Эл Райс. Мэйфейрские ведьмы

что они наняли "чудесную итальянку", которая заботится об Анте лучше, чем
это когда-либо удавалось бедняжке Берте.
Итальянка по имени Мария Магдалина Габриелли, которой в ту пору было за
тридцать, приехала вместе с семьей в Америку и служила няней при Анте, пока
девочке не исполнилось девять лет.
Видела ли она когда-нибудь Лэшера -- мы не знаем. Она жила в особняке
на Первой улице до самой смерти и, насколько нам известно, никогда ни с кем
не общалась, помимо членов семьи. Семейное предание гласит, что она была
высокообразованной женщиной, умела читать и писать не только по-итальянски,
но и по-английски и по-французски и что у нее было "скандальное прошлое".
Кортланд наконец отделился от компании в 1923 году, когда трио
появилось в Нью-Йорке. Стелла и Лайонел вместе с Антой и ее няней поселились
в Гринвич-виллидж, где Стелла познакомилась с множеством интеллектуалов и
художников и даже сама нарисовала несколько картин, которые потом всегда
называла "совершенно гнусными", кое-что написала -- "отвратительную муть" --
и изваяла несколько скульптур -- "полное безобразие". Наконец она
успокоилась и просто наслаждалась компанией воистину творческих личностей.
Все нью-йоркские источники утверждают, что Стелла была очень щедрой,
платила огромные "пособия" различным художникам и поэтам. Одному другу,
сидевшему без гроша, она купила пишущую машинку, другому -- мольберт,
третьему, старичку-поэту, даже подарила машину.
В этот период Лайонел возобновил занятия, принялся изучать
конституционные законы с помощью одного из нью-йоркских Мэйфейров (потомка
Клэя Мэйфейра, который пошел работать в нью-йоркскую фирму к потомкам
Лестана Мэйфейра). Кроме того, Лайонел проводил много времени в музеях
Нью-Йорка и часто таскал Стеллу то в оперу, которая начинала ей надоедать,
то в филармонию, которая нравилась ей чуть больше, то на балет, который она
по-настоящему любила.
Семейная молва среди нью-йоркских Мэйфейров (мы узнали о ней только
теперь, так кате в то время никто из семьи не стал бы с нами разговаривать)
рисовала Лайонела и Стеллу как бесшабашных и очаровательных людей
неистощимой энергии, которые развлекались напропалую и часто будили своих
родственников на заре стуком в дверь.
На двух снимках, сделанных в Нью-Йорке, Стелла и Лайонел предстают
перед нами как счастливый, улыбающийся дуэт. Лайонел всю жизнь был стройным
мужчиной, унаследовавшим, как мы уже писали, удивительно зеленые глаза судьи
Макинтайра и светлые волосы. Со Стеллой у него не было никакого сходства, и
знакомые не раз отмечали, что те, кто впервые оказывался в их доме,
поражались, узнав, что Лайонел и Стелла брат и сестра, чего никак нельзя
было заподозрить, глядя на них.
Нам ничего не известно о том, был ли у Стеллы любовник. И вообще, имя
Стеллы никогда не упоминалось в связи с кем-то еще, кроме Лайонела, хотя
молва приписывала Стелле отсутствие какого-либо постоянства в отношении
молодых людей, пользовавшихся ее благосклонностью. Нам известно о двух
молодых художниках, страстно полюбивших Стеллу, но она "отказалась связывать
себя".
Наши сведения о Лайонеле снова и снова подтверждают, что это был тихий
и несколько замкнутый человек. Видимо, ему доставляло удовольствие
наблюдать, как Стелла танцует, смеется и общается с друзьями. Он и сам любил
танцевать, не упуская случая продемонстрировать свое мастерство, но тем не
менее определенно держался в тени Стеллы. Такое впечатление, что он черпал
жизненные силы от сестры и, если ее не было рядом, напоминал "воздушный
шарик, из которого выпустили воздух", становясь почти незаметным.
Ходили слухи, что во время пребывания в Нью-Йорке он писал роман и
очень болезненно воспринимал всякое упоминание об этой работе, но потом
какой-то пожилой писатель окончательно убил в нем всякую уверенность, назвав
отрывки из его произведения "полной ерундой".
Но больше всего у нас рассказов о том, что Лайонел любил искусство,
обладал спокойным нравом и, если никто не вставал между ним и Стеллой, "с
ним вполне можно было общаться".
Наконец в 1924 году Стелла, Лайонел, маленькая Анта и ее няня Мария
вернулись домой. Мэри-Бет устроила грандиозный семейный праздник на Первой
улице, и потомки Мэйфейров до сих пор с грустью вспоминают, что это был
последний званый вечер перед ее болезнью.
В это время произошел очень странный инцидент.
Как мы говорили, на Таламаску в Новом Орлеане работала целая команда
специально обученных людей, частных детективов, которые никогда не
интересовались, почему им поручают собирать информацию об определенной семье
или каком-то доме. Один из таких детективов, специалист по разводам, пустил
слух среди модных фотографов Нового Орлеана, что он готов хорошо заплатить
за любые отбракованные снимки представителей семьи Мэйфейров, особенно тех,
кто живет на Первой улице.
Как раз одного такого фотографа, Натана Брэнда, у которого была модная
студия на Сент-Чарльз-авеню, пригласили в особняк на Первой улице на этот
большой семейный праздник, и там он сделал целую серию снимков Мэри-Бет,
Стеллы и Анты, а также других Мэйфейров, работая весь день, как на свадьбе.
Через неделю он принес фотографии, чтобы Мэри-Бет и Стелла выбрали, что
им понравится. Женщины отобрали довольно много снимков, а остальные отложили
в сторону.
Но потом вдруг Стелла взяла из отбракованных экземпляров общий снимок,
где была она с дочерью и Мэри-Бет, которая придерживала тяжелый изумруд на
маленькой шейке Анты. На обороте фотографии Стелла написала: "Таламаске с
любовью, Стелла! P. S. Другие тоже наблюдают". А затем отдала ее фотографу и
с хохотом прибавила: мол, его друг-детектив поймет, что эта надпись
означает. Фотограф смутился, принялся отнекиваться, потом начал извиняться
за свою договоренность с детективом, но что бы он ни говорил, Стелла только
смеялась. Через несколько минут она заявила ему, совершенно очаровательно,
словно стараясь ею успокоить: "Мистер Бранд, вы доведете себя до приступа.
Просто отдайте фотографию детективу". Так мистер Бранд и поступил.
Фотография дошла до нас примерно через месяц и решительно изменила наш
подход к семье Мэйфейров.
В то время в Таламаске никто специально не занимался расследованием
истории семьи Мэйфейров, поступавшие сведения просто подшивались в собранный
архив. Артур Лангтри -- выдающийся ученый и блестящий знаток ведовства --
был знаком со всей хроникой, но полностью отдавал себя изучению трех других
дел, остававшихся главными для него вплоть до последнего дня.
Тем не менее вся семейная история не раз обсуждалась большим советом,
но решение не вступать в прямой контакт с Мэйфейрами так и не было отменено.
Кроме того, вряд ли кто из нас в то время был знаком со всей историей семьи.
Фотография с недвусмысленным посланием вызвала большое волнение.
Молодой агент ордена, американец из Техаса, по имени Стюарт Таунсенд (годы,
прожитые в Лондоне, сделали из него настоящего англичанина) попросил
разрешения изучить историю Мэйфейрских ведьм с целью перехода к прямому
расследованию, и после тщательных раздумий досье передали в его руки.
Артур Лангтри согласился перечитать дело, однако помешали неотложные
дела. Тем не менее благодаря ему число исследователей в Новом Орлеане
увеличилось на одного человека -- вместо прежних трех профессиональных
наблюдателей там теперь работали четверо; кроме того, ему удалось отыскать
поистине великолепного осведомителя, некоего Ирвина Дандрича, выходца из
весьма богатой семьи, не имевшего при этом ни гроша за душой, который
вращался в высших кругах общества и продавал информацию всем, кто готов был
за нее платить, будь то частные детективы, адвокаты по бракоразводным делам,
страховые агенты и даже репортеры из бульварных газетенок.
Позволю себе напомнить читателям, что в то время досье семейства
Мэйфейр не включало в себя данное повествование, поскольку сравнительный
анализ и обобщение материалов еще не были произведены. В досье содержались
газетные публикации, фотографии, письма-отчеты Петира ван Абеля, а также
огромное количество свидетельств очевидцев и другие записи. Архивариусы
составили и периодически обновляли хронологические таблицы, однако, следует
признать, эти таблицы оставались весьма схематичными и, мягко говоря,
неполными.
Стюарт тогда был занят другими важными исследованиями, и ему
понадобилось три года, чтобы как следует изучить все материалы, касавшиеся
Мэйфейров. Рассказ о нем и об Артуре Лангтри еще впереди.
После возвращения из Европы Стелла вела еще более бурную жизнь, чем до
путешествия за океан: закатывала вечеринки для друзей, не пропускала ни
одного бала во время празднования Марди-Гра, причем своим поведением
шокировала там буквально всех; более того, ее все чаще и чаще можно было
встретить в сомнительной славы заведениях, где бойко торговали спиртным
из-под полы. Иными словами, Стелла в полной мере оправдывала свою репутацию
роковой женщины.
Наши наблюдатели не испытывали никаких затруднений в получении
информации относительно Стеллы, поскольку она постоянно была у всех на виду,
а сплетни и слухи о ней в изобилии передавались из уст в уста по всему
городу. В одном из сообщений, посланных Ирвином Дандричем в наше детективное
агентство в Лондоне (замечу, что он даже не подозревал, для кого
предназначена передаваемая им информация), он писал, что достаточно лишь
переступить порог любой бальной залы, чтобы немедленно и во всех
подробностях узнать, что еще успела натворить Стелла. А несколько телефонных
звонков знакомым, сделанных субботним утром, могли послужить поистине
кладезем интереснейших сведений.
(Надо сказать, что Дандрича ни в коей мере нельзя обвинить в
недоброжелательности. Достоверность его сообщений не подлежала сомнению. Во
всем, что касалось Стеллы, лучшего наблюдателя, пожалуй, не было, и, хотя он
никогда не упоминал об этом впрямую, из его отчетов можно было с
уверенностью сделать вывод, что он не раз переспал со своей подопечной.
Однако, судя по записям, даже в самых драматических и, можно сказать,
трагических обстоятельствах между ними существовала некая дистанция, Стелла
всегда держала Дандрича на расстоянии, так что ему так и не удалось узнать
ее по-настоящему.)
Итак, благодаря Дандричу и другим наблюдателям портрет Стеллы после ее
возвращения из Европы обрастает все большим числом деталей.
Семейное предание гласит, что Карлотта в то время решительно не
одобряла поведение Стеллы и требовала, чтобы та наконец образумилась, -- она
часто ссорилась по этому поводу с Мэри-Бет. Рассказы слуг (и доклады
Дандрича) подтверждают достоверность этих сведений, однако все свидетели в
один голос заявляют, что Мэри-Бет не обращала внимания на недовольство
Карлотты и считала, что такую жизнерадостную и беззаботную личность, как
Стелла, нельзя ограничивать и связывать по рукам и ногам.
Более того, Мэри-Бет как-то призналась одной из своих светских
приятельниц (а та рассказала об этом Дандричу); "Если бы мне довелось заново
прожить жизнь, я вела бы себя точно так же, как Стелла. Слишком малое
вознаграждение получила я за свой тяжкий труд. Так пусть хоть девочка
развлечется как следует".
Следует отметить, что в тот момент, когда Мэри-Бет сделала это
признание, она уже находилась во власти смертельного недуга и силы ее были
на исходе. К тому же проницательный ум позволил ей по достоинству оценить те
поистине революционные перемены в культурной жизни, которые происходили в
1920-х годах и которые читатели этого повествования, возможно, не сочтут
столь уж важным достижением двадцатого столетия.
Настоящая сексуальная революция пришлась на бурные тридцатые годы и в
первую очередь коснулась женской одежды. Однако представительницы слабого
пола категорически отказались не только от корсетов и длинных юбок, но и от
многих, по их мнению, старомодных привычек и правил. Они стали посещать
различные заведения, зачастую весьма сомнительной репутации, где пили,
танцевали и развлекались -- словом, делали все то, о чем и помыслить не
могли всего каких-нибудь десять лет назад. Появление и повсеместное
распространение крытых автомобилей обеспечивало конфиденциальность и свободу
передвижения. Радиоприемники стали неотъемлемой частью интерьера частных
домов не только в городах, но и в самых отдаленных сельских уголках Америки.
Движущиеся картинки, то бишь кино, демонстрировали жителям всего мира
образцы "хорошего вкуса, роскоши и порока". Пресса, литература и театр
проявляли чудеса терпимости к любым откровениям -- свобода самовыражения
была поистине невероятной.
Мэри-Бет конечно же, осознавала все эти перемены. Однако у нас нет
никаких свидетельств ее отрицательного отношения к происходящему. Несмотря
на то что сама она так и не остригла волосы и по-прежнему предпочитала
носить длинные юбки (за исключением тех случаев, когда переодевалась в
мужской костюм), дочери не было сказано ни слова упрека, хотя из всех членов
семьи именно Стелла была, пожалуй, наиболее полным олицетворением времени
великих перемен.
В 1925 году у Мэри-Бет обнаружили неизлечимый рак. После постановки
диагноза она прожила всего пять месяцев и практически все это время не
покидала дома -- ее мучили страшные боли.
Переселившись в спальню, расположенную в северном крыле дома, над
библиотекой, она провела остаток дней за чтением романов, восполняя то, что
не удалось сделать в юности. Многочисленные родственники, часто навещавшие
ее в то время, пачками приносили издания классических произведений. Мэри-Бет
особенно нравились романы сестер Бронте и Диккенса, которого Джулиен часто
читал ей, когда она была маленькой девочкой. Интересовали ее и другие
английские авторы -- такое впечатление, что перед смертью она задалась целью
познакомиться со всей классической литературой.
Мысль о том, что жена покидает его навсегда, приводила Дэниела
Макинтайра в неописуемый ужас. В тот день, когда он узнал, что Мэри-Бет не
суждено оправиться от болезни, Дэниел напился в стельку, и, по слухам, с тех
самых пор его ни разу не видели трезвым.
По свидетельству Ричарда Ллуэллина, подтвержденному многими другими, в
последние дни жизни Мэри-Бет Дэниел то и дело будил ее, дабы убедиться, что
она еще жива. Семейное же предание говорит о бесконечном терпении, которое
проявляла по отношению к мужу сама Мэри-Бет: она часто просила его полежать
рядом и часами ласкала и утешала несчастного.
Как раз в то время Карлотта вернулась домой, чтобы быть рядом с
матерью, и провела возле ее постели много бессонных ночей. Когда боль
становилась настолько нестерпимой, что Мэри-Бет не в силах была даже читать,
она просила делать это Карлотту, и та, по воспоминаниям членов семьи,
полностью прочла матери "Грозовой перевал" и некоторые главы из "Джейн Эйр".
Стелла тоже проявляла постоянную заботу: она перестала посещать
вечеринки и старательно готовила еду для больной -- хотя та, надо сказать,
зачастую была настолько слаба, что не могла проглотить ни кусочка, -- а в
оставшееся время писала и звонила докторам по всему миру, прося у них совета
и консультации относительно возможных методов лечения.
Внимательное прочтение скудного числа сохранившихся врачебных записей,
касающихся болезни Мэри-Бет, показало, что еще до того, как был поставлен
диагноз, рак успел дать обширные метастазы, однако она чувствовала себя
хорошо и только в последние несколько месяцев испытывала поистине
невыносимые страдания.
В полдень одиннадцатого сентября 1925 года Мэри-Бет потеряла сознание.
Присутствовавший при этом священник вспоминал, что в тот же момент раздался
очень сильный удар грома и дождь полил как из ведра. Стелла выбежала из
комнаты матери, спустилась в библиотеку и стала обзванивать всех Мэйфейров,
живших в Луизиане, и даже родственников в Нью-Йорке.
По свидетельствам священника, домашних слуг и соседей, первые члены
семейного клана появились в особняке около четырех часов дня и еще в течение
полусуток родня все прибывала и прибывала. Машины выстроились вдоль всей
Первой улицы -- от Сент-Чарлъз-авеню до Честнат-стрит и от Вашингтон до
Джексон-авеню.
Ливень не прекращался -- он то слегка затихал на несколько часов, то
вновь усиливался до проливного дождя. Следует упомянуть один весьма странный
факт, который тем не менее для большинства прошел незамеченным: так поливало
только в Садовом квартале, в то время как в других районах города было
совершенно сухо.
Удивительно, но почти все новоорлеанские Мэйфейры приехали в плащах и с
зонтиками, как будто ожидали, что будет буря.
Родственники заполонили весь дом -- они расположились в гостиных и
библиотеке, в холле и столовой, а некоторые даже сидели на ступенях
лестницы, и слуги буквально сбились с ног, разнося кофе и бокалы с
контрабандными европейскими винами.
В полночь завыл ветер. Огромные вековые дубы перед фасадом дома
раскачивались так, что, казалось, еще немного, и начнут ломаться даже
толстые, крепкие ветви. Листья густым дождем сыпались на землю.
В спальне Мэри-Бет яблоку негде было упасть -- там собрались ее дети, а
также многочисленные дальние и близкие родственники. Однако в комнате царила
торжественная тишина, Карлотта и Стелла сидели на дальнем от двери конце
кровати, а остальные посетители, передвигаясь бесшумно, на цыпочках, сменяли
друг друга.
Дэниела Макинтайра нигде не было видно. Согласно семейной истории, еще
до приезда родственников он "упал в обморок" и теперь отлеживался в комнате
Карлотты, располагавшейся во флигеле над конюшнями.
В час ночи дождь и ветер еще продолжали бушевать, но многие Мэйфейры с
приличествующим случаю торжественно-траурным выражением на лицах еще
толпились на галереях, а некоторые даже стояли под зонтиками на дорожке,
ведущей к входу. Некоторые друзья семьи вынуждены были удовольствоваться
лишь тем, что, подняв воротники и прикрыв головы газетами, постояли под
сенью вековых дубов возле дома. А кое-кто так и остался сидеть в машинах,
припаркованных в два ряда вдоль Честнат-стрит и Первой улицы.
По признанию лечащего врача, доктора Линдона Харта, примерно в тридцать
пять минут второго он неожиданно испытал приступ головокружения, а в комнате
в тот момент происходило "нечто странное".
Вот что он рассказал Ирвину Дандричу в 1929 году:
-- Я понимал, что она уже почти мертва, и перестал щупать ей пульс. Мне
казалось таким унизительным снова и снова подниматься в ее комнату только
лишь затем, чтобы в который уже раз сообщить собравшимся, что Мэри-Бет еще
не умерла. Как только родственники видели, что я направляюсь к ее постели,
по дому пробегал взволнованный шепоток.
Вот почему я в конце концов отказался от этих походов и примерно около
часа не двинулся с места -- только наблюдал и ждал. Возле одра умирающей
оставались только самые близкие, за исключением Кортланда и его сына Пирса,
Она лежала, повернувшись лицом к Карлотте и Стелле, глаза были полуприкрыты.
Карлотта держала мать за руку. Дышала Мэри-Бет тяжело, прерывисто. В
последний раз я рискнул ввести ей очень большую дозу морфия.
И тут все это произошло. Возможно, я неожиданно уснул и дальнейшее мне
лишь привиделось, однако в тот момент происходящее казалось вполне реальным.
Рядом с кроватью возникли какие-то люди: немолодая женщина, которую я знал и
в то же время понятия не имел, кто она, склонилась над Мэри-Бет; неподалеку
стоял высокий пожилой джентльмен, чья внешность показалась мне смутно
знакомой. Поверьте, эти люди действительно были там, и каждый из них обладал
собственной индивидуальностью.
А потом молодой человек, очень бледный, в строгом, элегантном, но
старомодном костюме, поцеловал Мэри-Бет в губы и закрыл ей глаза.
Я резко вскочил на ноги. Родственники в холле плакали, кто-то рыдал в
голос, кто-то тихо всхлипывал. Кортланд тоже не мог сдержать слезы. А дождь
за окном припустил с новой силой, и удары грома буквально оглушали. В свете
ярко вспыхнувшей молнии я увидел лицо Стеллы -- она смотрела прямо на меня и
казалась такой несчастной, такой потерянной. Карлотта плакала. У меня не
осталось никаких сомнений в том, что моя пациентка мертва. Обернувшись, я
увидел, что глаза ее плотно закрыты.
Как объяснить случившееся, я до сих пор не знаю. Осмотрев Мэри-Бет, я
подтвердил факт ее смерти всем присутствующим. Но они уже знали это и без
моих слов. Все знали. Изо всех сил стараясь скрыть свое недоумение и
смущение, я огляделся и только тут заметил маленькую Анту -- она стояла в
уголке, чуть позади матери, а рядом находился тот самый молодой человек. Не
успел я и глазом моргнуть, как он исчез, причем столь неожиданно и внезапно,
что я засомневался, действительно ли его видел.
Тем не менее он там был, и вот на чем основывается моя уверенность:
кроме меня, его видел еще один человек -- Пирс Мэйфейр, сын Кортланда. Сразу
после исчезновения таинственного незнакомца я повернулся к Пирсу и обратил
внимание, что его глаза устремлены в одну точку -- именно туда, где только
что стоял странный молодой человек, а теперь осталась в одиночестве
маленькая Анта. Пирс перевел взгляд на меня и поспешил сделать вид, что
ничего необычного не произошло. Однако я точно знал, что он видел этого
посетителя.
Исчезли и немолодая женщина, и высокий пожилой джентльмен. А знаете,
кем, по моему мнению, он был? Это был Джулиен Мэйфейр, вот кто! Мне не
довелось с ним когда-либо встречаться, но на стене холла, прямо напротив
двери в библиотеку, висел его портрет.
Откровенно говоря, присутствовавшие в комнате покойницы уже перестали
обращать на меня внимание. У них появились иные заботы. Горничные готовили
Мэри-Бет к последнему прощанию, умывали и причесывали ее; кто-то зажигал
свечи... А ливень за стенами особняка не утихал, и потоки воды струились по
оконным стеклам...
Следующий момент, оставшийся у меня в памяти, это длинная очередь
родственников на ступенях лестницы -- мне стоило большого труда пробиться
сквозь них, чтобы спуститься вниз и встретиться в библиотеке с отцом
Маккензи. Пока я заполнял бланк свидетельства о смерти, отец Маккензи сидел
на кожаной кушетке и пытался успокоить маленькую Белл, рассказывая ей
обычные в таких случаях сказки о том, что мамочка отправилась на небеса, где
когда-нибудь встретится с ней и Белл. Но бедняжка никак не желала
согласиться с такой несправедливостью и без конца повторяла, что хочет
встретиться с мамочкой прямо сейчас, а не на небесах. Ну как объяснить
такому созданию, что есть смерть?
Вот тогда-то, выходя из библиотеки, я увидел на стене холла портрет
Джулиена Мэйфейра и вдруг осознал, что именно он стоял возле смертного одра
Мэри-Бет. Я был настолько потрясен своим открытием, что не сдержался и
воскликнул:
"Да это же тот самый человек!"
И неожиданно услышал в ответ:
"Нет, это не тот самый человек -- это Джулиен".
Эти слова произнес прежде не замеченный мной человек, куривший в холле.
По-видимому, услышав вырвавшийся у меня возглас, он проследил за моим
взглядом и понял, что я смотрю на портрет.
Естественно, я не стал спорить, ибо он, конечно же, не мог знать, о чем
я в тот момент думал. Я же, в свою очередь, не понял, что имел в виду он, а
потому просто промолчал. Даже не знаю, кто это был. Один из Мэйфейров --
несомненно, но одному Богу известно, кто именно.
Прошло достаточно много времени, прежде чем я рассказал о случившемся
Кортланду. Он не казался ни удивленным, ни встревоженным. Внимательно
выслушав меня, Кортланд сказал лишь, что благодарен за информацию, однако
сам он никого и ничего особенного тогда в комнате не видел.
Мне бы хотелось, чтобы эта история осталась между нами, и потому прошу
вас: никому ни слова Появление призраков -- обычное дело в Новом Орлеане, но
доктора, которые их видят... едва ли. К тому же, насколько я понимаю,
Кортланд отнюдь не поблагодарит меня за разглашение семейных тайн. Надо ли
говорить, что с Пирсом я никогда не обсуждал странное происшествие. Что же
касается Стеллы... полагаю, ее совершенно не заботят такого рода события.
Хотелось бы мне знать, что ее вообще заботит в этой жизни...
Описанные видения, безусловно, связаны с очередным появлением Лэшера,
однако мы не можем оставить без внимания одну существенную деталь,
упомянутую в эмоциональном и подробном рассказе доктора: разговор возле
двери в библиотеку. Что же имел в виду неизвестный представитель семейства
Мэйфейр, говоря: "Нет, это не тот самый человек -- это Джулиен"? Неужели он
ошибочно подумал, будто восклицание доктора связано с Лэшером, и слова
сорвались у него с языка, прежде чем он осознал, что рядом стоит
посторонний? А если так, значит ли это, что все Мэйфейры знали о
существовании "того человека" и обсуждали его в кругу семьи? Вполне
возможно.
Обряд погребения Мэри-Бет отличался не меньшей пышностью и
торжественностью, чем двадцать шесть лет назад ее свадьба. Полной
информацией о нем мы обязаны владельцу похоронной конторы Дэвиду О'Брайену,
который через год после тех похорон отошел от дел, передав контору в руки
своего племянника Рэда Лонигана. Члены семьи последнего позднее рассказали