Страница:
Я доехала на такси до "Алджернон Эспри" и распорядилась относительно доставки на Маунт-стрит желтой фарфоровой розы и вербы с сережками, якобы уже заказанных мною вчера. Мне показалось, что продавщица пристально посмотрела на меня. Догадалась ли она, что я только что вылезла из чужой постели, и если да, то по каким признакам? Я посмотрела на свое отражение в зеркале. Я выглядела, как обычно. Была элегантной, невозмутимой. Это моя нечистая совесть подшучивает надо мной, решила я, поняв, что чувствую себя виноватой лишь из-за того, что изменила Харри, а вовсе не Иэну. Однако именно Харри уговорил меня соблазнить Тома, это была не моя идея. Мне было не из-за чего чувствовать себя виноватой. Однако неприятное ощущение оставалось со мной, словно сон, который не удается прогнать.
Обойдя площадь, я увидела посреди Карлос-плейс швейцара из «Коннота», который с помощью свистка подзывал таксиста. Под козырьком подъезда толпились в ожидании гости отеля. Снова пошел дождь. Я внезапно поняла, что оставила мой зонтик от "Харди Эмис" у Тома и теперь промокну.
Какую глупость я совершила! Я всегда брала с собой зонтик, в Лондоне такая переменчивая погода, к тому же газеты обещали на сегодня ливень. Как я объясню это Джинне и миссис Кук?
– Джинна, ты ушла утром с моим зонтиком от "Харди Эмис"? – строгим тоном спросила я, входя в гостиную. – Если это так, я буду сильно сердится. Посмотри на меня! Я вымокла до нитки!
Миссис Кук уже ушла. Было позже, чем я думала.
– Нет, – сказала Джинна. – Я не брала твой зонтик.
– Не брала? – Я изобразила недоумение. – Не представляю, куда он делся. Еще вчера вечером я видела его в прихожей. Знаешь, с бамбуковой ручкой.
– Я уже сказала, что не брала твой чертов зонтик!
– Что с тобой?
– Это с тобой что-то, Алексис.
Я встряхнула шубу из шиншиллы, чувствуя себя, как мокрая курица.
– Извини.
– Ты обвинила Тома в моем изнасиловании! – Она вскочила с дивана, её темные глаза сверкнули на фоне золотистого интерьера. – Заявила ему, что я сказала тебе, будто он меня изнасиловал. Почему? Почему, Алексис? Почему ты совершила такой подлый, отвратительный обман?
Профессия манекенщицы давала одно преимущество – умение в любых обстоятельствах сохранять невозмутимость.
– Прежде всего я разожгу огонь в камине, если ты не возражаешь. Здесь можно околеть. Потом налью себе бренди. После этого отвечу на твой вопрос. Если у тебя хватит терпения подождать.
Она снова села и мрачно уставилась на стены, имитировавшие черепаший панцирь. Я не торопилась. Работая у мадам Терезы, я научилась скрывать растерянность и волнение.
– Я поняла, что в прошлую среду, когда ты вернулась домой с таким самодовольным видом, ты была с Томом, – сказала я, согреваясь. – Я не поверила в то, что ты занималась с подругой. Поэтому я отправилась к Тому. Зная резко негативное отношение твоего отца к этому человеку, решила уничтожить вашу связь в зародыше, пока не возникли серьезные неприятности.
– Подлая тварь.
– Том охотно признался, что в прошлую среду, как я и подозревала, вы переспали. На самом деле этот жалкий негодяй был вполне доволен собой. Теперь я подхожу к главному. Я знала, что Том не насиловал тебя. Ему не было нужды это делать. Я лишь представила дело так, будто ты сказала мне об этом. Я хотела отпугнуть его, чтобы он в дальнейшем не приближался к тебе. Судя по твоему печальному лицу, мой план, похоже, сработал. Полагаю, он не хочет больше тебя видеть.
– Да, не хочет. Благодаря тебе.
– Я нахожу это весьма интересным. Это лишь подтверждает, что твой отец был прав с самого начала. Если бы Том хоть на йоту любил тебя, он бы не позволил так легко запугать его. Он бы дал мне отпор. Но ты ничего для него не значишь, он просто переспал с тобой, и все. Поэтому я не жалею о том, что отправилась к нему с этим вымыслом об изнасиловании. Твой отец отправлял тебя в лучшие учебные заведения не для того, чтобы ты тратила свою жизнь на какого-то никчемного лабуха.
Разъяренная моими словами Джинна покрылась алыми пятнами. В гневе она выглядела ужасно.
– Ты – самая отвратительная лицемерка, какую я когда-либо встречала, Алексис. Кого ты рассчитываешь обмануть твоим благородным объяснением? Уверяю тебя, со мной этот номер не пройдет. Я не так глупа, чтобы поверить твоей жалкой, неубедительной лжи.
Она встала и направилась ко мне.
– Я скажу тебе, что произошло на самом деле. Ты пришла к Тому не для того, чтобы защитить меня, а чтобы самой соблазнить его. Вчера ты ничего не заказывала в "Алджернон Эспри". Я позвонила туда и проверила твою нелепую сказку насчет розы и вербы с сережками. Там нет такой записи. Я знала, что ты изменяешь моему отцу, но до настоящего момента не догадывалась, с кем именно. Сегодня ты тоже была у него. Я услышала твой возглас, когда позвонила ему. Если тебе позарез нужен этот паршивый зонтик, почему бы тебе не позвонить на Фулхэм? Я готова поспорить на мой последний фунт, что он именно там!
К моему изумлению, она замахнулась и ударила меня по лицу в тот самый момент, когда открылась дверь, и в комнату после тяжких дневных трудов вошел Иэн.
– Господи, – сказал он, переведя взгляд с Джинны на меня. – Что здесь происходит, черт возьми?
Если бы я преднамеренно подстроила эту сцену, то не смогла бы выбрать время удачнее.
37
38
Обойдя площадь, я увидела посреди Карлос-плейс швейцара из «Коннота», который с помощью свистка подзывал таксиста. Под козырьком подъезда толпились в ожидании гости отеля. Снова пошел дождь. Я внезапно поняла, что оставила мой зонтик от "Харди Эмис" у Тома и теперь промокну.
Какую глупость я совершила! Я всегда брала с собой зонтик, в Лондоне такая переменчивая погода, к тому же газеты обещали на сегодня ливень. Как я объясню это Джинне и миссис Кук?
– Джинна, ты ушла утром с моим зонтиком от "Харди Эмис"? – строгим тоном спросила я, входя в гостиную. – Если это так, я буду сильно сердится. Посмотри на меня! Я вымокла до нитки!
Миссис Кук уже ушла. Было позже, чем я думала.
– Нет, – сказала Джинна. – Я не брала твой зонтик.
– Не брала? – Я изобразила недоумение. – Не представляю, куда он делся. Еще вчера вечером я видела его в прихожей. Знаешь, с бамбуковой ручкой.
– Я уже сказала, что не брала твой чертов зонтик!
– Что с тобой?
– Это с тобой что-то, Алексис.
Я встряхнула шубу из шиншиллы, чувствуя себя, как мокрая курица.
– Извини.
– Ты обвинила Тома в моем изнасиловании! – Она вскочила с дивана, её темные глаза сверкнули на фоне золотистого интерьера. – Заявила ему, что я сказала тебе, будто он меня изнасиловал. Почему? Почему, Алексис? Почему ты совершила такой подлый, отвратительный обман?
Профессия манекенщицы давала одно преимущество – умение в любых обстоятельствах сохранять невозмутимость.
– Прежде всего я разожгу огонь в камине, если ты не возражаешь. Здесь можно околеть. Потом налью себе бренди. После этого отвечу на твой вопрос. Если у тебя хватит терпения подождать.
Она снова села и мрачно уставилась на стены, имитировавшие черепаший панцирь. Я не торопилась. Работая у мадам Терезы, я научилась скрывать растерянность и волнение.
– Я поняла, что в прошлую среду, когда ты вернулась домой с таким самодовольным видом, ты была с Томом, – сказала я, согреваясь. – Я не поверила в то, что ты занималась с подругой. Поэтому я отправилась к Тому. Зная резко негативное отношение твоего отца к этому человеку, решила уничтожить вашу связь в зародыше, пока не возникли серьезные неприятности.
– Подлая тварь.
– Том охотно признался, что в прошлую среду, как я и подозревала, вы переспали. На самом деле этот жалкий негодяй был вполне доволен собой. Теперь я подхожу к главному. Я знала, что Том не насиловал тебя. Ему не было нужды это делать. Я лишь представила дело так, будто ты сказала мне об этом. Я хотела отпугнуть его, чтобы он в дальнейшем не приближался к тебе. Судя по твоему печальному лицу, мой план, похоже, сработал. Полагаю, он не хочет больше тебя видеть.
– Да, не хочет. Благодаря тебе.
– Я нахожу это весьма интересным. Это лишь подтверждает, что твой отец был прав с самого начала. Если бы Том хоть на йоту любил тебя, он бы не позволил так легко запугать его. Он бы дал мне отпор. Но ты ничего для него не значишь, он просто переспал с тобой, и все. Поэтому я не жалею о том, что отправилась к нему с этим вымыслом об изнасиловании. Твой отец отправлял тебя в лучшие учебные заведения не для того, чтобы ты тратила свою жизнь на какого-то никчемного лабуха.
Разъяренная моими словами Джинна покрылась алыми пятнами. В гневе она выглядела ужасно.
– Ты – самая отвратительная лицемерка, какую я когда-либо встречала, Алексис. Кого ты рассчитываешь обмануть твоим благородным объяснением? Уверяю тебя, со мной этот номер не пройдет. Я не так глупа, чтобы поверить твоей жалкой, неубедительной лжи.
Она встала и направилась ко мне.
– Я скажу тебе, что произошло на самом деле. Ты пришла к Тому не для того, чтобы защитить меня, а чтобы самой соблазнить его. Вчера ты ничего не заказывала в "Алджернон Эспри". Я позвонила туда и проверила твою нелепую сказку насчет розы и вербы с сережками. Там нет такой записи. Я знала, что ты изменяешь моему отцу, но до настоящего момента не догадывалась, с кем именно. Сегодня ты тоже была у него. Я услышала твой возглас, когда позвонила ему. Если тебе позарез нужен этот паршивый зонтик, почему бы тебе не позвонить на Фулхэм? Я готова поспорить на мой последний фунт, что он именно там!
К моему изумлению, она замахнулась и ударила меня по лицу в тот самый момент, когда открылась дверь, и в комнату после тяжких дневных трудов вошел Иэн.
– Господи, – сказал он, переведя взгляд с Джинны на меня. – Что здесь происходит, черт возьми?
Если бы я преднамеренно подстроила эту сцену, то не смогла бы выбрать время удачнее.
37
Увидев, как дочь ударила его жену, Иэн Николсон отнюдь не обрадовался – особенно после проведенного в Сити насыщенного, плодотворного дня. Иногда самые коварные происки партнеров оборачиваются для компании финансовыми выгодами. К удивлению Иэна, именно это произошло днем.
Крупная сеть супермаркетов, прежде пользовавшаяся услугами другого коммерческого банка, вследствие антисемитизма решила перейти к Николсону. Другой банк принадлежал евреям, и новый владелец магазинов, арабский консорциум, объявил, что возражает против использования еврейских денег. Ради умиротворения арабов руководству сети, собиравшемуся выбросить на фондовый рынок пакет акций, пришлось отказаться от сотрудничества с евреями.
Хотя Иэн осуждал антисемитизм, как один из видов расизма, он давно научился игнорировать свои личные убеждения, когда речь шла о бизнесе. В результате этого его компания получила возможность заработать немало денег.
Ему и его партнерам ещё оставалось решить, назначат ли они фиксированную плату за осуществление сделки или попросят процент от вырученной суммы. Сам он склонялся в пользу последнего варианта, полагая, что таким образом им удастся получить более значительную прибыль, но следовало убедить в этом других директоров банка, обладавших консервативными взглядами.
Завтрашний день обещал стать напряженным, и поэтому Иэн рассчитывал на спокойный домашний вечер. Мягкие тапочки и курительная трубка – вот в чем он нуждался. Вместо этого он столкнулся с истерически настроенной дочерью и возмущенной женой, окаменевших при его появлении.
На несколько мгновений в комнате воцарилась тишина. Женщины стояли возле камина, их столь непохожие профили выражали безмолвную ярость. Облаченная в черное Алексис поблескивала кольцом с бриллиантом и изумрудом. Джинна, гораздо более миниатюрная и хрупкая, стояла перед мачехой в бежевом брючном костюме из вельвета, плотно обтягивавшем её изящную фигурку (казалось, ещё вчера она ходила в белых гольфах). Их было трудно представить в роли противников.
Иэн вздохнул. Приняв решение отправить Джинну в лондонский университет, он опасался столкновений между женщинами. Они всегда недолюбливали друг друга, но теперь, когда Джинна выросла, напряжение между ними возросло. Он видел это в Сент-Морице и знал, что серьезный взрыв дело времени. Похоже, этот день настал.
– Это личная проблема, – нарушила тишину Алексис.
– Нет, – возразила Джинна.
Иэн налил себе виски из бара.
– В любом случае, Джинна, ты не имеешь права избивать твою мачеху. Я хочу, чтобы ты немедленно извинилась.
– Я её не избиваю. Я ударила её, потому что она это заслужила. Не понимаю, почему ты становишься на её сторону.
– Я не становлюсь ни на чью сторону. Как я могу это делать? Я даже не знаю причину конфликта. Просто я не выношу рукоприкладство и не позволю заниматься им в моем доме. Я жду, Джинна.
– Извини меня, – неубедительно произнесла Джинна.
– Забудем об этом, – отозвалась Алексис. – Ненавижу конфликты.
– Это – самая разумная фраза, которую я услышал, придя сюда, – сказал Иэн.
– А я так не считаю, – пылко заявила Джинна. – Алексис хочет предать это забвению, боясь, что я открою тебе причину нашей ссоры. Верно, Алексис?
– Почему я должна бояться? Мне нечего скрывать. Но я думаю, что тебе следует поберечь отца. У него усталый вид. Стоит ли обременять его нашими проблемами именно сейчас?
– По-моему, стоит! – с вызовом выпалила Джинна. – По-моему, момент для этого идеальный. Чего ждать? Чем раньше папа услышит плохие новости, тем лучше будет для него.
– Плохие новости? – сказал Иэн.
Последовав его примеру, женщины сели. Как здесь уютно, подумал он, согреваясь благодаря пламени камина и виски. Он предпочел бы вернуться домой после конца ссоры. Но поскольку он застал её, то не мог уклониться от своих обязанностей. Его долг перед дочерью – дать ей высказаться. Тем более что в прошлом он уделял ей мало внимания.
Бедная маленькая Джинна. Будучи единственным ребенком и так рано потеряв мать и няню, она страдала от одиночества, несмотря на их богатство.
– Очень хорошо, Джинна. – Он настроился выслушать поток скучных подробностей, не представлявших для него большого интереса. – Говори, если считаешь это необходимым.
Джинна набрала воздуха в легкие.
– Алексис тебе изменяет.
В комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь тиканьем стоявших на камине часов и периодического потрескивания дров. Капли дождя почти беззвучно барабанили по окну, деревья качались на ветру. Но весь этот шум не доносился сюда. Он был внешним, не имевшим значения. Важным было лишь тиканье часов, потрескивание поленьев, бесстрастное лицо Алексис, повисшие в воздухе слова Джинны, доносящийся с кухни аппетитный запах. Что приготовила на обед миссис Кук? – подумал Иэн. Почему он не может рассердиться на Джинну?
Возможно, потому что в глубине души он знал, что она говорит правду, хотя и не желал признать это. На Алексис он также не мог сердиться. Он пренебрегал ею, плохо обращался с ней. Его удивляло только одно – почему она не изменяла ему прежде? Возможно, изменяла, но искусно заметала следы. После возвращения Джинны домой эта ловкость перестала помогать. Он не мог понять причину своей жалости к обеим женщинам. Единственным человеком, которого он не жалел, был он сам, предполагаемая жертва.
– Ты слышишь меня, папа? – спросила Джинна. – Ты что-нибудь скажешь? Не хочешь спросить меня, кто этот человек?
– Нет.
– Почему? Неужели тебе безразлично то, что из тебя делают дурака? Или ты мне не веришь? Думаешь, что я лгу, сочиняю? Да? Я не лгу!
Иэн предпочел бы оказаться сейчас в офисе, заниматься такими конкретными вопросами, как цены фондового рынка и антисемитские планы арабов. Эти проблемы были значительно менее сложными, чем связанные с коварным миром чувств.
– Я считаю, – тихо произнес он, – что ты забрела в сферу поведения, которая тебя не касается. Верность или неверность Алексис – все это не имеет к тебе никакого отношения. Абсолютно никакого. Тебе следовало осознать это, прежде чем раскрывать рот. Что касается меня, то я буду считать, что этого разговора просто не было.
Джинна сжалась в кресле, словно отец ударил её. Глаза девушки говорили о том, что она чувствует себя преданной. Иэн понял, что сейчас он потерял дочь. Их отношения уже никогда не будут прежними. Он выбрал жену, отвергнув дочь, и навсегда потерял доверие Джинны. Возможно, она возненавидит его, но вряд ли это чувство сохранится надолго. Пожалуй, лишь до того времени, когда она влюбится и выйдет замуж. Тогда она простит его, и они снова будут друзьями.
Он грустно улыбнулся самому себе. Друзьями. Жалкая замена драгоценной любви, соединявшей отца и дочь. В грядущие годы они оба будут вспоминать, что именно в этот момент он порвал связывавшую их нить.
– Значит, все закончено, – сказала Алексис. – Кто голоден?
Никто.
В последующие недели Иэн проявлял к Алексис больше доброты и внимания, чем обычно, хотя сам не знал, почему. Он словно пытался смириться с изменой Алексис, заверить жену, что не осуждает её, сказать ей (без слов), что не видит её вины в случившемся. Иногда он спрашивал себя, кто этот человек, откуда Джинна знает его. Но он никогда не спрашивал дочь.
Это любопытство пробуждалось в нем в самые неожиданные моменты. Присутствуя на важной деловой встрече или диктуя своей секретарше, Иэн мог вдруг увидеть Алексис, занимающуюся любовью с безликим незнакомцем. Эта картина заставляла его терять логическую нить того, что он слышал или, что было ещё хуже, говорил сам.
Самым странным во всей этой истории казалось то, что Алексис, похоже, совсем не испытывала смущения, не чувствовала себя оскорбленной. Возможно, она действительно ни в чем не виновата. Джинна могла ошибиться или солгать. После того тягостного вечера они не возвращались к этому вопросу, и Иэн не расспрашивал Алексис наедине.
Другая женщина заявила бы о своей невиновности, и не подвергаясь допросу – только не Алексис. Как всегда невозмутимая и сдержанная, они не произнесла ни слова в свою защиту. Просто ничего не говорила, поправил себя Иэн. Словно не приняла всерьез обвинений Джинны.
Важно ли для нее, что он думает? Или она, будучи безмерно уверенной в нем, знала, что он не станет обвинять её в неверности? Сколько раз он сам изменял ей? Он даже не помнил этого. Его жена была достаточно умна для того, чтобы не раскрывать рта. Он сам безжалостно говорил ей обо всем. Тогда он был моложе и глупее. Хотел причинить ей боль и, несомненно, добивался в этом успеха, красочно описывая подробности всех своих сексуальных связей.
Он не щадил её. И она тоже не щадила его. Ее молчание ранило гораздо сильнее любых признаний. Она позволяла ему рисовать любые картины например, представлять безликого незнакомца, ласкающего её Бог знает как, шепчущего тайные слова, обещающего немыслимые наслаждения.
Через несколько дней Алексис зашла вечером к нему в комнату. Он читал перед сном. Книга, отчасти посвященная банковскому делу в Великобритании, содержала список крупнейших коммерческих банков, даты их основания, фамилии главных партнеров и размеры капиталов на 1970 год. Он с радостью обнаружил название своей фирмы между банками «Гамброс» и "Сэмюэл Монтаг".
1850… Э.Г. Николсон… И.Ф. Николсон… 225 миллионов фунтов стерлингов.
Спасибо Эдварду Генри Николсону, его прапрадеду, за то, что у него хватило способностей создать процветающую фирму, подумал Иэн, закрывая книгу и переводя взгляд на жену. Она выглядела чудесно в пеньюаре, без следов косметики на лице. Комнату заполнил знакомый аромат "Ле Флер".
– Я хочу, чтобы ты знал, что это неправда. Я имею в виду слова Джинны насчет моей неверности.
С того вечера прошла не одна неделя.
– Я знаю.
– Ты не спросил меня. Я подумала, что ты, возможно, сомневаешься.
Он улыбнулся в ответ на её заботу.
– Не сомневаюсь.
– Чудесно. Ума не приложу, зачем Джинне понадобилось сказать такое.
– Я тоже. Сожалею, что она это сделала. – Он старался говорить успокаивающе. – Я надеялся, что теперь, когда Джинна выросла, вы будете лучше ладить. Хотел, чтобы вы стали друзьями. Полагаю, это произойдет в свое время.
– Я уверена. Спокойной ночи, Иэн.
– Спокойной ночи, дорогая. Спи крепко.
– Ты тоже.
Она поцеловала его в щеку и вышла из комнаты. Он пожалел о её неискреннем заявлении. Оно только подтвердило то, о чем он давно знал: безликий человек существует, Джинна была права.
Не стоит об этом беспокоится, сказал он себе.
Завтра он отправится в его любимый уголок Мэйфера. Там весьма соблазнительная молодая шведка по имени Улла заковывала своих клиентов в кандалы и наручники. Она секла хлыстом для верховой езды с золотым наконечником обнаженные ягодицы Иэна, который беспомощно лежал перед ней, не имея возможности пошевелиться.
Улла утверждала, что хлыст произведен поставщиками королевского двора, и поэтому брала за королевскую экзекуцию тридцать фунтов. Иэн с радостью платил такую сумму. Уж он-то, директор коммерческого банка, знал, когда не стоит скупиться.
Он снова взял свою книгу и начал читать о Барингах, одной из старейших и уважаемых банковских семьях Англии. Они были потомками глухого производителя одежды, сэра Френсиса Баринга, умершего в 1810 году и оставившего наследникам миллионы фунтов. Иэн сожалел о том, что у него нет сына, которому он мог бы оставить свой бизнес. Возможно, Джинна преподнесет ему сюрприз – выйдет замуж за талантливого молодого банкира. Возможно, Алексис скоро лишит её безликого любовника своей благосклонности.
Иэн продолжал читать, пока его веки не сомкнулись; он провалился в глубокий сон.
Крупная сеть супермаркетов, прежде пользовавшаяся услугами другого коммерческого банка, вследствие антисемитизма решила перейти к Николсону. Другой банк принадлежал евреям, и новый владелец магазинов, арабский консорциум, объявил, что возражает против использования еврейских денег. Ради умиротворения арабов руководству сети, собиравшемуся выбросить на фондовый рынок пакет акций, пришлось отказаться от сотрудничества с евреями.
Хотя Иэн осуждал антисемитизм, как один из видов расизма, он давно научился игнорировать свои личные убеждения, когда речь шла о бизнесе. В результате этого его компания получила возможность заработать немало денег.
Ему и его партнерам ещё оставалось решить, назначат ли они фиксированную плату за осуществление сделки или попросят процент от вырученной суммы. Сам он склонялся в пользу последнего варианта, полагая, что таким образом им удастся получить более значительную прибыль, но следовало убедить в этом других директоров банка, обладавших консервативными взглядами.
Завтрашний день обещал стать напряженным, и поэтому Иэн рассчитывал на спокойный домашний вечер. Мягкие тапочки и курительная трубка – вот в чем он нуждался. Вместо этого он столкнулся с истерически настроенной дочерью и возмущенной женой, окаменевших при его появлении.
На несколько мгновений в комнате воцарилась тишина. Женщины стояли возле камина, их столь непохожие профили выражали безмолвную ярость. Облаченная в черное Алексис поблескивала кольцом с бриллиантом и изумрудом. Джинна, гораздо более миниатюрная и хрупкая, стояла перед мачехой в бежевом брючном костюме из вельвета, плотно обтягивавшем её изящную фигурку (казалось, ещё вчера она ходила в белых гольфах). Их было трудно представить в роли противников.
Иэн вздохнул. Приняв решение отправить Джинну в лондонский университет, он опасался столкновений между женщинами. Они всегда недолюбливали друг друга, но теперь, когда Джинна выросла, напряжение между ними возросло. Он видел это в Сент-Морице и знал, что серьезный взрыв дело времени. Похоже, этот день настал.
– Это личная проблема, – нарушила тишину Алексис.
– Нет, – возразила Джинна.
Иэн налил себе виски из бара.
– В любом случае, Джинна, ты не имеешь права избивать твою мачеху. Я хочу, чтобы ты немедленно извинилась.
– Я её не избиваю. Я ударила её, потому что она это заслужила. Не понимаю, почему ты становишься на её сторону.
– Я не становлюсь ни на чью сторону. Как я могу это делать? Я даже не знаю причину конфликта. Просто я не выношу рукоприкладство и не позволю заниматься им в моем доме. Я жду, Джинна.
– Извини меня, – неубедительно произнесла Джинна.
– Забудем об этом, – отозвалась Алексис. – Ненавижу конфликты.
– Это – самая разумная фраза, которую я услышал, придя сюда, – сказал Иэн.
– А я так не считаю, – пылко заявила Джинна. – Алексис хочет предать это забвению, боясь, что я открою тебе причину нашей ссоры. Верно, Алексис?
– Почему я должна бояться? Мне нечего скрывать. Но я думаю, что тебе следует поберечь отца. У него усталый вид. Стоит ли обременять его нашими проблемами именно сейчас?
– По-моему, стоит! – с вызовом выпалила Джинна. – По-моему, момент для этого идеальный. Чего ждать? Чем раньше папа услышит плохие новости, тем лучше будет для него.
– Плохие новости? – сказал Иэн.
Последовав его примеру, женщины сели. Как здесь уютно, подумал он, согреваясь благодаря пламени камина и виски. Он предпочел бы вернуться домой после конца ссоры. Но поскольку он застал её, то не мог уклониться от своих обязанностей. Его долг перед дочерью – дать ей высказаться. Тем более что в прошлом он уделял ей мало внимания.
Бедная маленькая Джинна. Будучи единственным ребенком и так рано потеряв мать и няню, она страдала от одиночества, несмотря на их богатство.
– Очень хорошо, Джинна. – Он настроился выслушать поток скучных подробностей, не представлявших для него большого интереса. – Говори, если считаешь это необходимым.
Джинна набрала воздуха в легкие.
– Алексис тебе изменяет.
В комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь тиканьем стоявших на камине часов и периодического потрескивания дров. Капли дождя почти беззвучно барабанили по окну, деревья качались на ветру. Но весь этот шум не доносился сюда. Он был внешним, не имевшим значения. Важным было лишь тиканье часов, потрескивание поленьев, бесстрастное лицо Алексис, повисшие в воздухе слова Джинны, доносящийся с кухни аппетитный запах. Что приготовила на обед миссис Кук? – подумал Иэн. Почему он не может рассердиться на Джинну?
Возможно, потому что в глубине души он знал, что она говорит правду, хотя и не желал признать это. На Алексис он также не мог сердиться. Он пренебрегал ею, плохо обращался с ней. Его удивляло только одно – почему она не изменяла ему прежде? Возможно, изменяла, но искусно заметала следы. После возвращения Джинны домой эта ловкость перестала помогать. Он не мог понять причину своей жалости к обеим женщинам. Единственным человеком, которого он не жалел, был он сам, предполагаемая жертва.
– Ты слышишь меня, папа? – спросила Джинна. – Ты что-нибудь скажешь? Не хочешь спросить меня, кто этот человек?
– Нет.
– Почему? Неужели тебе безразлично то, что из тебя делают дурака? Или ты мне не веришь? Думаешь, что я лгу, сочиняю? Да? Я не лгу!
Иэн предпочел бы оказаться сейчас в офисе, заниматься такими конкретными вопросами, как цены фондового рынка и антисемитские планы арабов. Эти проблемы были значительно менее сложными, чем связанные с коварным миром чувств.
– Я считаю, – тихо произнес он, – что ты забрела в сферу поведения, которая тебя не касается. Верность или неверность Алексис – все это не имеет к тебе никакого отношения. Абсолютно никакого. Тебе следовало осознать это, прежде чем раскрывать рот. Что касается меня, то я буду считать, что этого разговора просто не было.
Джинна сжалась в кресле, словно отец ударил её. Глаза девушки говорили о том, что она чувствует себя преданной. Иэн понял, что сейчас он потерял дочь. Их отношения уже никогда не будут прежними. Он выбрал жену, отвергнув дочь, и навсегда потерял доверие Джинны. Возможно, она возненавидит его, но вряд ли это чувство сохранится надолго. Пожалуй, лишь до того времени, когда она влюбится и выйдет замуж. Тогда она простит его, и они снова будут друзьями.
Он грустно улыбнулся самому себе. Друзьями. Жалкая замена драгоценной любви, соединявшей отца и дочь. В грядущие годы они оба будут вспоминать, что именно в этот момент он порвал связывавшую их нить.
– Значит, все закончено, – сказала Алексис. – Кто голоден?
Никто.
В последующие недели Иэн проявлял к Алексис больше доброты и внимания, чем обычно, хотя сам не знал, почему. Он словно пытался смириться с изменой Алексис, заверить жену, что не осуждает её, сказать ей (без слов), что не видит её вины в случившемся. Иногда он спрашивал себя, кто этот человек, откуда Джинна знает его. Но он никогда не спрашивал дочь.
Это любопытство пробуждалось в нем в самые неожиданные моменты. Присутствуя на важной деловой встрече или диктуя своей секретарше, Иэн мог вдруг увидеть Алексис, занимающуюся любовью с безликим незнакомцем. Эта картина заставляла его терять логическую нить того, что он слышал или, что было ещё хуже, говорил сам.
Самым странным во всей этой истории казалось то, что Алексис, похоже, совсем не испытывала смущения, не чувствовала себя оскорбленной. Возможно, она действительно ни в чем не виновата. Джинна могла ошибиться или солгать. После того тягостного вечера они не возвращались к этому вопросу, и Иэн не расспрашивал Алексис наедине.
Другая женщина заявила бы о своей невиновности, и не подвергаясь допросу – только не Алексис. Как всегда невозмутимая и сдержанная, они не произнесла ни слова в свою защиту. Просто ничего не говорила, поправил себя Иэн. Словно не приняла всерьез обвинений Джинны.
Важно ли для нее, что он думает? Или она, будучи безмерно уверенной в нем, знала, что он не станет обвинять её в неверности? Сколько раз он сам изменял ей? Он даже не помнил этого. Его жена была достаточно умна для того, чтобы не раскрывать рта. Он сам безжалостно говорил ей обо всем. Тогда он был моложе и глупее. Хотел причинить ей боль и, несомненно, добивался в этом успеха, красочно описывая подробности всех своих сексуальных связей.
Он не щадил её. И она тоже не щадила его. Ее молчание ранило гораздо сильнее любых признаний. Она позволяла ему рисовать любые картины например, представлять безликого незнакомца, ласкающего её Бог знает как, шепчущего тайные слова, обещающего немыслимые наслаждения.
Через несколько дней Алексис зашла вечером к нему в комнату. Он читал перед сном. Книга, отчасти посвященная банковскому делу в Великобритании, содержала список крупнейших коммерческих банков, даты их основания, фамилии главных партнеров и размеры капиталов на 1970 год. Он с радостью обнаружил название своей фирмы между банками «Гамброс» и "Сэмюэл Монтаг".
1850… Э.Г. Николсон… И.Ф. Николсон… 225 миллионов фунтов стерлингов.
Спасибо Эдварду Генри Николсону, его прапрадеду, за то, что у него хватило способностей создать процветающую фирму, подумал Иэн, закрывая книгу и переводя взгляд на жену. Она выглядела чудесно в пеньюаре, без следов косметики на лице. Комнату заполнил знакомый аромат "Ле Флер".
– Я хочу, чтобы ты знал, что это неправда. Я имею в виду слова Джинны насчет моей неверности.
С того вечера прошла не одна неделя.
– Я знаю.
– Ты не спросил меня. Я подумала, что ты, возможно, сомневаешься.
Он улыбнулся в ответ на её заботу.
– Не сомневаюсь.
– Чудесно. Ума не приложу, зачем Джинне понадобилось сказать такое.
– Я тоже. Сожалею, что она это сделала. – Он старался говорить успокаивающе. – Я надеялся, что теперь, когда Джинна выросла, вы будете лучше ладить. Хотел, чтобы вы стали друзьями. Полагаю, это произойдет в свое время.
– Я уверена. Спокойной ночи, Иэн.
– Спокойной ночи, дорогая. Спи крепко.
– Ты тоже.
Она поцеловала его в щеку и вышла из комнаты. Он пожалел о её неискреннем заявлении. Оно только подтвердило то, о чем он давно знал: безликий человек существует, Джинна была права.
Не стоит об этом беспокоится, сказал он себе.
Завтра он отправится в его любимый уголок Мэйфера. Там весьма соблазнительная молодая шведка по имени Улла заковывала своих клиентов в кандалы и наручники. Она секла хлыстом для верховой езды с золотым наконечником обнаженные ягодицы Иэна, который беспомощно лежал перед ней, не имея возможности пошевелиться.
Улла утверждала, что хлыст произведен поставщиками королевского двора, и поэтому брала за королевскую экзекуцию тридцать фунтов. Иэн с радостью платил такую сумму. Уж он-то, директор коммерческого банка, знал, когда не стоит скупиться.
Он снова взял свою книгу и начал читать о Барингах, одной из старейших и уважаемых банковских семьях Англии. Они были потомками глухого производителя одежды, сэра Френсиса Баринга, умершего в 1810 году и оставившего наследникам миллионы фунтов. Иэн сожалел о том, что у него нет сына, которому он мог бы оставить свой бизнес. Возможно, Джинна преподнесет ему сюрприз – выйдет замуж за талантливого молодого банкира. Возможно, Алексис скоро лишит её безликого любовника своей благосклонности.
Иэн продолжал читать, пока его веки не сомкнулись; он провалился в глубокий сон.
38
Пэтти Херст и остатки "Освободительной армии" ещё разгуливали по Америке, Джон Дин заявил о намерении написать книгу о своей роли в Уотергейтском деле, арабские нефтяные магнаты продолжали вкладывать миллиарды долларов в слабеющую британскую экономику.
Харри узнал обо всем этом из последнего выпуска «Тайм», который он прочитал в поезде, пока ехал к Алексис. Вместо обычного свидания в какой-нибудь жалкой гостинице Алексис предложила ему встретиться в «Хэрродс». Сначала он решил, что она шутит, но Алексис проявила настойчивость.
– Завтра в два часа, отдел фарфора, – сказала она и положила трубку, прежде чем он успел произнести хотя бы слово.
Он тоже положил трубку, проклиная сестру, себя самого и задержки в их планах. Почему, черт возьми, все движется так медленно? Прошло два месяца с того дня, как Алексис впервые переспала с Лохом (такое прозвище Харри дал Тому), и её сообщения оставались весьма неудовлетворительными. Похоже, Иэн подставлял другую щеку, притворялся, будто не замечает измены своей жены.
До этого телефонного звонка Харри предвкушал восхитительное свидание с Алексис. Почему она не пожелала встретиться с ним наедине? – спрашивал он себя. Однако ответ казался столь очевидным, что Харри гнал его от себя.
Том был талантливым лжецом. Он притворялся, будто связь с Алексис невероятно тяготит его, не понимая при этом, что Харри обладал ещё большим талантом распознавать ложь. Харри видел за разумными на первый взгляд жалобами музыканта ("Господи, она слишком стара!") истинное положение дел: Том совершенно потерял голову.
А как насчет Алексис? Испытывала ли она такое же возбуждение? Сама она утверждала обратное, говорила, что лишь выполняет задание. Проблема с Алексис заключалась в том, что Харри никогда не знал, говорит она правду или лжет. Вероятность того, что они втайне от него наслаждаются этой связью, ещё сильнее портила его и без того отвратительное настроение. Все шло наперекосяк. Он усомнился в мудрости своего решения привлечь к этому делу МакКиллапа, но менять что-либо было уже поздно.
В «Хэрродсе» было столпотворение.
Он тотчас заметил Алексис в отделе фарфора и стекла. Она выделялась среди покупателей отчасти из-за своего роста, но главным образом из-за своей эффектной, вызывающей красоты. Взгляд, брошенный издалека, открыл Харри что-то новое. Если бы он не знал её, то принял бы за богатую, избалованную, замужнюю женщину, совершающую дневной набег на магазины. Через мгновение он понял, что именно это она и представляет из себя.
Нет, только отчасти. Это – фасад. Под наигранной маской скрывалась маленькая девочка из провинциального городка, с которой он рос. Проказница, которую он любил. Никакие деньги и позолота не заслонят воспоминаний Харри об их проведенном в Пилгрим-Лейке детстве, о том, как они летом купались голышом в озере, а зимой катались на коньках. Обнаженная или закутанная до ушей, Алексис всегда оставалась упрямой, находчивой, неотразимой, приводила в отчаяние мать и восхищала отца.
Харри помнил, как безутешно горевала Алексис, когда умер отец, и какое облегчение испытал он сам. После этого ему больше не приходилось выслушивать насмешки одноклассников насчет отца-пьяницы. Даже сейчас, спустя более чем тридцать лет, он не забывал чувство стыда, которое испытывал, слыша их подростковые шутки.
Почему отец Харри считает себя рыбой?
Потому что у него всегда залиты глаза.
Что получится, если индейскую кровь смешать с голландской?
Виски "Канадский клуб".
Харри сунул в рот мятный леденец. Вчера за обедом он напился и проснулся утром с ужасным похмельем, с которым справился благодаря трем стопкам виски, выпитым ещё до того, как Сара спустилась к завтраку. Теперь у него появились неприятный привкус во рту и сочувствие к отцу, которого он никогда не любил. Он мог понять, как несчастливый брак толкал отца к бутылке. Некоторые мужчины погружаются с головой в работу, заводят любовницу или увлекательное хобби.
Харри завидовал таким людям. Их эмоциональные потребности были простыми, они могли жить счастливо без сильной любви. Марк Маринго, как и Харри, не мог выносить такое существование.
Харри и раньше приходило в голову, что, возможно, именно поэтому Алексис любила отца. Ему во многих отношениях есть за что благодарить Марка. Например, за происшедшее между ними тогда, когда Алексис было двенадцать лет, а ему – тринадцать.
Поразительно, какими яркими оставались в памяти краски того дня: красные и золотистые кроны деревьев, коричнево-белый ковер из медвежьей шкуры, лазурное небо Испании в украденной Алексис книге, розовая пижама с кроликами…
Харри подозревал, что многие парни во всем мире впервые занимались любовью со своими сестрами, а потом вступали в совершенно нормальные отношения с другими женщинами. Почему ему это не удавалось? Любопытно, как ответил бы на этот вопрос психоаналитик.
Он подошел к прилавку с фарфором, где Алексис разговаривала с продавцом в темном костюме о минтоновском обеденном сервизе на двенадцать персон.
– Он состоит из ста семнадцати предметов, – сообщил продавец. Цена
Он назвал цифру, превышавшую десять тысяч фунтов. Одна тарелка стоила в среднем чуть меньше сотни фунтов.
– Выгодная сделка, – сказал Харри, подходя сзади к Алексис. – Хватай, пока товар не закончился.
Она повернулась, сверкнув золотой сережкой.
– Тебе не о чем беспокоиться.
Удивительно, подумал Харри, как быстро человек привыкает к большим расходам, особенно когда тратятся не его деньги.
– Куда теперь? – спросил он, когда она подписала счет.
– В следующий отдел. Полотенца и постельное белье. Там также продают махровые халаты. Я хочу купить халат для Джинны. У неё скоро день рождения.
– Алексис, ты не боишься, что нас увидят вместе?
– В "Хэрродсе"? – Она засмеялась. – Что может быть более невинным?
– Наверно, ничто.
Ему не хотелось портить её приподнятое настроение своей депрессией. Возможно, она сообщит ему нечто такое, что уничтожит эту подавленность, сделает их планы по устранению Сары более реалистичными. Ему надоело ждать, когда Иэн заметит возмутительное поведение жены, устроит сцену, сделает что-то.
– Иэн не собирается признавать мой роман с Томом, – сказала она, остановившись перед стойкой с халатами от Ива Сент-Лорана. – В последние два месяца он словно оглох, ослеп и онемел. Честно говоря, я прихожу в отчаяние.
Харри зажал свой рот ладонью, чтобы не выругаться во весь голос.
– Проклятье, – пробормотал он еле слышно. Проходившая мимо него пожилая дама в большой черной бархатной шляпе настороженно посмотрела на него.
– Ты что-то сказал, дорогой? – спросила Алексис.
– Да. Кажется, мы собрались убить не того человека.
Алексис взяла халат цвета какао с рукавами "летучая мышь".
– Что ты имеешь в виду? Почему не того?
– По-моему, нам следует убить Иэна за его тупость.
Пожилая дама остановилась в нескольких футах от них и оперлась на трость. Она даже не пыталась скрыть написанное на её лице любопытство.
– Она подслушивает, – прошипел Харри. – Она услышала слово "убить".
Алексис повесила коричневый халат и взяла оранжевый.
– Кто?
– Перестань говорить так громко, черт возьми! Та старуха с клюкой.
– У тебя мания преследования, дорогой. Ты в «Хэрродсе». Здесь нет шпионов.
Харри повернулся так, чтобы пожилая дама не могла видеть движения его губ.
– Уйдем отсюда. Это место вызывает у меня отвращение.
– Знаешь, Харри, ты становишься настоящим истериком. Кто бы мог поверить, что однажды ты собственными руками задушил двух женщин?
– Я их не задушил. – Он испуганно посмотрел через плечо. – Я сломал им шеи.
– Да, верно. Это было так давно, что я перепутала. Тогда ты определенно не дрожал из-за каких-то старушек. Пожалуй, я возьму коричневый халат.
– Я рад, что этот вопрос решен. Теперь мы можем уйти.
Алексис и пожилая дама искоса посмотрели на Харри.
– Уйти? – сказала Алексис. – Мы ещё не уходим. Мне надо заглянуть на второй этаж в обувной отдел и на первый в пуговичный. Мы можем разговаривать, пока я делаю покупки.
Харри узнал обо всем этом из последнего выпуска «Тайм», который он прочитал в поезде, пока ехал к Алексис. Вместо обычного свидания в какой-нибудь жалкой гостинице Алексис предложила ему встретиться в «Хэрродс». Сначала он решил, что она шутит, но Алексис проявила настойчивость.
– Завтра в два часа, отдел фарфора, – сказала она и положила трубку, прежде чем он успел произнести хотя бы слово.
Он тоже положил трубку, проклиная сестру, себя самого и задержки в их планах. Почему, черт возьми, все движется так медленно? Прошло два месяца с того дня, как Алексис впервые переспала с Лохом (такое прозвище Харри дал Тому), и её сообщения оставались весьма неудовлетворительными. Похоже, Иэн подставлял другую щеку, притворялся, будто не замечает измены своей жены.
До этого телефонного звонка Харри предвкушал восхитительное свидание с Алексис. Почему она не пожелала встретиться с ним наедине? – спрашивал он себя. Однако ответ казался столь очевидным, что Харри гнал его от себя.
Том был талантливым лжецом. Он притворялся, будто связь с Алексис невероятно тяготит его, не понимая при этом, что Харри обладал ещё большим талантом распознавать ложь. Харри видел за разумными на первый взгляд жалобами музыканта ("Господи, она слишком стара!") истинное положение дел: Том совершенно потерял голову.
А как насчет Алексис? Испытывала ли она такое же возбуждение? Сама она утверждала обратное, говорила, что лишь выполняет задание. Проблема с Алексис заключалась в том, что Харри никогда не знал, говорит она правду или лжет. Вероятность того, что они втайне от него наслаждаются этой связью, ещё сильнее портила его и без того отвратительное настроение. Все шло наперекосяк. Он усомнился в мудрости своего решения привлечь к этому делу МакКиллапа, но менять что-либо было уже поздно.
В «Хэрродсе» было столпотворение.
Он тотчас заметил Алексис в отделе фарфора и стекла. Она выделялась среди покупателей отчасти из-за своего роста, но главным образом из-за своей эффектной, вызывающей красоты. Взгляд, брошенный издалека, открыл Харри что-то новое. Если бы он не знал её, то принял бы за богатую, избалованную, замужнюю женщину, совершающую дневной набег на магазины. Через мгновение он понял, что именно это она и представляет из себя.
Нет, только отчасти. Это – фасад. Под наигранной маской скрывалась маленькая девочка из провинциального городка, с которой он рос. Проказница, которую он любил. Никакие деньги и позолота не заслонят воспоминаний Харри об их проведенном в Пилгрим-Лейке детстве, о том, как они летом купались голышом в озере, а зимой катались на коньках. Обнаженная или закутанная до ушей, Алексис всегда оставалась упрямой, находчивой, неотразимой, приводила в отчаяние мать и восхищала отца.
Харри помнил, как безутешно горевала Алексис, когда умер отец, и какое облегчение испытал он сам. После этого ему больше не приходилось выслушивать насмешки одноклассников насчет отца-пьяницы. Даже сейчас, спустя более чем тридцать лет, он не забывал чувство стыда, которое испытывал, слыша их подростковые шутки.
Почему отец Харри считает себя рыбой?
Потому что у него всегда залиты глаза.
Что получится, если индейскую кровь смешать с голландской?
Виски "Канадский клуб".
Харри сунул в рот мятный леденец. Вчера за обедом он напился и проснулся утром с ужасным похмельем, с которым справился благодаря трем стопкам виски, выпитым ещё до того, как Сара спустилась к завтраку. Теперь у него появились неприятный привкус во рту и сочувствие к отцу, которого он никогда не любил. Он мог понять, как несчастливый брак толкал отца к бутылке. Некоторые мужчины погружаются с головой в работу, заводят любовницу или увлекательное хобби.
Харри завидовал таким людям. Их эмоциональные потребности были простыми, они могли жить счастливо без сильной любви. Марк Маринго, как и Харри, не мог выносить такое существование.
Харри и раньше приходило в голову, что, возможно, именно поэтому Алексис любила отца. Ему во многих отношениях есть за что благодарить Марка. Например, за происшедшее между ними тогда, когда Алексис было двенадцать лет, а ему – тринадцать.
Поразительно, какими яркими оставались в памяти краски того дня: красные и золотистые кроны деревьев, коричнево-белый ковер из медвежьей шкуры, лазурное небо Испании в украденной Алексис книге, розовая пижама с кроликами…
Харри подозревал, что многие парни во всем мире впервые занимались любовью со своими сестрами, а потом вступали в совершенно нормальные отношения с другими женщинами. Почему ему это не удавалось? Любопытно, как ответил бы на этот вопрос психоаналитик.
Он подошел к прилавку с фарфором, где Алексис разговаривала с продавцом в темном костюме о минтоновском обеденном сервизе на двенадцать персон.
– Он состоит из ста семнадцати предметов, – сообщил продавец. Цена
Он назвал цифру, превышавшую десять тысяч фунтов. Одна тарелка стоила в среднем чуть меньше сотни фунтов.
– Выгодная сделка, – сказал Харри, подходя сзади к Алексис. – Хватай, пока товар не закончился.
Она повернулась, сверкнув золотой сережкой.
– Тебе не о чем беспокоиться.
Удивительно, подумал Харри, как быстро человек привыкает к большим расходам, особенно когда тратятся не его деньги.
– Куда теперь? – спросил он, когда она подписала счет.
– В следующий отдел. Полотенца и постельное белье. Там также продают махровые халаты. Я хочу купить халат для Джинны. У неё скоро день рождения.
– Алексис, ты не боишься, что нас увидят вместе?
– В "Хэрродсе"? – Она засмеялась. – Что может быть более невинным?
– Наверно, ничто.
Ему не хотелось портить её приподнятое настроение своей депрессией. Возможно, она сообщит ему нечто такое, что уничтожит эту подавленность, сделает их планы по устранению Сары более реалистичными. Ему надоело ждать, когда Иэн заметит возмутительное поведение жены, устроит сцену, сделает что-то.
– Иэн не собирается признавать мой роман с Томом, – сказала она, остановившись перед стойкой с халатами от Ива Сент-Лорана. – В последние два месяца он словно оглох, ослеп и онемел. Честно говоря, я прихожу в отчаяние.
Харри зажал свой рот ладонью, чтобы не выругаться во весь голос.
– Проклятье, – пробормотал он еле слышно. Проходившая мимо него пожилая дама в большой черной бархатной шляпе настороженно посмотрела на него.
– Ты что-то сказал, дорогой? – спросила Алексис.
– Да. Кажется, мы собрались убить не того человека.
Алексис взяла халат цвета какао с рукавами "летучая мышь".
– Что ты имеешь в виду? Почему не того?
– По-моему, нам следует убить Иэна за его тупость.
Пожилая дама остановилась в нескольких футах от них и оперлась на трость. Она даже не пыталась скрыть написанное на её лице любопытство.
– Она подслушивает, – прошипел Харри. – Она услышала слово "убить".
Алексис повесила коричневый халат и взяла оранжевый.
– Кто?
– Перестань говорить так громко, черт возьми! Та старуха с клюкой.
– У тебя мания преследования, дорогой. Ты в «Хэрродсе». Здесь нет шпионов.
Харри повернулся так, чтобы пожилая дама не могла видеть движения его губ.
– Уйдем отсюда. Это место вызывает у меня отвращение.
– Знаешь, Харри, ты становишься настоящим истериком. Кто бы мог поверить, что однажды ты собственными руками задушил двух женщин?
– Я их не задушил. – Он испуганно посмотрел через плечо. – Я сломал им шеи.
– Да, верно. Это было так давно, что я перепутала. Тогда ты определенно не дрожал из-за каких-то старушек. Пожалуй, я возьму коричневый халат.
– Я рад, что этот вопрос решен. Теперь мы можем уйти.
Алексис и пожилая дама искоса посмотрели на Харри.
– Уйти? – сказала Алексис. – Мы ещё не уходим. Мне надо заглянуть на второй этаж в обувной отдел и на первый в пуговичный. Мы можем разговаривать, пока я делаю покупки.