Правда, пока один из немецких танков объезжал яму, подставив левый борт под обстрел, в него попали из противотанкового ружья. За тяжелой машиной потянулась перебитая гусеница, ход замедлился. Вовремя брошенная советским солдатом граната угодила в самое основание башни…
Петроград 1918 г. н.э.
Ивана Васильевича крутило и болтало, словно угодивший в песчаную бурю аэроплан. Он ощутил дурноту и головокружение. И хотел закричать от ужаса, когда под ним объявилось что-то похожее на черно-белую расплывающуюся фотографию, и его швырнуло внутрь нечеткого дагерротипа. Митрохин успел испугаться, вскрикнул, когда перед ним оказалась лента реки, и понял, что сейчас бухнется в воду. В последний момент он успел вцепиться в железную ограду. И повис на ней, держась за металлические завитушки. Рывок получился такой силы, что Иван Васильевич едва не разжал пальцы, но все же удержался.
Разом нахлынули чувства. Прежде всего страх перед неизвестностью. Следом раздражение на бестолковую девицу, которая учудила черт знает что, закинув их в какое-то непонятное место, а ко всему прочему едва не бултыхнула его в реку.
«А здесь прохладно», – подумал Митрохин. Дул ледяной, порывистый ветер, забирался за воротник, холодил торчащий из-под задравшегося пиджака живот. Иван Васильевич засучил ногами по гранитному камню и потянул тело вверх. После нескольких неудачных попыток ему, наконец, удалось перелезть через перила. Оказавшись на твердой земле, банкир шумно выдохнул и огляделся.
Медея обнаружилась неподалеку. Она стояла спиной к Митрохину и задумчиво смотрела вдаль.
Иван Васильевич решительным шагом направился к девушке, намереваясь высказать ей все, что он о ней думает.
– Ты?! – ткнул Митрохин в колдунью указательным пальцем. – А ну быстро говори, где мы?!
– Не знаю, – призналась Медея, чем привела банкира в еще большее раздражение.
– Как это не знаешь?! – выпалил он. – Ты же нас сюда заслала?! Или я что-то упустил?
– Упустили, как обычно, – парировала девушка.
– Да я тебя! – разозлился вконец Иван Васильевич. – Говори, где мы… Или я не знаю, что с тобой сделаю.
Он покраснел, налился праведным гневом, и замахал перед лицом колдуньи растопыренной пятерней:
– А ну говори!
– Теперь не все ли равно?! Да и не знаю я.
– Не знаешь? Как это… как это не знаешь? – Иван Васильевич сразу заметно сник. Облокотился правой рукой о железную решетку, а левой потянул галстук, ослабляя узел:
– Действительно. Теперь уже все равно. Сил моих больше нет. Боже, почему ты ко мне так жесток?! Чем я такое заслужил? Ну чем? Балансировщики эти… Суд. Дисбалансировка. Баба эта. Да еще ты. Училась, наверное, плохо, да? Вместо того чтобы помочь, как я просил, окончательно втравила меня в неприятности.
– Это вы сами, – Медея замотала головой, протестуя, – если бы вы мне с самого начала сказали, что против вас уже балансировка задействована, то ничего этого не было бы.
– А догадаться нельзя?! – рявкнул Митрохин. – С чего бы у меня, по-твоему, такие неприятности были?! Я ж тебе сказал, что преследуют меня. Что в любой момент что-нибудь случиться может.
– Откуда же я могла знать, что это именно Балансовая служба вас преследует. Я думала, бандиты какие-нибудь.
– Они и есть бандиты, самые что ни на есть натуральные… Холодно, – Митрохин поджал ногу. – На лето непохоже. Скорее уж осень. Точно осень. – Он покосился на сырую мостовую. Порывистый ветер гнал по бетону обрывки газет и листья. В отдалении стояла темная раскоряка – обнаженное дерево. – Поздняя осень! – уточнил Иван Васильевич. – Заболеем теперь. Ты бы подумала, что ли, где тут ботинки можно раздобыть. А то босиком нехорошо.
– Эй, вы! – послышался грубый окрик. Митрохин обернулся. Перед ними стояло несколько одетых в поношенное, грязное тряпье людей. Один в затертой кожанке с затянутой поверх нее портупеей. Другой в бескозырке, коротких брюках, из левого ботинка торчит неудачно намотанная портянка. Третий и вовсе в одной рубахе без пуговиц.
Но к этому последнему, несмотря на костюм голодранца, сразу хотелось отнестись со всей серьезностью, потому что за ухом он почесывал дулом нагана.
– Ты курсистка, че ли, али как? – поинтересовался он вальяжно у Медеи.
– Нет, студентка, в университете учусь, – дрожащим голосом сообщила она.
– Папка с мамкой богатые? – с пониманием отозвался голодранец.
– Нет, у меня нет родителей, – ответила девушка, – только бабушка, в деревне… Она в деревне живет.
– Брешет небось, – заметил тот, что был в бескозырке, и сплюнул на мостовую, низко наклонив голову. Слюна растянулась до самой земли.
– Нет, не брешу, честное слово… – попыталась оправдаться Медея.
– Значит, кулаковское племя, – бескозырочник скривился, – я от таких, как бабка твоя, пострадал сильно. Поняла, курсистка? Погорельцы мы. А ваши помочь не захотели. Говорят, водку не надо было пьянствовать, работали бы – ниче бы не сгорело у вас. Вот оно как, ага.
– А ты че, буржуй небось, да? – поинтересовался Наган у Митрохина. – Вона костюмчик какой на те. Такой тока буржуи носють. Или я не прав?
Ивана Васильевича охватило жуткое безразличие к своей судьбе и какая-то тупая, почти звериная злость. До встречи с представителями Балансовой службы он таких качеств в себе не замечал. Но теперь его проняло.
– А ты кто такой, падла? – тихим голосом проговорил он. – Чтобы мне вопросы задавать?! – И пошел на троицу, сунув руки в карманы фирменного пиджака. – Кто такой?! – повысил он голос. – Отвечать, когда с тобой офисный пролетарий разговаривает! – И даже сам испугался того, что ляпнул. Откуда этот офисный пролетарий вылез?!
– Чего-о? – протянул Наган. – Какой еще офисный пролетарий… – И вдруг осекся, глядя на Митрохина почти со страхом. – Да не может быть того. Я ж всего один раз. И то на старом портрете…
– Да чего ты его слухаешь? – заговорил тот, что был в кожанке. – Шлепнуть контру, да и…
– А ну заткнись! – цыкнул Наган. – Дай к человеку присмотреться… Ладно, – решил он, – пусть идут своей дорогой. – Взял своих спутников за плечи и торопливо повел прочь. Только оглянулся напоследок и покачал головой недоверчиво.
– Чего это он? – Митрохин оглянулся на Медею. – Будто призрак увидел.
– За кого-то вас принял, повезло…
– Ах, повезло?! – рассердился Иван Васильевич. – Давай вытаскивай нас уже из советской России. Мне это время, знаешь ли, как-то не очень. Буржуем объявят, как вот эти давеча, и пустят в расход. Да и зябко тут… – Он передернул плечами и добавил уже мягче:
– Давай, милая, убирай нас отсюда. Шлепнут нас здесь. Чую. У меня когда вот тут начинает посасывать – значит, все, жди беды, – Митрохин показал пальцем на свой порядком уменьшившийся в размерах благодаря встрече с Балансовой службой живот.
– А если посреди океана где-нибудь окажемся, – Медея сглотнула, – не нравится мне это заклинание. И потом, оно только назад работает. А чем дальше, тем хуже. Такими темпами мы в мрачном Средневековье окажемся.
– Ну почему же хуже, – не согласился Иван Васильевич с колдуньей, – были же и цивилизованные времена.
– Да? Какие, например? – язвительно поинтересовалась Медея.
Иван Васильевич растерялся.
– Ну если о России говорить… То…
– О какой России?! – надвинулась на него Медея. – Я же говорю, заклятие действует и во времени и в пространстве. Может зашвырнуть куда-нибудь, где не то что России, даже о славянах слыхом не слыхивали. К австралийским аборигенам не хотите, к примеру? Или к индейским племенам?
А если…
Ее слова прервал топот множества ног. По набережной пробежал отряд матросов. Они держались ближе к домам и на пришельцев из будущего не обратили внимания. Вдалеке послышалась стрельба и крики. Засвистели пули, и неподалеку с грохотом лопнул плафон фонаря. Осколки зазвенели на мостовой.
– Отправляй нас отсюда, – Митрохин озирался с диким видом, вжав голову в плечи, – хоть в Киевскую Русь, хоть на цивилизованный Восток, хоть на острова Кука. Мне уже все равно. Киевская Русь лично мне подошла бы. Я бы там развернулся.
– Постоянные войны, междоусобицы Киевской Руси привели к появлению феодальной раздробленности, – тоном лектора заметила Медея. – К чужеземцам мелкие феодалы всегда относились настороженно, предполагая в каждом шпиона. Боюсь, что там ни мне, ни вам хорошо не будет. Что касается цивилизованного Востока, как вы его охарактеризовали, то он был, конечно, прекрасным местом в представлении путешественников того времени. Но это только потому, что сами они были дикарями. И ко всему прочему представителями правящей элиты. Ну а острова Кука – это вообще глупость. Населены туземцами. Если нас и не съедят сразу, то все равно там нас ожидает жалкое существование в соседстве с дикими племенами людоедов.
Выстрелы загрохотали ближе, чей-то дикий вопль разнесся по округе.
– Слушай, ты, зануда, – Митрохин погрозил Медее кулаком, – если будет нужно, в Киевской Руси я сам стану удельным князем. На востоке выдам себя за посланника великого славянского царя.
А что касается островов Кука, то я всегда мечтал туда в отпуск съездить, чтобы экзотикой насладиться. Да вот не случилось. Так что применяй свое заклинание, не думай.
– А вы упрямый, – констатировала девушка, с интересом разглядывая Ивана Васильевича, – потому, наверное, хорошую карьеру и сделали.
– Нет, – с нажимом сказал Митрохин, – хорошую карьеру я сделал только потому, что мне всегда везло.
Еще одна пуля с визгом отскочила от перил в нескольких шагах от них…
– Но я, – заговорил Митрохин нервным тенорком, – карьеру предпочитаю делать в спокойной обстановке. Ясно тебе, курица?!
– Расстрелять! – донеслось с другой стороны реки, грянул залп.
– Помогите, братцы! – крикнул кто-то из ближайшего проулка. Пришельцы из другого времени обернулись и увидели израненного солдата, который полз к ним, протянув скрюченную пятерню. – Братцы, помогите, а не то конец мне. Преследуют меня. В ногу попали. – Раненый захрипел натужно, как один из постоянных клиентов банка во время посещения офисного туалета. Ивана Васильевича эта его манера каждый раз заходить в сортир и натужно там кряхтеть раздражала до невозможности.
– Не братцы мы тебе, – заключил он, глядя на раненого с брезгливостью, – мы вообще не отсюда. Мы – сон. И скоро мы исчезнем. А я, между прочим, – он ткнул себя в грудь, – вообще буржуй недобитый.
– Что вы такое говорите, – Медея дернула его за рукав, – вы что, солдат не видите?
– А? Что? – Иван Васильевич обернулся и увидел группу марширующих мимо солдат. Все лица после его громкого заявления оказались обращены в их сторону. – Ну вот, говорил же я тебе, что в этом времени нам не место, – с несчастным видом промычал Митрохин.
– Стой, – скомандовал один из солдат, с красной лентой на рукаве. – Это шо тут такое происходит?
Выползший из переулка бедолага затих, обгоревшую шинель на всякий случай накинул на голову. И попытался прикинуться мертвым. Солдат поглядел на него, перевел взгляд на Митрохина, глаза его обратились в узкие щелки.
– Это не я! – вырвалось у Ивана Васильевича. – В него кто-то другой стрельнул. Да у меня и оружия нет. Вот. – Митрохин продемонстрировал пустые ладони.
– Кто такой?! – поинтересовался солдат тихим голосом и скинул с плеча винтовку.
Митрохин понял, что сморозил глупость, называя себя буржуем недобитым, оглянулся на колдунью, но от той поддержки ждать не приходилось.
Она застыла с открытым ртом, обозревая суровых мужчин, которые все, как один, глядели на них и, судя по всему, при малейшей оплошности с их стороны, стали бы стрелять.
В переулке тем временем послышались крики.
Выстрел. Солдат с красной повязкой обернулся.
Митрохин тоже заинтересовался происходящим.
Вытянул шею. К реке стремительно приближалась разношерстная толпа. Человек тридцать. Все вооружены пистолетами и винтовками. Верховодил толпой высокий человек с бородкой клинышком.
Его худое лицо отражало свирепую решительность.
– Вы кто такие? – заорал человек с красной повязкой. Предводитель толпы в ответ поднял револьвер и несколько раз выстрелил. Пуля попала в одного из солдат, и он упал. Остальные немедленно открыли ответный огонь.
Во всеобщем грохоте и хаосе было слышно, как кричит раненый, над головой которого свистели пули.
– Сумасшедший дом, – пробормотал Митрохин, уползая по-пластунски подальше от места схватки. – Свои же в своих стреляют… Они же вместе должны быть или нет?
– Назад! – закричала Медея.
Иван Васильевич поднял голову и увидел, что со стороны моста к ним бегут могучей поступью целых три балансировщика. Одеты они были во все те же джинсовые куртки – то ли не было времени переодеться в соответствии с духом эпохи, то ли в их ведомстве что-то перепутали, сочтя, что двадцатый век от двадцать первого никак не отличается.
Митрохин затравленно обернулся. Перестрелка продолжалась. Правда, сдвинулась в сторону проулка. Солдаты теснили разношерстную толпу. Их предводитель орал как безумный: "Ни шагу назад!
Они нам ответят за наших братьев, скоты!" Медлить больше было нельзя. Иван Васильевич вскочил и со всех ног припустил прочь по набережной.
Медея уже бежала впереди, время от времени оглядываясь через плечо.
К счастью для беглецов, солдаты заметили балансировщиков. Лицо одного из стрелков вытянулось от изумления. Он резко развернулся, собираясь выстрелить по странным незнакомцам, но один из них метнул прозрачный шар, и бедняга, вскрикнув, уронил винтовку и повалился на своих товарищей. Заметив, что атакованы с двух сторон, солдаты перевели огонь на балансировщиков. Тем пришлось замедлить бег, выставить щиты и медленно перемещаться.
– Давай… уберемся… отсюда! – проорал Митрохин.
– Сейчас, – ответила Медея, обернулась и ткнула сведенными ладонями ему в лицо.
У Ивана Васильевича закружилось в голове. Он ощутил, что отрывается от земли. Потом перевел взгляд вниз и увидел, как прыгает балансировщик.
В белом лице его не было ни кровинки. Оттолкнулся от мостовой и взвился в воздух, протянув к нему две массивные пятерни. Промахнулся всего на несколько сантиметров. Митрохина подхватил могучий воздушный поток и по спирали понес вверх, так что дух захватило. Его дикий вопль унесся вместе с ним в серые дождливые небеса.
Германия. Кельн 1849 г. н.э.
Кратковременный полет оборвался внезапно.
Митрохин оказался посреди обширного парка, на куче прелой листвы и замахал руками, стараясь сохранить равновесие. Упал, ткнулся локтями в сырость и пополз, разгребая листву и проклиная колдунью.
– Вовсе ни к чему так ругаться! – проговорила Медея, она оказалась рядом.
Иван Васильевич уставился на нее с самым разгневанным видом.
– Между прочим, благодаря мне мы спаслись, – сказала девушка.
– Спасибо, – буркнул Митрохин, отряхивая костюм.
В новой реальности, куда их забросило колдовство, было намного теплее. Должно быть, здесь было лето. Пошевелив пальцами на ногах, Иван Васильевич подумал, что их, чего доброго, могло занести в самую настоящую зиму. И вот тогда он уже не смог бы разгуливать босиком.
Тенистая вязовая аллея уходила вдаль. Господа самого благообразного вида прогуливались с собаками. Одна из них, жизнерадостно виляя хвостом, отняла у слепого палку и побежала к хозяину. За что немедленно получила палкой по морде и обиженно взвизгнула. Хозяин вернул стоящему с протянутой рукой ошарашенному слепому вещь, и тот, выдавив «Scheisse», деловито зашагал прочь, шлепая палкой по гравию.
Вдоль дорожки стояли белые скамеечки. На одной из них сидел бородатый человек в сюртуке и читал газету, делая в ней заметки карандашом на полях. Митрохин напряг зрение и сумел прочитать название: «Neue Rheinische Zeitung».
– Эй, – Иван Васильевич обернулся к девушке, – ты куда нас притащила? Это не фашистская Германия, часом?
– Не знаю, – ответила Медея, – я ничего уже не знаю. Нет, фашистская Германия быть не может. – И напомнила:
– Заклинание работает назад.
– Гляди, как на молодого Карла Маркса похож, – проговорил Иван Васильевич шепотом, продолжая приглядываться к незнакомцу, – видишь, газету на немецком читает.
– «Новая рейнская газета», – перевела Медея.
– Ты немецкий знаешь?
– Немного. Нужно было для изучения древнегерманских заговоров. Если это «Новая рейнская газета», то мы скорее всего в дореволюционной Германии. Точнее, в Пруссии.
– Ну надо же, а я немецкого языка не знаю.
Будешь общаться за нас.
– С общением все не так просто, – покачала головой Медея. – Язык – структура динамичная.
Знаете ли вы, например, что термином «распущенный подонок» в сочинениях химиков восемнадцатого века обозначался растворенный осадок?
– Всегда предполагал что-то такое, – кивнул Митрохин. – Значит, общаться по-немецки ты не можешь?
– Но тут, по крайней мере, не стреляют.
– Полиглотка, елки зеленые. Знал бы, что такое случится, тоже языки бы учил. А что не стреляют, так это неважно. Все равно скоро Балансовая служба объявится, – Митрохин вздохнул, – и придется нам убираться отсюда.
«Пообщаться, что ли, с этим типом, похожим на Карла Маркса, – пронеслось у него в голове. – Узнать, что он думает о торжестве мировой революции».
Немного смущало незнание немецкого языка, но Иван Васильевич счел это обстоятельство досадной и незначительной помехой. Если два интеллигентных человека желают объясниться, языковой барьер не станет препятствием.
– Гутен таг! – выкрикнул он, приближаясь.
Бородатый субъект на скамейке посмотрел на Митрохина с удивлением и на приветствие никак не отреагировал.
«А может, это и вправду Маркс, – подумал Иван Васильевич, – хотя вряд ли, мало ли в Германии бородатых субъектов, похожих на Карла Маркса».
– Маркс? – уточнил он.
– Я, – ответил незнакомец и отложил газету.
– Ну конечно, ты, – обрадовался Митрохин, – а я тебя, как увидел, так сразу и признал. Ну, думаю, сам Карл Маркс! Хе-хе.
– Я-я, – откликнулся немец, приподняв брови.
– Ты-ты, конечно, ты… Кто же еще. А я Иван Васильевич, Митрохин моя фамилия.
– Что вы делаете? – Медея попыталась остановить банкира. – Нам нельзя с ним разговаривать.
– Это еще почему?
– Потому что если он Карл Маркс, то мы можем невольно изменить весь ход мировой истории.
Вы что, фантастику не читаете?
– Нет, конечно. Я читаю балансовые отчеты. И «Плейбой».
– Скорее всего это не он, – Медея оглянулась на удивленного господина на скамейке. – Но я вас очень прошу, не приставайте к местным жителям.
Я вас просто умоляю. Вы даже не представляете, что можете натворить.
Митрохин взглянул на Маркса с сожалением.
– Слушай, ну неужели нельзя с ним даже поговорить? Я так мечтал всегда с этим типом поболтать, который политэкономию придумал. Нас этой политэкономией знаешь как донимали. Хотел спросить его, что, ему вообще делать больше нечего было? Пил бы себе пиво немецкое. С девками немецкими развлекался. Вот я его сейчас и спрошу.
– Нельзя, – отрезала Медея, – мы и так устроили настоящий кошмар в том времени. Да и насчет фронтового эпизода у меня дурные предчувствия. Боюсь, выйдет нашей стране это боком.
– Да ладно, – махнул рукой Митрохин, – так уж и боком. С Россией коммунисты что только ни делали, а она как стояла, так и стоит. И будет стоять вечно. Как знать, может, я сейчас Карлу Марксу втолкую, во что лучше капитал вкладывать, он и займется делом. А потом Ленин без его трудов не лишится рассудка и не возомнит себя «вождем мирового пролетариата». Глядишь, и России лучше будет, если ее разворовывать не станут, как разворовывали семьдесят с лишним лет коммунисты.
Как думаешь?
– Я ничего об этом не думаю. Я вас только очень прошу, оставьте в покое местных жителей.
Мы должны быть предельно аккуратны в наших Действиях.
– Ишь ты, предельно аккуратны…
«Карл Маркс» тем временем поднялся, косо поглядывая на парочку странных субъектов, свернул газету в трубочку и поспешил прочь.
– Ну вот, гляди, уходит, – расстроился Иван Васильевич. – А так поговорить хотелось. Мне в университете знаешь сколько пришлось его изучать.
– «Капитал»? – поинтересовалась Медея.
– Если бы только «Капитал». А то и «Святое семейство», и «Нищету философии», и кучу статей всяких, как ранних, так и поздних. Если ты все это почитаешь, у тебя голова от напряжения опухнет.
Между прочим, головастый мужик…
Маркс обернулся вдалеке, словно почувствовал, что говорят о нем, свернул за угол и скрылся из вида.
– Между прочим, это вы виноваты, что нас все время к революционным деятелям и в революционные эпохи тянет, – возвестила Медея.
– Я? – удивился Митрохин.
– Именно, я даю ориентировку на ваше восприятие. В надежде, что вы нас куда-нибудь в нормальное место направите, а получается неизвестно что…
– Ты, видно, очень глубокую ориентировку даешь, – Иван Васильевич пожал плечами, – потому что мне ни до революции, ни до Маркса с его «Капиталом», ни до прочих коммунистов дела никакого нет. Давно уже.
– Значит, в вас это сидит, – не унималась Медея, – иначе с чего нас в революционную эпоху занесло. Теперь вот в Пруссию.
– Почем мне знать? – пожал плечами Митрохин. – Может, ты что-то делаешь не так. Но мне до материалистического понимания истории никакого дела нет.
– Что-что? – переспросила Медея.
– Что?
– Что вы только что сказали?
– А что я такое сказал?
– Ну, что-то про понимание истории…
– Ну да, материалистического понимания истории, согласно обоснованию Карла Маркса. Да это же основы. Исторический материализм… Хм, – Митрохин замолчал, понимая, что из него почему-то лезут штампы научного коммунизма, предмета, который в свое время немало крови ему попортил в университете. Правда, он все равно получил в результате пятерку, но от ежедневной и еженощной зубрежки едва не подвинулся рассудком.
– Вот видите, – Медея вздохнула, – и как на вас теперь производить ориентировку?!
– А ты на меня не производи, – огрызнулся Митрохин. – На себя производи.
– Так не получится, к сожалению, – сообщила Медея, – обязательно должен быть объект, желающий переместиться во времени и пространстве.
Это объектная магия.
– Что-то у тебя самой с магией неладно. Нечего на других валить, если книжек недостаточно прочитала…
– Зато вы, как я погляжу, достаточно, – не осталась в долгу колдунья. – Только не тех книжек.
– Много ты понимаешь, – фыркнул Митрохин, – тогда время такое было. И меня, если хочешь знать, чуть из университета не поперли. Не выучи я тогда этот распроклятый предмет, эту гидру о трех головах – философию, политическую экономию и научный коммунизм, – меня бы точно тогда вышибли. И не видать бы мне тогда диплома о высшем образовании, а с ним и успешной карьеры в дальнейшем. Это сейчас дипломы у нас продаются и покупаются на каждом углу, а раньше, чтобы стать большим человеком, надо было хорошо учиться.
– А вы всегда об успешной карьере мечтали? – поинтересовалась Медея.
– Намекаешь, что о другом мечтать нужно было?! – сощурился Митрохин. – Вот только не надо моралите. Да, я всегда мечтал об успешной карьере. И о больших деньгах мечтал. Хотя в советское время сложно с большими деньгами было. Могли привлечь к ответственности. И о семье тоже мечтал… Последнее – единственное, что у меня в жизни не получилось. В остальном – все есть, полный порядок. А чего нет – купим. Усекла?
– Усекла, – ответила Медея. – Ну что, пошли?
– Куда? – удивился Иван Васильевич.
– В город. Устраиваться будем.
– Ты думаешь, Балансовая служба нас здесь не найдет.
– С каждым прыжком нас все труднее отследить. Это я знаю наверняка. Так что пока они появятся, может не один месяц пройти. Нам же надо что-нибудь есть. Поищем работу.
– Жалко, Маркса отпустили, – заметил Митрохин, – прижали бы его к стенке – он бы супом нас накормил.
– Откуда у вас такие уголовные наклонности? – Медея поправила очки. – Вы же банкир.
– Я тебе по секрету скажу, банкиры – те же уголовники, – махнул рукой Иван Васильевич, – акулы. Будешь мелко плавать – сожрут, даже хвоста не оставят! Ну пошли…
– Пошли…
Они двинулись через парк и вскоре выбрались к домам. Уютный городок, словно припорошенный пылью, встретил их оживленным движением. Пешеходы и конные экипажи спешили по мощенным серым камнем улочкам. Неподалеку возвышался устремленный к небу собор в красно-коричневых тонах. К основной башне, увенчанной шпилем, примыкало длинное строение с остроугольной крышей.
Митрохин загляделся на величественное, хоть и небольшое здание, поскользнулся, наступив в большую кучу пахучего навоза, и выругался по-русски, чем немедленно привлек внимание окружающих.
Немцы оглядывались на удивительных незнакомцев с интересом. Еще бы, помимо того, что для середины девятнадцатого века одеты они были весьма непривычно, Митрохин к тому же стоял на гладком камне босыми ногами.
– Надо раздобыть ботинки! – объявил он зловещим голосом и двинулся вперед.
По мостовой прогрохотала конка с запряженной в коляску каурой лошадкой. Человек в котелке, пошатываясь, вышел из ближайшего подъезда и уставился на странных незнакомцев с отчаянным страданием во взгляде. Он приоткрыл рот, собираясь что-то сказать, и на Митрохина пахнуло такой отвратительной вонью, что он зажал нос двумя пальцами. Во рту у этого несчастного творилось нечто совершенно невообразимое. Торчало в беспорядке несколько чудом уцелевших гнилушек, и среди них темнело что-то черное.