– Mi senti? [98] – спросил он. – Domenica, mi senti?
   Доменика кивнула. Она не была глухой, и он знал это. Она сказала ему:
   – La porterai via di nuovo[99].
   – Di nuovo? – переспросил он недоверчиво. Казалось, он спрашивал, почему же никогда не сможет забрать у нее девочку.
   – Lei e mia[100], – сказала она.
   Она подняла глаза. Он наблюдал за ней. По его лицу было видно, что он обдумывает ее слова. Наконец он что-то понял, положил ей руку на затылок и мягко сказал:
   – Cara, cara[101].
   Он притянул ее ближе к себе. Тепло его руки на ее теле было как тавро, которое делало ее навсегда его. Она чувствовала его всем телом, даже кровью.
   – Cara, cara, cara, – шептал он. – Non me la riprenderò piщ, mai piщ[102].
   Он наклонился и накрыл своими губами ее рот. Его язык раздвинул ее губы, лаская. Потом он поднял льняную юбку, которую она носила.
   – L’hai nascosa? – проговорил он, не отрываясь от ее рта. – Perchй non sta nel granaio? Ne l’ho ditto, no? La bambina deve rimanere dentro il granaio. Non ti ricordi? Cara, cara? [103]
   Как же она могла держать Карину в холодном каменном сарае, как он того требовал, удивилась сестра Доменика. Девочка была ребенком, а ребенок должен быть свободным.
   Он покрывал ее шею нежными поцелуями. Его пальцы дотрагивались до нее. Сначала здесь. Потом там. Казалось, пламя медленно сжигало ее, когда он нежно опустил ее на землю. На земле он вошел в нее и стал двигаться в ней с завораживающим ритмом. Она не могла не подчиниться ему.
   – La bambina, – он ей на ухо. – Capisci? L’ho ritornata, tesoro. Non me la riprenderò. Allora. Dov’è? Dov’è? Dov’è?[104]
   С каждым толчком он продолжал говорить. Где она? Я привез его к тебе, мое сокровище.
   Доменика приняла его. Она позволила удовольствию накрыть ее с головой до тех пор, пока они не достигли высшей точки. Она даже не думала ни о чем.
   Потом он лежал, задыхаясь, в ее руках. Правда, только несколько секунд, а затем он поднялся. Привел в порядок свою одежду. Посмотрел на нее, и она увидела, что на его лице не было выражения любви.
   – Copriti, – сказал он сквозь зубы. – Dio mio. Copriti[105].
   Повинуясь, она опустила юбку. Посмотрела на небо. Оно было голубым, без единого облачка. Солнце светило с него, как будто Божье благословение нисходило на нее.
   – Mi senti? Mi senti?
   Нет, она не слушала. Она была далеко. Она была в объятьях любимого, но сейчас…
   Он рывком выпрямил ее.
   – Domenica, dov’è la bambina?[106]
   Казалось, он выплевывал слова.
   Она встала на ноги. Посмотрела на землю, где между грядками с молодым салатом отпечатались контуры ее тела. Взгляд ее был сконфуженным.
   – Che cos’è succeso? – пробормотала она, посмотрев на него. Затем настойчиво повторила: – Roberto. Che cos’è successo qui?[107]
   – Pazza, – ответил он. – Sei sempre stata pazza[108].
   И тогда Доменика поняла, что между ними действительно что-то произошло. Она чувствовала это в своем теле, и это носилось в воздухе. Они совокуплялись в грязи, как животные, и она еще раз запятнала свою душу.
   Он опять спросил, где маленькая девочка. И услышав эти слова, сестра Доменика Джустина почувствовала, как будто шпага вошла ей в бок, чтобы выпить остатки крови. Она сказала ему:
   – Mi hai portato via la bambina già una volta. Non ti permetterò di farlo di nuovo[109].
   Она еще раз повторила, на этот раз очень настойчиво, что он уже однажды забрал у нее ребенка. Больше этого не повторится.
   Он закурил сигарету. Отбросил спичку. Затянулся и сказал:
   – Почему ты мне не хочешь верить, Доменика? Я был молод. Ты тоже. Теперь мы стали старше. Ты ее где-то прячешь. Ты должна отвести меня к ней.
   – Что ты собираешься сделать?
   – Ничего плохого. Просто хочу убедиться, что с ней все в порядке. Я привез ей одежду. Пойдем, я покажу тебе. Она в машине.
   – Если это так, можешь оставить ее и уезжать.
   – Cara, – прошептал он. – Этого я сделать не могу.
   Он посмотрел за их головы, туда, где в проходе в изгороди из камелий виднелась великолепная вилла, молчаливая, но настороженная.
   – Ты же не хочешь, чтобы я остался? Ничего хорошего это нам не принесет.
   Она поняла, чем он угрожает. Он действительно мог остаться. Если она не покажет ребенка, у нее будут проблемы.
   – Покажи мне одежду, – потребовала она.
   – Я только этого и хочу. – Он открыл ворота и придерживал их, пока она не прошла. Когда она проходила мимо, он улыбнулся. Его пальцы легко коснулись ее шеи, и она вздрогнула, почувствовав его плоть на своей.
   На полу машины она увидела мешки. Два мешка. Он не солгал. Одежда была аккуратно разложена по ним. Это была одежда для маленькой девочки, не новая, но вполне пригодная.
   Доменика посмотрела на него. Он сказал:
   – Я не хочу ей зла, Доменика. Ты должна научиться мне верить.
   Она резко кивнула, повернулась к машине и сказала:
   – Vieni.
   Они прошли через изгородь из камелий. Однако на ступенях подвала Доменика задержалась и посмотрела на своего кузена. Он улыбнулся улыбкой, которую она так хорошо знала. Не бойся, говорила эта улыбка. Я не опасен, сообщала она ей. Оставалось только верить, как она уже сделала это однажды.
   – Карина, – тихо позвала она. – Vienni qui. Va tutto bene[110], Карина.
   В ответ она услышала топот быстрых детских ножек, и девочка появилась из своего укрытия среди старых винных бочек.
   Она бросилась к ним. Хотя света было недостаточно, сестра Доменика Джустина увидела паутину в темных волосах девочки. Ее колени были испачканы, а на одежде виднелись следы вековой грязи.
   Ее лицо осветилось, когда она увидела, с кем пришла сестра Доменика Джустина. Ничуть не боясь, она грациозно подбежала к нему и заговорила по-английски:
   – Ну же, ну! Вы пришли забрать меня? Сейчас я поеду домой?

Лукка, Тоскана

   Приглашение посетить офис il Pubblico Ministero было не намного лучше, чем приглашение посетить его жилище. Последнее было оскорблением и задумывалось как оскорбление; тогда как первое напоминало скорее un’eritema[111], как прыщик на коже, от которого никак не можешь избавиться. Таким образом, Сальваторе Ло Бьянко понимал, что он должен быть благодарен, что Фануччи не стал ждать вечера, чтобы приказать ему предстать перед его прокурорскими очами среди обожаемых орхидей. Однако инспектор почему-то благодарности не испытывал. Он аккуратно представлял свои ежедневные отчеты, как ему и было приказано, однако Мagistrato с каждым днем влезал в расследование все глубже и глубже. Пьеро был далеко не дурак, но его мозг напоминал тюремную камеру: закрытую, запертую и с потерянным ключом.
   Пьеро понимал, что Magistrato обладает абсолютной властью при проведении расследования, и он часто ею пользовался. Он лично назначал офицеров, ответственных за расследование. То есть любой офицер мог легко лишиться своего назначения, и все это знали. Поэтому, когда он приглашал кого-то к себе, приходилось подчиняться. Или принимать кару за неподчинение.
   Сальваторе направился в палаццо Дукале, где Пьеро Фануччи располагался в офисе, настолько впечатляющем, насколько это позволял местный бюджет. Он отправился пешком, так как палаццо находилось совсем рядом, на пьяцца Гранде, где толпа туристов толпилась около памятника любимице города Марии Луизе де Бурбон. Они делали фотографии и слушали истории, связанные с отвратительной Элизой Бонапарт, которая была приговорена своим братом править этим итальянским захолустьем. На южной стороне площади они могли полюбоваться на красочную карусель, увозившую детишек в никуда.
   Сальваторе тоже полюбовался на это. Остановился на минутку, чтобы обдумать, что он должен сказать в прокуратуре. Дело в том, что он получил интересную информацию от самого неожиданного источника: от своей собственной дочери. Девочка ходила в Скуола Элементаре Статале Данте Алигьери здесь, в Лукке. Так же как и пропавшая девочка.
   В этом не было ничего необычного, дети из окрестностей Лукки часто учились в городских школах. Необычным было то, что Бьянка так много знала об этой девочке.
   Сальваторе не сказал Бьянке, что Хадия Упман пропала. Не хотел пугать ребенка. Однако ничего не мог поделать с фотографиями пропавшей, которые были расклеены по всему городу. На этих фото его дочь узнала свою одноклассницу. Узнав ее, она рассказала матери о том, что знакома с ней. Слава богу, Биргит рассказала об этом Сальваторе.
   Удобно расположившись с мороженым в единственном кафе, построенном на самой великой стене Лукки, Сальваторе стал аккуратно расспрашивать дочь. Оказалось, что его дочь сначала думала, что Лоренцо Мура был отцом Хадии, не понимая, что в этом случае ее итальянский был бы гораздо свободнее. Хадия сама поведала ей, что ее папа находится в Лондоне. Она гордо сообщила, что он профессор в университете. Она вместе с мамочкой навещала в Италии маминого друга Лоренцо. Папа собирался приехать на Рождество, но у него было слишком много работы, и теперь она ждала его на Пасху. Но планы опять поменялись, потому что он был ужасно занят… Вот его фотография. Он ученый. Он присылает ей электронные письма, и она тоже пишет ему, и, может быть, он приедет на летние ка…
   – Как ты думаешь, мог ее папа приехать и забрать ее в Лондон? – спросила Бьянка, и в ее больших темных глазах светилась тревога, которой не должно быть в глазах восьмилетней девочки.
   – Может быть, cara, – сказал Сальваторе, – все может быть.
   Вопрос был в том, должен ли он сообщить эту информацию Пьеро Фануччи. Старший инспектор решил, что все будет зависеть от того, как пойдет встреча.
   Первая, кого Сальваторе увидел, когда начал подниматься по ступеням парадной лестницы, была секретарша Фануччи. Долготерпеливая семидесятилетняя женщина, она напоминала Сальваторе его мать. Разница была в том, что вместо черного она всегда носила красное, красила свои волосы в цвет угля и у нее были довольно непрезентабельные усы, которые она, за многие годы, что ее знал Сальваторе, ни разу не попыталась убрать. Секретарша умудрялась оставаться в офисе Мagistrato столь долгое время потому, что была абсолютно не привлекательна для Фануччи. Настолько, что он даже ни разу не попытался пристать к ней. Будь она хоть немножко привлекательнее для il Pubblico Ministero, то не продержалась бы и полугода. Всем было известно, что служебный путь Фануччи был выстлан телами женщин, которых тот уничтожил как морально, так и психологически.
   Войдя в приемную, старший инспектор узнал, что ему придется подождать. Ему сказали, что как раз перед его приходом к Фануччи был вызван младший обвинитель. Это значило, что кто-то получает внеочередной нагоняй. Сальваторе вздохнул и взял журнал. Он пролистал его, обратив внимание на то, что очередная американская звезда, скрытый гомосексуалист, собирается жениться на очередной пустоголовой супермодели лет на 20 его моложе, и отбросил это revista idiota[112] в сторону. После пяти минут ожидания он потребовал, чтобы секретарша Фануччи сообщила Мagistrato, что его ждут.
   Та была шокирована. «Он, что, действительно хочет попасть под извержение il volcano?» – спросила она. «Ну конечно», – заверил ее Сальваторе.
   Однако оказалось, что прерывать Фануччи не было необходимости. Белый, как мел, молодой человек появился из кабинета и быстро направился вон. Сальваторе вошел без объявления, как он и хотел.
   Пьеро внимательно смотрел на него. Его бородавки выглядели белыми наростами на фоне щек, порозовевших от гнева во время беседы с его подчиненным. Видимо, решив не комментировать появление Сальваторе в своем кабинете без предупреждения, он кивнул на телевизор, не произнеся ни слова. Телевизор стоял на одной из книжных полок, и он немедленно включил его.
   Это была запись утренней программы ВВС. Сальваторе очень плохо владел английским, поэтому с трудом понимал беседу двух дикторов, говоривших со скоростью автоматов. Создавалось впечатление, что их беседа была посвящена обсуждению английских газет, и время от времени они по очереди показывали зрителям то или иное издание.
   Сальваторе быстро понял, что ему не потребуется перевод передачи. Пьеро остановил запись в тот момент, когда они дошли до первой страницы одного из таблоидов. Он назывался «Сорс». В нем была напечатана статья.
   Старший инспектор понимал, что это не есть хорошо. Один таблоид означал много таблоидов. А много таблоидов значило возможное нашествие британских журналистов на Лукку.
   Фануччи выключил запись и жестом предложил Сальваторе присесть. Сам Пьеро остался стоять, потому что быть выше собеседника значило демонстрировать свою власть над ним, а власть всегда нуждается в демонстрации.
   – Что еще ты узнал от этого своего нищего попрошайки? – спросил Фануччи. Он имел в виду несчастного наркомана с плакатом Ho fame. Сальваторе уже один раз официально допросил его в questura, но Фануччи настаивал на повторном допросе. Это должен быть, инструктировал он Сальваторе, более серьезный и длительный допрос. Допрос, который мог бы «разбудить» память свидетеля… Если там было что будить.
   Сальваторе всячески избегал второго допроса. Если Фануччи был уверен, что наркоман пойдет на все, чтобы удовлетворить свою пагубную привычку, то Сальваторе считал, что это не так. В случае данного конкретного наркота, Карло Каспариа, который собирал милостыню на одном и том же месте возле Порта Сан Джакопо последние шесть лет без каких-либо замечаний, то он был горем своей семьи, но не представлял никакой опасности для других.
   Старший инспектор сказал:
   – Пьеро, поверьте мне, от этого человека больше ничего не добьешься. У него мозг слишком поражен, чтобы спланировать похищение.
   – Спланировать? – повторил Фануччи. – Торо, почему ты считаешь, что это было спланировано? Он увидел ее и захватил.
   «Ну, а потом что?» – подумал Сальваторе. Он постарался придать своему лицу выражение, в котором был бы виден этот невысказанный вопрос.
   – Вполне возможно, друг мой, – важно произнес Фануччи, – что мы имеем дело со спонтанным преступлением. Разве это не очевидно? Он ведь сказал тебе, что видел ребенка, нет? У него хватило мозгов, чтобы это запомнить. Почему же он запомнил именно этого ребенка, а не какого-нибудь другого? Почему он вообще запомнил ребенка?
   – Она дала ему еду, Magistrato. Банан.
   – Вы только послушайте его! Она дала ему другое – надежду.
   – Простите?
   – Она дала ему надежду заработать большие деньги. Мне, что, надо объяснять тебе, что произойдет, когда он захватит ребенка?
   – Но не было никакого требования выкупа.
   – А зачем нужен выкуп, когда существует масса других возможностей сделать хорошие деньги на невинной девочке? – Фануччи стал перечислять их, загибая пальцы на шестипалой руке. – Запихнуть ее в машину и вывезти из страны. Продать в секс-индустрию. Превратить в домашнюю рабыню. Продать педофилу с хорошим подвалом, в котором она сейчас и находится. Передать религиозным фанатам для принесения человеческой жертвы. Превратить ее в игрушку для богатого араба.
   – Но все это нужно спланировать, Пьеро, не так ли?
   – И мы об этом ничего не узнаем, до тех пор пока ты не допросишь Карло еще раз. Ты должен сделать это, не откладывая в долгий ящик. Я хочу прочитать об этом в твоем следующем отчете. Скажи мне, малыш, как еще ты собираешься вести расследование, если не в этом направлении?
   Прежде чем ответить на этот обидный вопрос, Сальваторе приказал себе успокоиться. Затем он подумал о той информации, которую смог получить благодаря плакатам и фотографиям, развешанным по всему городу. Это были два звонка из двух отелей в Лукке. Один из них был в черте городских стен, а другой в Арансио, по дороге в Монтекатини. В эти отели приходил мужчина и показывал фото девочки в компании приятной молодой женщины, по-видимому, ее матери. Мужчина их разыскивал и даже оставил карточку со своими телефонами. К сожалению, в обоих случаях служащие ресепшн эти карточки выбросили.
   Фануччи стал проклинать женскую глупость. Сальваторе не стал говорить ему, что в обоих случаях на ресепшн работали мужчины. Однако он сказал, что незнакомец разыскивал девочку, по крайней мере, за месяц, а то и за шесть недель до последних событий. Это всё, сказал он, что они знали.
   – Кто был этот человек? – потребовал Фануччи. – Как он, по крайней мере, выглядел?
   Сальваторе покачал головой. Требовать от местного сотрудника гостиницы, чтобы тот рассказал, как выглядел человек, которого он видел всего один раз месяц, или шесть, или восемь недель назад и не дольше минуты?..
   Он развел руками. Это мог быть кто угодно, Magistrato.
   – И это все, что ты знаешь? Все, что у тебя есть? – наседал Фануччи.
   – Что касается мужчины, разыскивавшего женщину с девочкой, purtroppo[113], да, – солгал Сальваторе.
   А когда Фануччи начал нудную лекцию о его неумении вести расследование с угрозами заменить его, он пошел со своего главного козыря – рассказал об электронных письмах, которыми Хадия обменивалась с отцом.
   – Сейчас он в Лукке, – сказал старший инспектор, – и этот вопрос стоит у него выяснить.
   – Отец в Лондоне, который пишет письма своей дочери в Лукку, – фыркнул Фануччи. – Насколько это может быть важным?
   – Дело в том, что в письмах он давал обещания приехать, которые не выполнил, – сказал Сальваторе. – Нарушенные обещания, несостоявшиеся встречи, разбитое сердце и убежавший ребенок. Это возможность, которую надо проверить. – Он посмотрел на часы. – Я встречаюсь с этими людьми, с ее родителями, через сорок минут.
   – После чего ты доложишь…
   – Sempre[114], – сказал Сальваторе. Что-нибудь он, может быть, и доложит. Достаточно, чтобы il Pubblico Ministero был доволен тем, как расследование движется под его идиотским руководством. – Итак, что-нибудь еще? – спросил он, поднимаясь со стула.
   – Дело в том, что мы еще не совсем закончили, – сказал Фануччи. На его губах появилась улыбка, однако глаза не улыбались. Власть все еще принадлежала ему, и Сальваторе понял, что его в очередной раз переиграли.
   Он присел, стараясь выглядеть как можно увереннее, и спросил:
   – E allora?[115]
   – Звонили из Британского посольства, – сказал Фануччи. В его голосе слышались нотки торжества, и Сальваторе сразу понял, что этот невозможный человек сохранил самые важные новости напоследок. Это было самое малое, что он мог сделать, чтобы отомстить. – Англичане присылают детектива из Скотланд-Ярда. – Пьеро мотнул головой в сторону телевизора, который они только что посмотрели. – После всей этой шумихи у них, по-видимому, нет выбора.
   Сальваторе выругался. Такого развития событий он не ожидал. И это ему совсем не нравилось.
   – Он не будет сильно мешать, – рассказал ему Фануччи. – Его задача – поддерживать связь между нами и матерью девочки.
   Сальваторе выругался еще раз. Теперь ему придется удовлетворять любопытство не только il Pubblico Ministero, но и детектива из Скотланд-Ярда. Времени на работу остается все меньше и меньше.
   – Кто этот офицер? – спросил он, смирившись.
   – Его зовут Томас Линли. Это все, что я знаю. Кроме еще одной детали…
   Фануччи замолчал, чтобы подчеркнуть всю драматичность сказанного. Сальваторе подыграл ему.
   – И что же это за деталь? – спросил он измученным голосом.
   – Он говорит по-итальянски.
   – И как хорошо?
   – Насколько я понимаю, достаточно. Sai attento, Topo[116].

Лукка, Тоскана

   Для встречи с родителями девочки Сальваторе выбрал «Кафе ди Сима». При других обстоятельствах он пригласил бы их в questuro, однако старший инспектор предпочитал использовать такое место в тех случаях, когда на допрашиваемого надо было оказать давление. Ему хотелось, чтобы родители девочки были расслаблены, насколько это было вообще возможно. А questuro с его постоянным шумом, гамом и полицейскими не обеспечил бы наличие той атмосферы, которая нужна была Сальваторе. «Кафе ди Сима» было известно своей историей, атмосферой и pasticceria[117] отменного вкуса. В нем хотелось думать о комфорте, а не о подозрениях: капучино или кофе маккиато для каждого из них, блюдо с cantucci[118] для всех и спокойная неторопливая беседа в отдельной комнате с маленькими столиками, деревянными панелями и ярким белым полом.
   Они пришли по отдельности – мать и отец. Она появилась одна, без сопровождения Лоренцо Мура, который опекал ее на всех предыдущих встречах. Профессор появился тремя минутами позже. Сальваторе сделал заказ в баре и, держа в руках piatto di biscotti[119], провел их в дальний угол кафе, где находилась дверь, ведущая во внутреннюю комнату, в которой никого не было. Сальваторе надеялся, что здесь их никто не побеспокоит.
   – Синьор Мура? – вежливо справился он у синьоры о ее сопровождающем.
   – Verrà[120], он подойдет позже. Sta giocando a calcio[121], – пояснила она с печальной улыбкой. По всей видимости, Анжелина Упман хорошо понимала, как это выглядит, когда ее любовник отдает предпочтение футболу вместо того, чтобы быть с ней. – Lo aiuta[122], – добавила она, как бы оправдываясь.
   Сальваторе удивился. Казалось, что футбол в любом варианте – играть в него или смотреть – никак не мог помочь в их ситуации, что бы она об этом ни говорила. Но, может быть, час-два занятий спортом позволяли Мура отвлечься. А может быть, таким образом он защищался от вполне понятного, постоянного и сильного чувства беспокойства женщины за судьбу ее дочери.
   Хотя сейчас Анжелина совсем не выглядела возбужденной – напротив, она была совершенно убита и выглядела совсем больной. Отец девочки – пакистанец из Лондона – выглядел не лучше. Оба они представляли из себя комок нервов, и их можно было понять.
   Старший инспектор обратил внимание на то, как профессор подал стул синьоре, прежде чем сел сам. Он заметил, как тряслись руки синьоры, когда она клала сахар в кофе. Заметил, как профессор предложил ей тарелку с biscotti, хотя Сальваторе поставил ее прямо перед ним. Заметил, что синьора употребляла имя Хари, разговаривая с отцом девочки. Заметил, как отец моргнул, когда она впервые употребила это имя.
   Для Сальваторе были важны любые детали общения этих людей между собой. Он прослужил двадцать лет в полиции не для того, чтобы забыть, что семья первая попадает под подозрение, когда трагедия случается с одним из ее членов.
   Используя комбинацию из своего плохого английского и более-менее приличного итальянского синьоры, Сальваторе рассказал им о том, что, по его мнению, им полагалось знать. Что все аэропорты были проверены, так же как и железнодорожные станции, и автобусные маршруты; что они раскинули широкую сеть поиска, которая не сворачивается, причем не только в Лукке, но и в близлежащих городах. Однако, purtroppo, никаких новостей не было.
   Сальваторе подождал, пока синьора медленно переведет все это отцу девочки. Ее итальянский позволил ей объяснить основные моменты темнокожему мужчине.
   – Теперь все не так… просто, как было раньше, – сказал он, когда она закончила. – До ЕС границы были совсем другими. – Старший инспектор махнул рукой, не для того, чтобы продемонстрировать безразличие, а, напротив, показать свою заинтересованность в происходящем. – Для преступников такое отсутствие охраняемых границ очень хорошо. Здесь, в Италии… – он улыбнулся извиняющейся улыбкой. – С ЕС мы получили стабильную валюту. Но все остальное – например, наблюдение за передвижениями людей – все стало гораздо труднее. Например, если дорога пересекает границу… Все это можно проверить, но на это требуется время.
   – А порты? – спросил отец ребенка. Мать перевела, хотя и без перевода было понятно, что он имеет в виду.
   – Порты проверяют, – Сальваторе не стал говорить им то, что было очевидно для любого, хоть немного знакомого с географией. Сколько портов и доступных пляжей было в этой длинной и узкой стране с береговой линией, протянувшейся на тысячи километров? Если кто-то тайно вывез ребенка из Италии морским путем, можно считать, что девочка потеряна навсегда.
   – Но существует вероятность, большая вероятность, что Хадия все еще в Италии, – заметил он. – Возможно, что она все еще в Тоскане. Вот на что вы должны надеяться.