Эллиот Кейт. Королевский дракон

   В щелях мостовой росла трава. Он споткнулся и упал на руки, под ладонями лежала старая каменная разрушенная плита, тонкая настолько, что трудно было поверить в то, что это творение человека. При свете лампы показалось строение из черного камня, на его стенах виднелись картины: едва заметные упругие фигурки с женскими телами и головами ястребов, змей и волков, глаза их сверкали, как драгоценные камни.
   Чуть дальше, в конце колоннады, светилось центральное здание, переливаясь цветами радуги. Белый камень здания казался чем-то райским и словно уходил в бездну созвездий: Меча, Посоха, Чаши и самой Королевы. Лук Королевы светился и был нацелен на Дракона.
   Алан стоял перед храмом.
   От дальней стены неожиданно отделилась тень с человеческим очертанием. Высокое, стройное существо неземной грации, в металлической кирасе, украшенной зверями, в кожаной юбке ниже колен, прикрывающей льняной кафтан, через левую руку перекинут белый плащ. Во всем, что видел сейчас Алан, было что-то тревожное и в то же время чудесное.
   Полупризрак-получеловек, с худощавым бронзовым лицом, глубоко посаженными глазами и копной черных волос, скорее походил на мужчину. Но Алан не знал, можно ли назвать мужчиной того, кто не носил бороды. Пришелец кого-то искал или ждал.
   Алану послышались шаги, справа в проеме он увидел девушку. Она не видела призрака, но заметила Алана или его лампу.
   — Алан? — спросила она тихо. — Это ты?
   Алан шагнул вперед. Шаг вперед сделал и призрак. Глаза их встретились. По спине пробежал озноб. Послышался треск пламени, повеяло дымом.
   — Куда ушла Лиатано? — Призрак держал в руке копье, острое, смертоносное, но, направленное вверх, оно не угрожало Алану.
   — Я… Я не знаю. — Алан запнулся. Он не мог отвести глаз от призрака. Он слышал топот несущихся лошадей, неясные крики и звуки рога.
   — Ты не простой смертный, — резко произнес призрак. — Иначе как бы ты мог оказаться здесь? Как тебя зовут? Кто твоя мать? Как ты попал сюда?
   Алан смотрел только на говорившего.
   Да, это был принц эльфийского народа. Алан понял, что видит крепость в последние минуты перед ее разрушением. Звуки битвы неумолимо приближались.
   — Меня зовут Алан, — сказал он, отчаянно желая спасти крепость, но понимая, что она обречена. Что он мог сделать? Кто такая Лиатано? Был ли призрак его отцом? — Не знаю, как я попал сюда. И не знаю, кто моя мать.
   — Ты человек, — произнес принц с некоторым изумлением, — но все же отмечен свыше. У нас не осталось времени для разрешения загадки. — Его подбородок дрогнул. Он оторвал взгляд от Алана, прислушиваясь к зову.
   Раздался пронзительный крик. Алан покачнулся и вытянул вперед руку, пытаясь спасти рушащиеся стены храма.
   — Это ты, Алан!
   Сквозь боль он услышал запинающийся голос со стороны разрушенной мостовой:
   — Ты видел это? Слышал? — Она бросилась к нему. Он не удержался и выронил лампу, она погасла. — Тени черные, как графские собаки, мчались по небу с громким воем! Если бы они нас увидели…
   Тепло ее тела согрело его, и голова прояснилась. Он отстранил девушку, та еще лепетала о красных глазах и шестиногих псах. Он поднял лампу и побежал в храм. Но призрак исчез.
   — Не ходи туда! — закричала она, когда Алан пытался войти в пустоту. Ничего не осталось, кроме мерцания разрушенных стен и яйцевидного камня из бледного мрамора, врытого в землю в центре зала — этот камень повариха назвала алтарем. Ничего больше, кроме тощего кустика травы и следов пахучей грязи на его руке. Послышался плач, и шаги Види, бегущей мимо разрушенной колоннады.
   Он сел на алтарный камень.
   Сколько лет форпост древней Даррийской Империи простоял здесь, он не мог представить. Он знал только, что Ушедшие жили много дольше людей. И только конец был понятен: последний принц, ищущий Лиатано, и лошади, уносящиеся в ночь, окрашенную алым пламенем.
   Мерцавший камень покрылся тенями. Звезды померкли и продолжали движение дальше к западу по своему бесконечному кругу. Он дотронулся рукой до лица — глаза были мокры от слез. Над ним пролетела еще тень, но это была только сова, охотившаяся в ночи.

2

   Лето кончалось. Алан не ходил к развалинам, зная, что ничего там не найдет. Не найдет ответ на свои вопросы. Види не разговаривала с ним, и когда он, вспоминая ту ночь, смотрел на нее, то понимал, что она шепчется о нем с другими. Лучше было уйти в себя.
   Никакие происшествия не нарушали тишину летних дней. Пшеницу убрали. Овес почти созрел. Кастелянша Дуода вернулась в замок с леди Альдегундой, женой Жоффрея, двоюродного брата Лавастина. Работник, прибывший в Лавас для уборки урожая, месяц назад побывал в Осне. Он рассказал о тете Беле, о ее семье, что у них все хорошо и они дали ему работу на три дня: таскать камни из каменоломни в мастерскую Белы.
   В праздник Тианы Радостной, святой мученицы города Бенса, прискакал гонец. Алан выглянул из сарая, где укладывал сухое сено.
   Голова человека была перевязана грязной с запекшейся кровью тряпкой, закрывавшей правый глаз и ухо. Одежда была порвана и наспех починена. Когда он остановился перед замком и прошел вперед, оказалось, что он хромает. Алан не сразу узнал Эрика, того самого, с которым они столкнулись в середине лета, настолько изменился этот самоуверенный юноша.
   Алан спрятался за низким забором, огораживавшим открытую часть сарая, и слышал, как Эрик срывающимся голосом докладывает кастелянше и ее клирику. Люди собрались, чтобы узнать новости.
   — Кампания этого года закончена. Ветер меняется. Эйка уплыли зимовать на север, в свои порты, опустошив все побережье. Под конец три их корабля застряли в Венну во время отлива. Они построили небольшое укрепление, но граф воззвал к милости наших Господа и Владычицы. Мы напали на них!
   Он ударил кулаком о свою руку, впервые улыбаясь так же зло, как раньше.
   — Даже их собаки нас испугались, а эти твари ужаснее своих хозяев и с радостью жрут все, что попадается. — Все зашептались, слушая отвратительную подробность. Он продолжал: — Но в этот раз мы погнали эйкийцев, как овец. Это правда, у них твердые шкуры. Непробиваемые и блестящие, как полированное железо. Нелюди… Те, которых мы не убили, утонули вместе со своими уродливыми псами.
   — Я слышала, что они оборотни, — сказала повариха, ее авторитет позволял перебивать гонца. — Полурыбы.
   Эрик дрогнул. Радость побед сменилась усталостью.
   — Они тонули так же, как и люди. Может, кто и уплыл. Но я не видел больше ни одного. Мы взяли пленника, их вождя. Господин Жоффрей хотел прикончить его, но граф мудро решил оставить ему жизнь и обменять на кого-нибудь из наших. Сейчас варвара везут в клетке, к которой привязаны графские собаки. Не убежит… — Эрик снова дрогнул и сжал висевший на груди Круг Единства.
   Кастелянша Дуода оглядела крепостной двор, отмечая суровым взглядом каждого зеваку, слушавшего гонца, вместо того чтобы трудиться.
   — Как скоро прибудет его светлость?
   — Дней через пять. Они еле идут. Поход был долгим. Слишком много боев. И все хотят поскорее вернуться домой.
   — Хорошо. Теперь иди на кухню, тебя покормят, — Дуода кивнула поварихе, и та отправилась готовить. — А потом придешь ко мне, как тебя там? Расскажешь обо всем более подробно. — Ее взгляд прошелся по бездельникам. Спрятавшегося Алана не заметили, двор опустел. Он остался на месте.
   Когда все ушли, Дуода дала посланнику знак подождать.
   — Граф не говорил, где будет держать пленника? В подвале? Или в одной из башен?
   — Точно не скажу, мадам, — сказал Эрик, склонив голову. Алан подивился, как молодой солдат изменился за лето. — Думаю, он хочет поместить его в одной клетке со своими черными псами. Я слышал своими ушами, как он сказал, что в противном случае боится, что эйка найдет какой-нибудь сверхъестественный способ бежать.
   Лицо кастелянши оставалось спокойным, а священник сжал свой круг, как будто услыхал дурное предзнаменование.
   — Это все, — сказала Дуода. — Можешь идти.
   Эрик почтительно поклонился и захромал в сторону кухни. Дуода и священник пошли к воротам. Алан, прячась в тени одной из стен, слышал их голоса.
   — Это правда, — спрашивал священник, — что черные псы убили жену и дочь графа Лавастина? И что граф держит их потому, что его дед заключил договор с нечистой силой, которую эти твари воплощают?
   — Я скажу тебе только одно, достопочтенный брат, — ответила Дуода. Алан напрягся, чтобы расслышать ее голос. — Разговор о таких вещах для тебя кончится хуже, чем исповедание ереси перед лицом госпожи-иерарха.
   — Но ты сама веришь в это?
   — Правда то, что те, первые, черные псы и их потомки, которых мы видим теперь, повинуются только графам Лаваса и их прямым потомкам. Откуда они взялись, не знает никто. А графу их подарила епископ из Салии.
   Они ушли дальше, и Алан больше не слышал их. Все говорили, что черные собаки всюду сопровождают графа Лавастина. Никто другой с ними управиться не мог, и не один псарь в крепости был изувечен страшными зверями. Даже мастер Родлин, заведовавший конюшнями и псарнями, опасался приближаться к ним.
 
   — Лошади, — неожиданно проговорил Лэклинг. Или издал звук, которым, как знал Алан, он хотел изобразить лошадей, — мальчик закинул назад голову, а ногой топнул по земле, как это делают кони. Он принюхался, как будто мог почуять их запах. А может, действительно мог. Слуги иногда называли его зверенышем, и он действительно был схож с животными, будто рожден был от женщины-гоблина, хотя и выглядел человеком. Многие, впрочем, говорили, что звери — невинные твари — всегда хорошо относятся к юродивым, таким же невинным созданиям, как они.
   Алан поспешно выбежал наружу.
   Он закончил смазывать упряжь. Прошло восемь дней с тех пор, как Эрик прибыл в крепость и предупредил о возвращении графа. Оставалось ждать совсем недолго. Сегодня для возвращения войск домой день был на редкость благоприятный: на утренней службе диакониса напомнила всем, что сегодня день святого Лаврентия, чьи мощи хранились в церкви Лаваса, стоявшей чуть в отдалении от замка. Лавас-Холдинг находился под защитой святого Лаврентия, поэтому в храме хранился костяной саркофаг с мощами и частью ремня, которым святой был привязан к колесу, где и умер мученической смертью в Даррийской Империи. Размышляя об этом колесе, Алан вдруг подумал о звездах, что неслись в небесах по своему бесконечному кругу. Неожиданно вспомнил канун Иванова дня, свое ощущение от неприязни, которую стала к нему испытывать Види.
   Он вздохнул. Что ж, тетя Бела сказала бы ему, что служанки типа Види не стоили и ломаного гроша. И напомнила бы, что он посвящен церкви и, следовательно, обречен на безбрачие. Но юноша помимо воли думал о Види, хотя и знал, что тетушка права.
   Когда Алан повесил упряжь на крюк и выходил из конюшен, он увидел, что стражник на одной из башен машет рукой, и услышал его громкий голос:
   — Они вернулись! Граф приближается!
   Все забегали по замку, бешено суетясь.
   Алан и Лэклинг нашли укрытие в углу конюшен, подальше от суеты. Оттуда они видели, как ополчение во главе с графом входит в ворота. Граф ехал на гнедом коне. Его родственник лорд Жоффрей ехал на своей чалой кобыле, в доспехах, подчеркивавших его титул, а чуть сзади молодой человек в плаще с символикой «королевских орлов». Дальше следовали капитан, два клирика и дюжина верховых, которых Алан не знал. Пешее ополчение возглавлял сержант Фелл, а за ними ползли телеги и навьюченные мулы, поднимавшие пыль.
   Граф остановил коня перед крыльцом, ведущим в терем. Там стояла кастелянша Дуода со свитой и молодой женой лорда Жоффрея, Альдегундой, чья беременность была уже заметна. Как только граф спешился, Лэклинг выбежал вперед, подбежал к графу и, переминаясь с ноги на ногу, стал ждать, пока тот передаст поводья капитану и пойдет поприветствовать женщин. Капитан глянул на Лэклинга отсутствующим взглядом и кивком разрешил пойти рядом, пока он вел лошадь в конюшню.
   Вдруг все лошади во дворе повернули головы и заржали. Один из священников был сброшен с коня, а лорд Жоффрей выругался и с трудом пришпорил свою лошадь. Только лошадь графа, рядом с которой был Лэклинг, осталась спокойной. Ужас пронизал воздух, раздался лай и отвратительное рычание. Граф Лавастин оставил женщин и торопливо сбежал по ступенькам.
   В распахнутые ворота въезжала телега, запряженная четырьмя волами. Впереди шел коренастый человек. Он вел быков, стараясь при этом держаться подальше от того, что было на телеге. Шестеро псов рвались с цепей в сторону солдат и зрителей, которые закричали от испуга, а некоторые даже подались назад. Но псы снова и снова с тявканьем и злобным лаем безуспешно пытались порвать толстые цепи, которыми их приковали к телеге. На ней возвышался крест из тяжелых древесных брусьев. К кресту был прикован… Не человек.
   Как и все, Алан подался назад, увидев пленника страшнее, чем дикие псы. Вождь народа Эйка. Байки Фелла о драконьем сердце и его проклятии казались близкими к истине.
   Алан видел этих созданий раньше: раскрашенные уроды, лишь частично похожие на людей, убившие несчастного добряка Гиллеса и всю братию Монастыря-на-Драконьем-Хвосте. Яркие цветные узоры украшали лицо и грудь этого существа. Костлявые пальцы оканчивались массивными белыми когтями. На левой руке красовался золотой кованый браслет, на правой — два бронзовых. Штаны из грубой кожи; узкую талию стягивает великолепный пояс с эмалевыми накладками, расшитый золотом. Обнаженная кожа выше пояса больше похожа на медную чешую, чем на живую плоть. Однако каждая черта дикого существа выдавала то, что это — высокомерный вождь; об этом говорили узкие черные глаза и грубые белые волосы, доходящие до талии и перевязанные толстым шнуром. Тонкие губы кривились в волчьем оскале. Маленькие драгоценные камни, вставленные в зубы, придавали существу необычный вид.
   Лодыжки были прикованы цепями к основанию креста, а запястья — к перекладине. Когда фургон, накренившись, остановился, эйка ловко изменил положение и не дал себе упасть. Огромные собаки злобно залаяли, прыгая вокруг фургона и попутно пытаясь цапнуть кого-нибудь из зрителей или друг друга. Никто не осмелился приблизиться. Эйка вызывающе оглядел двор. И конечно, все бывшие там, отпрянули назад. Многие из солдат отступили на несколько шагов, когда он, скованный, оказался среди них.
   Лавастин собрался продолжить разговор с Дуодой. Эйкийский вождь закинул назад голову и завыл. Собаки взбесились, с силой рванулись с цепей, заглушая невероятный вой дикаря какофоническим лаем. Черные, как безлунная ночь, твари были ужасны.
   С громким треском один из бортов телеги отвалился, и двое псов ринулись вперед. Один сорвался с цепи и набросился на солдата. Повалив человека наземь, чудище впилось ему в горло. В первый момент никто не смог издать и звука. Никто не двинулся. Раздались крики. Толпа кинулась врассыпную, когда собака, оставив распростертое в луже крови тело, бросилась к графу. Во дворе замка воцарились хаос и паника.
   Другой пес высвободиться не сумел. Он громко залаял, поняв, что цепь ему одолеть не удастся, взвыл сильнее и стал карабкаться на телегу, чтобы напасть на пленника.
   Время остановилось, как показалось Алану. Все увидели, что зверь напал на беззащитного пленника. Некоторые солдаты подошли к безжизненному телу товарища. Коренастый человек, ведший волов, стал бесцельно их погонять. Алан отделился от стены, почувствовав особое состояние покоя и видя только вождя-эйка и взбесившуюся тварь.
   Он добежал до телеги. Схватил собаку за задние ноги и изо всех сил рванул ее назад.
   Новый вопль поверг его в дрожь. Он споткнулся обо что-то и упал. Собака обрушилась на него. Мгновение Алан лежал неподвижно. Собака повернулась к нему, и ее когти вонзились в кафтан, касаясь тела. Алан смотрел в бешеные глаза собаки, глубокие, как темный янтарь. Раздалось рычание. Он понял, что упал совсем рядом с другим скованным животным. Слюна капала на лицо, и он увидел оскал зубов, готовых вцепиться в него.
   Неожиданно, как эхо, раздался смех. И поскольку Алан думал, что через несколько секунд умрет, он твердо и спокойно сказал первое, что пришло ему на ум:
   — Сидеть.
   Собака, тяжело дыша, села на задние лапы. Она вдавила его тело в твердую землю. Слюна капала с клыков и пачкала одежду. Другая зверюга, подойдя, обнюхала его, облизывая лицо шершавым языком.
   Вдруг обе собаки посмотрели вверх и угрожающе завыли на солдат, которые испугались и опустили копья, но, даже вооруженные, не решились подойти ближе. Позади Алана лежал в крови человек и стонал от боли. Другой резким голосом отдавал приказания, но Алан почему-то не мог разобрать слов. Он увидел за широкой черной спиной сидящего пса лицо вождя варваров. Глаза того были чернее обсидиана. Вождь как-то странно ухмылялся ему, скаля зубы, похожие на волчьи, — острые и белые. Собака прокусила ему одну ногу, и сквозь разорванную штанину текла кровь. Много крови, такой же густой, как человечья, но зеленоватого цвета. Даже если рана и болела, эйкиец не замечал этого.
   Собака, сидевшая на Алане, неожиданно бросилась вперед, перепрыгнув через острие моментально поднявшихся копий, и повисла на руке еще одного солдата. Сомкнутый строй рассыпался, и люди обратились в бегство. С диким криком бедняга высвободил свою руку и с трудом побежал. Цепь удержала зверя, собака остановилась и зарычала. Но, успокоившись, вернулась обратно и уселась Алану на ноги.
   — Быстро назад! Этих двоих в лазарет! Телегу в конюшни! Давай погоняй волов. Или нет, погоди.
   Это наконец-то вмешался граф Лавастин, и черное чудовище повиновалось, уткнув морду ему в ладонь. Пленный вождь поднял глаза на своего победителя.
   — Тоска! Вставай, парень!
   Но собака уютно устроилась у Алана в ногах.
   — Вставай! — В голосе графа послышались нотки, показывавшие, что он не потерпит неповиновения вассала. Тоска поднялся, легонько дернул цепь, пытаясь подойти к хозяину и ласкаясь.
   — Вставай! — повторил граф.
   Алан наконец-то понял, что граф обращается к нему. Он с трудом поднялся и… едва увернулся от воловьего копыта. Понукаемые животные потащили телегу через двор.
   Юноша встал, глядя прямо на графа. Граф был довольно хрупким человеком, ростом не выше Алана. Но никто не осмелился бы с ним шутить. Он быстро оглядел Алана и перевел взгляд на двух раненых солдат, которых уносили к лекарю. Лорд Жоффрей и двое священников подошли ближе, соблюдая почтительное расстояние. Собака, чьи уши небрежно гладила рука графа, зарычала, но скорее выполняя обязанность.
   — Отведи Ярость на псарню, — сказал граф, крепко сжимая оборванную цепь и молча передавая ее Алану. Сломанные звенья железной цепи оцарапали Алану руки. Лавастин повернулся, направился к Жоффрею, сказал ему пару слов, будто ничего не произошло, вернулся к кастелянше и исчез с ней в тереме.
   Алан смотрел на Ярость. Собака ткнула морду в его ступни, в колени и осторожно взяла его руку, подержала в зубах и чуть заскулила.
   Те немногие, что остались во дворе, уставились на него. Ярость завиляла длинным хвостом, стуча им по бедру Алана. Он осторожно вытащил свою руку из пасти. От зубов остались красноватые следы, но кожа была цела. Алан потянул цепь сильнее и поглубже вдохнул.
   — Идем, девочка, — сказал он и пошел, несмотря на то что не ждал от псины повиновения. Но Ярость послушно затрусила рядом, останавливаясь ненадолго, чтобы щелкнуть зубами или рыкнуть на тех, кто осмеливался приблизиться. На крыльце стоял брат Агиус и не отрываясь мрачно смотрел на Алана с собакой. Рука его сжимала Круг Единства, висевший на груди. Алан вновь задрожал. Ощущение было похоже на то, что он испытал в первый момент на развалинах в канун того самого Иванова дня, когда понял, что ступил за грань иного мира. Плохо, что все на него смотрели. Плохо, что все будут о нем говорить много дней… Но хуже всего то, что брат Агиус так на него смотрел…
   Алан никогда не обращал внимания на воинственный блеск в глазах священника, странный и не вязавшийся с безмятежностью лица и нрава брата Гиллеса.
   Он зашел за угол терема, ведя собаку мимо солдат, которые отшатнулись от него, опасаясь. Они схватились руками за свои нагрудные Круги, желая отвести зло. Он слышал, как они шепчутся:
   — Невозможно!
   — Тварюги не слушаются даже Родлина. Только его высочество или его наследника, если он есть.
   — Я думал, он убьет их всех после того, что они сделали с его ребенком…
   — Тише! Не начинай этот разговор.
   — Дело нечисто. Бесова кровь, не иначе. Папаша говорил мне, что собаки слушаются только графа, или наследника, или того, в ком учуют бесовскую кровь. Потому как сами зверюги выкормлены эльфами.
   Алан смотрел в пол, делая вид, что не слышит. Но ход его мыслей нарушил громкий и злобный лай. Он миновал частокол и вошел в псарню. Лапы собак, прикованных к телеге, месили грязь. Они дергались на своих цепях, пытаясь покусать мастера Родлина и двух его помощников в ватных рукавицах. Пленный эйка, у которого из раны все еще сочилась кровь, наблюдал за спектаклем с холодным презрением.
   — Иди! — сказал Алан властным, как он думал, голосом и подтолкнул собаку к воротам, ведущим в помещение. Телегу еще не увезли, хотя волов и распрягли. Ярость рванулась от Алана в другом направлении, готовая ринуться в драку. Солдаты столпились за спиной Алана. Очевидно, они должны были охранять пленника, но, судя по всему, гораздо больше заинтересовались усилиями Родлина и его помощников, пытавшихся отцепить собак от телеги, загнать в конюшни и не быть при этом разорванными в клочья.
   Алан вздохнул и потащил начинавшую злиться Ярость:
   — Пошла, пошла в псарню!
   Ярость покорилась и заскулила. Алан быстро вернулся к телеге. Тоска дотянулся до ноги псаря, пытаясь прокусить сапог и отведать свежего мяса.
   — Стой! Сидеть! — Алан схватил собаку за ошейник. Тоска взвыл и, усевшись на задние лапы, выпустил ногу. Человек отпрыгнул и, оказавшись в безопасности, тяжко опустился на землю. Мастер Родлин и другой помощник отошли подальше. На Алана они смотрели с подозрением.
   Его боялись теперь не меньше, чем чудовищных животных. О Господи, да за что же ему все это?
   — Пошли, мальчик, — обратился он к Тоске. — Пойдем. — Алан завел на псарню сначала Тоску, а потом и еще четырех собак. Четыре пса, привезенные в отдельной клетке, были посажены на цепи. Он присел рядом с ними, удерживая их, пока солдаты осторожно вкатывали телегу с пленником и приковывали его под навесом, специально сделанным по приказу кастелянши в самом центре ограды так, чтобы, если пленный варвар высвободился бы из цепей и сломал свою клетку, ему пришлось бы бороться с собаками.
   — Нужно осмотреть его рану, — глядя на вождя со смотровой площадки, построенной на высоких столбах рядом с клеткой, сказал мастер Родлин. — Но, боюсь, разорвать лекаря для него будет таким же удовольствием, как и для собак.
   Вождь смотрел на них. Кровь все еще сочилась из раны, но, казалось, ему это безразлично. Появился священник, беспокойно посмотрел на двери клетки, на собак и на эйкийца.
   — Мастер Родлин! Простите меня за беспокойство, мастер! Его высочество хочет видеть вас и мальчика.
   — Какого мальчика? — спросил Родлин. Но все сразу, включая и его самого, и пленного вождя, повернулись к Алану. Алан испугался. Ярость и Тоска, сидя рядом, зарычали. — Все выйдите! — сказал Родлин. Поспешность, с которой солдаты и помощники выполнили его приказание, вызвала высокомерную усмешку на губах эйкийца. — Пойдем со мной, Алан.
   Родлин спустился с площадки на землю, а Алан оставил своих собак. Те с лаем стали носиться вокруг клетки. Ярость и Тоска проводили его до дверей, он погладил их огромные головы и пообещал скоро вернуться. Выскользнул в дверь и захлопнул ее. Помощники Родлина сразу повесили огромный замок.
   — Следуй за мной! — Дальше он и Родлин шли молча, священник неслышно следовал за ними в терем.
   Алану никогда не разрешалось заходить дальше большой передней залы, где обедала челядь. Родлин остановился у двери, ведущей в маленький внутренний двор с благоухающими цветами и растениями, затем повел его по каменной лестнице в круглую комнату одной из башен. Стены были побелены, а великолепный стеклянный витраж с изображением мук святого Лаврентиуса пропускал много света. В комнате было еще одно окно, без стекол и с широко распахнутыми ставнями. Граф Лавастин сидел за столом, рядом располагались кастелянша Дуода, лорд Жоффрей, брат Агиус и капитан лавасского гарнизона.
   Лавастин оторвался от документов, когда Родлин и Алан вошли в комнату. Священник занял свое место по левую руку от графа. Родлин опустился на одно колено в недолгом, но почтительном поклоне, и Алан повторил его движение с дрожью в коленях.
   Но Лавастин, посмотрев на них, вернулся к своим делам.
   — Думаю, в этом году нам уже ничто не угрожает, — обратился он к брату. — Ты и твои солдаты мне больше не нужны. Можешь возвращаться во владения жены, когда пожелаешь.
   — Да, кузен, — кивнул Жоффрей. На добрую голову выше и гораздо крупнее Лавастина, он беспрекословно подчинялся старшему брату. — Но мы надеемся, что ты потерпишь наше присутствие еще месяц или два. Моя любезная Альдегунда молода, и это ее первая беременность. Лучше будет…