Егорова Ольга. Магический код

   Он отошел от телефона и включил телевизор. Теперь телефонные гудки звучали уже не так громко, голос диктора с экрана слегка заглушил их. Иван опустился в кресло напротив телевизора и вдруг понял: ведь с самого начала что-то было не так.
   С самого начала. Просто он боялся признаться себе в этом, не хотел признаваться. Но оттого, что Иван не признавался, это «что-то», стоящее между ними, никуда не исчезало. Затаившись где-то в неведомой глубине, оно просто выжидало подходящий момент и вот теперь вырвалось на поверхность, разбивая в мелкие щепки и сметая все, что стояло на пути.
   Ее странный испуг, когда он признался, что Юркин брат работает в службе безопасности и что именно с помощью Юркиного брата он сумел ее отыскать.
   Желтый жираф. Желтый жираф с распоротым боком и осколком стекла внутри. Желтый жираф, свалившийся с антресоли. Ее вздрагивающие плечи.
   Легкая тень, пробежавшая по лицу в тот момент, когда он назвал ее кошкой. Не трудно догадаться, что это значило.
   Вот, собственно, и все. Почему-то она испугалась, когда в дверь позвонили. Но соседка тетя Вера здесь уж точно ни при чем. Иван внезапно догадался: она боялась не тетю Веру. Она боялась того, что может случиться потом. Как будто заранее знала, что ему не надо уходить. Она не зря говорила про предчувствие. И если бы он не ушел, ничего бы не случилось. Теперь он знал это наверняка.
   Хотя, тут же оборвал он ход своих мыслей, все равно случилось бы. Только не сейчас, а позже — может быть, завтра, через неделю или через месяц. Потому что желтый жираф с осколком внутри оставался. И все остальное тоже никуда не исчезло. Желтый жираф и слово «кошка» были частью ее жизни. Другой, прошлой жизни, в которой еще не было Ивана, и теперь эта прошлая жизнь как будто вернулась к ней и забрала ее обратно туда, где для Ивана просто не было места.
   Только почему? И почему все-таки именно сейчас, именно сегодня, когда тому не было никаких видимых причин, когда все было хорошо и спокойно и сверху на них не падали никакие желтые жирафы?
   Желтый жираф — это скелет в ее шкафу. У всех в шкафу скелеты, а у Дианы — желтый жираф.
   Иван поднялся, пульт от телевизора соскользнул с колен и с гулким стуком упал на пол. Он наклонился, поднял его и выключил телевизор. Пересел в другое кресло и стал смотреть в окно. В стекло стучали мелкие и колючие снежинки. Он долго слушал, как они ударяются о стекло и отскакивают в черную пустоту опустившейся на город ночи. Часы показывали половину одиннадцатого. Он отвел от циферблата взгляд и снова стал смотреть в окно. Он думал о том, что завтра непременно сумеет до Дианы дозвониться, что будет звонить ей весь день и рано или поздно она все-таки не выдержит, снимет трубку. А если не снимет — он все равно отыщет ее, снова придет в спортивный зал и будет сидеть на скамейке в ожидании конца тренировки.
   Он сумеет ей все объяснить. Она поймет, что желтый жираф не имеет для них никакого значения.
   Иван все думал и думал об этом, пытался подобрать слова, те самые единственно правильные слова, которые сделают ее прошлое абсолютно безопасным для них. Которые сумеют отделить ее прошлое от настоящего и заставят принять это настоящее, а о прошлом забыть. Он все равно не отпустит ее. Не отпустит и не отдаст никому. Что бы ни случилось. Какую бы страшную тайну ни хранил в себе этот желтый жираф — он все равно окажется сильнее.
   Снежинки продолжали биться в оконное стекло. Иван снова перевел взгляд на циферблат настенных часов. Часы показывали половину второго. Он уже не помнил, который был час, когда он прежде смотрел на часы. Иван попытался сообразить, что означает эта половина второго, поздно это или рано, пора ли ему уже идти на работу, день за окном или ночь. Не понял ничего — только черный прямоугольник оконной рамы подсказывал, что все-таки ночь.
   Поднявшись, он решил пойти спать. Он не думал о том, что не сможет уснуть, просто за окном было темно и тихо, а значит, вполне логично было принять горизонтальное положение. Он зашел в комнату, не включая света, и не раздеваясь упал на постель. Постель была холодной и пахла Дианой. Он отмахнулся от навязчивых образов, снова поднялся, взбил и перевернул подушку, но подушка все равно пахла Дианой, и ничего с этим поделать было нельзя.
   Это было невероятно — то, что она вдруг ушла. Этому невозможно было найти объяснения, особенно сейчас, когда он снова чувствовал аромат ее волос и ее кожи. Он не сомневался в том, что она была искренней, что в поведении ее, в ее словах, прикосновениях, поцелуях не было ни капли фальши, ни капли лжи. Она была здесь, потому что хотела быть здесь, с ним, и целовала его потому, что хотела его целовать, и говорила ему только то, что думала.
   Что же, черт возьми, произошло?
   Он не мог не думать об этом, хотя понимал, насколько бесполезны сейчас все его попытки о чем-то догадаться. Он оставил ее здесь, будучи уверенным, что застанет на месте, когда вернется. И он знал совершенно точно, что она не собиралась никуда уходить. Она собиралась подождать его десять минут, она собиралась стучать по батарее, если ей станет совсем скучно. Смотреть телевизор, слушать музыку, разглядывать его детские фотографии — но уходить она точно не собиралась. Значит, что-то случилось за те десять минут, пока он чинил этот дурацкий кран у тети Веры. Случилось что-то такое, что все изменило. Перевернуло мир в одну секунду, обратило цвета этого мира, сделав черное — белым, а белое — черным.
   Мучительно хотелось утешить себя мыслью, что вскоре все благополучно разъяснится. И если бы не телефонный разговор с Лорой, он бы так и продолжал, наверное, тешить себя этой мыслью, и придумывать, как будет смеяться Диана, как она будет его спрашивать, заглядывал ли он под кровать, когда искал ее, и плести небылицы про злых волшебников.
   Уснуть так и не удалось до самого утра. В шесть часов он поднялся с постели, абсолютно разбитый, долго стоял под холодным душем, выпил две чашки крепкого кофе и поехал на работу с твердым намерением вернуть Диану сегодня же. И пусть она не отвечает на телефонные звонки — он все равно найдет ее и сумеет объяснить, что не стоит бояться призраков и держать скелеты в шкафу.
 
   Поняв наконец, что дозвониться до нее и в самом деле не сможет, Иван со злостью бросил трубку на рычаг. До конца рабочего дня оставалась еще уйма времени, и дел было невпроворот, но что толку бессмысленно пялиться в экран монитора, когда не видишь на нем ни одной картинки, ни одной линии, когда совсем не различаешь цвета? Что толку сидеть в кабинете и изображать видимость собственного присутствия, если на самом деле это только видимость?
   Он с трудом дотянул до половины четвертого. Снова набрал домашний номер Дианы — результат оказался прежним. Хотя в пятницу у нее только две тренировки утром, и в это время она по идее должна быть дома. Рассвирепев от бесконечных телефонных гудков, он вырубил компьютер прямо из сети, без привычных церемоний вроде «пуск, завершение работы, выключить компьютер, подождите, пожалуйста», рывком поднялся с кресла, достал из шкафа и накинул на плечи куртку. Вихрем промчался мимо собственной секретарши, бросив на ходу «Меня сегодня не будет», и спустя минуту уже крутил руль, выезжая с обочины на трассу.
   Та самая дорога, которая когда-то была объездной, а потом стала просто дорогой к Диане, убегала из-под колес с бешеной скоростью. Он забыл про тайное место, где прятались гаишники с радаром, и был вынужден потерять еще несколько минут драгоценного времени, дожидаясь, когда у него проверят документы, выпишут квитанцию, дадут сдачу с крупной купюры. Снова взревел мотор, и он помчался, теперь уже не опасаясь никаких гаишников, потому что знал эту дорогу наизусть и был абсолютно уверен — больше они ему не встретятся.
   Притормозив наконец у подъезда ее дома, он вышел из машины и поднял голову, надеясь уже сейчас увидеть ее, поймать ее слабый силуэт в окне — и от этого, может быть, успокоиться хоть немного. Но окна были абсолютно необитаемы. Сейчас он не понимал, для чего ему понадобилось ждать целый день, аж до половины пятого вечера, чтобы приехать к ней. Почему он не поехал с утра, почему не поехал ночью, когда понял, что с мамой все в порядке и никакой сердечный приступ ей уже не грозит? Почему он не сделал этого? Надеялся дозвониться? Едва ли после разговора с Лорой у него могла остаться такая надежда.
   Кодовый замок привычно щелкнул. Дверь привычно распахнулась. Латунные ступени привычно прогибались под тяжестью тела, деревянный пол в узком коридоре привычно убегал из-под ног. Теперь от маленького коридорчика, общего у шестой и седьмой квартиры, его отделяла только дверь, а от седьмой квартиры — только дверь и маленький коридорчик.
   Но с той стороны была тишина. Он нетерпеливо нажимал на кнопку звонка до тех пор, пока не понял — ему не откроют. Возможно, Диана все же увидела из окна его машину и теперь притаилась за дверью, напряженно ожидая, когда же он уйдет.
   «Господи, почему?» — привычно задал он себе тот самый вопрос, который за последние сутки задавал, наверное, уже тысячу раз.
   И снова не смог на него ответить.
   Наконец потеряв терпение, он стал звонить в квартиру соседке. Баба Тася не заставила его мучиться — ее деревянная дверь скрипнула уже после второго звонка, и сразу же послышался голос:
   — Кто там?
   — Это я, Тисня Федоровна. Я, Иван. Откройте, пожалуйста. Я к Диане пришел.
   На миг он вдруг испугался — почувствовав, что баба Тася с той стороны почему-то не торопится открывать дверь. Или, может быть, ему показалось? Дверь все же отворилась — медленно, нерешительно и как будто даже испуганно.
   — Здравствуйте, — пробормотал Иван, чувствуя, что деревянный пол уходит у него из-под ног, а деревянный потолок вот-вот рухнет на голову. Баба Тася не успела еще произнести ни слова, но он уже понял, что ничего хорошего она ему сейчас не скажет.
   Она и правда не сказала ничего хорошего. Вообще ничего не сказала, только покачала головой, что означало — нет.
   Нет. Дианы сейчас нет дома, перевел Иван этот нехитрый и вполне понятный жест, который конечно же не мог означать ничего другого. И спросил торопливо:
   — Л когда будет? Не знаете?
   — Съехали они, — хмуро сказала баба Тася и снова замолчала, глядя куда-то в сторону.
   — Что?!
   — Съехали, говорю.
   — Как это — съехали? — Смысл слов был по-прежнему непонятен.
   — А так и съехали. Собрали вещи и съехали. Больше здесь не живут.
   — Когда… Когда это они… съехали?
   — Да вот сегодня рано утром и съехали.
   — Да как… как же это?
   Таисия Федоровна устало вздохнула:
   — Откуда же мне знать.
   — Так ведь… Не собирались же вроде… Как же это? Почему? И куда они… съехали?
   — И этого не знаю. Не пытай меня, Иван, я все равно ничего не знаю. Что я в чужую жизнь лезть буду? Наверное, жилье получше нашли. Вот и съехали. Наши-то хоромы тесноваты…
   Черт. — Он отступил от двери и почти сразу забыл про бабу Тасю, которая еще некоторое время постояла у двери, пытаясь понять, видимо, закончен ли их разговор и нужно ли ей с Иваном попрощаться.
   Может быть, она и попрощалась, только Иван уже не видел ее и не слышал, что она говорила. Он знал точно — того, что случилось, не могло случиться. Не было никаких причин для того, чтобы Диана вчера ушла от него, ничего не объяснив. И уж тем более не было причин для того, чтобы вот так поспешно покидать квартиру.
   Неужели она бежала от него?
   Он поразился нелепости этой мысли и вместе с тем в тот же миг почувствовал, что не ошибается. Нет никакого жилья «получше». Ни при чем здесь теснота квартиры, она всегда любила свою маленькую квартиру и не собиралась из нее никуда переезжать.
   И это значит, что она бежала от него.
   Иван стоял, прислонившись спиной к холодной стене, и представлял, как Диана поспешно укладывает в сумку вещи — свою и Танину одежду, игрушки, книги, может быть, какие-то фотографии. Она ужасно нервничает, потому что времени у нее мало, потому что Иван может появиться в любой момент, и тогда…
   Что — тогда?
   Чертовщина. Чертовщина какая-то, подумал Иван, отказываясь верить в то, что случилось. Снова нажал на кнопку звонка седьмой квартиры и еще несколько минут стоял возле двери, убеждая себя, что не было никакого разговора с бабой Тасей, что весь этот разговор ему просто приснился, потому что иначе. Потому что иначе получается, что он потерял Диану навсегда.
   Потрясенный нелепостью этой мысли, он наконец убрал палец с кнопки звонка и почти скатился вниз по ступенькам. «Черта с два, — подумал он, — и не надейся, что я отпущу тебя просто так. И не рассчитывай, что я сейчас пойду домой и буду сидеть опять всю ночь в кресле и лить слезы, скорбя о потерянной любви… И не дождешься ты никаких слез, и потерянной любви тоже не дождешься! Потому что любовь — это не предмет какой-нибудь, который можно потерять, а потом отыскать в бюро находок. Поэтому не будет никакой потерянной любви, и слез никаких не будет тоже, и тоски, и скорбных размышлений».
   Он просто найдет ее. Он перевернет земной шар вверх дном и обязательно отыщет ее. Где бы она ни была, где бы от него ни скрывалась — хоть на Северном полюсе, хоть в самой южной точке самого южного континента. Он отыщет ее и по крайней мере спросит, что все это значило. А потом уже решит — потерянная она, его любовь, или не потерянная, и подумает над тем — не лучше ли и в самом деле ее потерять?
   Он мчался на машине со скоростью, которую только мог выжать из двигателя. Ему снова сигналили и крутили пальцем у виска попутчики-водители — Иван не обращал внимания, потому что знал, что в этой сумасшедшей скорости сейчас и есть весь смысл его жизни.
   Притормозив возле спортивного комплекса, он бросил машину на привычном месте, стрелой влетел в вестибюль, забыв поздороваться со знакомой вахтершей тетей Шурой, и, перелетая через три ступеньки, оказался наконец на втором этаже, возле двери с надписью «Родителям во время тренировки…». Он распахнул дверь со злостью, и она громыхнула, ударившись о стену, и этот звук многоголосым эхом раскатился по всему спортивному залу, в котором Дианы не оказалось.
   Ее и не могло здесь оказаться. У нее сегодня в это время просто не было занятий по расписанию. Иван прекрасно знал об этом, потому что давно уже выучил расписание ее занятий наизусть. И все-таки внутри что-то ухнуло, оборвалось в тот момент, когда он ворвался в огромный спортивный зал и не увидел там Диану.
   Он надеялся еще увидеть Федора, старшего тренера, о котором так много рассказывала Диана, того самого, который в самый первый раз назвал ее Динкой, поселив в душе Ивана вселенскую тоску о несбывшемся счастье. Но Федора тоже на привычном месте не было, и его мускулистого воспитанника не было ни на брусьях, ни на кольцах, ни на одном из снарядов.
   Ни одного знакомого лица не было в спортивном зале. Мимо Ивана как раз протиснулась в дверь женщина в спортивном костюме. Обернулась, окинула его строгим взглядом и спросила:
   — Папочка, вы надпись на двери не видели? Вы не понимаете, что отвлекаете от работы не только своего ребенка, но и всех других детей?
   — Не понимаю, — искренне ответил Иван. Потому что в данный момент его абстрактное мышление отключилось, отказалось работать, и он просто не мог представить себе, как можно отвлекать от работы своего ребенка, которого нет.
   — И все-таки выйдите из зала, — спокойно сказала женщина, и Иван наконец догадался, что эта женщина — наверняка тренер, раз выгоняет его из зала, имея, по-видимому, на это право.
   — Вы тренер? — спросил он, не сдвинувшись с места.
   Женщина нахмурилась. Легкая тень тревоги пробежала по ее лицу — точно такая же тень, какая много лет назад мелькнула на лице работника парка аттракционов.
   — Тренер, — подтвердила она.
   — А Диана? Диана была сегодня?
   — Диана? При чем здесь Диана? Вы про Пааде спрашиваете?
   Иван кивнул, почти обрадовавшись. Он нашел человека, который знает Диану. Ему даже и в голову не приходило, что Диану, которая проработала тренером уже пять лет, здесь знают все. Ему казалось, что он поймал удачу за хвост, если сумел отыскать эту женщину, которая знает Диану.
   — Про Пааде, — подтвердил он и снова добавил: — Про Диану.
   — Я не знаю, — ответила женщина. — У нее сегодня, кажется, с утра должно было быть две тренировки. Я с утра не работала. А вечером у нее нет занятий по расписанию. Вы зайдите в понедельник. В понедельник она почти весь день здесь бывает. У нее четыре группы в понедельник.
   — Я знаю, — глупо сказал Иван.
   — И все-таки выйдите из зала.
   Женщина вздохнула и быстрой походкой направилась в раздевалку, оставив Ивана, застывшего возле дверного проема.
   Почему-то не хотелось выходить из зала. Хотя, по здравом размышлении, делать в зале было абсолютно нечего. Непонятно, для чего он вообще мчался в этот зал на такой скорости, ведь знал, что в это время по расписанию у Дианы нет тренировки.
   Мчался, потому что надо было куда-то мчаться. А больше просто некуда было. Вот и сейчас — уже некуда. Некуда, хоть ты тресни.
   Злость внутри нарастала. Злость и собственное бессилие разрывало его на части — захотелось вдруг зайти в спортивный зал и переломать к чертям собачьим все снаряды, повыдергивать из потолка все канаты, разбить окно и порезать на клочья батутную сетку. Потом, после того, как зал оцепит наряд милиции и какой-нибудь бравый лейтенант прострочит его насквозь десятком пуль из пистолета, Ивану, наверное, будет немного проще примириться с действительностью.
   Хлопнув дверью, он все же вышел из зала, постоял некоторое время в узком коридорчике, отделяющем зал от раздевалки. Мимо проходили люди, в основном — дети, кто-то из взрослых задевал Ивана плечом, кто-то из детей просил посторониться. Он чувствовал себя куском мрамора, нелепым постаментом, не умеющим реагировать на такие простые просьбы и не знающим, как это бывает, когда кто-то задевает тебя плечом.
   На улице по-прежнему шел снег. Его намело столько, что все вокруг теперь стало белым, и от этой белизны небо казалось еще чернее — в этот вечер он не заметил на небе ни одной звезды из тех, что были вчера. Звезды были совершенно другие. Наверное, подумал Иван, кто-то вывернул небо наизнанку.
   Он долго сидел в машине. Выкурил шесть сигарет и снова задохнулся от табачного дыма. В легких горело так, будто он только что пробежал десять километров на открытой дорожке при тридцатиградусном морозе. Он закурил седьмую сигарету и почти сразу выбросил ее в окно. Двигатель давно прогрелся, и он тронул машину с места.
   Поднимаясь наверх со стоянки, он все время пытался заставить себя не помнить о том, как вчера вечером он шел по той же дороге и держал Диану за руку.
   Дома никого не было. На кухонном столе Иван нашел записку от матери: «Я у Веры, у них сегодня юбилей, тридцать лет свадьбы, задержусь, в холодильнике плов, если хочешь, спускайся к нам, целую». Иван перечитал записку раз десять, но так ничего и не понял. В прихожей зазвонил телефон — он метнулся в прихожую, но к телефону попросили Ирину Сергеевну, а он почему-то так и не смог объяснить, где она, и толком не понял, кто ее спрашивает.
   Вернувшись на кухню, он раскрыл лежащую на столе газету и долго просматривал объявления о продаже квартир и машин. Он думал о том, что если бы сейчас Диана вдруг появилась, то, наверное, он стал бы орать на нее, стал бы трясти ее за плечи и, может быть, даже ударил бы. От этой мысли стало как-то не по себе, по телу пробежал холодок, но ярость и злость никуда не исчезли.
   Отложив наконец в сторону бессмысленное чтиво, он потушил свет на кухне и направился к себе в комнату с твердым намерением завалиться спать и проспать до следующего утра, обманув таким образом время. Он вспомнил о том, что накануне не спал всю ночь, и подумал, что сейчас ему наверняка удастся заснуть, просто потому, что периодически потребность во сне — это особенность любого человеческого организма. По крайней мере, он очень сильно на это надеялся. В комнате было холодно — еще утром Иван настежь распахнул форточку, сам не понимая, зачем это делает. Подоконник под форточкой был мокрым — снежинки растаяли, не успев превратиться в сугроб, и только некоторые из них, упавшие между рамами, поблескивали воздушной белизной.
   Ивану опять показалось, что в комнате есть еще кто-то, кроме него. Захлопнув форточку, он оглянулся, но никого не увидел. Однако ощущение постороннего присутствия не исчезало.
   Не иначе, в квартире поселился домовой, подумал Иван с усмешкой, принимая уже как свершившийся факт начальную стадию своего сумасшествия. Пульт от телевизора, который Диана вчера оставила в кресле, по-прежнему там и лежал. Альбом с фотографиями по-прежнему лежал на стеклянном столике рядом с креслом, раскрытый примерно на середине.
   Иван решил убрать его обратно в шкаф, чтобы не натыкаться каждый раз взглядом.
   Хотел было уже захлопнуть не глядя. Но взгляд нечаянно скользнул по фотографиям. Выяснилось, что вчера он перепутал альбомы и вместо детских фотографий дал Диане совершенно другой альбом.
   На развороте было четыре фотографии.
   На каждой из них был Иван, а рядом с Иваном — Вера.
   Он снова, как вчера, сполз по стене на пол и уселся на ковер, продолжая держать альбом в руках.
   Вера.
   Теперь он понял, что ощущение постороннего присутствия в комнате не было простой галлюцинацией.
   На одной фотографии они просто стоят, взявшись за руки, на заднем плане — какая-то стройка. Вера в белой футболке и в голубых джинсовых шортах. Вера улыбается, а Иван смотрит куда-то в другую строну. Неудачная фотография. Иван не помнил ни этой стройки, ни джинсовых Вериных шорт, не помнил, кто и когда сделал этот снимок.
   На другой фотографии они с Верой вдвоем чистят вареную картошку. В этот день у Веры был день рождения, и Иван помогал ей готовить салат оливье. Вера улыбается. Иван улыбается тоже. В тот день Вере исполнилось двадцать лет. Это было ровно девять лет назад. Девять лет без одного дня — завтра, отстранение подумал Иван, как раз исполнится девять.
   На третьей фотографии Иван держит Веру на руках. Вера в короткой юбке, прозрачных черных колготках, волосы рассыпались по плечам.
   Последний снимок он помнил особенно хорошо. В самой фотографии не было ничего особенного — он просто обнимает Веру, вполне целомудренно, а Вера обнимает его. Иван просто очень хорошо помнил, что фотографировал их в тот день Юрка и что после того, как мелькнула вспышка, Вера прижалась к Ивану еще теснее и прошептала ему на ухо: «Я тебя никому не отдам».
   «Я тебя никому не отдам». Он и сейчас, много лет спустя, отчетливо слышал ее шепот. Но только теперь, много лет спустя, смог различить в нем угрожающие нотки.
   Он захлопнул альбом — страницы с громким шлепком ударились друг о друга. В комнате было тихо, но шепот Веры никуда не исчез.
   «Я тебя никому не отдам», — шептала Вера. Иван подумал: оказывается, сойти с ума совсем не страшно. И еще подумал о том, что нужно было бы еще давно выбросить эти фотографии, сжечь их, как сжег он Ванькины бумаги, но почему-то тогда это просто не пришло ему в голову. Он наткнулся на альбом совсем недавно, несколько месяцев назад, и с деланым равнодушием убрал его обратно в шкаф, не стал листать страницы своих горьких воспоминаний. Хотя тогда ему этого очень хотелось.
   Он даже представить себе не мог, что такое случится. Что Вера сможет вмешаться в его жизнь спустя семь с лишним лет после того, как они расстались. Спустя семь с лишним лет после того, как она убила Ваньку.
   Спустя пять лет после того, как умерла сама.
   Сплошные скелеты в шкафу, подумал Иван, горько усмехнувшись. В его шкафу тоже, как выяснилось, был спрятан свой скелет. Альбом с фотографиями.
   «Я тебя никому не отдам».
   Мертвые не могут мстить. Мертвые не могут вмешиваться в жизнь живых — мир так устроен, и никто не может нарушить эти законы. Никто, даже Вера.
   Впрочем, Вера всегда нарушала законы. Потому что терпеть их не могла. Всегда поступала так, как считала нужным.
   Мистика какая-то, подумал Иван, продолжая сидеть неподвижно на полу возле стены и не закрывая альбома. Он пытался что-то понять, но смысл ускользал, мысли путались, и голос Веры, ее тихий шепот, несмолкающий, не давал сосредоточиться на реальных ощущениях. Он манил, звал за собой туда, где нет места объективным выводам, логическим рассуждениям, причинно-следственным связям.
   «Я тебя никому не отдам».
   Сопротивляться этому было невозможно. Оставалось только смириться. В который раз смириться с тем, что все будет так, как хочет Вера. Так было всегда, и ничего не может измениться. Он всегда играл по тем правилам, которые она устанавливала. Она не оставляла ему выбора. Она всегда сама принимала решения и никогда ни с кем не советовалась.
   — Отпусти меня, — тихо сказал он. Услышал свой голос, подумал о том, что разговаривает сейчас даже не сам с собой, а с фотографией женщины, которой уже давно нет на свете. Разговаривает с фотографией мертвой женщины, которую когда-то любил. И в глубине души ждет, что она, фотография, ему ответит.
   «Я тебя никому не отдам», — снова прошептала Вера.
   Иван закрыл альбом, чтобы больше не видеть фотографию. Но фотография по-прежнему стояла перед глазами, она проявилась на обложке альбома, как проявляется на фотобумаге отпечаток с негатива. Тогда он закрыл глаза, чтобы не видеть больше обложку альбома с проявившимся на ней отпечатком негатива, но фотография все равно стояла перед глазами.