— Увижу, — кивнула Диана, поднимаясь из-за стола.
   Пока Лора одевалась в прихожей, натягивая на немыслимо длинные ноги темно-бордовые сапоги-чулки, застегивая короткий кожаный плащ и расправляя на плечах длинные кудрявые волосы, Диана молча разглядывала подругу, искренне не понимая, какие вообще могут быть комплексы у женщины с такой яркой, фантастически красивой внешностью.
   Мать Лоры звали Екатериной. Двадцать пять лет назад Катя, тоненькая, невысокая и беленькая застенчивая девочка из провинции, закончила школу и уехала поступать в московский текстильный институт. Она мечтала выучиться на дизайнера одежды и впоследствии стать такой же известной, как единственный в то время известный модельер Слава Зайцев, в ту пору бывший еще просто Вячеславом Зайцевым.
   Но на первом же экзамене она провалилась. Уезжать домой было стыдно — родители отпустили ее в Москву с боем, пророчили целыми днями, что ничего у нее не выйдет, что все места в московских вузах куплены на сто лет вперед и никому она там не нужна со своими художественными способностями. Вернуться домой — означало признать свое поражение и навсегда распрощаться с детской мечтой. Вернуться домой — означало поступление в экономический институт, где у папы был знакомый ректор, и жизнь, погребенную под бумагами с балансовыми отчетами и кредитными договорами.
   Екатерине не хотелось возвращаться домой. Ей отчаянно хотелось дать себе еще один шанс — и она дала его себе, сообщив родителям, что в институт поступила. Сняла квартиру, устроилась работать в какую-то богом забытую муниципальную контору секретарем и стала вести обратный отсчет, веря и не веря в то, что спустя год ее родители узнают о поступлении дочери на первый курс. Теперь уже — по-настоящему.
   Но случилась, как это часто случается, любовь. Любовь необычная и странная, не как у всех. И в результате этой любви Катя вернулась домой через два года. С ребенком на руках, так и не поступившая в институт.
   Ребенок был маленьким и темно-коричневым. Родители у Кати были строгих правил, поэтому не пустили дочь вместе с этим темно-коричневым ребенком на порог дома.
   Лора росла, всегда зная, что она не такая, как все. И что она в этом виновата. Виновата в том, что у всех есть папы, а у нее нет. Что у всех есть бабушки и дедушки, а у нее нет. Что у всех волосы русые и прямые, а у нее черные и кудрявые. Что у нее слишком большие губы, а главное — черная кожа. Хотя мать всегда пыталась убедить ее в обратном. Не в том, что кожа у нее белая, — а в том, что в этом нет ничего страшного.
   Лору любила одна только мать. А остальные смеялись над ней и дразнили. Так долго и сильно дразнили, что Лора вдруг поняла — она боится своего собственного отражения в зеркале. И этот страшный черный человек стал сниться ей ночами.
   Кто знает, что случилось бы с Лорой, если бы не политические изменения внутри государства. Иногда, оказывается, эти политические изменения могут повлиять на частную жизнь отдельно взятого гражданина. Политические изменения повлекли за собой изменения культурные, и негры вдруг стали модными. Они стали все чаще мелькать на эстраде, и все узнали о том, что негры — великолепные танцоры, великолепные певцы и спортсмены. Теперь уже любая уважающая себя музыкальная группа вне зависимости от направления пропагандируемой музыки мечтала заполучить в свой состав негра. Или, что особенно пикантно, негритянку.
   Негры стали модными. Лора стала модной задолго до того, как на эстраде появился всеобщий любимец Шоколадный Заяц. Она и сама не поняла, как это случилось, что люди вдруг потянулись к ней. И все изменилось.
   Она простила матери все, кроме одного — своего имени. И если кто-нибудь называл ее Ларисой, всегда шипела, как дикая кошка, и начинала грубить. Абсолютно всем, даже близким. А потом объясняла: защитная реакция…
   После школы Лора, как и ее мать когда-то, уехала в Москву. Как и мать, провалилась на экзаменах в МГУ и едва не стала звездой, объездив полмира в составе подтанцовки одного известного попсового исполнителя. Но потом у Лоры с попсовым исполнителем случился конфликт, она заявила, что большая эстрада — это грязь, и вернулась из Москвы в родной город, предпочитая заниматься с детьми в танцевальной студии — для души, а по вечерам да еще во время летних отпусков — сводить с ума своей танцевальной грацией и фантастической сексуальностью посетителей ночных баров или заграничных туристов. Для того чтобы зарабатывать.
   Последние два года Диана иногда танцевала с ней. Лора сама обучила ее танцам и сама же занималась постановкой номеров. Вместе они совершили прошлым летом тур по заграничным отелям и получили очень хорошие деньги. Правда, думать о том, какая сумма осела на счете агентства по трудоустройству за границей, даже не хотелось.
   — Ты что уставилась на меня, а? — Лора вскинула тонкие, идеальные брови и щелкнула в воздухе пальцами.
   — Ты красивая. Правда.
   — От красивой слышу! Ладно, Дунька, не вешай нос! Все в нашей жизни замечательно, ведь правда же?
   — Правда, — улыбнулась Дина.
   Дунька — это была еще одна разновидность ее имени и знак особого расположения к ней со стороны Лоры.
   В этом доме у всех было, как минимум, по два имени. Чемпионом по количеству имен, конечно, была Таня. После нее шел кот Василий, у которого было еще два человеческих имени — Сережа, потому что он был серый, и Миша, потому что напоминал порой толстого неуклюжего медведя, а также добрая дюжина кошачьих имен и просто кличек. Диана и Лора по количеству имен плелись в аутсайдерах.
   — Завтра не приду. Завтра у меня вечер в ночном клубе.
   — Я помню. Да ничего страшного. У меня вечерней тренировки нет. А до обеда Таисия Федоровна за Танькой приглядит. Да и вообще Танька самостоятельная уже и почти взрослая. Может и одна дома оставаться.
   Ага. — Лора рассмеялась. — Ты сама-то, вообще, поняла, что сейчас сказала? Одна! Как же, оставишь ты ее одну! Да она у тебя еще лет восемь-десять точно будет под присмотром соседской бабушки… Или под моим присмотром, или под присмотром Мура, но только не одна… Ладно, я побежала. Не грусти!
   Закрыв за Лорой дверь, Диана огляделась: в квартире порядок. Танюшка спит себе спокойненько, укрытая одеялом, дышит неслышно. Кот незаметно явился домой, через форточку, как обычно, и уже скрипит на кухне своими кошачьими сухарями. Все нормально, все спокойно, все замечательно. С чего это, спрашивается, ей грустить? И уж тем более — чего бояться?
 
   Дни стали короче. Вечерняя дорога светилась огнями светофоров и неоновыми вывесками магазинов. Вечерние краски осени были яркими и искусственными, но в это время суток, когда солнце уходило с горизонта и небо уже не могло быть голубым, а листья на деревьях — желто-багрово-коричневыми, огни светофоров и неоновые вывески напоминали миру о том, что он существует. В полной темноте ноябрьского вечера любой гражданин этого мира, хоть немного склонный к философии, наверняка мог бы в этом усомниться — если бы не вывески и не огни светофоров.
   Сбросив скорость, Иван слегка повернул руль вправо, пристраиваясь в первый, ближний к дороге ряд. На следующем перекрестке предстояло повернуть направо, подняться немного и снова повернуть, теперь уже налево. Таков был объездной маршрут, который в конце концов должен был привести его к дому.
   За последнюю неделю Иван уже привык к этому объездному маршруту. И сбавлял скорость, и крутил руль вправо, пристраиваясь в первый, ближний к дороге ряд, и включал потом поворотник уже автоматически, не задумываясь. Хотя эта дорога, с которой он каждый раз сворачивал, была прямой и короткой дорогой к дому. Дорогой, с которой он никогда не сворачивал в течение трех лет. С тех самых пор, как арендовал свой офис в центре города.
   Последнее время он стал приходить домой на десять минут позже. Это заметила даже мама.
   Он говорил маме, что задерживается на работе. Хотя до сих пор на работе никогда не задерживался. Это было святое правило — не задерживаться на работе. И без того он работал по десять часов в день. С восьми до шести. И в выходные тоже работал. Не хватало еще задерживаться.
   Просто эта объездная дорога была длиннее.
   Теперь она стала ему знакомой. За неделю он успел изучить и запомнить каждый светофор на перекрестке этой объездной дороги, каждый киоск, каждый рекламный щит и даже знал тайное место, где прятались на этой объездной дороге гаишники с радаром.
   Впрочем, за превышение скорости гаишники на дороге его ни разу не останавливали. У них просто не было для этого повода, потому что по этой дороге Иван всегда ехал очень медленно. Со скоростью, которая была даже меньше допустимой.
   Когда вдалеке показывалось здание спортивного комплекса, он даже уже не ехал. Он практически полз по этой дороге, провоцируя недовольные сигналы водителей-попутчиков.
   Он уже целую неделю ездил только по этой дороге. И утром, на работу, и вечером, с работы. И целую неделю, завидев вдалеке спортивный комплекс, снижал скорость до тридцати километров в час.
   Но от этого ничего не менялось.
   Может быть, стоило снизить скорость до двадцати или до десяти километров? И ездить по этой дороге не два раза в день, а четыре, придумав себе обеденный перерыв? Может быть, стоило вообще остановиться посреди дороги, как раз напротив спортивного комплекса, включить аравийку и стоять, делая вид, что машина сломалась?
   А может быть, все-таки стоило перестать играть в эти детские игры, вильнуть к обочине, поставить машину на сигнализацию и просто зайти внутрь спортивного комплекса? Подняться на второй этаж и зайти в тот зал? В тот самый зал, который светился огнями и в окнах которого мелькали тонкие детские фигурки, взлетающие в воздух, группирующиеся, переворачивающиеся в молниеносное двойное сальто, исчезающие и снова взлетающие…
   И может быть, стоило перестать задавать себе этот дурацкий вопрос «зачем?». И обзывать себя кретином, и давать себе клятвы, что больше он не поедет по этой дороге, что сейчас он едет по ней в последний раз…
   Может быть, и стоило. И если бы у него была возможность задать этот вопрос кому-нибудь другому, и если бы этот кто-то другой оказался таким мудрым, что смог бы ответить на него, дать Ивану правильный совет, — пожалуй, он последовал бы этому совету. Пожалуй…
   Иван даже иногда представлял себе этого «мудрого», дающего ответы на самые сложные и бессмысленные вопросы. Мудрый в его представлении имел густую седую бороду, лицо, изборожденное морщинами, и почему-то походил на китайца. Это и злило Ивана больше всего — спрашивается, откуда может какой-то китаец знать, что творится в душе у обычного русского парня Ивана? Как быть с разницей менталитетов?
   Впрочем, китаец все равно молчал и давать ответы на вопросы обычного русского парня Ивана, кажется, вовсе не собирался. Но лицо его тем не менее все время маячило в воображении, и Иван просто не знал уже, куда от него деваться.
   Завидев вдалеке огни спортивного комплекса, он сбавил скорость и пристроился в первый ряд. Глупо, конечно, рассчитывать на случай. Но больше рассчитывать было не на что.
   Юрка, узнав о том, что Иван все же подкараулил однажды свою девчонку, смеялся, наверное, полчаса. И полчаса, как дурак, хлопал в ладоши. И сказал Ивану, что он молодец. А Иван в ответ сказал Юрке, что Юрка кретин. Больше они к этой теме не возвращались.
   Чем ближе он подъезжал к зданию спортивного комплекса, тем отчетливее вырисовывалась перед глазами противная китайская физиономия. Надо же было придумать этого идиотского китайца, чтобы потом не знать, как от него избавиться? Просто ужас какой-то, в лучших традициях Стивена Кинга. Нет, все, с завтрашнего дня он перестанет ездить по этой дороге. Мама будет рада, если Иван снова станет возвращаться с работы вовремя. С завтрашнего дня…
   Снова замелькали перед глазами детские фигурки, взлетающие под потолок, переворачивающиеся в двойном сальто. Машина сзади раздраженно просигналила — какого черта, спрашивается, он едет на такой скорости и создает пробку? Спит, что ли, за рулем?
   Иван выругался про себя и подвинулся вплотную к обочине. Белая «десятка» объехала его — девчонка, сидевшая за рулем, не преминула высказать Ивану все, что о нем думает. Она покрутила пальцем у виска и, надавив на педаль газа, оставила темно-синюю «ауди» Ивана далеко позади…
   А Иван остановился совсем. Он вдруг со всей отчетливостью понял, что девчонка права — он на самом деле полный придурок, потому что ведет себя как школьник под воздействием взбесившегося тестостерона. Что так вести себя нельзя, потому что это ненормально, это патология, как сказал бы Юрка, имея в виду чей-нибудь больной зуб, и даже молчаливый китаец, как показалось Ивану, едва заметно кивнул, одобряя…
   Он вышел из машины, поставил ее на сигнализацию и быстрой походкой, не останавливаясь, чтобы не передумать и не выглядеть потом в собственных глазах еще большим дураком, вошел в здание спортивного комплекса.
   Тяжелая деревянная дверь, которую Иван с большим трудом отодвинул, видимо, была специально создана для спортсменов, чтобы поддерживать тонус их мышц. За столом возле входа сидела и вязала на спицах что-то большое и розовое пожилая тетенька-вахтерша. Иван улыбнулся тетеньке, постаравшись сделать улыбку максимально обаятельной, поскольку тетенька была для него сейчас единственно возможным источником информации. С ней просто необходимо было подружиться.
   Обаятельная улыбка сработала. Вахтерша отложила вязание, подробно объяснила, как пройти в зал спортивной гимнастики, и подтвердила, что у Дианы Витальевны Пааде сейчас в этом зале проходит вечерняя тренировка. До конца которой оставалось пятнадцать минут.
   Вокруг сновали разновозрастные теннисисты с ракетками, культуристы с накачанными мышцами и тоненькие, прозрачные, похожие на призраков девочки в эластичных купальниках с тяжелыми рюкзаками за плечами. Из рюкзака у каждой девочки-призрака торчали булавы, а на голове у каждой была такая шишка, которую обычно делают балерины. Возле горшка с огромной диффенбахией сидел, поджав по себя белые лапы, черный кот. Черный кот, завидев Ивана, лениво зевнул и отвернулся к окну. Зеленое табло электронных часов показывало восемнадцать часов сорок семь минут.
   Иван стрелой взлетел на второй этаж, потому что все внутри уже начинало противиться этой авантюре, все в нем кричало: «Вернись, не будь дураком!» Вернувшись, он оказался бы дураком в значительно большей степени…
   Иван не вернулся. Он взлетел по ступенькам на второй этаж, приоткрыл дверь с надписью «Во время тренировки вход родителям в зал строго воспрещен», протиснулся в зал, уселся на низкую скамейку возле подстраховочной ямы, глубоко вздохнул и уставился на мускулистого парня, который почти у него над головой крутился на гимнастических кольцах.
   — Подвинулись бы, молодой человек, — вполне дружелюбно обратился к нему средних лет мужчина в спортивном костюме. По всей видимости, тренер крутящегося на гимнастических кольцах мускулистого парня.
   Иван послушно отодвинулся на дальний край скамейки.
   — Вы к кому? — все так же дружелюбно поинтересовался мужчина.
   Иван не знал, что сказать в ответ. Поэтому просто промолчал, неопределенно кивнув в дальний конец зала, где занимались несколько групп разновозрастных девчонок.
   Кивнул — и сразу увидел ее. Она стояла возле снаряда, называемого конем, и наблюдала за тем, как ее подопечные с разбегу вскакивают на этого коня, переворачиваются вниз головой, встают на руки и падают вниз. Изредка она их страховала.
   В этот раз она опять была какой-то другой. Не похожей ни на русалку, ни на дельфина, ни на стриптизершу, ни на девчонку в широких джинсах и смешной кепке на голове.
   Теперь она была в синем спортивном костюме, казалась высокой, слишком худой и очень строгой — возможно, из-за прически, потому что волосы были тщательно собраны в шишку почти на макушке, закреплены какими-то невидимками, ни одна прядка из них не выпадала, как у суровой классной дамы. Челка, к которой Иван еще не успел привыкнуть, куда-то исчезла. И голос ее, отражающийся гулким эхом от стен, казался совершенно незнакомым. Этим незнакомым голосом она иногда повторяла: «Молодец», обращаясь к своим воспитанницам.
   Иван сидел и чувствовал себя зрителем в кинотеатре. Ему и хотелось, и не хотелось одновременно, чтобы она его заметила. А она очень долго его не замечала — видно, привыкла к тому, что настойчивые родители постоянно игнорируют табличку на дверях, протискиваются сквозь дверную щель и садятся на эту самую скамейку, чтобы полюбоваться на своих детишек. Чтобы увидеть своими глазами, как детишки крутятся на брусьях и перелетают через снаряд, называемый конем.
   Она определенно не обращала на него никакого внимания. Она точно приняла его за родителя одной из своих подопечных. А может быть, была настолько увлечена работой, что вообще не смотрела по сторонам.
   «Кашлянуть, что ли?» — подумалось вдруг, и Иван понял: нет, все-таки он хочет, чтобы она его заметила. Раз уж он пришел сюда, преодолев тысячу сомнений, так пусть уж заметит. Пусть снова начнет ругаться, возмущаться, выгонять его, обзывать ненормальным, требовать, чтобы он перестал ее преследовать, — только пусть заметит. А там уж он разберется, что сказать и как себя вести.
   Она заметила его совершенно случайно. Спасибо доброжелательному мужчине в спортивном костюме, тренеру мускулистого парня. Это он привлек ее внимание, громко крикнув через весь зал:
   — Диана! У тебя завтра первая тренировка во сколько?
   В восемь утра! — отозвалась она. Естественно, при этом взгляд ее волей-неволей скользнул по низкой скамейке возле подстраховочной ямы. И она увидела Ивана, сидящего на этой низкой скамейке, согнувшегося в три погибели — колени были на уровне подбородка. Но сначала, видимо, и правда не поняла, что это Иван, приняла его за обыкновенного родителя. И отвела взгляд.
   Но потом будто что-то вспомнила. Повернулась и стала пристально разглядывать…
   Иван почти вжался лицом в колени. Всю его храбрость как ветром сдуло. Дурак, дурак, твердил он про себя, а она уже приближалась — лицо у нее было злое, и даже походка была злая, резкая и очень решительная. «Растерзает», — подумалось ему в этот момент.
   Девчонки стайкой плелись за ней. Она подошла близко, почти вплотную, одарила его яростным взглядом и повернулась спиной.
   — Тренируем акробатику на ковре. Разбег, рандат, переворот, снова рандат. Светлана, ты первая.
   Веснушчатая девчонка в зеленых носках, желтом трико и красной майке — настоящий светофор — подошла к краю длинной гимнастической дорожки и заняла стартовую позицию. Разбежалась — Иван только и видел, как замелькали в воздухе ее пятки в зеленых носках, и снова, и снова…
   — Молодец, Светик! Ноги только ровнее держи, не забывай! Теперь, Лена, ты!
   Иван решил уже было, что она так и будет стоять рядом, демонстративно повернувшись к нему спиной. И не произнесет ни слова. Но, как выяснилось, он ошибался. Она сделала несколько шагов назад, все так же, стоя спиной, подошла почти вплотную. Повернула слегка голову в его сторону, одарила возмущенным и надменным взглядом сверху:
   — Опять вы? Зачем пришли? — не сказала, а прошипела. Брови возмущенно поползли вверх, глаза цвета Средиземного моря в июле гневно сверкнули, отражая свет ламп на высоком потолке.
   А Ивану вдруг стало легко. Так легко, что он даже перестал бояться, перестал вжиматься в свои колени и строить из них оборонительную крепость. Он расправил плечи, вытянул ноги и понял, что пришел не напрасно. Что очень правильно пришел, и спасибо мудрому китайцу, и девчонке той, что была за рулем «десятки» и обругала его дураком, тоже спасибо.
   «Змея, — подумал он с какой-то странной патологической радостью. — Настоящая гремучая змеюка. Не говорит — шипит. Того и гляди — ужалит».
   — И чему это вы улыбаетесь? — снова зашипела змея. — И как вы вообще меня нашли?
   — Через ФСБ, — сказал Иван чистую правду. Она не поверила:
   — Пришли и еще теперь врете мне тут.
   — Ну хорошо. Раз не верите, тогда… Тогда можете считать, что мне подсказали звезды. Я профессиональный астролог…
   Она промолчала. Наверное, версия со звездами показалась ей более убедительной — или же она наконец отчаялась добиться от него правды. В любом случае спрашивать о том, как он ее нашел, больше не стала.
   — Динка, у тебя все в порядке? — послышался рядом голос мужчины в спортивном костюме. Того самого, что сперва показался Ивану доброжелательным.
   Она в ответ только кивнула. Мужчина смерил Ивана недобрым взглядом и прошел мимо скамейки к выходу из зала, по пути слегка коснувшись ее руки.
   Динка… Как это он здорово сказал — Динка. Чертовски захотелось вдруг тоже называть ее Динкой, и говорить ей «ты», и запросто касаться своей рукой ее ладони. И волноваться — все ли у нее в порядке, быть готовым в любой момент прийти на помощь и вышвырнуть из зала всех навязчивых субъектов вроде Ивана.
   — Вы зачем пришли? — снова раздалось над ухом змеиное шипение. — Я вас спрашиваю! Отвечайте! Вы глухой, да?
   — Да! — Иван не выдержал и рассмеялся. — Я глухой. И ненормальный. И француз. И еще я тону…
   — Что?!
   — Я просто пытаюсь ответить сразу на все вопросы, которые вы мне задавали. Тогда, когда мы первый раз встретились в море, вы у меня спросили, не тону ли я и не француз ли я…
   — Что?! В каком еще море?
   — В Средиземном, — снова честно ответил Иван. И она снова ему не поверила. Отмахнулась:
   — Глупость какая. Этого не может быть.
   — Ну как же не может. — Иван почти обиделся. — Разве не помните, как мы с вами встретились? Далеко от берега. Я тогда от неожиданности правда чуть не утонул. Я тогда подумал, что это дельфин плывет…
   Она теперь уже полностью повернулась к нему. И смотрела недоверчиво и пристально. Словно пыталась идентифицировать его личность — настоящий следователь городской прокуратуры.
   А глаза у нее на самом деле были точно такого же цвета, как море. Сейчас — абсолютно такого же сине-зеленого цвета, совсем как тогда, когда он встретил ее впервые.
   Она смотрела по-прежнему недоверчиво. Чтобы окончательно добить ее, Иван напомнил:
   — У вас тогда еще была такая прическа… Такая прическа — две косы. И на концах этих кос были розовые резинки. Вот. Ну, что вы теперь скажете?
   — Вы совсем… Совсем не похожи. — Она растерялась, а от растерянности забыла про свою змеиную сущность и перестала шипеть.
   Иван улыбнулся:
   — У меня просто волосы мокрые тогда были. Поэтому вам кажется, что непохож. Хотите, я сейчас пойду волосы намочу? У вас здесь есть где-нибудь кран с водой? Или душевая кабина? Нет, серьезно!
   Она почти улыбалась, и на лице у нее было написано: вы — ненормальный…
   — Не надо волосы мочить. На улице холодно. Ноябрь. Простудитесь. Мне, что ли, отвечать потом за вас?
   — Не простужусь. У меня машина.
   — Все равно не надо волосы мочить. Я и так верю.
   Теперь она стала казаться немного более доброжелательной. Видимо, Иван в роли русского парня с мокрыми волосами понравился ей больше, чем Иван в роли пьяного француза с сухими волосами.
   Отчасти он был с ней согласен, потому что и сам себе не очень-то понравился в роли пьяного француза. Она помолчала немного, потом спросила:
   — Вы правда астролог?
   — Нет. Не правда, — честно признался Иван.
   — Я так и думала, — ответила она как-то обреченно. — И чего вы от меня хотите?
   — Да ничего особенного. Просто познакомиться. Поближе.
   — Это как — поближе?
   — Ну, так… Так, чтобы вы мне что-нибудь о себе рассказали. А я вам — о себе. Если вам, конечно, интересно обо мне…
   Она подумала еще некоторое время, помолчала. Потом ответила серьезно:
   — Нет, неинтересно, — и повернулась к своим девчонкам, которые, успев уже заметить, что внимание тренера временно переключилось на другой объект, валялись на ковре и хватали друг друга за пятки вместо того, чтобы делать свои сальто и рандаты. — Это что еще такое? Это что за куча-мала? А? Я вас спрашиваю! А ну, быстро все выстроились в ряд! Чья сейчас очередь?
   — Моя, — охотно призналась все та же девочка-светофор по имени Света. Подпрыгнула на месте, оттолкнулась правой ногой и помчалась по ковру. И взлетела в воздух, да так высоко, что у Ивана на миг перехватило дыхание.
   — Ноги вместе! Ноги вместе должны быть, Света! И носки тянуть!
   Иван удивился: она еще недовольна! На его взгляд, эта Света-светофор летала в воздухе вполне безупречно.
   Он продолжал сидеть на низкой скамейке и наблюдать за воздушными пируэтами десятилетних спортсменок, всем своим видом показывая, что это ему смертельно интересно. Но на самом деле все девчонки делали одно и то же, крутились в воздухе абсолютно одинаково, и после пятого или шестого по счету сальто Иван откровенно заскучал. Он перевел взгляд на тренерскую спину. Эта прямая спина и гордо расправленные плечи казались ему сейчас воплощением неприступности. Вот ведь, кажется, очередная неудача его постигла. Пожалуй, хватит уже проявлять настойчивость. Сказала же — «неинтересно». Без всякой злобы сказала, просто честно и откровенно. Если с третьей попытки не получилось ничего — нужно просто забыть. Забыть и не вспоминать. И это будет не так уж сложно. По крайней мере, не настолько сложно, как забыть Веру, — не придется вычеркивать из памяти пятнадцать прожитых лет.
   Придется вычеркнуть только один день. Один-единственный разнесчастный день, да и то не целый день, а только одно утро и один вечер. Подумаешь. Нет ничего в жизни проще. Пожалуй, он так и сделает. Прямо сейчас — встанет с этой дурацкой низкой скамейки, на которой устал уже сидеть с торчащими выше головы коленями, попрощается и уйдет. И больше не вернется. И вспоминать не будет, и жалеть ни о чем не будет тоже…