– Аspettami qui[73], – сказал он. Девочка кивнула в знак понимания.
– Tornerò[74], – добавил он. Она должна была ждать его здесь. Он вернется.
– Quando? – спросила она. – Perché lei ha ditto[75]…
– Presto[76], – ответил он. Потом жестом указал на Доменику, которая стояла перед ними с колотящимся сердцем и опущенной головой. – Сестра Доменика Джустина, – представил он ее, хотя в его голосе не было уважения. – Rimmarrai qui alle cure della suora, si? Capisci, carina[77]?
Девочка снова кивнула. Она все поняла. Она останется здесь, с сестрой Доменикой Джустиной, которую ей только что представили.
Доменика не знала имени девочки. Его ей не сказали, а она побоялась спросить. Наверное, ей не полагалось этого знать. Поэтому она стала называть девочку Карина, и та благосклонно приняла это имя.
Сейчас они с девочкой были в огороде. Побеги еще не проклюнулись из земли, но было ясно, что ждать осталось совсем недолго. Они купались в теплом весеннем воздухе. Обе едва слышно что-то напевали – каждая свое. Время от времени они смотрели друг на друга и улыбались.
Карина появилась меньше недели назад, но у Доменики было чувство, что она была с ней всегда. Девочка оказалась молчаливой. Хотя сестра часто слышала, как та разговаривает с козами, с Доменикой она объяснялась отдельными словами или короткими фразами.
Часто Доменика совсем не понимала ее. Но работали они в гармонии, и ели в гармонии, и, когда наступала ночь, засыпали в гармонии друг с другом.
Только в своей вере они отличались. Карина не преклоняла колени перед распятием. Она не пользовалась четками, вырезанными из черешни, которые Доменика вложила ей в руку. Она повесила их на шею, в виде греховного collana[78], которое Доменика поспешно сорвала и опять дала четки в руки девочки. Фигурка, вырезанная на маленьком распятии, была хорошо видна, поэтому не понять, для чего они сделаны, было невозможно. Но когда девочка так и не стала ими пользоваться во время молитвы, а также не стала повторять за ней слова самой молитвы во время утренней, дневной и вечерней службы, Доменика поняла, что у Карины не было того, что было необходимо для бессмертия. У нее не было благословения Господа.
Доменика встала с колен на грядке с перцем. Она положила руки на бедра и сразу же почувствовала боль, пронзившую ее тело. Быть может, колючки спрашивали, не пора ли их снять, теперь, когда появление Карины могло быть сигналом Господа о прощении? Нет, решила она. Не сейчас. Сперва дело.
Карина тоже распрямилась. Она посмотрела на безоблачное небо, не раскаленное, каким оно будет летом, а теплое и ласковое. На веревке за ней сушилась ее одежда. Девочка не привезла ничего, кроме того, что на ней было надето, и сейчас на ней была белая накидка, похожая на плащ ангела, под которой ее детские формы были почти не видны. Ее ноги торчали, как ноги жеребенка, а тоненькие ручки напоминали побеги молодого деревца. Доменика сшила для нее две такие накидки. К зиме она сошьет еще.
Она махнула рукой Карине. «Vieni[79], – сказала она. – Пойдем со мной». Она вышла из сада и остановилась, чтобы убедиться, что девочка закроет калитку так же тщательно, как делала это она сама.
Доменика повела Карину к проходу в загородке из камелий, который позволял пройти на территорию, непосредственно примыкающую к вилле. Девочка любила это место и проводила здесь ежедневно по два часа, под присмотром Доменики.
Ей нравилась peschiera[80] с голодными золотыми рыбками, которых Доменика разрешала кормить. Она танцевала вокруг бассейна с рыбками, а с его западного края могла видеть территорию самой виллы с идеальными дорожками и цветниками в саду. Однажды Доменика взяла ее с собой к этим идеально подобранным цветам, и они смогли взглянуть на Гротта деи Венти, из входа в который, украшенного пушками и ракушками, на них подул прохладный ветерок, похожий на дыхание мраморных статуй, стоящих на своих пьедесталах при входе.
Сегодня они пошли в другое место – не на территорию сада, а к самой вилле. На ее восточной стороне ступеньки вели вниз, к паре зеленых дверей, за которыми скрывались подвалы виллы – громадные, таинственные и не использовавшиеся по назначению в течение последних ста лет. В подвалах находились бочки, в которых раньше хранилось вино. Их были сотни, покрытых грязью, опутанных столетней паутиной. Среди них стояли терракотовые кувшины, которые когда-то хранили в себе оливковое масло, а сейчас были черными от скопившейся на них глины. Деревянные прессы, которыми давили масло, хранили на себе остатки почерневшего от времени масла, а на металлических частях и металлическом желобе, по которому в прошлом текли потоки l’oro di Lucca[81], виднелись следы сильной ржавчины. На всем лежала печать запустения и заброшенности.
В подвалах была масса интересного: фигурные потолки, покрытые плесенью, неровные полы из камня и плиток, деревянные лопаты, прислоненные к огромным бочкам, невероятных размеров сита, сложенные в стопки, камин, который, казалось, все еще хранил горячие угли под слоем пепла. Запахи были очень сильными и разнообразными. Звуки – приглушенными: крики птиц снаружи, блеянье коз, звуки капающей воды; а над всем этим чуть слышная мелодия, как будто пение ангелов.
– Senti, Carina[82], – прошептала Доменика, приложив палец к губам.
Девочка притихла. Услышав эти чуть слышные звуки, она спросила:
– Angeli? Siamo in cielo?[83]
Доменика улыбнулась от мысли, что этот подвал может кому-нибудь показаться раем.
– Non angeli, Carina. Ma quasi, quasi[84].
– Allora fantasmi?[85]
Доменика улыбнулась. Призраки здесь не водились. Но она сказала:
– Forse. Questo luogo è molto antico. Forse qui ci sono fantasmi[86].
Хотя она ни одного никогда не видела. Потому что если даже призраки и ходили по вилле Ривелли, то за ней они не охотились. Ее преследовала только ее вина.
Она подождала несколько минут, чтобы Карина убедилась, что опасность ей не угрожает. Затем сделала приглашающий жест рукой. В этих мрачных помещениях еще много чего скрывалось. Может быть, даже прощение самой Доменики.
Показался неяркий свет. Он шел из подвальных окон.
Они были забиты мусором и покрыты грязью, но через них все-таки проникало достаточно света, чтобы освещать проходы, ведущие из одной комнаты в другую.
Та, которую она искала, скрывалась в глубине подвала. Эхо их шагов раздавалось под сводами, пока они шли туда. Эта комната была совсем не похожа на остальные, хотя вдоль ее стен тоже стояли бочки, но у нее был мозаичный пол, а в центре находился мраморный бассейн.
Именно отсюда доносились звуки капающей воды, которые они слышали. Вода лилась из родника, расположенного под полом виллы, набиралась в бассейн, а затем вытекала из него через отверстие в полу и текла своей дорогой, как уже многие и многие годы.
Три мраморные ступеньки вели в бассейн. По их краям рос зеленый мох. Дно бассейна было темным. Цемент, который скреплял мрамор, почернел от плесени. Воздух в комнате был спертым.
Но для Доменики самым важным был сам бассейн. Она никогда в него не заходила. Она избегала его из-за мха, и плесени, и Бог его знает чего еще, что могло бы жить на дне. Но сейчас она знала. Всемогущий Бог сказал ей.
Она показала на бассейн, сняла сандалии и пригласила девочку сделать то же. Затем сняла через голову свою тунику и аккуратно сложила ее на краю. Осторожно спустилась по скользким мраморным ступеням. Опять повернулась к девочке и повторила приглашающий жест. Fai cosi[87], казалось, говорили ее движения.
Но Карина стояла с широко раскрытыми глазами и не шевелилась.
– Non avere paura?[88] – cпросила Доменика. – Здесь нечего бояться.
Карина отвернулась. Доменика подумала, что девочка может стесняться, и закрыла лицо руками, чтобы дать ей раздеться. Но вместо звука снимаемой одежды раздались звуки удаляющихся шагов, и девочка исчезла.
Доменика опустила руки. Вокруг никого не было. Ее ноги скользили на мраморе, когда она выходила из бассейна. Она посмотрела вниз, чтобы не оступиться, и увидела то, что увидел ребенок.
Из-под тесного бандажа на груди текла кровь. Кровь от терний на остальном теле капала на ноги. Ну и вид у нее был перед девочкой, которая ничего не знала о ее грехе! Ей придется объясниться в той или иной форме.
Потому что было очень важно, чтобы Карина не боялась.
Холборн, Лондон
Апрель, 21-е
Виктория, Лондон
– Tornerò[74], – добавил он. Она должна была ждать его здесь. Он вернется.
– Quando? – спросила она. – Perché lei ha ditto[75]…
– Presto[76], – ответил он. Потом жестом указал на Доменику, которая стояла перед ними с колотящимся сердцем и опущенной головой. – Сестра Доменика Джустина, – представил он ее, хотя в его голосе не было уважения. – Rimmarrai qui alle cure della suora, si? Capisci, carina[77]?
Девочка снова кивнула. Она все поняла. Она останется здесь, с сестрой Доменикой Джустиной, которую ей только что представили.
Доменика не знала имени девочки. Его ей не сказали, а она побоялась спросить. Наверное, ей не полагалось этого знать. Поэтому она стала называть девочку Карина, и та благосклонно приняла это имя.
Сейчас они с девочкой были в огороде. Побеги еще не проклюнулись из земли, но было ясно, что ждать осталось совсем недолго. Они купались в теплом весеннем воздухе. Обе едва слышно что-то напевали – каждая свое. Время от времени они смотрели друг на друга и улыбались.
Карина появилась меньше недели назад, но у Доменики было чувство, что она была с ней всегда. Девочка оказалась молчаливой. Хотя сестра часто слышала, как та разговаривает с козами, с Доменикой она объяснялась отдельными словами или короткими фразами.
Часто Доменика совсем не понимала ее. Но работали они в гармонии, и ели в гармонии, и, когда наступала ночь, засыпали в гармонии друг с другом.
Только в своей вере они отличались. Карина не преклоняла колени перед распятием. Она не пользовалась четками, вырезанными из черешни, которые Доменика вложила ей в руку. Она повесила их на шею, в виде греховного collana[78], которое Доменика поспешно сорвала и опять дала четки в руки девочки. Фигурка, вырезанная на маленьком распятии, была хорошо видна, поэтому не понять, для чего они сделаны, было невозможно. Но когда девочка так и не стала ими пользоваться во время молитвы, а также не стала повторять за ней слова самой молитвы во время утренней, дневной и вечерней службы, Доменика поняла, что у Карины не было того, что было необходимо для бессмертия. У нее не было благословения Господа.
Доменика встала с колен на грядке с перцем. Она положила руки на бедра и сразу же почувствовала боль, пронзившую ее тело. Быть может, колючки спрашивали, не пора ли их снять, теперь, когда появление Карины могло быть сигналом Господа о прощении? Нет, решила она. Не сейчас. Сперва дело.
Карина тоже распрямилась. Она посмотрела на безоблачное небо, не раскаленное, каким оно будет летом, а теплое и ласковое. На веревке за ней сушилась ее одежда. Девочка не привезла ничего, кроме того, что на ней было надето, и сейчас на ней была белая накидка, похожая на плащ ангела, под которой ее детские формы были почти не видны. Ее ноги торчали, как ноги жеребенка, а тоненькие ручки напоминали побеги молодого деревца. Доменика сшила для нее две такие накидки. К зиме она сошьет еще.
Она махнула рукой Карине. «Vieni[79], – сказала она. – Пойдем со мной». Она вышла из сада и остановилась, чтобы убедиться, что девочка закроет калитку так же тщательно, как делала это она сама.
Доменика повела Карину к проходу в загородке из камелий, который позволял пройти на территорию, непосредственно примыкающую к вилле. Девочка любила это место и проводила здесь ежедневно по два часа, под присмотром Доменики.
Ей нравилась peschiera[80] с голодными золотыми рыбками, которых Доменика разрешала кормить. Она танцевала вокруг бассейна с рыбками, а с его западного края могла видеть территорию самой виллы с идеальными дорожками и цветниками в саду. Однажды Доменика взяла ее с собой к этим идеально подобранным цветам, и они смогли взглянуть на Гротта деи Венти, из входа в который, украшенного пушками и ракушками, на них подул прохладный ветерок, похожий на дыхание мраморных статуй, стоящих на своих пьедесталах при входе.
Сегодня они пошли в другое место – не на территорию сада, а к самой вилле. На ее восточной стороне ступеньки вели вниз, к паре зеленых дверей, за которыми скрывались подвалы виллы – громадные, таинственные и не использовавшиеся по назначению в течение последних ста лет. В подвалах находились бочки, в которых раньше хранилось вино. Их были сотни, покрытых грязью, опутанных столетней паутиной. Среди них стояли терракотовые кувшины, которые когда-то хранили в себе оливковое масло, а сейчас были черными от скопившейся на них глины. Деревянные прессы, которыми давили масло, хранили на себе остатки почерневшего от времени масла, а на металлических частях и металлическом желобе, по которому в прошлом текли потоки l’oro di Lucca[81], виднелись следы сильной ржавчины. На всем лежала печать запустения и заброшенности.
В подвалах была масса интересного: фигурные потолки, покрытые плесенью, неровные полы из камня и плиток, деревянные лопаты, прислоненные к огромным бочкам, невероятных размеров сита, сложенные в стопки, камин, который, казалось, все еще хранил горячие угли под слоем пепла. Запахи были очень сильными и разнообразными. Звуки – приглушенными: крики птиц снаружи, блеянье коз, звуки капающей воды; а над всем этим чуть слышная мелодия, как будто пение ангелов.
– Senti, Carina[82], – прошептала Доменика, приложив палец к губам.
Девочка притихла. Услышав эти чуть слышные звуки, она спросила:
– Angeli? Siamo in cielo?[83]
Доменика улыбнулась от мысли, что этот подвал может кому-нибудь показаться раем.
– Non angeli, Carina. Ma quasi, quasi[84].
– Allora fantasmi?[85]
Доменика улыбнулась. Призраки здесь не водились. Но она сказала:
– Forse. Questo luogo è molto antico. Forse qui ci sono fantasmi[86].
Хотя она ни одного никогда не видела. Потому что если даже призраки и ходили по вилле Ривелли, то за ней они не охотились. Ее преследовала только ее вина.
Она подождала несколько минут, чтобы Карина убедилась, что опасность ей не угрожает. Затем сделала приглашающий жест рукой. В этих мрачных помещениях еще много чего скрывалось. Может быть, даже прощение самой Доменики.
Показался неяркий свет. Он шел из подвальных окон.
Они были забиты мусором и покрыты грязью, но через них все-таки проникало достаточно света, чтобы освещать проходы, ведущие из одной комнаты в другую.
Та, которую она искала, скрывалась в глубине подвала. Эхо их шагов раздавалось под сводами, пока они шли туда. Эта комната была совсем не похожа на остальные, хотя вдоль ее стен тоже стояли бочки, но у нее был мозаичный пол, а в центре находился мраморный бассейн.
Именно отсюда доносились звуки капающей воды, которые они слышали. Вода лилась из родника, расположенного под полом виллы, набиралась в бассейн, а затем вытекала из него через отверстие в полу и текла своей дорогой, как уже многие и многие годы.
Три мраморные ступеньки вели в бассейн. По их краям рос зеленый мох. Дно бассейна было темным. Цемент, который скреплял мрамор, почернел от плесени. Воздух в комнате был спертым.
Но для Доменики самым важным был сам бассейн. Она никогда в него не заходила. Она избегала его из-за мха, и плесени, и Бог его знает чего еще, что могло бы жить на дне. Но сейчас она знала. Всемогущий Бог сказал ей.
Она показала на бассейн, сняла сандалии и пригласила девочку сделать то же. Затем сняла через голову свою тунику и аккуратно сложила ее на краю. Осторожно спустилась по скользким мраморным ступеням. Опять повернулась к девочке и повторила приглашающий жест. Fai cosi[87], казалось, говорили ее движения.
Но Карина стояла с широко раскрытыми глазами и не шевелилась.
– Non avere paura?[88] – cпросила Доменика. – Здесь нечего бояться.
Карина отвернулась. Доменика подумала, что девочка может стесняться, и закрыла лицо руками, чтобы дать ей раздеться. Но вместо звука снимаемой одежды раздались звуки удаляющихся шагов, и девочка исчезла.
Доменика опустила руки. Вокруг никого не было. Ее ноги скользили на мраморе, когда она выходила из бассейна. Она посмотрела вниз, чтобы не оступиться, и увидела то, что увидел ребенок.
Из-под тесного бандажа на груди текла кровь. Кровь от терний на остальном теле капала на ноги. Ну и вид у нее был перед девочкой, которая ничего не знала о ее грехе! Ей придется объясниться в той или иной форме.
Потому что было очень важно, чтобы Карина не боялась.
Холборн, Лондон
Барбара Хейверс давно завела своего человека среди представителей четвертой власти. У них было взаимовыгодное сотрудничество, которое она поддерживала. Иногда он предоставлял ей информацию, иногда она делала то же самое для него. Совместное шпионство, как она любила это называть, было не совсем обычной частью ее работы. Но возникали моменты, когда журналист мог быть полезен, и сейчас, после ее беседы с суперинтендантом Изабеллой Ардери, она решила, что такой момент настал.
Последняя встреча с ее агентом стоила Барбаре целого состояния. Она сдуру пригласила его на ленч, а он с удовольствием согласился. В результате ей пришлось заплатить за ростбиф, йоркширский пудинг и многочисленные закуски, получив взамен только одно имя.
Она не собиралась снова повторять эту ошибку, потому что не могла включить «получение информации от журналиста таблоида» в свой еженедельный финансовый отчет. Поэтому назначила встречу в Мемориале Уоттса[89]. Это оказалось очень удобно, потому что ее человек в эти дни сидел на судебном заседании в Олд Бейли[90].
Дождь начинался, когда Хейверс выходила из Ярда. Он усилился, пока она дошла до Поустменз-парк. Барбара спряталась под зеленой крышей, которая защищала мемориал от влияния времени и лондонской погоды. Перед одной из мемориальных табличек она зажгла свечку. Табличка рассказывала о самопожертвовании ради лошади. 1869 год, Гайд-парк, понесшая упряжка и дама в расстроенных чувствах. Смерть унесла ее спасителя, некоего Уильяма Дрейка. Увы, подумала Барбара, таких мужчин уже больше не делают.
Митчелл Корсико тоже был в своем роде человеком уникальным. Когда он показался со стороны Королевского судного двора, то был одет как обычно, то есть как американский ковбой. Барбара, как обычно, подумала, как ему это удается при его-то работе. Очевидно, как человек одевается, в «Сорсе»[91] не имело такого большого значения, как то, каким образом человек добывает информацию для этого лживого таблоида. Барбара была очень зла, и Корсико должен был сыграть свою роль. Так или иначе, но огонь должен был загореться под задницей суперинтенданта Ардери – задницей, на которую было затрачено столько занятий пилатесом. Барбара так решила. Она принесла с собой фотографии, которые смогла утащить из квартиры Ажара утром. Там была фотография Таймуллы, фотография Хадии и фотография Анжелины Упман. А кроме того, там была их общая фотография, сделанная в недалеком прошлом, когда они еще были счастливой семьей.
Корсико заметил ее и направился к ней, перепрыгивая через лужи в своих остроносых узорчатых сапогах. Под крышей мемориала он торжественно снял свой стетсон. Барбара уже ожидала услышать что-то вроде «к вашим услугам, мэм», но оказалось, что он просто хотел стряхнуть с него воду… Причем стряхнул ее ей на ноги. «Хорошо, что я в брюках», – подумала Хейверс. Тем не менее она демонстративно отряхнула воду и посмотрела на него. Журналист извинился и плюхнулся на скамейку рядом с ней.
– И? – сказал он.
– Похищение.
– И что, я должен прыгать от радости, что ты мне об этом сказала?
– Похищение в Италии.
– Ты полагаешь, что, услышав про похищение в Италии, я сразу брошусь к своему компьютеру?
– Жертва – гражданка Британии.
Корсико мельком взглянул на нее.
– О’кей, считай, что ты меня слегка удивила.
– Ей девять лет.
– Я заинтригован.
– Она умна и обладает привлекательной внешностью.
– А разве они не все такие?
– Ну, не такие, как эта.
Барбара достала первое фото. Фото Хадии. Корсико не был дураком. Он сразу засек, что девочка была полукровкой, и приподнял бровь, показывая Барбаре, что сержант может продолжать. Хейверс достала фото Анжелины Упман, а затем фото Ажара. Потом пришла очередь фотографии счастливого семейства с двухлетней Хадией в сидячей коляске. К счастью, все они смотрелись очень привлекательно.
Как постоянный читатель, Барбара хорошо знала, что «Сорс» никогда не поместит на первой странице никого, кто не обладает привлекательной внешностью, будь это жертва похищения, убийства или чего-то еще. Уголовники с лицами, выглядевшими так, словно их переехала машина, появлялись на первой странице таблоида только в том случае, если их арестовывали за преступление, представлявшее интерес для газеты. Убитый горем муж или отец с физиономией плоской, как у рыбы? Да ни за что на свете.
– Девочка может быть мертва, – заметила Барбара, злясь на себя за то, что употребила слово «девочка», говоря о Хадие, не говоря уже о «мертва». Но Корсико не должен почувствовать ее личного интереса в этом деле. Если он это почувствует, то сразу слиняет. Барбара это хорошо знала. Он почувствует, что его используют, и перестанет сотрудничать, независимо от того, насколько интересна сама история.
– Девочка может быть в публичном доме в Бангкоке. Девочку могли продать в какой-нибудь подвал в бельгийской деревне. Девочка может быть уже в США. Она может быть черт знает где… Потому что сами мы ни черта не знаем.
Это «мы» зацепило его, как она и рассчитывала. Это «мы» значило больше, чем просто местоимение. Это «мы» означало для «Сорс» возможность начать атаку на полицию Метрополии. Оба они понимали, что подобная атака лишь немногим уступала новости о члене Парламента – педофиле или фотографии пьяного голого принца, сжимающего «драгоценности короны», сделанной мобильным телефоном. Но Митчелл Корсико был осторожным человеком. Осторожность в ситуациях, подобных сегодняшней, привела его туда, где он сегодня был, – с публикациями на первой странице 2–3 раза в неделю и со всеми остальными таблоидами, стоящими в очереди, чтобы предложить ему шестизначные гонорары за его изыскания. Поэтому он спросил, стараясь звучать равнодушным:
– А почему другие газеты ничего не пишут об этом?
– Потому что никто не знает всей истории.
– Отвратительно, правда? – Конечно, он имел в виду «достаточно отвратительно».
– Я думаю, что эта история как раз для тебя, – сказала ему Барбара.
Последняя встреча с ее агентом стоила Барбаре целого состояния. Она сдуру пригласила его на ленч, а он с удовольствием согласился. В результате ей пришлось заплатить за ростбиф, йоркширский пудинг и многочисленные закуски, получив взамен только одно имя.
Она не собиралась снова повторять эту ошибку, потому что не могла включить «получение информации от журналиста таблоида» в свой еженедельный финансовый отчет. Поэтому назначила встречу в Мемориале Уоттса[89]. Это оказалось очень удобно, потому что ее человек в эти дни сидел на судебном заседании в Олд Бейли[90].
Дождь начинался, когда Хейверс выходила из Ярда. Он усилился, пока она дошла до Поустменз-парк. Барбара спряталась под зеленой крышей, которая защищала мемориал от влияния времени и лондонской погоды. Перед одной из мемориальных табличек она зажгла свечку. Табличка рассказывала о самопожертвовании ради лошади. 1869 год, Гайд-парк, понесшая упряжка и дама в расстроенных чувствах. Смерть унесла ее спасителя, некоего Уильяма Дрейка. Увы, подумала Барбара, таких мужчин уже больше не делают.
Митчелл Корсико тоже был в своем роде человеком уникальным. Когда он показался со стороны Королевского судного двора, то был одет как обычно, то есть как американский ковбой. Барбара, как обычно, подумала, как ему это удается при его-то работе. Очевидно, как человек одевается, в «Сорсе»[91] не имело такого большого значения, как то, каким образом человек добывает информацию для этого лживого таблоида. Барбара была очень зла, и Корсико должен был сыграть свою роль. Так или иначе, но огонь должен был загореться под задницей суперинтенданта Ардери – задницей, на которую было затрачено столько занятий пилатесом. Барбара так решила. Она принесла с собой фотографии, которые смогла утащить из квартиры Ажара утром. Там была фотография Таймуллы, фотография Хадии и фотография Анжелины Упман. А кроме того, там была их общая фотография, сделанная в недалеком прошлом, когда они еще были счастливой семьей.
Корсико заметил ее и направился к ней, перепрыгивая через лужи в своих остроносых узорчатых сапогах. Под крышей мемориала он торжественно снял свой стетсон. Барбара уже ожидала услышать что-то вроде «к вашим услугам, мэм», но оказалось, что он просто хотел стряхнуть с него воду… Причем стряхнул ее ей на ноги. «Хорошо, что я в брюках», – подумала Хейверс. Тем не менее она демонстративно отряхнула воду и посмотрела на него. Журналист извинился и плюхнулся на скамейку рядом с ней.
– И? – сказал он.
– Похищение.
– И что, я должен прыгать от радости, что ты мне об этом сказала?
– Похищение в Италии.
– Ты полагаешь, что, услышав про похищение в Италии, я сразу брошусь к своему компьютеру?
– Жертва – гражданка Британии.
Корсико мельком взглянул на нее.
– О’кей, считай, что ты меня слегка удивила.
– Ей девять лет.
– Я заинтригован.
– Она умна и обладает привлекательной внешностью.
– А разве они не все такие?
– Ну, не такие, как эта.
Барбара достала первое фото. Фото Хадии. Корсико не был дураком. Он сразу засек, что девочка была полукровкой, и приподнял бровь, показывая Барбаре, что сержант может продолжать. Хейверс достала фото Анжелины Упман, а затем фото Ажара. Потом пришла очередь фотографии счастливого семейства с двухлетней Хадией в сидячей коляске. К счастью, все они смотрелись очень привлекательно.
Как постоянный читатель, Барбара хорошо знала, что «Сорс» никогда не поместит на первой странице никого, кто не обладает привлекательной внешностью, будь это жертва похищения, убийства или чего-то еще. Уголовники с лицами, выглядевшими так, словно их переехала машина, появлялись на первой странице таблоида только в том случае, если их арестовывали за преступление, представлявшее интерес для газеты. Убитый горем муж или отец с физиономией плоской, как у рыбы? Да ни за что на свете.
– Девочка может быть мертва, – заметила Барбара, злясь на себя за то, что употребила слово «девочка», говоря о Хадие, не говоря уже о «мертва». Но Корсико не должен почувствовать ее личного интереса в этом деле. Если он это почувствует, то сразу слиняет. Барбара это хорошо знала. Он почувствует, что его используют, и перестанет сотрудничать, независимо от того, насколько интересна сама история.
– Девочка может быть в публичном доме в Бангкоке. Девочку могли продать в какой-нибудь подвал в бельгийской деревне. Девочка может быть уже в США. Она может быть черт знает где… Потому что сами мы ни черта не знаем.
Это «мы» зацепило его, как она и рассчитывала. Это «мы» значило больше, чем просто местоимение. Это «мы» означало для «Сорс» возможность начать атаку на полицию Метрополии. Оба они понимали, что подобная атака лишь немногим уступала новости о члене Парламента – педофиле или фотографии пьяного голого принца, сжимающего «драгоценности короны», сделанной мобильным телефоном. Но Митчелл Корсико был осторожным человеком. Осторожность в ситуациях, подобных сегодняшней, привела его туда, где он сегодня был, – с публикациями на первой странице 2–3 раза в неделю и со всеми остальными таблоидами, стоящими в очереди, чтобы предложить ему шестизначные гонорары за его изыскания. Поэтому он спросил, стараясь звучать равнодушным:
– А почему другие газеты ничего не пишут об этом?
– Потому что никто не знает всей истории.
– Отвратительно, правда? – Конечно, он имел в виду «достаточно отвратительно».
– Я думаю, что эта история как раз для тебя, – сказала ему Барбара.
Апрель, 21-е
Виктория, Лондон
Информация о том, что Изабеллу Ардери вызвали к начальству, пришла от Доротеи Гарриман. «За ней послали» были точные слова, которые она употребила. Барбара услышала это от секретаря Департамента в тот момент, когда скармливала монеты автомату, надеясь получить «Фанту». Она знала, что, скорее всего, Изабеллу вызвал помощник комиссара. Для суперинтенданта это не означало ничего хорошего, однако Барбара не собиралась лить слезы по этому поводу. Если она приговорена работать с инспектором Стюартом в качестве чертовой машинистки до тех пор, пока Ардери не решит, что та получила достаточно, любые кары на голову начальницы были как бальзам на душу Барбары.
Ей не пришло в голову, что вызов Изабеллы сэром Дэвидом Хильером может быть связан с ее махинациями с Митчеллом Корсико. Хейверс звонила журналисту практически каждый час после их последней встречи в Поустменз-парк, и, как она смогла понять, он продвинулся не дальше чем «мы работаем над этим».
Барбара готова была скрежетать зубами от нетерпения. От Ажара она регулярно слышала только одно слово, после того как он уехал с Анжелиной и ее любовником. И слово это никогда не менялось. «Ничего», – повторял он каждый раз. Барбаре казалось, что это слово застревает у нее в горле и мешает ей произнести все те слова утешения, которые приходили на ум.
Что сейчас произойдет нечто, стало понятно, когда Ардери вернулась от начальства и рявкнула:
– Сержант Хейверс, немедленно зайдите ко мне. – И добавила: – Вас это тоже касается, инспектор Линли.
Последнюю фразу она произнесла не таким ненавидящим голосом. Остальные офицеры стали перешептываться. Только инспектор Стюарт был доволен. Любая выволочка, которая устраивалась Барбаре, искренне его радовала.
Хейверс бросила на Линли взгляд «что случилось?»; тот ответил взглядом «не имею понятия». Он подошел к кабинету Ардери и остановился, пропуская Барбару вперед. Неукоснительное соблюдение правил хорошего тона было требованием Ардери.
Суперинтендант бросила что-то на стол. Таблоид. Он назывался «Сорс». Для полиции Метрополии настал судный день. «Неплохо сработано, – подумала Барбара. – Митч умудрился все провернуть за сорок восемь часов. Наконец-то что-то будет сделано в отношении исчезновения британской девочки в Италии».
Насколько смогла заключить Барбара, Митч поработал на славу. Заголовок, написанный трехдюймовым шрифтом, вопил: «Похищение британской школьницы!» Рядом стояло – Митчелл Корсико. Фотография Хадии, выглядевшей очень привлекательно, занимала половину первой страницы. Здесь же была врезана фотография, сделанная со спутника: верхушки громадных стен, узкие и кривые улицы старого европейского города, торговые киоски и тысячи людей. Барбара помнила, что одной из причин, по которой задерживался весь материал, было отсутствие приличной фотографии места, откуда похитили Хадию. Она наклонилась, чтобы рассмотреть, на какую страницу было перенесено продолжение истории. На третью! Ей захотелось закричать от радости, когда она это увидела. То был сигнал для всех читателей, что за развитием событий будут пристально наблюдать. Наблюдатели придут в ботинках «Доктор Мартенс» с металлическими носками, и эти ботинки будут топтать полицию Метрополии до тех пор, пока тайна похищения Хадии не будет раскрыта. Хильер понял это в тот момент, когда помощник по связям с прессой принес ему свежий, с пылу с жару, номер таблоида. Именно это Изабелла и хотела обсудить с сержантом – поверьте мне, я бы с удовольствием понизила вас до должности клерка, отвечающего за картотеку, Барбара Хейверс, если бы могла.
Она схватила газету, бросила ее Барбаре и потребовала, чтобы та доставила удовольствие ей и инспектору Линли, громко и с выражением зачитав вслух то, что, без сомнения, «жаждала увидеть напечатанным».
– Командир, я не… – сказала Хейверс.
– Следы ваши жирных пальцев видны повсюду, сержант, – сказала Ардери. – Не советую вам считать, что я полная идиотка.
– Командир, – произнес Линли миролюбивым тоном.
– Я хотела бы, чтобы вы послушали, – резко ответила ему Изабелла. – Вам необходимо быть полностью в курсе происходящего, Томас.
Услышав это, Барбара ощутила некоторый дискомфорт. Это могло быть свидетельством того, о чем ей совсем не хотелось думать. Она подчинилась команде Ардери и начала читать. После каждого важного предложения, а их в статье было очень много, Изабелла останавливала ее и заставляла повторять.
Таким образом, они имели счастье дважды услышать, что никто из служащих Британской полиции не принимал участие в поисках британской девочки, похищенной на рынке в Лукке, Италия; что ни один сотрудник Британской полиции не был послан в Тоскану для помощи итальянским коллегам; что ни один сотрудник Британской полиции не был назначен для связи с безутешными родственниками жертвы ни здесь, в Англии, ни там, в Италии.
Было множество догадок, почему ситуация развивалась так, как она развивалась. Девочка, о которой шла речь, была рождена от смешанного брака, и результатом этого стало то, что дело не расследовалось с должным вниманием ни в одной из стран, так как иностранцы в них, особенно выходцы с Ближнего Востока, все чаще и чаще рассматривались с подозрением и неприязнью. В качестве примера был приведен Бредфорд. Были упомянуты и условия проживания таких семей в «худших районах наших городов», нападения на мечети, назойливые приставания к женщинам в чадрах и с шарфами на головах, а также преследования и обыски молодых темнокожих людей. Куда, задавался вопросом таблоид, куда катится наш мир?
Корсико использовал все возможности насытить историю различными «вкусными» деталями, способными вызвать ее дальнейшее обсуждение посредством неафишируемых телефонных звонков, которые уже давно позволяли таблоидам зарабатывать себе на хлеб с маслом: отец – профессор микробиологии в Университетском колледже; бабушка и дедушка с материнской стороны принадлежат к верхушке среднего класса и проживают в Далвиче; тетя с материнской стороны – известный дизайнер, завоевавший множество наград; таинственное исчезновение матери и дочери поздней осенью прошлого года неизвестно куда, а теперь оказалось, что в Тоскану; нежелание всех участников как-либо комментировать создавшуюся ситуацию. Все это приглашало любого, кто знал хоть что-нибудь о людях, чьи имена упоминались в статье, позвонить в «Сорс» и выдать все тайны, которые могли бы разрушить репутацию всех этих людей. В свое время так и произойдет. Всегда происходит.
Все говорило о том, что сэр Хильер пригласил Изабеллу на свой уилтонский ковер для показательной порки, и сейчас она горела желанием поделиться этой радостью с Барбарой. Помощник комиссара хорошо подготовился к встрече. Поэтому в тот момент, когда Ардери вошла к нему в кабинет, он уже знал, что все написанное было правдой от начала и до конца, за исключением, может быть, приставаний к женщинам в чадрах. Никто из сотрудников полиции Соединенного Королевства не участвовал в расследовании, даже местные полицейские в Северном Лондоне, где жил отец похищенной. У Изабеллы есть отчет кэмденской полиции об этом происшествии? Ну конечно, нет. Тогда разберитесь с этим. Потому что пресс-секретарь хочет поместить ответ в утреннем выпуске, и все ждут, что тот будет звучать в том смысле, что необходимый человек уже назначен.
Барбара знала наверняка, что Изабелла Ардери не сможет доказать, что ее подчиненная была замешана в появлении этой публикации. Все сотрудники департамента ненавидели Митчелла Корсико еще с тех времен, когда тот работал с ними по серийному убийце. Никто бы не дотронулся до него даже концом багра, и именно это делало его таким полезным для Барбары.
Она аккуратно положила газету на стол и так же аккуратно сказала:
– Я думаю, что рано или поздно это должно было всплыть, ваша честь.
– А, так вот как вы это расцениваете?
Ардери стояла около окна, с руками, скрещенными под бюстом. Барбаре пришло в голову, какого высокого роста она была – больше чем шесть футов в обуви, и как ловко она использовала свой рост для угрозы. Изабелла стояла абсолютно прямо, и то, что на ней была надета юбка-карандаш и мягкая шелковая кофта, позволило Барбаре сразу же оценить ее физические кондиции. Последние тоже использовались для устрашения, поэтому Барбара решила не пугаться. В конце концов, у этой женщины тоже был свой скелет в шкафу, и этот скелет сидел сейчас в этом же кабинете.
Барбара посмотрела на Линли. Инспектор выглядел очень серьезным.
– Ситуация не очень хорошая, командир, с какой стороны ни посмотри, – сказал он.
– Ситуация «не очень хорошая» потому, что присутствующая здесь сержант сделала ее такой.
– Командир, как вы можете говорить, что…
Барбара мгновенно замолчала, когда Ардери произнесла:
– Вам поручается это дело. Вы отправляетесь в Италию завтра утром. Сейчас вы можете уйти с работы, чтобы собраться.
Эта декларация не предназначалась для Барбары.
– Но я знаю семью, ваша честь, – возразила Барбара, – а инспектор уже ведет другое расследование. Вы не можете послать его…
– Вы собираетесь учить меня? – взорвалась Ардери. – Неужели вы полагали, что результатом всего этого, – она показала на газету, лежащую на столе, – будет мое благословение вам отправиться в Италию, с оплатой всех расходов? Вы что, действительно верите, что мной так легко можно манипулировать, сержант?
– Я не говорю… Я только…
– Барбара, – сказал Линли тихим голосом. В нем звучало и предупреждение, и призыв к спокойствию.
По-видимому, это же услышала в нем суперинтендант, потому что она сказала:
– Не вздумайте встать на ее сторону, Томас. Вы так же хорошо, как и я, понимаете, что за всем этим стоит именно она. Единственная причина, по которой она еще не перебирает картотеку в участке где-нибудь на краю света, это то, что нет прямых доказательств ее связи с этим проходимцем Корсико.
Ей не пришло в голову, что вызов Изабеллы сэром Дэвидом Хильером может быть связан с ее махинациями с Митчеллом Корсико. Хейверс звонила журналисту практически каждый час после их последней встречи в Поустменз-парк, и, как она смогла понять, он продвинулся не дальше чем «мы работаем над этим».
Барбара готова была скрежетать зубами от нетерпения. От Ажара она регулярно слышала только одно слово, после того как он уехал с Анжелиной и ее любовником. И слово это никогда не менялось. «Ничего», – повторял он каждый раз. Барбаре казалось, что это слово застревает у нее в горле и мешает ей произнести все те слова утешения, которые приходили на ум.
Что сейчас произойдет нечто, стало понятно, когда Ардери вернулась от начальства и рявкнула:
– Сержант Хейверс, немедленно зайдите ко мне. – И добавила: – Вас это тоже касается, инспектор Линли.
Последнюю фразу она произнесла не таким ненавидящим голосом. Остальные офицеры стали перешептываться. Только инспектор Стюарт был доволен. Любая выволочка, которая устраивалась Барбаре, искренне его радовала.
Хейверс бросила на Линли взгляд «что случилось?»; тот ответил взглядом «не имею понятия». Он подошел к кабинету Ардери и остановился, пропуская Барбару вперед. Неукоснительное соблюдение правил хорошего тона было требованием Ардери.
Суперинтендант бросила что-то на стол. Таблоид. Он назывался «Сорс». Для полиции Метрополии настал судный день. «Неплохо сработано, – подумала Барбара. – Митч умудрился все провернуть за сорок восемь часов. Наконец-то что-то будет сделано в отношении исчезновения британской девочки в Италии».
Насколько смогла заключить Барбара, Митч поработал на славу. Заголовок, написанный трехдюймовым шрифтом, вопил: «Похищение британской школьницы!» Рядом стояло – Митчелл Корсико. Фотография Хадии, выглядевшей очень привлекательно, занимала половину первой страницы. Здесь же была врезана фотография, сделанная со спутника: верхушки громадных стен, узкие и кривые улицы старого европейского города, торговые киоски и тысячи людей. Барбара помнила, что одной из причин, по которой задерживался весь материал, было отсутствие приличной фотографии места, откуда похитили Хадию. Она наклонилась, чтобы рассмотреть, на какую страницу было перенесено продолжение истории. На третью! Ей захотелось закричать от радости, когда она это увидела. То был сигнал для всех читателей, что за развитием событий будут пристально наблюдать. Наблюдатели придут в ботинках «Доктор Мартенс» с металлическими носками, и эти ботинки будут топтать полицию Метрополии до тех пор, пока тайна похищения Хадии не будет раскрыта. Хильер понял это в тот момент, когда помощник по связям с прессой принес ему свежий, с пылу с жару, номер таблоида. Именно это Изабелла и хотела обсудить с сержантом – поверьте мне, я бы с удовольствием понизила вас до должности клерка, отвечающего за картотеку, Барбара Хейверс, если бы могла.
Она схватила газету, бросила ее Барбаре и потребовала, чтобы та доставила удовольствие ей и инспектору Линли, громко и с выражением зачитав вслух то, что, без сомнения, «жаждала увидеть напечатанным».
– Командир, я не… – сказала Хейверс.
– Следы ваши жирных пальцев видны повсюду, сержант, – сказала Ардери. – Не советую вам считать, что я полная идиотка.
– Командир, – произнес Линли миролюбивым тоном.
– Я хотела бы, чтобы вы послушали, – резко ответила ему Изабелла. – Вам необходимо быть полностью в курсе происходящего, Томас.
Услышав это, Барбара ощутила некоторый дискомфорт. Это могло быть свидетельством того, о чем ей совсем не хотелось думать. Она подчинилась команде Ардери и начала читать. После каждого важного предложения, а их в статье было очень много, Изабелла останавливала ее и заставляла повторять.
Таким образом, они имели счастье дважды услышать, что никто из служащих Британской полиции не принимал участие в поисках британской девочки, похищенной на рынке в Лукке, Италия; что ни один сотрудник Британской полиции не был послан в Тоскану для помощи итальянским коллегам; что ни один сотрудник Британской полиции не был назначен для связи с безутешными родственниками жертвы ни здесь, в Англии, ни там, в Италии.
Было множество догадок, почему ситуация развивалась так, как она развивалась. Девочка, о которой шла речь, была рождена от смешанного брака, и результатом этого стало то, что дело не расследовалось с должным вниманием ни в одной из стран, так как иностранцы в них, особенно выходцы с Ближнего Востока, все чаще и чаще рассматривались с подозрением и неприязнью. В качестве примера был приведен Бредфорд. Были упомянуты и условия проживания таких семей в «худших районах наших городов», нападения на мечети, назойливые приставания к женщинам в чадрах и с шарфами на головах, а также преследования и обыски молодых темнокожих людей. Куда, задавался вопросом таблоид, куда катится наш мир?
Корсико использовал все возможности насытить историю различными «вкусными» деталями, способными вызвать ее дальнейшее обсуждение посредством неафишируемых телефонных звонков, которые уже давно позволяли таблоидам зарабатывать себе на хлеб с маслом: отец – профессор микробиологии в Университетском колледже; бабушка и дедушка с материнской стороны принадлежат к верхушке среднего класса и проживают в Далвиче; тетя с материнской стороны – известный дизайнер, завоевавший множество наград; таинственное исчезновение матери и дочери поздней осенью прошлого года неизвестно куда, а теперь оказалось, что в Тоскану; нежелание всех участников как-либо комментировать создавшуюся ситуацию. Все это приглашало любого, кто знал хоть что-нибудь о людях, чьи имена упоминались в статье, позвонить в «Сорс» и выдать все тайны, которые могли бы разрушить репутацию всех этих людей. В свое время так и произойдет. Всегда происходит.
Все говорило о том, что сэр Хильер пригласил Изабеллу на свой уилтонский ковер для показательной порки, и сейчас она горела желанием поделиться этой радостью с Барбарой. Помощник комиссара хорошо подготовился к встрече. Поэтому в тот момент, когда Ардери вошла к нему в кабинет, он уже знал, что все написанное было правдой от начала и до конца, за исключением, может быть, приставаний к женщинам в чадрах. Никто из сотрудников полиции Соединенного Королевства не участвовал в расследовании, даже местные полицейские в Северном Лондоне, где жил отец похищенной. У Изабеллы есть отчет кэмденской полиции об этом происшествии? Ну конечно, нет. Тогда разберитесь с этим. Потому что пресс-секретарь хочет поместить ответ в утреннем выпуске, и все ждут, что тот будет звучать в том смысле, что необходимый человек уже назначен.
Барбара знала наверняка, что Изабелла Ардери не сможет доказать, что ее подчиненная была замешана в появлении этой публикации. Все сотрудники департамента ненавидели Митчелла Корсико еще с тех времен, когда тот работал с ними по серийному убийце. Никто бы не дотронулся до него даже концом багра, и именно это делало его таким полезным для Барбары.
Она аккуратно положила газету на стол и так же аккуратно сказала:
– Я думаю, что рано или поздно это должно было всплыть, ваша честь.
– А, так вот как вы это расцениваете?
Ардери стояла около окна, с руками, скрещенными под бюстом. Барбаре пришло в голову, какого высокого роста она была – больше чем шесть футов в обуви, и как ловко она использовала свой рост для угрозы. Изабелла стояла абсолютно прямо, и то, что на ней была надета юбка-карандаш и мягкая шелковая кофта, позволило Барбаре сразу же оценить ее физические кондиции. Последние тоже использовались для устрашения, поэтому Барбара решила не пугаться. В конце концов, у этой женщины тоже был свой скелет в шкафу, и этот скелет сидел сейчас в этом же кабинете.
Барбара посмотрела на Линли. Инспектор выглядел очень серьезным.
– Ситуация не очень хорошая, командир, с какой стороны ни посмотри, – сказал он.
– Ситуация «не очень хорошая» потому, что присутствующая здесь сержант сделала ее такой.
– Командир, как вы можете говорить, что…
Барбара мгновенно замолчала, когда Ардери произнесла:
– Вам поручается это дело. Вы отправляетесь в Италию завтра утром. Сейчас вы можете уйти с работы, чтобы собраться.
Эта декларация не предназначалась для Барбары.
– Но я знаю семью, ваша честь, – возразила Барбара, – а инспектор уже ведет другое расследование. Вы не можете послать его…
– Вы собираетесь учить меня? – взорвалась Ардери. – Неужели вы полагали, что результатом всего этого, – она показала на газету, лежащую на столе, – будет мое благословение вам отправиться в Италию, с оплатой всех расходов? Вы что, действительно верите, что мной так легко можно манипулировать, сержант?
– Я не говорю… Я только…
– Барбара, – сказал Линли тихим голосом. В нем звучало и предупреждение, и призыв к спокойствию.
По-видимому, это же услышала в нем суперинтендант, потому что она сказала:
– Не вздумайте встать на ее сторону, Томас. Вы так же хорошо, как и я, понимаете, что за всем этим стоит именно она. Единственная причина, по которой она еще не перебирает картотеку в участке где-нибудь на краю света, это то, что нет прямых доказательств ее связи с этим проходимцем Корсико.