Страница:
Судебный эксперт Саймон Сент— Джеймс подсел к Барбаре Хейверс, ожидавшей его за пустым столом в полицейском управлении Кембриджа. Последние два часа он безвылазно провел в местной полицейской лаборатории, слушая споры подчиненных Шихана в отделе экспертизы и проверяя не только рентгеновские снимки Елены Уивер, но и само тело, сравнивая собственные заключения с выводами своего младшего коллеги из Кембриджа. Барбара всегда отпрашивалась с этих мероприятий. За небольшой срок, который полицейская школа, в которой она училась, отвела на знакомство со вскрытиями, Хейверс навсегда удовлетворила свой и без того ничтожный интерес к судебной медицине. «Обратите внимание, господа полицейские, — певуче тянул патологоанатом, стоя у накрытого стола, где лежало тело — наглядное пособие для предстоящего урока, — что след лигатуры, которой наш убийца душил эту женщину, прослеживается хорошо, хотя преступник наивно полагал, что нить не оставит и следа. Рассмотрим внимательней». Практиканты послушно приближались к столу, как болванчики, а точнее, как автоматы. Однажды сразу трое упали в обморок, когда патологоанатом с кроткой кровожадной улыбочкой откинул простыню и представил студентам жирные останки тела, которое накачали парафином и подожгли. Барбара хоть и удержалась на ногах, но с большим трудом. С тех пор она никогда не стремилась прибежать на вскрытие и, растолкав всех, стать поближе. Дайте мне факты, думала она про себя, глядя, как тело увозят с место преступления. Я не желаю видеть, откуда вы их достаете.
— Будете чай? — спросила Хейверс у Сент-Джеймса, когда тот присел за стол и устроился поудобней. — Он свежий. — Хейверс посмотрела на часы. — Ну, ладно. Почти свежий. Но в нем столько кофеина, что он вмиг вставит вам по спичке в каждый глаз, если вы устали.
Сент-Джеймс согласился и бросил в чашку три ложки сахара с горкой. Прихлебнув, он насыпал четвертую со словами:
— Только Фальстаф, как истинный знаток вина, встал бы сейчас на мою сторону, Барбара.
— Ваше здоровье. — Барбара подняла свою чашку и наблюдала, как он пьет.
Сент-Джеймс неплохо выглядит, подумала Хейверс. Он все такой же худой, то же лицо в резких морщинах, но непослушные темные волосы приятно поблескивают, и руки так спокойно лежат на столе. Этот человек в ладу с самим собой, и Хейверс стало интересно, сколько времени ушло у Сент-Джеймса на то, чтобы достичь душевного равновесия. Это был старый и самый лучший друг Линли, независимый эксперт из Лондона.
— Если это не бутылка из-под вина, а на месте преступления таковая имелась, если это не бутылка из-под шампанского, тогда чем же ей нанесли удар? — спросила Хейверс. — И почему местные так грызутся по этому поводу?
— Мне кажется, что ребята просто встали в позу, — ответил Сент-Джеймс. — Главе отдела экспертизы скоро пятьдесят. Он проработал здесь двадцать пять лет. Появляется Плезанс, которому двадцать шесть и который наводит здесь свои порядки. Поэтому в итоге мы получаем…
— Конкурирующих самцов, — заключила Барбара. — Почему бы им не выйти на задний двор и не решить спор по-мужски, установив, кто дальше писает.
— Хорошая мысль, — улыбнулся Сент-Джеймс.
— Ха! Миром должны править женщины, — сказала Хейверс, подливая себе еще чаю. — Так почему вам не нравится версия с бутылкой из-под шампанского?
— Форма другая. Нам нужен предмет пошире, у которого днище плавно переходит в стенки. Вот так. — И он ковшиком сложил ладони.
537
— А вот такие боксерские перчатки подойдут?
— Подойдут. Но они слишком легкие, чтобы одним ударом разбить лицевую кость. Это вряд ли получится даже с тяжелыми перчатками, тем более что, судя по вашим словам, парнишка не такой уж и силач.
— Что же тогда? — спросила Барбара. — Может, ваза?
— Маловероятно. Орудие убийства можно обхватить одной рукой. Оно достаточно тяжелое, чтобы при минимальных усилиях получить максимальный результат. Ее ударили всего три раза.
— Захват рукой. Это похоже на горлышко бутылки.
— Вот поэтому Плезанс настаивает на версии о полной бутылке шампанского, несмотря на то, что это идет вразрез с очевидными фактами. Конечно, может, это и бутылка, но только очень странной формы.
Сент-Джеймс достал бумажную салфетку и схематично набросал предмет.
— Вам нужен предмет с плоским дном, пузатыми боками и прочным горлышком для захвата рукой.
Сент-Джеймс показал Барбаре рисунок. Она внимательно его изучила.
— Похоже на корабельный графин[34], — сказала Хейверс, покусав в задумчивости губу. — Неужели кто-то огрел Елену своим семейным «Уотерфордом»[35]?
— Материал тяжелый, как хрусталь, но не с резной, а с гладкой поверхностью. Это что-то литое, непохожее на сосуд.
— Что же это тогда?
Сент-Джеймс посмотрел на собственный рисунок, лежавший на середине стола:
— Не имею представления.
— Это не металлический предмет?
— Сомневаюсь. Гладкое тяжелое стекло скорее не оставит следов, чем металл.
— А может, местные ребята просто просмотрели эти следы.
— Нет, не просмотрели.
— Черт-те что! — вздохнула она. Сент-Джеймс не стал с ней спорить. Он переменил позу и спросил:
— Вы с Томми продолжаете искать связь между двумя убийствами? Странное предположение, особенно если способы такие разные. Если убийца один, почему он обеих не пристрелил из ружья?
Хейверс поковыряла ложечкой студенистую верхушку вишневого пирожного, которое взяла к чаю.
— Мы считаем, что орудия убийства определялись мотивами. В первом случае мотив личный, поэтому к жертве приблизились непосредственно.
— Ближний бой? Избиение и удушение?
— Да. Можно сказать и так. Второе убийство было необходимо, просто чтобы убрать потенциального свидетеля, который мог заметить убийцу на острове Крузо в час, когда была задушена Елена Уивер. Ружье для таких целей сгодится. Конечно, убийца не знал, что убил не ту девушку.
— Ну, дела.
— Да.
Хейверс проткнула вишенку. Вишенка смахивала на большой сгусток крови. Хейверс содрогнулась, бросила ягодку на тарелку и присмотрелась к следующей.
— По крайней мере, у нас уже есть подозреваемая. И сейчас инспектор ушел…
Хейверс замолчала и прищурилась, потому что дверь распахнулась и появился Линли, перекинув пальто через плечо, его кашемировый шарф порхал вокруг шеи, подобно двум пунцовым крыльям. В руках Линли держал большую желто-коричневую папку. Сразу за ним шли леди Хелен Клайд и еще одна женщина, по всей видимости, ее сестра.
— Сент-Джеймс, — сказал Линли вместо приветствия, — я опять у тебя в долгу. Спасибо, что приехал. Вы знакомы с Пен?
Линли бросил пальто на спинку стула, а Сент-Джеймс тем временем поздоровался с Пенелопой и поцеловал в щеку леди Хелен. И пока Линли знакомил Барбару с сестрой леди Хелен, Сент-Джеймс принес еще пару стульев.
Барбара ошеломленно смотрела на Линли. Он отправился к Уиверам с вопросами. После этого предполагался арест. Но ареста, как видно, не случилось. Линли переключился на что-то другое.
— Вы не арестовали ее? — спросила Барабара.
— Нет. Взгляните сюда.
Рассказав о холсте и набросках, которые показала ему Глин Уивер, Линли вытащил из папки толстую пачку фотографий.
— Холсту был нанесен двойной ущерб. Его замазали толстым слоем краски и порезали кухонным ножом. Бывшая жена Уивера утверждает, что на картине изображена была Елена и что портрет ее уничтожила Джастин.
— Насколько я понимаю, она неправа? — спросила Хейверс, посмотрев фотографии.
На фотографиях были запечатлены отдельные фрагменты холста, кое-где изображение накладывалось на предыдущее и получалось двойным. Все это были наброски одного и того же лица, сначала девчоночьего, потом девического.
— Что это? — спросила Хейверс, отдавая фотографии Сент-Джеймсу после изучения.
— Фотографии, полученные при помощи инфракрасного луча, и рентгеновские снимки, — ответил Линли. — Пен все объяснит. Мы их сделали в музее.
— Снимки показывают, что было на холсте перед тем, как его залили краской, — сказала Пенелопа. — По крайней мере пять этюдов головы, один из которых в два раза больше остальных.
— Странная манера рисовать, вы так не считаете?
— Если все фотографии сложить, то ничего странного, — ответила Пен, — вот. Сейчас покажу.
Линли переставил со стола стальной чайник с заваркой, чашки, тарелки и ложки на соседний столик.
— Холст очень большой, пришлось снимать по частям, — объяснил он Барбаре.
— Если соединить все части, — продолжала Пен, — вот что у нас получится.
Пен разложила снимки в незаконченный прямоугольник, у которого в правом углу не хватало одного кусочка. Получились четыре этюда головы подрастающей девочки — совсем маленькой, потом двухлетней, школьного возраста, подростка, расположенных полукругом, — и над ними пятый этюд головы молодой девушки.
— Если это не Елена Уивер, — спросила Барбара,—тогда кто…
— Это Елена, — ответил Линли, — ее мать готова была в этом поклясться. Но относительно остального хода событий Глин Уивер ошиблась. Она увидела наброски и холст, спрятанный в кабинете Уивера, и сделала свои выводы, считая мужа дилетантом в живописи. Но эта картина написана профессионально.
Линли достал из конверта еще один снимок. Барбара взяла его, положила на пустое место в нижний правый угол прямоугольника и прочла подпись художника. Подпись оказалась похожей на саму художницу. Простое слово «Гордон» было выведено черным.
— Круг замкнулся, — сказал Линли.
— Слишком много совпадений, чтобы считать их простыми совпадениями, — ответила Хейверс.
— Если связать улику с орудием убийства, дело можно считать закрытым.
Линли посмотрел на Сент-Джеймса, пока леди Хелен аккуратно складывала снимки и убирала их обратно в папку.
— Что-нибудь решил?
— Это стекло, — ответил тот.
— Бутылка вина?
— Нет. Форма не та.
Барбара подошла к столу, куда Линли переставил всю посуду, и, порывшись, нашла рисунок Сент-Джеймса. Рисунок лежал под чайником, Барбара вытащила его и кинула Линли. Рисунок упал. Леди Хелен подобрала его, изучила и, пожав плечами, отдала Линли.
— Что это? — спросил он. — Похоже на графин.
— Я тоже так подумала, — сказала Барбара, — Саймон отрицает.
— Почему?
— Он должен быть литым и очень тяжелым, чтобы одним ударом раздробить кость.
— Черт, черт, — воскликнул Линли и бросил рисунок на стол.
Пенелопа нагнулась и подвинула к себе рисунок.
— Томми, — задумчиво сказала она, — я не уверена до конца, но эта штука ужасно похожа на курант.
— Курант[36] ? — переспросил Линли. — Это еще что за хрень?
— Это инструмент, — сказала Пен, — им пользуются художники, сами растирающие для себя краски.
Глава 22
— Будете чай? — спросила Хейверс у Сент-Джеймса, когда тот присел за стол и устроился поудобней. — Он свежий. — Хейверс посмотрела на часы. — Ну, ладно. Почти свежий. Но в нем столько кофеина, что он вмиг вставит вам по спичке в каждый глаз, если вы устали.
Сент-Джеймс согласился и бросил в чашку три ложки сахара с горкой. Прихлебнув, он насыпал четвертую со словами:
— Только Фальстаф, как истинный знаток вина, встал бы сейчас на мою сторону, Барбара.
— Ваше здоровье. — Барбара подняла свою чашку и наблюдала, как он пьет.
Сент-Джеймс неплохо выглядит, подумала Хейверс. Он все такой же худой, то же лицо в резких морщинах, но непослушные темные волосы приятно поблескивают, и руки так спокойно лежат на столе. Этот человек в ладу с самим собой, и Хейверс стало интересно, сколько времени ушло у Сент-Джеймса на то, чтобы достичь душевного равновесия. Это был старый и самый лучший друг Линли, независимый эксперт из Лондона.
— Если это не бутылка из-под вина, а на месте преступления таковая имелась, если это не бутылка из-под шампанского, тогда чем же ей нанесли удар? — спросила Хейверс. — И почему местные так грызутся по этому поводу?
— Мне кажется, что ребята просто встали в позу, — ответил Сент-Джеймс. — Главе отдела экспертизы скоро пятьдесят. Он проработал здесь двадцать пять лет. Появляется Плезанс, которому двадцать шесть и который наводит здесь свои порядки. Поэтому в итоге мы получаем…
— Конкурирующих самцов, — заключила Барбара. — Почему бы им не выйти на задний двор и не решить спор по-мужски, установив, кто дальше писает.
— Хорошая мысль, — улыбнулся Сент-Джеймс.
— Ха! Миром должны править женщины, — сказала Хейверс, подливая себе еще чаю. — Так почему вам не нравится версия с бутылкой из-под шампанского?
— Форма другая. Нам нужен предмет пошире, у которого днище плавно переходит в стенки. Вот так. — И он ковшиком сложил ладони.
537
— А вот такие боксерские перчатки подойдут?
— Подойдут. Но они слишком легкие, чтобы одним ударом разбить лицевую кость. Это вряд ли получится даже с тяжелыми перчатками, тем более что, судя по вашим словам, парнишка не такой уж и силач.
— Что же тогда? — спросила Барбара. — Может, ваза?
— Маловероятно. Орудие убийства можно обхватить одной рукой. Оно достаточно тяжелое, чтобы при минимальных усилиях получить максимальный результат. Ее ударили всего три раза.
— Захват рукой. Это похоже на горлышко бутылки.
— Вот поэтому Плезанс настаивает на версии о полной бутылке шампанского, несмотря на то, что это идет вразрез с очевидными фактами. Конечно, может, это и бутылка, но только очень странной формы.
Сент-Джеймс достал бумажную салфетку и схематично набросал предмет.
— Вам нужен предмет с плоским дном, пузатыми боками и прочным горлышком для захвата рукой.
Сент-Джеймс показал Барбаре рисунок. Она внимательно его изучила.
— Похоже на корабельный графин[34], — сказала Хейверс, покусав в задумчивости губу. — Неужели кто-то огрел Елену своим семейным «Уотерфордом»[35]?
— Материал тяжелый, как хрусталь, но не с резной, а с гладкой поверхностью. Это что-то литое, непохожее на сосуд.
— Что же это тогда?
Сент-Джеймс посмотрел на собственный рисунок, лежавший на середине стола:
— Не имею представления.
— Это не металлический предмет?
— Сомневаюсь. Гладкое тяжелое стекло скорее не оставит следов, чем металл.
— А может, местные ребята просто просмотрели эти следы.
— Нет, не просмотрели.
— Черт-те что! — вздохнула она. Сент-Джеймс не стал с ней спорить. Он переменил позу и спросил:
— Вы с Томми продолжаете искать связь между двумя убийствами? Странное предположение, особенно если способы такие разные. Если убийца один, почему он обеих не пристрелил из ружья?
Хейверс поковыряла ложечкой студенистую верхушку вишневого пирожного, которое взяла к чаю.
— Мы считаем, что орудия убийства определялись мотивами. В первом случае мотив личный, поэтому к жертве приблизились непосредственно.
— Ближний бой? Избиение и удушение?
— Да. Можно сказать и так. Второе убийство было необходимо, просто чтобы убрать потенциального свидетеля, который мог заметить убийцу на острове Крузо в час, когда была задушена Елена Уивер. Ружье для таких целей сгодится. Конечно, убийца не знал, что убил не ту девушку.
— Ну, дела.
— Да.
Хейверс проткнула вишенку. Вишенка смахивала на большой сгусток крови. Хейверс содрогнулась, бросила ягодку на тарелку и присмотрелась к следующей.
— По крайней мере, у нас уже есть подозреваемая. И сейчас инспектор ушел…
Хейверс замолчала и прищурилась, потому что дверь распахнулась и появился Линли, перекинув пальто через плечо, его кашемировый шарф порхал вокруг шеи, подобно двум пунцовым крыльям. В руках Линли держал большую желто-коричневую папку. Сразу за ним шли леди Хелен Клайд и еще одна женщина, по всей видимости, ее сестра.
— Сент-Джеймс, — сказал Линли вместо приветствия, — я опять у тебя в долгу. Спасибо, что приехал. Вы знакомы с Пен?
Линли бросил пальто на спинку стула, а Сент-Джеймс тем временем поздоровался с Пенелопой и поцеловал в щеку леди Хелен. И пока Линли знакомил Барбару с сестрой леди Хелен, Сент-Джеймс принес еще пару стульев.
Барбара ошеломленно смотрела на Линли. Он отправился к Уиверам с вопросами. После этого предполагался арест. Но ареста, как видно, не случилось. Линли переключился на что-то другое.
— Вы не арестовали ее? — спросила Барабара.
— Нет. Взгляните сюда.
Рассказав о холсте и набросках, которые показала ему Глин Уивер, Линли вытащил из папки толстую пачку фотографий.
— Холсту был нанесен двойной ущерб. Его замазали толстым слоем краски и порезали кухонным ножом. Бывшая жена Уивера утверждает, что на картине изображена была Елена и что портрет ее уничтожила Джастин.
— Насколько я понимаю, она неправа? — спросила Хейверс, посмотрев фотографии.
На фотографиях были запечатлены отдельные фрагменты холста, кое-где изображение накладывалось на предыдущее и получалось двойным. Все это были наброски одного и того же лица, сначала девчоночьего, потом девического.
— Что это? — спросила Хейверс, отдавая фотографии Сент-Джеймсу после изучения.
— Фотографии, полученные при помощи инфракрасного луча, и рентгеновские снимки, — ответил Линли. — Пен все объяснит. Мы их сделали в музее.
— Снимки показывают, что было на холсте перед тем, как его залили краской, — сказала Пенелопа. — По крайней мере пять этюдов головы, один из которых в два раза больше остальных.
— Странная манера рисовать, вы так не считаете?
— Если все фотографии сложить, то ничего странного, — ответила Пен, — вот. Сейчас покажу.
Линли переставил со стола стальной чайник с заваркой, чашки, тарелки и ложки на соседний столик.
— Холст очень большой, пришлось снимать по частям, — объяснил он Барбаре.
— Если соединить все части, — продолжала Пен, — вот что у нас получится.
Пен разложила снимки в незаконченный прямоугольник, у которого в правом углу не хватало одного кусочка. Получились четыре этюда головы подрастающей девочки — совсем маленькой, потом двухлетней, школьного возраста, подростка, расположенных полукругом, — и над ними пятый этюд головы молодой девушки.
— Если это не Елена Уивер, — спросила Барбара,—тогда кто…
— Это Елена, — ответил Линли, — ее мать готова была в этом поклясться. Но относительно остального хода событий Глин Уивер ошиблась. Она увидела наброски и холст, спрятанный в кабинете Уивера, и сделала свои выводы, считая мужа дилетантом в живописи. Но эта картина написана профессионально.
Линли достал из конверта еще один снимок. Барбара взяла его, положила на пустое место в нижний правый угол прямоугольника и прочла подпись художника. Подпись оказалась похожей на саму художницу. Простое слово «Гордон» было выведено черным.
— Круг замкнулся, — сказал Линли.
— Слишком много совпадений, чтобы считать их простыми совпадениями, — ответила Хейверс.
— Если связать улику с орудием убийства, дело можно считать закрытым.
Линли посмотрел на Сент-Джеймса, пока леди Хелен аккуратно складывала снимки и убирала их обратно в папку.
— Что-нибудь решил?
— Это стекло, — ответил тот.
— Бутылка вина?
— Нет. Форма не та.
Барбара подошла к столу, куда Линли переставил всю посуду, и, порывшись, нашла рисунок Сент-Джеймса. Рисунок лежал под чайником, Барбара вытащила его и кинула Линли. Рисунок упал. Леди Хелен подобрала его, изучила и, пожав плечами, отдала Линли.
— Что это? — спросил он. — Похоже на графин.
— Я тоже так подумала, — сказала Барбара, — Саймон отрицает.
— Почему?
— Он должен быть литым и очень тяжелым, чтобы одним ударом раздробить кость.
— Черт, черт, — воскликнул Линли и бросил рисунок на стол.
Пенелопа нагнулась и подвинула к себе рисунок.
— Томми, — задумчиво сказала она, — я не уверена до конца, но эта штука ужасно похожа на курант.
— Курант[36] ? — переспросил Линли. — Это еще что за хрень?
— Это инструмент, — сказала Пен, — им пользуются художники, сами растирающие для себя краски.
Глава 22
Сара Гордон лежала на спине, уставившись в потолок своей спальни. Она рассматривала рисунок штукатурки, различая очертания кошки, изнуренное лицо старухи, злобную ухмылку демона в еле заметных изгибах и углублениях. Сара решила не делать здесь ремонт, и убранство осталось простым, как в монашеской келье, что, как ей казалось, будило ее фантазию и помогало творить.
Теперь это будило лишь память. Удар, хруст, треск кости. Неожиданно горячая кровь, брызнувшая с лица девушки на ее собственное. И сама девушка. Елена.
Сара перевернулась на бок и, свернувшись калачиком, поплотней укуталась в шерстяное одеяло. Какой невыносимый холод. Целый день внизу горит камин, и тепло от него разносится по всему дому, но ей все равно холодно. Холод, как неистребимая зараза, сочится сквозь стены, пол и постель. С каждой минутой он победоносно шествует по телу, и Сара содрогается от новой волны озноба.
Обычная горячка. Плохая погода. Сырость, туман, ледяной ветер сделали свое дело.
Сырость, туман, ветер: Сара пыталась загипнотизировать себя спасительными словами и устремиться мыслями в это желанное узкое русло, но усыпить часть мозга, где господствовала Елена Уивер, Саре не удавалось.
Дважды в неделю в течение двух месяцев Елена после полудня приезжала в Гранчестер на стареньком велосипеде, скрутив на затылке свои длинные волосы, чтобы не падали на лицо, и набив карманы контрабандным лакомством, которое как бы случайно падало в пасть Флэйму, если Сара вдруг отворачивалась. Она называла его «пес-растрепыш», ласково трепала висящие большие уши, склонившись к нему лицом и дозволяя вылизывать себе нос. «А што у мня есь для аствопыша?» — и смеялась, когда пес обнюхивал карманы, весело виляя хвостом и становясь ей передними лапами на джинсы. Так они здоровались на дорожке к дому, Флэйм бросался навстречу, приветствуя ее восторженным лаем, который, по словам Елены, колыхал воздух.
Она входила в дом, сбрасывала пальто, распускала волосы, встряхивала их, приветливо улыбалась и смущалась, если Сара видела ее открытое проявление нежности к собаке. Ей казалось, что в таком возрасте неприлично обожать животных, особенно тех, которым она не хозяйка.
— Готова? — спрашивала она, и вопрос обычно звучал как «атова?».
Когда Тони начал приводить ее в студию на первые сеансы рисунка живой натуры, она стеснялась. Но только сначала эта юная женщина не забывала о собственном физическом недостатке и о том, что он может доставить окружающим дискомфорт. Она сразу расслабилась, увидев, как легко другому в ее присутствии, по крайней мере Саре, начала болтать и смеяться, раскрываться навстречу людям и окружающей обстановке, словно все это знакомо ей с пеленок.
Приезжая на очередной сеанс, ровно в полтретьего она забиралась на высокий табурет в мастерской Сары. Ее взгляд порхал по комнате в поисках новых или еще не законченных работ. Она болтала без умолку. Как похожи они в этом с отцом.
— Ты никогда не была замужем, Сара?
Тони тоже любил говорить на эти темы, только вопрос девушки прозвучал «Ты никода не быа замшем, Саа?», и Саре потребовалось время, чтобы восстановить старательно выговариваемые, но искаженные звуки и расшифровать их значение.
— Нет. Никогда.
— Почему?
Сара внимательно посмотрела на рабочий холст, сравнив его с непоседливой натурой, ерзающей на табурете, интересно, уловит ли она, сумеет ли запечатлеть эту энергию, которой фонтанирует Елена. Даже во время отдыха, склонив голову набок и откинув волосы так, что цвет их отливал оттенком спелой пшеницы на солнце, даже в эти минуты она была живой и неуемной. Беспрестанно задавала вопросы, хотела познать, мечтала постигнуть.
— Наверное, думала, что мужчина мне помешает, — ответила Сара, — я хотела быть художником. Все остальное казалось второстепенным.
— Мой папа тоже хочет быть художником.
— Это точно, хочет.
— Как ты думаешь, у него получится?
— Да.
— А тебе он нравится?
И Елена в упор посмотрела на Сару. Она должна смотреть в упор, чтобы читать по губам, сказала себе Сара. Но все равно ответ ее получился резким:
—Конечно. Мне нравятся все мои студенты. Всегда нравились. Ты дергаешься, Елена. Наклони голову, как надо.
Пальцем ноги Елена потянулась к Флэйму и почесала его возле уха, пес лежал рядом на полу в ожидании лакомства, надеясь, что оно упадет у нее из кармана. Сара затаила дыхание, надеясь, что расспросы о Тони кончились. Так оно и случилось в очередной раз. Елена знала границы, которые не стоит переходить, и с таким же успехом переступала остальные.
— Извини, Сара, — улыбнувшись, ответила Елена и приняла исходное положение, в то время как Сара, избегая пристального взгляда девушки, подошла к стереосистеме и включила ее.
— Папа удивится, кода увидит это. Кода я ее увижу?
— Как только я закончу. Елена, не двигайся. Черт, свет уходит.
В конце сеанса мольберт накрывали простыней, и они вдвоем под музыку пили чай в мастерской. Песочное печенье — Флэйм сидел на страже, ждал, когда Елена даст ему кусочек, и слизывал сахаринки с ее ладони, — пирожные и пирожки Сара готовила по рецептам, о которых не вспоминала годами. Они болтали и запивали сладости чаем, играла музыка, и Сара пальцами отстукивала ритм по колену.
— Какая она? — как-то раз небрежно спросила Елена.
— Кто?
Елена кивнула на колонку:
— Она. Ты знаешь, о чем я. Она.
— Музыка?
— Какая она?
Под серьезным взглядом Елены Сара опустила глаза, пытаясь проникнуть в тайну электрической арфы Волленвейдера и синтезатора Муга[37]. Словно бросая ей вызов, мелодия падала и взмывала вновь, и каждая нота была кристально чистой. Сара долго размышляла, как ответить на вопрос, и в конце концов Елена сказала:
— Прости. Я подумала, что…
Сара вскинула голову и увидела растрепанное лицо Елены, которая, видимо, испугалась, что поставила человека в тупик своим вопросом и еще напомнила о своем физическом дефекте.
— Нет-нет, — ответила Сара, — ты меня неправильно поняла. Я размышляла, как… А, вот. Идем со мной.
Сара подвела Елену к колонке, включила громкость на полную мощность. Руку Елены Сара приложила к колонке. Елена улыбнулась.
— Ударные, — сказала Сара. — Барабаны. Контрабас. Низкие ноты. Ты ведь чувствуешь их, правда?
Девушка кивнула, улыбаясь своей щербатой улыбкой, и Сара оглядела комнату, раздумывая, что еще ей поможет. Помощниками стали сухие тонкие кисти из верблюжьего волоса, острый прохладный металл чистого мастихина, гладкое холодное стекло бутылки со скипидаром.
— Вот. Отлично. Вот как это звучит.
Каждый виток мелодии, каждый поворот, каждую смену ритма Сара повторяла на внутренней поверхности руки Елены, где кожа нежная и лучше чувствует прикосновение.
— Электрическая арфа.
И Сара мастихином отстукивала легкий рисунок нот по коже.
— А это флейта.
И по руке, извиваясь, отплясывала кисточка.
— И вот это. Фон, Елена. Синтезатор. Это не просто инструмент. Это музыкальная машина. Звучит только одна нота, пока играют все остальные инструменты.
И Сара нежно прокатила бутылкой по Елениной руке.
— И все это вместе? — спросила Елена.
— Да. Все вместе.
Сара дала девушке мастихин, а сама взяла кисточку и бутылку. Под звуки музыки они вместе повторяли мелодию. А пока они играли, на верхней полке лежал курант, которым впоследствии Сара уничтожит девушку.
И вот теперь она лежит в постели в сумерках ноябрьского дня и, вцепившись в одеяло, пытается унять дрожь. По-другому было нельзя. Нельзя было по-другому сказать ему правду.
Придется жить с этим ужасом до конца своих дней. Ведь ей нравилась девушка.
Вот уже восемь месяцев у Сары депрессия, и ничто ее не трогает. Вот и сейчас, услышав шорох подъезжающей машины, лай Флэйма и звук шагов, она ничего не почувствовала.
— Хорошо, допустим, курант каким-то образом может сойти за орудие убийства, — сказала Хейверс, глядя вслед полицейской машине, которая увозила домой леди Хелен и ее сестру, — но мы-то знаем, что Елену убили около половины седьмого, инспектор. По крайней мере, если верить словам Розалин Симпсон, то к половине седьмого она была мертва, не знаю, как вам, но мне кажется, верить ей можно. И далее если Розалин ошибается относительно времени, за которое она добежала до острова, то знает точно, что вернулась домой в половине восьмого. А если и ошибается, значит, убийство было совершено не позже, а раньше. И если Сара Гордон — не забывайте, что ее показания подтверждают соседи, — не выходила из дому раньше семи утра… — Хейверс повернулась на сиденье и посмотрела на Линли, — объясните мне, каким образом она побывала одновременно в двух местах: у себя дома в Гранчестере за завтраком и на прогулке по острову Крузо? Линли выехал с автостоянки и присоединился к разноцветному потоку машин на Парксайд.
— Вы хотите сказать, что, если утром соседи видели, как Сара уезжала в семь, значит, уезжала она в первый раз? — спросил он. — Сара хотела, чтобы именно так мы все и подумали. Но, судя по ее рассказу, в понедельник утром она встала в начале шестого. Сара не могла соврать, потому что те же соседи, которые видели ее отъезд из дому в семь, могли заметить и свет в ее окнах рано утром, поэтому Сара сказала нам правду. Таким образом, мы можем предположить, что у нее было достаточно времени и в Кембридж она в то утро отправилась дважды.
— Зачем еще раз ездить в Кембридж? Если Сара хотела «обнаружить» тело после того, как Розалин увидела ее, почему было не пойти в полицию прямо с острова?
— Она не могла, — ответил Линли. — Ей нужно было переодеться.
Хейверс беспомощно уставилась на него:
— Прекрасно. Что ж. В таком случае я настоящая балда. Объясните мне, при чем здесь одежда?
— Кровь, — ответил Сент-Джеймс.
Линли кивнул своему другу в зеркало заднего вида и сказал Хейверс:
— Не могла же она ворваться в полицейский участок и заявить, что нашла тело, когда весь ее костюм залит кровью жертвы?
— А зачем она тогда вообще пошла в полицию?
— Чтобы объяснить свое пребывание на месте преступления, когда о смерти Елены Уивер станет известно, и в случае, если Розалин Симпсон вспомнит, кого встретила, и все расскажет полицейским. Вы сами сейчас сказали, что Саре нужно было «об наружить» тело. И даже если Розалин в точности опишет полиции утреннюю встречу, даже если это описание приведет полицию к ней, Саре Гордон, кому придет в голову заподозрить, что она дважды побывала на острове? Кому придет в голову заподозрить, что она убила девушку, отправилась домой, переоделась и вернулась?
— И зачем же она все-таки вернулась?
— Чтобы подстраховаться, — ответил Сент-Джеймс, — чтобы справиться с Розалин прежде, чем Розалин отправится в полицию.
— Если одета она была уже не так, как при столкновении с Розалин, — продолжал Линли, — и если соседи могли подтвердить, что из дому раньше семи она не выходила, кто бы предположил, что задушенная с полчаса назад девушка — ее рук дело?
— Да, но, сэр, Розалин сказала, что встретила светловолосую женщину. Это практически все, что она запомнила.
— Все правильно. Шарф, шапочка, парик.
— Зачем так сложно?
— Чтобы Елена подумала, что перед ней Джастин. — Линли развернулся на Лэнсфильд-роуд и продолжил: — Нас с самого начала сбило с толку время, сержант. Поэтому мы и потеряли два дня, идя по ложному следу, когда нам сразу же нужно было обратить внимание на простой факт, известный всем и в котором никто не сомневается. Обе жертвы и все подозреваемые умели бегать.
— Любой человек умеет бегать. — И, бросив извиняющийся взгляд на Сент-Джеймса, Хейверс добавила: — Я имею в виду, в принципе.
— Именно это я сказал, — мрачно кивнул Линли. — В принципе.
Хейверс устало вздохнула:
— Как все сложно. Способ мне понятен. Возможности тоже вижу. Но я не понимаю мотивов. Если кого-то и надо было в этой ситуации прибить и придушить и если это сделала Сара Гордон, то при чем здесь Елена, когда наша Джастин кандидатура получше. Посмотрите на факты. Я уже не говорю о том, что Сара наверняка изрядно попотела над этим портретом, что стоит он сотни фунтов стерлингов, а может, и больше, хотя мне не понять, почему люди платят за картины такие деньжищи, а Джастин взяла и уничтожила работу. Немножко истерики, перемазанная и испорченная картина, вот тебе и мотив, я считаю. Ведь она отводила душу не просто на любительской мазне мужа, а на настоящем произведении искусства. Которое сделал настоящий художник, с настоящим именем. Да и сам Уивер, наверное, был страшно зол. На самом деле он сам мог совершить убийство, когда увидел, что сделала она с полотном. Так при чем же здесь Елена? — Хейверс задумалась. — Хотя, конечно, может, это и не Джастин. Может, это сделала сама Елена… А?
Линли ничего не ответил. Он свернул на обочину перед мостиком через реку возле Болотного шоссе. Не выключая двигатель, Линли сказал Хейверс и Сент-Джеймсу:
— Я сейчас.
Отойдя от машины на десять шагов, Линли скрылся в тумане.
Он не стал переходить улицу, чтобы попасть на остров. Это место он знал уже наизусть. Он знал, что увидит очертания деревьев, размытый туманом силуэт пешеходного мостика и птиц, подобных черным точкам на воде. Увидит болото, непроницаемое серое полотно. И ничего больше. И если огни Питер-хаус-Колледжа сумеют прорваться сквозь широкую и мрачную пелену тумана, то похожи они будут на мерцание паутинки, в лучшем случае на свет далеких звезд. Даже для Уистлера, подумал Линли, такая задача не по плечу.
Линли еще раз прошелся до конца дорожки, где стояли железные ворота. И во второй раз он убедился, что человек, бегущий вдоль реки из Куинз-Колледжа или из Сент-Стивенз-Колледжа, от Болотного шоссе может бежать в трех направлениях: налево, мимо инженерного факультета, направо, к Ньюнэм-роуд, или, как он сам убедился во вторник утром, вперед, через дорогу и ворота, опять вдоль реки.
Теперь это будило лишь память. Удар, хруст, треск кости. Неожиданно горячая кровь, брызнувшая с лица девушки на ее собственное. И сама девушка. Елена.
Сара перевернулась на бок и, свернувшись калачиком, поплотней укуталась в шерстяное одеяло. Какой невыносимый холод. Целый день внизу горит камин, и тепло от него разносится по всему дому, но ей все равно холодно. Холод, как неистребимая зараза, сочится сквозь стены, пол и постель. С каждой минутой он победоносно шествует по телу, и Сара содрогается от новой волны озноба.
Обычная горячка. Плохая погода. Сырость, туман, ледяной ветер сделали свое дело.
Сырость, туман, ветер: Сара пыталась загипнотизировать себя спасительными словами и устремиться мыслями в это желанное узкое русло, но усыпить часть мозга, где господствовала Елена Уивер, Саре не удавалось.
Дважды в неделю в течение двух месяцев Елена после полудня приезжала в Гранчестер на стареньком велосипеде, скрутив на затылке свои длинные волосы, чтобы не падали на лицо, и набив карманы контрабандным лакомством, которое как бы случайно падало в пасть Флэйму, если Сара вдруг отворачивалась. Она называла его «пес-растрепыш», ласково трепала висящие большие уши, склонившись к нему лицом и дозволяя вылизывать себе нос. «А што у мня есь для аствопыша?» — и смеялась, когда пес обнюхивал карманы, весело виляя хвостом и становясь ей передними лапами на джинсы. Так они здоровались на дорожке к дому, Флэйм бросался навстречу, приветствуя ее восторженным лаем, который, по словам Елены, колыхал воздух.
Она входила в дом, сбрасывала пальто, распускала волосы, встряхивала их, приветливо улыбалась и смущалась, если Сара видела ее открытое проявление нежности к собаке. Ей казалось, что в таком возрасте неприлично обожать животных, особенно тех, которым она не хозяйка.
— Готова? — спрашивала она, и вопрос обычно звучал как «атова?».
Когда Тони начал приводить ее в студию на первые сеансы рисунка живой натуры, она стеснялась. Но только сначала эта юная женщина не забывала о собственном физическом недостатке и о том, что он может доставить окружающим дискомфорт. Она сразу расслабилась, увидев, как легко другому в ее присутствии, по крайней мере Саре, начала болтать и смеяться, раскрываться навстречу людям и окружающей обстановке, словно все это знакомо ей с пеленок.
Приезжая на очередной сеанс, ровно в полтретьего она забиралась на высокий табурет в мастерской Сары. Ее взгляд порхал по комнате в поисках новых или еще не законченных работ. Она болтала без умолку. Как похожи они в этом с отцом.
— Ты никогда не была замужем, Сара?
Тони тоже любил говорить на эти темы, только вопрос девушки прозвучал «Ты никода не быа замшем, Саа?», и Саре потребовалось время, чтобы восстановить старательно выговариваемые, но искаженные звуки и расшифровать их значение.
— Нет. Никогда.
— Почему?
Сара внимательно посмотрела на рабочий холст, сравнив его с непоседливой натурой, ерзающей на табурете, интересно, уловит ли она, сумеет ли запечатлеть эту энергию, которой фонтанирует Елена. Даже во время отдыха, склонив голову набок и откинув волосы так, что цвет их отливал оттенком спелой пшеницы на солнце, даже в эти минуты она была живой и неуемной. Беспрестанно задавала вопросы, хотела познать, мечтала постигнуть.
— Наверное, думала, что мужчина мне помешает, — ответила Сара, — я хотела быть художником. Все остальное казалось второстепенным.
— Мой папа тоже хочет быть художником.
— Это точно, хочет.
— Как ты думаешь, у него получится?
— Да.
— А тебе он нравится?
И Елена в упор посмотрела на Сару. Она должна смотреть в упор, чтобы читать по губам, сказала себе Сара. Но все равно ответ ее получился резким:
—Конечно. Мне нравятся все мои студенты. Всегда нравились. Ты дергаешься, Елена. Наклони голову, как надо.
Пальцем ноги Елена потянулась к Флэйму и почесала его возле уха, пес лежал рядом на полу в ожидании лакомства, надеясь, что оно упадет у нее из кармана. Сара затаила дыхание, надеясь, что расспросы о Тони кончились. Так оно и случилось в очередной раз. Елена знала границы, которые не стоит переходить, и с таким же успехом переступала остальные.
— Извини, Сара, — улыбнувшись, ответила Елена и приняла исходное положение, в то время как Сара, избегая пристального взгляда девушки, подошла к стереосистеме и включила ее.
— Папа удивится, кода увидит это. Кода я ее увижу?
— Как только я закончу. Елена, не двигайся. Черт, свет уходит.
В конце сеанса мольберт накрывали простыней, и они вдвоем под музыку пили чай в мастерской. Песочное печенье — Флэйм сидел на страже, ждал, когда Елена даст ему кусочек, и слизывал сахаринки с ее ладони, — пирожные и пирожки Сара готовила по рецептам, о которых не вспоминала годами. Они болтали и запивали сладости чаем, играла музыка, и Сара пальцами отстукивала ритм по колену.
— Какая она? — как-то раз небрежно спросила Елена.
— Кто?
Елена кивнула на колонку:
— Она. Ты знаешь, о чем я. Она.
— Музыка?
— Какая она?
Под серьезным взглядом Елены Сара опустила глаза, пытаясь проникнуть в тайну электрической арфы Волленвейдера и синтезатора Муга[37]. Словно бросая ей вызов, мелодия падала и взмывала вновь, и каждая нота была кристально чистой. Сара долго размышляла, как ответить на вопрос, и в конце концов Елена сказала:
— Прости. Я подумала, что…
Сара вскинула голову и увидела растрепанное лицо Елены, которая, видимо, испугалась, что поставила человека в тупик своим вопросом и еще напомнила о своем физическом дефекте.
— Нет-нет, — ответила Сара, — ты меня неправильно поняла. Я размышляла, как… А, вот. Идем со мной.
Сара подвела Елену к колонке, включила громкость на полную мощность. Руку Елены Сара приложила к колонке. Елена улыбнулась.
— Ударные, — сказала Сара. — Барабаны. Контрабас. Низкие ноты. Ты ведь чувствуешь их, правда?
Девушка кивнула, улыбаясь своей щербатой улыбкой, и Сара оглядела комнату, раздумывая, что еще ей поможет. Помощниками стали сухие тонкие кисти из верблюжьего волоса, острый прохладный металл чистого мастихина, гладкое холодное стекло бутылки со скипидаром.
— Вот. Отлично. Вот как это звучит.
Каждый виток мелодии, каждый поворот, каждую смену ритма Сара повторяла на внутренней поверхности руки Елены, где кожа нежная и лучше чувствует прикосновение.
— Электрическая арфа.
И Сара мастихином отстукивала легкий рисунок нот по коже.
— А это флейта.
И по руке, извиваясь, отплясывала кисточка.
— И вот это. Фон, Елена. Синтезатор. Это не просто инструмент. Это музыкальная машина. Звучит только одна нота, пока играют все остальные инструменты.
И Сара нежно прокатила бутылкой по Елениной руке.
— И все это вместе? — спросила Елена.
— Да. Все вместе.
Сара дала девушке мастихин, а сама взяла кисточку и бутылку. Под звуки музыки они вместе повторяли мелодию. А пока они играли, на верхней полке лежал курант, которым впоследствии Сара уничтожит девушку.
И вот теперь она лежит в постели в сумерках ноябрьского дня и, вцепившись в одеяло, пытается унять дрожь. По-другому было нельзя. Нельзя было по-другому сказать ему правду.
Придется жить с этим ужасом до конца своих дней. Ведь ей нравилась девушка.
Вот уже восемь месяцев у Сары депрессия, и ничто ее не трогает. Вот и сейчас, услышав шорох подъезжающей машины, лай Флэйма и звук шагов, она ничего не почувствовала.
— Хорошо, допустим, курант каким-то образом может сойти за орудие убийства, — сказала Хейверс, глядя вслед полицейской машине, которая увозила домой леди Хелен и ее сестру, — но мы-то знаем, что Елену убили около половины седьмого, инспектор. По крайней мере, если верить словам Розалин Симпсон, то к половине седьмого она была мертва, не знаю, как вам, но мне кажется, верить ей можно. И далее если Розалин ошибается относительно времени, за которое она добежала до острова, то знает точно, что вернулась домой в половине восьмого. А если и ошибается, значит, убийство было совершено не позже, а раньше. И если Сара Гордон — не забывайте, что ее показания подтверждают соседи, — не выходила из дому раньше семи утра… — Хейверс повернулась на сиденье и посмотрела на Линли, — объясните мне, каким образом она побывала одновременно в двух местах: у себя дома в Гранчестере за завтраком и на прогулке по острову Крузо? Линли выехал с автостоянки и присоединился к разноцветному потоку машин на Парксайд.
— Вы хотите сказать, что, если утром соседи видели, как Сара уезжала в семь, значит, уезжала она в первый раз? — спросил он. — Сара хотела, чтобы именно так мы все и подумали. Но, судя по ее рассказу, в понедельник утром она встала в начале шестого. Сара не могла соврать, потому что те же соседи, которые видели ее отъезд из дому в семь, могли заметить и свет в ее окнах рано утром, поэтому Сара сказала нам правду. Таким образом, мы можем предположить, что у нее было достаточно времени и в Кембридж она в то утро отправилась дважды.
— Зачем еще раз ездить в Кембридж? Если Сара хотела «обнаружить» тело после того, как Розалин увидела ее, почему было не пойти в полицию прямо с острова?
— Она не могла, — ответил Линли. — Ей нужно было переодеться.
Хейверс беспомощно уставилась на него:
— Прекрасно. Что ж. В таком случае я настоящая балда. Объясните мне, при чем здесь одежда?
— Кровь, — ответил Сент-Джеймс.
Линли кивнул своему другу в зеркало заднего вида и сказал Хейверс:
— Не могла же она ворваться в полицейский участок и заявить, что нашла тело, когда весь ее костюм залит кровью жертвы?
— А зачем она тогда вообще пошла в полицию?
— Чтобы объяснить свое пребывание на месте преступления, когда о смерти Елены Уивер станет известно, и в случае, если Розалин Симпсон вспомнит, кого встретила, и все расскажет полицейским. Вы сами сейчас сказали, что Саре нужно было «об наружить» тело. И даже если Розалин в точности опишет полиции утреннюю встречу, даже если это описание приведет полицию к ней, Саре Гордон, кому придет в голову заподозрить, что она дважды побывала на острове? Кому придет в голову заподозрить, что она убила девушку, отправилась домой, переоделась и вернулась?
— И зачем же она все-таки вернулась?
— Чтобы подстраховаться, — ответил Сент-Джеймс, — чтобы справиться с Розалин прежде, чем Розалин отправится в полицию.
— Если одета она была уже не так, как при столкновении с Розалин, — продолжал Линли, — и если соседи могли подтвердить, что из дому раньше семи она не выходила, кто бы предположил, что задушенная с полчаса назад девушка — ее рук дело?
— Да, но, сэр, Розалин сказала, что встретила светловолосую женщину. Это практически все, что она запомнила.
— Все правильно. Шарф, шапочка, парик.
— Зачем так сложно?
— Чтобы Елена подумала, что перед ней Джастин. — Линли развернулся на Лэнсфильд-роуд и продолжил: — Нас с самого начала сбило с толку время, сержант. Поэтому мы и потеряли два дня, идя по ложному следу, когда нам сразу же нужно было обратить внимание на простой факт, известный всем и в котором никто не сомневается. Обе жертвы и все подозреваемые умели бегать.
— Любой человек умеет бегать. — И, бросив извиняющийся взгляд на Сент-Джеймса, Хейверс добавила: — Я имею в виду, в принципе.
— Именно это я сказал, — мрачно кивнул Линли. — В принципе.
Хейверс устало вздохнула:
— Как все сложно. Способ мне понятен. Возможности тоже вижу. Но я не понимаю мотивов. Если кого-то и надо было в этой ситуации прибить и придушить и если это сделала Сара Гордон, то при чем здесь Елена, когда наша Джастин кандидатура получше. Посмотрите на факты. Я уже не говорю о том, что Сара наверняка изрядно попотела над этим портретом, что стоит он сотни фунтов стерлингов, а может, и больше, хотя мне не понять, почему люди платят за картины такие деньжищи, а Джастин взяла и уничтожила работу. Немножко истерики, перемазанная и испорченная картина, вот тебе и мотив, я считаю. Ведь она отводила душу не просто на любительской мазне мужа, а на настоящем произведении искусства. Которое сделал настоящий художник, с настоящим именем. Да и сам Уивер, наверное, был страшно зол. На самом деле он сам мог совершить убийство, когда увидел, что сделала она с полотном. Так при чем же здесь Елена? — Хейверс задумалась. — Хотя, конечно, может, это и не Джастин. Может, это сделала сама Елена… А?
Линли ничего не ответил. Он свернул на обочину перед мостиком через реку возле Болотного шоссе. Не выключая двигатель, Линли сказал Хейверс и Сент-Джеймсу:
— Я сейчас.
Отойдя от машины на десять шагов, Линли скрылся в тумане.
Он не стал переходить улицу, чтобы попасть на остров. Это место он знал уже наизусть. Он знал, что увидит очертания деревьев, размытый туманом силуэт пешеходного мостика и птиц, подобных черным точкам на воде. Увидит болото, непроницаемое серое полотно. И ничего больше. И если огни Питер-хаус-Колледжа сумеют прорваться сквозь широкую и мрачную пелену тумана, то похожи они будут на мерцание паутинки, в лучшем случае на свет далеких звезд. Даже для Уистлера, подумал Линли, такая задача не по плечу.
Линли еще раз прошелся до конца дорожки, где стояли железные ворота. И во второй раз он убедился, что человек, бегущий вдоль реки из Куинз-Колледжа или из Сент-Стивенз-Колледжа, от Болотного шоссе может бежать в трех направлениях: налево, мимо инженерного факультета, направо, к Ньюнэм-роуд, или, как он сам убедился во вторник утром, вперед, через дорогу и ворота, опять вдоль реки.