когда блондин ступил на единственную ступеньку перед дверью.
   Вместо ответа мужчина красноречиво посмотрел на охранника, но прошел мимо, промолчав.
   — Говорят, ей все кишки повыкидывало, — выкрикнул прыщавый парень.
   — Да нет, стреляли в лицо, — отозвался еще кто-то.
   — А перед тем изнасиловали…
   — Не-е, сначала связали…
   — Оба соска отрезали и…
   Пружинку в теле Мелинды словно кто-то отпустил. Слушать эти рассуждения дальше было ее сил, поэтому она напролом кинулась сквозь толпу. Если не останавливаться, если не медлить с размышлениями, куда бежать и как туда добраться, если попасть в свою комнату, схватить рюкзак, кое-какую одежду и деньги, которые мама прислала на день рождения, то…
   Мелинда обежала здание и кинулась ко второй башне. Она распахнула дверь и взлетела по лестнице. Едва дыша и едва отдавая себе отчет в том, что делает, Мелинда думала только о спасении. Снизу кто-то окликнул ее, но она не обратила на это внимания и не остановилась. В западном Суссексе у бабушки дом. В Колчестере двоюродный дедушка, брат в графстве Кент. Впрочем, она нигде не будет чувствовать себя спокойно и на безопасном расстоянии. От убийцы, который знает наперед любой следующий ее шаг, каждую мысль в ее голове, нигде не скрыться. Это такой убийца, который, может статься, поджидает ее сейчас…
   Мелинда замерла на верхнем этаже перед своей комнатой, осознав вдруг опасность, которая, может быть, ждет ее за дверью. У нее засосало под ложечкой, слезы вот-вот готовы были брызнуть из глаз. Мелинда прислонилась к грязно-белой двери своей комнаты. Было тихо, и слышалось только ее прерывистое дыхание.
   Мелинде хотелось убежать, спрятаться. Только сначала надо добраться до тайника с деньгами.
   Господи, шептала она, о господи, господи.
   Сейчас она возьмется за ручку двери. Распахнет дверь. Если убийца внутри, заорет так, что мертвые встанут из могил.
   Мелинда набрала побольше воздуха, собираясь с силами, и плечом открыла дверь. Дверь распахнулась и стукнулась о внутреннюю стену. Всю свою комнату Мелинда увидела с порога. В ее кровати лежала Розалин.
   Мелинда завизжала.
 
   Глин Уивер смахнула былинку с окна в комнате дочери, чтобы ничто не мешало обзору лужайки перед домом, и устроилась в кресле. Ирландский сеттер в ожидании пробежки прыгал, весело тявкая. Он описывал круги вокруг Джастин, которая уже надела спортивный костюм и разминалась. Она вынесла собачий поводок, и Тауни, пробегая в очередной раз мимо хозяйки, подхватил его с земли. Он нес свой поводок как стяг. Он скакал и резвился вокруг Джастин.
   Елена присылала матери фотографии собаки, их набралось около десятка: пушистый малыш, свернувшись, спит у нее на коленях, длинноногий щенок копается в подарках на Рождество в доме отца, сухопарый подросток берет барьер. На обороте Елена писала — шесть недель и два дня, четыре месяца и восемь дней, сегодня нам десять месяцев! — словно обожающая мамаша. Интересно, решилась бы Елена на роды, чтобы потом так же баловать ребенка, или предпочла бы аборт? В конце концов, ребенок и собака — вещи разные. Не важно, что подвигло ее на то, чтобы зачать (Глин прекрасно знала дочь и не сомневалась, что та зачала сознательно), ведь Елена была далеко не глупа и представляла себе, что с рождением ребенка все изменится.
   Своим появлением на свет дети меняют жизнь до неузнаваемости, и не всегда их преданность столь же слепа, сколь собачья. Дети редко отдают, они только забирают. И только по-настоящему бескорыстный человек будет долго наслаждаться тем, что все соки постепенно иссушаются, а мечты испаряются.
   А что взамен? Призрачная надежда, что это прелестное существо, независимая личность, не терпящая контроля над собой, избежит хотя бы части родительских ошибок, не пойдет теми же тупиковыми дорогами, не изведает боли, которую родители вместе пережили и которую причинили друг другу.
   Джастин на улице завязывала волосы в пучок. Глин обратила внимание, что ленточка подобрана в тон спортивным штанам и кроссовкам. Наверное, Джастин всегда выходит из дому при полном параде, лениво подумала Глин и усмехнулась. Конечно, можно упрекнуть Джастин, что через два дня после смерти падчерицы она занимается спортом, но уж точно никто не придерется к цвету, который она выбрала для своих спортивных занятий. Более подходящего не подберешь.
   Господи, какая лицемерка, подумала Глин и, скривившись, отвернулась от окна.