Эллиот Кейт. Королевский дракон

   Ханне нравилась Хатуи — коренастая и сильная женщина, которая, по собственным словам, родилась далеко на востоке в Истфолле, стране кочевников, за которой лежат земли куманов, крылатых всадников, как называла их Хатуи. Эти дикари пребывали во тьме, вне Света от Круга Единства. Ее брат ушел к ним проповедовать, да так и не вернулся… «Тогда я и решила посвятить себя Повелительнице Битв, — говорила Хатуи, — и вместо того, чтобы оберегать их, сражаться с ними».
   До того дня, как ей вручили кольцо «королевских орлов», Ханна и подумать не могла, что ей захочется повидать мир, лежащий за пределами Хартс-Реста, — прежде чем остепениться и осесть на одном месте. Раньше она не позволяла себе надеяться на то, что не может сбыться. Собственно, поэтому ее и привлекала работа в харчевне, ведь говорят, что трактирщик видит весь мир глазами гостей, что стучатся в его дверь.
   Она могла уйти с Иваром в Кведлинхейм, увидеть там королевский двор. Могла уехать с Лиат в Фирсбарг. О, сейчас об этом думать не хотелось — вспоминался Хью.
   — Что касается вас двоих, — добавил Вулфер, возвращая Ханну к реальности, — за то время, пока мы будем ехать, вам надо постигнуть все премудрости службы. Их немного. Я хотел послать вас… — Тут он прервался, отпив большой глоток эля и стукнув кружкой о стол с такой силой, что остаток выплеснулся через край. — Ладно, об этом после. Ты уже окрепла, Лиат? Если нет, можем оставить тебя здесь и…
   — Нет! Я в порядке.
   Ханна дотронулась до ее руки, успокаивая. Лиат было лучше, чем раньше, но она так и не смогла избавиться от постоянного чувства страха, с которым жила последние месяцы. Даже она, Ханна, несколько раз видела Хью во сне, много раз, сказать по правде. Подобные люди ей раньше не встречались, и лучше было бы совсем о нем забыть. Не тревожить себя мыслями о случившемся. Хотелось верить, что дорога поможет изгладить тяжелые воспоминания.
   — Я добыл лошадок во Фриласе, — подмигнул Вулфер Манфреду и Хатуи. — Как думаете, они смогут поскакать?
   — Что? — спросила Хатуи с понимающей улыбкой. — Лошади? Я их не видела.
   Вулфер оскалился.
   — Две лошадки, горячие и свежие. Ладно, детки, доверьтесь мне. Дорога в Гент будет трудной. Что мы там найдем и как быстро вернемся — сказать не могу. Говорят, войско эйкийцев возглавляет сам вождь, к тому же могучий чародей. Говорят, его нельзя убить. Если эти двое нас будут задерживать, оставим их во Фриласе или на нашем пункте в Стелесхейме.
   Тут было о чем побеспокоиться. Ханна не была дворянкой, и ее не учили с детства держаться в седле. Она и с лошадьми-то имела дело лишь потому, что ее родители содержали харчевню. Она затаила дыхание. Лиат посмотрела на нее со страхом.
   — Ханна держится в седле неуверенно, — резко проговорил Манфред. — Но думаю, с ее волей она преодолеет и эту трудность.
   Вулфер приподнял брови.
   — Что ж, Манфред, заслужить твое одобрение — дело нелегкое. Ну а ты, Лиат?
   Девушка заволновалась, слыша свое имя. Вмешалась Хатуи:
   — Лиат — хороший наездник, хоть и говорит, что не садилась на лошадь три года. Она слабовата, но в дороге окрепнет. Если до Стелесхейма этого не произойдет — оставим ее там.
   — Вот и ладно, — сказал Вулфер. — Идите, дети, посмотрите новых лошадей — лучшее, что я смог достать за такое короткое время, седлайте их и едем.
   Ханне при этих словах показалось, что ноги ее приросли к полу. Пока их отъезд был только словами, все было чудесно.
   — Так скоро? — Ее голос дрожал. — Я думала, что хотя бы не сегодня утром.
   Вулфер смотрел на нее с мягкой укоризной. Но она поняла, что добрым он был только до тех пор, пока не противоречили его приказам.
   — Вы стали «орлами», девушки. На королевской службе задержек быть не должно. Понимаешь?
   Она послушно встала. И правда, нельзя было поддаваться страху, особенно после того, что сделало это чувство с Лиат.
   — Слушаюсь, сэр.
   Он кивнул.
   — Сегодня, кажется, день святой Эзеб? Шестой день авриля, лучший день, чтобы начать службу. — Он тоже поднялся с места. — Хатуи, собери еду. Лиат и Ханна, идите за мной в конюшни.
   Ханне показалось, что его голос становился мягче, когда он смотрел на Лиат. Бедняжка! Ханна знала, что та вовсе не радовалась своей иноземной и печальной красоте. Ока положила руку на плечо подруге, и Лиат быстро встала, ударив по столу костяшками пальцев, как она всегда делала, когда выходила из задумчивости.
   Во дворе Ханна увидела стройную белую лошадь, которую Вулфер предназначил для нее. Животное съело яблоко, поднесенное девушкой, и спокойно дало себя оседлать. Кобыла, отданная Лиат, оказалась более норовистой, и к тому времени, как хозяйка с ней справилась, другие лошади были давно готовы. Хатуи привела мула, груженного продуктами, которые даны были жителями в счет королевского налога. Затем они с Манфредом вывели всех лошадей.
   — Соберите все, что хотите взять с собой, — приказал Вулфер, — но помните, что «орел» не должен владеть ничем, кроме дружбы своих товарищей и собственной силы.
   — Все, что у меня есть из вещей, — одежда, которая на мне, — отвечала Лиат.
   Это было явной ложью и удивило Ханну. Но Лиат смотрела в другую сторону. Если и заметили, что она говорила неправду, вида никто не подал. Они, впрочем, не знали Лиат так хорошо, как Ханна.
   — Пойду соберу дорожный мешок и попрощаюсь с семьей, — сказала она. Лиат продолжала стоять, глядя в пустоту. Ханна стерпела это и обратилась к Вулферу: — Моей матушке будет приятно, если вы скажете ей несколько слов, господин.
   — Хорошо. Я пойду к ней, а Лиат пусть закончит с лошадью. Остальные подождут.
   Все они, конечно, видели книгу и знали о ней. Но никто из «орлов» не сказал ни слова. Подозревал ли Вулфер о ценности этой вещи? Ханна не знала. Она пропустила его вперед, как диктовал закон вежливости, затем вывела свою лошадь на улицу. До нее едва донеслись слова благодарности, произнесенные тихим голосом Лиат…
   Солнце стояло высоко над холмами. Пели птицы и зеленела растительность на крестьянских огородах. Вся семья трактирщика собралась во дворе. Чудо, Карл сам принес ее мешок с вещами — смена одежды, миска, ложка и еще какая-то мелочь — и теперь привязывал его к седлу. Его глаза блестели, когда он смотрел на Ханну, и она вдруг почувствовала, как родные гордятся и восхищаются ею так же, как она восхищалась Хатуи. От этого хотелось плакать.
   — Смешно смотришься. Ни рыба ни мясо, — пошутил брат, немного подпортив сентиментальное настроение.
   Но она только улыбнулась. У нее не было той практичной дорожной одежды, что носили ее новые товарищи, поэтому Бирта обрядила дочь в то, из чего давно вырос ее старший, женатый брат Транчмар, — в меру возможности подлатав вещи и подогнав их по росту. Лиат утешила ее, сказав, что всегда так одевалась, путешествуя с отцом. Мать сжала руку Ханны.
   — Помни, девочка, что ты отвечаешь не только за себя, но и за подругу. Заботься о ней.
   — Обещаю. — Ханна обняла отца, затем брата. — Карл, а ты присматривай за ними. Хорошо?
   Оба сдержали слезы. Лиат вышла из конюшен, ведя наконец-то оседланную лошадь. Но в мешках, привязанных к седлу, не было ничего, похожего на книгу. Возможно, подумала Ханна, подруга заново перепаковала вещи и ненадежнее спрятала свое сокровище. Лиат, не глядя на нее, прощалась с Карлом и Биртой.
   Наконец они сели в седла и последовали за Вулфером по дороге, ведущей на юг. Из пятерых только Ханна оглядывалась назад. Когда деревня наконец скрылась за лесом и они двигались молча по дороге посреди спокойных и величавых деревьев, Лиат нарушила тишину:
   — Никогда не вернусь сюда.
   Ханна испуганно вздрогнула, а Вулфер улыбнулся:
   — Даешь обет?
   Лиат, казалось, только сейчас осознала, что говорит вслух.
   — Нет. Зарекаться не буду. Только чувствую, что это так.
   — Анна всегда доверяла чувствам. Таким, как это. — Голос старого «орла» был почти ласков.
   Анна… Мать Лиат была волшебницей, из-за этого ее убили, и было во всем этом что-то, чего девушка понять не могла. Но Ханна должна была сделать все, что в ее силах, чтобы защитить подругу.
   — Не будем медлить, — подбодрил их Вулфер. — Впереди долгий путь.
   Так ехали они, разговаривая мало, но размышляя о многом. Поступь лошадей была неторопливой, но ровной, и к вечеру Хартс-Рест остался далеко позади.

Часть вторая
ДЕЯНИЯ ВЕЛИКИХ КНЯЗЕЙ

VIII. НА КОРОЛЕВСКОМ ПУТИ

1

   «Росвита Корвейская, ничтожнейшая из слуг Господа и Владычицы, ее королевскому величеству, королеве Матильде, шлет весть и нижайше уверяет в преданности и равно приветствует во имя Владычицы, чья неисчерпаемая мудрость и величайшая слава да пребудет с тобой, наша славная королева, мать великого короля Генриха, второго с этим именем».
   Послание отца лежало поверх второй страницы, закрывая собой слова, написанные вчера до того, как ее прервали, сначала посланник с севера, а затем известия о споре, вспыхнувшем между членами Королевского совета. Она сунула пергамент в потайной карман платья. Пальцы приятно касались ризы из золотого шелка, какие носили королевские клирики. Очередная суетная мирская радость напомнила о себе. Золотая риза, символ королевской службы, была надета поверх грубого черного платья. Его она тоже носила всегда, и означало оно принадлежность к выходцам из монастыря Владычицы Нашей в Корвее.
   Она вновь вернулась к книге.
   «По просьбе твоей принимаюсь я за тяжкий труд описания деяний великих князей. Вдобавок расскажу немного о происхождении и истории народа вендийского, над которым король Генрих, первый с этим именем, стал первым владыкой, чтоб, читая, могла ты дивиться разумом, отбросить заботы и с немалой пользою досуг провести».
   На этом она вчера закончила. Счастьем было вернуться в тишину скриптория после шума вчерашней ночи, утихшего лишь тогда, когда король после пира отправился на покой. Она глянула на вощеную табличку с записями, не раз переправленными, затем обмакнула перо в чернильницу и принялась писать.
   «Прощения прошу, что не могу рассказать обо всем, ибо писать стараюсь так, чтобы повествование было не чрезмерно долгим и не утомило читателя. Пусть ваше величество прочтет книгу, вспоминая о нас, и не запамятует о чувстве преданности, с которым все сие было написано».
   Так кончалось вступление к книге первой «Деяний великих князей». Росвита откинулась на спинку сиденья. Спина уже побаливала. Когда она впервые оказалась при дворе, будучи двадцати лет от роду, малознающей подопечной корвейского монастыря, она могла сидеть целыми ночами, прерывая труд только со звоном колокола, зовущего к молитве. Ей ничего не стоило долго сидеть при свечах, многократно переписывая древние тексты и создавая свои, создавая, несмотря на юность и неопытность. Теперь, спустя еще двадцать лет непрерывных трудов сначала на благо короля Арнульфа Младшего, затем нынешнего Генриха, силы были не те.
   Но она все равно улыбнулась, закончив страницу. Правильно говорила матушка аббатиса: «Болезни старости напоминают нам о мудрости, что получена нами с годами жизни». Сама матушка Отта Корвейская, несмотря на восьмой десяток, ни разу не была замечена хворой и страдающей, да и вообще была самой доброй и мудрой женщиной, из тех, кого Росвита встречала на своем пути и вспоминала с радостью. Мать Отта все еще была жива и приближалась к девяностолетнему возрасту, что, конечно, означало великую к ней милость Господа и Владычицы.
   Десять лет Росвита трудилась, общаясь с престарелыми придворными и епископами, делала записи и изучала старые в архивах монастырей, мимо которых следовал двор короля, бесконечно странствуя. Теперь начала писать, надеясь на то, что матушка Отта успеет прочесть ее труд.
   «Начало книги первой о деяниях великих князей».
   Проработав двадцать лет в скриптории, Росвита прекрасно знала, как трудно исправлять написанное, как тяжко переписывать страницы труда или, того хуже, целые главы. Но решилась писать сразу на бумаге, исправляя лишь порядок глав.
   «1. Сначала изложим некоторые сведения о начале вендийского народа, памятуя, что все сие суть темные предания древних времен.
   Говорят, сначала вендийцы жили в северных землях и были изгнаны оттуда существами, которых мы зовем народом эйка, драконолюдьми. Другие считают, что вендийцы пришли из Аретузы и были остатками великой армии Александроса, Сына Грома, которая после поражения даррийской императрицей Арку-ак-Нией разбросана была по свету. Об этом я слышала в молодости от одного старого мудреца. Прочие же считают, что вендийцы были просто древним и благородным народом, известным гессийским летописцам и описанным в Поликсеновой «Истории Даррийцев».
   Мы уверены, впрочем, что вендийцы впервые прибыли сюда на кораблях и высадились там, где теперь городок Хателенга, что лежит к западу от Гента. Туземцы, населявшие те земли, подняли против них оружие. Но вендийцы храбро сражались и завоевали побережье».
   В тишину скриптория ворвался шум. Клирики и монахи, оторвавшись от своих пергаментов, повернули головы в сторону старой Моники, появившейся в дверях. Позади нее толпились люди, шумные и суетные. Это не было вторжение диких вендийских племен. Прибыли молодые ученики королевской школы.
   Росвита вздохнула и с неохотой отложила перо. Потом, пожурив себя за ворчливость, стала помогать Монике рассаживать школяров по свободным скамьям. Вернулась на свое место, понимая: пока молодежь проходит практику, работать она не сможет. К ней подсел один вновь прибывший послушник.
   — Простите меня, госпожа, — прошептал он.
   Это был молодой Бертольд Виллам. Он улыбался. Один из тех редко встречающихся юношей, которые были красивы, но не знали об этом. В самом деле, из ребят, причастных двору его величества, он был ее любимцем. Зимой ему исполнилось четырнадцать, для посещения школы он вырос. Но все равно частенько приходил послушать Росвиту, ибо был очень любознателен.
   Он осторожно протянул руку и указательным пальцем коснулся пергамента, на котором не просохли еще чернила.
   — Это и есть ваша «История»?
   Росвита кивнула. Остальные дети расселись по скамьям скрипториума рядом с другими работающими клириками. За последние полгода детей, причастных к королевскому странствию, стало вдвое больше, что само по себе говорило о непорядке в королевстве. Взгляд ее остановился на молчаливой девочке с упрямым выражением лица, она сидела на скамье возле Моники. Последняя из прибывших, старшая дочь Конрада Черного, герцога Вейландского, восьми лет от роду, она знала, что не только учится здесь, но еще и заложница в королевских руках.
   — А теперь, дети, — сказала старая мать Моника, подняв правую руку, — разберите вощеные таблички и внимательно слушайте.
   Бертольд заерзал, вертя в руках перо Росвиты. Как и многие юноши, которым предстояло жениться и пребывать в миру, орудуя мечом, а не пером, он был не обучен письму, но умел читать.
   — Попробуй написать что-нибудь, — сказала она ему. Бертольд улыбнулся и выдавил на табличке букву «Б».
   — Слушайте меня, — говорила Моника, — чтобы читать древних, вам нужно знать даррийский, ибо на этом языке говорили в Даррийской Империи. Мы можем многое узнать из книг, дошедших до нас, но есть то, что мы должны помнить: великое царство людей и эльфов обречено было пасть потому, что его императоры не приняли всем сердцем Единых и благословенного Света их учения.
   — Но никто не обвинит в этом императора Тайлефера, — проговорил тихонько Бертольд, выдавливая на воске букву «Е», — и все равно его империя пала. Никто после него не был провозглашен Священным Даррийским Императором. Как объяснить это?
   — Хороший вопрос, — ответила Росвита, неожиданно пугаясь того, что Моника обратила на них внимание. В самом деле жаль, что он остается в миру. Из него вышел бы хороший историк.
   Моника многозначительно откашлялась и продолжила речь. Бертольд вздохнул и попытался изобразить букву «Р». Росвита разглядывала других детей.
   Все великие вельможи королевства мечтали послать своих детей ко двору… Позже многие из них станут клириками в королевских учебных заведениях. Остальные дети проводили здесь год или два, получая образование и приучаясь к жизни при дворе — постоянно странствующем по землям, подвластным королю. Многие дети оставались надолго — это были те, лояльность чьих родителей была сомнительна. Никто об этом не упоминал, с детьми обращались хорошо, но они были не более чем заложниками.
   Это не касалось Бертольда, конечно. Его отец, маркграф Гельмут Виллам, один из самых уважаемых членов Королевского совета и самый верный соратник Генриха.
   Из всех фаворитов королевства наиболее преданы сюзерену были четыре маркграфа. Четыре маркграфа, которые больше всех нуждались в поддержке короля, ибо земли их лежали у восточных границ вендийской страны и более прочих страдали от варваров, искавших добычи и пленников.
   Из их земель отправлялись на восток миссионеры, чтобы обращать язычников. К ним приходили самые неустрашимые переселенцы, желавшие обрабатывать земли, которым угрожали варвары, но которые неподвластны были никому, кроме короля.
   Три года границы были спокойны. И потому маркграфы и их наследники могли уделить часть своего времени придворной жизни. Этой весной, кроме Виллама, в Странствии принимала участие прославленная Джудит, маркграфиня Ольсатии и Австры.
   Она оставила земли в надежных руках старшей дочери, а двух младших привезла ко двору. Одна из них, болезненная девушка лет четырнадцати, сидела, разинув рот, и смотрела на Монику, как на чудовище с рогами и копытами.
   Веринхар, маркграф Вестфолла, прислал ко двору младшего брата. Юноша должен был стать монахом и, как полагалось, старательно записывал то, что говорила мать Моника.
   Обычно наибольшую проблему представляли герцоги, сильнейшие из владык королевства. Трое из них, чьи земли лежали в пределах прежнего королевства Вендар, оставались верны: герцоги Саонии, Фесса и Аварии. Всех их при дворе представляли либо дети, либо юные родственники. Но герцогства Варингии, Вейланда и Арконии раньше подчинялись варрийскому королю, и теперешняя их верность вендарцам оказалась сомнительной. Поэтому дочка Конрада Вейландского сидела и старательно выводила буквы под строгим надзором матушки Моники. А дочь Сабелы и Беренгара всего полгода назад вернулась к себе в Арконию.
   Два месяца назад Родульф, герцог Варингии, забрал своего Эрчангера. И теперь эти постоянные слухи о новом восстании, которое замышляла Сабела…
   Бертольд шепотом сообщил ей:
   — Эккехард снова заснул.
   — Ах, боже мой. — Эккехард, единственный сын Генриха от королевы Софии, действительно дремал, подперев голову рукой. Кафтан его перекосился, обнажив тяжелое золотое ожерелье вокруг шеи. Мальчик даже слегка похрапывал. Он был хорошим и милым, но предпочитал слушать на пирах поэтов и музыкантов, а не высиживать в монастырском скриптории.
   Моника, слава богу, не замечала, что мальчик спит. Внимание ее было приковано к дочери Конрада, тоненькой девчушке, унаследовавшей внешность бабушки. Смуглая, как купец из Джинны и как королевская родня, она носила золотое ожерелье, которое превосходно гармонировало с темной кожей.
   Бертольд, проследив за взглядом Росвиты, проговорил:
   — Она будет красоткой, когда подрастет.
   — Говорят, ее бабушка-красавица тоже отличалась темной кожей. Но ведь и сам блаженный Дайсан проживал в землях, которые сейчас завоевали джиннцы, и кто теперь скажет, не был ли он, как и эта девушка, смуглокожим?
   — «Не так уж важно, является ли человек ростом высок или низок, кожей бел или черен, не важно, есть ли в нем телесный недостаток», — процитировал Бертольд.
   — Тише, — мягко остановила его Росвита, скрывая улыбку.
   — Господин Бертольд! — окликнула Моника. — Слушайте меня или ступайте вон, не мешайте другим работать.
   Мальчик почтительно поклонился. Моника еще какое-то время говорила, монотонно повторяя то, что давно знала Росвита. Она выпрямилась и расправила спину, стараясь, чтобы этого не заметили. Но от Бертольда ничего не укрылось, и он усмехнулся, не отрываясь от письма.
   Неожиданно с улицы донеслись голоса. Дети и клирики были заняты своими делами и не обратили на них внимания, но Росвита встревожилась. Королевские дочки ссорились.
   — Я сказала только, что считаю глупым слушать советы такого человека.
   — Ты ревнуешь, что мое общество он предпочитает твоему!
   — Глупости! Я забочусь о твоей репутации. Все знают, что он шарлатан.
   — Ничего подобного! Все только и завидуют его мудрости.
   — А я думаю, что это из-за его надменности и скверных манер!
   Росвита вздохнула, отложила перо и вытерла пальцы, затем поднялась с сиденья, расправив ноющую спину. Бертольд посмотрел на нее снизу вверх, но она знаком велела ему оставаться. Моника только коротко кивнула, давая понять, что догадывается о причинах ее ухода.
   Росвита спустилась по лестнице, ведущей из скриптория, прошла через ризницу, напугав быстрой поступью монаха, дремавшего на скамеечке. Наконец дошла до сада с розовыми кустами, где застала двух сестриц во всей красе.
   В их внешности соединились черты родителей. Сапиентия, как мать, была низенькой, смугловатой и ладной, в остальном же походила на отца. Как и он, заливалась краской, когда теряла выдержку.
   Теофану была повыше ростом и более стройна, но грубее и резче. От матери унаследовала странную холодность характера. Придворные считали это восточной хитростью и никогда не доверяли ни королеве, ни Теофану.
   — Ты злишься, потому что отец хочет отдать мне в управление Истфолл. Хочешь заполучить маркграфство сама! — Цвет лица Сапиентии сейчас ничем не отличался от цвета роскошных роз в саду, но шел ей не так, как розам.
   За восемнадцать лет Росвита ни разу не видела, чтобы Теофану выходила из себя. Даже в детстве. Странный ребенок! Но у нее в запасе было множество надежных способов рассердить сестрицу.
   — Возможно, отец и увеличит мои владения, когда сочтет нужным. Но сама я никогда не считала возможным просить его об этом.
   Росвита поспешила вперед, видя, что бедняжка Сапиентия не в силах сдерживать ярость.
   — Ваши высочества! — проговорила она быстро, не дав Сапиентии раскрыть рта. — Как хорошо, что я вас нашла.
   Вмешательство оказалось кстати: графиня, искавшая резких слов, растерялась и замолчала. Теофану немного насмешливо приподняла брови.
   — Какие-то новости? — вежливо спросила она, но Росвита понимала, что та не даст себя провести этой выходкой.
   Росвита весьма кстати вспомнила об отцовском письме.
   — Небольшое семейное дело, но я смиренно прошу у ваших высочеств дозволения переговорить с вами о нем.
   — Можете доверять нам, — Сапиентия пожала руки Росвиты, — мы сделаем все, что можем.
   Теофану просто кивнула.
   — У меня есть брат по имени Ивар. Он должен поступить в монастырь матушки Схоластики в Кведлинхейме. Я надеялась, что вы окажете честь мне и моей семье, попросив почтенную аббатису помочь ему в первые дни его пребывания там. Он совсем молод, двумя или тремя годами младше вас, ваше высочество. — Она кивнула Теофану. — Тем более, судя по письму отца, сам Ивар не очень-то хотел идти в церковь.
   — Он младший сын, — сказала Сапиентия, — чего же он хочет?
   — Не знаю. Я видела его всего два раза, ведь он родился тогда, когда я уже десять лет пребывала в Корвее. Он сын отца от второй жены, дочери графини Хесбайской.
   — Ах, помню. Той самой, что имела трех дочек от трех мужей. — Сапиентия выпустила руки Росвиты и отошла к высохшему фонтану.
   Четыре каменных единорога, вставших на дыбы, спокойно взирали на нее. Поврежденный зимним ураганом, фонтан так и не привели в действие — из-за чего отцу Бардо пришлось долго извиняться перед королем и королевой, прибывшими сюда, в Херсфордский монастырь, чтобы посмотреть на этот скульптурный шедевр. Для весны день был очень теплым. Росвита чувствовала, как от мозаичного пола и каменной балюстрады веет солнечным жаром.
   — Ее другая дочка, что замужем за Гельмутом Вилламом, разговаривала со мной вчера вечером. — Сапиентия почему-то хихикнула. — Интересно, кто из них переживет больше супругов — старый Гельмут или графиня Хесбайская? У самого Виллама сейчас пятая жена, если не ошибаюсь. А у графини четвертый муж. Придется ей отослать его на войну, как она проделала с первыми тремя.
   — Ты говоришь гадости, — оборвала ее Теофану. — Нечего удивляться, что отец не посылает тебя в твое Странствие.
   Сапиентия быстро подошла к сестре и влепила ей пощечину.
   — Владычица, сохрани, — шепнула Росвита, вставая между ними.
   Лицо Теофану оставалось будто выточенным из дерева, на нем не отразилось ни торжество, ни обида. Она только договорила начатое:
   — … Ты только и умеешь, что смеяться над чужим горем.
   — Тише, ваши высочества. Не вступайте в спор, когда видите, что вами руководит слепая злость. Вспомните, что сказал блаженный Дайсан своим ученикам, когда их ложно обвинили в колдовстве: «Прежде всего пусть спокойными будут ваши слова…»