Эльдарова Татьяна. Свояченица

   - У меня абсолютно точные сведения! - орет колхозница. - Машенька сирота! У неё никого нет, поэтому пансионат взял на себя заботу о ребёнке!
   - А вы у неё самой спросили? - Луканенкову не так-то легко перекричать!
   Посреди этого базара стоят дети, с интересом и испугом наблюдая, в чью пользу закончится словесная баталия. При последних криках Марьи Павловны, они слегка расступаются, образуя неровный полукруг возле маленького худенького цыплёнка с тремя хвостами на голове. Это не просто цыпленок, это - её Маруся с фотографии! Сейчас она насуплено глядит на руководительницу группы.
   - Меня-то как раз и забыли спросить! - непримиримо заявляет она. Вырвали из стен родного интерната, искололи всю... - Маша демонстрирует присутствующим огромный лиловый узел на голубой ниточке вены в сгибе локтя, - А у меня, между прочим, есть Катька, Петька, Пашка и Юрка!..
   Тут Машка вдруг замечает разбойничью рожу опекуна, от которого дети стараются держаться подальше, бьет в ладошки:
   - И дядя Лёша!..
   Она прыгает к нему на руки, колотит от радости пятками по бокам. Алексей почему-то сильно бледнеет, но улыбается, хотя это требует от него явных усилий... После чего он аккуратно возвращает Марусю на пол...
   Потом родное дитя, прожившее большую часть жизни в интернате, переводит взгляд на светловолосую Анну, которая видит себя в мечтах олицетворением Прекрасной Мамы для всех сирот. От волнения девочка запускает указательный палец в ноздрю, смущенно пожимает плечами и, лукаво улыбнувшись, быстро сует руку в карман зелёных брючек, где тщательно вытирает палец о несуществующий платок.
   - А это... кто?.. - с неясными воспоминаниями, завертевшимися где-то далеко-далеко, и тайной надеждой, что это окажется правдой, спрашивает она у Атамана Алексея, не сводя взгляда с Анны.
   - Вот, видите! - снова вопит директор пансионата. - Она её не знает!..
   Тут уж Анна выступает вперёд.
   Она делает фигуры из трёх пальцев на обеих руках, крутит ими перед носом крикливого педагога, замечая молчаливое одобрение всех детей, присутствующих в комнате. Потом поворачивается к Марусе, вцепившейся в руку Алексея.
   Анна запевает дочке давнюю-давнюю незамысловатую песенку, сопровождавшую подготовку ко сну:
   - Младшенькой Машке наденем рубашку...
   Девочка сначала открыла рот просто так, впившись глазами в Анну и слушая голос.
   Сидя на железном коне Трегубова, Анна физически ощущает, как её насквозь просверливают с недоверчивой надеждой зрачки Маши. И вот - Маня, как зачарованная, начала шепотом повторять слова, напевая их вслед за Анной всё громче и громче:
   - Подушка вздыхает, её обнимает: "Маруся-Маняша - сокровище наше!.."
   Про сокровище они дружно поют дуэтом...
   - Откуда ты знаешь песню про меня? - спрашивает на очередном вдохе девочка и выдыхает: - Мне её Катька пела!
   - А ты как думаешь? - тихо-тихо спрашивает её Анна, поправив: - только не "Катька", а Катя...
   Она ощупывает дочь глазами, потом осмелилась - протянула к ней руку, дотронулась до одного хвостика, другого, третьего...
   Маша настороженно терпит, даже разрешила поправить волосы...
   И вот - Аня низко-низко наклонила голову, прислонилась лицом к детской макушке, вдохнула... зажмурилась... не желая упускать родной запах, задержала дыхание.
   Девочка тряхнула головой от щекотности, задрала кверху нос, снова вглядывается в Анну сквозь исказившие "картинку" слёзы. Утирает их... Наконец, торжественно объявляет дрожащими губами:
   - Она пахнет, как моя мама, и немножечко духами! А вы врали, что она умерла! - Машка показала язык управляющей детьми и, "встала в позу", явно кому-то подражая. - Вам должно быть стыдно за сделанную ошибку!.. (В этом месте видения Анна едва сдерживается, чтобы счастливо не рассмеяться).
   - Вам нужны ещё какие-нибудь доказательства? - это уже интересуется капитан Луканенкова.
   Дама-колхозница верещит:
   - Подумаешь, доказательство - обнюхали друг друга! В документах черным по белому сказано...
   - Значит, по-прежнему будем ссылаться на фиктивные бумажки? - в голосе воображаемой Марьи Павловны слышится лязг запираемых тюремных замков...
   (Анна готова соскочить с мотоцикла и своими руками задушить противную воспитательницу, но ей не хочется отпускать Марусю. Она лишь теснее обняла Алексея. "Ань, полегче! Рёбра переломаешь!").
   Но она ничего не слышит, она слушает детский шепот:
   - А мне Катька говорила, что ты умеешь печь ватрушки...
   - Умела... - подтверждает Аня, - я снова научусь, вы с Катей мне будете помогать...
   - А у меня палец нарывает, - в доказательство Маруся протягивает левую руку растопыренными пальцами вверх...
   - Давай поцелую, - всё сразу пройдет!..
   - Будем составлять протокол! - мстительно заявляет Марья Павловна колхознице. Но в это время по радио объявляется регистрация на рейс... (На какой именно - Анна не расслышала.)
   Дети подхватывают сумки и, не дожидаясь надсмотрщицы, по-утиному ковыляющей следом, бегут на посадку...
   - Дядя Лёша! Ты чего падаешь? - закричала вдруг Маруся, ворочаясь в материнских объятиях...
   Анна оглянулась. Алексей лежит на полу... голову и плечи его скрывает стол...
   Анна беспомощно подняла голову... Мани рядом уже нет...
   Боже, почему вдруг стало так страшно?..
   Алексей так хотел поскорее оказаться в Солотче с ней наедине, что не заметил на Трегубовском подворье тёмной фигуры, шмыгнувшей за сарай.
   "Гость внезапно прибывает в дом, когда сумерки уже спустились, а огни ещё не зажжены. Всё приходит в волнение... Но воцаряется ещё большая сумятица, если это прибыл хозяин дома из далекого путешествия."
   Сдернув свои брюки, приветственно трепавшиеся на веревке во дворе со вчерашней ночи, Анна первой зашла в дом. Алексей остался определять уставший мотоцикл скульптора на покой под надежным крылом "нивы" Рустама.
   Приветливую тишину радостно нарушила кукушка, но ей кто-то неожиданно грубо заткнул глотку. Часы свалились на дощатый пол. Луч фонаря разрезал темноту веранды и проткнул глаза женщины насквозь:
   - Пожаловала, наконец, сучка! Мы так и думали, что ты здесь рано или поздно появишься.
   Ослепнув, Анна вскинула руку, нащупала свет, щелкнула выключателем.
   Глаза... Огромные Юркины глаза над широкой липкой упаковочной лентой телесного цвета, как будто рта в этом месте никогда и не было... Два карих озера вернули ей зрение, помогли увидеть пистолет, направленный на сына... кожаную руку, державшую пистолет, плечо, направлявшее эту руку... Картинка складывалась по кускам, как в детской мозаике. "В инкубаторе их всех что ли делают?" - подумала мать, потом увидела правую руку, наперекрёст с другой державшую фонарь.
   "Левша..." - отметила Анна и попыталась, пройдя треугольно выступающий сквозь ворот кадык, взглянуть на голову, растущую без шеи прямо из плеч, руководившую кошмаром... Не успела. Сзади появился Алексей.
   - Стоять! - раздалась возле него команда, когда он шагнул вперёд, чтобы закрыть собой Анну...
   Она инстинктивно втянула голову и оглянулась: рядом с Лёшкой стоял второй "инкубаторский" тип в кожанке, на сей раз худюще-длиннющий, как колодец-журавль.
   - Ну, где документы? - спросил Левша.
   - Он их в машину запрятал, - ответил напарник, туловище которого было еле видно из-за спины Алексея, зато башка торчала над ним, делая двухголовым...
   - Неси.
   Напарник ушел.
   Арин снова начал медленное продвижение вперёд. Левша, погасивши фонарь, двинул им Юрку под дых. Мальчишка согнулся, глотая ртом воздух, как тонущий, на секунду выпал из-под прицела. Анна бросилась к сыну, Алексей рванулся на бандита.
   Выстрел его опередил... Алексей рухнул на пол.
   Анна за эти несколько дней успела поверить в непобедимость Алексея, в свою защищенность. Видеть то, как её Лёшка, которого она так любила...
   - Лёшка... - словами не выразить её стон... (Я не берусь.)
   Сын вынырнул на поверхность и астматически захрипел возле матери. Она оторвала пластырь от Юркиного рта, не отрывая взгляда от стеклянных глаз Левши.
   - Где ты там возишься, Стас? - недовольно крикнул он инкубаторскому журавлю, но тот уже тащил дневники и бумаги Бориса на веранду.
   Довольный, что выполнил задание, Левша сел за стол, разложил перед собой бумаги.
   - Что ты мне принёс?! - разозлился он, когда просмотрел часть записей. - Это же какое-то старьё, ты, ублюдок!
   Журавль оправдывался, старательно заправляя под брюки выпроставшуюся сзади рубашку:
   - Что этот вот спрятал, я и взял, - он пнул ногой неподвижно лежавшего Алексея, чьи голова, плечи и руки уходили в тень стола...
   Взгляд Левши поднялся на Анну.
   - Это всё, что нам пока удалось найти! - Она говорила четко, спокойно, бесстрастно глядя заманившему её зверю прямо в глаза. - Я не имела возможности выбирать...
   Он снова стал просматривать "товар".
   - Да, вот же они! - наконец-то обнаружил он то, что искал. - Именно это просил Кофр! Смотри, Стас, здесь даже числа совпадают с теми, что он указал.
   Левша увлёкся чтением дневника...
   Напрасно Стас-журавль убеждал основного наёмника в том, что этого делать нельзя.
   - Теперь вы можете нас отпустить, - так же ровно сказала Анна. Она была пуста, как прошлогодняя змеиная шкура. Ни надежды, ни страха. Даже безразличия не было.
   - Мальчишка пусть остаётся, - не глядя на Анну сказал Левша, - по поводу приблудного пацана у меня никаких указаний не было. С этим, - тело Алексея вновь сотряс пинок, - разобрались. А с тобой - разговор особый. Стас, заводи тачку.
   Ноги Анны вдруг коснулись тёплые пальцы...
   От неожиданности она чуть не вскрикнула. Волной накатило невозможное, незаслуженное, неуместное, непозволительное счастье: "Он жив!" - Змеиное тело виртуозно заиграло переливами красок обновленной кожи.
   - Нет! - требовательно остановила Анна того, кого назвали Стасом. Пусть сначала уйдет мальчик! - она схватила кожаный ворот журавля, притянула далёкое вражеское ухо к своим губам: - Или вам нужны свидетели?.. Не стоит, чтобы он видел, как вы станете "разбираться" со мной...
   Стас кивнул и заметил Левше:
   - К чему о пацана руки марать? Достаточно на сегодня!..
   Тот раздраженно уточнил:
   - Я же сказал, пусть идёт! Но только, когда мы смотаемся: не хватало еще, чтобы он всех ментов в округе поднял. И так еле дождались, когда они отсюда уберутся!
   Анна повернулась к Юрке и, глядя сквозь его умоляющие глаза, повелительно приказала:
   - Марш наверх, молодой человек! - Она грозно нахмурила брови. - Или вы хотите, чтобы вами занялись эти господа?..
   Больше всего на свете Юрка боялся материнского гнева. Она редко наказывала их, лично он помнил два раза, но запомнил - на всю жизнь.
   Он встал, повернулся к ней крепко связанными за спиной руками.
   - Нет! - рявкнул Левша. - Иди так!
   Анна молча проводила сына взглядом до лестницы.
   Бандюги, видимо, предполагая, что с ней у них будет ещё меньше хлопот, чем с Алексеем, расслабились окончательно. Стас решил прогуляться по кухне. Он покрутил в руках тяжелую скульптуру по мотивам сказки Бажова, осмотрел шкаф, в котором Саша Трегубов хранил продукты, вытащил оттуда пакет с сушками и громко захрустел. А Левша даже отложил в сторону пистолет, продолжая изучать дневники.
   - Ну, класс! - выражал он своё восхищение. - Кофр должен нас премировать!
   - Как же, премирует, если узнает, что ты туда заглядывал! - заметила Анна.
   Тут и второго разобрало любопытство. Плюнув на запрет начальства, Стас подсел на лавку рядом с напарником напротив Анны. Полуграмотные дикари с трудом разбирали чужой почерк и только ухмылялись, изредка толкая друг друга локтями.
   Анна поняла почти незаметное повторное движение Алексея и поторопила читателей:
   - Вы думаете, что можно спокойно вот так сидеть? - она напомнила Левше: - Ты же стрелял. Думаешь, никто не услышал?..
   Левша подивился её нетерпению, но кивнул: права, мол.
   Он отдал напарнику приказ сесть за руль и объехать кругом: всё ли спокойно. Он встретится с ним позже на площади, напротив автобусной остановки.
   - Разве сегодня твоя очередь? - понял его Стас. - А ты справишься с ней один? - уточнил инкубаторский и был угрожающе изгнан взглядом.
   - Давай не здесь... - попросила Анна. - Не хочу, чтоб мальчишка видел.
   - А чего тут видеть, - ухмыльнулся Левша. - Мы же не трахаться с тобой будем. Хотя, если ты не будешь сильно визжать, может успеешь получишь перед концом вполне приличное удовольствие. Другие не жаловались...
   - Мне твой конец ни к чему, - вскипела женщина, но её щиколотку сильно сжал, а потом погладил Алексей.
   Анна примерно поняла, какую игру ей придётся вести.
   - В принципе, если разобраться, ты прав: терять мне уже нечего.
   Тон её изменился, она начала говорить нежно, с придыханием: "настроиться на волну" ей основательно помогали руки мужчины, которому она доверилась, который теперь стал опорой, защитой, надеждой. Голос Анны стал глуше, таинственней:
   - Ты, наверное, прекрасный любовник! Жаль, что судьба не свела нас при других обстоятельствах. Мне так хочется почувствовать твою силу, твою нежность, твои объятья, тяжесть твоего тела...
   Удивлённый наёмник смотрел на неё, не подозревая, что Анна адресует последние признания вовсе не ему. А она продолжала тихо, словно гипнотизируя, стараясь, чтобы её слова не разобрал Юрка, который наверняка прислушивался к каждому звуку, идущему снизу:
   - Пойдём в горницу, милый, я покажу тебе, как любит женщина, когда она знает, что это - в последний раз в её жизни...
   Левша ухмыльнулся, машинально проверил, на месте ли его "причинное место", расстегнул куртку и, не глядя, бросил её на стол, поверх дневников и пистолета...
   Анна встала, вновь получила ободряющее пожатие Алексея, перешагнула через его ноги, обняла убийцу Трегубова и повлекла его с веранды в комнату...
   Наёмник зашарил по ней, а она, изображая бурную страсть, изгибалась в жирных руках, стараясь отодвинуться как можно дальше и вскрикивать погромче, чтобы заглушить шаги Алексея... И восемнадцати секунд не прошло с этого момента, как гипсовый козлик наконец нашел понравившуюся ему площадку и высек из черепа наемника не один самоцветный камень: Алексей обрушился на Левшу со всей уже не сдерживаемой ревнивой яростью...
   Он сунул Анне последний скульптурный эскиз Трегубова: "Серебряное Копытце" из сказов Бажова. После этого туго прибинтовал липкой лентой отсутствующую шею обмякшего быка - производителя смерти - к высокой металлической ножке тяжелой старомодной кровати, упаковал этой же лентой руки и ноги Левши (в кожанке которого её оказался целый рулон), сгрёб со стола бумаги и позвал Юрку.
   - Давайте скорее, второй может вернуться! - торопил он, пока мать распутывала узлы на руках сына.
   Уже в машине мальчик хрипло сказал прерывающимся голосом:
   - Дядя Лёша, ведь они скульптора... Я слышал... Они хотели у него узнать, где мама скрывается и кто еще, кроме вас, помогал ей Пашку с Петькой вытащить. Только он им ничего не... - в глазах Юрки навсегда запечатлелся брошенный ими во дворе, беспомощно лежащий на боку мотоцикл дяди Саши Трегубова. - Вы его убили, этого бандита?..
   - Нет, сынок! - оговорился Алексей, - У него для этого дружки есть. Они сами с ним разберутся, или снова кому прикажут: их дело подневольное. А я - делаю, как хочу.
   Анна сквозь слёзы глядела на него:
   - Господи, Лёш, я уже думала... Какое счастье!.. Какое горе!..
   Лицо Алексея вдруг перекосилось:
   - За Сашку они все равно заплатят... - Он указал Анне на Стаса, который "загорал" на площади с сигаретой в зубах, прислонясь джинсовым задом к дверце машины. - Вон, вон, видишь, побежал!
   Увидев летящую "ниву" Рустама, тот бросил сигарету и опрометью кинулся в избушку скульптора. Алексей остановился, не глуша мотор, подошел к инкубаторской тачке, загасил светящийся в ночи окурок, просунул руку в раскрытое окно, открыл капот, вытащил аккумулятор и засунул его под ноги Анне.
   - Всё гениальное - просто! - сверкнул он зубами в горькой ухмылке...
   14.
   "Трудно не капнуть тушью, когда переписываешь роман или сборник стихов. В красивой тетради пишешь с особым старанием, и всё равно она быстро принимает грязный вид."
   Сэй-Сёнагон "Записки у изголовья"
   По дороге в Москву о Саше старались не говорить, думая о приютившем и защитившем их парне каждый - своё...
   Анна вновь видела его слёзы, когда они нашли Катю...
   У Юрки в ушах звучали музейные рассказы экскурсовода...
   Алексею тоже было о чем вспомнить, но он думал о другом: как нашли Сашку? Ведь он не "светился" у Кофра. А об их с Алексеем знакомстве кто мог знать? Художник был у скульптора в Солотче до этого всего один раз: когда помогал ему переезжать. Они ещё фотографировались тогда... Так... Фотографии были в альбоме, который пропал у него при обыске. Почему он раньше не догадался? Нельзя было ехать к Сашке!.. А что им оставалось делать? Спасли бы они Катюху и мальчиков? Смогли бы спрятать их после этого без помощи Трегубова?.. Вряд ли.
   - Не следите за дорогой сзади, а напрасно! - предостерёг спутников Алексей.
   - Лёш, я смотрю!
   Но Анна смотрела не в окно, а на него. Она вновь чувствовала ошеломляющую радость от того, что он жив. Радость сменяла глубокая, как самый последний человеческий сон, скорбь по Саше Трегубову. Руки до сих пор сжимали тяжелую гипсовую скульптурку. Серебряное Копытце, грациозно поднявшее ногу для удара о крышу избушки...
   - Куда потом денутся его работы? - она погладила снежно-белые рожки.
   - Об этом не волнуйся! - уверенно "успокоил" её художник. - Найдутся доброхоты: и расскажут о безвременной кончине талантливого подававшего большие надежды скульптора, и посмертную выставку устроят. А снимать на плёнку все эти мероприятия станет какой-нибудь Мыльников... И после аукциона в пользу таких же начинающих, где большую часть его работ купят иностранные любители-коллекционеры современного российского изобразительного искусства, эти деятели рассуют зеленые купюры по тумбочкам. В газетах появится несколько разоблачительных статей, которые никого не разоблачат, лишь придадут больший вес нашим "культурным" акулам.
   - Ты поэтому никогда не показывал свои картины? - тихо спросила Анна.
   - Потому или поэтому, какая разница? - задумался Алексей. - Да у меня, по сути дела, и не было ничего...
   Это её поразило:
   - Как?! А что же тогда лежит у нас в багажнике?
   Художник объяснил:
   - Это - не искусство. Это - отголоски Афгана. По-настоящему моё только здесь, - он постучал пальцем по лбу, - но приступить некогда заработки мешают.
   Анна горячо заспорила:
   - Но ведь там нет ни одной "военной"!.. Если какая-то часть твоей жизни, твой опыт, переживания помогли в работе, навеяли идеи для картин, разве это - не искусство? А что тогда искусство? Когда ты оформляешь спектакль?.. Но ведь там твоей мыслью руководит драматург или режиссер, тебе остаётся лишь принести своё отношение ко всему этому. А в картинах единственный автор - ты.
   Алексей поморщился:
   - Не суди о том, в чем ровным счетом ничего не понимаешь. Ты умеешь рожать и воспитывать детей - вот рожай и воспитывай! И не лезь с оценками в моё творчество!..
   - Ты считаешь, что я смогу довольствоваться лишь этим?..
   Лучше бы он на неё накричал! Анна не ожидала встретить такой отпор, такой жесткий барьер. Но этот спокойно-пренебрежительный тон... "Алмазная" грань жестоко процарапала хрустальную призму, сквозь которую Анна смотрела прежде на Алексея. Образ его резко исказился, даже раздвоился.
   Если она и преподносила ему постоянно разные стороны своей натуры, которую он с интересом изучал, то как раз Алексей казался Анне единым цельным монолитом без примесей.
   Он именно это имел в виду, когда говорил, что Анна его ещё плохо знает?.. Но за что?.. А может, за то, что попала в точку?.. Он считает главным для себя "заколачивание" деньжищ или...
   Как он сказал? "Ты мне будешь мешать работать, если тебя не будет рядом... вместе справимся..."? - красиво! И она хороша, поверила...
   "А ведь мужчины не похожи на нас - женщин: нередко умудряются запамятовать даже собственные стихи... Вообще, не часто встречаются люди, щедро наделенные талантами - и в придачу ещё доброй душой. Где они? А ведь их должно быть много..."
   Она что же - под забором найденная? Значит, ни на что иное, кроме как рожать, в его понимании - не способна. Как кошка. (Далась же ей эта кошка!) Но вот Саша - мягкий, интеллигентный, даже немного женственный Саша Трегубов, который любил сказки, - он не гнушался объяснений. И не считал, что Анна не в состоянии понять...
   "Да, я кошка. Кошка с котятами. Но кошкам полагается гулять самим по себе."
   Слёзы её градом текли по козлику, прятавшему от Алексея лицо Анны.
   Хотя она ни единым всхлипом не выдала своего состояния, он заметил, прекрасно понимая, что это - не просто плач по Трегубову. Но упрямо молчал, никак не пытаясь успокоить.
   Ему уже указывали, что и как он должен делать. Он хорошо научился.
   Теперь привык жить независимо, благодаря собственному заработку. Другое дело, что холст к себе тянет со страшной силой, но когда находится время - не всегда находятся мысли, а когда появляется идея - срочно появляется новый заказ. Не всегда интересный, но, как правило, денежный. Вот и решай теперь - независимость ли это...
   Думы художника прервал мальчишеский голос, от которого оба взрослых вздрогнули: они в пылу спора забыли, что сзади сидит Юрка.
   - Мам, хочешь, иди назад, посиди со мной!
   - Иду, родной, иду к тебе! - Анна вытерла слёзы и перебралась к сыну.
   Всё сразу встало на свои места. Грёзы кончились. Рядом - её Юрка. Кем бы он ни стал: художником, плотником или кем-нибудь еще, - из него обязательно вырастет когда-нибудь самостоятельно мыслящий человек... Кто сказал, что "хороший человек - ещё не профессия"? Враньё!..
   - Какие дальнейшие действия? - спросила она Алексея ровным спокойным тоном.
   Он аж напрягся, спиной чувствуя абсолютное отчуждение в её голосе (Анна тоже умела ставить барьер, пусть прозрачный, но - непроницаемый).
   Художник потёр трёхдневную щетину на подбородке. Подумав, сказал:
   - Главное, не сбавляя темпа, найти каким-то образом Марью Павловну. У неё видеокассеты, которые могут нам пригодиться именно теперь.
   - Других предложений нет? - уточнила она. - Ведь мы не то что адреса телефона не знаем!
   Юрка, всё время стремившийся помочь, спросил:
   - Это ты о домашнем телефоне говоришь?
   - На службе её так и так нет, - вслух рассуждала мать, - значит, остаётся домашний.
   Алексей соображал, каким образом можно его узнать двум полулегальным гражданам, да ещё среди ночи...
   Мальчишка отстегнул пуговицу нагрудного кармана рубашки, порылся в нём и, ничего не найдя, вздохнул:
   - А, фиг с ней, я и так помню!
   - Что ты помнишь? - Анна уже готовила себя к очередному сюрпризу с его стороны.
   Юрка не посрамил её надежд:
   - Да ещё днём, когда мы работали в монастыре, Маринка дала мне свой телефон.
   - Ну и что? - не поняла мать. - Её же в городе нет, ты всё равно не сможешь пока с ней поговорить.
   Алексей, не подумав, брякнул:
   - Анька, ты всё-таки тупая! - и тут же тревожно заткнулся, в ожидании бурной реакции. Напрасно. Анна не удостоила его даже взглядом в зеркальце.
   - Я поняла, о чем идет речь! - Мать благодарно обняла сына. - Юрка, расскажи теперь, как ты попал в переплёт?..
   Мальчик простился с Маринкой, как взрослый, как будто знал, что его ожидает. Но он не задерживался: помня о матери и дяде Лёше, быстро переместился из объятий девочки - в уличные.
   Нигде ничего подозрительного не наблюдалось. Доносилась из пансионата танцевальная музыка, на "пятачке" перед остановкой глушили пиво юные рокеры и начинающие брокеры. Рядом стояло несколько мотоциклов и машин.
   Юрка открыл калитку и замер: ему показалось странное шевеление возле "нивы", одиноко заполонявшей полдвора. Боковым шагом, вдоль забора, прикрываясь кустами, он стал красться за сарай-мастерскую скульптора. Когда пацан проходил угловой поворот в девяносто градусов, пол-лица ему зажала бугристая жесткая ладонь, а второй обхват через живот оторвал мальчишку от земли.
   - Стас! - кликнул голос прямо возле Юркиного уха и в лицо ему понесло пивным перегаром. - Смотри, какая рыба клюнула! Да плюнь ты на тачку, они уже давно всех жучков поснимали. Идём лучше в дом, с пацаном потолкуем.
   Стас отмычкой быстро справился с нехитрым замком на веранде, а второй здоровенный мужик внёс Юрку и посадил его на стул:
   - Ну, колись, кто ты будешь?..
   Мальчик поочередно поворачивался то к матери, то к опекуну и в который раз повторял:
   - Я ничего им не сказал! Правда, дядя Лёша! Я наврал, что хотел пожрать чего-нибудь спереть! А они грозили, что сделают со мной то же, что с хозяином дома...
   Анна успокаивала его, как могла, видя, что он снова вспоминает направленное на него оружие.
   Алексей поступил проще, он просто приказал:
   - Отставить хныканье! Мы и так тебе верим: если бы они узнали, что ты сын своей матери, с вами обоими не так бы "нежно" разговаривали.
   Слово резануло Анну. Она почувствовала намёк на возжелавшего её Левшу, опять ощутила пожатие пальцев художника на своей щиколотке и грязные приставания борцовского вида громилы (только первое ощущение было сильнее и продолжительнее и вызвало сильные толчки в груди). Что ж, всё это уже в прошлом. Но и за то спасибо: теперь хоть будет о чем вспоминать, кроме крови и ужаса, царивших прежде в её душе.