— Да-да! — Лавастин нетерпеливо стукнул по столу костяшками пальцев. — Конечно, ты можешь остаться, пока леди Альдегунда не разрешится от бремени и они с ребенком не наберутся сил для путешествия. — Его губы сжались и утончились, когда он одарил лорда Жоффрея неким подобием улыбки. — Ведь этот ребенок, если Господь с Владычицей даруют ему жизнь и здоровье, станет наследником моих земель. Не так ли?
   — Если ты вновь не женишься, — серьезно поправил его Жоффрей. Но и Алан знал, что даже такой мягкий и не тщеславный человек может в глубине души вынашивать далеко идущие планы, если дело касается его детей. Судьба лавасского графства вызывала сомнения.
   Граф Лавастин перекрестился, будто от злого глаза или дурного знамения.
   — Прошу меня простить, — тут же извинился Жоффрей. — Я не…
   — Ничего.
   Колено Алана затекло и стало болеть. Он попытался поменять позу… Взгляд Лавастина как молния переместился на него.
   — Мастер Родлин, это тот самый юноша? Как его имя?
   — Алан, господин.
   Лавастин пристально осмотрел Алана. Вблизи и без доспехов граф казался еще более хрупким. У него было узкое лицо и темно-русые волосы, но глаза ярко-голубого цвета.
   — Кто твои родители? — спросил он. — Из какой ты деревни?
   — Сын Генриха, ваше высочество. — Алан едва не задыхался. Он с трудом мог поверить, что говорит с самим графом. — Матери я никогда не знал. Я из деревни Осна, что на Драконьем…
   — Да. Тамошний монастырь сожгли ранней весной. Королевское владение. — Он молчал довольно долго, и Алан успел подумать, что неизвестно, огорчен он или наоборот рад тому, что сожжен монастырь, получивший земли и средства от короля Генриха. — И еще там, помнится, довольно большой порт. Знаешь что-нибудь об этом?
   — Мой отец был купцом, господин. А тетя — уважаемая домовладелица. Она распоряжается товарами, которые отец привозит из-за моря, и содержит свою каменотесную мастерскую.
   — Обращался раньше с собаками?
   — Нет, господин.
   — Ты ходил к старым развалинам перед Ивановым днем. Видел там что-нибудь?
   Казалось бы, случайный вопрос. Алан не осмеливался отвести взор от графа и одновременно боялся заглянуть в его глаза. Он долго пытался собраться с мыслями и решить, что же следует ответить.
   — Ну? — настаивал Лавастин, очевидно не имея привычки ждать.
   Должен ли он рассказать о своем видении? В чем его тогда могут обвинить? Он чувствовал на себе испытующий взгляд брата Агиуса. Черная магия? Запрещенное колдовство? Примесь бесовской крови? Или он должен все отрицать и запятнать свою душу ложью?
   — Так ты что-то там видел. — Граф подошел к распахнутому окну и стал смотреть на лес и отдаленные холмы. — Мастер Родлин, возьмешь молодого человека под свою опеку. Он поможет тебе заботиться о собаках.
   Разочарованный, Алан вновь преклонил колено. Родлин повернулся, чтобы уйти.
   Граф отошел от окна и на мгновение остановил Алана, пристально глядя на него:
   — Подойдешь к сержанту Феллу, он займется твоей военной подготовкой.
   Пока Алан, изумленный, приходил в себя, чтобы ответить, как полагалось, граф вернулся к столу и сел.
   — Брат Агиус, передайте диаконисе Вальдраде, что я буду говорить с ней перед ужином.
   Священник кивнул и, пронзив Алана взглядом, вышел.
   — Капитан! — Лавастин говорил так, будто Алана уже не было в комнате. — На побережье Венну этой осенью мы начнем строительство укреплений. Если установим их вот таким способом… На эти работы проведем дополнительный набор рекрутов.
   Родлин тронул Алана за запястье:
   — Пойдем.
   Алан направился к двери, но взгляд его упал на два гобелена, висящих на ее внутренней стороне. Один изображал герб Лаваса: два черных пса на серебряном поле. Другой заинтересовал его больше: рыцарь со свитой ехал через темный лес. Вдали виднелась высокая гора, вершина которой была подернута серой дымкой. К его седлу был пристегнут щит с изображением красной розы.
   Родлин крепко взял Алана за руку и вывел из комнаты, пока граф с капитаном, родней и вассалами обсуждал планы осенне-зимнего строительства и устройство нового, утяжеленного плуга для обработки полей, пока еще покрытых лесом.
   Красная роза на щите. Вот он ее и увидел. Надо было лишь набраться терпения.
   Сквозь одежду юноша почувствовал, что его роза стала теплой, будто довольная тем, что он станет воином. Он и сам был счастлив, понимая, что сбывается его мечта.

IV. СОКРОВИЩНИЦА

1
   Взгляд брата Хью вызывал ненависть. Этот человек ждал малейшей ее оплошности. Утомительное глубокое молчание и постоянная осторожность были теперь ее поверенными. Так продолжалось каждый день и каждую секунду. Но он ждал, надеясь, что рано или поздно Лиат выдаст себя.
   Особенно она ненавидела этот взгляд по вечерам, после окончания работы, когда перед сном устраивала свою постель на соломе в свинарнике. Оставь он ее одну, она могла бы наблюдать небеса — это связывало ее с прошлой жизнью, жизнью с отцом. Но Хью допоздна сидел на крыльце и наблюдал за ней в ожидании того, что ее выдаст.
   Единственной защитой было притворство: дескать, отец не научил ее ничему. Никаких тайн небес или чего-то сверхъестественного. Она ничего не говорила, когда Хью сидел на улице с астролябией в руках, поворачивая ее, крутя угломер, выводя пальцами линии на металлических пластинах и… не зная, как пользоваться прибором, не умея даже определить время.
   Хью, образованный человек, не знал, что происходит сейчас в созвездии Дракона, излучавшего теперь свет не меньше, чем четверть луны. И так пугавшего ее… Она никогда раньше не задумывалась над тем, насколько запретным должно быть знание небес. Знание, которое она получила, сидя у отца на коленях, — беспомощная, как утенок, впервые познавший воду.
   «Волшебники и мореходы, — говорил всегда отец, — должны изучать небеса».
   Понимая, что осталась одна, она снова и снова внимательно всматривалась в бескрайнюю высь. Отец записывал наблюдения на полях «Книги тайн» аккуратным и тонким почерком. Ей приходилось заносить их в свою память.
   «Как гласит Хроника Алисы Яррийской, „разум твой — сокровищница, а сердце — главный в ней сундук“. В памяти своей создай, Лиат, великий город, порядок улиц запомни, как будто по ним ходишь каждый день. Твой, только твой тайный город. В нем будет жить все то, что хочешь сохранить в себе. Вещь всякая пускай получит там свой образ, по нему потом ее ты распознаешь. Вещь всякая иметь там будет свое место и свой порядок, и будешь ты богаче королей. И Знание — сокровище нетленное — не потеряет ценности вовек».
   И так с годами путем концентрации она превратила память в воображаемый город, карту которого она нарисовала в уме так четко, что, закрыв глаза, могла прогуливаться по нему, будто он существовал на самом деле.
   Среди водной глади великого озера покоится остров, совершенно круглый, крутые берега его плавно переходят в ровное, возвышенное плато. Город находится на острове, в нем семь частей, разграниченных семью стенами, каждая из которых выкрашена в свой неповторимый цвет. В центре, на плато, находится рыночная площадь, по сторонам которой четыре больших здания, по четырем концам света. Там же стоит каменная башня. Обсерватория была построена из мрамора и повернута по оси север — юг, на северную звезду и созвездие, известное как Стражник.
   Когда летними ночами Лиат стояла на улице во дворе между часовней и свинарником и смотрела в небо, она в уме рисовала обсерваторию, ее резные стены, ниши, колонны. Она вообразила двенадцать арок, представлявших двенадцать домов зодиака, известных как Дома Ночи, и тело мирового дракона.
   В Доме Дракона она изобразила шестиконечную звезду, которую однажды видела во время прилива на Андаланском побережье. Звезда мерцала ярким белым светом. Лиат расположила ее внутри искривленной арки Дракона на пятнадцати градусах, так, чтобы помнить, в каком градусе она находилась в созвездии. Вокруг нее она расположила воображаемые печати, чтобы помнить, где были Солнце, Луна и другие планеты, каждая в своем Доме. Через пять или через двадцать лет, если доживет, она покажет это другому математику, другому волшебнику, владеющему знанием звезд. Точно покажет, где и когда появилось странное знамение.
   Но лето кончалось, три с половиной месяца минуло после того, как все началось, и звезда померкла. Она могла еще видеть ее в сочетании с созвездием Дракона, но теперь это была обычная звезда. Наверное, так рождаются ангелы: свет звезд возвещает их рождество, рождество посланников Господа нашего и Владычицы. А может, это просто была комета — так математики называют звезды, имеющие хвосты и иногда пересекающие сферы Солнца.
   Сама не сознавая того, девушка надеялась, что отец вернется, что на самом деле он не умер и что чудом спасет ее. Странная звезда появилась в ночь, когда он умер. Предвестница смерти… Теперь она понимала, что отец именно об этом и думал. Когда звезда погасла, погасла и ее надежда. Он был мертв. Ушел. Через семь сфер — в Покои Света. Он не вернется. А она… Она осталась одна.
2
   Лиат собирала для сада опавшие листья и навоз, удобрения к будущему году, когда появился Хью. Он шел из конюшни, ведя за собой пегую кобылу. Посмотрел на Лиат, но ничего не сказал и, казалось, был доволен ее работой. Закончив, Лиат остановилась, оперлась на лопату и спокойно посмотрела на него.
   Отчего-то довольный собой, Хью улыбнулся:
   — Меня не будет двенадцать дней. Мне нужно на север, во Фрилас, узнать у епископа новости и отслужить службы в городках. Пока я отсутствую, еду будешь брать в харчевне. А когда вернусь, отпразднуем вместе Успение.
   Лиат кивнула в знак согласия. Он уже ездил во Фрилас шесть недель назад, и восемь дней его отсутствия были для нее большой радостью. Что-то в выражении лица, должно быть, выдало ее мысли. Он отпустил поводья, подошел к ней ближе, поднял свою чистую белую руку и огладил ее спутанные волосы, а затем, когда она онемела от прикосновения, ее лицо.
   — Вот еще что, — сказал Хью, возвращаясь к лошади. Выказывая мастерство, грациозно вскочил на лошадь и, пристально, свысока посмотрев на Лиат, продолжил: — Прими ванну. В сундуке найдешь нижнее белье и красивое платье, хочу, чтобы ты была так одета во время праздника.
   Он натянул поводья и поехал по дороге на север, в сторону леса. Странно: поверх своей священнической рясы, накинутой на дворянское платье (кафтана и рейтуз), Хью надел перевязь с мечом.
   Лиат закончила еще пять грядок и отправилась на кухню, вымыла лицо и руки. Вода из колодца была холодной и день за днем становилась холоднее. Лето сменяла осень. Что ж, лето прошло для нее сравнительно легко. Но по ночам становилось зябко. Прошлой ночью она обрадовалась, когда боров Троттер привалился большой теплой тушей к тонкой перегородке, отделявшей ее сухую соломенную постель от загона со свиньями.
   Лиат вздохнула и вытерла руки о тунику, затем развела огонь под котлом с остывшей кашей. Здесь было даже жарко. Маленькая кухня размещалась в пяти шагах от беспорядочно расположенных домов, много лет назад построенных вокруг часовни. Центральное здание было построено, как говорили, священником из королевства Аоста. Он не привык к холодным зимам, тщательно законопатил деревянный сруб, и тот великолепно удерживал тепло. Этим летом в свинарнике было куда комфортнее, чем у Хью в келье.
   Она чихнула, смахнула клочок сена с лица и вышла на улицу. Солнце садилось за лесом, золотой и огненно-красный цвет листвы причудливо смешался с зеленым цветом хвойных деревьев. Хью ездил в ту сторону довольно часто, навещая больных, умирающих и отшельников, которые общению с людьми предпочитали незамысловатый комфорт святой жизни. Но поездки длились не дольше дня. Когда он в тот раз ездил во Фрилас, девушка не осмелилась куда-либо пойти или что-то сделать, слишком была уверена, что все эти восемь дней он просто скрывался от нее, пытаясь подловить. В этот раз, вероятно, стоило попытаться добраться туда, где Ханна спрятала книгу.
   О книге она думала постоянно. Хоть Хью ни разу не обмолвился о ней за все это длинное лето, она знала, что и он думает о том же. Лиат чувствовала это в его взгляде, в манере касаться других книг в ее присутствии, как бы напоминая о тайне, которую она должна раскрыть.
   Несвободные люди различают разные степени свободы. Хью принадлежало ее тело. Но не разум и душа. Бросив последний взгляд на дорогу, ведущую на север, она направилась на запад, к заросшим лесом холмам.
   Стояло бабье лето. Оставив позади себя церковь, часовню, свинарник, кухню и огород, она почувствовала, что тяжкий груз свалился с плеч. Тягостное присутствие Хью, все, что напоминало ей о потерянной свободе, исчезло. Сейчас она была свободна. Отец бы заплакал, увидев все это. Если бы знал, что к рабству ее привело лишь его недомыслие. Бедный отец… Она заплакала.
   Запела птица. Белка защелкала и вскочила на ветку. Ковер из опавших листьев смягчал ее поступь. Лиат стала тихонько напевать. Сначала голос ее был низок и хрипел, но незаметно обрел уверенность. Она пела древнюю песню, которой научила ее мать. Слова, значения которых она не знала, складывались в сладкозвучный ритм, создавая необычную мелодию. Она хорошо знала даррийский и догадывалась, что слова эти из песен давно умершей империи — и корни их в даррийском.
   — Лиат! — раздался женский голос.
   Она обмерла:
   — Ханна?
   Позади хрустнула ветка. Должно быть, под лапой какого-то животного, но, обернувшись, Лиат ничего не увидела. Ветер или воображение… Очередное неясное воспоминание о мамином голосе. Вот и все. Она продолжила путь.
   Дойдя до поляны, где рос огромный древний дуб, девушка остановилась и долго, сосредоточенно смотрела. Пела птица, повторяя свою песенку из пяти нот. В отдалении раздавался звук топора, кто-то запасался дровами. Ничего больше. Она была одна.
   Со дня смерти отца прошло немало времени, но книга сохранилась в ее уме так четко, что пальцы, казалось, помнили на ощупь переплет и бумагу каждой ее части. Ибо «Книгу тайн» составляли три разных тома, переплетенные вместе.
   Первый был из пергамента и написан по-даррийски, на языке нынешней церкви и той древней империи, ведущей начало из города Дарр, что был далеко на юге и где сейчас находились госпожа-иерарх и Гробница Владычицы. Исключая первые три страницы, книга была написана рукой отца, а ближе к концу и ее рукой. Длинное и достаточно запутанное изложение знаний, полученных за годы занятий математикой. Цитаты, собранные из множества книг, ибо отец за годы странствий посетил множество библиотек и в каждой искал то, что нужно было ему. И хотя она не запомнила всего, но какие-то обрывки в памяти сохранились, словно золотые рыбки, выпрыгивавшие на поверхность:
   «Астрономия занимается круговоротом небес, восходом и заходом созвездий, их движениями и именами, орбитами звезд и планет, Солнца и Луны, законами, управляющими всеми их движениями и их изменениями…
   Но математики ищут секреты небес даже за пределами этих законов, ибо движения эти будят силы, используемые магией…
   Так и море чудесным образом повинуется кругу Луны. Они товарищи в своем росте и убывании…
   В месяц новарьян позвони в колокольчик для Вигилий, когда увидишь, что восходит Арктос, затем без запинки следует пропеть тридцать псалмов…
   Не вздумай бриться, когда Луна вблизи Дома Сокола…
   Таким образом, когда Атурна и Эрекес противостоят друг другу, демоны седьмой сферы могут спускаться сюда через вторую сферу, и если Луна полна, ее власть подчинит их узам твоего заклятия…»
   Третья книга была написана ненадежным способом — на бумаге и нечеткими знаками: витые петли и завитки были словно следы фантастических птиц. Это был великий джиннский астрономический трактат «Об устройстве мира», написанный неверным ученым аль-Хасаном ибн аль-Хайтан аль-Тулайатилахом. Копия была получена от личного секретаря ученого, они встретили его, когда два года проживали при дворе Калифа куртубахского в языческом королевстве Андала.
   Старейшая и наиболее хрупкая из книг, написанная на пожелтевшем и ломком папирусе, находилась в середине тома. Чья-то рука кистью вывела когда-то каждое слово на каждой странице, использовав совершенно неизвестный Лиат алфавит. Но древний текст был снабжен пояснениями на аретузийском. Содержание его так и осталось неясным, ибо отец все же не смог его прочесть, хоть и знал аретузийский. А ее попросту не имел времени обучить новому и трудному языку. Время, остававшееся им на учение, он использовал для совершенствования тех умений, которые у нее были: строительство города памяти, знание звезд, знание вендийского, даррийского и джиннского языков. Если верить отцу, ребенком она говорила по-салийски и по-аостийски, но с возрастом позабыла их.
   «Лучше хорошо знать три языка, чем жалкие обрывки из двенадцати», — сказал бы ей отец.
   Птичка вновь запела. Ничто не двинулось в затихшем лесу, если не считать шума ветра в ветвях. Для большего мужества Лиат задержала дыхание, пересекла поляну и склонила колени перед старым дубом. Среди корней, подымавшихся из земли, находился небольшой тайник, наполовину наполненный листьями и землей. Она быстро работала взятым с собой садовым совком.
   Ветка хрустнула сзади. Птицы закричали и, хлопая крыльями, рванулись с веток к небесам. Стало тихо. Она вскочила, но поздно.
   Дурочка! Да что там, хуже. На краю поляны стоял, улыбаясь, Хью. Торжествуя победу, он медленно двинулся к ней. Лиат попятилась и подняла совок. Но что может сделать садовый инвентарь с опытным человеком, вооруженным мечом?
   — Выкапывай, — сказал он, остановившись перед ней. Такой красавчик, как он, не станет рыться в земле, чтобы не испачкать руки и нарядный голубой кафтан. «Куда, интересно, делась ряса священника?»
   Она бросила лопатку:
   — Нет. Выкапывай сам.
   Он ударил ее слева так сильно, что, оглушенная, она упала на землю, и, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, слышала только скрежет лопаты о песок и шум земли, отбрасываемой в сторону.
   Хью издал удовлетворенное мычание.
   — Ага, вот оно, — пробормотал он.
   Она глубоко вздохнула, вместе с воздухом в горло попала и поднятая пыль. Задохнулась, закашлялась. Но она еще могла двигаться. Нельзя позволить ему завладеть книгой. Надо что-то предпринять. Она заставила себя подняться, дрожа от ненависти, и… увидела, как Хью вытряхивает пустой полотняный мешок.
   Выпустив из рук ткань, он молча смотрел, как, испачканная в грязи, песке и листьях, она медленно полетела по ветру. Испуганная, Лиат упала на четвереньки и в отчаянии заглянула в тайник. Но тот был пуст.
   — Ее нет! — Она тяжело опустилась перед дубом и прислонилась лбом к могучему стволу. Ее нет. Какой-то зверь вырыл ее и изорвал в клочки. Ребенок, в поисках птичьих гнезд, нашел ее и утащил домой на растопку. О Господи и Владычица! Такая драгоценная вещь, и так глупо потеряна! Если бы только она придумала место получше, когда просила Ханну перед тем, как староста Людольф арестовал ее. Этот старый дуб был любимым местом их встреч. А что, если Ханна вообще не спрятала книгу, а только сказала ей? Что, если она забрала ее себе…
   Но таким мыслям она была обязана только присутствию Хью. Если не доверять Ханне, то нельзя доверять никому на свете.
   — Проклятие! — ругался Хью. — Замечательная загадка. Но я заполучу книгу, Лиат. Я более терпелив, чем ты думаешь.
   Она опустила голову, ожидая удара. Но его не последовало. Она услышала шаги и увидела, как Хью удаляется. Минутой позже раздалось ржание его лошади, а шум ломаемых веток и топот копыт растворились в лесу.
   Нельзя поддаваться отчаянию. Она продержалась все лето. Если сдаться сейчас, она будет принадлежать Хью всецело.
   — Никогда, — тихо сказала она. Она сдержала слезы и пошла обратно к часовне. Сначала надо поговорить с Ханной. Как всегда говорил отец: «Сделай скачала один шаг и тогда узнаешь, куда идти дальше».
   В этот раз она прождала весь день перед тем, как идти в харчевню. Мастер Хансаль замазывал щели в бревенчатых стенах со стороны улицы. Увидев ее, он прекратил работу.
   — Здравствуй, дитя, — сказал он медленно хриплым голосом. — Брат Хью приходил вчера сказать, что едет во Фрилас на двенадцать дней, чтобы посетить епископа. А ты будешь кушать у нас. Великодушно с его стороны, я так полагаю.
   «Великодушно». Лиат потрогала рукой ноющий висок, куда Хью ударил ее.
   — Здравствуйте и вы, мастер Хансаль. Ханна дома?
   — Да. Дома, помогает миссис. Если подождешь, думаю, она скоро освободится.
   — Спасибо. — Девушка поспешила в дом, радуясь, что старик отстал.
   Миссис Бирта склонилась над огромным очагом, раскладывая очищенные репы на углях чуть в стороне от полыхающего огня. Закончив, она выпрямилась.
   — Лиат! Сердце радуется, когда вижу тебя, доченька. Брат Хью заходил.
   Лиат остановилась, не видя Ханны.
   — Миссис Бирта! Я тоже рада видеть вас. Что нового?
   Бирта отряхнула передник. От нее пахло едой.
   — Все хорошо, слава Господу нашему и Владычице. А ты как, милая? Признаюсь, я так беспокоилась, когда твой отец умер. Но священник оказался великодушен, более чем великодушен, я бы сказала. Много свободных людей работает больше, чем ты, а живут много хуже, не едят мяса четыре раза в неделю. Не говорю, что ты этого не заслужила. Он неплохой человек, этот брат Хью. Должно быть, бастард и чванлив, но сразу видно — дворянская кровь. И еще никто не сказал, что он пренебрегает своими обязанностями. Не боится посещать больных и не заносится перед бедными. Когда старая Марта с Речного Берега умирала от сифилиса, она попросила возложить на нее руки для благословения, и он не испугался.
   — Марта умерла…
   — Да, милая. Возможно, тебе это все и не нравится, и не сомневаюсь даже, что Хью вполне может попросить о чем-то, чего тебе не хочется. — Здесь Бирта запнулась. — Но он дворянин, и мы не можем с ним спорить. Когда старый граф Харл был еще молод, его слуги принесли маленького Ивара и приказали мне его выкормить вместе с моей Ханной. Молока на двоих не хватало, но я сделала, как было сказано. Ты должна поступать так же. Все могло быть еще хуже.
   Лиат смутилась, ее щеки горели.
   — Он принес обет церкви. Как и все братья, он сбрил бороду, в приношение Владычице и как знак того, что служить будет только Ей.
   Бирта фыркнула:
   — Уверена, он никогда не женится, не желая навлечь на себя Ее гнев или, точнее, гнев госпожи-иерарха. Вот только что будет с тобой? Некоторые говорят, что мужчина без бороды — не настоящий мужчина и что люди церкви специально прикидываются женщинами. Но уверяю тебя, дело не в бороде. И среди мужчин, принесших себя церкви, очень мало таких, чьи стопы не касаются грешной земли. Мы же не ждем от них, чтобы они отказались от всех мужских потребностей? — Затем выражение ее лица изменилось, как будто ей пришла в голову новая мысль. — Или ты надеешься, он отвергнет свои обеты и женится на тебе?
   — Нет! Я такого никогда не говорила!
   — Послушай меня, девочка. Вы с отцом пришли сюда издалека. Цвет кожи и акцент, его лицо книжника… Всякий видит, что вы не такие, как мы. Пусть и свободнорожденные, но совсем чужаки, не знаю уж откуда. Я ни разу не слышала, чтобы кто-то из родных пытался разыскать тебя, да и сама ты сказала Людольфу, что одинока. Ты слишком беззащитна, девочка, чтобы быть свободной, и нет родни, которая тебя защитит. Брат Хью позаботится о тебе, если захочет, а он выходец из могущественной и благородной семьи. Ах, милая! Подумай, прежде чем роптать на судьбу. Никого лучше, чем он, ты не найдешь.
   Не выдержав словесного потока, Лиат потеряла терпение:
   — Он бьет меня!
   — Ничего удивительного, с твоим-то характером. Он купил тебя. Кем бы ты раньше ни была, откуда бы ни пришла, кем бы ни были твои родные, — теперь ты рабыня. Рабыня Хью. Если будешь умна, он тебя оценит, вот увидишь. Может, со временем, если будешь послушной и полезной, он даст тебе вольную, а пока ты бесправнее самого нищего из здешних крестьян. Ты гордая девушка и, по-моему, этого еще не поняла.
   Лиат удержалась от резкого ответа, готового слететь с языка. Да и разве слова Бирты были неправдой? Поддайся она обиде и гневу, потеряет Ханну, поссорившись с ее родителями. Поэтому, с трудом сохраняя выдержку, Лиат ответила:
   — Простите меня за мой негодный язык. Вы всегда были добры ко мне, миссис, и мне жаль, если я оказалась невежлива.
   Бирта делано засмеялась:
   — Ты хорошая девушка, Лиат. Тебе надо научиться безропотно принимать все, что ниспослано Господом и Владычицей. У нас в деревне немало таких, что засматривались на миловидного священника. Хоть церковь и учит, что ее слуги должны забыть о женщинах, редко кто из них делает это с чистым сердцем.
   Лиат обидело то, что о ней говорят как о сожительнице Хью.
   — Я никогда… — Она вновь споткнулась о собственные слова, гневные и торопливые. — Я никогда не пойду на это!
   Миссис Бирта вздохнула и грустно улыбнулась. Затем, к большой радости Лиат, во двор вошла Ханна.
   — Лиат! — Ханна бросилась обнимать ее, но затем отшатнулась. — От тебя пахнет свиньями, Лиат! Здесь был священник, сказал, что уедет на… Что-то не так?
   — Может, вам с Лиат стоит выйти и посидеть немного на дворе, выпить немного теплого молока?
   Ханна забеспокоилась.
   — Да, мама, конечно. — Она взяла Лиат за руку и быстро вывела из сеней, пока та не передумала.