Эдуард Хруцкий. Криминальная Москва

   - Пошли, - скомандовал Скорин.
   Длинный одноэтажный барак стоял чуть в стороне, свет горел только в двух окнах. Из темноты появился какой-то человек и что-то сказал Скорину.
   - Здесь, - повернулся Игорь к оперативникам. Когда мы подошли к крыльцу, Скорин вдруг тихо сказал Севе: - Слушай, дело-то не простое, у тебя есть лишний пистолет?
   - Есть, - так же тихо ответил Сева.
   - Дай Эдику.
   - Да вы что...
   - Под мою ответственность.
   - Ой, смотрите, товарищ начальник. А он умеет?
   - Он же в прошлом году демобилизовался.
   - Ну тогда... - Сева сунул мне в руку тяжелый пистолет. На ощупь я понял, что это "ТТ".
   - Только в крайнем случае, понял? - прошептал Скорин.
   - Понял. - Я опустил пистолет в карман.
   Мы прошли по коридору, который еле освещала тусклая лампочка. Мимо сундуков, тазов, висящих на стене, мимо велосипедной рамы, лежащей почему-то на полу.
   Игорь толкнул дверь, и сразу же трое оперативников ворвались в комнату.
   - Сидеть, Кот! - рявкнул Сева.
   - А я и так сижу, - спокойно ответил невидимый мне человек.
   Когда я протиснулся в комнату и раздвинул широкие спины оперов, то увидел щуплого лысого человека, сидящего за столом, на котором стояла бутылка водки и лежала крупно нарезанная колбаса.
   Кот налил стакан, выпил, крякнул, закусил, надел пиджак и сказал:
   - Теперь поехали. Только на сухую берешь, Игорь Дмитриевич.
   - А об этом мы на Петровке поговорим.
   Вот и все. Обыденно и просто. Даже обидно. Только позже я понял, что именно эта милицейская повседневность и есть основа их тяжелой и неблагодарной службы. В машине я вытащил пистолет:
   - Возьмите, Сева.
   - Да ты его выкинь лучше, - захохотал Скорин, и вслед за ним заржали оперативники.
   Я повернул "оружие" к свету и увидел, что это просто отлично сделанная копия пистолета "ТТ".
   И понял, что мое сидение несколько часов в ожидании операции, и свидание с девушкой, и пистолет были обыкновенным розыгрышем доверчивого журналиста.
   Так уж случилось, что именно люди, с которыми я познакомился в МУРе и подружился, помогли мне найти и главную тему в моей работе. Я писал о них очерки, потом романы и повести. Делал киносценарии. Что у меня получилось судить не мне...
   Но почему-то мне кажется сегодня, что я словно отдавал им неоплатный долг за тот кусок пайкового хлеба далекого 41-го года.
   Бриллиантовый дым
   Сознаюсь сразу - заголовок этот мною добросовестно похищен. Давно, когда в ходу были кожаные рубли и деревянные полтинники, как любил говорить знаменитый московский вор и мой сосед по лестничной клетке Витя Золотой, я приехал на каникулы к дяде в Ригу.
   Шел 46-й год. По улицам ездили извозчики. Город еще не утратил свой европейский лоск. И жизнь в нем была совсем иная, не очень понятная для мальчишки, приехавшего из Союза.
   Дядька был чудовищно занят на работе. Вместе с Игорем Скориным они чистили город от бандитов, поэтому я практически был свободен в своих волеизъявлениях.
   Однажды забрался на чердак дома, где жил дядька, и нашел там подлинный клад - русские книги, изданные в Латвии до 40-го года.
   Они были свалены кучей в дальнем углу чердака. Верхний слой подмок осколки снарядов, а возможно, просто отсутствие хозяина повредили черепицу крыши, и вода залила чердак.
   Но все же я разыскал в этой куче с десяток малоформатных книжек, с обложек которых смотрели на меня декольтированные дамы, с кинжалов капала типографская кровь, таинственные красавцы во фраках целились из револьверов.
   Несколько дней я запоем читал всю эту макулатуру, пропуская не интересные мне любовные сцены и переходя непосредственно к действию.
   Конечно, все эти книжки были дерьмовым лубком на манер того, что выпускают многие издательства сегодня, но одна все-таки произвела на меня впечатление.
   Называлась она "Бриллиантовый дым", и написал ее некто Борис Мерцалов.
   Итак, Санкт-Петербург. Январь 1914-го. Вывески с буквами "ять". Бобровые воротники гвардейских офицеров. Шиншиллы элегантных дам. Электрический свет вечернего Невского. Гудящий от разгула ресторан "Медведь".
   Красавцы и красавицы. Бриллианты. Таинственные убийства и скоротечные романы.
   Потом революция. Гражданская война. Бегство на юг. Тифозные теплушки и нападения степных банд.
   Белые рыцари и кровавые чекисты. Бегство в Константинополь. Потом, естественно, Париж.
   Все эти красавцы и красавицы, гвардейские офицеры и бандиты, чекисты и белые контрразведчики на протяжении трехсот пятидесяти страниц охотились за драгоценными камнями.
   В криминально-детективную канву романа вплеталась мистическая линия. Автор писал о том, что от бриллиантов исходит невидимый дым, который отравляет людей, превращает их в негодяев и убийц.
   Сегодня я, вспоминая много лет назад прочитанный детектив, не могу не согласиться с теорией неведомого мне Бориса Мерцалова. От драгоценных камней исходит какая-то магическая сила, делающая людей корыстными и жестокими.
   В нашем доме никогда не было украшений с дорогими камнями. Конечно, мама носила какие-то серьги и брошки, но не с бриллиантами.
   Впервые бриллиант, чистый, без оправы, я увидел в доме своего товарища по классу Сережи Новоселова. Отец его считался в Москве одним из лучших художников-ювелиров. Именно художников. Он работал в каких-то особых мастерских, где делали штучные подарки для высоких зарубежных гостей и совпартэлиты.
   Но, кроме того, он работал на дому, делал украшения для оперных див, знаменитых артистов и, конечно, вездесущих артельщиков.
   Как-то вечером я зашел к Сереже. Не помню, как это получилось, но он спросил меня:
   - Ты бриллианты видел?
   - Нет, - честно признался я.
   - Хочешь посмотреть?
   - Очень.
   Сережа вышел и вернулся с отцом, Николаем Сергеевичем, высоким, веселым, очень расположенным человеком.
   - Читал "Три мушкетера"? - спросил он.
   - Конечно.
   - Помнишь алмаз королевы, который потом продал Д'Артаньян?
   - Чтобы найти герцога Букингема.
   - Правильно. Смотри.
   Николай Сергеевич расстелил на столе кусочек черного бархата и положил на него желтоватый, плохо ограненный камень.
   - Неужели это он? - разочарованно спросил я.
   - Нет, это не он, просто похожий. А вот хорошо обработанный бриллиант.
   На бархат лег кусочек стекла с острыми гранями. Я смотрел на них и никак не мог понять, в чем же красота и неведомая сила этих камней.
   Впрочем, понять это я не могу и по сей день. Но тем не менее именно эти камни лежат в основе чудовищного количества самых кровавых преступлений. Когда-то человек, выдвинувший хорошо известную идею, которая должна была овладеть массами, пообещал из золота делать унитазы, а драгоценные камни раздавать детям как игрушки. Насчет золотых унитазов мне пока слышать не приходилось, а вот бриллиантами действительно тешились дети. Только давайте задумаемся: чьи?
   В 1967 году мой товарищ, генерал милиции Эрик Абрамов, рассказал мне интересную историю. Рассказал и взял с меня слово, что, пока он жив, я не использую ее в своей писательской работе.
   А как я мог тогда использовать эту информацию? Никак.
   Ни одна газета, ни один журнал не осмелились бы опубликовать эту крамолу на своих страницах. Если бы я использовал ее в романе, повести, сценарии, зоркое око Главлита не только вымарало бы ее, но и отправило представление на автора в ЦК КПСС, а те приказали бы знаменитому Пятому управлению КГБ заняться сочинителем вплотную.
   Такие были нравы в годы строительства развитого социализма, поэтому всю собранную мною информацию я стараюсь "выдать на-гора" нынче.
   Но вернемся к рассказу моего товарища.
   В те годы, о которых пойдет речь, был он капитаном, начальником БХСС Советского района. На эту должность его перевели, как тогда говорили, "в порядке оздоровления кадров" из уголовного розыска. Лихим опером считался мой друг Эрик Абра мов, лихим и цепким.
   Именно он "поднимал" тогда знаменитое "кожевенное дело" - крупные хищения на кожкомбинате.
   Они проводили обыск на даче в Малаховке.
   - Ищите, ищите, капитан, - зевнув, сказал хозяин дачи, разбуженный слишком рано по воскресному времени, - только я молчать не стану, я прокурору напишу. Генеральному, товарищу Руденко.
   - Ваше право. - Абрамов повернулся к участковому. - Пригласите понятых, лейтенант.
   - Я в ЦК напишу. Бериевские времена год как кончились. Я не позволю произвол чинить, позорить честных тружеников!
   Два часа обыска ничего не дали. Хозяин сидел на крыльце в желтой майке, синих командирских галифе и тапочках на босу ногу. Он курил и усмехался зло и торжествующе.
   Абрамов уже мысленно представил себе начало письма на имя Руденко. Таким, как этот, в желтой майке, нужен масштаб. Он еще раз взглянул на хозяина дачи. Тот усмехнулся, достал из кармана пачку "Казбека", закурил.
   Но сведения были точными, полученными от надежного агента. Именно этот человек в желтой майке и синих галифе, начальник ОТК комбината, хранит на даче украденную кожу.
   Абрамов поймал ненавидящий взгляд хозяина и точно понял, что кожа здесь.
   Подошли оперативники, посмотрели на шефа и развели руками.
   - Ничего, товарищ капитан.
   - Сарай смотрели?
   - Перерыли все...
   - Ломай стены.
   Хозяин бросился к сараю, раскинул руки:
   - Не дам! Кто возместит ущерб?
   - Я возмещу, - спокойно ответил Абрамов, - лично сам... Если, конечно, ничего не найду.
   Кожу они нашли в двойной стене сарая. А под стыком стен обнаружили схрон. В нем был трехлитровый бидон, набитый деньгами, и пол-литровая банка от маринованных огурцов, под крышку заполненная прозрачными камушками.
   Находка была столь неожиданной, что Абрамов поехал в местное отделение, чтобы доложить начальству.
   - Немедленно приезжай на Петровку, - скомандовало непосредственное начальство.
   На Петровке полковник взглянул на банку и спросил:
   - Считали?
   - Изъяли с понятыми, считать и оценивать будем здесь.
   - Поехали.
   - Куда?
   - На кудыкину гору.
   Кудыкиной горой оказалось партийное здание на Старой площади.
   В приемной вельможной дамы, занимавшей в ту пору высокий пост, шеф приказал Абрамову:
   - Жди.
   И исчез с портфелем за дверями, выполненными, как тогда было принято, под платяной шкаф. Такую маскировку, чтобы ввести в заблуждение ворвавшегося террориста, придумали после убийства Кирова.
   С той далекой поры нужно было входить в шкаф, чтобы попасть в сановный кабинет.
   - Мне стало страшно, - рассказывал Эрик Абрамов, - ведь все эти ценности "висели" на моих капитанских плечах.
   Полчаса страха, и полковник вновь появился в приемной.
   - Благодарность тебе, Абрамов, от партийного руководства. Большие ценности державе вернул. На, поезжай, оформляй, как надо.
   Он протянул портфель Абрамову.
   В машине мой друг раскрыл портфель, вынул банку и увидел, что она стала не такой полной, словно один слой сняли.
   Потом шеф стал комиссаром милиции третьего ранга, а самого Абрамова премировали месячным окладом. Вот такая история произошла в самом начале знаменитой оттепели.
   Мы еще вернемся к этой занятной истории, а пока давайте совершим экскурс в далекое прошлое.
   Работая над романом о русской сыскной полиции, я перерыл кучу архивных материалов.
   Меня очень заинтересовало распоряжение товарища министра внутренних дел, действительного статского советника Сергея Петровича Белецкого начальнику Московского охранного отделения полковнику Мартынову. В нем говорилось о незамедлительном задержании в обстановке особой секретности отставного штабс-капитана лейб-гвардии Литовского полка Буланина Алексея Викторовича.
   Все. Больше ничего в этом документе не было. В чем провинился бывший штабс-капитан перед МВД Российской империи, было для меня неясно. К великому сожалению, я уже дописал роман "Полицейский", когда нашел документ, проливающий свет на эту таинственную историю.
   Представьте себе молодого подпоручика лейб-гвардии Литовского полка человека из хорошей, но не слишком обеспеченной семьи, попавшего в круговорот легкомысленной и соблазнительной светской жизни столицы Российской империи.
   А жалованье небольшое, всего сто десять рублей, да и то из него вычитают обязательные взносы на букеты императрице и полковым дамам, на постройку церкви, на подарки и жетоны уходящим из полка.
   И конечно, бега и карты.
   Молодой офицер запутался в долгах, и тут он открыл в себе необыкновенный талант. Нет, он не стал писать стихи, как поручик Лермонтов, или морские повести, подражая флотскому офицеру Станюковичу. Он начал потрясающим, неведомым доселе способом красть бриллианты.
   Причем делал он это не под покровом ночи, а при скоплении народа, средь шумного бала.
   Все дело в том, что драгоценные камни в то время крепились к кольцу двумя способами. Они утапливались в само кольцо, но это были в основном камни не очень большие, а многокаратные бриллианты, изумруды, сапфиры держались в специальных лапках. Это позволяло лучше увидеть подлинную красоту камня. Правда, такое крепление было не очень надежным - если одна из лапок случайно отходила, камень можно было утратить навсегда.
   Вот этим и воспользовался гвардейский офицер: он начал выкусывать камни, когда целовал даме руку.
   Кто возразит, если красавец офицер чуть дольше, чем требует этикет, и более страстно поцелует даме руку?
   Ну а через какое-то время дама замечала пропажу камня, но была уверена, что потеряла его.
   Попал Буланин под подозрение только в 15-м году, когда выкусил здоровенный, как орех, изумруд у жены французского посланника.
   Но тогда, уже уйдя с военной службы, он стал любовником жены Великого князя Кирилла Вла димировича и, вполне естественно, был близко знаком со всеми действующими лицами пьесы о закате монархии в России.
   Поэтому-то Белицкий и поручил задержать его не начальнику Московской сыскной полиции Карлу Петровичу Маршалку, а гению политического сыска и интриг полковнику Мартынову.
   Московская охранка взяла Буланина, он был предан суду, лишен всех званий и привилегий и отправлен рядовым на фронт, где и сгинул в сырых окопах под Ригой.
   Сгубил бывшего штабс-капитана бриллиантовый дым.
   В 1957 году я уволился из армии. Москва, как ни странно, очень изменилась за то время, что я ее не видел. Куда-то подевались многие мои веселые друзья, и вечерний променад по улице Горького стал не таким притягательным, а может быть, мы просто повзрослели. Трудно сказать.
   Но с удивительным постоянством по московскому Бродвею продолжали гулять деловые. Магазинщики, бойцы службы быта, комиссионщики.
   Их дамы по-прежнему удивляли прохожих роскошными шубами и россыпью бриллиантов.
   Драгоценные камни считались в столице лучшим вложением капитала.
   Однажды ко мне пришел приятель, которого я знал еще со школьных времен.
   - Помоги мне в одном деликатном деле.
   - В каком?
   - Понимаешь, я женился, живем мы с родителями жены в маленькой квартире, а тут кооператив замечательный в центре подвернулся, но нужно внести все деньги сразу.
   - Тебе нужны деньги?
   - Нет. Деньги у меня будут, но для этого надо продать одну вещь.
   Он вынул из кармана мешочек, в котором во время войны мы носили в школу чернильницы-непроливайки (это был именно тот мешочек, на нем еще оставались ржавые следы чернил того времени), и достал из него широкий золотой браслет, усыпанный камнями.
   Он положил его на стол, и моя скромная комната в огромной коммуналке на улице Москвина преобразилась, словно светом каким-то наполнилась.
   - Откуда у тебя эта красота? - спросил я.
   - Бабушка дала продать. Я пошел в комиссионку, но там за эту красоту дают немного, и знакомые нашли мне купца.
   - Понятно. Ты хочешь, чтобы я пошел с тобой и проследил, как бы тебя не кинули.
   - Именно.
   - Хорошо. Только вещь дорогая, за нее вполне могут башку пробить. Я возьму с собой еще одного корешка.
   Я позвонил своему коллеге по спорту, прекрасному боксеру Андрюше Родионову, и мы втроем отправились на встречу с перекупщиком.
   Встретились мы с купцом зимним вечером на улице Неждановой.
   Я узнал его. Десятки, сотни раз видел на улице Горького. Высокий красивый блондин с лицом виконта из западных фильмов. Он был всегда дорого и строго одет, ходил один, иногда останавливался поболтать со знакомыми.
   Знающие люди говорили мне, что этот человек "ходит по камушкам" и кличка у него "Женя Юрист".
   Он был высоким, плотным и, сразу видно, физически сильным.
   Женя Юрист посмотрел на нас, узнал, конечно, и усмехнулся.
   - Вы что, Витя, - обратился он к моему товарищу,- всю сборную по боксу привели?
   Мы с Родионовым многозначительно усмехнулись
   - Ну что ж, - сказал мне купец, - вы знаете меня, а я знаю вас, так что возможность кинуть минимальна. Пойдемте.
   Мы свернули под арку, вошли в подъезд, спустились в полуподвал и попали в коридор большой коммунальной квартиры.
   Здесь было пьяно и шумно. В одной из комнат рыдал аккордеон, гулялась свадьба, как я понял, молодого флотского лейтенанта.
   Женя Юрист подошел к двери одной из комнат, открыл, и мы оказались в маленьком тесном помещении.
   У окна колченогий канцелярский письменный стол, платяной шкаф, ровесник первой пятилетки, и три венских стула.
   Четверо здоровых мужиков с трудом умещались в этой конуре.
   - Тесновато? - усмехнулся Женя Юрист.
   - Ничего, - находчиво ответил мой друг Андрюша, - в тесноте, но не в Бутырке.
   - И то верно. Где вещь?
   Виктор достал заветный мешочек и вынул браслет.
   Купец сел за колченогий столик, зажег настольную лампу, достал лупу и долго рассматривал браслет.
   - Да, та самая вещь.
   Потом посмотрел на нас с Андрюшей, втиснувшихся между окном и столом, и спросил:
   - А если бы я...
   - Не надо было бы этого делать, - широко улыбнулся полутяж Андрюша.
   - Я так и понял.
   Он подошел к шкафу, открыл его, и мы с изумлением увидели, что он совершенно пуст. Там лежал только сверток, завернутый в газету.
   - Считайте.
   Я прозвал этого человека ключником. С удивительной точностью он появлялся на улице Горького около полуночи и заканчивал свою прогулку с рассветом. Он словно открывал на ночь и закрывал под утро московский Бродвей.
   Женя Юрист оказался человеком не простым, а прямым потомком старинного польского королевского рода. У него была одна из самых звучных восточноевропейских фамилий. Чем он занимался в свободное от фарцовки время, не знал никто. То говорил, что он художник-шрифтовик, потом вдруг стал сценаристом на студии научно-популярных фильмов. Правда, ни одной картины, поставленной по его сценарию, я не видел.
   Зато он был весьма информированным человеком в отношении подпольной торговли "розочками".
   Однажды днем мы обедали с ним в ресторане "Астория". По дневному времени зал был практически пуст, скучающие официанты сидели в углу за служебным столиком.
   И вдруг они встрепенулись, словно кавалерийские кони, услышавшие звук трубы.
   В зал вошел высокий и весьма немолодой человек, в прекрасно сшитом, песочного цвета костюме. Он опирался на дорогую трость с затейливой ручкой.
   Огляделся и царственно кивнул моему соседу. Манерами он напоминал провинциального актера, играющего короля на сцене Кимрского театра.
   - Он что, из треста ресторанов?
   - Нет, - усмехнулся Женя, - он просто заряжает половых на всю шоколадку. Знаешь, кто это такой?
   - Нет.
   - Он когда-то держал весь бриллиантовый бизнес.
   - А сейчас?
   - В авторитете, но от дел отошел. Дает советы за большие деньги. Зовут его Леонид Миронович, крутой делец, он свое дело начал с блокадного Ленинграда.
   Конечно, у Леонида Мироновича была бронь. Зелененькая бумажка, на которой написано, что предъявитель ее освобождается от военной службы как незаменимый специалист.
   Леонид Миронович работал в Москонцерте администратором и по роду службы бронировал известных артистов. Конечно, в список знаменитых теноров, чтецов и представителей оригинального жанра ему ничего не стоило вписать свою фамилию, тем более что начальство высоко ценило его за пробивные способности и возможность в то не очень сытное время доставать продукты и выпивку.
   Несколько раз с концертными ансамблями на самолетах он летал в блокадный Ленинград. Там он выменивал на хлеб, консервы и комбижир драгоценные камни.
   Но это была никому не ведомая сторона гастрольной деятельности, а официальная проходила на самом высоком уровне и заслуживала всевозможных поощрений.
   В одну из поездок он сошелся с ленинградскими торга шами, и сообща они разработали план, простой и незатейливый.
   Зачем рисковать и прятать в реквизите продукты? Можно все сделать значительно проще: печатать туфтовые отрывные талоны для продуктовых карточек.
   Небольшое пояснение для тех, кто не жил в тылу во время войны. Все продовольственные товары отпускались по карточкам. Карточки были хлебные и продуктовые. Когда вы покупали, предположим, хлеб и жиры, то у вас из карточки продавец вырезал талоны. Потом эти талоны наклеивались на бумагу и сдавались в торг.
   Именно по ним определялось количество проданных продуктов. Так вот, администратор с компанией наладили в Москве печатание ленинградских отрывных талонов.
   Фальшивые бумажки сдавались в инстанции, из магазинов на квартиры уносились продукты, таким образом, в подсобках излишков не было.
   Люди умирали от голода, а человек с королевскими манерами скупал в осажденном городе бриллианты.
   Ему повезло, что единственный директор магазина на Лиговке, с которым он имел дело, был застрелен бандитами во время налета.
   В конце 43-го ленинградские сыщики раскрутили аферу с талонами.
   Но на Леонида Мироновича никто не дал никаких показаний.
   После войны работы у него прибавилось. Из покоренной Европы умные люди везли не аккордеоны и отрезы, а стоящие камни, которые нужно было быстро реализовать.
   Кроме того, он попал в "поставщики" сильных мира сего - к знаменитым генералам МГБ братьям Кобуловым.
   Как рассказал мне Женя Юрист, он был наводчиком, но накалывал только те квартиры, где хранились редкие фамильные драгоценности, работая не на лихих московских бандитов, а для эмгэбэшников.
   Хозяин квартиры, как враг народа, уезжал с семьей в "солнечную" Коми, а ценности его уходили в доход государства.
   Ввиду того, что в сталинском правовом государстве совершенно необязательно было составлять при обыске протоколы на месте, не нужно было приглашать понятых, ценности увозились на Лубянку, а там...
   По словам Жени Юриста, Леонид Миронович по-прежнему оставался поставщиком больших семей. Драгоценные камни всегда интересовали крупную партийную номенклатуру.
   В удивительное время мы жили тогда. Смотрели фильм "Коммунист", замечательную трагическую историю простого пролетария Шатурской электростанции. Сопереживали судьбе Василия Губанова и не знали, что по приказу Дзержинского уголовная секция МЧК производила аресты крупных партийных и советских работников.
   Нет, это были не коррупционеры в сегодняшнем понимании, это были мародеры, дорвавшиеся до власти.
   При обысках у них изымали драгоценности и украшения.
   Видимо, тот самый ядовитый бриллиантовый дым действовал одинаково и на красавцев во фраках, и на комиссаров, закованных в кожу.
   В 80-м году в нижнем баре Дома кино появился интереснейший персонаж, повергший моих много повидавших приятелей, распивающих спиртные напитки, в крайнее изумление. Человек этот был весьма хорош собой, почему-то он не разделся, как положено, в гардеробе, а явился в бар в мужском норковом пальто, которое небрежно сбросил на стул, и оказался в бархатном костюме, в кружевной рубашке, расстегнутой почти до пояса.
   На шее у него на золотой цепи, напоминающей якорную, висел громадный крест, усыпанный бриллиантами, пальцы отягощали перстни с огромными камнями, из-под рукава пиджака свисал крученый браслет с драгоценными камнями.
   Он взял шампанское и сел, высоко поддернув брюки. Сделал это специально, так как на щиколотке у него тоже оказался массивный золотой браслет.
   Не знаю, как другие, но лично я ничего подобного в жизни не видел.
   Это был знаменитый в Москве Боря Цыган, получивший от дочери генсека Галины Брежневой нежную кличку "бриллиантовый мальчик".
   Не правда ли, необычная и нежная кликуха для любовника?
   Роберт Рождественский написал для моего фильма "По данным уголовного розыска" смешную песню. Поет ее Михаил Хачинский, игравший в картине уголовника Мишку Червонца.
   Так много золотишка держал в своих руках,
   что стали мои руки золотыми.
   У Бори Цыгана, исходя из слов этой песни, руки должны были стать бриллиантовыми.
   Через них прошли драгоценности с самых крупных краж того времени, огромные камни, вывезенные нашими военачальниками из поверженной Германии.
   Правда, оговорюсь сразу, большинство редких камней, изъятых из тайников фашистских бонз, были вывезены фашистами в качестве трофеев из захваченных европейских стран, особенно из Голландии.
   Интересная закономерность прослеживается во всех крупных грабежах времен веселого застоя.
   Взял Бец музей-квартиру Алексея Толстого, МУР стал на уши и вернул почти все ценности. Та же история с кражей бриллиантов у Ирины Бугримовой и ограблением ювелира Бориса Гольдберга в Ленинграде.
   Потерпевшим возвращали все, кроме самых ценных и редких вещей.
   Они исчезали с завидным постоянством.