Буря затихла, гром орудий замолк, ночь стояла душная и мрачная. Никто не смог сомкнуть глаз, и если кого-нибудь на короткое время одолевал сон, то и во сне его продолжали тревожить и беспокоить какие-то странные, таинственные звуки. Вильгельм сидел на своем балконе, прислушиваясь и глядя на юг. Вот в ночной тишине пронесся слабый порыв ветра и замер за высоким домом, вот раздался чей-то призыв, крик, звуки трубы; потом поблизости от Коровьих ворот послышался грохот и шум; как будто сильное землетрясение вырвало из самой глубины земли часть города и сбросило ее на землю. На небе не было видно ни одной звезды, но в стороне Ламмена в глубоком мраке передвигались, как блуждающие огни, правильные ряды огненных точек.
   То была тревожная, страшная ночь.
   Рано утром лейденцы увидели, что часть городской стены у Коровьих ворот разрушена, и тогда около бреши, ставшей теперь безопасной, поднялось несказанное ликование, — радостный поток разлился по всем улицам и закоулкам, увлекая мужчин и женщин, стариков и детей, здоровых и больных из их домов, и все теснились у Коровьих ворот, и теперь уж все видели приближающиеся корабли гёзов; а городской плотник Томассон с другими мужчинами вытаскивал из воды сваи, которыми испанцы старались сдержать натиск воды.
   И вот к стенам подошел первый корабль, за ним второй и третий, и сурового вида бородатые мужчины с угрюмыми, сильно загоревшими лицами, до чьих щек целые десятки лет не дотрагивалась иная влага, кроме морской воды, смеялись, приветствуя горожан, и бросали им один за другим хлебы и другие продукты, которых те так долго были лишены; они плакали и рыдали от жалости, как дети, глядя, как бедный народ ел, ел, наслаждаясь едой и не умея найти ни одного слова благодарности. Потом пришли предводители, и адмирал Бонзот заключил в свои объятия ван дер Доеса и ван дер Верффа, молодой капитан гёзов ван Дуйкенбург бросился в объятия старой Варвары, своей матери, а многие лейденцы обнимали освободителей, которых видели впервые в жизни. Тут было пролито много, много слез, радостные толпы народа заливали город, а воскресные колокола звонили радостнее и звучнее, чем прежде, и призывали на молитву в церковь спасителей и спасенных. Обширная внутренность Божьего храма казалась сегодня слишком тесной, и когда пастор Корнелиуссон, который заступил место честного Верстрота, заболевшего от забот о стольких страждущих, призвал своих набожных прихожан к благодарственной молитве, то это напоминание оказалось уже сильно запоздавшим, потому что при первых же звуках органа всю эту тысячную толпу народа, наполнявшую церковь, охватило одно общее страстное желание — благодарить Бога, благодарить от всего сердца.
   Патер Дамиан тоже приносил благодарность Богу в капелле «серых сестер», и с ним молился Николай ван Вибисма и другие католики, которым были дороги родина и свобода.
   Адриан, держа в одной руке хлеб, а в другой — сапоги, отправился из церкви во главе своих школьных товарищей вброд через луга по направлению к Лейдендорфу, чтобы увидеть покинутый лагерь испанцев. Там стояла красивая палатка маэстро дель Кампо Вальдеса. Над ложем полководца висела карта Рейнской равнины, которую нарисовал во вред своему собственному народу нидерландский Beeldsnijder[58]. Мальчики рассматривали ее, а один гёз, служивший раньше в канцелярии, а теперь имевший вид заправского морского волка, встал перед ними и сказал:
   — Посмотрите сюда, друзья! Вот здесь дамба. Прежде всего мы прорезали ее, но этим еще дело не кончилось. Встретили нас очень худо, и здесь у третьей дамбы пришлось-таки нам пощелкать орехи, а о проходе нечего было и думать. Пришлось нам отступить и пройти в северную реку, только сделав большой крюк через Зегвартское озеро и через вот этот канал, в котором нам опять пришлось солоно. Таким образом, Зостермерское озеро оказалось за нами, но вода была слишком спокойна, и мы не могли двинуться дальше. Видели ли вы большой дельфтский корабль? Это огромное судно, которое приводится в движение не ремнями, а колесами, загребающими воду. Вам будет очень интересно посмотреть на него! Наконец, Господь послал бурю и прилив. Тогда корабли получили необходимую для них глубину. Около Керклана был опять жаркий бой, но третьего дня мы добрались до Ламмена! Много уже и раньше в разных местах пало храбрых воинов, но у Ламмена, думалось всем, только и начнется настоящее дело. Сегодня рано поутру мы хотели начать штурм, но когда рассвело, все в вашем гнезде было чертовски тихо, и вообще в воздухе висело что-то отвратительное, удушливое. Уж мы подумали было, что Лейден сдался, что его принудил к этому голод. Но не тут-то было. Вы народ смелый, и вот на наш корабль явился паренек, — так вашего возраста, и сказал нам, что видел ночью выступление из бастионов длинного хвоста огоньков. Сначала мы было не поверили ему, но мальчишка оказался прав. Этим ракам стало слишком тепло в воде, а огоньки, которые видел паренек, были горящие фитили испанцев. Смотрите, ребята, вот Ламмен!…
   Адриан с товарищами близко подошел к карте и, разразившись громким хохотом, прервал рассказ гёза.
   — Что тут такое, ты, курчавая голова? — спросил гёз.
   — Смотрите, смотрите! — восклицал мальчик. — Великий маэстро дель Кампо увековечил себя, тут и имя его написано. Послушайте, послушайте! Ректор повесит ему на шею осла за это! «Castelli parvi! Vale civitas, valete castelli parvi; relicti estis propter aquam et non per vim inimicorum!» Ax ты, саранча! «Castelli parvi!»
   — Что это значит? — спросил гёз.
   — Прощай, Лейден, прощайте вы, маленькие крепости, покинуть вас заставляет вода, а не вражеская сила. Parvi Castelli! Расскажу уж я об этом матери!
   В понедельник в Лейден приехал Вильгельм Оранский. Он остановился в доме господина фон Монфора. Народ с торжеством встретил отца Вильгельма, а сам неутомимый боец за свободу Голландии и среди окружавших его радости и веселья был полон забот о будущем благоденствии города. Позже он вознаградил граждан Лейдена за их стойкость памятником победы — Лейденским университетом. Он пробуждал и поддерживал в этом промышленном городе и во всей стране, залитой кровью в продолжение целых десятилетий тяжелой борьбы, тот дух, подъем которого служит лучшей наградой ему и который вечные блага ставит выше временных. Дерево, семя которого было посажено на краю гибели в пору борьбы и нужды, принесло человечеству благороднейшие плоды. Оно приносит их и теперь и, если Богу будет угодно, будет приносить их и еще целые столетия.
   … 26 июля 1581 года, через семь лет после освобождения Лейдена, Голландия, политическая независимость которой фактически существовала уже шесть лет, в Гааге торжественно отказалась от подданства Испании. До тех пор Вильгельм Оранский управлял страной как «наместник» короля Филиппа и в качестве такового вел против него войну. Даже учредительную грамоту университета, документ, который при всей серьезности, с которой он составлен, может быть назван превосходнейшим образцом тончайшей политической насмешки, даже эту грамоту принц Оранский издал от имени короля Филиппа. Довольно забавное впечатление производит в этом документе то место, где говорится, что этот мрачный обскурант Эскуриала по зрелом рассуждении со своим любимым и верным двоюродным братом, Вильгельмом Оранским, постановил учредить свободную школу и университет по тем самым причинам, которые должны бы произвести на короля наиболее отталкивающее впечатление.
   Настал день и этой игре был положен конец, и иго Филиппа было свергнуто. Принц принял на себя звание суверена.
   Три дня спустя эти радостные события были отмечены в доме ван дер Верффа роскошным пиром.
   Окна столовой были открыты настежь, и прохладный воздух летней ночи освежал головы гостей, собравшихся за столом бургомистра. Это были лучшие друзья дома: Ян Дуза, ван Гоут, ученый доктор Грот из Дельфта, который, к радости Марии, был призван в Лейден на кафедру профессора и как раз в этом году был назначен ректором нового Лейденского университета, ученый хозяин гостиницы Акванус, доктор Бонтиус, ставший теперь профессором медицины в университете, и другие.
   Был здесь и Вильгельм, но он был уже не один — рядом с ним сидела его прелестная, нежная супруга Анна д'Авила, с которой он недавно возвратился из Гааги. Уже несколько лет он носил фамилию ван Дуивенбоде (Голубиный гонец): город почтил его этой фамилией и гербом, на котором красовались на серебряном поле три голубых голубя и два скрещенных ключа.
   С разрешения принца получили свою законную силу и те части наследства, которые старая баронесса сперва назначила своим родственникам и слугам, а потом отобрала от них. Вильгельм жил со своей женой в прекрасном новом доме; здесь была, разумеется, и голубятня. Вильгельм нередко устраивал у себя хоровое пение, в котором принимала участие и Мария, хотя четверо детей, которых она подарила Питеру, мало оставляли ей свободного времени. Музыкант должен был рассказывать Адриану, который тем временем превратился в стройного молодого человека, стал студентом нового университета и скоро должен был поступить в ратушу, — о Риме и своей свояченице Хенрике. После смерти ее отца, который успел благословить Анну, она уехала с Белотти в Италию и теперь жила там в качестве директрисы женского училища.
   Варвары не было среди гостей. Ей хватало хлопот в кухне. Ее белый чепец был теперь сплоен с изумительным искусством и тщательностью, а уверенность и довольный вид, с какими она отдавала приказания Траутхен и двум ее помощницам, указывали на то, что в доме и торговле Питера все обстояло благополучно. Да и стоило сделать для таких гостей что-нибудь лишнее! Между ними находился и юнкер фон Вармонд, которому надлежало дать почетное место рядом с ректором и Яном Дузой, первым попечителем университета: он сделался важным господином и влиятельным политиком и с большим трудом нашел время уехать из Гааги, разлучившись со своим молодым сотрудником, Николаем ван Вибисмой, и принять участие в празднике. Веселый и оживленный, как и прежде, он чокнулся с мейстером Акванусом и воскликнул:
   — За прежние времена и за нашего друга Георга фон Дорнбурга!
   — С величайшим удовольствием! — ответил Акванус. — Давно уж что-то не слышно об его смелых подвигах и плаваниях!
   — Разумеется! Бродившее тогда в нем вино очистилось. Дорнбург снова на английской службе, и с месяц тому назад я встретился с ним в Лондоне; он уже член верховного Адмиралтейства ее королевского британского величества. Его эскадра находится теперь на пути в Венецию. Он все еще вспоминает с любовью о Лейдене и просил вам кланяться, но вы бы не узнали нашего тогдашнего любимца в этом внушающем почтение флотоводце и спокойном, безмятежном человеке. Как часто окрыленная мысль уносила его далеко от всех нас, и как больно делалось, когда, бывало, увидишь его мрачную задумчивость и скрытое горе.
   — А я встречал юнкера в Дельфте, — сказал ректор Грот. — Такой окрыленный дух легко взлетает слишком высоко и падает на землю, но если его запрячь в колесницу труда и долга, то его сила движет большие тяжести и со спокойным превосходством преодолевает даже величайшие трудности!
   Между тем, по знаку отца, Адриан встал со своего места и наполнил стаканы лучшим вином. Бургомистр провозгласил тост за принца; за этим тостом последовал тост Яна Дузы за независимость и свободу отечества.
   Ван Гоут посвятил тост воспоминанию о днях нужды и чудесном избавлении города.
   Все звонко чокнулись с ним, и, когда замолкло «ура», Акванус сказал:
   — Кому не приятно вспомнить о светлом воскресении, о дне третьего октября; но еще до сих пор, когда я вспомню о всех бедствиях, которые предшествовали этому дню, у меня сжимается сердце!
   При этих словах Питер схватил руку жены, крепко пожал ее и сказал шепотом Марии:
   — А все-таки тогда, в самый тяжелый день моей жизни, я обрел самое дорогое, что у меня есть на свете.
   — И я! — ответила Мария и с благодарностью взглянула в его честные глаза.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

   В заключительный том собрания сочинений Георга Эберса включены два романа из времен средневековья «Слово» и «Жена бургомистра». По богатству палитры они выглядят несколько скромнее произведений египетского цикла, однако в историческом аспекте проработаны не менее тщательно, в деталях же они, пожалуй, даже более достоверны, поскольку опираются на проверенные факты и подлинные документы XVI века.
   Русскоязычный читатель нынешнего столетия в своем большинстве предпочитал, да и теперь предпочитает, воспринимать историю не по суховатым строкам научных трактатов, а скорее по красочным картинам талантливых художников слова века предыдущего, нашедших удачный и стойкий сплав реалистических и романтических тенденций в жанре исторического романа, начиная от монументально-величавых полотен Вальтера Скотта, через филиграно-отточенные шедевры Виктора Гюго, увлекающие динамизмом искрометные романы Александра Дюма и завершая произведениями их многочисленных последователей, в плеяде которых Георг Эберс занимает достойное место.
   Итак, окунемся в богатый событиями, озаренный нетленным светом творений титанов Возрождения и, увы, одновременно зловещим заревом костров инквизиции XVI век, дымящийся кровью несчетных жертв захватнических войн, религиозных распрей, зверски подавленных восстаний и первой в истории буржуазной революции.
   К началу XVI века основанная германским королем Отгоном I в 962 году «Священная Римская империя» продолжала оставаться раздробленной страной с неустановленными в ряде мест спорными границами. По сути дела то была не единая держава, а конгломерат государств, именовавшийся с конца XV века уже более определенно: «Священная Римская империя германской нации», ибо Германия стала играть в ней доминирующую роль. Состоявшая из отдельных территориальных княжеств, многочисленных имперских графств, прелатств и городов, империя все более и более уступала свои позиции консолидирующимся силам соседних народов. В Итальянских войнах 1494-1519 годов за раздел Италии между Францией, Испанией и «Священной Римской империей германской нации» император последней Максимилиан I (1459-1519) терпел поражение за поражением. Тем не менее универсалистские политические претензии династии Габсбургов[59] пользовались с начала XVI века поддержкой феодально-католических сил Европы и в первую очередь папства. Опираясь на военную мощь и экономический потенциал своих наследственных земель, умело проводя политику выгодных династических браков, вступая в финансовые сделки с торгово-ростовщическими фирмами, Максимилиан стремился подчинить себе немецких князей, одновременно исподволь подготавливая распространение власти Габсбургов на целый ряд европейских государств.
   Наибольших размеров габсбургская держава достигла при внуке и преемнике Максимилиана I Карле V (1500-1558). Будучи также внуком испанского короля с материнской стороны, Карл в 1516 году под именем Карлоса I унаследовал испанский престол. Выбранный курфюрстами[60] после смерти Максимилиана императором, Карл объединил под своим скипетром Испанию с ее обширными заокеанскими владениями: Нидерланды, Австрию, часть Италии, Германию, Чехию, Венгрию и некоторые другие земли. Современники говорили, что в его владениях никогда не заходит солнце. Опираясь на реакционные силы Европы, Карл V стремился к созданию «всемирной католической державы». Подчиненная этой фантастической цели, его политика вызывала волнения и восстания в разных частях гигантской империи. Против этой политики выступили также все видные деятели Реформации.
   Реформация (от лат. reformatio — преобразование) — широкое общественное движение в Западной и Центральной Европе XVI века. Носившее в основном антифеодальный характер, это движение приняло форму борьбы против католической церкви, как основной идеологической опоры феодального строя. Реформация началась в 1517 году знаменитым выступлением Мартина Лютера (1483-1546) в немецком городе Виттенберге с 95 тезисами против индульгенций. Тезисы легли в основу лютеранства. В них фактически отрицалась необходимость католической церкви с ее догматами и иерархией, а также целесообразность существования духовенства вообще и института папства в частности. Провозгласив единственным источником религиозной истины Священное писание, лютеранство отвергает католическое Священное предание, культ святых, почитание икон, статуй и мощей, требует упразднения большинства церковных обрядов.
   Другим крупнейшим деятелем Реформации стал Жан Кальвин (1509-1564) — основоположник кальвинизма, второго массового религиозного течения. Он родился во Франции, с 1536 года проживал в Женеве, где окончательно сложилось его учение.
   В основу учения Кальвина положена доктрина об абсолютном Божественном предопределении: каждому человеку заранее уготовано или вечное спасение, или вечная погибель. Подобный фатализм вовсе не означал проповеди всеобщей пассивности, поскольку показателями «Божьего благоволения» кальвинисты в первую очередь считали преуспеяние человека в земных делах, его скромное поведение и бережливость. Политические взгляды самого Кальвина отнюдь не отличались демократизмом. Стоя во главе своего рода религиозной республики в Женеве, он открыто оправдывал ростовщичество и рабство, беспощадно преследовал всякое недовольство, подавлял любое проявление свободомыслия. Однако, распространяясь в других странах, где господствовал католицизм, кальвинизм существенно видоизменялся в зависимости от местных условий. К примеру, в Нидерландах он стал идеологией национального освобождения.
   Видным деятелем Реформации являлся и швейцарец Ульрих Цвингли (1484-1531), основатель цвинглианства. Он в 20-х годах XVI века провел республиканскую реформу церкви и политического строя в Цюрихе; погиб в войне между католическими и протестантскими кантонами. Уже во второй половине XVI века цвинглианство в основном слилось с кальвинизмом.
   Реформация вылилась в три основные направления: бюргерско-буржуазное (Лютер, Кальвин, Цвингли); народное, соединявшее требования упразднения католической церкви с борьбой за уничтожение феодальной эксплуатации и установление равенства (Мюнцер[61], анабаптисты[62]) и королевско-княжеское, отражавшее интересы монархов и светских феодалов, стремившихся укрепить свою власть и захватить земельные богатства церкви. Под знаменем Реформации происходили крестьянская война 1524-1526 годов в Германии, Нидерландская и Английская буржуазные революции. Реформация положила начало протестантизму[63], так как в узком смысле сама являлась проведением религиозных преобразований именно в протестантском духе.
   Карл V почти всю свою сознательную жизнь провел в войнах, однако, несмотря на отдельные территориальные приобретения, даже такие значительные, как Чехия и Венгрия, так и не приблизился к осуществлению своей мечты о создании «всемирной католической державы». Длительные войны с примкнувшими к Реформации немецкими князьями завершились в 1555 году отнюдь не лестным для престарелого императора соглашением, согласно которому строптивые владетели получили право самостоятельно определять вероисповедание своих подданных по принципу «чья власть, того и вера». Вскоре после этого так называемого Аугсбургского религиозного мира разочаровавшийся в собственной политике Карл отрекся от императорского престола. Его отречение от испанской короны последовало в январе 1556 года. Свою империю Карл поделил между младшим братом, занявшим императорский престол под именем Фердинанда I (1503-1564), и сыном, ставшим королем Испании, Нидерландов и всех владений Нового Света под именем Филиппа II (1527-1598).
   Действие первого романа начинается спустя несколько лет после воцарения Филиппа. С юности постоянно и упорно главный герой Ульрих ищет свое заветное «слово», сокровенный смысл, сущность и глубину которого он на первых порах попросту не в состоянии постичь. Естественно, что изначально пятнадцатилетнему подростку предмет его поисков представляется чудодейственным талисманом, обладающим свойством приносить удачу или нечаянную радость. Впрочем, юный Ульрих даже не знает толком, чего может достичь, заполучив этот вожделенный талисман; собственная фантазия и мечты его маленькой подружки Руфи не простираются далее возможности превращения в графского охотника или вельможу, разодетого в пестрый бархат. Ульрих наивно верит во всемогущество «слова», верит искренне и убежденно, как только дети способны верить в непременное осуществление самой радужной мечты.
   Начав с книг — самого действенного и надежного источника опыта и мудрости, — Ульрих продолжает поиски на тернистых дорогах жизни, теперь уже обретая опыт и мудрость ценой зачастую невосполнимых утрат и горестных разочарований. И со временем неопределенный смысл «слова» постепенно начинает обретать сначала абрис некоего символа, а затем в его сознании окончательно сливается с конкретным понятием «смысл жизни».
   В Германии и Испании, в Италии и Нидерландах, в кузнице и на конюшне, за мольбертом и за игорным столом, в пылу любовных увлечений и в дыму кровавых схваток ищет Ульрих единственно верное понятие, способное наиболее полно и адекватно выразить многоликость и многогранность сущности человеческого бытия.
   В итоге Ульрих вынужден отдать предпочтение не какому-то одному, а четырем «словам», на протяжении долгих лет служившим ему путеводными звездами. «Слава», «власть», «счастье», «искусство» — вот итог его непрестанных поисков, основные вехи нелегкого жизненного пути. Однако, вступив во вторую половину жизни, обогащенный житейским опытом Ульрих ставит «славу» и «власть» не слишком высоко, а «счастье», хотя оно в отличие от двух первых «слов» почти не изменяло ему, никогда не было для него самоцелью. «Искусство»? Бесспорно, оно дало ему несравненно больше, возвысило и обогатило духовно, превратив «неукротимого воина» в миролюбивого художника-гуманиста. А сама жизнь в конце концов наглядно доказала, что ее истинным светочем, уникальным даром Природы все-таки является «ЛЮБОВЬ».
   Из реальных исторических персонажей в первую очередь привлекает читательское внимание незаурядная личность живописца Моора — Антониса Мора ван Дасхорста. Уроженец нидерландского города Утрехта он учился у своего соотечественника художника-гуманиста Яна ван Скорела, чьи религиозные композиции, отличавшиеся звучностью колорита и поэтичностью пейзажных фонов, получили заслуженное признание у современников. В 1555-1560 годах Мор посетил Италию, Испанию, Португалию, Англию. К этому времени он завоевал общеевропейскую известность как придворный портретист. Для его исполнения — преимущественно в натуральную величину — портретов характерны плотная манера письма и тщательная выписанность аксессуаров, причем торжественная и беспристрастная репрезентативность образов ни в коей мере не заслоняет индивидуальности и проницательности их психологических характеристик. Как своеобразный мастер Мор оказал заметное влияние на развитие портретного жанра прежде всего в Испании: его даровитый ученик Санчес Коэлло стал основателем испанской школы портрета. Несколько сдержанные и холодноватые по манере исполнения работы Коэлло подкупают правдивостью и цельностью характеристик изображаемых персонажей.