Страница:
гувернантки, останавливались в роскошном номере-люкс отеля "Сент-Луис" и,
прежде чем вернуться на плантацию, скупали все подряд в самых модных
магазинах. В то время из уст в уста передавали шокирующую историю о том, что
Кэтрин захотелось побывать на знаменитых квартеронских балах, где молодые
женщины смешанной крови танцевали со своими белыми ухажерами; итак, она
отправилась на такой бал со своей горничной-квартеронкой и провела всех,
сойдя за особу смешанной крови. У нее были очень темные волосы и глаза,
бледная кожа, и она никоим образом не походила на африканку; впрочем, многие
квартеронки тоже не напоминали своих темных предков. К этому приложил руку и
Джулиен, представив свою сестру нескольким белым джентльменам, до тех пор ей
не знакомым, и они поверили, что она квартеронка.
Старая гвардия, когда услышала эту историю, опешила. Белые юноши,
танцевавшие с Кэтрин, которую приняли за "цветную", были вне себя от гнева,
посчитав этот случай для себя унизительным. Кэтрин, Джулиен и Реми сочли всю
историю забавной. Джулиен сразился по крайней мере в одной дуэли, опасно
ранив своего противника.
В 1857 году, когда Кэтрин было семнадцать, она вместе с братьями
приобрела участок земли на Первой улице в Садовом квартале Нового Орлеана и
наняла Дарси Монехана, ирландского архитектора, чтобы тот выстроил там дом,
который до сих пор находится в собственности Мэйфейров. Скорее всего, идея
покупки принадлежит Джулиену, который хотел иметь постоянную резиденцию в
городе.
Так случилось, что Кэтрин и Дарси Монехан полюбили друг друга, Джулиен
оказался безумно ревнивым по отношению к собственной сестре и не разрешал ей
выйти замуж в столь юном возрасте. Разразился невиданный семейный скандал.
Джулиен покинул родное гнездо на Ривербенде и прожил некоторое время в
квартире во Французском квартале с компаньоном, о котором нам известно лишь
то, что он приехал из Нью-Йорка и, по слухам, был очень красив. Его
самозабвенная преданность Джулиену заставляла людей шептаться и называть эту
парочку любовниками.
Далее история гласит, что Кэтрин тайком перебралась в Новый Орлеан,
чтобы остаться вдвоем с Дарси Монеханом в незаконченном доме на Первой
улице, где двое влюбленных в постройке без потолка посреди дикого,
неухоженного сада поклялись друг другу хранить верность. Джулиен потерял
покой от гнева и отчаяния и умолял мать, Маргариту, вмешаться, но та не
проявляла никакого интереса к происшедшему.
Наконец Кэтрин пригрозила побегом, если семья не пойдет навстречу ее
желаниям, и Маргарита дала официальное согласие на скромную церковную
свадьбу. На дагерротипе, снятом после церемонии, Кэтрин украшает изумруд
Мэйфейров.
В 1858 году Кэтрин и Дарси переехали в дом на Первой улице, и Монехан
стал самым модным архитектором и строителем в предместье Нового Орлеана.
Многие жившие в то время отмечают красоту Кэтрин и обаяние Дарси, вспоминая,
как весело было на балах, которые устраивали эти двое в своем доме. Изумруд
Мэйфейров упоминается в этих рассказах множество раз.
Ни для кого не было секретом, однако, что Джулиен Мэйфейр так и остался
противником этого брака и даже не навещал сестру. На плантацию Ривербенд он
тоже не вернулся и проводил почти все время в своей квартире во Французском
квартале. В 1863 году в особняке на Ривербенд между Джулиеном, Дарси и
Кэтрин произошла крупная ссора. В присутствии слуг и нескольких гостей Дарси
обратился к Джулиену с просьбой принять его как родственника, не гневаться
на Кэтрин и быть "разумным".
Джулиен пригрозил убить Дарси. Кэтрин с мужем покинули Ривербенд и
больше не появлялись там вдвоем.
В 1859 году Кэтрин родила мальчика, которого назвали Клэем, позже у нее
родилось еще трое детей, но все они умерли в младенчестве. В 1865 родился
еще один мальчик, Винсент, а потом еще двое детей, рано умерших.
Говорили, что потеря этих детей разбила ей сердце, что она восприняла
их смерть как наказание Господа и из веселой жизнерадостной девушки
превратилась в неуверенную в себе, потерянную женщину. Тем не менее ее жизнь
с Дарси, видимо, протекала полно и насыщенно. Она беззаветно его любила и
делала все, чтобы поддержать его в различных строительных проектах.
Следует отметить, что Гражданская война никоим образом не затронула ни
саму семью Мэйфейров, ни их состояние. Новый Орлеан был захвачен и
оккупирован в самом начале военных действий, поэтому его не обстреливали, не
сжигали. А у Мэйфейров в Европе были размещены такие суммы, что ни
оккупация, ни последовавшие затем бумы и спады в Луизиане не могли хоть
сколько-нибудь повлиять на жизнь этого семейства.
Войска Конфедерации никогда не размещались на их землях. Мэйфейры даже
затеяли бизнес с янки, почти сразу как началась оккупация Нового Орлеана.
Более того, Кэтрин и Дарси Монехан развлекали оккупантов на Первой улице, к
большому неудовольствию Джулиена, Реми и других членов семейства.
Эта счастливая жизнь закончилась, когда в 1871 году Дарси умер от
желтой лихорадки. Кэтрин, сломленная горем и полубезумная, умолила своего
брата Джулиена приехать к ней. В то время он жил во Французском квартале, в
собственной квартире, и сразу откликнулся на зов сестры, впервые после
завершения строительства переступив порог особняка на Первой улице.
Джулиен оставался подле Кэтрин день и ночь, поручив слугам
присматривать за ее сыновьями. Он ночевал в хозяйской спальне над
библиотекой в северном крыле дома, потому что даже прохожим были слышны
непрерывные крики и стенания Кэтрин, горевавшей по мужу и умершим детям.
Дважды Кэтрин пыталась отравиться. Слуги рассказывали о том, как в
особняк спешно приезжали врачи, давали Кэтрин противоядия, заставляли ее
ходить, хотя она была чуть жива и готова упасть в любую секунду, как
опечаленный Джулиен не мог сдерживать слезы, ухаживая за сестрой.
Наконец Джулиен привез Кэтрин и двух ее сыновей на Ривербенд, и там в
1872 году Кэтрин родила Мэри-Бет Мэйфейр, которую крестили и записали как
ребенка Дарси Монехана, хотя чрезвычайно сомнительно, что он был отцом этой
малышки, так как девочка родилась спустя десять с половиной месяцев после
его смерти. Отцом Мэри-Бет почти наверняка был Джулиен.
По сведениям, собранным Таламаской, слуги и многочисленные няни,
ухаживавшие за детьми, были единодушны в этом мнении. Все знали, что Джулиен
и Кэтрин спали в одной постели, за закрытыми дверями, и что Кэтрин не могла
иметь любовника после смерти Дарси, так как ни разу не покидала дом, если не
считать того случая, когда она переезжала на плантацию.
Все эти слухи, распространяемые прислугой, видимо, не были приняты во
внимание или подтверждены людьми одного круга с Мэйфейрами.
Кэтрин считалась во всех отношениях почтенной особой, она была сказочно
богата, щедра и всеми любима за это, так как оделяла деньгами родственников
и друзей, пострадавших от войны. Ее попытки самоубийства вызывали только
жалость. А старые байки о ее походах на балы квартеронов полностью стерлись
из памяти людей. Кроме того, влияние семьи на финансовые круги было в то
время настолько велико, что не поддавалось измерению. Джулиен был тоже
весьма популярной фигурой в обществе Нового Орлеана. Разговоры вскоре
затихли; впрочем, вряд ли они когда-нибудь влияли на частную или
общественную жизнь Мэйфейров.
В 1872 году Кэтрин была все еще красива, несмотря на преждевременную
седину, и, по свидетельствам многих, легко располагала к себе людей своими
приятными манерами. На симпатичной и хорошо сохранившейся ферротипии того
времени она сидит в кресле со спящим младенцем на руках, рядом с ней два ее
маленьких сына. Выглядит она здоровой и спокойной. Привлекательная женщина с
легкой грустью во взгляде, Изумруда Мэйфейров на ней нет.
Пока Мэри-Бет со своими старшими братьями, Клэем и Винсентом, росла за
городом, брат Джулиена, Реми Мэйфейр, и его жена -- тоже из числа Мэйфейров,
внучка Лестана Мэйфейра -- завладели особняком на Первой улице, поселились
там надолго. Все трое родившихся у них детей носили фамилию Мэйфейр, а
потомки двоих из них до сих пор живут в Луизиане.
Именно в этот период Джулиен начал наведываться в особняк и устраивать
в библиотеке собственный кабинет. (Эта библиотека вместе с хозяйской
спальней над ней была частью крыла, добавленного к первоначальному проекту в
1867 году.) По распоряжению Джулиана в двух стенах библиотеки соорудили
встроенные книжные шкафы и заполнили их многочисленными семейными
дневниками, которые всегда хранились на плантации. Нам известно, что многие
из этих рукописей были очень древними, а некоторые даже написаны на латыни.
Кроме того, Джулиен перевез в особняк старые живописные полотна, включая
"портреты с 1600-х годов".
Джулиен любил читать и заполнил библиотеку классической и популярной
литературой. Он обожал Натаниеля Готорна и Эдгара Аллана По, а также Чарлза
Диккенса.
Имеются кое-какие свидетельства, что ссоры с Кэтрин вынудили Джулиена
переехать в город, подальше от Ривербенда, хотя он никогда не пренебрегал
своими обязанностями на плантации. Но если Кэтрин и заставила его уехать, то
его маленькая племянница (или дочь) Мэри-Бет тянула его обратно, потому как
он всегда заваливал ее горой подарков и на целые недели увозил в Новый
Орлеан. Эта преданность не помешала ему жениться в 1875 году на родственнице
Мориса Мэйфейра и известной красавице.
Ее звали Сюзетта Мэйфейр, и Джулиен так любил свою молодую жену, что в
первые годы брака заказал по меньшей мере десяток ее портретов. Они жили в
особняке на Первой улице, по-видимому, в полной гармонии с Реми и его
семьей. Это объясняется, возможно, тем, что Реми во всех отношениях
находился в подчинении у брата.
Сюзетта полюбила маленькую Мэри-Бет, хотя за первые пять лет родила
собственных четверых ребятишек, трех мальчиков и девочку по имени Жаннетта.
Кэтрин не захотела добровольно вернуться в особняк на Первой улице.
Слишком он напоминал ей о Дарси.
Когда в старости ее вынудили туда вернуться, это повредило ее разум, и
в начале века она превратилась в трагическую фигуру, вечно затянутую в
черное, бродившую по саду в поисках Дарси.
Из всех Мэйфейрских ведьм, изученных до настоящего времени, Кэтрин
оказалась, наверное, самой слабой и наименее значимой. Ее дети, Клэй и
Винсент, были оба уважаемыми и ничем не примечательными людьми. Оба женились
рано, завели большие семейства, их потомки сейчас проживают в Новом Орлеане.
Из того, что мы знаем, можно сделать вывод: смерть Дарси сломила
Кэтрин. Ее современники отзывались о ней не иначе, как о "милой", "кроткой"
и "терпеливой". Она никогда не принимала участия в управлении плантацией
Ривербенд, а предоставляла все решать Джулиену, который постепенно передал
дела Клэю и Винсенту Мэйфейрам, а также наемным смотрителям.
Все больше и больше времени Кэтрин проводила со своею матерью,
Маргаритой, которая с каждым десятилетием становилась все эксцентричнее.
Случайный визитер, увидевший Маргариту в 1880-х годах, называет ее
"совершенно невозможной" и описывает, как сморщенная старуха, днем и ночью
одетая в заляпанное белое кружево, часами сидит в своей библиотеке и читает
вслух жутким монотонным голосом. Людей она оскорбляет небрежно и не выбирая
выражений. Симпатии испытывает только к племяннице Анджелин (дочери Реми) и
Кэтрин. Она постоянно принимает детей Кэтрин, Клэя и Винсента, за их дядей,
Джулиена и Реми. Кэтрин в то время уже седовласая, усталая женщина, вечно
занятая рукоделием.
В последний период жизни Кэтрин, видимо, стала строго придерживаться
католической веры. Она каждый день посещала мессу в приходской церкви и
устраивала детям Клэя и Винсента пышные крестины.
Маргарита умерла, прожив девяносто два года, в то время Кэтрин был
шестьдесят один.
Помимо слухов об инцесте, прошедших через все досье со времен Жанны
Луизы и Пьера, с Кэтрин не связано никаких оккультных историй.
Черные слуги, будь то рабы или свободные граждане, никогда не боялись
Кэтрин. Никаких упоминаний в то время о таинственном темноволосом любовнике
не сохранилось. Также не существует свидетельств, указывающих, что Дарси
Монехан умер не от обычной желтой лихорадки.
В Таламаске даже было выдвинуто предположение, что настоящей "ведьмой"
этого всего периода был Джулиен, что, возможно, кроме него, в этом поколении
не было другого природного медиума, и по мере того как Маргарита старела,
Джулиен начал проявлять свою силу. Также существует версия, что Кэтрин была
природным медиумом, но отказалась от этой роли, когда влюбилась в Дарси,
поэтому-то Джулиен и был так сильно настроен против ее брака, ведь он знал
семейную тайну.
Мы действительно обладаем обширной информацией, позволяющей нам
предположить, что Джулиен был колдуном, хотя, быть может, и не входил в клан
Мэйфейрских ведьм.
Поэтому чрезвычайно важно, чтобы мы изучили Джулиена как можно
подробнее. Только в пятидесятых годах двадцатого века нам стала доступна
потрясающая информация о Джулиене. Так что историю жизни этого человека
следует исследовать более пристально, сопоставить и изучить существующие
документы. Наши отчеты о жизни Мэйфейров за этот период носят пространный
характер и повторяют сами себя. Кроме того, имя Джулиена упоминается в
многочисленных изданиях того времени, три его портрета маслом находятся в
американских музеях и один -- в Лондоне.
Черная шевелюра Джулиена стала совершенно седой, когда он еще был
довольно молод; на многочисленных фотографиях и на портретах он предстает
как человек чрезвычайно приятной наружности и обаяния, обладающий физической
красотой. По мнению некоторых, он был похож на своего отца, оперного певца
Тирона Клиффорда Макнамару.
Однако некоторым агентам Таламаски показалось, что Джулиен обладал
сильным сходством с его предками -- Деборой Мэйфейр и Петиром ван Абелем,
которые, конечно, совершенно не были похожи друг на друга. В Джулиене,
видимо, проскальзывает удивительное сочетание черт обоих этих предков. От
Петира ему достались рост, профиль, голубые глаза, а от Деборы -- тонкие
скулы и рот. И выражение лица на некоторых его портретах удивительно
напоминает выражение лица Деборы.
Кажется, будто портретисты девятнадцатого века видели портрет Деборы
кисти Рембрандта -- что, разумеется, невозможно, так как портрет все время
хранился в нашем подвале, -- и сознательно попытались воспроизвести
"характер", пойманный Рембрандтом. Мы можем только предположить, что Джулиен
проявлял этот характер. Также следует отметить, что почти на всех
фотографиях, вопреки торжественной позе и другим формальным условностям
портрета того времени, Джулиен улыбается.
Это улыбка Моны Лизы, но тем не менее это все-таки улыбка, которая
придает необычную ноту всему изображению, так как полностью противоречит
традициям фотопортрета девятнадцатого века. На пяти ферротипиях Джулиена,
имеющихся в нашем распоряжении, та же самая едва заметная улыбка. А ведь
улыбка для ферротипии той поры абсолютно не характерна. Кажется, будто
Джулиен находил забавным сам процесс съемки. На фотографиях, сделанных ближе
к концу жизни Джулиена, в двадцатом веке, он также улыбается, но уже более
широко и открыто. Стоит отметить, что на этих последних фотографиях он
предстает перед нами как чрезвычайно добродушный и вполне счастливый
человек.
Всю свою жизнь Джулиен был, безусловно, главным в семье, он повелевал
более или менее успешно племянницами, племянниками, а также своей сестрой
Кэтрин и братом Реми.
То, что он вызывал страх и смятение у своих врагов, было хорошо
известно. Один из разъяренных агентов по продаже хлопка сообщил нам, что
Джулиен во время спора заставил загореться одежду на своем противнике. Пламя
было поспешно погашено, пострадавший оправился от довольно серьезных ожогов,
и против Джулиена не было выдвинуто никакою обвинения. Более того, многие из
тех, кто слышал эту историю -- включая местную полицию, -- просто в нее не
поверили. Если кто принимался выпытывать у Джулиена об этом случае, он
всякий раз смеялся. Но у нас имеется свидетельство, правда только одного
человека, что Джулиен мог поджечь что угодно силой воли и что его мать
подсмеивалась над ним из-за этого.
Известен еще один случай, когда Джулиен, впав в гнев, заставил все
предметы в комнате летать под потолком, а затем не сумел остановить
учиненный хаос. Тогда он просто вышел из комнаты, где продолжалась маленькая
буря, закрыл за собой дверь и принялся безудержно хохотать. Кроме того,
имеется отдельная история, поведанная единственным свидетелем, о том, что
Джулиен в юности убил одного из своих учителей.
До настоящего времени никто из Мэйфейров не посещал обычную школу. Все
они получали хорошее образование частным образом. Джулиен не был
исключением, в юности у него сменилось несколько учителей. Одного из них,
красивого янки из Бостона, нашли утонувшим в излучине реки возле плантации.
Поговаривали, будто Джулиен задушил его и швырнул в реку. И снова не было
проведено никакого расследования, а весь клан Мэйфейров пришел в негодование
от подобных слухов. Слуги, распространявшие эту историю, тут же отреклись от
своих слов.
Этот бостонский учитель служил для нас отличным источником информации о
семье. Он непрерывно сплетничал о странных привычках Маргариты, о страхе
рабов перед хозяйкой. Именно от него мы узнали о коллекции бутылок и сосудов
со странными предметами и частями тела. Он клялся, что не раз отвергал
заигрывания Маргариты. Он распространял такие злобные и глупые слухи, что
семью не раз предупреждали насчет него.
Нельзя доподлинно утверждать, что Джулиен убил этого человека, но если
он так и сделал, то, учитывая нравы того времени, у него, по крайней мере,
было хоть какое-то оправдание.
О Джулиене говорили, что он расстается с иностранными золотыми
монетами, словно с медяками. Официанты модных ресторанов соперничали друг с
другом за право обслуживать его стол. Он был непревзойденным наездником,
держал собственных лошадей, а также две кареты в конюшне недалеко от Первой
улицы.
Даже в преклонном возрасте он часто по утрам совершал прогулки верхом
на своей гнедой кобыле, проезжая вдоль Сент-Чарльз-авеню до Кэрролтон и
обратно. По дороге он швырял монеты негритянским ребятишкам.
После его смерти четыре разных свидетеля утверждали, что видели его
призрак, проезжавший верхом в тумане по Сент-Чарльз-авеню, и эти рассказы
были опубликованы в газетах того времени.
Джулиен всегда был большим любителем Марди-Гра, который, как теперь
известно, начали праздновать примерно в 1872 году. В период Марди-Гра он
устраивал шикарные праздники в особняке на Первой улице.
У нас также имеется множество свидетельств, что Джулиен обладал даром
"билокапии", то есть он мог находиться в двух местах одновременно. Эта
история особенно живо передавалась среди слуг. Например, Джулиена видели в
библиотеке, но уже через секунду он оказывался в саду на заднем дворе. Или
горничная видела, как Джулиен выходил из дома через парадные двери,
оборачивалась, а он тут как тут, спускается по лестнице.
Слуги часто увольнялись из особняка на Первой улице, предпочитая не
иметь дела со "странным мсье Джулиеном".
Можно предположить, что причиной этой неразберихи было появление
Лэшера. Как бы там ни было, одежда Лэшера, судя по более поздним описаниям,
удивительно похожа на те костюмы, в которых Джулиен изображен на двух разных
портретах. Лэшер, по свидетельствам двадцатого века, был неизменно одет так,
как мог бы одеваться Джулиен в 1870--1880-х годах.
Если к Джулиену приходили священники, дамы из благотворительных
организаций и прочие подобные лица, он набивал их карманы пачками банкнот.
Он щедро жертвовал и приходской церкви, и любым благотворительным фондам,
чьи представители обращались к нему за помощью. Он часто говорил, что деньги
для него ничего не значат, и тем не менее без устали накапливал богатство.
Мы знаем, что он любил свою мать, Маргариту, и, хотя проводил в ее
обществе не много времени, все время покупал для нее книги в Новом Орлеане,
а также выписывал книги из Нью-Йорка и Европы. Только однажды ссора между
этими людьми привлекла постороннее внимание: они разругались по поводу брака
Кэтрин и Дарси Монехана, и Маргарита несколько раз ударила Джулиена в
присутствии слуг. Все единодушно свидетельствовали, что он был глубоко
потрясен и обижен и молча, в слезах покинул мать.
После смерти жены Сюзетты Джулиен почти совсем не наведывался на
плантацию Ривербенд. Его дети выросли в особняке на Первой улице. Джулиен,
который всегда был человеком жизнерадостным, стал играть более активную роль
в обществе. Задолго до этого, однако, он начал появляться в опере и театре
со своей маленькой племянницей (или дочерью) Мэри-Бет. Он устраивал много
благотворительных балов и активно помогал молодым начинающим музыкантам,
давая им возможность выступить в небольших частных концертах, проводимых в
зале особняка на Первой улице.
Джулиен не только получал огромные прибыли от плантации Ривербенд, он
также занялся торговлей с двумя нью-йоркскими компаньонами, и это
предприятие принесло ему весомые барыши. Он скупал земельные участки по
всему Новому Орлеану, которые позже завещал племяннице, Мэри-Бет, хотя она
была главной наследницей семейного состояния и поэтому ей предстояло владеть
богатством гораздо большим, чем у Джулиена.
Почти не вызывает сомнений тот факт, что Джулиен разочаровался в своей
жене Сюзетте. Слуги и друзья много раз были очевидцами семейных ссор.
Говорили, что Сюзетта, несмотря на всю свою красоту, была глубоко
религиозным человеком, и жизнерадостный характер Джулиена никак не мог ее
устроить. Она, вопреки желаниям мужа, не носила драгоценностей и модных
нарядов. Ей не нравилось выезжать по вечерам. Она не любила громкую музыку.
Прелестное создание с бледной кожей и лучистыми глазами, Сюзетта была
болезненной и умерла молодой, после рождения одного за другим четырех детей.
Ее единственная дочь, Жаннетта, несомненно, обладала даром "ясновидения" или
какой-то силой.
Много раз слуги слышали, как Жаннетта кричала в панике, увидев призрака
или духа. Ее внезапные страхи, когда она как безумная выбегала из дома на
улицу, были хорошо известны в Садовом квартале, и даже газеты об этом
писали. Фактически это из-за нее Первая улица обросла историями о
привидениях.
В досье имеются несколько рассказов о том, что Джулиен был крайне
нетерпелив с Жаннеттой и часто сажал ее под замок. Но по всем
свидетельствам, он любил своих детей. Все трое его сыновей учились в
Гарварде, затем вернулись в Новый Орлеан, занялись юриспруденцией и
разбогатели самостоятельно. Их потомки до сегодняшнего дня носят фамилию
Мэйфейр, независимо от пола и семейного положения. А юридическая фирма,
основанная сыновьями Джулиена, уже много десятилетий ведет дела по
управлению мэйфейрским легатом.
В нашем распоряжении имеются по меньшей, мере семь различных фотографий
Джулиена с детьми, на некоторых из них успела сняться Жаннетта, которая
умерла молодой. И на каждой фотографии, семья выглядит очень веселой, а
Баркли и Кортланд очень похожи на отца. Хотя Баркли и Гарланд умерли,
немного не дожив до семидесяти, Кортланд прожил до восьмидесяти лет и умер в
конце октября 1959 года. Примерно за год до этого автор этих строк, агент
Таламаски, установил непосредственный контакт с Кортландом, но об этом будет
рассказано, когда повествование дойдет до соответствующего периода.
(Элли Мэйфейр, приемная мать Роуан Мэйфейр, главной наследницы, легата
на данный период, является потомком Джулиена Мэйфейра: она приходится
внучкой сыну Джулиена, Кортланду, единственный ребенок сына Кортланда
Шеффилда Мэйфейра и его жены, француженки-кузины Эжени Мэйфейр, которая
умерла, когда Элли было семь лет. Шеффилд умер раньше Кортланда от сильного
сердечного приступа, случившегося прямо в кабинете семейной юридической
фирмы на Кемп-стрит в 1952 году, в то время ему было сорок пять. Его дочь
Элли стала студенткой Стэнфордского университета в Калифорнии, где
обручилась с Грэмом Франклином, а позже вышла за него замуж. Она никогда не
жила в Новом Орлеане после этого, хотя часто приезжала навешать родных и еще
один раз в 1959 году, чтобы удочерить Роуан Мэйфейр.)
Многие из наших самых любопытных свидетельств, касающихся Джулиена,
имеют отношение к Мэри-Бет и рождению Белл, ее первой дочери. Джулиен осыпал
подарками Мэри-Бет, исполнял ее малейшие прихоти, устраивал для нее
праздники на Первой улице, с которыми не мог соперничать ни один частный бал
в Новом Орлеане. Садовые дорожки, балюстрады, фонтаны -- все эти новшества
были спроектированы и осуществлены на Первой улице в честь пятнадцатилетия
Мэри-Бет, по случаю чего был дан бал.
К пятнадцати годам Мэри-Бет была уже высокой девушкой, с фотографий
этого периода на нас смотрит величественная, серьезная красавица-брюнетка с
огромными черными глазами и очень красиво очерченными бровями. При этом она
излучает полное безразличие ко всему. И это явное отсутствие самолюбования
или тщеславия будет характеризовать ее фотографии на протяжении всей жизни.
прежде чем вернуться на плантацию, скупали все подряд в самых модных
магазинах. В то время из уст в уста передавали шокирующую историю о том, что
Кэтрин захотелось побывать на знаменитых квартеронских балах, где молодые
женщины смешанной крови танцевали со своими белыми ухажерами; итак, она
отправилась на такой бал со своей горничной-квартеронкой и провела всех,
сойдя за особу смешанной крови. У нее были очень темные волосы и глаза,
бледная кожа, и она никоим образом не походила на африканку; впрочем, многие
квартеронки тоже не напоминали своих темных предков. К этому приложил руку и
Джулиен, представив свою сестру нескольким белым джентльменам, до тех пор ей
не знакомым, и они поверили, что она квартеронка.
Старая гвардия, когда услышала эту историю, опешила. Белые юноши,
танцевавшие с Кэтрин, которую приняли за "цветную", были вне себя от гнева,
посчитав этот случай для себя унизительным. Кэтрин, Джулиен и Реми сочли всю
историю забавной. Джулиен сразился по крайней мере в одной дуэли, опасно
ранив своего противника.
В 1857 году, когда Кэтрин было семнадцать, она вместе с братьями
приобрела участок земли на Первой улице в Садовом квартале Нового Орлеана и
наняла Дарси Монехана, ирландского архитектора, чтобы тот выстроил там дом,
который до сих пор находится в собственности Мэйфейров. Скорее всего, идея
покупки принадлежит Джулиену, который хотел иметь постоянную резиденцию в
городе.
Так случилось, что Кэтрин и Дарси Монехан полюбили друг друга, Джулиен
оказался безумно ревнивым по отношению к собственной сестре и не разрешал ей
выйти замуж в столь юном возрасте. Разразился невиданный семейный скандал.
Джулиен покинул родное гнездо на Ривербенде и прожил некоторое время в
квартире во Французском квартале с компаньоном, о котором нам известно лишь
то, что он приехал из Нью-Йорка и, по слухам, был очень красив. Его
самозабвенная преданность Джулиену заставляла людей шептаться и называть эту
парочку любовниками.
Далее история гласит, что Кэтрин тайком перебралась в Новый Орлеан,
чтобы остаться вдвоем с Дарси Монеханом в незаконченном доме на Первой
улице, где двое влюбленных в постройке без потолка посреди дикого,
неухоженного сада поклялись друг другу хранить верность. Джулиен потерял
покой от гнева и отчаяния и умолял мать, Маргариту, вмешаться, но та не
проявляла никакого интереса к происшедшему.
Наконец Кэтрин пригрозила побегом, если семья не пойдет навстречу ее
желаниям, и Маргарита дала официальное согласие на скромную церковную
свадьбу. На дагерротипе, снятом после церемонии, Кэтрин украшает изумруд
Мэйфейров.
В 1858 году Кэтрин и Дарси переехали в дом на Первой улице, и Монехан
стал самым модным архитектором и строителем в предместье Нового Орлеана.
Многие жившие в то время отмечают красоту Кэтрин и обаяние Дарси, вспоминая,
как весело было на балах, которые устраивали эти двое в своем доме. Изумруд
Мэйфейров упоминается в этих рассказах множество раз.
Ни для кого не было секретом, однако, что Джулиен Мэйфейр так и остался
противником этого брака и даже не навещал сестру. На плантацию Ривербенд он
тоже не вернулся и проводил почти все время в своей квартире во Французском
квартале. В 1863 году в особняке на Ривербенд между Джулиеном, Дарси и
Кэтрин произошла крупная ссора. В присутствии слуг и нескольких гостей Дарси
обратился к Джулиену с просьбой принять его как родственника, не гневаться
на Кэтрин и быть "разумным".
Джулиен пригрозил убить Дарси. Кэтрин с мужем покинули Ривербенд и
больше не появлялись там вдвоем.
В 1859 году Кэтрин родила мальчика, которого назвали Клэем, позже у нее
родилось еще трое детей, но все они умерли в младенчестве. В 1865 родился
еще один мальчик, Винсент, а потом еще двое детей, рано умерших.
Говорили, что потеря этих детей разбила ей сердце, что она восприняла
их смерть как наказание Господа и из веселой жизнерадостной девушки
превратилась в неуверенную в себе, потерянную женщину. Тем не менее ее жизнь
с Дарси, видимо, протекала полно и насыщенно. Она беззаветно его любила и
делала все, чтобы поддержать его в различных строительных проектах.
Следует отметить, что Гражданская война никоим образом не затронула ни
саму семью Мэйфейров, ни их состояние. Новый Орлеан был захвачен и
оккупирован в самом начале военных действий, поэтому его не обстреливали, не
сжигали. А у Мэйфейров в Европе были размещены такие суммы, что ни
оккупация, ни последовавшие затем бумы и спады в Луизиане не могли хоть
сколько-нибудь повлиять на жизнь этого семейства.
Войска Конфедерации никогда не размещались на их землях. Мэйфейры даже
затеяли бизнес с янки, почти сразу как началась оккупация Нового Орлеана.
Более того, Кэтрин и Дарси Монехан развлекали оккупантов на Первой улице, к
большому неудовольствию Джулиена, Реми и других членов семейства.
Эта счастливая жизнь закончилась, когда в 1871 году Дарси умер от
желтой лихорадки. Кэтрин, сломленная горем и полубезумная, умолила своего
брата Джулиена приехать к ней. В то время он жил во Французском квартале, в
собственной квартире, и сразу откликнулся на зов сестры, впервые после
завершения строительства переступив порог особняка на Первой улице.
Джулиен оставался подле Кэтрин день и ночь, поручив слугам
присматривать за ее сыновьями. Он ночевал в хозяйской спальне над
библиотекой в северном крыле дома, потому что даже прохожим были слышны
непрерывные крики и стенания Кэтрин, горевавшей по мужу и умершим детям.
Дважды Кэтрин пыталась отравиться. Слуги рассказывали о том, как в
особняк спешно приезжали врачи, давали Кэтрин противоядия, заставляли ее
ходить, хотя она была чуть жива и готова упасть в любую секунду, как
опечаленный Джулиен не мог сдерживать слезы, ухаживая за сестрой.
Наконец Джулиен привез Кэтрин и двух ее сыновей на Ривербенд, и там в
1872 году Кэтрин родила Мэри-Бет Мэйфейр, которую крестили и записали как
ребенка Дарси Монехана, хотя чрезвычайно сомнительно, что он был отцом этой
малышки, так как девочка родилась спустя десять с половиной месяцев после
его смерти. Отцом Мэри-Бет почти наверняка был Джулиен.
По сведениям, собранным Таламаской, слуги и многочисленные няни,
ухаживавшие за детьми, были единодушны в этом мнении. Все знали, что Джулиен
и Кэтрин спали в одной постели, за закрытыми дверями, и что Кэтрин не могла
иметь любовника после смерти Дарси, так как ни разу не покидала дом, если не
считать того случая, когда она переезжала на плантацию.
Все эти слухи, распространяемые прислугой, видимо, не были приняты во
внимание или подтверждены людьми одного круга с Мэйфейрами.
Кэтрин считалась во всех отношениях почтенной особой, она была сказочно
богата, щедра и всеми любима за это, так как оделяла деньгами родственников
и друзей, пострадавших от войны. Ее попытки самоубийства вызывали только
жалость. А старые байки о ее походах на балы квартеронов полностью стерлись
из памяти людей. Кроме того, влияние семьи на финансовые круги было в то
время настолько велико, что не поддавалось измерению. Джулиен был тоже
весьма популярной фигурой в обществе Нового Орлеана. Разговоры вскоре
затихли; впрочем, вряд ли они когда-нибудь влияли на частную или
общественную жизнь Мэйфейров.
В 1872 году Кэтрин была все еще красива, несмотря на преждевременную
седину, и, по свидетельствам многих, легко располагала к себе людей своими
приятными манерами. На симпатичной и хорошо сохранившейся ферротипии того
времени она сидит в кресле со спящим младенцем на руках, рядом с ней два ее
маленьких сына. Выглядит она здоровой и спокойной. Привлекательная женщина с
легкой грустью во взгляде, Изумруда Мэйфейров на ней нет.
Пока Мэри-Бет со своими старшими братьями, Клэем и Винсентом, росла за
городом, брат Джулиена, Реми Мэйфейр, и его жена -- тоже из числа Мэйфейров,
внучка Лестана Мэйфейра -- завладели особняком на Первой улице, поселились
там надолго. Все трое родившихся у них детей носили фамилию Мэйфейр, а
потомки двоих из них до сих пор живут в Луизиане.
Именно в этот период Джулиен начал наведываться в особняк и устраивать
в библиотеке собственный кабинет. (Эта библиотека вместе с хозяйской
спальней над ней была частью крыла, добавленного к первоначальному проекту в
1867 году.) По распоряжению Джулиана в двух стенах библиотеки соорудили
встроенные книжные шкафы и заполнили их многочисленными семейными
дневниками, которые всегда хранились на плантации. Нам известно, что многие
из этих рукописей были очень древними, а некоторые даже написаны на латыни.
Кроме того, Джулиен перевез в особняк старые живописные полотна, включая
"портреты с 1600-х годов".
Джулиен любил читать и заполнил библиотеку классической и популярной
литературой. Он обожал Натаниеля Готорна и Эдгара Аллана По, а также Чарлза
Диккенса.
Имеются кое-какие свидетельства, что ссоры с Кэтрин вынудили Джулиена
переехать в город, подальше от Ривербенда, хотя он никогда не пренебрегал
своими обязанностями на плантации. Но если Кэтрин и заставила его уехать, то
его маленькая племянница (или дочь) Мэри-Бет тянула его обратно, потому как
он всегда заваливал ее горой подарков и на целые недели увозил в Новый
Орлеан. Эта преданность не помешала ему жениться в 1875 году на родственнице
Мориса Мэйфейра и известной красавице.
Ее звали Сюзетта Мэйфейр, и Джулиен так любил свою молодую жену, что в
первые годы брака заказал по меньшей мере десяток ее портретов. Они жили в
особняке на Первой улице, по-видимому, в полной гармонии с Реми и его
семьей. Это объясняется, возможно, тем, что Реми во всех отношениях
находился в подчинении у брата.
Сюзетта полюбила маленькую Мэри-Бет, хотя за первые пять лет родила
собственных четверых ребятишек, трех мальчиков и девочку по имени Жаннетта.
Кэтрин не захотела добровольно вернуться в особняк на Первой улице.
Слишком он напоминал ей о Дарси.
Когда в старости ее вынудили туда вернуться, это повредило ее разум, и
в начале века она превратилась в трагическую фигуру, вечно затянутую в
черное, бродившую по саду в поисках Дарси.
Из всех Мэйфейрских ведьм, изученных до настоящего времени, Кэтрин
оказалась, наверное, самой слабой и наименее значимой. Ее дети, Клэй и
Винсент, были оба уважаемыми и ничем не примечательными людьми. Оба женились
рано, завели большие семейства, их потомки сейчас проживают в Новом Орлеане.
Из того, что мы знаем, можно сделать вывод: смерть Дарси сломила
Кэтрин. Ее современники отзывались о ней не иначе, как о "милой", "кроткой"
и "терпеливой". Она никогда не принимала участия в управлении плантацией
Ривербенд, а предоставляла все решать Джулиену, который постепенно передал
дела Клэю и Винсенту Мэйфейрам, а также наемным смотрителям.
Все больше и больше времени Кэтрин проводила со своею матерью,
Маргаритой, которая с каждым десятилетием становилась все эксцентричнее.
Случайный визитер, увидевший Маргариту в 1880-х годах, называет ее
"совершенно невозможной" и описывает, как сморщенная старуха, днем и ночью
одетая в заляпанное белое кружево, часами сидит в своей библиотеке и читает
вслух жутким монотонным голосом. Людей она оскорбляет небрежно и не выбирая
выражений. Симпатии испытывает только к племяннице Анджелин (дочери Реми) и
Кэтрин. Она постоянно принимает детей Кэтрин, Клэя и Винсента, за их дядей,
Джулиена и Реми. Кэтрин в то время уже седовласая, усталая женщина, вечно
занятая рукоделием.
В последний период жизни Кэтрин, видимо, стала строго придерживаться
католической веры. Она каждый день посещала мессу в приходской церкви и
устраивала детям Клэя и Винсента пышные крестины.
Маргарита умерла, прожив девяносто два года, в то время Кэтрин был
шестьдесят один.
Помимо слухов об инцесте, прошедших через все досье со времен Жанны
Луизы и Пьера, с Кэтрин не связано никаких оккультных историй.
Черные слуги, будь то рабы или свободные граждане, никогда не боялись
Кэтрин. Никаких упоминаний в то время о таинственном темноволосом любовнике
не сохранилось. Также не существует свидетельств, указывающих, что Дарси
Монехан умер не от обычной желтой лихорадки.
В Таламаске даже было выдвинуто предположение, что настоящей "ведьмой"
этого всего периода был Джулиен, что, возможно, кроме него, в этом поколении
не было другого природного медиума, и по мере того как Маргарита старела,
Джулиен начал проявлять свою силу. Также существует версия, что Кэтрин была
природным медиумом, но отказалась от этой роли, когда влюбилась в Дарси,
поэтому-то Джулиен и был так сильно настроен против ее брака, ведь он знал
семейную тайну.
Мы действительно обладаем обширной информацией, позволяющей нам
предположить, что Джулиен был колдуном, хотя, быть может, и не входил в клан
Мэйфейрских ведьм.
Поэтому чрезвычайно важно, чтобы мы изучили Джулиена как можно
подробнее. Только в пятидесятых годах двадцатого века нам стала доступна
потрясающая информация о Джулиене. Так что историю жизни этого человека
следует исследовать более пристально, сопоставить и изучить существующие
документы. Наши отчеты о жизни Мэйфейров за этот период носят пространный
характер и повторяют сами себя. Кроме того, имя Джулиена упоминается в
многочисленных изданиях того времени, три его портрета маслом находятся в
американских музеях и один -- в Лондоне.
Черная шевелюра Джулиена стала совершенно седой, когда он еще был
довольно молод; на многочисленных фотографиях и на портретах он предстает
как человек чрезвычайно приятной наружности и обаяния, обладающий физической
красотой. По мнению некоторых, он был похож на своего отца, оперного певца
Тирона Клиффорда Макнамару.
Однако некоторым агентам Таламаски показалось, что Джулиен обладал
сильным сходством с его предками -- Деборой Мэйфейр и Петиром ван Абелем,
которые, конечно, совершенно не были похожи друг на друга. В Джулиене,
видимо, проскальзывает удивительное сочетание черт обоих этих предков. От
Петира ему достались рост, профиль, голубые глаза, а от Деборы -- тонкие
скулы и рот. И выражение лица на некоторых его портретах удивительно
напоминает выражение лица Деборы.
Кажется, будто портретисты девятнадцатого века видели портрет Деборы
кисти Рембрандта -- что, разумеется, невозможно, так как портрет все время
хранился в нашем подвале, -- и сознательно попытались воспроизвести
"характер", пойманный Рембрандтом. Мы можем только предположить, что Джулиен
проявлял этот характер. Также следует отметить, что почти на всех
фотографиях, вопреки торжественной позе и другим формальным условностям
портрета того времени, Джулиен улыбается.
Это улыбка Моны Лизы, но тем не менее это все-таки улыбка, которая
придает необычную ноту всему изображению, так как полностью противоречит
традициям фотопортрета девятнадцатого века. На пяти ферротипиях Джулиена,
имеющихся в нашем распоряжении, та же самая едва заметная улыбка. А ведь
улыбка для ферротипии той поры абсолютно не характерна. Кажется, будто
Джулиен находил забавным сам процесс съемки. На фотографиях, сделанных ближе
к концу жизни Джулиена, в двадцатом веке, он также улыбается, но уже более
широко и открыто. Стоит отметить, что на этих последних фотографиях он
предстает перед нами как чрезвычайно добродушный и вполне счастливый
человек.
Всю свою жизнь Джулиен был, безусловно, главным в семье, он повелевал
более или менее успешно племянницами, племянниками, а также своей сестрой
Кэтрин и братом Реми.
То, что он вызывал страх и смятение у своих врагов, было хорошо
известно. Один из разъяренных агентов по продаже хлопка сообщил нам, что
Джулиен во время спора заставил загореться одежду на своем противнике. Пламя
было поспешно погашено, пострадавший оправился от довольно серьезных ожогов,
и против Джулиена не было выдвинуто никакою обвинения. Более того, многие из
тех, кто слышал эту историю -- включая местную полицию, -- просто в нее не
поверили. Если кто принимался выпытывать у Джулиена об этом случае, он
всякий раз смеялся. Но у нас имеется свидетельство, правда только одного
человека, что Джулиен мог поджечь что угодно силой воли и что его мать
подсмеивалась над ним из-за этого.
Известен еще один случай, когда Джулиен, впав в гнев, заставил все
предметы в комнате летать под потолком, а затем не сумел остановить
учиненный хаос. Тогда он просто вышел из комнаты, где продолжалась маленькая
буря, закрыл за собой дверь и принялся безудержно хохотать. Кроме того,
имеется отдельная история, поведанная единственным свидетелем, о том, что
Джулиен в юности убил одного из своих учителей.
До настоящего времени никто из Мэйфейров не посещал обычную школу. Все
они получали хорошее образование частным образом. Джулиен не был
исключением, в юности у него сменилось несколько учителей. Одного из них,
красивого янки из Бостона, нашли утонувшим в излучине реки возле плантации.
Поговаривали, будто Джулиен задушил его и швырнул в реку. И снова не было
проведено никакого расследования, а весь клан Мэйфейров пришел в негодование
от подобных слухов. Слуги, распространявшие эту историю, тут же отреклись от
своих слов.
Этот бостонский учитель служил для нас отличным источником информации о
семье. Он непрерывно сплетничал о странных привычках Маргариты, о страхе
рабов перед хозяйкой. Именно от него мы узнали о коллекции бутылок и сосудов
со странными предметами и частями тела. Он клялся, что не раз отвергал
заигрывания Маргариты. Он распространял такие злобные и глупые слухи, что
семью не раз предупреждали насчет него.
Нельзя доподлинно утверждать, что Джулиен убил этого человека, но если
он так и сделал, то, учитывая нравы того времени, у него, по крайней мере,
было хоть какое-то оправдание.
О Джулиене говорили, что он расстается с иностранными золотыми
монетами, словно с медяками. Официанты модных ресторанов соперничали друг с
другом за право обслуживать его стол. Он был непревзойденным наездником,
держал собственных лошадей, а также две кареты в конюшне недалеко от Первой
улицы.
Даже в преклонном возрасте он часто по утрам совершал прогулки верхом
на своей гнедой кобыле, проезжая вдоль Сент-Чарльз-авеню до Кэрролтон и
обратно. По дороге он швырял монеты негритянским ребятишкам.
После его смерти четыре разных свидетеля утверждали, что видели его
призрак, проезжавший верхом в тумане по Сент-Чарльз-авеню, и эти рассказы
были опубликованы в газетах того времени.
Джулиен всегда был большим любителем Марди-Гра, который, как теперь
известно, начали праздновать примерно в 1872 году. В период Марди-Гра он
устраивал шикарные праздники в особняке на Первой улице.
У нас также имеется множество свидетельств, что Джулиен обладал даром
"билокапии", то есть он мог находиться в двух местах одновременно. Эта
история особенно живо передавалась среди слуг. Например, Джулиена видели в
библиотеке, но уже через секунду он оказывался в саду на заднем дворе. Или
горничная видела, как Джулиен выходил из дома через парадные двери,
оборачивалась, а он тут как тут, спускается по лестнице.
Слуги часто увольнялись из особняка на Первой улице, предпочитая не
иметь дела со "странным мсье Джулиеном".
Можно предположить, что причиной этой неразберихи было появление
Лэшера. Как бы там ни было, одежда Лэшера, судя по более поздним описаниям,
удивительно похожа на те костюмы, в которых Джулиен изображен на двух разных
портретах. Лэшер, по свидетельствам двадцатого века, был неизменно одет так,
как мог бы одеваться Джулиен в 1870--1880-х годах.
Если к Джулиену приходили священники, дамы из благотворительных
организаций и прочие подобные лица, он набивал их карманы пачками банкнот.
Он щедро жертвовал и приходской церкви, и любым благотворительным фондам,
чьи представители обращались к нему за помощью. Он часто говорил, что деньги
для него ничего не значат, и тем не менее без устали накапливал богатство.
Мы знаем, что он любил свою мать, Маргариту, и, хотя проводил в ее
обществе не много времени, все время покупал для нее книги в Новом Орлеане,
а также выписывал книги из Нью-Йорка и Европы. Только однажды ссора между
этими людьми привлекла постороннее внимание: они разругались по поводу брака
Кэтрин и Дарси Монехана, и Маргарита несколько раз ударила Джулиена в
присутствии слуг. Все единодушно свидетельствовали, что он был глубоко
потрясен и обижен и молча, в слезах покинул мать.
После смерти жены Сюзетты Джулиен почти совсем не наведывался на
плантацию Ривербенд. Его дети выросли в особняке на Первой улице. Джулиен,
который всегда был человеком жизнерадостным, стал играть более активную роль
в обществе. Задолго до этого, однако, он начал появляться в опере и театре
со своей маленькой племянницей (или дочерью) Мэри-Бет. Он устраивал много
благотворительных балов и активно помогал молодым начинающим музыкантам,
давая им возможность выступить в небольших частных концертах, проводимых в
зале особняка на Первой улице.
Джулиен не только получал огромные прибыли от плантации Ривербенд, он
также занялся торговлей с двумя нью-йоркскими компаньонами, и это
предприятие принесло ему весомые барыши. Он скупал земельные участки по
всему Новому Орлеану, которые позже завещал племяннице, Мэри-Бет, хотя она
была главной наследницей семейного состояния и поэтому ей предстояло владеть
богатством гораздо большим, чем у Джулиена.
Почти не вызывает сомнений тот факт, что Джулиен разочаровался в своей
жене Сюзетте. Слуги и друзья много раз были очевидцами семейных ссор.
Говорили, что Сюзетта, несмотря на всю свою красоту, была глубоко
религиозным человеком, и жизнерадостный характер Джулиена никак не мог ее
устроить. Она, вопреки желаниям мужа, не носила драгоценностей и модных
нарядов. Ей не нравилось выезжать по вечерам. Она не любила громкую музыку.
Прелестное создание с бледной кожей и лучистыми глазами, Сюзетта была
болезненной и умерла молодой, после рождения одного за другим четырех детей.
Ее единственная дочь, Жаннетта, несомненно, обладала даром "ясновидения" или
какой-то силой.
Много раз слуги слышали, как Жаннетта кричала в панике, увидев призрака
или духа. Ее внезапные страхи, когда она как безумная выбегала из дома на
улицу, были хорошо известны в Садовом квартале, и даже газеты об этом
писали. Фактически это из-за нее Первая улица обросла историями о
привидениях.
В досье имеются несколько рассказов о том, что Джулиен был крайне
нетерпелив с Жаннеттой и часто сажал ее под замок. Но по всем
свидетельствам, он любил своих детей. Все трое его сыновей учились в
Гарварде, затем вернулись в Новый Орлеан, занялись юриспруденцией и
разбогатели самостоятельно. Их потомки до сегодняшнего дня носят фамилию
Мэйфейр, независимо от пола и семейного положения. А юридическая фирма,
основанная сыновьями Джулиена, уже много десятилетий ведет дела по
управлению мэйфейрским легатом.
В нашем распоряжении имеются по меньшей, мере семь различных фотографий
Джулиена с детьми, на некоторых из них успела сняться Жаннетта, которая
умерла молодой. И на каждой фотографии, семья выглядит очень веселой, а
Баркли и Кортланд очень похожи на отца. Хотя Баркли и Гарланд умерли,
немного не дожив до семидесяти, Кортланд прожил до восьмидесяти лет и умер в
конце октября 1959 года. Примерно за год до этого автор этих строк, агент
Таламаски, установил непосредственный контакт с Кортландом, но об этом будет
рассказано, когда повествование дойдет до соответствующего периода.
(Элли Мэйфейр, приемная мать Роуан Мэйфейр, главной наследницы, легата
на данный период, является потомком Джулиена Мэйфейра: она приходится
внучкой сыну Джулиена, Кортланду, единственный ребенок сына Кортланда
Шеффилда Мэйфейра и его жены, француженки-кузины Эжени Мэйфейр, которая
умерла, когда Элли было семь лет. Шеффилд умер раньше Кортланда от сильного
сердечного приступа, случившегося прямо в кабинете семейной юридической
фирмы на Кемп-стрит в 1952 году, в то время ему было сорок пять. Его дочь
Элли стала студенткой Стэнфордского университета в Калифорнии, где
обручилась с Грэмом Франклином, а позже вышла за него замуж. Она никогда не
жила в Новом Орлеане после этого, хотя часто приезжала навешать родных и еще
один раз в 1959 году, чтобы удочерить Роуан Мэйфейр.)
Многие из наших самых любопытных свидетельств, касающихся Джулиена,
имеют отношение к Мэри-Бет и рождению Белл, ее первой дочери. Джулиен осыпал
подарками Мэри-Бет, исполнял ее малейшие прихоти, устраивал для нее
праздники на Первой улице, с которыми не мог соперничать ни один частный бал
в Новом Орлеане. Садовые дорожки, балюстрады, фонтаны -- все эти новшества
были спроектированы и осуществлены на Первой улице в честь пятнадцатилетия
Мэри-Бет, по случаю чего был дан бал.
К пятнадцати годам Мэри-Бет была уже высокой девушкой, с фотографий
этого периода на нас смотрит величественная, серьезная красавица-брюнетка с
огромными черными глазами и очень красиво очерченными бровями. При этом она
излучает полное безразличие ко всему. И это явное отсутствие самолюбования
или тщеславия будет характеризовать ее фотографии на протяжении всей жизни.