Страница:
— Вы справляетесь с обеими? — откровенно спросила она.
Миссис Фло провела рукой по волосам испуганной женщины:
— Они для меня не обуза, милая. У каждого свой крест. Бог никогда не посылает испытаний, которые невозможно вынести.
Барбара вспомнила эти слова, дотронувшись до визитной карточки в кармане. Неужели и она пытается скинуть с плеч свою ношу из-за лени или эгоизма?
Барбара уклонилась от ответа, пытаясь найти позитивные стороны в отправке матери в Хоторн-Лодж. Рядом Гринфорд-стейшн, и Барбаре придется делать только одну пересадку — на Тоттенхем-Роуд, если она поместит мать в этот дом, а сама снимет маленький домик на ферме; прямо у Грин-рорд-стейщн лавка зеленщика, где можно покупать матери свежие фрукты; через улицу, поросшую кустами боярышника, находится детская площадка с качелями, каруселью и скамейками, где они могут сидеть вдвоем и любоваться играми детей; поблизости все необходимое — аптека, супермаркет, винная лавка, булочная и даже китайский ресторанчик, где продаются на вынос любимые блюда матери.
Но даже теперь, взвесив все преимущества и собираясь уже набрать номер миссис Фло, Барбара понимала, что намеренно закрывает глаза на два момента. Она убеждала себя, что с доносящимся до Хоторн-Лоджа шумом машин ничего нельзя поделать и что никто не виноват, если Гринфорд зажат между железной дорогой и шоссе. Кроме того, она заметила во дворе трех сломанных троллей. Зачем она это вспомнила, ведь в них нет ничего особенного, если не считать, что облупленный нос одного, скособоченная шляпа другого и безрукость третьего производили удручающее впечатление. Выло что-то леденящее душу в блестящих залысинах на диване, куда так долго склонялись головы стариков с маслянистыми волосами. И крошки на губах слепой старухи…
Все это мелочи, уверяла себя Барбара, просто незаметные уколы совести. Все идеально не бывает. Кроме того, эти маленькие неудобства не сравнить с неудобствами их теперешней жизни в Актоне.
Однако дело не сводилось к выбору между Актоном и Гринфордом. Барбара должна была решиться на то, чтобы признать — ей хочется освободиться от тягот, выносить которые она, в отличие от миссис Фло, не имела сил.
Продав дом в Актоне, Барбара сможет платить за пребывание матери у миссис Фло. Она сможет поселиться в домике на ферме. Не важно, что в длину он не больше двадцати пяти футов, а в ширину — двенадцать и что от небольшого сарайчика его отличают лишь керамическая печная труба и полуосыпавшаяся черепица на крыше. У Барбары появлялся шанс. А это единственное, чего она теперь ждала от жизни.
У нее за спиной открылась дверь. Оглянувшись, она увидела Линли, который выглядел отдохнувшим, несмотря на ночную погоню за убийцей с Мейда-Вейл.
— Получается? — спросил он.
— Когда в следующий раз захочу оказать коллеге услугу, дайте мне в глаз, ладно? Я почти ослепла от этого компьютера.
— Значит, мимо.
— Мимо. Но я не все время занималась только этим. — Барбара вздохнула, сделала пометку на бумаге, закрыла программу и с силой потерла затылок.
— Как Хоторн-Лодж? — спросил Линли. Он пододвинул стул и сел рядом с Барбарой.
Барбара отвела глаза в сторону:
Неплохо. Но Гринфорд в кольце дорог. Не знаю, приживется ли там мама. Ей нравится Актон, дом. Она привыкла к своим вещам.
Барбара кожей ощутила взгляд Линли, но знала, что он не будет ничего советовать. Для этого они были слишком разные. Однако Барбара знала, что Линли понимает ее.
— Я чувствую себя преступницей, — глухо произнесла Барбара. — Почему?
— Она подарила вам жизнь.
— Я об этом не просила.
— Верно. Но мы обязаны отплатить дарителю за его дар. Мы спрашиваем себя: «Какое решение лучшее? » И для кого оно лучшее? Не только ли для нас?
— Бог не посылает испытаний, которые нельзя вынести, — тихо прошептала Барбара.
— Это банально, ХеЙверс. Даже банальнее, чем присказка: «все к лучшему». Чепуха. Обычно все бывает к худшему, и Бог, если Он существует, постоянно насылает испытания, которые вынести невозможно. Вам ли этого не знать.
— О чем вы?
— Вы полицейский. — Линли резко встал. — У нас появилась работа в другом городе. Понадобится несколько дней. Я поеду первым. Присоединяйтесь, когда сможете.
Предложение Линли вызвало у Барбары раздражение, потому что в нем слышалось понимание и сочувствие. Он готов работать за нее, пока она не сможет присоединиться. Как это похоже на него! Барбара ненавидела эту щедрость. Она чувствовала себя в долгу и понимала, что никогда не сможет отплатить ему сполна.
— Нет, — ответила она, — я все улажу. Буду готова через… Сколько у меня времени? Час? Два? —Хейверс…
— Я поеду.
— Хейверс, это в Кембридже.
Барбара увидела радость в его добрых карих глазах. Прошептала:
— Вы дурак, инспектор. Он кивнул и усмехнулся:
— Только ради вас.
Глава 3
Миссис Фло провела рукой по волосам испуганной женщины:
— Они для меня не обуза, милая. У каждого свой крест. Бог никогда не посылает испытаний, которые невозможно вынести.
Барбара вспомнила эти слова, дотронувшись до визитной карточки в кармане. Неужели и она пытается скинуть с плеч свою ношу из-за лени или эгоизма?
Барбара уклонилась от ответа, пытаясь найти позитивные стороны в отправке матери в Хоторн-Лодж. Рядом Гринфорд-стейшн, и Барбаре придется делать только одну пересадку — на Тоттенхем-Роуд, если она поместит мать в этот дом, а сама снимет маленький домик на ферме; прямо у Грин-рорд-стейщн лавка зеленщика, где можно покупать матери свежие фрукты; через улицу, поросшую кустами боярышника, находится детская площадка с качелями, каруселью и скамейками, где они могут сидеть вдвоем и любоваться играми детей; поблизости все необходимое — аптека, супермаркет, винная лавка, булочная и даже китайский ресторанчик, где продаются на вынос любимые блюда матери.
Но даже теперь, взвесив все преимущества и собираясь уже набрать номер миссис Фло, Барбара понимала, что намеренно закрывает глаза на два момента. Она убеждала себя, что с доносящимся до Хоторн-Лоджа шумом машин ничего нельзя поделать и что никто не виноват, если Гринфорд зажат между железной дорогой и шоссе. Кроме того, она заметила во дворе трех сломанных троллей. Зачем она это вспомнила, ведь в них нет ничего особенного, если не считать, что облупленный нос одного, скособоченная шляпа другого и безрукость третьего производили удручающее впечатление. Выло что-то леденящее душу в блестящих залысинах на диване, куда так долго склонялись головы стариков с маслянистыми волосами. И крошки на губах слепой старухи…
Все это мелочи, уверяла себя Барбара, просто незаметные уколы совести. Все идеально не бывает. Кроме того, эти маленькие неудобства не сравнить с неудобствами их теперешней жизни в Актоне.
Однако дело не сводилось к выбору между Актоном и Гринфордом. Барбара должна была решиться на то, чтобы признать — ей хочется освободиться от тягот, выносить которые она, в отличие от миссис Фло, не имела сил.
Продав дом в Актоне, Барбара сможет платить за пребывание матери у миссис Фло. Она сможет поселиться в домике на ферме. Не важно, что в длину он не больше двадцати пяти футов, а в ширину — двенадцать и что от небольшого сарайчика его отличают лишь керамическая печная труба и полуосыпавшаяся черепица на крыше. У Барбары появлялся шанс. А это единственное, чего она теперь ждала от жизни.
У нее за спиной открылась дверь. Оглянувшись, она увидела Линли, который выглядел отдохнувшим, несмотря на ночную погоню за убийцей с Мейда-Вейл.
— Получается? — спросил он.
— Когда в следующий раз захочу оказать коллеге услугу, дайте мне в глаз, ладно? Я почти ослепла от этого компьютера.
— Значит, мимо.
— Мимо. Но я не все время занималась только этим. — Барбара вздохнула, сделала пометку на бумаге, закрыла программу и с силой потерла затылок.
— Как Хоторн-Лодж? — спросил Линли. Он пододвинул стул и сел рядом с Барбарой.
Барбара отвела глаза в сторону:
Неплохо. Но Гринфорд в кольце дорог. Не знаю, приживется ли там мама. Ей нравится Актон, дом. Она привыкла к своим вещам.
Барбара кожей ощутила взгляд Линли, но знала, что он не будет ничего советовать. Для этого они были слишком разные. Однако Барбара знала, что Линли понимает ее.
— Я чувствую себя преступницей, — глухо произнесла Барбара. — Почему?
— Она подарила вам жизнь.
— Я об этом не просила.
— Верно. Но мы обязаны отплатить дарителю за его дар. Мы спрашиваем себя: «Какое решение лучшее? » И для кого оно лучшее? Не только ли для нас?
— Бог не посылает испытаний, которые нельзя вынести, — тихо прошептала Барбара.
— Это банально, ХеЙверс. Даже банальнее, чем присказка: «все к лучшему». Чепуха. Обычно все бывает к худшему, и Бог, если Он существует, постоянно насылает испытания, которые вынести невозможно. Вам ли этого не знать.
— О чем вы?
— Вы полицейский. — Линли резко встал. — У нас появилась работа в другом городе. Понадобится несколько дней. Я поеду первым. Присоединяйтесь, когда сможете.
Предложение Линли вызвало у Барбары раздражение, потому что в нем слышалось понимание и сочувствие. Он готов работать за нее, пока она не сможет присоединиться. Как это похоже на него! Барбара ненавидела эту щедрость. Она чувствовала себя в долгу и понимала, что никогда не сможет отплатить ему сполна.
— Нет, — ответила она, — я все улажу. Буду готова через… Сколько у меня времени? Час? Два? —Хейверс…
— Я поеду.
— Хейверс, это в Кембридже.
Барбара увидела радость в его добрых карих глазах. Прошептала:
— Вы дурак, инспектор. Он кивнул и усмехнулся:
— Только ради вас.
Глава 3
Энтони Уивер остановил свой «ситроен» на широкой дорожке из гравия у своего дома на Адамс-роуд. Сквозь стекло он видел зимний жасмин, красивый и холодный, вьющийся по решетке рядом с передней дверью. Последние восемь часов Энтони Уивер прожил как в кошмарном сне, и теперь все в нем словно окаменело. Это шок, подсказывал ему разум, и через какое-то время он вернется к нормальному восприятию окружающего.
Энтони продолжал сидеть в машине. Он ждал, пока заговорит его первая жена. Но сидящая рядом Глин упорно хранила молчание, которым приветствовала его на вокзале Кембриджа.
Глин не позволила Энтони отправиться за ней в Лондон, нести ее чемодан и открывать для нее дверцу машины. И она не позволила ему видеть ее горе. Энтони все понял. Он уже винил себя в смерти дочери. Чувство вины охватило его после опознания тела Елены. Глин не было нужды обвинять его.
Энтони увидел, как Глин скользнула взглядом по дому, и ему стало любопытно, скажет ли она что-нибудь. Она не была в Кембридже с тех пор, как в первом триместре помогла Елене устроиться в Сент-Стивензе, но даже тогда не заходила на Адамс-роуд.
Энтони знал, что Глин сочтет этот дом символом второго брака и профессиональной эгоцентричности, наглядной демонстрацией его успеха. Кирпичные стены, три этажа, белые рамы, декоративная плитка, начинающаяся со второго этажа, стеклянная мансарда. Этот дом был живым напоминанием о тесном закутке — трех маленьких комнатках на Хоуп-стрит, где они ютились больше двадцати лет назад, когда только поженились. Новый дом стоял особняком в конце извилистого переулка, вдали от соседских. Это был дом известного профессора, уважаемого сотрудника отделения истории, а не полутемная нора, где разбивались надежды.
Справа от дома росли буковые деревья в великолепном осеннем уборе. Из кустов выскочил ирландский сеттер и радостно помчался к машине. Увидев собаку, Глин впервые заговорила глухим, бесстрастным голосом:
— Это ее собака?
— Да.
— В Лондоне мы не могли завести собаку. Квартира была слишком маленькой. Она всегда хотела собаку. Она мечтала о спаниеле. Она…
Глин оборвала фразу на полуслове и вышла из шины. Собака неуверенно сделала несколько шагов, свесив набок язык в веселой ухмылке. Глин посмотрела на сеттера, но даже не приласкала его.
Собака подошла поближе и обнюхала ноги Глин.
Жегщина резко повернулась и взглянула на дом:
— Джастин устроила тебе уютное гнездышко, Энтони.
Дверь между двумя кирпичными колоннами отворилась, и по блестящим дубовым панелям скользнули лучи тусклого осеннего солнца. В проеме стояла Джастин, жена Энтони, положив руку на дверной звонок.
— Входи, Глин. Я приготовила чай, — произнесла она и отступила назад, мудро воздержавшись от ненужных соболезнований.
Энтони вошел следом за Глин в дом, отнес ее чемодан в комнату для гостей и вернулся в гостиную. Глин стояла у окна, глядя на лужайку, красиво обнесенную белой решеткой из кованого железа, которая поблескивала сквозь туман, а Джастин, сжав руки на груди, остановилась у дивана.
Между первой и второй женой Энтони не было ни малейшего сходства. В свои сорок шесть Глин не сопротивлялась надвигающейся старости. У глаз появились морщинки, от носа к губам пролегли глубокие складки, подбородок обвис. В длинных, гладко зачесанных назад волосах Глин блестели седые пряди. Бедра и талия раздались, и она скрывала их твидовым пиджаком свободного покроя. На ней были чулки телесного цвета и простые туфли без каблуков.
В отличие от Глин, тридцатипятилетняя Джастин по-прежнему сохраняла очарование молодости. У нее было одно из тех редких лиц, которые с возрастом становятся только привлекательнее. Джастин не блистала красотой, но была на редкость обаятельна: гладкая кожа, голубые глаза, выступающие скулы, твердый подбородок. Она была высокой и худощавой, с каскадом пепельных волос, свободно рассыпанных по плечам, как и в юности. Она была в той же одежде, в которой собиралась утром на работу — серый костюм с широким черным поясом, серые чулки, черные лодочки, серебряная брошка на отвороте пиджака. Как обычно, Джастин выглядела безупречно.
Энтони заглянул в столовую, где жена накрыла стол. Он служил наглядным доказательством того, чем она занималась с той минуты, как он позвонил ей в «Юниверсити Пресс» и сообщил о смерти дочери. Пока Энтони ездил в морг, в полицейский участок, в колледж, к себе на работу, на вокзал, пока ходил на опознание тела, отвечал на разные вопросы, принимал нелепые соболезнования и звонил своей бывшей жене, Джастин готовилась к предстоящим дням траура. Накрытый стол свидетельствовал о ее стараниях.
На скатерти стоял фарфоровый сервиз — свадебный подарок с узором из золотистых розочек и витых листьев. Среди тарелок, чашек, серебра, хрустящих белых салфеток и вазочек с цветами покоился маковый пирог, стояли два подноса с тонко нарезанными ломтиками хлеба с маслом и свежими булочками, креманки с клубничным джемом и взбитыми сливками.
Энтони взглянул на жену. Джастин улыбнулась, махнула рукой в сторону стола и повторила:
— Я приготовила чай.
— Спасибо, милая, — ответил Энтони. Слова прозвучали натянуто и неестественно.
— Глин, что ты будешь?
Глин скользнула взглядом по столу, перевела глаза на Энтони:
— Нет, спасибо, я ничего не хочу. Джастин обернулась к мужу:
— Энтони?
Какое-то мгновение он словно парил в пространстве, не зная, отказаться или нет, потом подошел к столу. Взял бутерброд, булочку, ломтик пирога. Еда казалась пресной.
Джастин шагнула к нему с чашкой чаю. От чашки пошел пар, наполнив воздух фруктовым ароматом травяного чая, который она любила. Оба стояли перед накрытым столом, глядя на сверкающее серебро и свежие цветы. Глин стояла у окна в другой комнате. Ни Энтони, ни Джастин не сели.
— Что сказали в полиции? — спросила Глин. — Мне они не звонили.
— Я их попросил.
— Почему?
— Я думал, лучше мне…
— Тебе?
Энтони видел, как Джастин поставила чашку на стол и принялась пристально разглядывать ее.
— Что с ней случилось, Энтони?
— Глин, сядь. Пожалуйста.
— Я хочу знать, что произошло.
Энтони поставил тарелку рядом с чашкой, к которой не притронулся, и вернулся в гостиную. Джастин последовала за ним. Он сел на диван, жестом попросил жену сесть и замолчал, ожидая, что Глин отойдет от окна. Она осталась на месте. Джастин крутила на руке браслет, подаренный ей на свадьбу.
Энтони повторял про себя приготовленную для Глин фразу: «Елена совершала утреннюю пробежку, и кто-то убил ее. Ее ударили по голове и задушили».
— Я хочу видеть тело.
— Нет, Глин. Не надо.
Впервые за день голос Глин задрожал.
— Это моя дочь. Я хочу увидеть тело.
— Не сейчас. Позже. Когда в похоронном бюро…
— Я хочу видеть ее, Энтони.
Энтони услышал стальные нотки в голосе Глин и знал, к чему это приведет. Он попытался ей помешать:
— Одна сторона ее лица изуродована. Видны кости. Носа нет. Ты это хочешь увидеть?
Глин порылась в сумке и вытащила салфетку.
— Проклятье, — прошептала она, а потом спросила: — Как это случилось? Ты сказал мне, ты обещал, что она не будет бегать одна.
— Она звонила Джастин вчера вечером. Сказала, что утром не побежит.
— Звонила… — Глин перевела взгляд с Энтони на его жену. — Ты бегала с ней?
Джастин перестала крутить браслет, но крепко держалась за него, словно это был талисман:
— Энтони попросил меня. Ему не нравилось, что она бегает у реки рано утром, поэтому я бегала с ней. Вчера она позвонила и сказала, что не побежит, но, очевидно, передумала.
— Сколько это уже продолжалось? — спросила Глин, вновь глядя на бывшего мужа. — Ты говорил, что Елена не будет бегать одна, но не говорил, что Джастин… — Она резко оборвала фразу. — Как ты мог так поступить, Энтони? Как ты мог доверить жизнь своей дочери…
— Глин, — перебил Энтони.
— Ей было все равно. Она не следила за Еленой. Ей было наплевать, жива ли она.
— Глин, ради бога!
— Это правда! У нее никогда не было детей. Откуда она знает, что значит беречь, ждать, волноваться и удивляться. Она не знает, что значит мечтать. Но этим мечтам не суждено сбыться только потому, что в то утро ее не было с Еленой.
Джастин не шевелилась. Ее лицо превратилось в застывшую маску.
— Позволь показать тебе твою комнату, — наконец произнесла она и поднялась. — Ты, наверное, устала. Мы разместим тебя в желтой комнате в задней части дома. Там тихо, и ты сможешь отдохнуть.
— Я хочу видеть комнату Елены.
— Да, конечно. Сейчас только посмотрю простыни. .. — Джастин вышла из комнаты.
— Почему ты доверил ей Елену? — опять спросила Глин.
— О чем ты говоришь? Джастин моя жена.
— Вот в чем дело! Тебе все равно, что Елена мертва. Есть с кем сделать другую.
Энтони вскочил. Перед его глазами возник образ Елены, когда он в последний раз видел ее из окна: она улыбалась ему и махала рукой, собираясь ехать на велосипеде к своему научному руководителю. Они только что позавтракали вдвоем, весело болтая и давая лакомые кусочки собаке.
Энтони ощутил невыносимую боль. Создать новую Елену? Она останется для него единственной. Он сам умер вместе с ней.
Ничего не видя вокруг, Энтони прошел мимо бывшей жены. В ушах звучали ее жестокие слова, и он слышал их даже на улице. Спотыкаясь, он добрел до машины, сунул ключ в замок зажигания. Когда Энтони отъехал от дома, на крыльцо выбежала Джастин.
Она окликнула его. Он увидел ее силуэт, промелькнувший в свете фар, прибавил скорость и, разбрызгивая гальку, помчался по Адамс-роуд.
Энтони было трудно дышать, в горле стоял комок. Он зарыдал — глухими, короткими всхлипами без слез, оплакивая дочь, своих жен и неудавшуюся жизнь.
Вскоре он свернул на Грейндж-роуд, затем на Бартон-роуд и выехал из города. Темнело, и над вспаханными полями и живыми изгородями сгущался туман. Но Энтони мчался вслепую, не обращая внимания на дорогу, а когда пригород уступил место фермам, остановился и вылез из машины. Подул резкий ветер, похолодало. На Энтони был только пиджак, но это не имело значения. Он поднял воротник и быстро зашагал мимо узкой калитки, крытых соломой коттеджей к ее дому.
Заглянув в окно, Энтони увидел, что она ходит по гостиной с кувшином в руках. Такая маленькая, такая хрупкая. Если бы он взял ее на руки, то не почувствовал бы тяжести, лишь легкое биение сердца и кипение жизни, которое поглощало его и наполняло радостью.
Энтони захотелось подойти к ней, услышать ее голос, обнять.
Он отступил на обочину дороги. В это время мимо промчалась машина, предупреждающе сигналя. Звук автомобильного гудка привел его в чувство.
Тем временем она подошла к камину и подбросила в огонь дров, как когда-то делал он сам, согреваемый ее теплым ободряющим взглядом, предвкушением ее ласк.
— Тонио, — шептала она, изнемогая от любви. И он отвечал ей:
— Тигрица, моя тигрица. — Этот призыв вырвался у него сейчас в темноту.
Линли приехал в Кембридж в половине шестого и направился на Булстрод-Гарденз, где оставил свой «бентли» перед домом, удивительно похожим на тот, где обитала Джейн Остин в Чотоне. Тот же дизайн: два створчатых окна и белая парадная дверь, на втором этаже — три окна. Дом был прямоугольный, надежный, ничем не примечательный, с черепичной крышей и несколькими простыми трубами. Однако Линли не ощутил того разочарования, которое охватило его в Чотоне. Там он ожидал увидеть уютный, типично английский коттедж под соломенной крышей, окруженный цветочными клумбами и деревьями. Однако было бы странно, если бы преуспевающий лектор отделения богословия поселил жену и детей в менее солидном жилище.
Линли вылез из машины и поежился от холода. Туман почти полностью окутывал дом, придавая ему романтический вид и являя взору царящее вокруг запустение. За низкой кирпичной стеной, отделявшей двор от улицы, находилась огромная цветочная клумба, вокруг которой шла подъездная дорожка, усыпанная желтой листвой. По-видимому, никто не подготовил почву к осени и зиме, и почерневшие высохшие стебли лежали на закаменевшей земле. По стене вился разросшийся гибискус. Слева от парадной двери к самой крыше взбирались побеги актинидии, почти закрывая своими цепкими усиками окно первого этажа, а справа то же растение пестрело листьями в бурых пятнах. Из-за этого симметричный фасад дома казался кривобоким.
Линли прошел под росшей у ворот березой. Из соседнего дома слабо слышалась музыка, и где-то вдалеке гулко хлопнула дверь, словно выстрелили из пистолета. Перешагнув через трехколесный велосипед, Линли поднялся на крыльцо и позвонил в дверь.
Послышались детские голоса, и двое детей бросились к двери. Маленькие руки не могли справиться с задвижкой и бессильно барабанили по деревянной двери.
— Тетя Лин! — раздался голос не то мальчика, не то девочки.
В соседней комнате зажегся свет, прорезав пелену тумана. Заплакал ребенок, и женский голос прокричал:
— Минуточку!
— Тетя Лин! Звонят в дверь!
— Знаю, Кристиан.
Над головой Линли вспыхнул свет, и он услышал звук открываемого засова.
— Отойди в сторонку, милая, — произнесла женщина.
В дверном проеме показались четыре фигуры в золотом ореоле света, лившегося из гостиной. Все словно сошли с картины Рембрандта: женщина в розовом свитере с младенцем на руках, завернутым в шаль брусничного цвета, и двое малышей, вцепившихся в ее ноги в черных шерстяных брюках, — мальчик с расплывшимся синяком под глазом и девочка с заводной игрушкой. Вероятно, именно она была причиной шума, услышанного Линли за дверью, поскольку представляла собой прозрачный пластиковый купол, и когда ее волочили по полу, внутри с грохотом подскакивали цветные шарики.
— Томми! — произнесла леди Хелен Клайд. Она отступила назад и заставила детей сделать то же самое. Они беспрекословно повиновались. — Так ты в Кембридже.
— Да-
— Какая приятная неожиданность. Входи.
В доме сильно пахло мокрой шерстью, прокисшим молоком, детской присыпкой и пеленками — запахи детей. Все свидетельствовало о том, что здесь живут дети: разбросанные по иолу гостиной игрушки, раскрытые книжки с вырванными страницами на диване и стульях, грязные кофточки и детские костюмчики, сваленные в кучу перед камином. Маленькое кресло-качалка было покрыто грязным голубым одеялом, и, когда Линли вслед за леди Хелен прошел на кухню, к креслу подбежал маленький мальчик и вцепился в одеяло. Он с упрямым любопытством смотрел на Линли.
— Кто это, тетя Лин? — спросил ребенок. Его сестричка не отходила от леди Хелен. Она крепко вцепилась левой рукой в брюки женщины, а правую засунула в рот. — Прекрати, Пердита. Мама не разрешает сосать палец. Сосунок, — сказал мальчик.
— Кристиан, — мягко остановила его леди Хелен. Она отвела Пердиту к детскому столику у окна, и девочка принялась раскачиваться на крошечном стуле, не вынимая пальца изо рта и бессмысленно глядя на тетку большими темными глазами.
— Они не очень-то любят свою маленькую сестренку, — прошептала леди Хелен, прижав плачущего младенца к другому плечу. — Я как раз хотела покормить ее.
— Как дела у Пен?
Леди Хелен бросила взгляд на детей. Этого быстрого взгляда было достаточно, он сказал Линли все.
Вслух она произнесла:
— Я только отнесу малышку наверх. Вернусь через минуту. — Хелен улыбнулась. — Ты справишься?
— Он кусается?
— Кусает только девочек.
— Мне сразу стало легче.
Хелен засмеялась и вернулась в гостиную. Линли услышал ее шаги на лестнице и голос, успокаивающий плачущего ребенка.
Он обернулся к детям. Он знал, что они близнецы и им нет еще пяти лет. Девочка была старше на пятнадцать минут, но мальчик был крупнее и агрессивнее и, насколько понял Линли, не очень-то жаловал незнакомцев. Что ж, это неплохо, принимая во внимание сегодняшние времена. Однако от этой мысли Линли не стало лучше. Он никогда не мог найти общего языка с детьми.
— Мама болеет, — произнес Кристиан, ударив ногой по дверце буфета. Он повторил это действие несколько раз, потом бросил голубое одеяло на пол, открыл буфет и начал вынимать оттуда горшки с медными донцами. — Это из-за младенца.
— Такое иногда случается, ~— сказал Линли, — скоро ей станет лучше.
— Мне все равно. — Кристиан с силой ударил по полу сковородкой. — Пердита плачет. Вчера ночью она написала в кровать.
Линли глянул на девочку. Она молча качалась на стульчике, и пряди вьющихся волос падали ей на глаза. Палец по-прежнему был во рту.
— Она не нарочно.
— Папа не придет. — Кристиан взял вторую сковородку и с силой швырнул ее поверх первой. Звук был оглушительный, но, казалось, никто из детей не обратил на это внимания. — Папе не нравится этот младенец. Он сердится на маму.
— Почему ты так думаешь?
— Мне нравится тетя Лин. От нее хорошо пахнет.
Разговор на эту тему Линли готов был поддержать:
— Это верно.
— Тебе нравится тетя Лин?
— Очень нравится.
Видимо, Кристиан решил, что может подружиться с незнакомцем. Он поднялся и сунул Линли в руки горшок с крышкой.
— Надо делать вот так, — произнес он и продемонстрировал свое умение, ударив крышкой о крышку.
— Томми! Ты ему разрешаешь? — Леди Хелен прикрыла за собой дверь кухни и принялась спасать горшки и кастрюли своей сестры. — Посиди с Пердитой, Кристиан. Давай я налью тебе чаю.
— Нет! Я хочу играть!
— Не сейчас. — Леди Хелен вырвала из рук мальчика горшок, взяла ребенка на руки и понесла к столу. Он вырывался и визжал. Сестра молча глядела на него круглыми глазами, продолжая качаться на стуле. — Нужно налить им чаю, — объяснила леди Хелен Линли, перекрикивая рев Кристиана. — Он не успокоится, пока не поест.
— Я пришел не вовремя. Хелен со вздохом кивнула.
Линли ощутил растерянность. Хелен села на корточки и принялась собирать посуду с пола. Он присоединился к ней. В ярком свете он видел ее бледное лицо. Щеки утратили естественный румянец, а под глазами появились еле заметные темные круги. Линли спросил:
— Сколько еще ты здесь пробудешь?
— Пять дней. В субботу приедет Дафна на две недели. Потом мама еще на две. А потом Пен придется справляться самой. — Хелен откинула с лица прядь каштановых волос. — Не могу представить, как она будет одна, Томми. Так плохо ей еще не было.
— Кристиан сказал, что отец не часто приезжает.
Леди Хелен плотно сжала губы:
— Не часто. Мягко говоря. Линли дотронулся до ее плеча:
— Что у них произошло, Хелен?
— Не знаю. Какие-то старые счеты. Они не хотят об этом говорить. — Она невесело улыбнулась. — Блаженство семейной жизни.
Линли почувствовал себя уязвленным и убрал руку с ее плеча.
— Прости, — сказала Хелен.
Он криво улыбнулся, пожал плечами и положил на место последний горшок.
— Томми, ничего не выйдет. Ты ведь знаешь. Тебе не следовало приходить.
Хелен встала и направилась к холодильнику, достала оттуда четыре яйца, масло, кусок сыра и два помидора. Потом покопалась в ящике буфета и вытащила батон хлеба. Быстро, не говоря ни слова, она приготовила детям чай, а Кристиан тем временем водил по столу огрызком карандаша, который вытащил из телефонного справочника на заставленной всякими мелочами тумбочке. Пердита продолжала раскачиваться и сосать палец с выражением блаженства на лице, полуприкрыв глаза.
Линли стоял у раковины, наблюдая за Хелен. Он так и не снял пальто, поскольку она не предложила.
На что он надеялся, прийдя в дом ее сестры, где она, падая от усталости, возилась с тремя чужими малышами? Неужели он думал, что она с благодарностью бросится в его объятия? Что уцепится за него, как за спасительную соломинку? Что ее лицо засветится радостью и любовью? Что она наконец-то перестанет сопротивляться и сдастся на его милость? Хейверс была права. Какой же он дурак!
— Я сейчас уйду, — сказал Линли.
Хелен повернулась от стола, где раскладывала яичницу в две фаянсовые тарелки.
— Вернешься в Лондон? — спросила она.
— Нет, я здесь по делу. — Линли кратко рассказал ей о случившемся и добавил: — Буду жить в Сент-Стивензе.
— Вспомнишь студенческие деньки?
— Служителей, застилающих постели, и ключи сторожа.
Энтони продолжал сидеть в машине. Он ждал, пока заговорит его первая жена. Но сидящая рядом Глин упорно хранила молчание, которым приветствовала его на вокзале Кембриджа.
Глин не позволила Энтони отправиться за ней в Лондон, нести ее чемодан и открывать для нее дверцу машины. И она не позволила ему видеть ее горе. Энтони все понял. Он уже винил себя в смерти дочери. Чувство вины охватило его после опознания тела Елены. Глин не было нужды обвинять его.
Энтони увидел, как Глин скользнула взглядом по дому, и ему стало любопытно, скажет ли она что-нибудь. Она не была в Кембридже с тех пор, как в первом триместре помогла Елене устроиться в Сент-Стивензе, но даже тогда не заходила на Адамс-роуд.
Энтони знал, что Глин сочтет этот дом символом второго брака и профессиональной эгоцентричности, наглядной демонстрацией его успеха. Кирпичные стены, три этажа, белые рамы, декоративная плитка, начинающаяся со второго этажа, стеклянная мансарда. Этот дом был живым напоминанием о тесном закутке — трех маленьких комнатках на Хоуп-стрит, где они ютились больше двадцати лет назад, когда только поженились. Новый дом стоял особняком в конце извилистого переулка, вдали от соседских. Это был дом известного профессора, уважаемого сотрудника отделения истории, а не полутемная нора, где разбивались надежды.
Справа от дома росли буковые деревья в великолепном осеннем уборе. Из кустов выскочил ирландский сеттер и радостно помчался к машине. Увидев собаку, Глин впервые заговорила глухим, бесстрастным голосом:
— Это ее собака?
— Да.
— В Лондоне мы не могли завести собаку. Квартира была слишком маленькой. Она всегда хотела собаку. Она мечтала о спаниеле. Она…
Глин оборвала фразу на полуслове и вышла из шины. Собака неуверенно сделала несколько шагов, свесив набок язык в веселой ухмылке. Глин посмотрела на сеттера, но даже не приласкала его.
Собака подошла поближе и обнюхала ноги Глин.
Жегщина резко повернулась и взглянула на дом:
— Джастин устроила тебе уютное гнездышко, Энтони.
Дверь между двумя кирпичными колоннами отворилась, и по блестящим дубовым панелям скользнули лучи тусклого осеннего солнца. В проеме стояла Джастин, жена Энтони, положив руку на дверной звонок.
— Входи, Глин. Я приготовила чай, — произнесла она и отступила назад, мудро воздержавшись от ненужных соболезнований.
Энтони вошел следом за Глин в дом, отнес ее чемодан в комнату для гостей и вернулся в гостиную. Глин стояла у окна, глядя на лужайку, красиво обнесенную белой решеткой из кованого железа, которая поблескивала сквозь туман, а Джастин, сжав руки на груди, остановилась у дивана.
Между первой и второй женой Энтони не было ни малейшего сходства. В свои сорок шесть Глин не сопротивлялась надвигающейся старости. У глаз появились морщинки, от носа к губам пролегли глубокие складки, подбородок обвис. В длинных, гладко зачесанных назад волосах Глин блестели седые пряди. Бедра и талия раздались, и она скрывала их твидовым пиджаком свободного покроя. На ней были чулки телесного цвета и простые туфли без каблуков.
В отличие от Глин, тридцатипятилетняя Джастин по-прежнему сохраняла очарование молодости. У нее было одно из тех редких лиц, которые с возрастом становятся только привлекательнее. Джастин не блистала красотой, но была на редкость обаятельна: гладкая кожа, голубые глаза, выступающие скулы, твердый подбородок. Она была высокой и худощавой, с каскадом пепельных волос, свободно рассыпанных по плечам, как и в юности. Она была в той же одежде, в которой собиралась утром на работу — серый костюм с широким черным поясом, серые чулки, черные лодочки, серебряная брошка на отвороте пиджака. Как обычно, Джастин выглядела безупречно.
Энтони заглянул в столовую, где жена накрыла стол. Он служил наглядным доказательством того, чем она занималась с той минуты, как он позвонил ей в «Юниверсити Пресс» и сообщил о смерти дочери. Пока Энтони ездил в морг, в полицейский участок, в колледж, к себе на работу, на вокзал, пока ходил на опознание тела, отвечал на разные вопросы, принимал нелепые соболезнования и звонил своей бывшей жене, Джастин готовилась к предстоящим дням траура. Накрытый стол свидетельствовал о ее стараниях.
На скатерти стоял фарфоровый сервиз — свадебный подарок с узором из золотистых розочек и витых листьев. Среди тарелок, чашек, серебра, хрустящих белых салфеток и вазочек с цветами покоился маковый пирог, стояли два подноса с тонко нарезанными ломтиками хлеба с маслом и свежими булочками, креманки с клубничным джемом и взбитыми сливками.
Энтони взглянул на жену. Джастин улыбнулась, махнула рукой в сторону стола и повторила:
— Я приготовила чай.
— Спасибо, милая, — ответил Энтони. Слова прозвучали натянуто и неестественно.
— Глин, что ты будешь?
Глин скользнула взглядом по столу, перевела глаза на Энтони:
— Нет, спасибо, я ничего не хочу. Джастин обернулась к мужу:
— Энтони?
Какое-то мгновение он словно парил в пространстве, не зная, отказаться или нет, потом подошел к столу. Взял бутерброд, булочку, ломтик пирога. Еда казалась пресной.
Джастин шагнула к нему с чашкой чаю. От чашки пошел пар, наполнив воздух фруктовым ароматом травяного чая, который она любила. Оба стояли перед накрытым столом, глядя на сверкающее серебро и свежие цветы. Глин стояла у окна в другой комнате. Ни Энтони, ни Джастин не сели.
— Что сказали в полиции? — спросила Глин. — Мне они не звонили.
— Я их попросил.
— Почему?
— Я думал, лучше мне…
— Тебе?
Энтони видел, как Джастин поставила чашку на стол и принялась пристально разглядывать ее.
— Что с ней случилось, Энтони?
— Глин, сядь. Пожалуйста.
— Я хочу знать, что произошло.
Энтони поставил тарелку рядом с чашкой, к которой не притронулся, и вернулся в гостиную. Джастин последовала за ним. Он сел на диван, жестом попросил жену сесть и замолчал, ожидая, что Глин отойдет от окна. Она осталась на месте. Джастин крутила на руке браслет, подаренный ей на свадьбу.
Энтони повторял про себя приготовленную для Глин фразу: «Елена совершала утреннюю пробежку, и кто-то убил ее. Ее ударили по голове и задушили».
— Я хочу видеть тело.
— Нет, Глин. Не надо.
Впервые за день голос Глин задрожал.
— Это моя дочь. Я хочу увидеть тело.
— Не сейчас. Позже. Когда в похоронном бюро…
— Я хочу видеть ее, Энтони.
Энтони услышал стальные нотки в голосе Глин и знал, к чему это приведет. Он попытался ей помешать:
— Одна сторона ее лица изуродована. Видны кости. Носа нет. Ты это хочешь увидеть?
Глин порылась в сумке и вытащила салфетку.
— Проклятье, — прошептала она, а потом спросила: — Как это случилось? Ты сказал мне, ты обещал, что она не будет бегать одна.
— Она звонила Джастин вчера вечером. Сказала, что утром не побежит.
— Звонила… — Глин перевела взгляд с Энтони на его жену. — Ты бегала с ней?
Джастин перестала крутить браслет, но крепко держалась за него, словно это был талисман:
— Энтони попросил меня. Ему не нравилось, что она бегает у реки рано утром, поэтому я бегала с ней. Вчера она позвонила и сказала, что не побежит, но, очевидно, передумала.
— Сколько это уже продолжалось? — спросила Глин, вновь глядя на бывшего мужа. — Ты говорил, что Елена не будет бегать одна, но не говорил, что Джастин… — Она резко оборвала фразу. — Как ты мог так поступить, Энтони? Как ты мог доверить жизнь своей дочери…
— Глин, — перебил Энтони.
— Ей было все равно. Она не следила за Еленой. Ей было наплевать, жива ли она.
— Глин, ради бога!
— Это правда! У нее никогда не было детей. Откуда она знает, что значит беречь, ждать, волноваться и удивляться. Она не знает, что значит мечтать. Но этим мечтам не суждено сбыться только потому, что в то утро ее не было с Еленой.
Джастин не шевелилась. Ее лицо превратилось в застывшую маску.
— Позволь показать тебе твою комнату, — наконец произнесла она и поднялась. — Ты, наверное, устала. Мы разместим тебя в желтой комнате в задней части дома. Там тихо, и ты сможешь отдохнуть.
— Я хочу видеть комнату Елены.
— Да, конечно. Сейчас только посмотрю простыни. .. — Джастин вышла из комнаты.
— Почему ты доверил ей Елену? — опять спросила Глин.
— О чем ты говоришь? Джастин моя жена.
— Вот в чем дело! Тебе все равно, что Елена мертва. Есть с кем сделать другую.
Энтони вскочил. Перед его глазами возник образ Елены, когда он в последний раз видел ее из окна: она улыбалась ему и махала рукой, собираясь ехать на велосипеде к своему научному руководителю. Они только что позавтракали вдвоем, весело болтая и давая лакомые кусочки собаке.
Энтони ощутил невыносимую боль. Создать новую Елену? Она останется для него единственной. Он сам умер вместе с ней.
Ничего не видя вокруг, Энтони прошел мимо бывшей жены. В ушах звучали ее жестокие слова, и он слышал их даже на улице. Спотыкаясь, он добрел до машины, сунул ключ в замок зажигания. Когда Энтони отъехал от дома, на крыльцо выбежала Джастин.
Она окликнула его. Он увидел ее силуэт, промелькнувший в свете фар, прибавил скорость и, разбрызгивая гальку, помчался по Адамс-роуд.
Энтони было трудно дышать, в горле стоял комок. Он зарыдал — глухими, короткими всхлипами без слез, оплакивая дочь, своих жен и неудавшуюся жизнь.
Вскоре он свернул на Грейндж-роуд, затем на Бартон-роуд и выехал из города. Темнело, и над вспаханными полями и живыми изгородями сгущался туман. Но Энтони мчался вслепую, не обращая внимания на дорогу, а когда пригород уступил место фермам, остановился и вылез из машины. Подул резкий ветер, похолодало. На Энтони был только пиджак, но это не имело значения. Он поднял воротник и быстро зашагал мимо узкой калитки, крытых соломой коттеджей к ее дому.
Заглянув в окно, Энтони увидел, что она ходит по гостиной с кувшином в руках. Такая маленькая, такая хрупкая. Если бы он взял ее на руки, то не почувствовал бы тяжести, лишь легкое биение сердца и кипение жизни, которое поглощало его и наполняло радостью.
Энтони захотелось подойти к ней, услышать ее голос, обнять.
Он отступил на обочину дороги. В это время мимо промчалась машина, предупреждающе сигналя. Звук автомобильного гудка привел его в чувство.
Тем временем она подошла к камину и подбросила в огонь дров, как когда-то делал он сам, согреваемый ее теплым ободряющим взглядом, предвкушением ее ласк.
— Тонио, — шептала она, изнемогая от любви. И он отвечал ей:
— Тигрица, моя тигрица. — Этот призыв вырвался у него сейчас в темноту.
Линли приехал в Кембридж в половине шестого и направился на Булстрод-Гарденз, где оставил свой «бентли» перед домом, удивительно похожим на тот, где обитала Джейн Остин в Чотоне. Тот же дизайн: два створчатых окна и белая парадная дверь, на втором этаже — три окна. Дом был прямоугольный, надежный, ничем не примечательный, с черепичной крышей и несколькими простыми трубами. Однако Линли не ощутил того разочарования, которое охватило его в Чотоне. Там он ожидал увидеть уютный, типично английский коттедж под соломенной крышей, окруженный цветочными клумбами и деревьями. Однако было бы странно, если бы преуспевающий лектор отделения богословия поселил жену и детей в менее солидном жилище.
Линли вылез из машины и поежился от холода. Туман почти полностью окутывал дом, придавая ему романтический вид и являя взору царящее вокруг запустение. За низкой кирпичной стеной, отделявшей двор от улицы, находилась огромная цветочная клумба, вокруг которой шла подъездная дорожка, усыпанная желтой листвой. По-видимому, никто не подготовил почву к осени и зиме, и почерневшие высохшие стебли лежали на закаменевшей земле. По стене вился разросшийся гибискус. Слева от парадной двери к самой крыше взбирались побеги актинидии, почти закрывая своими цепкими усиками окно первого этажа, а справа то же растение пестрело листьями в бурых пятнах. Из-за этого симметричный фасад дома казался кривобоким.
Линли прошел под росшей у ворот березой. Из соседнего дома слабо слышалась музыка, и где-то вдалеке гулко хлопнула дверь, словно выстрелили из пистолета. Перешагнув через трехколесный велосипед, Линли поднялся на крыльцо и позвонил в дверь.
Послышались детские голоса, и двое детей бросились к двери. Маленькие руки не могли справиться с задвижкой и бессильно барабанили по деревянной двери.
— Тетя Лин! — раздался голос не то мальчика, не то девочки.
В соседней комнате зажегся свет, прорезав пелену тумана. Заплакал ребенок, и женский голос прокричал:
— Минуточку!
— Тетя Лин! Звонят в дверь!
— Знаю, Кристиан.
Над головой Линли вспыхнул свет, и он услышал звук открываемого засова.
— Отойди в сторонку, милая, — произнесла женщина.
В дверном проеме показались четыре фигуры в золотом ореоле света, лившегося из гостиной. Все словно сошли с картины Рембрандта: женщина в розовом свитере с младенцем на руках, завернутым в шаль брусничного цвета, и двое малышей, вцепившихся в ее ноги в черных шерстяных брюках, — мальчик с расплывшимся синяком под глазом и девочка с заводной игрушкой. Вероятно, именно она была причиной шума, услышанного Линли за дверью, поскольку представляла собой прозрачный пластиковый купол, и когда ее волочили по полу, внутри с грохотом подскакивали цветные шарики.
— Томми! — произнесла леди Хелен Клайд. Она отступила назад и заставила детей сделать то же самое. Они беспрекословно повиновались. — Так ты в Кембридже.
— Да-
— Какая приятная неожиданность. Входи.
В доме сильно пахло мокрой шерстью, прокисшим молоком, детской присыпкой и пеленками — запахи детей. Все свидетельствовало о том, что здесь живут дети: разбросанные по иолу гостиной игрушки, раскрытые книжки с вырванными страницами на диване и стульях, грязные кофточки и детские костюмчики, сваленные в кучу перед камином. Маленькое кресло-качалка было покрыто грязным голубым одеялом, и, когда Линли вслед за леди Хелен прошел на кухню, к креслу подбежал маленький мальчик и вцепился в одеяло. Он с упрямым любопытством смотрел на Линли.
— Кто это, тетя Лин? — спросил ребенок. Его сестричка не отходила от леди Хелен. Она крепко вцепилась левой рукой в брюки женщины, а правую засунула в рот. — Прекрати, Пердита. Мама не разрешает сосать палец. Сосунок, — сказал мальчик.
— Кристиан, — мягко остановила его леди Хелен. Она отвела Пердиту к детскому столику у окна, и девочка принялась раскачиваться на крошечном стуле, не вынимая пальца изо рта и бессмысленно глядя на тетку большими темными глазами.
— Они не очень-то любят свою маленькую сестренку, — прошептала леди Хелен, прижав плачущего младенца к другому плечу. — Я как раз хотела покормить ее.
— Как дела у Пен?
Леди Хелен бросила взгляд на детей. Этого быстрого взгляда было достаточно, он сказал Линли все.
Вслух она произнесла:
— Я только отнесу малышку наверх. Вернусь через минуту. — Хелен улыбнулась. — Ты справишься?
— Он кусается?
— Кусает только девочек.
— Мне сразу стало легче.
Хелен засмеялась и вернулась в гостиную. Линли услышал ее шаги на лестнице и голос, успокаивающий плачущего ребенка.
Он обернулся к детям. Он знал, что они близнецы и им нет еще пяти лет. Девочка была старше на пятнадцать минут, но мальчик был крупнее и агрессивнее и, насколько понял Линли, не очень-то жаловал незнакомцев. Что ж, это неплохо, принимая во внимание сегодняшние времена. Однако от этой мысли Линли не стало лучше. Он никогда не мог найти общего языка с детьми.
— Мама болеет, — произнес Кристиан, ударив ногой по дверце буфета. Он повторил это действие несколько раз, потом бросил голубое одеяло на пол, открыл буфет и начал вынимать оттуда горшки с медными донцами. — Это из-за младенца.
— Такое иногда случается, ~— сказал Линли, — скоро ей станет лучше.
— Мне все равно. — Кристиан с силой ударил по полу сковородкой. — Пердита плачет. Вчера ночью она написала в кровать.
Линли глянул на девочку. Она молча качалась на стульчике, и пряди вьющихся волос падали ей на глаза. Палец по-прежнему был во рту.
— Она не нарочно.
— Папа не придет. — Кристиан взял вторую сковородку и с силой швырнул ее поверх первой. Звук был оглушительный, но, казалось, никто из детей не обратил на это внимания. — Папе не нравится этот младенец. Он сердится на маму.
— Почему ты так думаешь?
— Мне нравится тетя Лин. От нее хорошо пахнет.
Разговор на эту тему Линли готов был поддержать:
— Это верно.
— Тебе нравится тетя Лин?
— Очень нравится.
Видимо, Кристиан решил, что может подружиться с незнакомцем. Он поднялся и сунул Линли в руки горшок с крышкой.
— Надо делать вот так, — произнес он и продемонстрировал свое умение, ударив крышкой о крышку.
— Томми! Ты ему разрешаешь? — Леди Хелен прикрыла за собой дверь кухни и принялась спасать горшки и кастрюли своей сестры. — Посиди с Пердитой, Кристиан. Давай я налью тебе чаю.
— Нет! Я хочу играть!
— Не сейчас. — Леди Хелен вырвала из рук мальчика горшок, взяла ребенка на руки и понесла к столу. Он вырывался и визжал. Сестра молча глядела на него круглыми глазами, продолжая качаться на стуле. — Нужно налить им чаю, — объяснила леди Хелен Линли, перекрикивая рев Кристиана. — Он не успокоится, пока не поест.
— Я пришел не вовремя. Хелен со вздохом кивнула.
Линли ощутил растерянность. Хелен села на корточки и принялась собирать посуду с пола. Он присоединился к ней. В ярком свете он видел ее бледное лицо. Щеки утратили естественный румянец, а под глазами появились еле заметные темные круги. Линли спросил:
— Сколько еще ты здесь пробудешь?
— Пять дней. В субботу приедет Дафна на две недели. Потом мама еще на две. А потом Пен придется справляться самой. — Хелен откинула с лица прядь каштановых волос. — Не могу представить, как она будет одна, Томми. Так плохо ей еще не было.
— Кристиан сказал, что отец не часто приезжает.
Леди Хелен плотно сжала губы:
— Не часто. Мягко говоря. Линли дотронулся до ее плеча:
— Что у них произошло, Хелен?
— Не знаю. Какие-то старые счеты. Они не хотят об этом говорить. — Она невесело улыбнулась. — Блаженство семейной жизни.
Линли почувствовал себя уязвленным и убрал руку с ее плеча.
— Прости, — сказала Хелен.
Он криво улыбнулся, пожал плечами и положил на место последний горшок.
— Томми, ничего не выйдет. Ты ведь знаешь. Тебе не следовало приходить.
Хелен встала и направилась к холодильнику, достала оттуда четыре яйца, масло, кусок сыра и два помидора. Потом покопалась в ящике буфета и вытащила батон хлеба. Быстро, не говоря ни слова, она приготовила детям чай, а Кристиан тем временем водил по столу огрызком карандаша, который вытащил из телефонного справочника на заставленной всякими мелочами тумбочке. Пердита продолжала раскачиваться и сосать палец с выражением блаженства на лице, полуприкрыв глаза.
Линли стоял у раковины, наблюдая за Хелен. Он так и не снял пальто, поскольку она не предложила.
На что он надеялся, прийдя в дом ее сестры, где она, падая от усталости, возилась с тремя чужими малышами? Неужели он думал, что она с благодарностью бросится в его объятия? Что уцепится за него, как за спасительную соломинку? Что ее лицо засветится радостью и любовью? Что она наконец-то перестанет сопротивляться и сдастся на его милость? Хейверс была права. Какой же он дурак!
— Я сейчас уйду, — сказал Линли.
Хелен повернулась от стола, где раскладывала яичницу в две фаянсовые тарелки.
— Вернешься в Лондон? — спросила она.
— Нет, я здесь по делу. — Линли кратко рассказал ей о случившемся и добавил: — Буду жить в Сент-Стивензе.
— Вспомнишь студенческие деньки?
— Служителей, застилающих постели, и ключи сторожа.