– Я замотал тряпкой, – проговорил Митрохин.
– Птица, – кивнула колдунья, – я помню.
– Мне казалось, ты в трансе.
– Я и была в трансе, но это вовсе не значит, что я спала. Я все ощущаю, только совсем не так, как обычно. И мои способности многократно повышаются.
– Ага, ясно, – кивнул Иван Васильевич, – знаешь что, я много думал и кое-что надумал…
– Что именно?
– Я с тобой, Медея. Эти, – он махнул рукой, – вряд ли тебе чем-нибудь помогут. Их надо подготовить для борьбы.
– Ты знаешь как?
– Кажется, да…
– Прости, – проговорила колдунья, – я чувствую приближение транса. Наш враг близко, нам не удалось сбить его со следа.
– Нам?! – переспросил Митрохин. – Эй, а что мне делать?
Медея не ответила. Глаза ее медленно закрылись, она качнулась в сторону, словно маятник больших часов.
– Ни черта себе, – пробормотал Иван Васильевич и огляделся кругом. Они продолжали двигаться в заданном в самом начале направлении. Рассвет обнажил все те же земли мрачной полупустыни. Сухие пучки иссушенной травы торчали между желто-серых дюн. На синем небе сегодня не было ни облачка. Уже начинало парить. Неизвестного врага, которого так опасалась Медея, пока не было видно.
* * *
Внимание Каркума привлек один из ифритов.
В то время как остальные шагали в ногу, этот выбился из строя, брел, то прибавляя шаг, то отставая. При этом он крутил головой, словно что-то искал в округе.
– Эй, ты! – крикнул ему Каркум, не останавливаясь.
Ифрит ничего не ответил, только кинулся догонять своих товарищей, от которых порядком отстал. Подобное поведение насторожило Мудрейшего еще больше. И даже немного напугало. Не мог же враг завладеть сознанием джинна?! Это уже ни в какие ворота не лезет. Осуществить проникновение в разум не по силам даже ему. Подобное может проделать разве что владыка Саркон.
«А может, это он и есть, – спохватился Каркум, – не доверяет мне. Вселился в разум одного из моих воинов и таким образом участвует в операции».
Вглядываясь внимательно в ифрита – не проглянет ли в поведении черточка владыки, – Мудрейший притормозил бег эвкуса и поехал рядом с ним. Красный великан, вооружение которого составлял громовой молот, тряс головой и мычал нечто нечленораздельное, проявляя все признаки одержимости, но упорно продолжал следовать вместе с отрядом.
«Сопротивляется вторжению в разум, – понял Каркум. – Крепкий парень. Я не продержался бы так долго против экспансии Саркона. Если, конечно, это владыка».
Он приблизился. Глаза его сузились, внимательнейшим образом изучая одержимого. Походка.
Жесты. Жилка над ушной раковиной…
С диким воплем ифрит ринулся на Каркума.
Замахнулся громовым молотом, собираясь обрушить его на тело первого силата Хазгаарда. И не успел. Готовый к такому развитию событий, Мудрейший метнул приготовленную заранее разящую сферу. Полупрозрачный шар рассек воздух и врезался в грудь ифрита. Тот с воплем отлетел на несколько шагов и рухнул в песок.
Отряд в очередной раз остановился. Воины смотрели с удивлением на своего убитого товарища, как раньше с удивлением наблюдали за убийством проводника-сапсана.
Мудрейший оглядел ифритов. Сказать им, что разумом убитого завладел враг, значило посеять панику. С их небольшой сообразительностью они способны на самые дурацкие поступки, поэтому Каркум коротко бросил:
– Он был предателем!
Отряд двинулся дальше. Но, к пущему сожалению Мудрейшего, обнаружить в небе след птицы не удалось – времени, затраченного на поединок с одержимым, как раз хватило, чтобы след испарился окончательно. Каркум заскрежетал зубами от ярости. Ему противостоял достойный противник.
Но сила богочеловека не напугала, а только распалила Мудрейшего. Все равно пути назад нет – либо Кровопийца возьмет жизнь посланца Белого божества, либо Саркон покарает своего верного слугу. И кинжал, и владыка Хазгаарда – оба не знают, что такое жалость.
Действовать дальше следовало осмотрительно, разумно расходовать магическую силу. Мудрейший раскинул над отрядом ментальный полог. Чтобы захватить всех, ему пришлось построить ифритов в правильный четырехугольник. Едва невидимый покров накрыл отряд, Каркум почувствовал, как заползает с неба мысленный щуп, ищет брешь в его защите, пытается проникнуть внутрь, чтобы дотянуться до разума одного из ифритов. В этой магической атаке было столько холодной уверенности, что Мудрейший усомнился в том, что против него может действовать человек, обладающий небогатым опытом в магической практике. В сознании его возникла вполне ясная картина – огромный купол, сотканный из фиолетово-черной ткани, и блуждающий по нему белый луч, такой яркий, что едва не прожигает купол насквозь. Чтобы враг не сумел проникнуть внутрь, плотность ментального полога пришлось увеличить. Вскоре Каркум почувствовал неуверенность в своих силах – если нападение продлится слишком долго, мощь его иссякнет. По счастью, луч начал постепенно меркнуть и, полыхнув напоследок ярчайшим белым светом, исчез. Мудрейший выдохнул – напряжение последних минут схлынуло. Враг отступил. Не пора ли нанести ответный удар?
Отряд продолжал идти вперед. В небе снова появился след черного сапсана, но Каркум не обратил на него никакого внимания, понимая, что это пустая уловка. Он положил ладони тыльной стороной на жесткую гриву эвкуса, направив потоки энергии себе на грудь. Теперь они свободно перетекали в его тело, составляя на выходе из макушки громадный черный палец – невидимый, но вполне осязаемый. Этим пальцем Мудрейший зашарил по равнине, поминутно натыкаясь на мелких млекопитающих. Все они ощущали смертельную опасность и в страхе спешили прочь. Вскоре пустыня наполнилась повизгиванием и шумом.
Первого человека Каркум нащупал очень нескоро.
Бедняга заболел и чувствовал себя плохо. Ему помогали идти двое других, едва ли не тащили его вперед. Силату пришла в голову веселая шутка – если бы он мог проникнуть в разум больного, то заставил бы его накинуться на своих благодетелей и задушить их. Но ему, увы, не дано было овладевать разумом живых существ. Это дар доступен только богочеловеку. Поэтому Каркум сделал так, что они сбились с дороги – потеряли ориентировку в пространстве. Остались стоять посреди пустынной равнины, вглядываясь с ужасом в залитую ярким солнечным светом даль. Мудрейший потянулся дальше, нащупывая черным пальцем одну за другой разрозненные группы людей. Люди начинали озираться, испытывая необъяснимую тревогу.
Вот-вот, сейчас, еще немного, и он доберется до богочеловека. Каркум ощутил его присутствие очень отчетливо. Он сидел, раскачиваясь из стороны в сторону в повозке, и от него распространялись волны силы, а в его яростном сиянии тонул человек, на котором, Мудрейший увидел это со всей отчетливостью, пылал знак Белого божества.
Точка благословения на лбу. И две линии на запястьях – веление к действию. В следующее мгновение Каркум понял, что именно делает богочеловек.
Все то время, что Мудрейший шарил по равнине, враг разрушал его полог. Мудрейший закричал, метнулся обратно. Но было уже слишком поздно.
Истончившийся купол растрескался и рухнул. В то же мгновение из-за горизонта вытянулся белый луч и ударил в отряд.
Каркум разом вышел из транса. И заорал:
– Все назад, бегите прочь!
В ту же секунду ифрит в самом центре прямоугольника взревел и принялся расшвыривать своих товарищей. Он орудовал огненным мечом. Летели искры, полыхало жестокое пламя. С оскаленной физиономии безумца падали в песок клочья белой пены. Взмах меча – и один из ифритов лишился кисти, другой получил укол в горло и, хрипя, упал, выронил громовой молот.
Мудрейший выпустил несколько разящих сфер, одну за другой, так быстро, что даже ощутил легкое недомогание – качнулся и пару раз хватанул ртом воздух, чтобы удержаться в седле. Одна из сфер пролетела мимо цели и зацепила воина с молотом.
Он опрокинулся, повалив несколько других. Вторая угодила в голову подвластного врагу ифрита и размозжила ее.
В то же мгновение другой воин-ифрит атаковал своих, действуя с не меньшей яростью и проворством. Завязалась схватка.
Мудрейший понял, что, если так будет продолжаться, богочеловек истребит всех ифритов, одного за другим. И почему ему, Каркуму, не дана такая же черная сила, как владыке Саркону? Потому, что Саркон – чадо Черного божества, одернул себя Каркум, а ты простой смертный. Он принял решение – необходимо отъехать на безопасное расстояние и оттуда попробовать заманить врага в ловушку – сбить богочеловека, создать морок, да все что угодно, лишь бы он оказался поблизости, на расстоянии удара.
Мудрейший повел эвкуса в пустыню, подальше от бушующей на равнине схватки. Он только-только начал формировать ментальный палец, когда яростный луч настиг его и ворвался в разум. Дальше Каркума ждал кошмар. Крик боли заглушил все звуки внешнего мира. Яркий свет сделал его слепцом. Он ощущал, что делает нечто против своей воли. Что вся его сила и вся энергия уходят куда-то, обращаясь в прах, что тело его подвергается разрушению, что он совершает нечто чудовищное и не может остановиться…
Кошмар закончился внезапно. Каркум сидел на коленях посреди пустыни. Вокруг не было ни души. Завывал ветер. И нес по пустыне пучки сухой травы. Сколько времени прошло с тех пор, как он оказался здесь? Что он творил? Куда пропал кинжал Кровопийца? Наверное, он обронил магическое оружие в часы беспамятства. Мудрейший попытался встать и вскрикнул от боли – ступни его ног были стерты до мяса, словно он бродил по пустыне многие дни и ночи. Его богатая одежда обратилась в лохмотья, борода висела спутавшимся комком. Он с тоской глянул в небеса, прощаясь с ними. Потому что понял, что проиграл. Богочеловек пощадил его, отпустил, вернув разум, а владыка Саркон не пощадит – слабости он не прощает.
Скоро он будет здесь. Его сознание вынырнуло из небытия безумия, владыка без труда узнает его.
Но, может быть, что-то еще можно сделать?
Каркум попытался создать над собой ментальный полог, закрыться от проникновения извне. Но у него ничего не получилось. Богочеловек вычерпал из него все силы, до дна. И оставил одного посреди пустыни. Вот оно, милосердие богов. Вот она, хваленая доброта Белого божества – покровителя человеческой расы.
Мудрейший заметил, что в отдалении скачут с места на место нетерпеливые попрыгунчики. А в небесах кружат спокойные черные птицы. Падальщики собирались для того, чтобы отведать его мяса.
Если бы он только мог добраться до границы Хазгаарда, пересечь ее, укрепиться в одном из неподвластных воле Саркона регионов. Возможно, там его силы и разум пригодились бы. Надо было бежать давным-давно, когда еще была такая возможность. Каркум поднялся на ноги. Испытывая жуткие страдания, он двинулся в путь. Проблема заключалась в том, что он не знал, где находится.
Не мог даже воспользоваться простейшей ориентировкой – силы оставались только на то, чтобы поддерживать в себе малую искру жизни. Тело его, истощенное многодневным голодом и жаждой, отзывалось на каждый шаг всплесками дурноты. Оно угрожало погрузить сознание в спасительную дремоту, из которой только один выход – смерть.
Каркум увидел впереди несколько соломенных хижин и направился к ним. Он торопился, но, как ни старался, быстрее идти не получалось, лишь скорее расходовались остатки сил. Первая хижина оказалась пустой. Толкнув дверь второй, он увидел седого человека, который ел лепешку, сидя на брошенной на песок циновке. Мудрейший направился к нему, протянул костлявую ладонь и просипел повелительно:
– Дай мне поесть! Немедленно!
Человек глянул на гостя из-под кустистых бровей и протянул обглоданную корку. Каркум жадно вцепился в лепешку. Подавился сухим хлебом.
– Воды!
Человек протянул силату деревянную чашу.
Каркум припал к ней, глотая животворную влагу.
Он ощущал всем естеством, как вода проникает в его тело, как оно становится сильнее.
Человек наблюдал, как жадно пьет силат, как дрожит его сухая белесая рука, как блестят лихорадочно черные глаза.
Вдруг что-то произошло. Гость вскрикнул. Уронил чашу, схватился за голову. Глаза его налились кровью, стали похожи на спелые вишни. Он закричал, упал на колени и повалился набок. Кровь хлынула из ушей, орошая белый песок и циновку.
Человек ощутил присутствие темного духа в своем жилище. Ему стало страшно. Он поспешно вскочил. Выбежал наружу.
В привычном безмолвии горячей пустыни он через некоторое время успокоился и решил вернуться в хижину. Откинул полог, действуя очень осторожно – как знать, может, темный дух все еще здесь и сделает ему что-нибудь плохое. Силат лежал там же, где он его оставил. Вокруг головы мертвеца песок пропитался кровью.
Человек зарыл тело подальше от хижин, за дюнами. Забросал песком и решил не возвращаться.
Как и другие, он отправился искать богочеловека, прихватив с собой бутыль с водой, мешок с лепешками и дорожную палку.
* * *
Следующие месяцы прошли в бесконечных переходах. Без объяснения причин Медея поднимала своих сторонников и заставляла отправляться в путь. Люди шли густой толпой, несли на себе весь имеющийся скарб, гнали овец.
Митрохин полагал, что таким образом колдунья надеется уберечь людей от опасности. То и дело перемещая лагерь, она действовала интуитивно. На вопросы Медея отвечала весьма неохотно. У Ивана Васильевича в определенный момент возникло ощущение, что она сама не знает, что делать. Он даже высказал свое возмущение по поводу безответственности, с которой действуют некоторые дамочки, совсем не думая о людях. Колдунья поглядела на него с осуждением.
– Меня направляет Белое божество.
– Ах вот как, это все объясняет, – кивнул Митрохин. Несмотря на многие удивительные события, плохо поддающиеся осмыслению с точки зрения простого обывателя, скептического отношения к мистике он не утратил. В существование Черного и Белого богов, создателей этого мира, решительно отказывался верить, считая религиозные представления обитателей Хазгаарда красивой легендой, придуманной кем-то для собственного блага. Может, изобретенной самим владыкой Сарконом. Не зря же он объявил себя сыном Черного божества, а почти позабытое Белое божество окрестил покровителем разобщенного и слабого человечества.
– Ты не веришь в существование Белого божества, – констатировала Медея, склонила голову, разглядывая Митрохина ясными синими глазами.
– И Черного тоже, – ответил Иван Васильевич. – Вот что скажу тебе. Люди устали от бесконечных переходов. Им хочется наконец остановиться. Разбить лагерь основательно, а не сидеть на тюках, ожидая, когда ты снова позовешь их в дорогу.
– Думаешь, я не вижу, что людям тяжело?! – колдунья вздохнула. – Но если мы не будем перемещаться, нам не избежать схватки с врагом. А к полномасштабному конфликту мы пока не готовы.
– Но мы постоянно сражаемся, – возразил Митрохин.
Несколько раз действительно происходили серьезные стычки с джиннами. Присылаемые Сарконом вооруженные отряды натыкались на яростное сопротивление со стороны людей. И ни разу у врагов не получилось застать их врасплох. Всякий раз нападающая сторона оказывалась в худших условиях. И всегда люди уходили победителями, унося с собой многочисленные трофеи – магическое оружие и доспехи.
– Мы сражаемся только тогда, когда в этом есть необходимость. Только тогда, когда Белое божество говорит мне, что мы можем принять бой.
– Долго так продолжаться не может, – буркнул Иван Васильевич, он уже жалел, что затеял этот разговор: слишком гладко все выходило со слов Медеи. Возможно, она была права. И, действительно, там наверху есть какое-то высшее существо, способное подсказать верное решение.
Сила объединенного человечества крепла день ото дня. Поток желающих присоединиться к посланнику Белого божества на земле не иссякал.
Людей словно вела в лагерь высшая сила. Любой желающий стать одним из братьев встречал в пути множество тайных знаков, какой дорогой ему надлежит следовать, чтобы как можно скорее достичь цели. Косяки белых птиц летели к лагерю богочеловека, камни в степи слагались в указующий перст, ветер подгонял идущего в спину, а облака на небе плыли прочь от лагеря – здесь всегда стояла ясная погода.
Джиннов, желающих обнаружить местонахождение богочеловека, напротив, ждали в пути многочисленные препоны – песчаные бури, проливные дожди, каменные обвалы в насыщенных железом горах. И даже звезды на небе складывались в причудливые картины, не позволяя ориентироваться на местности.
– Интересно, – задумался Митрохин, – Черное божество дает указания Саркону, как ему надлежит действовать?
– Полагаю, что он может говорить с ним, – кивнула Медея.
– И как же это происходит? То есть, я хочу сказать, в какой момент ты понимаешь, что с тобой заговорило высшее существо.
– Не знаю, какой практикой пользуется Саркон. Что касается меня, то я вхожу в транс и слышу тихий шепот. Иногда мне удается разобрать слова. Но, чаще всего, я ориентируюсь по интонации.
– То есть ты даже не можешь понять, что именно он бормочет тебе на ухо? – не поверил Иван Васильевич.
– Я трачу очень много времени, чтобы правильно его услышать.
И это тоже было правдой. Большую часть времени колдунья проводила в медитации, активно занималась теорией магии, вычерчивая на песке странные символы и открывая для себя все новые тайны мироздания. В действительности далекого прошлого магия давалась ей много легче, чем в Москве двадцать первого века. Неведомая высшая сила вела ее по пути мистического знания, задавала ей вопросы и наталкивала на все новые решения. Временами Медее казалось, что она становится всесильной. Стоило ей лишь задуматься о чем-то, и идея осуществления того или иного магического действа являлась сама словно из ниоткуда. Помимо теории колдунья немало внимания уделяла практике, ибо ни одно заклятие не может стать совершенным, пока оно многократно не опробовано, а движения и слова не доведены до абсолютного автоматизма.
Над лагерем то и дело взвивались в небеса огненные шары, с грохотом разрывались на части, и ночь делалась светлой, как день, все вокруг расцвечивалось яркими красками белого колдовства. Из шатра колдуньи раздавался громкий шепот, слышались голоса, и звучала музыка красивейшей гармонии.
Митрохин тоже нашел себе занятие по душе.
Пока девушка копила силу, подключившись к потустороннему источнику, он сочинял стихи. Поначалу получалось коряво, да и как может быть иначе – раньше единственным творчеством для бывшего банкира являлось соавторство в деле сочинения финансовых отчетов. Основную часть готовила бухгалтерия, а он проверял документ, вносил коррективы и подписывал. Постепенно Иван Васильевич почувствовал, что преуспел в стихосложении.
Если бы раньше ему кто-то сказал, что он, практичный до мозга костей человек, финансист и бизнесмен, увлечется поэзией, он бы просто не поверил. Но теперь он неожиданно для себя почувствовал красоту слова, радовался удачной рифме. Митрохин иногда задавал себе вопрос, зачем ему стихосложение? Ответ пришел сам собою – чтобы выжить. Благодаря стихосложению Иван Васильевич еще чувствовал принадлежность к тому, другому миру, который давно покинул. Правда, лирика у него выходила весьма специфической и не слишком удачной с профессиональной точки зрения, но зато душевной.
Конечно, в лагере богочеловека Митрохин занимался не только поэзией. Большую часть времени он упражнялся с магическими предметами.
Правда, владение оружием джиннов ему давалось гораздо хуже, чем игра в слова. Но и в упражнениях с копьем и мечом были свои плюсы – мышцы его за долгие часы тренировок окрепли, налились силой, походка сделалась пружинистой. Он почувствовал себя намного увереннее, чем раньше. А однажды поймал себя на мысли, что не прочь померяться силой с ифритом. Правда, у ифритов имелись существенные преимущества перед любым человеком – рост и неимоверная физическая сила, но Митрохин не сомневался, что если он будет двигаться проворнее джинна и наносить удары, не рискуя понапрасну, то имеет все шансы на победу.
Излюбленным оружием Митрохина стал магический меч, найденный в пустыне. Судя по ощущениям, он делал своего владельца сильнее. Стремительные выпады и удары, которые предпринимал Иван Васильевич с клинком-найденышем, могли бы сделать честь любому фехтовальщику.
Хотя временами ему казалось, что это не он владеет мечом, а меч управляет его рукой и телом. Но гордость от собственного мастерства пересиливала все опасения.
Вечерами он подолгу размышлял. Кочевая жизнь порядком раздражала Митрохина, склонного к оседлости и отчаянно скучающего по цивилизации. Что будет дальше? Или Медея собирается водить их по северо-западу страны до бесконечности.
Не разумнее ли дать джиннам бой, изгнать их прочь из Хазгаарда? С одной стороны, Иван Васильевич страстно желал этого столкновения, руководствуясь не столько отсутствием комфорта, но и жаждой мести – он считал, что джинны задолжали ему по счетам. За все, что произошло с ним в этой и прошлой жизни. С другой стороны, Митрохин боялся сражения. Ему никогда в жизни не приходилось принимать участия в крупных битвах. Короткие стычки с отрядами ифритов, присылаемых Сарконом, он в расчет не принимал. Пока он успевал подоспеть с обнаженным мечом к месту атаки, все, как правило, уже было кончено. Ивану Васильевичу казалось очень подозрительным, что именно он всегда оказывается слишком далеко от места прорыва обороны. Не иначе это происки Медеи. Митрохину было известно, что она отдала указание беречь его во время тренировочных поединков.
В конце концов Иван Васильевич ощутил настоящее раздражение. На его вопросы Медея продолжала отвечать уклончиво, все больше рассказывая о воле Белого божества, и он сделал вывод, что «богочеловечинка», как с недавнего времени он ее называл, и сама не знает, как быть, предпочитая войне пустое бездействие.
– Долго это будет продолжаться?! – рычал Митрохин, в очередной раз заведя старый разговор. – Или ты мне говоришь, что задумала, или лично я сваливаю. Ясно?!
Митрохин кривил душой. Идти ему, в общем-то, было некуда. Медея прекрасно это понимала, но проявила тактичность и проговорила мягко:
– Ну, хорошо, Ваня. Я скажу тебе. Столкновение неизбежно. Я только хочу, чтобы пролилось как можно меньше крови.
– Если оно неизбежно, почему не пойти прямо сейчас и не взять дворец Саркона?! – выкрикнул Иван Васильевич и взялся за рукоять меча, демонстрируя решимость хоть сейчас разделаться с владыкой Хазгаарда.
– Ты стал очень воинственным, – ответила Медея, разглядывая его так, словно только сейчас увидела в первый раз.
– А ты стала инертной, – отозвался Митрохин. – И не знаешь, чего хочешь…
– Да, я стала намного старше. И мудрее…
– Да я не об этом… – отмахнулся Иван Васильевич.
– И я не об этом. Поверь мне, еще не время.
Но ждать осталось недолго.
– Нас больше! Мы победим! Надо действовать!
– На их стороне – магическая сила. У них есть оружие, которое мы не можем использовать. В душах людей живет многовековой страх. Они пока не готовы. Они постепенно укрепляются духом, и с каждым днем они все тверже, но пока я совсем не уверена, что, встретив легионы Саркона, люди не побегут.
– Они не побегут, – пообещал Митрохин, – они ненавидят джиннов так же, как и я. Они слишком долго распоряжались нашей судьбой. Моей судьбой. Они отняли у меня все, что я имел. А теперь моя, наша, очередь распорядиться их жизнями.
– Ваня, Ваня, – Медея покачала головой, – я вижу, что нас ожидает. Крови прольется много.
Очень много…
– И пусть прольется, – тряхнул головой Иван Васильевич, – если это неизбежно. Я готов биться.
– Это безрассудство…
– Безрассудство – вот то, что во все времена являлось главной движущей силой. Вот то, что толкало прогресс. И во мне всегда жило это самое безрассудство, способность идти на риск и побеждать.
– Мы не можем позволить себе быть безрассудными, – колдунья приложила ладонь к груди, – нас ведет высшая сила, которая говорит, что все свершится в свое время. Так, и только так… Присядь рядом со мной.
Это было так неожиданно, что Иван Васильевич растерялся.
– Присядь…
Митрохин опустился на циновку, сел, привычно сложив ноги.
– Тебе надо успокоиться! Все произойдет в свое время.
– Да?
– Да… – Иван Васильевич замолчал, пребывая в задумчивости. Решил поделиться, выдержав короткую паузу:
– А я стихи стал сочинять мистического содержания.
– Прочитаешь? – заинтересовалась Медея.
– Ну, если тебе интересно… – смутился Митрохин. – Я вообще-то стихи раньше никогда не писал. Но тут с душой что-то странное творится.
Захотелось поэзии. На память я мало кого помню.
И вот сам сочинил.
– Прочти, – попросила колдунья.
– Хорошо… – согласился Митрохин и начал читать на память:
Горд отец-мелиоратор,
нежно говорит "Сынок,
ты освоил перфоратор
и отбойный молоток.
Ты теперь легко и просто
без каких-либо проблем
станешь властелином грозным
оросительных систем".
Глянул сын недобро очень
из-под кепки и сказал:
"Не для этого я, отче,
свою молодость отдал.
Не для этого учился
проектировать, паять,
я на этот свет родился,
чтобы темным лордом стать".
Он извлек из недр спецовки
кипы гаечных ключей,
материал для облицовки,
измерители свечей.
Гайки, саморезы, гвозди,
толстый буровой снаряд,
сложных механизмов гроздья —
весь инструментальный ряд.
Зло нахмурился, кивает,