доктора спорили, стоит ли применить электрошоковую терапию или достаточно
пока ограничиться успокоительными, Лайонел, скорчившись, сидел в углу палаты
и, не имея возможности высвободить руки из смирительной рубашки, только
хныкал и крутил головой, словно стараясь отвернуться от своего невидимого
мучителя.
Позднее медсестры рассказали Ирвину Дандричу, что бедняга все время со
слезами звал Стеллу и умолял ее о помощи.
-- Он сводит меня с ума! -- кричал Лайонел. -- Господи! Ну почему он не
убивает меня! Стелла, помоги! Стелла, вели ему убить меня!
Его вопли разносились по всей лечебнице.
-- Я больше не хотела делать ему уколы, -- вспоминала в беседе с
Дандричем одна из медсестер. -- Они все равно не помогали. Он никак не мог
заснуть и только боролся со своими демонами, что-то бормотал и сыпал
проклятиями. Мне казалось, что от уколов ему становится только хуже.
"Его признали невменяемым и бесповоротно утратившим разум, -- писал наш
частный детектив. -- Конечно, если бы лечение оказалось успешным и Лайонел
выздоровел, ему пришлось бы предстать перед судом по обвинению в убийстве.
Бог знает, что сказала властям Карлотта. Возможно, вообще ничего. А
возможно, ее и не спрашивали".
Кончилось тем, что утром шестого ноября у ненадолго оставленного без
присмотра пациента начались судороги, он подавился собственным языком и умер
от удушья. Никакого бдения у гроба, стоявшего в зале прощания на
Мэгазин-стрит, не было. Родственников, с раннего утра начавших прибывать на
похороны, отправляли прямиком в церковь Святого Альфонса и просили
ограничиться посещением заупокойной мессы и не присутствовать на погребении.
Наемные распорядители церемонии объясняли это желанием Карлотты, чтобы на
кладбище все прошло как можно тише и незаметнее.

Тем не менее все собрались возле ворот старого Лафайеттского Кладбища,
выходивших на Притания-стрит, и оттуда наблюдали за тем, как гроб с телом
Лайонела устанавливали в склепе рядом с гробом Стеллы.
А вот что гласит семейное предание:
"Все наконец закончилось. Бедняжка Пирс со временем успокоился.
Некоторое время он учился в Колумбийском университете, затем поступил в
Гарвард. Однако с тех пор и до самого последнего дня его жизни никто и
никогда не упоминал в его присутствии имя Стеллы. Карлотту же он ненавидел
всей душой. Только однажды он вспомнил вслух о давней трагедии, заявив, что
во всем виновата Карлотта и что ей следовало самой нажать на курок".
Пирс, однако, не только вполне оправился от пережитого, но и стал
высококвалифицированным юристом. В течение многих лет он играл ключевую роль
в делах семейной фирмы, неустанно расширяя ее связи и преумножая состояние
Мэйфейров. Умер Пирс в 1986 году. Его сын Райен, родившийся в 1936 гаду,
сегодня главная опора "Мэйфейр и Мэйфейр". А сын Райена Пирс, пожалуй, самый
многообещающий молодой служащий в фирме.
И все же те, кто утверждал, что все закончилось, были совершенно правы.
После смерти Стеллы власть Мэйфейрских ведьм значительно ослабла. Из
всех потомков Деборы, наделенных колдовским даром, Стелла стала первой, кому
суждено было умереть молодой. И первой, кому суждено было умереть
насильственной смертью. Никогда больше ни одна Мэйфейрская ведьма не
"управляла" домом на Первой улице и не получала прямого доступа к
распоряжению семейным наследием. Нынешняя возможная обладательница
сверхъестественной силы фактически полный инвалид, безмолвная и неподвижная
калека, а ее дочь, Роуан Мэйфейр, стала нейрохирургом и живет в двух тысячах
миль от Первой улицы, находясь в полнейшем неведении относительно своей
семьи, наследственности и наследия. Она даже не знает, кто ее настоящая
мать.
Как могло случиться подобное? И кого в этом винить? Эти вопросы,
возможно, будут мучить нас вечно, однако ответы на них мы найдем едва ли. Но
прежде чем перейти к детальному их рассмотрению и анализу, вернемся немного
назад, к тому положению, в котором оказалась Таламаска после смерти Артура
Лангтри.

    Уровень исследований в 1929 году


Вскрытия Артура Лангтри не проводили. Согласно выраженной им за много
лет до смерти воле его похоронили в Лондоне, на кладбище Таламаски. Не было
никаких оснований предполагать, что его смерть была насильственной. Более
того, внимательное прочтение последнего отчета Лангтри, в котором он
описывает убийство Стеллы, свидетельствует о том, что уже тогда у него было
неладно с сердцем. И все же можно с уверенностью утверждать, что стресс,
пережитый им в те дни, сыграл свою роковую роль. Не окажись Артур тогда в
Новом Орлеане, он, наверное, прожил бы дольше. С другой стороны, он не был в
отставке, а потому, выполняя любое задание, постоянно рисковал встретиться
со смертью.
Тем не менее руководство Таламаски рассматривало его кончину как еще
одну потерю по вине Мэйфейрских ведьм. А появление перед Артуром призрака
Стюарта совет считал несомненным доказательством того, что Таунсенд погиб
именно в особняке на Первой улице.
Важно, однако, было все же узнать, как именно умер Стюарт. Виновна ли в
том Карлотта? А если да, то почему она убила Таунсенда?
Наиболее существенный аргумент против того, чтобы считать Карлотту
убийцей, в принципе уже очевиден и станет еще более явным в ходе нашего
дальнейшего повествования. Всю свою жизнь она была ревностной католичкой,
абсолютно честным и добросовестным юристом и законопослушной гражданкой
своей страны. Именно собственные моральные устои побуждали ее столь яростно
критиковать поведение сестры. Таково, во всяком случае, мнение
родственников, друзей и практически всех, кому доводилось знать Карлотту и
быть свидетелями ее споров и ссор со Стеллой.
Однако при этом многие обвиняют Карлотту в том, я что именно она
вложила, так сказать, пистолет в руки Лайонела и побудила его застрелить
сестру.
Даже если все обстояло действительно так, согласитесь, что семейная
трагедия, ставшая следствием чрезмерного накала эмоций и произошедшая на
глазах у множества свидетелей, не идет ни в какое сравнение с хладнокровным,
совершенным втайне убийством малознакомого человека.
Мог ли убийцей Стюарта Таунсенда быть Лайонел? А сама Стелла? Имеем ли
мы право исключить участие в этом Лэшера? Если допустить, что это существо
обладает собственной индивидуальностью, интеллектом, имеет собственную
биографию -- словом, как теперь выражаются, является личностью, то разве не
логично будет предположить, что убийство Таунсенда в гораздо большей степени
соответствует образу действий призрака, чем кого-либо из других обитателей
особняка?
К сожалению, ни в одну из перечисленных версий никоим образом не
вписывается факт сокрытия преступления, а он бесспорен. Ибо служащим
"Сент-Чарльз", безусловно, кто-то заплатил за молчание, точнее, за
утверждение, что Стюарт Таунсенд никогда не останавливался в этом отеле.
Вполне возможно, что все изложенные выше предположения небеспочвенны и
являются составляющими частями целостной картины. А что, если Стелла
пригласила Таунсенда в особняк на Первой улице, а там его каким-то образом
убил Лэшер? Стелла в панике бросилась за помощью к Карлотте, или Лайонелу,
или даже к юному Пирсу, с тем чтобы ей помогли спрятать тело и заставить
молчать служащих отеля.
Такое развитие событий отнюдь не исключено, равно как и другие
варианты. Однако все они не без изъяна: слишком многое остается неясным. Ну,
например: зачем Карлотте ввязываться в крайне опасную авантюру? Не проще ли
ей было использовать смерть Таунсенда в своих интересах и благодаря ей
навсегда избавиться от младшей сестры? Что же касается Пирса, то, откровенно
говоря, трудно поверить, что столь искренний по натуре и невинный юноша мог
принять участие в таком неблаговидном деле. (Стоит заметить, что вся
дальнейшая, вполне респектабельная, жизнь Пирса подтверждает правоту
последнего предположения.) Теперь о Лайонеле. Если ему было хоть что-то
известно об исчезновении или смерти Стюарта, почему, "впав в безумие", он ни
словом не обмолвился о Таунсенде в своих бредовых монологах? Ведь Лайонел,
если верить имеющимся записям, много и подробно рассказывал о том, что
происходило на Первой улице.
И наконец, еще один немаловажный вопрос: если кто-то из этих людей все
же помог Стелле закопать тело Таунсенда где-нибудь на заднем дворе, зачем
было доставлять себе лишние хлопоты -- забирать его вещи из отеля и платить
служащим за молчание?
Сейчас, оглядываясь назад, можно предположить, что руководители
Таламаски допустили ошибку. Следовало, вероятно, предпринять дальнейшие
шаги: потребовать полномасштабного расследования обстоятельств смерти
Стюарта, заставить полицию активизировать поиски. Но дело в том, что такие
шаги были предприняты -- как со стороны ордена, так и со стороны семьи
Таунсенда. Однако результат оказался прежним. Одна из уважаемых юридических
фирм Нового Орлеана в официальном письме доктору Таунсенду сообщила: "Мы
сделали все возможное. Никаких доказательств пребывания молодого человека в
нашем городе не найдено".
После гибели Стеллы никто, конечно же, не хотел лишний раз "беспокоить"
Мэйфейров расспросами о таинственном техасце, прибывшем из Англии. Ни одному
из наших детективов -- а в расследование были вовлечены лучшие из них -- так
и не удалось нарушить молчание служащих отеля и получить хоть малейшую
улику, хоть слабый намек на то, кто им за него заплатил. Стоило ли ожидать в
такой ситуации каких-либо успехов в этом деле от полиции?
Прежде чем завершить повествование об этом загадочном, оставшемся
нераскрытым деле, необходимо упомянуть еще одну, весьма интересную, деталь.
Речь идет о "мнении", высказанном еще тогда, в 1929 году, Ирвином Дандричем.
В один из рождественских вечеров он встретился во Французском квартале с
нашим частным детективом. Они зашли в бар, чтобы спокойно посидеть и
обсудить последние сплетни, принесенные Дандричем.
-- Пожалуй, я дам вам ключ к пониманию этой семейки, -- сказал тогда
Ирвин. -- Ведь я наблюдаю за ними уже много лет. И, заметьте, вовсе не ради
ваших любопытных чудаков, сидящих в Лондоне. Я наблюдаю за Мэйфейрами по той
же причине, что и все остальные: мне просто интересно знать, что же все-таки
происходит за всегда запертыми ставнями их дома. А секрет состоит вот в чем:
Карлотта Мэйфейр отнюдь не столь ревностная католичка, какой она всегда
стремилась казаться. И ее порядочность и добродетель -- напускные. В этой
таинственной женщине есть нечто зловещее, в ней заключена какая-то
разрушительная сила. И кроме того, она мстительна. Она предпочла допустить,
чтобы малышка Анта сошла с ума, лишь бы только та не выросла похожей на свою
мать. Ей больше по душе видеть мрак и запустение собственного дома, чем
стать свидетелем радости и счастья других.
На первый взгляд, рассуждения Дандрича могли показаться обычной
болтовней. Однако в них, возможно, содержалось зерно истины, на которое в то
время никто не обратил внимания. Конечно, все окружающие считали Карлотту
воплощением порядочности, добродетели, разумного подхода к жизни и тому
подобных человеческих достоинств. Начиная с 1929 года она ежедневно посещала
мессу в часовне на Притания-стрит, раздавала щедрые пожертвования на нужды
церкви и работавших под ее эгидой учреждений и, несмотря на свою
нескончаемую войну с "Мэйфейр и Мэйфейр" за право распоряжаться наследством
Анты, неизменно была великодушна ко всем членам семьи. Она одалживала деньги
любому из Мэйфейров, кто в том нуждался, посылала скромные подарки на дни
рождения, свадьбы, крестины и торжества по случаю окончания учебных
заведений, присутствовала на похоронах, а время от времени встречалась с тем
или иным из родственников за ленчем или чашкой чаю, но только не в стенах
дома на Первой улице.
Все так прискорбно обиженные когда-то Стеллой в один голос утверждали,
что Карлотта прекрасная женщина, что она служит опорой семьи и буквально
жертвует собой, неустанно заботясь о лишившейся разума дочери Стеллы Анте,
равно как и о Дорогуше Милли, Нэнси и Белл, которые не способны позаботиться
о себе сами.
Карлотту никогда не упрекали в том, что она по-прежнему не приглашала
родственников в особняк и наотрез отказалась возобновить под его крышей
какие-либо общесемейные встречи. Конечно, ей было "не до того". Фактически с
годами к ней стали относиться едва ли не как к святой, вечно мрачной и почти
всегда недовольной праведнице.
Не берусь утверждать однозначно, но, по моему мнению, в оценке, данной
Карлотте Дандричем, заключалась немалая доля истины. Лично я убежден, что
она представляла собой не меньшую загадку, чем Мэри-Бет или Джулиен, а мы в
своих исследованиях лишь скользнули по поверхности, так и не сумев раскрыть
тайну этой женщины.

    Продолжение разъяснений относительно точки зрения ордена


Итак, в 1929 году было решено, что в дальнейшем Таламаска не станет
предпринимать попытки войти в непосредственный контакт с Мэйфейрами.
Эван Невилль -- в то время глава ордена -- счел необходимым, во-первых,
неуклонно следовать рекомендации Артура Лангтри, а во-вторых -- самым
серьезным образом отнестись к предупреждению призрака Стюарта Таунсенда.
Следовало пока что отойти в сторону и держаться от Мэйфейров подальше.
Некоторые более молодые агенты ордена тем не менее высказывали иное
мнение. Они предлагали связаться с Карлоттой Мэйфейр по почте, не видя в том
никакой угрозы для ордена, и заявляли, что мы "не имеем права утаивать от
нее имеющуюся в нашем распоряжении информацию". А иначе чего ради мы ее
собирали? По их твердому убеждению, нужно было составить для Карлотты нечто
вроде дайджеста, коротко изложив в нем все известные нам факты, и в первую
очередь включить туда самые ранние записи, сделанные еще Петиром ван Абелем,
а также созданные исследователями ордена генеалогические таблицы.
В результате в ордене разгорелись яростные споры. Старшины обвиняли
молодежь в забывчивости и неустанно напоминали, что Карлотта Мэйфейр, весьма
вероятно, виновна в смерти Стюарта Таунсенда и что именно она, скорее всего,
несет ответственность за убийство Стеллы. А потому о каких обязательствах
перед ней может идти речь? Если орден и должен сообщить кому-то имеющиеся
сведения, то, разве что, только Анте -- и только после того, как ей
исполнится двадцать один год.
Старшины выдвигали и иные аргументы: в отсутствие непосредственного
контакта передача Карлотте Мэйфейр подобного рода информации невозможна, тем
более что собранные факты еще требуют обработки и тщательного осмысления.
История семейства Мэйфейр в том виде, в каком она существовала в 1929
году, была непригодна для "посторонних глаз". Составление дайджеста
требовало величайшей осторожности и такта. Вновь и вновь старшины задавали
одни и те же вопросы. Какой смысл передавать сведения Карлотте? Какую пользу
сумеет она из них извлечь? Каким образом сможет использовать их в интересах
Анты? Какова будет ее собственная реакция? Если уж сообщать информацию
Карлотте, то почему бы заодно не поставить в известность Кортланда и его
братьев? А как быть с остальными членами семьи? Что скажут они, узнав
истинную историю собственного клана? Имеем ли мы право столь кардинально
вмешиваться в их жизнь?
И в самом деле, история Мэйфейров была необычной, зачастую
таинственной, содержала в себе множество непонятных, странных и загадочных
фактов. Может ли орден взять на себя ответственность и по собственной
инициативе обрушить столь необычную информацию на головы членов семьи?
И так далее, и так далее, и так далее...
В ходе бурных дебатов нам неоднократно приходилось заново
пересматривать правила, цели и этические установки Таламаски, подтверждать
-- прежде всего для самих себя -- их непреложность. Независимо от мнения
более молодых агентов мы были убеждены в том; что многовековая история клана
Мэйфейров неизмеримо ценна для нас -- исследователей оккультных явлений -- в
первую очередь с научной точки зрения и что поэтому мы обязаны и в
дальнейшем собирать, систематизировать и изучать все, что имеет хоть
малейшее отношение к этой семье. Следовало, однако, признать, что
эксперимент с установлением непосредственного контакта потерпел крах. Было
решено дождаться совершеннолетия Анты Мэйфейр и только тогда рассмотреть
возможность новой попытки, тщательно взвесив все обстоятельства и крайне
осторожно и ответственно подойдя к выбору Кандидатуры на выполнение этой
задачи.
В ходе ожесточенных споров по этому вопросу стало очевидно, что даже в
самом совете практически никто, в том числе и Зван Невилль, не знает историю
клана Мэйфейров в полном объеме. Фактически предметом бурного обсуждения
чаще становился не вопрос, как следует или не следует поступить в той или
иной ситуации, а вопрос о том, какое событие на самом деле имело или не
имело места в семействе. Исходное досье Мэйфейров разрослось до такой
степени, что практически не поддавалось изучению в течение какого-либо
реального отрезка времени.
Вывод напрашивался сам собой: необходимо поручить кому-либо из наиболее
одаренных агентов Таламаски, способных детально осмыслить столь сложную
тему, взять на себя эту обязанность и дать разумные и ответственные
рекомендации относительно дальнейших действий. Печальная участь, постигшая
Стюарта Таунсенда, лишний раз доказывала, что это задание по силам лишь
первоклассному исследователю с большим опытом практической работы. В
доказательство того, что этот исследователь действительно изучил материалы
во всех деталях, он должен будет представить их в упорядоченном виде -- как
единое и последовательное повествование. Только в этом случае ему будет дано
разрешение продолжить работу с Мэйфейрскими ведьмами, а в перспективе,
возможно, предпринять еще одну попытку войти с ними в контакт.
Иными словами, обработка досье и превращение его в целостное
повествование рассматривались как необходимая подготовка к дальнейшей
практической работе по этой теме. Пожалуй, такой подход можно считать
наиболее приемлемым.
Единственным прискорбным недостатком изложенного выше плана было
отсутствие подходящего агента. Он был найден лишь в 1953 году. К тому
времени жизнь Анты Мэйфейр трагически оборвалась. Наследницей состояния была
двенадцатилетняя девочка с неестественно бледным личиком, которую уже успели
исключить из школы за то, что она "беседовала с каким-то невидимым другом",
заставляла цветы летать по воздуху, находила пропавшие вещи и умела читать
чужие мысли.
-- Ее зовут Дейрдре, -- с тревогой и печалью в лице пояснил Эван
Невилль. -- Точно так же, как и ее мать, девочка растет и воспитывается в
этом мрачном доме под присмотром пожилых тетушек, и одному Богу известно,
что они знают -- или полагают, что знают, -- об истории своего клана, о
способностях, которыми наделен этот ребенок, и о призраке, которого уже не
раз видели рядом с ней.
Молодой агент ордена, воодушевленный этой беседой, равно как и
предшествующими ей разговорами, а также выборочным чтением отрывков из
досье, пришел к выводу, что должен действовать без промедления.
Поскольку, как вы уже, наверное, догадались, этим агентом был я,
следует сделать небольшое отступление и, прежде чем перейти к печальному
повествованию о короткой жизни Анты Мэйфейр, представиться и сказать
несколько слов о себе.

    Появление автора этого повествования. Эрона Лайтнера


Мою полную биографию можно найти под соответствующим заглавием в архиве
ордена. Здесь же уместно и достаточно будет упомянуть лишь следующее.
Я родился в 1921 году. Несмотря на то что уже в семь лет мне довелось
выполнять кое-какие поручения Таламаски, а с пятнадцати лет постоянно жить в
Обители, полноправным членом ордена я стал лишь в 1943 году, после окончания
Оксфорда. Если быть точным, в сферу внимания Таламаски я попал в возрасте
шести лет -- по инициативе моего отца, английского ученого и переводчика с
латинского языка, и матери-американки, преподававшей игру на фортепьяно.
Причиной послужили мои необыкновенные способности к телекинезу, которые
пугали их и побудили искать помощи со стороны. Чтобы заставить переместиться
тот или иной предмет, мне достаточно было сконцентрировать на нем внимание
или просто приказать ему двигаться. Хотя силы мои были отнюдь не велики, у
всех, кто становился свидетелем их проявления, они вызывали тревогу и
недоумение!
Обеспокоенные родители подозревали, что наряду с телекинезом я обладаю
и другими экстрасенсорными возможностями, и у них были на то основания. Они
возили меня на консультацию к нескольким психиатрам, пока наконец один из
них не посоветовал:
-- Отправьте мальчика в Таламаску. Он обладает поистине выдающимися
способностями, и это единственное место, где умеют работать с такими людьми
и находить применение их дару.
В Таламаске, к великому облегчению моих родителей, с готовностью
согласились обследовать меня и обсудить результаты.
-- Если вы попытаетесь избавить сына от скрытых в нем сил, ни к чему
хорошему это не приведет, -- объяснил им позднее Эван Невилль. -- Тем самым
вы только поставите под удар его здоровье. Позвольте нам взять на себя
заботу о нем и научить его контролировать свои экстрасенсорные способности,
управлять тем даром, которым он обладает.
Родители с радостью приняли его предложение.
Поначалу я ездил в Обитель, расположенную неподалеку от Лондона, каждую
субботу, а с десятилетнего возраста проводил там все уик-энды и летние
каникулы. Родители старались навещать меня как можно чаще. С 1935 года отец
стал выполнять для Таламаски переводы с латинского, приводя в порядок
старинные записи, сделанные на этом языке. Овдовев, отец практически
безвыездно жил в Обители и служил ордену вплоть до своей смерти в 1972 году.
Впрочем, уже с самых первых посещений Обители родители пришли в восторг от
справочных читальных залов ее библиотеки и стали относиться к ордену как к
неотъемлемой части своей жизни, хотя и не были официальными его членами. Вот
почему они не возражали против моего вступления в Таламаску, поставив при
этом только два условия: я должен непременно завершить образование и ни в
коем случае не допустить, чтобы мои "специфические способности" отдалили
меня от "нормального мира" и помешали вести "нормальный образ жизни".
Телекинез так и не стал "сильной" стороной моей деятельности, однако
благодаря помощи друзей из ордена я со временем твердо усвоил, что при
определенных обстоятельствах могу читать мысли других людей. Одновременно я
научился надежно скрывать собственные мысли и чувства. Постепенно я овладел
умением правильно и тактично демонстрировать свои возможности посторонним
людям, если в том возникала необходимость, а также сохранять и накапливать
силы в ожидании того момента, когда они мне действительно понадобятся, и
использовать их только в конструктивных целях.
Я никогда не был, что называется, мощным медиумом. Тем не менее мои
весьма скромные способности в чтении мыслей оказывают неоценимую помощь в
практической работе, особенно если приходится выполнять такие задания
Таламаски, которые связаны с немалым риском и иногда таят в себе даже
опасность для жизни. Что же касается телекинеза, то он крайне редко приносит
практическую пользу.
К восемнадцати годам я стал преданным служителем Таламаски и полностью
разделял образ жизни и цели членов ордена. Фактически я уже не мог
представить без него собственное существование. Все мои интересы совпадали с
интересами ордена, я полностью проникся его духом. Где бы я ни находился с
родителями или друзьями, где бы ни учился или путешествовал, моим истинным
домом всегда оставалась Таламаска.
После окончания Оксфорда меня официально приняли в орден, однако
задолго до этого я фактически уже стал полноправным его агентом. Излюбленной
темой моих исследований были семейства, связанные с колдовством и в разных
поколениях имевшие среди своих членов настоящих ведьм. Я прочитал великое
множество трудов, посвященных ведьмам и их преследованию во все эпохи в
различных странах. А незаурядные личности тех, кого считали колдунами и
ведьмами, буквально завораживали меня.
Моя первая полевая работа, связанная с изучением семейства ведьм в
Италии, проходила под руководством Элайн Барретт -- в то время и в течение
многих последующих лет самой опытной и одаренной исследовательницы Таламаски
в области ведьмовства.
Именно от нее я впервые услышал о Мэйфейрских ведьмах. Она вскользь
упомянула о них однажды за ужином и вкратце рассказала мне о судьбе Петира
ван Абеля, Стюарта Таунсенда и Артура Лангтри, а в завершение разговора
посоветовала в свободное время начать чтение материалов, касавшихся
семейства Мэйфейр. Практически каждую ночь в течение зимы и лета 1945 года я
засыпал в окружении разбросанных по всей комнате бумаг и папок из досье
Мэйфейрских ведьм. А в 1946 году я уже начал делать краткие записи для
составления целостного повествования.
Весь 1947 год тем не менее мне пришлось провести вдали от Обители и