Екимов Борис. Рассказы

на ночлег. А когда недолгое время спустя с полотенцем и мылом он вышел на
волю, Чифир уже словно подремывал, прикрыв глаза, и что-то бормотал. Тимофей
осторожно обошел его, горюя: "Беда, беда..."
Вечер был теплый. Алая заря отыграла на воде, и закатной стороне небо
светило нежной зеленью. Ярче дневного, сочней виделось займище на том
берегу, тополя и вербы с молодой листвою.
А здесь лежал тихий хутор в белой пене цветущих садов, Он. словно
дремал, уютно устроившись в ложбине меж высоких холмов. Вставали из белой
кипени колодезные журавцы и столбы с оборванными проводами. Ни собачьего
бреха, ни человечьего говора. Лишь голуби-сизари стонали по-весеннему
страстно да высоко в небе со щебетом носились лат сточки, обещая добрую
погоду.
Что-то знакомое чудилось Тимофею в этих домах, в могучих грушевых
деревьях, в мягких очертаниях холмов. Что-то знакомое, давнее. А может, то
разлука была виной, и теперь всякий клочок земли стал дорог.
С полотенцем через плечо пошел Тимофей вниз, по избитой овечьими
копытами дороге.
Над Доном висела вечерняя тишина. Похрустывали под ногами пустые
панцири улиток, их пестрая россыпь тянулась далеко вдаль. Вечерние берега
глядели в покойную воду, и стремились навстречу друг: другу в ясном
отражении займищные тополя и зеленые холмы с белыми меловыми осыпями.
Пролетела тяжелая гагарка, села на бугре и стала звать кого-то детским
жалобным плачем: "А-га-га! А-га-га!" Долгий крик ее отзывался эхом, потом
стихал. А она снова звала: "А-га-га! А-га-га!"
Тимофей обмылся, закурил и увидел поодаль, на берегу, склоненного над
удочками человека. Увидели угадал мальчика, сына хозяина. Рядом с ним
темнела машина, а мальчик сидел на корточках, замерев. Чернели хлысты
удилищ.
Тимофей, сам заядлый рыбак, хотел было подойти, но раздумал. Не по
нраву был ему хозяйский сынок, молодой, да из ранних. В машине за рулем, в
разговорах, всеми повадками он был Тимофею неприятен. Но теперь, в
сумеречной полумгле, он показался бесприютным и одиноким, даже кольнула
жалость. Хотя дело обычное: вечер, рыбалка - ребячья забава. Сам Тимофей и
до сей поры рыбалить любил.
В распадке меж холмами было уже темно. В доме хозяина горел свет. В
кошаре, стойлах и загонах было тихо. Лишь вздыхали коровы да мягкий топ
доносился от козьих и овечьих базов. Гремели цепями сторожевые собаки. Их
было три, огромные волкодавы.
В густеющей мгле, в тиши снова закричала гагарка: "А-га-га! А-га-га!"
Плач ее разбудил в душе давнее, и Тимофей разом понял, почему эта горстка
домов, сады, старые груши, голубей воркованье, крутые лобастые холмы все
знакомо. Это был хутор Каменнобродский, родина отца и деда. И он здесь
родился и недолго жил, несмышленым еще, а потом его увезли. Но гостили здесь
раз или два, тоже в ранней младости. Приезжали, переправлялись с луговой
стороны на пароме. Здесь был паром через Дон, на тросу. Такой же вечер,
сумерки, покойная вода, и Гагарка так же кричала: "А-га-га! А-га-га!"
Старинные могучие груши-дулины окружали дедово подворье хороводом.
"Карагод... - как дед говорил. - Дулины наши, как девки, карагод ведут..."
Минуя" хозяйский двор, Тимофей пошел улицей хутора. Неподалеку ясно
виделись, белели во мгле высокие храмины груш, Может быть, те самые, что
хороводом стояли на дедовом подворье.

2

По утрам на заре над скотьей толокою, над базами, над всей тихой
округой вздымались овечье блеянье, козьи вопли, мычанье коров и телят. Коров
доила Зинаида наскоро, набирая молока лишь себе, телятам - остатнее. Верхом
на лошади хозяин угонял коровий гурт наверх, на гору, там скотина паслась
день-деньской. На мотоцикле, прыгая по буграм и колдобинам, наметом гнал
козью орду хозяйский сын Алик. Козы тоже паслись без особого догляда на
холмах. Далеко уйти они не могли, глубокие балки отрезали им путь.
Позавтракав, уводил свою отару Тимофей в долгий до вечера путь. Чифир угонял
своих овец. На загоны ложилась тишина. И теперь до? вечера в кошаре под
шиферной крышею лишь Свиньи похрюкивали да в сетчатых вольерах суматошились
куры, покрякивали утки и важно разгуливали индюки, охраняя свое голенастое
потомство. Кружили над поместьем коршуны, набалованные сладкой домашней
птицей, осторожное воронье сидело: поодаль, приглядываясь. Но птичья молодь
быстро росла, и люди не дремали: сам хозяин, Алик, а то и бедовая Зинаида
выходили с ружьем, паля в белый свет для острастки.
Тимофей вел свою отару не торопясь, овечий вожак, мудрый козел Васька,
шел впереди, выискивая корм повкуснее. Иногда он шастал в кустах, хрумкая
молодыми ветками, порою ложился передохнуть. Без вожака овцы не уходили,
рассыпаясь вокруг для пастьбы. При нужде козла можно было и подогнать,
сказав ему: "Вперед, Васька! Вперед..." Поглядев на чабана умными, навыкате
глазами, козел соглашался, кивал бородкой, неторопливо обходил отару,
коротко мекал и шел вперед. Овцы послушно шагали вослед своему вожаку.
Тимофей лишь поглядывал, чтобы не отбилась, не ушла в балку, в кусты овечья
шайка.
Он поднимался в гору и стоял там, опершись на посох. Можно было кинуть
телогрейку и лечь, отара была как на ладони. Но с детства, с первых шагов
пастушества, приучил его дед Максай: "Сел на землю - уже полпастуха, лег -
вовсе нет пастуха, а стоишь, костыликом подперевшись, значит, на месте
пастух".
Далеко внизу, за Доном, на той стороне, расстилалась просторная
луговина. Там и сейчас пасли коз да коров. Ясно были видны далекие стада, их
маковая россыпь. Там много лет назад начинал пастушить и Тимофей под рукою у
деда Максая. В десять лет пошел. Семья - немалая, время - военное, голод.
Отец из госпиталя вернулся еле живой. Хочешь не хочешь, а старший сын и в
десять годков - казак, подмога. Пошла мать еще зимой к деду Максаю,
старинному пастуху. Он дальней родней доводился. Сговорились.
И ранней весной, в марте месяце, оставил Тимофей школу и пошел к деду
Максаю в помощники. Платили тогда, хозяева пастухам деньгами, молоком да
картошкой. Третья доля - подпаску.
Дед Максай сплел своему помощнику ременный кнут, научил оглушительно
хлопать. Сверстники-ребятишки Тимофею завидовали: кнут в руках, пастушья
сумка через плечо и воля. Завидовали ребятишки, соседские бабы говорили
матери: "Тебе ли не жить теперь... Подмога". Мать лишь губы поджимала.
Сердце болело у нее, когда чужие ребятишки бежали в школу, игрались на
улице, а Тимошка еле домой добирался к вечеру. А в непогоду и вовсе...
Весенняя промозглая слякоть, дожди, одежда никакая: на плечах - старенький
пиджачишко, на ногах - чирики раскисшие да мешок на голову вместо плаща.
Промокало все насквозь. В осеннюю пору Тимофей приходил черный, продубевший
от холода. Мать сдирала с него прилипшую ледяную одежду, ставила ноги в
чугун с горячей водой. Раздевала и плакала. Тимошка молчал. Поднимется
утром, оденется, поставит в сумку банку кислого молока да пяток желудевых
лепешек сунет - и пошел.
А потом помер дед Максай. Бывший подпасок заменил старика теперь уж до
веку. Пошла, покатилась жизнь, за летом лето, под Пастушьей звездой, которая
светила и теперь на склоне годов.
К полуденному часу Тимофей пригонял овец на тырло, к донской воде, в
тень береговых тополей и верб. Туда приезжал на "Запорожце" Алик, привозил
обед.
В аккуратном синем джинсовом костюмчике, - ладно причесанный, смуглый,
по-восточному красивый, старше своих лет он не гляделся: по-детски светили
глаза, свежие губы, кожа лица с легким румянцем - все говорило о нежном
возрасте. И потому с какой-то неловкостью говорил с ним Тимофей, "Дите
дитем, - думалось ему, - а гутарит как деловой..."
- Волков не видал? - спросил Алик.
- Бог миловал.
- В Осиновке на базу порвали овечек, и Чифир божится, что видел
сегодня, отогнал.
- Чифир, он... - усмехнулся Тимофей. - Ему верить.
- В Набатове у лесников тоже напали, - настаивал Алик. - На острове
были козы, овцы. Вырезали наполовину.
- Это беда... - вздыхал Тимофей. - Беда.
Ему доводилось в жизни своей встречать волков не раз, но все в давние
годы.
Алик уехал. Встревоженный Тимофей стал оглядывать заросшие дубком,
вязом да чернокленом балки, глухую путань шиповника и тернов по низине. Весь
день пас он овец осторожно, стараясь держаться открытых, мест, побаиваясь.
Здесь, в задонье, в глухих буераках, серые водились всегда. Нынче на
безлюдье зверья много прибавилось. И не только волков. Сейчас по весне среди
бела дня мышковали неприглядные облинявшие лисы. Они шарили по зарослям, на
открытых местах вскидывались на дыбки, выглядывая поживу. В глухих топких
падинах дикие свиньи лакомились сладкими молодыми побегами камыша. Иногда
они выходили на отрожье к дубам прошлогодних желудей поискать. Лосей в
последние годы поубавилось, но появились косули, стройные, легкие, с
золотистым мехом. Порою они неслышно выплывали из-за кустов, и Тимофей
затаив дыхание глядел на них. За долгий день то и другое зверье можно было
повидать. От волков бог еще миловал.
В конце дня, направляя отару к хутору, к дому, в пологом выходе балки
Тимофей заметил чужих овец. Опасаясь смешать отары, он подал голос:
"Ар-р-ря! Ар-ря!" - и стал поворачивать свою отару, уводя ее в сторону.
"Ар-ря! Ар-ря!" - кричал он, но чабан не отзывался. Не упреждал Тимофея ни
хозяин, ни Алик об иных овцах. Далеко, за четыре горы, стояла соседняя
чабанская точка. Чужая скотина паслась кучкой, Тимофей подошел к ней. Это
были бараны, голов сотня, а может, и больше. Отара не отара, лишь малая
часть ее. Тимофей вышел на гору, покричал, позвал. Не было никого. С холма
на холм тянулась полынковая целина, за ней неширокая полоса смородины да
вязков, дальше черные пашни, сочная зелень озимки. Не видно было ни
человека, ни скотины. Дело понятное: ушла от своей отары шайка баранов, и
чабан не заметил. Когда ушла, где - ведает бог. Тимофей, долго не
раздумывая, подогнал чужую баранту к своей и довел к дому, к хутору чтобы
оповестить хозяина. А уж тот дальше объявит о приблудной скотине.
На хуторе у дома хозяина стояла машина. Хозяин собирался уезжать, но,
заметив отару, прежде срока идущую к ночлегу, подождал ее, крикнул Тимофею:
- Что случилось?!
- Бараны чужие приблудились. Боле сотни голов, - объяснил Тимофей. - Не
кинешь их. Смешал, гоню пораньше. Может, ищут люди.
Хозяин собрался в гости. Был он в костюме, в белой рубашке, чисто
выбрит. Выслушав Тимофея, от покивал головой и, шагнув к отаре, разом
углядел барана с чужой метою, двумя скрещенными восьмерками на спине.
- Веди, но не загоняй на баз. Отделим.
Тимофей напоил отару. Подошли хозяин с Аликом. Хозяин встал у
приоткрытых ворот база, пропуская мимо себя овец и отделяя баранов, со
скрещенными восьмерками на спине.
- Либо и правда волк разогнал где... - говорил Тимофей, помогая
хозяину. - А может, чабан рот разинул, заснул. Теперь кинутся. Магарыч с
них... - посмеивался он.
- Будет магарыч, - коротко пообещал хозяин, пропуская мимо себя овечек
и отстраняя баранов.
Алик и Тимофей тянули за витые рога приблудных прочь из серого овечьего
потока, текущего на баз к ночному отдыху.
Баранов отделили. Хозяин достал из кармана деньги, пачку сиреневых
четвертных, и подал Тимофею:
- Держи магарыч. Бутылка - на ужин.
Тимофей не понял, отстранился.
- Это я вроде в шутку, - проговорил он. - Хозяин, мол, найдется. Вроде
с него... А это зачем?..
- Я - хозяин, я - твой хозяин. Я даю, ты бери. И больше ничего не
знаешь. Я - хозяин.
Клокочущий голос был строг. И глаза из-под кепки глядели строго. Рядом
стоял неулыбчивый мальчик. Тимофей перевел взгляд с отца на сына и все
понял.
- Мне чужого и на дух не надо, - отстранил он деньги. - Сколько пас,
слава богу, не польстился. А как же... Люди где-то плачут, а мы кукарекать
будем от счастья, - говорил он, слабо, но все же надеясь убедить. - На чужих
слезах не расцветешь. У нас всегда ведется...
- То - у вас, а это - у меня, - прервал его длинную речь хозяин. -
Берешь?
- Нет, нет, - отмахнулся Тимофей. - Господь с тобой.
- Гляди. Деньги будут у меня. В любой момент заберешь. Но запомни не
было баранов. Не было, - повторил хозяин. - Ничего к нам не приходило.
Никаких баранов... - развел он руками и на сына поглядел.
Тот кивнул головой, подтверждая.
- Лом-Али, - обратился хозяин к сыну и что-то проговорил на своем
языке.
Мальчик быстро, погнал баранов от кошары через падину по хуторской
улице.
- Не было баранов, запомни, - еще раз повторил хозяин и, повернувшись,
пошел прочь.
Тимофей остался возле кошары у загона. Скрылся во дворе хозяин, пропали
из глаз среди хуторской зелени бараны и мальчик, хозяйский сын. Словно и
впрямь не было ничего. Просто вечер, солнце к закату, дневная усталость в
ногах.
За ужином не было ни хозяина, ни сына его. Зинаида, разогрев еду,
сказала:
- Вы здесь сами управитесь. Я с огородом занялась, уж доделаю.
- Какой огород? - спросил Тимофей.
- Да понемногу копаю, чтоб зелень была своя на еду.
Отужинав, Тимофей пошел поглядеть Зинаидин огород. Потянулся за ним и
Чифир.
Забазья, левады, как всякое место, брошенное людьми, в первые годы
зарастало коноплей, крапивой да репьями. Лето за летом дикие травы буйно
вскипали тут, к осени умирая. И теперь вздымалась над землей непролазная
чащоба сухих стеблей, старник, а меж ними новая зелень.
Зинаида расчистила и вскопала за сараями невеликий лафтак земли.
Радовали глаз ровные гряды, зеленые строчки помидорной да капустной рассады,
тугие перья лука-слизуна, робкие стрелки чеснока. Молодая женщина возилась у
гряд. Увидав мужиков, она поднялась, одергивая платье.
- Кое-чего понемногу... - объяснила она. - За всем не наездишься на
хутор.
- Правильно, - одобрил Тимофей, - по-хозяйски. Картошечки бы посадить.
- Уж не до картошки, - отмахнулась Зинаида.
- А чего... Руки-ноги есть. А семена?
- Найдем.
- Невеликие труды. Вскопаем, посадим.
Принесли лопаты да грабли, убрали сухие, бурьяны.
- Давай подожгем, - предложил Чифир. - Бензину линуть - и хорош.
- Полыхнет, - ответил Тимофей, - и хутор спалим.
- Больше места будет свободного, - усмехнулся Чифир. - Еще спасибо
скажут.
Тимофей поглядел на хутор, вздохнул.
Земля хорошо копалась, распадаясь под лопатой темной влажной россыпью.
Подступала весенняя ночь с долгой зарею, со светлым небом, с парным
теплом от земли и пряным духом цветения.
Сады отцвели. Высокие; груши, раскидистые яблони, вишни да терны стояли
в зелени, - растеряв белый цвет и озерняясь дробью плодов. На смену им уже
поднялась, вскипая, вторая волна весеннего цвета: распустила белые зонтики
калина, гроздья душистой акации отдыхали от гудливой твари лишь в ночи, на
пустошах колючий лох отворял свой невидный желтенький цвет,
задошливо-пряный, расцвела сирень. Сирени на хуторе было много. В прежней
жизни ее сажали в палисадниках, гордясь друг перед другом. И свойскую, и
привозную белую, даже персидскую. Теперь сирень задичала; пышно росла,
закрывая окна домов. Некому ее было ломать. По весне она цвела яростно,
заливая хутор тугими махровыми кистями и тонким духом, словно бабьим ли,
девичьим праздничным.
Посадили два ведра картошки.
- Хватит, - сказала Зинаида. - Ночь на дворе.
- Налей с устатку, - заканючил Чифир. - Я знаю, у тебя есть бутылка.
Черноликий, усохший телом, похожий на больного мальчонку, он глядел
умоляюще,
- Мой хороший, - жалеючи покачала головой Зинаида. - Да куда же в тебя
ее лить. Отдохни чуток. А за труды твои пускай тебе доброе нынче приснится.
- Чего доброе? - петушился Чифир. - Баба, что ли? Вроде тебя.
- Да хоть и баба, - с мягкой улыбкой ответила Зинаида. - Хоть и я, кили
днем не надоела. Эх вы, мужики... - задумчиво протянула она, уходя с огорода
к дому.
Невеселое, свое плеснуло в душе Зинаидиной. Это было так явственно, что
даже Чифир понял и полез за куревом.
Проводили молодую женщину взглядом. Закурили.
- Вот моя тоже с армяном спуталась, - вспомнил Чифир, - потом жалела,
да поздно. За мной она жила - горя не знала.
Тимофей рассеянно слушал, уже не в первый раз, печальную: повесть
прежней жизни Чифира. Отсюда, из глубины хозяйского двора, с левады, хутор
был виден по-иному. Дальняя усадьба, стоящая чуть на отшибе, под горой,
показалась знакомой. Не там ли дед проживал? Не там ли он, Тимофей, появился
на свет?
Крутое, плечо холма, а под ним, в затишке, дом среди грушевых деревьев.
У подножия холма били два родника, оправленные в дикий камень. Из них брали
воду, поили скотину в дубовых колодах.
Тимофей пошел к усадьбе напрямую, через левады. Рядом поспешал Чифир.
- Она ведь со мной горя не знала. Приду с работы-все сделаю. Сам варил,
сам девчат купал. Накупаю их, посажу в, кровать, они сидят, чистенькие
мордашки, аж светятся. Я все умел: борщ варил, даже суп харчо. Плов умел
делать. Казан достал специальный для плова.
Тимофей не слушая шагал и шагал к усадьбе. Чифир семенил рядом, боясь
отстать. Прошлое, вся жизнь его нынче в голове трезвой так ясно поднялась. И
носить в себе эту боль было горько и невозможно, А кому рассказать? Лишь,
этому человеку.
- Я и шить умел. Ей-богу, правда... Сам научился. Машинку швейную
купили, жена не захотела. А я помаленьку качал, и пошло...
Усадьба деда, а может, вовсе не она, но такая похожая, лежала в ночном
оцепененье. Огромные кусты сирени вздымались перед окнами, смутно виделись
тяжелые кисти. В полутьме дом стоял словно живой, лишь спящий. Тимофей
шагнул во двор через поваленные ворота и разом узнал узкую веранду,
по-старинному - галерею, что тянулась вдоль стен. Могучие груши обступали
двор, родники из подножия холма, верно, сочились и теперь, камышовые заросли
хоронили их.
Посреди двора на ветхой колоде Тимлфей сел. Чифир пристроился рядом.
Речь его, торопливая, сбивчивая, с захлебом, лилась и лилась.
- Вот, ей-богу, клянусь отцом-матерью, она придет, говорит, нет ничего
в магазинах. Я сажусь и шью. Такие платья сошью девчатам, - Сам расчерчу
мелом, скрою. Сошью платьишки, одену. Выйдут во двор как куколки - все люди
завидуют. Я и ей шил. Как-то за Волгу собрались, она говорит: не в чем
ехать. Я такой сарафан ей сшил, никто не верил.
Очнувшись от своих дум, Тимофей стал слушать, не поверяя, что там
правда, что выдумки. Он донимал, что все там жизнь, которая была и уже не
вернется. И человек, тот, что рядом, белого света не жилец, лишь память у
него порой просыпается, как сейчас - и только.
Жалость до слез резанула Тимофея. Была бы водка, он, бы отдал ее
Чифиру. Пусть пьет, пусть напьется, забудется, и слова перейдут в горячечный
бред, потом в тяжкий сон. Но водки не было, и Тимофей сказал:
- Ты уж дюже не горься... Я тоже теперь вроде сирота... Не горюй,
парень. Мы еще живые, руки-ноги целые, в силах. Будем жить. Хуторок
пригожий. Добрый хутор. Дедов домок подладим, подкатаем. Чего нам этот
абрек... Мы с совхозом договоримся, возьмем свою отару и будем жить. Оформим
тебе документ. А как же... И пойдет дело. Летом здесь воля: сады, река.
Приедут к нам на гости ребятишки, внуки мои, твои дочки. В городе тоже не
дюже сладко. А здесь воля. Детвора любит...
- Да-да. Дочки мои очень любят природу, цветы...
- А цветов у нас хоть залейся, сам видишь. Сирень, а по степи сколь
цвету. Им поглянется.
- Понравится, конечно, понравится!
- Их отсюда и не утянешь, - уверенно сказал Тимофей. - Раз покушают - и
все. Будут купаться, рыбалить. Груши здесь, яблоки, сливы, вишни, в огороде
все дуром прет - господний рай. Летом у нас будет гостей со всех волостей. А
в зиму будем овечек кормить, глядеть за ними, А там снова лето.
- Да, да... Снова лето...
В тихой, светлой ночи хутор дремал без огней. Где-то рядом прокричала
сова высоким плачущим зовом, ей ответили лаем да бряцаньем цепи сторожевые
собаки кошар. От грейдера с горы к хутору спускалась хозяйская "Волга",
следом за ней, осторожно тараща желтые глаза, пробирались тяжелые грузовики,
попыхивая приторной гарью. - Услыхав гул машин, Тимофей поднялся и все
понял. Машины приехали за баранами.
На краю хутора "Волга" посигналила. Ей ответил высокий голос хозяйского
сына. Машины подъехали. Началась погрузка.
Тимофей пошел к своему дому, на покой и от греха подальше. Чифир,
ничего не видя и не слыша, спотыкался рядом:
- Они приедут... Они поймут... И она поймет... Душа в душу...
Никто его не слыхал.
По донским балкам, теклинам да овражьям, густых тернах, в колючем
шиповнике допевали вечернюю песнь соловьи, над водою, в теплых заливах и
старицах отвечали им слитным гулом водяные быки, лягушачьи жаркие трели
разгорались все яростней.
Короткая весенняя ночь в светлых сумерках, холодея, торопилась к утру,
к тяжелой росе. Пастушья звезда уже поднималась с востока.

3

Как-то вечером после ужина нечаянно собрались на рыбалку. Тимофей сидел
у вагончика, курил, поглядывая на хутор. Мимо проходил Алик. И в эту минуту
от дома, с веранды ли, со двора, раздался заливистый смех Зинаиды, вторил
ей, прхохатывая хозяин. Алик резко повернулся и стал глядеть в другую
сторону, на реку. Тимофей поднялся и сказал, тоже на воду глядя:
- Играет рыба? Сазаника бы поймать, посладиться.
- А ты умеешь ловить? - повернулся к нему Алик.
- Было бы чем, - усмехнулся Тимофей.
- У меня есть! Все есть! - крикнул Алик и побежал к дому.
Умел ли он ловить рыбу?
В давнем детстве, в пастушестве он старался пасти у воды и в полуденные
часы, когда отдыхает скотина, ухитрялся наловить рыбы. Плел из конского
волоса лески, добывал да ладил из проволоки крючки и ловил. Сам кормился,
иной раз и домой приносил. Мать удивлялась: - "Откуда?" "Хозяева дали", -
отвечал он, даже матери боясь открыться.
Алик примчался с целым ворохом, удочек, донок, спиннингов.
- Весь Дон можно перетягать с такими снастями, - изумился Тимофей. И
заторопил: - Время ждать не указывает, пошли.
Взяли пару удочек да донок, червей копнули, поспешили вниз, к воде.
Алик, забегая наперед заглядывая Тимофею в лицо, спрашивал нетерпеливо:
- А мы поймаем, точно?
- Такими удочками стыдно не поймать. Руки надо оторвать, если не
поймаем, - твердо говорил Тимофей.
На Дену было еще светло. Вода, как и небо, горела закатным огнем - алым
и розовым. Тимофей глянув вдоль берега, заспешил к недалеким тополям над
водой, к косе возле них. Там должна быть и глубина и рядом - мель. Наскоро
по-своему настроив крючки да грузила, Тимофей проговорил:
- С богом...
Забросили. И сразу пошла браться крупная золотистая красноперка с
яркими плавниками.
- Ура! - закричал было Алик, выудив первую:
- Ты чего... - прицыкнул на него Тимофей. - Распугаешь.
Мальчик, поняв, закусил губу, Красноперка ловилась одна за другой. И
тут же, рядом, закинув донки, вытащили двух хороших подлещиков.
Стемнело. Потухла заря. На реке загорелись огни бакенов, на берегах -
створные сигналы.
- А ты - говорил, не поймаем, - весело пенял мальчику Тимофей. - Здесь
такие места.
- У меня не получалось... - признался Алик.
- Ничего. Тут рыбы много. Лещи, судаки, бершики, сазан есть. Но его,
парень, не сразу возьмешь. Сазана надо с привадой. Можно попробовать на
макуху. Сазан на макуху идет.
Они поднимались в гору, к жилью. Дверь вагончика была закрыта, видно,
Чифир уже спал.
- Ну, забирай улов, тащи, хвались, а я спать, - сказал Тимофей, и
взгляд его упал на хозяйский дом.
Там была темно. Тимофей донял, что туда же, на темные окна, глядит и
мальчик.
- Жарехи охота. Либо сейчас и нажарим? Чего утра ждать, - в минуту
передумав, сказал Тимофей.
- Нажарим! Давай нажарим! - обрадовался Алик.
Включили свет под навесом у кухни. Быстро почистили и разделали рыбу.
- По весне я всегда сазанов ловил на той, на луговой, стороне, -
рассказывал Тимофей. - Луга зальет. Тепленькая водичка. Сазан туда и
приходит. Здоровые бывают, прямо поросята. Гоняешь за ними, с ног валят.
Какого и прищучишь. Раньше сазана много водилось. Такой бой на заре.
Вскинется над водой, огнем горит. Один да другой. Так и назывался - сазаний
бой. А сомы, они по яминам да бучилам стоят. Ночью выходят. Икру мечут,
бывает, и днем. Трутся у карши, их видать. Черные, лобастые. Сома мы
обязательно возьмем. Ночью на меляках поставим закидные на раковую шейку: А
может, попробовать на квок? Но это лодку надо. Квочку сделать можно. У меня
сосед, Паша Басов...
Шкварчала на сковороде рыба, закипал чайник. Ночная тьма обступала
легкий навес.
После рыбы и чая решили день-другой готовить снасти и заняться ловлей
сомов, а может, и сазанов. Пора было расходиться. Вышли со двора. Над
холмами вставала, луна. В ночи, в лунном обманчивом свете, хуторские дома,
плетневые да мазаные сараи, камышовые крыши - все казалось не брошенным, а
живым. Будто на ночь уснуло все и пробудится с петушиным криком.
Степная тишина стекала с холмов в долину. Хутор тонул в немоте, в
молодой зелени садов, в последнем весеннем цвете.
Алик провожал Тимофея к вагончику.
- Иди ложись... - говорил Тимофей,
- Отца нет, - сказал Алик. - Надо поглядеть скотину. Отец всегда на
ночь глядит.
- Это по-хозяйски, - одобрил Тимофей.
Он остался у вагончика, дожидаясь, пока Алик закончит обход. Стоял
курил. Алик вернулся:
- Завтра я обед не привезу. Возьмешь с собой на день. Я поеду за
бичами. Надо кошары чистить, навоз вывозить.
- За какими бичами? - не подал Тимофей.
- Пьяниц на станции наберу. Они за водку все сделают, - объяснил Алик и
пошел к себе.

Тимофей вел отару целиной. Справа начинались отрожья балок, слева