Страница:
Кейт ЭЛЛИОТ
КОРОЛЕВСКИЙ ДРАКОН
С любовью посвящаю эту книгу моей сестре, Анне-Марии Расмуссен
ОТ АВТОРА
Приношу благодарности
Екатерине Керр, придумавшей этой книге название тогда, когда мы все отчаялись это сделать;
моему мужу Джею Силверштейну за поддержку, оказанную мне, несмотря на его собственные трудности;
преподобной Иоанне Римесс Циммерман за ее огромную помощь в материях классических и лингвистических;
моей сестре, доктору Анне-Марии Расмуссен, чье знание средневекового быта было просто незаменимым;
доктору Джону Бернгардту, чья лекция о королевской власти в Германии вдохновила меня на этот труд,
и Видукинду, монаху и историку, чья «История саксов», в 1949 году переведенная Реймондом Вудом, также немало мне помогла.
Поскольку это все же фэнтези, многие детали, взятые мной из истории Средневековья, были искажены. Но это исключительно mea culpa. [1]
Екатерине Керр, придумавшей этой книге название тогда, когда мы все отчаялись это сделать;
моему мужу Джею Силверштейну за поддержку, оказанную мне, несмотря на его собственные трудности;
преподобной Иоанне Римесс Циммерман за ее огромную помощь в материях классических и лингвистических;
моей сестре, доктору Анне-Марии Расмуссен, чье знание средневекового быта было просто незаменимым;
доктору Джону Бернгардту, чья лекция о королевской власти в Германии вдохновила меня на этот труд,
и Видукинду, монаху и историку, чья «История саксов», в 1949 году переведенная Реймондом Вудом, также немало мне помогла.
Поскольку это все же фэнтези, многие детали, взятые мной из истории Средневековья, были искажены. Но это исключительно mea culpa. [1]
ПРОЛОГ
Каменная корона, окруженная с трех сторон лесом, а с четвертой развалинами древнего города, покоилась на вершине холма. Над остатками некогда величественного замка, погребенного под землей, возвышался венец донжона. Говорили, что под камнями замка скрыты сокровища и логово для нежити. Говорили еще, что ветвистые тоннели, как реки, берущие исток из подземного озера, доходят до холодного северного моря и великих гор далекого юга.
На третий день месяца авриля, в час, когда вечер готов был сменить день и полная луна мерцала в темном небе, одинокая странница пробиралась среди развалин. На ней была льняная туника, кожаные гетры и сапоги со шнуровкой до колен — одежду людской расы она носила только в чужой стране. С посохом в руке и котомкой на поясе, женщина шла, будто наизусть знала каждый камень.
Руины крепости лежали на ровном склоне, простиравшемся от берегов узкой реки и вверх, до противоположной невысокой городской стены, заросшей дерном. С другой стороны начинался лес. За стволами поваленных деревьев и выжженными перед весенним севом ячменными полями, на противоположном берегу реки в деревне светился одинокий огонек.
Перед тем как ступить за дальнюю стену, путница немного задержалась. Сбросила капюшон. Ее белые волосы сияли. Она сунула руку в котомку и достала лоскут рваной ткани, окрашенный чем-то красным. И бросила его на землю с таким видом, будто освобождалась от сковывавшей ее силы. Ступила под каменную сень, ощутив варварскую красоту и величие развалин. Но вдруг остановилась и прислушалась. Выругалась про себя. Она колебалась, и мгновения оказалось достаточно, чтобы подоспевший всадник ее заметил.
Темнело, но молодые глаза могли увидеть ее светлые волосы в любой тьме.
— Алия, любимая! — крикнул он. И отчаянно погнал лошадь вперед. Следом появились другие всадники. Он задержался, пропустив людей с факелами вперед. Вожжи юноша держал одной рукой, а другой прижимал к груди сверток из ткани.
Бросив взгляд на ношу, женщина вздрогнула. Обет, данный по людскому летоисчислению многие годы назад, казался теперь опрометчивым и нелепым. Тогда она выступила на Совете и говорила смело, но не могла знать, что ждет ее в мире людей.
Ее взгляд упал на знамя. Человек в черно-золотом кафтане, с лицом, покрытым боевыми шрамами, догнал молодого принца. Уверенно сидя в седле, он держал флаг с изображением дракона. То был символ преторианцев, защищавших наследника трона и расширявших королевство: свернувшийся черный дракон и созвездие из семи бриллиантовых звезд на золотом поле вокруг драконьего силуэта. Она в последний раз всмотрелась в этот символ, чтобы запомнить его значение: звездная корона повелителя полузабытой империи, ныне стершейся из памяти человеческого мира, но провидением предназначенной к воскресению. Вот ради чего принесла она жертву.
Это колебание вселило в юного принца надежду, и он подъехал к ней. Факелы его спутников отбрасывали блики на руины, и пламя окружало ее, словно тюремная стена.
— Зачем ты преследуешь меня? Ты же знаешь, я хочу уйти.
— Как же ты можешь? — спросил он тоном ребенка, которого родители оставили одного. Он был молод, восемнадцати лет по календарю здешнего мира. С усилием придав лицу надменное выражение, попытался заговорить другим тоном: — Ты должна остаться, пока нашему сыну не исполнится год или два. Чтобы знать, как он живет и растет.
— Ни одна из известных болезней не коснется его, и ни одна рана, нанесенная смертным, не погубит его, — ответила она, не задумываясь.
Пророчество, как дуновение ветра в лесу, пронеслось среди собравшихся солдат, переданное от стоявших вблизи и слышавших его теми, кто находился дальше. Воин со шрамами поравнялся с юношей, и знамя с драконом коснулось руки молодого принца.
В этот момент сверток зашевелился. Младенец проснулся. Она увидела черную копну волос, крошечное личико и яркие изумрудные глаза, его кожу, отливавшую бронзой и так не схожую с северной бледностью северянина даже там, где кожа принца загрубела от ветра и скупого северного солнца. Дитя дотянулось до драконьего знамени и слабо, по-детски попыталось ухватиться за него. Позднее присутствовавшие толковали предзнаменование так: бастард, рожденный женщиной нечеловеческой расы, уже тогда, двух месяцев от роду, предчувствовал свою судьбу.
Принц отвернулся, не желая этого видеть. Бережно передал ребенка старому солдату, которому пришлось отдать знамя в другие руки. Жестом приказал людям отойти и посмотрел женщине в лицо:
— Тебя не интересует твой ребенок?
Она не смотрела на солдата с младенцем, направившего лошадь по менее каменистой узкой полосе земли.
— Он больше не мой.
— Как ты можешь так говорить? Это самое красивое дитя из всех, что я видел!
— Только потому, что он твой.
— И твой тоже!
— Не мой! Я носила его внутри себя, дала ему жизнь и при родах пролила столько крови, что хватило бы затопить поля вокруг той деревни! Он не мой и никогда не должен был быть моим. Оставь меня, Генри. — Она произносила его имя на салийский манер. — Я никогда не обещала тебе ничего, кроме ребенка. Позволь мне уйти с миром.
Молодой человек долго не мог ничего ответить. Он еще не научился владеть выражением своего лица, скрывая чувства. И глядя на него, она заранее знала, что он хочет сказать и что сейчас скажет. Когда они встретились год назад, с его языка слетало все, что было на уме. Теперь, став наследником трона, он пытался сначала думать, потом говорить.
— Не хочу, чтобы ты уходила, — произнес он наконец. — Заклинаю тебя святыми, Алия, останься со мной.
— Алия — не мое имя, Генри. Это ты меня так называешь.
— Тебе еще нельзя идти. Сразу после родов…
— Мне уже лучше.
— Зачем же ты пришла ко мне? Ты совсем не любила меня, да? — с дрожью в голосе он произнес последние слова, но спустя мгновение взял себя в руки, и лицо его превратилось в каменную маску. «Это, — подумала она, — будет одной из его постоянных личин, когда он станет королем».
Она хотела сказать ему правду, ведь он не был ей неприятен. Он был молод. Маленький птенец, обладающий силой, умом, статью и гордостью.
Но право на искренние слова им не принадлежало. Один не должен был их произносить, а другой — слышать. Юноша мог стать королем, но пока оставался пешкой в руках сил, куда более могущественных, чем даже те, которыми он будет наделен, когда подчинит себе два королевства. Они оба были пешками, и это сближало их. Она потянулась и, поцеловав его в губы, солгала:
— Ничто человеческое мне не чуждо, но долг велит быть в другом месте. — Последнее, во всяком случае, было правдой…
Она не могла больше его видеть и слышать. Не могла больше оставаться в его мире. Это было слишком тяжко для нее и отняло много сил. Она в последний раз коснулась лежавшего на земле клочка окровавленной ткани и простыней, на которых рожала. Кусок материи, как и связь с ребенком, которую он символизировал, — последнее, что держало ее здесь. Она разжала пальцы, и тряпица упала на землю.
Когда он встал на колени, женщина перебиралась через последнюю обрушенную стену. Он поднялся, чтобы позвать ее в последний раз, но не преследовать. Она уже не слышала его голоса, только отдалявшийся звук военной песни, которую затянули, прощаясь с ней, солдаты, долетал до ее слуха.
Внутренним взором коснулась она камня ветра, камня света, камня крови, воды, огня, других камней. Здесь, в человеческом мире, чтобы дотронуться до сердца каждой вещи, найти и управлять ее сутью, приходилось искать щели между барьерами Силы, построенными человеческими магами. Эти невежды вечно создавали то, природы чего не знали, а затем пытались и управлять созданным. Но, как только она вошла в пределы каменного кольца, неумело созданные сущности рухнули. Она подняла руку. Легкая дымка скрыла ее от посторонних взглядов.
Над ней, не исчезая в тумане, светили звезды. Она всмотрелась в их строй, призвала их Силу и отдала ее камням. Камни один за другим пели райскую песнь. Она воззвала к сердцу родной земли и была услышана: в тумане открылся портал, не похожий на обычные магические проходы, напоминавшие двери или едва заметное мерцание воздуха. Портал напоминал арку, увитую виноградом. Она почувствовала, что за спиной пошел снег, и ощутила холодное дуновение ветра. Без колебания шагнула вперед, оставляя мир людей.
Принц Генрих, наследник королевств Вендар и Варре, смотрел, как Алия удаляется в сторону каменного кольца. Он оцепенел. Когда поднялся волшебный туман, он сжал в руке злосчастный клочок ткани. Клочок ткани, пропитанный ее кровью.
Трое солдат стояли за ним, держа факелы, чтобы отогнать туман, окутавший разрушенную крепость. Свет вспыхивал посреди каменного кольца. Холодный ветер жалил губы. Хлопья снега кружились, подгоняемые порывами ветра, и таяли на сапогах. Туман клубился среди камней.
— Должны ли мы подняться и отыскать ее, господин? — спросил слуга.
— Нет. Ее больше нет.
Он спрятал тряпицу на поясе и приказал привести лошадь. Взял ребенка на руки и, сопровождаемый свитой, двинулся с холма. Ребенок не плакал, он смотрел куда-то в небо, или на отца, или на знамя с драконом. Кто теперь это скажет?
Ветер со стороны камней усиливался. Туман вслед за людьми спустился с холма и поглотил лунный свет. Пешие вели лошадей под уздцы. Перекликались, сохраняя дистанцию по звуку голоса.
— Без этой женщины тебе будет лучше, — вдруг обратился к принцу старый солдат тоном человека, имеющего право давать советы. — Церковь никогда бы ее не приняла. Она обладала нечеловеческой силой. Силой, с которой лучше не иметь дела, господин.
Флаг с силуэтом дракона безвольно повис под тяжестью тумана, будто чуждая, нездешняя сила и в самом деле не хотела, чтобы он развевался над этой землей. Принц не ответил своему старому воспитателю. Он смотрел на огонь факела, который несли перед ним. Кольцо из семи огней. Свет, сжигающий и побеждающий тоску. Наблюдатели вглядывались в туман, поднимавшийся из огромного куска обсидиана. Их лица скрывал мрак. В дымке тумана виднелись неясные фигуры, постепенно превратившиеся в изображение молодого рыцаря с ребенком на руках, окруженного преданными слугами. Они медленно двигались через крепость, которая виделась им не руинами, а призраком настоящей крепости, бывшей здесь раньше. В тумане люди шли сквозь стены, словно сквозь пустоту. Стены и были пустотой, и только память смотревших воссоздавала фантомы прошлого.
— Мы должны лишить ребенка жизни, — вымолвил один из наблюдателей, как только туман исчез, потонув в черном обсидиане. На камне остались блеклые силуэты принца и свиты.
— Его стерегут, — ответил второй.
— Наш долг хотя бы попытаться. Иначе жизни лишится весь мир.
Главный из смотревших повернулся к остальным. Все замерли в тяжелом молчании.
— Мудрый помышляет не только о разрушении. — Говорила глубоким и сильным голосом женщина. — На этом пути достаточно развалин. Руин наших крепостей, надежд и Тьмы.
— Что же тогда? — спросил тот, кто заговорил сначала. Он нервно пожал плечами, и отражения свечей сверкнули в его белых волосах.
— Как Враг отвращает верных от Тропы Света в Бездну, так и неверующим можно помочь отступить от лжи, дабы могли они лицезреть Покои Света. Сила, данная несмышленому ребенку, должна быть повержена нашей Силой.
— У нас преимущество, — сказал второй. — Мы знаем о существовании наших противников. Они о нашем — нет.
— Или мы думаем, что нет, — бросил первый. Непреклонный, он опустился на свое место. Человек действия, не привыкший молчать.
— Вверим себя Владычице, — сказала женщина.
Все согласно кивнули. Их освещало мерцание свечей, огоньки которых отражались от поверхности обсидианового алтаря. В небе светились звезды и круглый диск луны. Огромные тени окружали их. Ветер свистел в пустых пространствах зданий, не видимых глазу, но ощущаемых всеми. Последние остатки великой империи, давно преданной огню и мечу, крови и магии… Полуразрушенный город обрывался у берега моря, словно срезанный ножом. Прибой гневно шипел, откатываясь от развалин. Песчаные вихри, похожие на языки ночных тварей, поднятые порывами ветра, шевелили полы мантий сидевших.
Одна из смотревших в алтарь вздрогнула и сильнее натянула капюшон.
— Бесплодная затея, — сказала она, — они сильнее, чем мы. И здесь, и в своей стране.
— Тогда… Нам остается стать сильнее, чем они, — ответила первая женщина.
Слушали ее, молча ожидая продолжения.
— Я принесу эту жертву, — продолжила она. — Я одна. Они хотят разъединить мир людей, мы же стремимся приблизить его к Покоям Света. Если они забросили туда одного из своих, мы сделаем то же. Иначе не победить.
Один за другим все склоняли головы. Все, кроме светловолосого мужчины. Он положил руку ей на плечо и сказал:
— Ты не будешь одна.
С этим тоже согласились молча. Тишина, не выдержав напряжения, эхом заметалась внутри развалин города, мрачного и пустынного, среди призрачных стен и видений былого величия. Всюду на улицах завывал сильный ветер, разбиваясь о камни, песчинка за песчинкой разрушая на стенах древние фрески. Там, где стены подходили к берегу, где невидимое лезвие обрезало руины, тень древнего города отражалась в волнах. Тень города, память о котором однажды… не на время спряталась в море, а ушла навсегда.
Звезды смотрели с небес. Семь огней, расположенных кольцом, освещали обсидиановый алтарь. В его черной глубине все еще виднелось каменное кольцо на далеком северном холме. Горели факелы, зажженные свитой принца. Горели и уходили в никуда, вместе с воинами скрываясь из виду.
На третий день месяца авриля, в час, когда вечер готов был сменить день и полная луна мерцала в темном небе, одинокая странница пробиралась среди развалин. На ней была льняная туника, кожаные гетры и сапоги со шнуровкой до колен — одежду людской расы она носила только в чужой стране. С посохом в руке и котомкой на поясе, женщина шла, будто наизусть знала каждый камень.
Руины крепости лежали на ровном склоне, простиравшемся от берегов узкой реки и вверх, до противоположной невысокой городской стены, заросшей дерном. С другой стороны начинался лес. За стволами поваленных деревьев и выжженными перед весенним севом ячменными полями, на противоположном берегу реки в деревне светился одинокий огонек.
Перед тем как ступить за дальнюю стену, путница немного задержалась. Сбросила капюшон. Ее белые волосы сияли. Она сунула руку в котомку и достала лоскут рваной ткани, окрашенный чем-то красным. И бросила его на землю с таким видом, будто освобождалась от сковывавшей ее силы. Ступила под каменную сень, ощутив варварскую красоту и величие развалин. Но вдруг остановилась и прислушалась. Выругалась про себя. Она колебалась, и мгновения оказалось достаточно, чтобы подоспевший всадник ее заметил.
Темнело, но молодые глаза могли увидеть ее светлые волосы в любой тьме.
— Алия, любимая! — крикнул он. И отчаянно погнал лошадь вперед. Следом появились другие всадники. Он задержался, пропустив людей с факелами вперед. Вожжи юноша держал одной рукой, а другой прижимал к груди сверток из ткани.
Бросив взгляд на ношу, женщина вздрогнула. Обет, данный по людскому летоисчислению многие годы назад, казался теперь опрометчивым и нелепым. Тогда она выступила на Совете и говорила смело, но не могла знать, что ждет ее в мире людей.
Ее взгляд упал на знамя. Человек в черно-золотом кафтане, с лицом, покрытым боевыми шрамами, догнал молодого принца. Уверенно сидя в седле, он держал флаг с изображением дракона. То был символ преторианцев, защищавших наследника трона и расширявших королевство: свернувшийся черный дракон и созвездие из семи бриллиантовых звезд на золотом поле вокруг драконьего силуэта. Она в последний раз всмотрелась в этот символ, чтобы запомнить его значение: звездная корона повелителя полузабытой империи, ныне стершейся из памяти человеческого мира, но провидением предназначенной к воскресению. Вот ради чего принесла она жертву.
Это колебание вселило в юного принца надежду, и он подъехал к ней. Факелы его спутников отбрасывали блики на руины, и пламя окружало ее, словно тюремная стена.
— Зачем ты преследуешь меня? Ты же знаешь, я хочу уйти.
— Как же ты можешь? — спросил он тоном ребенка, которого родители оставили одного. Он был молод, восемнадцати лет по календарю здешнего мира. С усилием придав лицу надменное выражение, попытался заговорить другим тоном: — Ты должна остаться, пока нашему сыну не исполнится год или два. Чтобы знать, как он живет и растет.
— Ни одна из известных болезней не коснется его, и ни одна рана, нанесенная смертным, не погубит его, — ответила она, не задумываясь.
Пророчество, как дуновение ветра в лесу, пронеслось среди собравшихся солдат, переданное от стоявших вблизи и слышавших его теми, кто находился дальше. Воин со шрамами поравнялся с юношей, и знамя с драконом коснулось руки молодого принца.
В этот момент сверток зашевелился. Младенец проснулся. Она увидела черную копну волос, крошечное личико и яркие изумрудные глаза, его кожу, отливавшую бронзой и так не схожую с северной бледностью северянина даже там, где кожа принца загрубела от ветра и скупого северного солнца. Дитя дотянулось до драконьего знамени и слабо, по-детски попыталось ухватиться за него. Позднее присутствовавшие толковали предзнаменование так: бастард, рожденный женщиной нечеловеческой расы, уже тогда, двух месяцев от роду, предчувствовал свою судьбу.
Принц отвернулся, не желая этого видеть. Бережно передал ребенка старому солдату, которому пришлось отдать знамя в другие руки. Жестом приказал людям отойти и посмотрел женщине в лицо:
— Тебя не интересует твой ребенок?
Она не смотрела на солдата с младенцем, направившего лошадь по менее каменистой узкой полосе земли.
— Он больше не мой.
— Как ты можешь так говорить? Это самое красивое дитя из всех, что я видел!
— Только потому, что он твой.
— И твой тоже!
— Не мой! Я носила его внутри себя, дала ему жизнь и при родах пролила столько крови, что хватило бы затопить поля вокруг той деревни! Он не мой и никогда не должен был быть моим. Оставь меня, Генри. — Она произносила его имя на салийский манер. — Я никогда не обещала тебе ничего, кроме ребенка. Позволь мне уйти с миром.
Молодой человек долго не мог ничего ответить. Он еще не научился владеть выражением своего лица, скрывая чувства. И глядя на него, она заранее знала, что он хочет сказать и что сейчас скажет. Когда они встретились год назад, с его языка слетало все, что было на уме. Теперь, став наследником трона, он пытался сначала думать, потом говорить.
— Не хочу, чтобы ты уходила, — произнес он наконец. — Заклинаю тебя святыми, Алия, останься со мной.
— Алия — не мое имя, Генри. Это ты меня так называешь.
— Тебе еще нельзя идти. Сразу после родов…
— Мне уже лучше.
— Зачем же ты пришла ко мне? Ты совсем не любила меня, да? — с дрожью в голосе он произнес последние слова, но спустя мгновение взял себя в руки, и лицо его превратилось в каменную маску. «Это, — подумала она, — будет одной из его постоянных личин, когда он станет королем».
Она хотела сказать ему правду, ведь он не был ей неприятен. Он был молод. Маленький птенец, обладающий силой, умом, статью и гордостью.
Но право на искренние слова им не принадлежало. Один не должен был их произносить, а другой — слышать. Юноша мог стать королем, но пока оставался пешкой в руках сил, куда более могущественных, чем даже те, которыми он будет наделен, когда подчинит себе два королевства. Они оба были пешками, и это сближало их. Она потянулась и, поцеловав его в губы, солгала:
— Ничто человеческое мне не чуждо, но долг велит быть в другом месте. — Последнее, во всяком случае, было правдой…
Она не могла больше его видеть и слышать. Не могла больше оставаться в его мире. Это было слишком тяжко для нее и отняло много сил. Она в последний раз коснулась лежавшего на земле клочка окровавленной ткани и простыней, на которых рожала. Кусок материи, как и связь с ребенком, которую он символизировал, — последнее, что держало ее здесь. Она разжала пальцы, и тряпица упала на землю.
Когда он встал на колени, женщина перебиралась через последнюю обрушенную стену. Он поднялся, чтобы позвать ее в последний раз, но не преследовать. Она уже не слышала его голоса, только отдалявшийся звук военной песни, которую затянули, прощаясь с ней, солдаты, долетал до ее слуха.
Внутренним взором коснулась она камня ветра, камня света, камня крови, воды, огня, других камней. Здесь, в человеческом мире, чтобы дотронуться до сердца каждой вещи, найти и управлять ее сутью, приходилось искать щели между барьерами Силы, построенными человеческими магами. Эти невежды вечно создавали то, природы чего не знали, а затем пытались и управлять созданным. Но, как только она вошла в пределы каменного кольца, неумело созданные сущности рухнули. Она подняла руку. Легкая дымка скрыла ее от посторонних взглядов.
Над ней, не исчезая в тумане, светили звезды. Она всмотрелась в их строй, призвала их Силу и отдала ее камням. Камни один за другим пели райскую песнь. Она воззвала к сердцу родной земли и была услышана: в тумане открылся портал, не похожий на обычные магические проходы, напоминавшие двери или едва заметное мерцание воздуха. Портал напоминал арку, увитую виноградом. Она почувствовала, что за спиной пошел снег, и ощутила холодное дуновение ветра. Без колебания шагнула вперед, оставляя мир людей.
Принц Генрих, наследник королевств Вендар и Варре, смотрел, как Алия удаляется в сторону каменного кольца. Он оцепенел. Когда поднялся волшебный туман, он сжал в руке злосчастный клочок ткани. Клочок ткани, пропитанный ее кровью.
Трое солдат стояли за ним, держа факелы, чтобы отогнать туман, окутавший разрушенную крепость. Свет вспыхивал посреди каменного кольца. Холодный ветер жалил губы. Хлопья снега кружились, подгоняемые порывами ветра, и таяли на сапогах. Туман клубился среди камней.
— Должны ли мы подняться и отыскать ее, господин? — спросил слуга.
— Нет. Ее больше нет.
Он спрятал тряпицу на поясе и приказал привести лошадь. Взял ребенка на руки и, сопровождаемый свитой, двинулся с холма. Ребенок не плакал, он смотрел куда-то в небо, или на отца, или на знамя с драконом. Кто теперь это скажет?
Ветер со стороны камней усиливался. Туман вслед за людьми спустился с холма и поглотил лунный свет. Пешие вели лошадей под уздцы. Перекликались, сохраняя дистанцию по звуку голоса.
— Без этой женщины тебе будет лучше, — вдруг обратился к принцу старый солдат тоном человека, имеющего право давать советы. — Церковь никогда бы ее не приняла. Она обладала нечеловеческой силой. Силой, с которой лучше не иметь дела, господин.
Флаг с силуэтом дракона безвольно повис под тяжестью тумана, будто чуждая, нездешняя сила и в самом деле не хотела, чтобы он развевался над этой землей. Принц не ответил своему старому воспитателю. Он смотрел на огонь факела, который несли перед ним. Кольцо из семи огней. Свет, сжигающий и побеждающий тоску. Наблюдатели вглядывались в туман, поднимавшийся из огромного куска обсидиана. Их лица скрывал мрак. В дымке тумана виднелись неясные фигуры, постепенно превратившиеся в изображение молодого рыцаря с ребенком на руках, окруженного преданными слугами. Они медленно двигались через крепость, которая виделась им не руинами, а призраком настоящей крепости, бывшей здесь раньше. В тумане люди шли сквозь стены, словно сквозь пустоту. Стены и были пустотой, и только память смотревших воссоздавала фантомы прошлого.
— Мы должны лишить ребенка жизни, — вымолвил один из наблюдателей, как только туман исчез, потонув в черном обсидиане. На камне остались блеклые силуэты принца и свиты.
— Его стерегут, — ответил второй.
— Наш долг хотя бы попытаться. Иначе жизни лишится весь мир.
Главный из смотревших повернулся к остальным. Все замерли в тяжелом молчании.
— Мудрый помышляет не только о разрушении. — Говорила глубоким и сильным голосом женщина. — На этом пути достаточно развалин. Руин наших крепостей, надежд и Тьмы.
— Что же тогда? — спросил тот, кто заговорил сначала. Он нервно пожал плечами, и отражения свечей сверкнули в его белых волосах.
— Как Враг отвращает верных от Тропы Света в Бездну, так и неверующим можно помочь отступить от лжи, дабы могли они лицезреть Покои Света. Сила, данная несмышленому ребенку, должна быть повержена нашей Силой.
— У нас преимущество, — сказал второй. — Мы знаем о существовании наших противников. Они о нашем — нет.
— Или мы думаем, что нет, — бросил первый. Непреклонный, он опустился на свое место. Человек действия, не привыкший молчать.
— Вверим себя Владычице, — сказала женщина.
Все согласно кивнули. Их освещало мерцание свечей, огоньки которых отражались от поверхности обсидианового алтаря. В небе светились звезды и круглый диск луны. Огромные тени окружали их. Ветер свистел в пустых пространствах зданий, не видимых глазу, но ощущаемых всеми. Последние остатки великой империи, давно преданной огню и мечу, крови и магии… Полуразрушенный город обрывался у берега моря, словно срезанный ножом. Прибой гневно шипел, откатываясь от развалин. Песчаные вихри, похожие на языки ночных тварей, поднятые порывами ветра, шевелили полы мантий сидевших.
Одна из смотревших в алтарь вздрогнула и сильнее натянула капюшон.
— Бесплодная затея, — сказала она, — они сильнее, чем мы. И здесь, и в своей стране.
— Тогда… Нам остается стать сильнее, чем они, — ответила первая женщина.
Слушали ее, молча ожидая продолжения.
— Я принесу эту жертву, — продолжила она. — Я одна. Они хотят разъединить мир людей, мы же стремимся приблизить его к Покоям Света. Если они забросили туда одного из своих, мы сделаем то же. Иначе не победить.
Один за другим все склоняли головы. Все, кроме светловолосого мужчины. Он положил руку ей на плечо и сказал:
— Ты не будешь одна.
С этим тоже согласились молча. Тишина, не выдержав напряжения, эхом заметалась внутри развалин города, мрачного и пустынного, среди призрачных стен и видений былого величия. Всюду на улицах завывал сильный ветер, разбиваясь о камни, песчинка за песчинкой разрушая на стенах древние фрески. Там, где стены подходили к берегу, где невидимое лезвие обрезало руины, тень древнего города отражалась в волнах. Тень города, память о котором однажды… не на время спряталась в море, а ушла навсегда.
Звезды смотрели с небес. Семь огней, расположенных кольцом, освещали обсидиановый алтарь. В его черной глубине все еще виднелось каменное кольцо на далеком северном холме. Горели факелы, зажженные свитой принца. Горели и уходили в никуда, вместе с воинами скрываясь из виду.
Часть первая
СИРОТА
I. ШТОРМ
1
Когда зиму сменила весна и деревенская диакониса затянула обедню в честь свидетельства святой Теклы — о чуде и вознесении блаженного Дайсана, пришло время готовить лодки к летним рейдам.Алан осенью просмолил отцовскую барку и теперь, забравшись под нее, осматривал днище. Старое судно хорошо перенесло зиму, но одна доска прогнила. Он прикрепил новую с помощью деревянного гвоздя, зашпаклевал щели овечьей шерстью, пропитанной жиром и смолой. Лодка была в порядке. После Святой Недели отец загрузит ее кувшинами с маслом и железом, добытым на местных карьерах и докованным в деревенских мастерских.
Но Алан с ним не поедет, хотя не раз просил об этом. Он выбрался из-под лодки и прислушался к смеху, доносившемуся с вымола, откуда начиналась дорога в деревню. Вытер руки рогожкой и стал ждать отца, разговаривавшего с другими купцами из Осны.
— Пошли, сынок, — сказал старый Генрих, осмотрев их суденышко. — Твоя тетушка приготовила отличный обед, а когда прозвонят к вечерне, все мы помолимся о хорошей погоде.
Домой шли молча. Генрих был широкоплечим кряжистым мужчиной невысокого роста, с волосами, подернутыми сединой. Большую часть года он проводил в разъездах по портовым поселениям вдоль побережья, зимой же отдыхал у своей сестрицы Белы, занимаясь плотницким делом. Он говорил мало, голос его был тих в отличие от голоса сестрицы, которая, как шутили односельчане, одним окриком останавливала скачущую лошадь.
Волосы Алана были темнее, чем у отца, и он был выше ростом, да что там, он был долговяз и обещал вырасти еще. Обычно юноша не знал, что сказать отцу, но сегодня тема для разговора была. Идя с ним вдвоем по песчаной дороге, Алан еще раз попытался уломать отца взять его с собой.
— Юлиан плавал с тобой, когда ему исполнилось шестнадцать. Даже до того, как год пробыл на графской службе! Почему я не могу?
— Это невозможно. Когда ты еще был младенцем, едва пришедшим в этот мир, я обещал диаконисе из Лаваса, что посвящу тебя церкви. Только после этого она разрешила мне воспитывать тебя.
— Если я должен принять постриг и провести остаток дней в стенах монастыря, почему не могу хоть раз поехать с тобой и повидать мир? Не хочу я становиться таким, как брат Гиллес.
— Брат Гиллес хороший человек, — резко ответил Генрих.
— Хороший. Но с семи лет живя в монастыре, ни разу не высунул носа за его пределы! Ты меня к этому принуждаешь? Один только год с тобой — и у меня будет о чем вспомнить.
— Гиллес и вся монастырская братия довольны своей жизнью.
— Я не брат Гиллес!
— Мы об этом уже говорили, Алан. И не раз. Ты достиг возраста, в котором обещан церкви. Все будет по воле Господа и Владычицы. Не нам с тобой об этом судить.
Глядя на отца, Алан понял, что тот не намерен продолжать спор. Разозленный, он быстро пошел, оставив отца позади, хотя и знал, что поступает грубо. Один только год! Один год, чтобы увидеть другие поселки и поговорить с людьми из других городов. Посмотреть страны, о которых диакониса рассказывала, когда обучала их грамоте, и о которых он сам читал в житиях святых и странствующих монахов, несших Святое Слово Единства в варварские земли. Неужто он просит о многом? Он пересек скотный двор, и, когда подходил к дому тетушки Белы, настроение совершенно испортилось.
Тетушка Бела на огороде возилась с недавно посаженными петрушкой и укропом. Она выпрямилась, взглядом смерив его с головы до ног, и кивнула:
— Перед едой принеси воды.
— Сегодня очередь Юлиана.
— Юлиан штопает парус. Прошу не перечить мне, малыш. Делай, как сказано, и не спорь с отцом. Сам знаешь; он самый упрямый человек в деревне.
— Он мне не отец! — воскликнул Алан.
И тут же получил увесистую пощечину рукой, тридцать лет месившей тесто и рубившей дрова. Красный след на щеке был весомым аргументом в пользу молчания.
— Никогда не говори так о человеке, который тебя выкормил. А теперь иди!
Он пошел, потому что никто никогда не спорил с тетушкой Белой, старшей сестрой купца Генриха и матерью восьмерых детей, из которых целых пятеро сумели выжить и вырасти.
За ужином Алан молчал и молча пошел к вечерне. Светила полная луна, и ее бледный свет пробивался сквозь прозрачные стекла. Купцы и домовладельцы Осны приобрели их для своего храма. Свечи и лунный свет позволяли видеть стены, расписанные фресками по мотивам жизни блаженного Дайсана и деяний славных святых и мучеников.
Диакониса подняла руки в благословляющем жесте и начала полагавшийся обрядом гимн:
— Благословенна будь, Страна Матери и Отца Жизни, и да звучит Святое Слово в Кольце Единства ныне, присно и во веки веков.
— Аминь, — пронеслось в толпе.
— В мире Господу и Владычице помолимся.
— Кирие элейсон. Господи, помилуй. — Он сложил руки и попытался сосредоточиться на мессе.
Диакониса по порядку обходила изображенные символы жизни и служения преподобного Дайсана, несущего верным Святое Слово, дарованное ему благодатью Господа и Владычицы.
— Кирие элейсон. Владычица, помилуй.
Тусклая грубая позолота фигур на стенах светилась от пламени факелов. Блаженный Дайсан, увидевший в огненном свечении Круг Единства, Дайсан с последователями, отказавшимися преклонить колени перед даррийской императрицей Фессанией. Семь чудес, старательно изображенные художником. И наконец, умерший Дайсан в склепе, откуда через семь сфер был вознесен в Покои Света в тот час, когда его великая ученица Текла рыдала внизу, наполняя слезами священную чашу.
Но чудо: глазам Алана здесь, в полночной церкви, виделись совсем другие тени, словно оживавшие под грубоватыми фресками. Очертания призраков отливали золотом, их глаза светились, словно драгоценные камни, а их присутствие зажигало огонь в сердце.
Взятие варварской конницей древнего города Дарра. Последние защитники, закованные в блестящую бронзовую броню. Мечи, поднятые в отчаянной и безнадежной схватке. В последней битве людей чести, которые никогда не склонялись перед врагом.
То были не храмовые изображения, но целая летопись, история воинов давних времен, соединенная в его сознании с величественными звуками церковной службы. Алан грезил.
Судьбоносная битва при Аукселле, где племянник Тайлефера и его люди ценой собственной жизни спасли молодое королевство от язычников.
— О благорастворении воздухов, изобилии плодов земли, пении птиц и мирных временах миром Господу помолимся.
Славная победа первого вендарского короля Генриха над вторгшимися куманами у реки Эльдар. В тот день его побочный сын, Конрад Дракон, повел свою конницу навстречу несущейся лавине куманских всадников, сломав строй врага и обратив его в бегство, как зайцев преследуя язычников до самой их земли.
— Блаженны печалящиеся, ибо утешатся. Блаженны милостивые, ибо обретут милость. Блаженны чистые сердцем, ибо Слово Святое говорит их устами.
Последний поход Людовика Варрийского. Пятнадцатилетнего мальчика, не устрашенного приближением кораблей врага к северным берегам его королевства и погибшего в битве при Нисе, где никто не знал, чья рука нанесла ему роковой удар. Был ли то бившийся с ним варварский вождь или предатель, служивший новому королю Вендара? Тому самому, что теперь, после смерти Людовика, станет еще и хозяином королевства Варре?
Вместо голоса диаконисы Алан слышал звон мечей и доспехов, шелест флагов на ветру, чувствовал силу и мощь воинского строя, шедшего навстречу смерти и певшего «Кирие элейсон».
— В Тебе наше спасение и Тебе воссылаем силу и славу, Матери, Отцу и Слову Святому, глаголавшему в небесах, ныне, присно и во веки веков.
— Аминь, — вслед за прочими произнес Алан, когда собрание молившихся должно было сделать последний возглас. — Пойдем с миром, во имя Господа и Владычицы, да будет милость Их над всеми нами.
— Да будет милость Их над всеми нами, — повторил отец Алана голосом мягким, как шорох листьев на крыше.
Он обнял юношу, и тот понял, что это последние слова, произнесенные Генрихом в их разговоре. Выбор был сделан давным-давно: одного из сыновей посвятить морю, другого — сердцу Божьему.
— Кем была моя мать? — вдруг спросил Алан.
— Красавицей, — ответил Генрих, и сын услышал боль в его голосе. Он побоялся расспрашивать, чтобы не задеть кровоточившую рану.
Они вошли в дом и выпили по чаше подогретого вина. На рассвете Алан направился к молу и смотрел, как поднимают лодку, толкают ее по воде, как она качается на волнах. Погрузили товары. Кузен Юлиан побледнел от волнения — он ездил лишь однажды в ближайший порт Варен. И никогда не уходил в море на весь год.
— Смотри, не опозорь свою родню, — сказал Генрих Алану. Он поцеловал тетушку Белу и забрался в барку. Гребцы взялись за весла, а Юлиан управлял прямым парусом.
Алан долго стоял на берегу и после того, как остальные вернулись в деревню. Он стоял до тех пор, пока последний след паруса не скрылся в серо-голубых волнах. Наконец, помня, что тетушка хочет ему что-то поручить, направился с тяжелым сердцем домой.
2
В далекой мгле, где небо касалось волн, поднимали свои темные вершины острова, покрывавшие Оснийский пролив и придававшие горизонту вид зубастой пасти. Когда Алан стоял, прикрыв глаза рукой, и всматривался через залив в острова, спокойная и ровная вода отливала металлом. С высоты Драконьего Хребта казалось, что волны теряются в сиянии солнца. Здесь, наверху, он не мог чувствовать поднявшегося ветра. Он видел сплошную мглу низких облаков, спешивших к земле. Надвигался дождь.Далеко в море висело белое пятно паруса, вдававшееся в видимую Аланом стену туч и железно-серой воды. Он думал об отце.
Путь Алана уводил его от моря. Увязая в песке, он вместе со своим ослом нехотя брел по одинокой тропе к Драконьему Хвосту — в монастырь. Далеко за спиной рокотал прибой. Вскоре показались дома вокруг единственной церковной колокольни. Но извилистая тропа пошла вниз через валуны, по прибрежной стороне хребта и исчезла в лесу. Дома потерялись из виду.
Наконец он вышел из леса к убранным полям и теперь, усталый, стучался в открытые ворота монастыря, который в день святой Эзеб должен был стать его пристанищем на всю оставшуюся жизнь. Ох, Господи наш и Владычица! Конечно, грех — думать так. И грех, как пятно крови на белых одеждах, будет виден всем: мальчик, который когда-то превыше всего на свете любил Пресветлых Отца и Матерь сущего и в сердце своем восстал против вступления на стезю их. Стыдясь, он смотрел себе под ноги, пока не миновал окружавшие здания и не подошел к скрипториуму.
Брат Гиллес ждал его, как всегда терпеливый и кроткий, опершись на свою палку.