Эдуард Хруцкий. Криминальная Москва

   - Зачем?
   - Поедем к человеку, который разработал красногорскую банду.
   - Далеко?
   - В Калининскую область.
   Мы выехали рано, на стареньком "Запорожце" Скорина и добрались до места к обеду.
   Скорин проехал мимо деревни и направил машину к реке.
   У самой воды стоял покосившийся домик.
   - Ну вот и приехали. - Скорин остановил машину.
   К нам подошел среднего роста, крепкий пожилой человек.
   - Здорово, гости дорогие. Приехали к самой ухе.
   - Привет, Михалыч.
   Мы ели уху, пили тепловатую водку и говорили о погоде, клеве, здоровье.
   Наконец Скорин сказал:
   - Ты, Михалыч, помнишь, о чем мы с тобой говорили?
   - А то.
   - Вот и расскажи все, как было.
   - Как было... - Михалыч закурил. На кистях рук у него были пятна, похожие на ожоги. Так раньше сводили татуировки. - Ну что ж, расскажу.
   Он снял рубаху, и я увидел синь татуировок, которыми украшали себя солидные воры.
   - Так уж случилось, - начал он, - что доматывал я свой последний срок в лагере под Петрозаводском. Вблатном мире человек я был известный, имел кликуху и авторитет.
   Было мне уже за сороковник, и начала меня тоска грызть. Надоели крытки, этапы, лагеря и шизо. Надоесть-то надоели, а что делать? Профессия у меня одна- воровская. Был я классным домушником.
   Дома меня мать ждала, жили мы под Москвой, и сеструха Надя.
   Как только откинулся от хозяина, в сентябре, сразу к сеструхе поехал, а ее нет. Тяжело ранили ее блатари у пивной, она через месяц в больнице умерла. И взяла тогда меня злость на них. Решил, пусть меня ссученным считают, но я их все равно урою.
   Дней десять покрутился по хавирам и малинам. Впивных потерся и на рынках кое-что узнал. А после поехал я в Дурасовский переулок, где областная ментовка находилась.
   Прихожу, показываю старшине при входе справку об освобождении и говорю:
   - Мне Скорин нужен.
   Старшина с понятием оказался, дежурного вызвал, а тот Скорину позвонил.
   Ты спросишь, почему я к Дмитричу пошел. Все просто. Он меня последний раз сажал.
   Пришел я к нему в кабинет, рассказал все, и говорю:
   - Хочу этих мокрушников найти и сдать. Только без ваших ментовских припарок. Подписывать ничего не буду.
   А Скорин мне в ответ:
   - Ты, Михалыч, мужик взрослый, а ума у тебя нет. Как я могу тебя на такое дело послать, если мы с тобой наши отношения не оформим? Я же должен тебе задания давать, секретные разговоры проводить, правовую защиту оказывать.
   Я подумал и сказал ему:
   - Крести.
   Так появился агент "Мишин". Был он человеком опытным и ушлым, поэтому не рассказал своему "крестному отцу", что сидел в лагере с налетчиком по кличке "Армян". Жили они в зоне в полном доверии. Когда Мишин освобождался, кореш дал ему адресок пивной, где он найдет человека по кличке "Рыжий", который может взять его на хорошее дело, в налеты на магазины и сберкассы.
   Пивную у железнодорожной станции в Мытищах Мишин нашел сразу. Место было культурное. Стояли столики, на них пепельницы, прямо как в ресторане.
   Взял сотку с припуском, то есть с кружкой пива, пару бутербродов с красной икрой, сел в угол.
   Осмотрелся. Народу, как ни странно по вечернему времени, было немного. Но человека, похожего по описанию на Николу Рыжего, он не заметил. Не хотелось просто так возвращаться домой.
   За соседним столиком гуляла компания молодой шпаны. Говорили по "фене", стараясь показать всем, что они - солидные блатняги.
   Мишин позвал одного из них.
   Тот подошел к столу.
   - Ну, чего тебе?
   - Ты, сявка, со мной по закону вообще разговаривать не можешь. Но я тебе дело поручить хочу.
   Пацан с уважением взглянул на татуировки на руках, на золотые фиксы.
   - Что надо?
   - Рыжего знаешь?
   - Конечно.
   - Где он?
   - Позвать?
   - Зови.
   Рыжий появился через полчаса. Подошел, сел за стол.
   - Ты кто такой?
   Мишин назвал свою кличку.
   - Слышал о таком?
   - Говорили люди. Чего надо?
   - От Армяна привет и ксивенка.
   Мишин достал из кармана листок бумаги. Рыжий прочел, засмеялся радостно:
   - Так что мы здесь сидим? Пошли ко мне.
   Напились они в этот вечер сильно. На следующий день Мишин встретился со Скориным.
   - Не нажимай, - сказал Скорин, - пей, гуляй, входи в доверие. Когда увидишь, что он тебе полностью верит, попроси достать на пару дней пистолет.
   Уже зимой Мишин и Рыжий гуляли в ресторане "Звездочка" на Преображенке.
   Там Мишин и завел разговор об оружии. Рыжий сказал:
   - Достану, но нужен кусок (тысяча рублей).
   На следующий день он передал Мишину пистолет.
   Оружие отстреляли. Экспертиза показала, что из него был убит капитан Кочкин.
   Через два дня Мишин вернул пистолет.
   - Ну, как дела? - спросил Рыжий.
   - Не очень. Наводка была туфтовой, поэтому взял мало. Нужно к солидному делу прибиваться.
   - Понимаешь, - Рыжий внимательно посмотрел на Мишина, - я о тебе с солидными ребятами говорил. Они у меня стволы прячут. Ну, конечно, с каждого дела мне небольшую долю отстегивают. А мне много и не надо, было бы на что погулять. Они хотят числа пятнадцатого февраля взять две сберкассы в Пушкино и у стадиона "Динамо" в Москве. Завтра за стволами приедут, я о тебе снова поговорю.
   Мишин позвонил Скорину.
   А дальше все было как обычно. Наружка привела человека, взявшего оружие, в Красногорск, а через день были установлены все участники банды.
   Брать банду было поручено двум группам.
   Одну возглавлял Сергей Дерковский из МУРа, вторую - Скорин. В коридоре управления они потянули спички. Тот, кто вытащит короткую, берет Митина. Повезло Дерковскому.
   Всех взяли ночью. Без стрельбы и осложнений. Действительно, агентуре трудно было выйти на этих людей. Они вели жизнь вполне законопослушных молодых людей. Главарь банды Митин работал мастером на заводе, его подручный Лукин - студент авиационного института, остальные члены банды ударно трудились, исправно посещали комсомольские собрания.
   Судьба Мишина сложилась вполне удачно. Он поступил на завод, стал высококвалифицированным слесарем. Когда умерла мать, продал дом и уехал в Калининскую область.
   Очень долго я не мог понять, почему старые сыщики называли банду Митина последней.
   После знаменитой амнистии летом 53-го года, которую почему-то называют бериевской, хотя инициатором ее был Маленков, банд в стране появилось немеряно.
   На этот вопрос мне так никто и не ответил. Видимо, опера имели в виду, что это была последняя банда времен культа личности. Менее чем через месяц после ее ликвидации умер Сталин.
   Последняя банда... Достаточно смешное определение в нашей действительности. В 1934 году на прилавках магазинов появилась книга "Беломорско-Балтийский канал имени Сталина". В этом любопытном сочинении приводится выступление начальника лагерей ОГПУ М.Д. Бермана на первом слете ударников стройки.
   Он много говорил о том, что именно труд на этом строительстве перековал бывших бандитов, воров, проституток и вредителей. Пройдет время и труд в лагерях ОГПУ превратит всех преступников в строителей социализма. И через несколько лет с преступностью в нашей стране будет покончено.
   Завершил он выступление словами:
   - Наш паровоз, вперед лети!..
   Вот он и летит... Только куда?
   Уж рельсы кончились, а станции все нет.
   "Таганка, все ночи, полные огня..."
   Тюрьма эта была элитная. В ней сидели только "социально близкие". По сто шестнадцатой пополам - так у блатарей называлась 58-я статья - сюда не отправляли.
   Конечно, может показаться странным, но Таганка являлась нашим криминальным символом тех лет.
   Ее разрушили, а память о ней живет в неведомо кем сочиненной песне.
   Включаю телевизор. На экране кандидат в президенты, сын юриста, голосом, "лишенным приятности", выводит грустную песню старых московских урок: "Таганка..."
   Включаю радио, на волнах неведомой станции неплохой певец с надрывом сообщает озверевшим от жары соотечественникам:
   Быть может, старая тюрьма Таганская
   Меня, мальчишечку, по новой ждет...
   Наверняка в мире нет больше такой страны, как наша. Страны, где уголовная "феня" так органично вошла в речевой строй современного языка.
   Нигде с таким упоением не поют блатных песен. И не только пацаны под гитару в подъезде, но и потраченные жизнью интеллигенты на своих застольях.
   И везде - "Таганка".
   Думаю, что ворам в законе на своем очередном сходняке надо сброситься и восстановить тюрьму как памятник воровского эпоса.
   А что? Сейчас многое восстанавливают, что разрушали раньше.
   А здесь - символ блатной идеологии. Он вполне может стать основой бандитской национальной идеи.
   Потому что ни в одной стране готовность попасть в "зону" не жила в каждом гражданине независи мо от положения в обществе, как у нас.
   А песни и язык тюремного мира были своеобразной профилактической прививкой.
   В 1934 году на прилавках магазинов появился коллективный труд тридцати шести писателей во главе с Максимом Горьким: "Беломорско-Балтийский канал имени Сталина".
   Из аннотации к книге следует, что на ее страницах читатели увидят "типы руководителей стройки, чекистов, инженеров, рабочих, а также бывших контрреволюционеров, вредителей, кулаков, воров, проституток, спекулянтов, перевоспитанных трудом, получивших производственную квалификацию и вернувшихся к честной трудовой жизни".
   Надо сказать, что книга эта была написана по личному распоряжению председателя ОГПУ Генриха Ягоды.
   Работали над ней лучшие перья советской литературы: Борис Агапов, Сергей Буданцев, Евгений Габрилович, Михаил Зощенко, Вера Инбер, Валентин Катаев, Алексей Толстой, Виктор Шкловский, Бруно Ясенский.
   Поэтому и коллективный сей труд получился ярким и убедительным.
   ОГПУ ставило перед писателями главную задачу - читатель должен понять, что труд в ГУЛАГе не уничтожает, а перерождает преступника.
   Точку в этой идеологической кампании поставил сам Сталин, объявив, что в СССР навсегда покончено с преступностью.
   Это заявление вождя должно было успокоить инженера, вернувшегося с работы в обворованную квартиру, или бухгалтера, раздетого уркаганами в темной подворотне.
   С той поры ни в кино, ни в книгах, ни в газетах не появлялись уголовные сюжеты. Не существовало у нас преступников, и все дела.
   Дом наш, единственный кирпичный, пятиэтажный, стоял в плотном кольце одноэтажных и двухэтажных домишек Кондратьевских и Тишинских переулков. Здесь бушевал Тишинский рынок. Сейчас это маленькая территория, огороженная забором. А тогда человеческое море захлестывало все близлежащие улицы и выплескивалось к Белорусскому вокзалу.
   Это было чудовищное море. В нем перемешивалось горе с алчностью, трусость с храбростью, добро со злом. В те годы Тишинку считали самым криминогенным районом Москвы. Перед ее кровавыми подвигами бледнела слава Марьиной Рощи, Вахрушенки и Даниловской заставы. Господи! Я по сей день помню это пугающее скопище нечисти.
   На территории этой была своя иерархия и даже некая форменная одежда.
   Ниже всех стояли уголовные солдаты-огольцы. Они ходили в темных кепках-малокозырках, в хромовых сапогах, именуемых прохорями, сбитых в гармошку, под пиджаками обязательная тельняшка, белый шарф на шее и, конечно, золотой зуб-фикса. Они были особо опасны для нас, мальчишек. Могли запросто отобрать продовольственные карточки, если тебя родители посылали в магазин, снять шапку, изъять билеты в кино.
   Они шныряли по рынку, выполняя указания солидняка - местного ворья. Сегодня, когда я вижу новых волонтеров уголовного мира, в кожаных куртках и плотных брюках с напуском, я обязательно вспоминаю огольцов с Тишинки.
   В Москве гремели первые салюты, а в нашем доме грабили квартиры, грабили и соседние магазины, и склады.
   Нет, это делали не мальчики в малокозырочках. Другие, совсем другие люди занимались этими делами. Один из них жил в нашем доме. Здоровый, мордастый, летом он ходил в светлом коверкотовом костюме, с двумя медалями и двумя нашивками за ранение на лацкане.
   ...Впервые я их увидел летом 43-го. Троих шикарно, не по военному времени одетых молодых мужчин и двух красивых девушек с ними.
   Они шли по двору. На груди мужчин серебрились медали, а у одного был даже орден Красной Звезды. Зимой они ходили в фетровых бурках и кожаных пальто.
   По сей день у меня вызывают смех наши фильмы с грязными, плохо одетыми бандитами. Не знаю, как у других, но наш Мишка Монахов был законодателем мод в районе. Мы, пацаны, обожали его, он щедро угощал нас папиросами и шоколадом. А кроме того, огольцы с Тишинки боялись трогать соседей Монаха. Он держал за нас мазу. Так это называлось раньше. А однажды утром я увидел, как двое здоровых оперов волокли его в машину. Серый пиджак был разорван, синевой наливалась правая половина лица. Когда его вталкивали в "эмку", он подмигнул мне разбитым глазом.
   Видимо, детство мое, прошедшее в самом сердце человеческой скверны, страх перед огольцами заставили меня пойти в спортивный зал, чтобы научиться драться, и каленым железом выжгли из моей души "блатную романтику".
   В Москве была своя градация ценностей. Я имею в виду неофициальную, не навязанную нам газетами и радио.
   В городе рождались криминальные легенды. Как жаль, что я не знал тогда, что через много лет постараюсь изложить их на бумаге. Я бы собирал эпос, и, уверен, истории эти пришлись бы по душе читателям.
   В легендах тех лет жили отважные благородные воры и бесстрашные умные сыщики.
   Тогда о МУРе в московском обществе говорили почтительно и таинственно. И хотя о его сотрудниках не писали в газетах и не снимали фильмов, в столичных гостиных рассказывали просто фантастические истории. Кое-кого знали в лицо, как эстрадных артистов: иметь с ними короткие, дружеские отношения считалось так же престижно, как с популярными тенорами.
   Звезды кино и театра. Звезды-летчики. Звезды - писатели и поэты. Звезды-сыщики. В 30-е годы: Николай Осипов, Георгий Тыльнер, Леонид Вуль, Валерий Кондиано. Эти люди раскрыли преступления, вошедшие в историю криминалистики: кражу редкой коллекции монет у одного из красных наркомов, описанную Львом Шейниным в очерке "Динары с дырками", кражу знаменитого золотого брегета у Эдуарда Эррио, нашумевшее ограбление мехового магазина в Столешниковом.
   В 50-х люди знали Игоря Скорина, Владимира Корнеева, Илью Ляндреса и, конечно, Володю Чванова.
   О Володе можно рассказывать бесконечно, мой покойный друг Игорь Скорин называл его невезучим, потому что ему доставались самые неприятные дела. Сложность их заключалась в том, что потерпевшими были знаменитые артисты тех лет: Гельцер, Мессерер, Яблочкина, Артур Эйзен.
   В 1958 году мы с Чвановым сидели в его кабинете в МУРе и он рассказывал крайне занимательную историю одной громкой квартирной кражи.
   Я отлично знал, что родной "Московский комсомолец", в котором я тогда работал, никогда не напечатает такие истории, но собирал их, как скряга копит деньги.
   Был конец мая, в окно кабинета вползала вечерняя свежесть, вытягивая табачный перегар, и доносилась веселая музыка из сада "Эрмитаж".
   Так уж случилось, самое модное место Москвы тех лет обреталось аккурат напротив самого МУРа. Это, кстати, порождало массу шуток и анекдотов у гулявших здесь московских деловых.
   - Пошли, - сказал Чванов.
   - Куда? - поинтересовался я.
   - В люди, в народ, в сад "Эрмитаж" пиво пить и есть котлеты "по-киевски".
   И мы ринулись в пучину чувственных удовольствий. Хорош был парк в тот влажный вечер. На открытой эстраде играл уже реабилитированный джаз, у входа в летний театр толкался народ - там выступала Гелена Великанова, сидели на белоснежных лавочках солидные, хорошо одетые пожилые люди, почтительно здоровались с Чвановым.
   - Весь цвет деловой Москвы, - улыбнувшись, сказал мне Володя.
   Ресторан был забит. Но моего спутника узнали, немедленно нашли столик, стремительно обслужили. Внезапно подошел сам метр с подносом, на котором стояли фрукты, коньяк "Двин", шампанское.
   - Вам прислали, с уважением, Владимир Федорович.
   - Кто? - деловито спросил Чванов.
   - Вон с того столика.
   Чванов посмотрел. Из-за стола поднялся рос кошно одетый, солидный человек. Он прижал руку к сердцу и поклонился.
   - Отнесите ему все обратно, скажите, что мы на работе и пить не можем.
   - Кто это? - спросил я.
   - Самый зловредный вор-домушник. Помнишь дело Гельцер?
   Как не помнить. Это была одна из самых интересных квартирных краж того времени, раскрытая сотрудниками МУРа.
   Ах, ресторан ВТО! Замечательное место на улице Горького. Закрытый клуб, где собирались артисты, режиссеры, драматурги и театральные деятели. В те дни завсегдатаем его был высокий, интересный, прекрасно одетый человек. Некто Калашников Алексей Федорович. На лацкане дорогого костюма носил мхатовскую "Чайку" и считался известным театральным деятелем. Его знали и все постоянные посетители. Уважали за широту и умение вести себя. А он невзначай заводил разговор о крупных артистах, интересовался, как они живут и сколько зарабатывают. Актеры - народ беспечный и открытый. Много интересного узнал от них Алексей Федорович. Особенно о мехах и бриллиантах театральных звезд.
   Квартиру знаменитой балерины Екатерины Гельцер в Брюсовском переулке взяли профессионально. Дверь открыли подбором ключа, украли только уникальные бриллианты, две дорогие шубы и палантин из черно-бурых лис.
   Дело взяли на контроль в горкоме партии. Ежедневно в МУРе накалялась "вертушка" комиссара Парфентьева. Он старался реже бывать в своем кабинете.
   Были разосланы ориентировки во все комиссионные и скупки драгоценностей, сориентированы ломбарды. Оперативники ежедневно трясли спекулянтов из Столешникова, с Трубной, Сретенки. И вдруг один из агентов сообщил, что скорняк Буров, живущий в Столешниковом, приобрел похожие по описанию шубы.
   Когда Чванов приехал к Бурову, тот запираться не стал. Да, купил шубы у директора комиссионки на Сретенке.
   Когда директора "выдернули" в МУР, шубы уже опознала Гельцер. Директор покаялся. Купил, чтобы заработать немного, а принес ему шубы человек солидный, уважаемый, крупный деятель театральный, по имени Алексей Федорович, с которым он познакомился в ресторане ВТО.
   Тот сказал, что вещи его, а тут деньги понадобились.
   - Где он живет? - спросил Чванов.
   - Не знаю, но его любовница работает администратором в кинотеатре "Экран жизни" на Садовом.
   За администратором установили наблюдение, а через два дня появился и сам театральный деятель: был он одет в ратиновое, модное тогда пальто с шалевым воротником из дорогого меха, в шапке-пирожке. Шел степенно, как и полагается деятелю искусства.
   Его взяли в вестибюле кинотеатра, прихватили и администратора и повезли на Соломенную сторожку, где проживал у любовницы театральный деятель.
   Там нашли палантин и драгоценности.
   Работник искусства оказался крупным вором-домушником из Ленинграда. Для закрепления показаний его повезли на квартиру к Гельцер.
   - Ну вот, - сказал балерине Чванов, - все вещи вам вернули.
   - Не все.
   - А чего нет?
   - Диадемы! Ее мне после спектакля преподнес президент Франции.
   - Где диадема, Алексей Федорович? - повернулся Чванов к задержанному.
   - Это какая? Вроде короны? Так это же туфта театральная. Я ее в сугроб у дома выкинул!
   - Ей же цены нет!!! Там десять огромных бриллиантов! - Балерине стало плохо.
   - Как бриллиантов! - ахнул вор и схватился за сердце. Пришлось оперативникам оказывать срочную медицинскую помощь обоим.
   Вор показал место, где он выкинул диадему. Три часа оперативники и вызванные на помощь милиционеры из отделения перекапывали снег во дворе. И когда надежды уже не осталось и начало темнеть, в жухлом снегу сверкнули бриллианты.
   Сегодня произошел некий литературный прорыв. Все нынешние эстрадные звезды начали писать о своем творческом пути.
   Как-то я купил книгу Михаила Шуфутинского. Она была богато иллюстрирована. Я рассматривал фотографии и вдруг на одной из них узнал снятого в Сан-Франциско своего хорошего знакомого. Человека, которого я прекрасно знал по московскому Бродвею. Звали его Миша, он был утомлен незаконченным высшим образованием в Плехановском институте. А славен тем, что бесконечно разрабатывал планы добычи денег полукриминальным путем.
   Однажды, после Олимпийских игр в Хельсинки, где наши боксеры получили "серебро" и "бронзу", он предложил нам денежное дело.
   Нужно было выступить в нескольких московских крупных гастрономах.
   Миша организовал встречи боксеров - призеров Олимпиады с уставшими от борьбы с ОБХСС работниками прилавка.
   - Кто будет выступать? - поинтересовался я.
   Мне хотелось пойти, чтобы встретиться с Тишиным, Медновым, Толстиковым.
   - Их не будет, - таинственно сказал Миша, - вместо них будете выступать вы. Мне умельцы изготовили олимпийские медали. Наденете их на шею, и ты станешь Медновым, Трынов - Тишиным. Получите хорошие башли. Всего страху-то два часа.
   Мы отказались, а предприимчивый Миша нашел-таки других "призеров" Олимпиады.
   Он провел несколько встреч, прилично заработал, но дело кончилось скандалом и фельетоном в "Вечерке". С той поры мы стали относиться к нему настороженно и с некоторым подозрением.
   Поэтому, когда он попросил меня и Бондо Месхи принять участие в розыгрыше, мы наотрез отказались. Тем более что нам нужно было нарисовать на руках фальшивые татуировки.
   Но, естественно, желающие заработать пятьсот рублей нашлись. На эти деньги в то время можно было месяц приглашать любимую девушку в "Коктейль-холл".
   Им действительно ничего не надо было делать.
   Мишкин приятель, художник, нарисовал тушью на руках устрашающие картинки, и в назначенное время они вошли в общественный туалет на Белорусском вокзале.
   Там стоял Мишка с каким-то пижоном в светлом костюме.
   Тот внимательно оглядел татуированных. А потом ушел вместе с Мишкой.
   Ребята получили по полтыщи, и мы гадали, что это была за афера.
   Узнал я об этом через несколько лет в МУРе, когда Мишку заловили с прокатными холодильниками.
   Он опять создал простую систему. В те годы бытовая техника была чудовищным дефицитом, поэтому в Москве открывались прокатные пункты. За вполне умеренную плату любой гражданин, имеющий паспорт со столичной пропиской, мог получить в свое распоряжение холодильник, телевизор, стиральную машину, радиоприемник и даже автомобиль "Москвич".
   Друг наш Миша имел узкую специализацию, он помогал истомленным дефицитом соотечественникам приобретать холодильники.
   Утром он с товарищами обходил московские пивные точки, искал похмельных безденежных ал кашей, брал у них за пару бутылок паспорт "напрокат". Получал в пункте проката холодильник, продавал, а паспорт возвращал владельцу.
   Но вернемся к нашим татуированным друзьям. Лихой оперативник нарисовал мне эту леденящую душу картину.
   Жил да был в Москве директор мебельного магазина. Перевыполнял план, висел в торге на доске почета и, конечно, не забывал себя.
   Торговля мебелью всегда считалась у торгашей Клондайком.
   Однажды он узнал, что его зам прокручивает дела и не отстегивает ему долю. Более того, негодяй зам начал спать с женой шефа.
   И она бросила мужа, ушла к разрушителю семейных устоев со всеми бриллиантами и шубами.
   Днем в душной подсобке, пахнущей мебельным лаком, и ночами в опустевшей квартире он вынашивал кровавые планы мести.
   И однажды грузчик из магазина вывел его на нужного человека - нашего знакомца Мишу.
   Миша сказал:
   - Есть люди, замочат твоего фраерка, но стоить это будет пятнадцать тысяч.
   Клиент согласился, но потребовал предъявить ему "мокрушников".
   Встреча состоялась в сортире на Белорусском. Клиент остался доволен, руки, исписанные "армавирами"- так на "фене" именовались татуировки, - его убедили.
   Мишка получил деньги. И коварный зам исчез. Надо сказать, что всю операцию Миша подгадал под отъезд обидчика в Сочи.
   Директор наслаждался сладостным чувством удовлетворенной мести. А через месяц встретил своего отдохнувшего и загорелого врага в Столешниковом.
   Он бросился к Мишке. Тот сидел дома и пил дефицитное чешское пиво. Дав мстителю-неудачнику вдоволь накричаться, он сказал:
   - Олень, кто в наши дни убивает за такие деньги? Можешь жаловаться на меня в милицию.
   Первым подразделением МУРа, куда отправил меня Иван Васильевич Парфентьев, был отдел по борьбе с мошенничеством.
   - Иди туда, - сказал комиссар, - там работает хороший опер Эдик Айрапетов, вы ровесники, так что найдете общий язык.
   В кабинете Айрапетова находился, как я понял, заявитель, в роскошном, рижского пошива, голубом костюме, модном галстуке. Он сидел, положив руки на трость с серебряным набалдашником. На среднем пальце правой руки поблескивал перстень. Был он похож на тогдашнюю звезду эстрады куплетиста Илью Набатова. Когда я вошел, он с недоумением посмотрел на меня.
   - Это наш сотрудник, - сказал Эдик.
   Борис Аркадьевич приподнялся и барственно кивнул мне.
   - Так, продолжим нашу милую беседу. Зачем вы втюхали этим грузинам стекляшки вместо бриллиантов?
   - Бога побойтесь, Эдуард Еремеевич, - прекрасно поставленным баритоном сказал "артист".
   - Бог здесь ни при чем, Борис Аркадьевич, вас по фотографии потерпевшие опознали.
   - Начальник, давай очняк; признают - расколюсь, а так, на голое постановление, не возьмешь.
   - Будет вам очняк, все будет. А пока отдохните в камере.
   Конвойный милиционер повел "артиста" из кабинета. Выходя, он положил трость на стол Айрапетова и сказал: