Страница:
После службы Генрих со свитой отправился во дворец Констанции, где пиршество длилось до поздней ночи, даже солнце в этот день дольше обычного задержалось в небе — знаменуя торжество Святого Слова и будущность, обещанную верным в Покоях Света.
А пока монарх должен был решить множество дел. Он сидел на троне рядом с сестрой, глядя в зал, где сгрудились не только придворные, но и вся отунская знать, счастливая тем, что имеет возможность видеть своего короля.
По такому случаю его величество облачился в золотые королевские одежды и в руках держал символы власти: скипетр справедливости и золотое кольцо господства. Седеющую голову венчала массивная корона, украшенная драгоценными камнями. Епископ Констанция, благословив короля, помазала его волосы розовым маслом, освященным самой госпожой-иерархом города Дарра, подтверждая тем самым богоугодный характер власти короля, избранного Господом и Владычицей.
— Да свершится справедливый суд, — поднявшись, произнес Генрих.
Первыми перед ним предстали наследники лорда Родульфа. Росвита чувствовала некоторую симпатию к молодому человеку, за спиной которого боязливо толпились вассалы. В нем не было ничего от прямодушия и властной решительности Родульфа. Лорд взял юношу с собой, чтобы тот повидал настоящую войну. Тот увидел и ее, и смерть отца.
— Назови свое имя, — потребовал Генрих, хотя, конечно, знал, кто перед ним.
— Я Родульф, сын Родульфа и Иды. — Руки юноши дрожали, но он старался держаться гордо.
— Ты наследник герцогства Варингия?
— Нет. Но я могу говорить и от лица своей сестры Йоланды, которую отец назначил наследницей пять лет назад.
— Где она сейчас?
— В Арланде, крепости, построенной отцом. — Родульф ждал, закусив губу. Он знал, что наказанием за измену является смерть.
— Пусть предстанет пред наши очи до дня Марианы, — сказал Генрих. Он протянул руку, будто приглашая юношу сделать что-то, и тот немедля упал на колени.
— Когда это случится, я потребую от нее платы за свою снисходительность: пятьдесят лучших варингийских лошадей для моих конюшен. Золотые сосуды и облачения для отунского собора, дабы загладить обиду, нанесенную епископу Констанции. И тебя, молодой Родульф, вместе с десятью лучшими вельможами герцогства, дабы вступить в ряды моих «драконов» и защищать мое королевство.
Юноша зарыдал. Толпа зашепталась, пораженная справедливостью и милосердием короля. У наследников Родульфа не было сильной родни, поэтому Генрих легко мог покарать их смертью, не опасаясь ничьей мести. «Но он, — подумала Росвита, — поступил много мудрее».
— Я немедленно пошлю за сестрой. Мы будем отныне верными слугами вашего величества. Клянусь!
Констанция выступила вперед, держа в руках небольшой ковчег с бедренной костью и лоскутом одежды святого Томы-апостола. Юный герцог приложился к золотой шкатулке, а затем к кольцу на руке Генриха, подтверждая тем самым сказанное им.
— Пусть приведут нам епископа Антонию, — приказал король.
Стражники ввели старую женщину в зал. Она, сложив на груди руки, смотрела прямо ему в глаза, ее глаза в этот момент лучились материнской добротой. Генрих только вздохнул.
— Вы под защитой церкви, ваше преосвященство. Посему, вместо того чтобы покарать за участие в заговоре, я принужден послать вас в Дарр на суд госпожи-иерарха. Пусть она вынесет приговор!
— Я не нарушила ни один из обетов, данных мной церкви, ваше величество, — ласковым голосом отвечала Антония. — Не сомневаюсь, что дело решится в мою пользу.
С епископом города Майни был только один клирик, кажется, Гериберт.
— Что с вашей свитой, госпожа Антония? — спросила Констанция. — Половина уже мертва, а другая умрет вскоре от болезни, которая не поражает никого, кроме тех, кто в свите, не касается даже монахинь, ухаживающих за больными.
— Я скорблю о них, — медленно проговорила Антония, — но даже мне не под силу остановить руку Господа, когда своим мечом Он перерезает нить, связующую нас с миром.
— Некоторые обвиняют вас в занятиях магией, — продолжала Констанция, явно намеренная покончить со старухой. Она не оглядывалась даже и не спросила короля позволения говорить, да тот и не пытался прерывать ее. Епископ отунская была единственной, чей духовный сан равнялся сану Антонии, и мирская власть вмешиваться не могла. — Говорят об амулетах, которые клирики изготовили по вашему приказу, и что их мучительная смерть — следствие волшебства, того самого, что привело на поле битвы гуивра и избавило солдат Сабелы от его злого взгляда.
Антония развела руками и невинно воздела их к небу.
— Если страдания клириков — следствие волшебства, а я волшебник, который изготовил амулеты, почему же тогда я цела? И Гериберт? Есть много сил, вызывающих болезнь, злые духи в том числе. Мне больно при виде мучений моих верных слуг, и я делаю все, чтобы облегчить участь невинных.
— Достаточно! — вмешался вдруг Генрих, не давая Констанции возразить. — Мы говорили об этом много раз, и у меня нет желания повторяться. Епископ Антония под стражей будет доставлена в Дарр, и там, согласно правилам Нарвонского собора, ее будут судить по обвинению в колдовстве.
Антонию увели. Росвита не увидела на ее лице ни тени страха или сожаления. Она напоминала дряхлую бабушку, поговорившую только что со своим повзрослевшим, но не поумневшим внуком.
Какое-то время король хранил молчание. Затихла и толпа знати. Все знали, кто будет следующим.
— Герцогиня Лютгарда! Теперь я согласен говорить с женщиной, что находится у вас под стражей.
Лютгарда бросила быстрый взгляд на Росвиту, благодаря за то, что та удержала монарха от необдуманного решения. Сабелу ввели в зал. Повисла глубокая тишина. Росвите показалось, что в отдалении слышится собачий лай. Наверное, поблизости находилась псарня кого-то из местных герцогов.
Сабела отказалась опуститься на колени перед братом, а Генрих не поднялся с трона, чтобы приветствовать ее как родственницу, и не протянул руку для уставного поцелуя. Хотя вряд ли мятежная герцогиня приняла бы этот жест…
— У тебя есть что мне сказать? — спросил король, глядя мимо Сабелы, на ее вассалов и придворных, чьи лица, в отличие от их госпожи, перекосило от страха. Слуга быстро отирал слюну с губ принца Беренгара. Молодая Таллия, одетая в зеленый шелк, абсолютно бледная, напоминала скорее загнанную лань, чем принцессу.
Росвита оглянулась на других принцесс — дочерей Генриха. Сапиентия сегодня была более осторожной, чем всегда, подавляя энтузиазм и сдерживая себя. Она тихо, молча и жадно наблюдала за происходящим. Теофану вообще не проявляла никаких эмоций и казалась ледяной статуей. Только юный Эккехард, проспавший большую часть времени, ерзал и перешептывался с кем-то из слуг, удивленный мягкостью, проявленной к наследникам Родульфа. Рядом с этими красивыми и полнокровными детьми Таллия казалась бесцветной и потерянной.
— Нет. Мне нечего сказать, — отвечала Сабела.
Король гневался, но явно не выказывал этого.
— Ты подняла мятеж против законного короля Вендара и Варре, назначенного самим Арнульфом своим наследником, коронованного самой госпожой-иерархом и признанного всеми великими. Это измена, и наказание за измену — смерть.
Ропот удивления поднялся в толпе, но тут же стих. Все бывшие в зале замерли. Не дыша и не нарушая воцарившегося молчания.
— Ты — принцесса королевских кровей и носишь в знак этого золотое ожерелье. — Сабела машинально коснулась шеи. — Я не замараю кровью ни своих рук, ни рук своих детей. Но все остальное сделаю. Слушайте все мое решение! — Он поднялся. — Твоя дочь Таллия будет находиться при нашем дворе. Твой муж Беренгар не способен управлять герцогством. Он удалится в Херсфордский монастырь, где братия позаботится о нем. А ты, Сабела… Ты лишаешься отныне высокого титула, как лишаются его твои наследники — на все времена. Герцогство Аркония лишается властителя, и при моей власти назначается новый. Им будет госпожа Констанция, епископ Отуна и моя родная сестра. В ее руки я передаю и тебя.
Толпа не могла больше сдерживать изумления и взорвалась, громко крича и заглушая все вокруг. Сапиентия вскочила с места, но, опомнившись, когда брат потянул ее за рукав, опустилась обратно. Теофану не шевельнулась, тонкая улыбка скользнула по ее лицу.
Сабела молчала от бессилия и злобы. Она сама затеяла эту игру и проиграла. Беренгара под руки увели прочь. Впрочем, несчастному в монастыре будет лучше. Таллия на виду у всех плакала. Слезы и красные пятна покрыли ее лицо. Принцесса повернулась и сказала дочери что-то резкое, но Росвита не расслышала слов.
Славословия в честь короля Генриха смешались с приветствиями в адрес Констанции, соединившей в своих руках власть епископа и герцогини, чего не бывало доселе. Жители Отуна радовались, потому что любили свою госпожу.
Вдруг поблизости раздался лай собак, и удивленные люди замолчали.
— Освободите проход! — крикнул кто-то.
— С дороги!
— Господи, защити! Адовы исчадия!
Сабелу и ее свиту оттеснили в сторону. В зал вошла другая группа людей, которую так долго разыскивали после битвы. Возглавлял ее граф Лавастин со знаменитыми черными псами. С ним был капитан — красиво одетый юноша.
Король Генрих только моргнул несколько раз, скрыв свое удивление. Граф твердым шагом подошел к помосту, на котором стояли сиденья судивших. Но на колени не опустился.
— В прошлом году, — заговорил Лавастин, — ваше величество прислали ко мне «орла» с приказом явиться ко двору. И вот я здесь.
Это было настолько дерзко, что Генрих чуть не рассмеялся.
— Слишком поздно, достойный граф. Время приглашений прошло. К тому же навстречу мне вы шли в довольно странной компании.
— Я сделал это не по своей воле, ваше величество. Могу доказать, что меня принудили к тому…
— Удобное извинение, граф. Епископа Антонию уже обвинили в колдовстве, и теперь можно свалить на нее все, что угодно.
Это сказано было так резко, что Росвита испугалась, как бы Лавастин не ответил в том же тоне, но он сдержал свой нрав.
— Я представлю доказательства клирикам, ваше величество. Есть люди, способные подтвердить сказанное мной. Надеюсь, в их числе будет мой брат Жоффрей, с которым я, находясь под заклятием, поступил столь недостойно.
— Ваши доказательства будут посланы на юг вместе со стражей, охраняющей Антонию. Сказать по правде, граф Лавастин, я знаю, что вы увели свое войско с поля битвы, когда победа еще склонялась в сторону мятежников. Это веский довод в вашу пользу. Но все мы думали, что вы бежали. Почему же теперь вы здесь? Я знаю, что вы никогда не испытывали ко мне симпатии.
— Я не заговорщик, ваше величество, и хотел бы оправдаться перед вами. Мне нечего скрывать. К тому же у меня есть просьба к вашему величеству.
— Вот как?
— Он чего-то хочет. Мудро, — шепнула Сапиентия Эккехарду. — Иначе он не пришел бы сюда вместо того, чтобы бежать в свои земли.
Констанция цыкнула на них. Толпа затаила дыхание. Собаки, во время разговора сидевшие позади Лавастина, заворчали. Одна даже щелкнула зубами перед неосторожно приблизившимся вельможей. И тогда произошло нечто странное. Все знали, что Лавастин был справедливым господином, и люди любили его, несмотря на то, что смертельно боялись огромных черных собак, которых не мог остановить никто, кроме хозяина. И вдруг чудовищные твари умолкли, услышат одно только слово, произнесенное стоявшим рядом юношей.
— Преклони перед королем колени, — приказал ему граф и мальчик повиновался. Он был высоким, темноволосым и с удивительно ясными глазами. Что-то в его облике, не слишком красивом, но изящном, понравилось Росвите.
— Вы знаете, ваше величество, что я дважды овдовел и не имею наследников. И вряд ли буду иметь из-за грехов, за которые несу кару. И потому пришел к вам с просьбой. Это мой незаконный сын Алан, и я прошу вас позволить ему наследовать мои земли и мой титул, когда я оставлю этот мир.
Оборони, Владычица! У Росвиты подогнулись колени, но она, как и все в зале, как и обе принцессы, не сводила глаз с лица своего короля. Только Констанция прикрыла глаза и подперла голову руками.
Раздался резкий смех.
— Что дальше, любезный братец? — глумливо проскрежетала Сабела. — Одного ублюдка сделаешь графом, а другого королем?
Генрих подал знак страже. Бывшую принцессу увели в башню, где она теперь содержалась. Король спустился с помоста и возложил руку на голову юноши.
— Любой граф может передать земли и титул бастарду, если не желает видеть наследниками других родных. Чем ты докажешь свое происхождение?
Вместо него отвечал Лавастин:
— В церкви при Лавас-Холдинге тщательно фиксируются все дни рождения и смерти. Но есть и более весомое доказательство.
Тут граф тихонько свистнул. Собаки, до этого неподвижно сидевшие за его спиной, кинулись в разные стороны, и даже Генрих в испуге отпрянул назад. Юноша вскочил с колен и негромко окрикнул животных. Те повиновались незамедлительно и вернулись, послушно застыв у его ног.
— Как твое имя, дитя?
— Меня зовут Алан, ваше величество. — Он говорил без запинок, но речь его была грубовата, выдавая низкое воспитание.
— Все сказанное — правда?
Алан почтительно склонил голову.
— Граф Лавастин признал меня своим сыном.
— Что ты сам знаешь о своем рождении?
— Я рожден в Лавас-Холдинге незамужней женщиной, умершей спустя три дня после родов. Меня вырастили в купеческой семье и по достижении совершеннолетия обещали церкви. Но… — Тут он вкратце изложил историю об эйкийском набеге. — Так я оказался на службе в Лавасе.
— И спас мне жизнь, — вмешался Лавастин, нетерпеливо постукивая ногой, пока длился рассказ, — освободив меня от наложенного заклятия. Брат Агиус, служивший в Лавас-Холдинге, не раз намекал мне на возможное происхождение юноши, но я не решался поверить этому.
Констанция подняла голову. Генрих, поняв вдруг что-то, оживился.
— Так это юноша, который убил гуивра! О случившемся много говорят, но нам так и не удавалось найти спасителя королевства. Подойди, дитя, поцелуй мне руку. — Алан оглянулся на отца и опустился на колени, принимая оказанную честь. — Сделанное не останется без награды, — милостиво сказал король. Он явно обрел уверенность после того, как разобрался с мятежной сестрой.
Росвита почувствовала, что Генрих сейчас совершит то, последствия чего будут преследовать его многие и многие годы спустя. Она шагнула вперед, пытаясь привлечь внимание монарха. Но было поздно.
— Властью, коей Господь и Владычица облекли меня, как законного короля Вендара и Варре, и в соответствии с законом, изданным во времена великого Тайлефера, я даю тебе, Лавастин, граф Лаваса, право назвать этого человека твоим наследником, хотя он и рожден вне закона.
Все знали, что значит сказанное. Король торжествовал. Он окончательно сделал свой выбор, и теперь оставалось только наблюдать. Сапиентия подскочила со своего места так быстро, что стул с грохотом опрокинулся. Она попыталась что-то сказать, но замолкла и выбежала из зала. Эккехард тяжело дышал. Теофану выразительно приподняла брови, готовясь к тому, что услышит дальше.
— Генрих! — зашептала Констанция так тихо, что только сидящие рядом могли слышать. — Ты понимаешь, что делаешь?
— Понимаю, — так же тихо отвечал король. — То, что следовало сделать давно. Санглант единственный, кому можно доверить трон, после того, как душа моя вознесется в Покои Света.
Констанция, словно увидев дурное знамение, сжала висевший на груди Круг. Генрих повысил голос:
— Никто и ничто да не осмелится противостоять моему решению!
Но двери зала распахнулись вновь.
— «Орлы»! Пропустите к королю «орлов»!
Два уставших человека почти бегом вошли в зал. Совсем еще юная и очень смуглая девушка. И старый Вулфер, давно лишенный права появляться при дворе короля. Теперь он ступал твердо, словно забыл о запрете или твердо решил пренебречь им. Лицо девушки выражало тоску и безнадежность, Вулфер был угрюм. Позади себя Росвита услышала шепот двух «орлиц». Хатуи удержала младшую подругу:
— Оставайся на месте. Нам следует ждать.
— На ней «орлиный» значок. Ты же знаешь, что это значит! — Девушка чуть не заплакала.
— Владычица наша! Посмотри только на их лица! — проговорила Хатуи и замолкла.
— Почему ты здесь, Вулфер? Тебе запрещено появляться перед нами.
— Мы прибыли из Гента, ваше величество. И привезли скорбные вести. Люди народа эйка взяли город штурмом. «Драконы» уничтожены — все до единого. Принц Санглант в их числе.
— Господи… — выдохнул Генрих, хватаясь за грудь. И не произнес больше ни слова.
Росвита, понимая, что должна что-то сделать, подбежала к нему. Ей казалось, что кто-то руководит ее движениями. Они вместе с Хатуи подняли почти бесчувственного Генриха и под руки вывели из зала в часовню, бывшую при дворце.
Там прямо в золотой одежде он распростерся на каменном полу перед алтарем. Корона и скипетр, выпавшие из рук, со звоном покатились в разные стороны. Откуда-то несчастный вытащил заскорузлый от крови и ветхий от времени клочок ткани и прижал его к губам. Он не мог плакать — хотя король должен был слезами выказывать подданным свое горе от бед, павших на них. Боль была так глубока, что на слезы не хватило сил.
— Сердце… Мне вырвали сердце…
Хатуи рыдала, глядя на него. Росвита преклонила колени перед алтарем и начала молитву за упокой павших.
Вулфер с ней не пошел, она видела, как его, не пустив к королю, отослали куда-то еще. Красивая женщина в епископском облачении подвела девушку к Генриху, сидевшему на скамье в своем обычном платье. Его поддерживал какой-то клирик, а слуга отирал лицо влажной тканью. В руке король сжимал маленькую тряпицу. Лиат опустилась на колени.
— Рассказывай, — без предисловий потребовал он.
Она чуть не стала молить его смилостивиться и не заставлять воскрешать в памяти эти страшные дни. Но сдержалась, ведь «орел» — не большее, чем лишняя пара королевских глаз, и его долг рассказывать своему хозяину обо всем. Не совсем обо всем, впрочем. О некотором она умолчит: о лице Сангланта, блеске его глаз и стальных нотках в голосе, когда он говорил ей: «Никаких браков!» О чувстве, нахлынувшем, когда она коснулась его щеки. Этим нельзя делиться ни с кем. Никто, даже сам принц, будь он жив, не может знать о ее любви.
Рассказывать о некоторых вещах — то же самое, что переживать их вновь. Но выбора не было. Окружающие смотрели на нее, выжидая. Среди толпы придворных стояла Хатуи, и взгляд ее, как всегда, придавал мужества. Лиат немного откашлялась и начала свой рассказ.
Говорить было тяжело. И еще тяжелее было говорить перед лицом короля, смотревшего с ненавистью, ибо кого еще ему было ненавидеть? Обвинять его за это Лиат не могла. Она и сама ненавидела себя за то, что осталась в живых после того, как погибло столько людей. Рассказав самое страшное — то, что увидела сквозь огонь, она ждала, когда начнутся подробные вопросы. Не уведут ли ее отсюда в цепях, как волшебницу?
— Пойдем со мной. — Епископ поманила Лиат из часовни. Они остановились в закрытом саду, где цвели розы и лилии. — Ты ученица Вулфера?
— Я? Нет… Не знаю. Я недавно среди «орлов», с последнего дня Марианы.
— И уже носишь значок?
Лиат провела рукой по лицу, вытирая нахлынувшие вдруг слезы.
— То, что ты можешь видеть сквозь огонь, — заговорила женщина, стараясь придать речи больше мягкости, — нормально для «орлов». Не бойся, детка. Не всякая магия запрещена церковью. Только та, что приносит зло.
Девушка отважилась и подняла лицо. Епископ была довольно молода. Митра и облачение удивительно шли ее бледному и тонкому лицу.
— Вы Констанция! Епископ Отуна! — воскликнула Лиат, вспомнив рассказы отца о королевской родословной.
— Да. А теперь еще и герцогиня Арконии. — Она произнесла это с грустной иронией. — Где же тебя учили?
— Меня обучал отец. — Лиат горько сожалела, что рядом нет Вулфера. У нее не было сил уклоняться от расспросов о своем прошлом, тем более задаваемых такой знатной персоной. — Простите, ваше преосвященство. Я очень устала. Мы ехали быстро и… — Она с трудом сдержала рыдания.
— … и ты потеряла кого-то близкого, — закончила за нее епископ, и в лице ее Лиат увидела искреннее сочувствие. — Клирик отведет тебя туда, где отдыхают «орлы».
Девушке указали маленькую комнатушку над стойлами. Сквозь окно проникал свет угасавшего дня, и Лиат впервые смогла почувствовать себя свободной. Она кинулась на постель, всхлипнула, резко вскочила и стала ходить туда-сюда.
Внизу разговаривали между собой конюхи. Но она была одна, совершенно одна. Впервые за все эти месяцы, впервые с тех пор, как Хью начал учить ее языку Аретузы.
Лиат осторожно достала из сумы «Книгу тайн» и открыла ее посредине, там, где страницы были сделаны из древнего и хрупкого папируса и текст написан на непонятном языке, снабженный лишь пояснениями на аретузийском. Но их она разбирала с трудом, немного сосредоточилась и, напрягая память, поняла, что сможет все-таки сложить буквы в слова.
На самом верху страницы, над текстом было написано одно-единственное аретузийское слово: krypte. «Спрячь это», — прошептала Лиат перевод, ощутив резкую боль в груди. Она приложила руку к губам, успокаивая себя, и стала разглядывать текст. Буквы были совершенно непонятными, напоминая причудливые завитки джиннских знаков. Что это за язык?
Под первой строкой чья-то незнакомая рука по-аретузийски сделала перевод, но только первого предложения. С трудом, часто останавливаясь и вслушиваясь в доносившийся снизу разговор, она стала читать.
«Polloi epekheiresan anataxafthai diegesink peri ton peplerophoremenon en hemin teraton, edoxe kamoi parekolouthekoti anothen posin akribos, kratista Theophile, kina epignos peri hon katekhetes logon ten asphaleian ».
Темнело, и если бы не острые глаза, она не смогла бы читать дальше.
— «Много людей… — прошептала она знакомое первое слово, пропустила несколько следующих, пока не дошла до известного ей, и тут дыхание у нее перехватило. — … о чудесных знамениях, что являются нам. Кажется мне справедливым… — Здесь следовали слова, смысл которых был непонятен. — … Все, что нисходит с небес… тебе, дабы написать об этом… — Лиат закрыла глаза. Волнение охватило ее с такой силой, что, казалось, подобно эйкийскому псу из ночного кошмара, способно было разорвать на части. — Теофил. — Мужское имя… — Дабы мог ты знать о сих словесах… — Каких? Не шла ли речь о заклинаниях? — … коим научен ты был по слову, изреченному…» — Дальше было непонятно.
Руки дрожали. Сердце готово было выпрыгнуть из груди. «Все, что нисходит с небес». Внизу снова послышались голоса. Это явно не были конюхи. Она быстро захлопнула книгу и только успела спрятать ее, как дверь отворилась и вошли Вулфер с Хатуи. А за ними Ханна. Все горести и вся скорбь, все эти долгие месяцы одиночества, тоски и надежды сейчас напомнили о себе с особенной силой. Лиат бросилась подруге на грудь, и обе зарыдали, обливаясь слезами облегчения, слезами избавления от долгих дней напряжения и страха.
— Помолимся за упокой души Манфреда. — На суровом лице Вулфера тоже были слезы. Все опустились на колени.
После старик обратился к Ханне:
— Ты получишь значок Манфреда. Хоть ты не видела его смерти, он был твоим товарищем. В любом случае ты дважды заслужила эту честь. Придется немного подождать, пока изготовят новый.
Ханна держала за руки Лиат и Хатуи и молча кивнула.
— Да будет так, — сказал Вулфер.
— Мне нужно к королю, — поднялась со своего места Хатуи.
— Уже поздно, и все мы устали. Отдохнем, — обратился старый «орел» к оставшимся девушкам.
Кровать, которую отвели Лиат и Ханне, была самой роскошной и удобной со времен… со времен Хью. Только теперь опасность ей не грозила. Она прислонила к стене свой верный меч. Коснулась руками древесины лука, «Пронзателя сердец», и поставила его туда же. Положила под голову сумку, в которой к «Книге тайн» прибавилось золотое перо. Можно надеяться, успокоила она себя, что непонятный текст рано или поздно будет разгадан.
Как и все последние ночи, засыпать было страшно, но усталость сломила сопротивление. Ханна легла рядом и обвила ее руками.
— Я боялась, что ты погибла. Лиат, я так рада видеть тебя!
Лиат поцеловала подругу в щеку и вытерла слезы. На сегодня все дела были сделаны, оставалось лишь молиться, чтобы завтра день был понятнее прошедших. Предстояло много узнать о себе, о книге, обо всем, что отец скрывал от нее.
Krypte. «Спрячь это». «Не доверяй никому». В ней росла благодарность отцу за то, что он всю жизнь защищал и оберегал ее, и только теперь она понимала, какой трудной была эта жизнь. Лиат заснула и впервые за много дней не видела страшных снов.
Привели детей. Теофану держала за руку дрожавшего Эккехарда. Ни единой слезинки не было на ее лице. Сапиентия же громко всхлипывала. Росвита помнила, что в детстве она боготворила старшего брата, ходила за ним, словно щенок, и постоянно надоедала ему. Но Санглант никогда не сердился на нее. Судя по всему, она скорбела о брате, несмотря на черную зависть, возникшую, когда выяснилось, что старшей из законных детей отец предпочитает бастарда. Скорбела искренне, лицемерие не свойственно было Сапиентии.
А пока монарх должен был решить множество дел. Он сидел на троне рядом с сестрой, глядя в зал, где сгрудились не только придворные, но и вся отунская знать, счастливая тем, что имеет возможность видеть своего короля.
По такому случаю его величество облачился в золотые королевские одежды и в руках держал символы власти: скипетр справедливости и золотое кольцо господства. Седеющую голову венчала массивная корона, украшенная драгоценными камнями. Епископ Констанция, благословив короля, помазала его волосы розовым маслом, освященным самой госпожой-иерархом города Дарра, подтверждая тем самым богоугодный характер власти короля, избранного Господом и Владычицей.
— Да свершится справедливый суд, — поднявшись, произнес Генрих.
Первыми перед ним предстали наследники лорда Родульфа. Росвита чувствовала некоторую симпатию к молодому человеку, за спиной которого боязливо толпились вассалы. В нем не было ничего от прямодушия и властной решительности Родульфа. Лорд взял юношу с собой, чтобы тот повидал настоящую войну. Тот увидел и ее, и смерть отца.
— Назови свое имя, — потребовал Генрих, хотя, конечно, знал, кто перед ним.
— Я Родульф, сын Родульфа и Иды. — Руки юноши дрожали, но он старался держаться гордо.
— Ты наследник герцогства Варингия?
— Нет. Но я могу говорить и от лица своей сестры Йоланды, которую отец назначил наследницей пять лет назад.
— Где она сейчас?
— В Арланде, крепости, построенной отцом. — Родульф ждал, закусив губу. Он знал, что наказанием за измену является смерть.
— Пусть предстанет пред наши очи до дня Марианы, — сказал Генрих. Он протянул руку, будто приглашая юношу сделать что-то, и тот немедля упал на колени.
— Когда это случится, я потребую от нее платы за свою снисходительность: пятьдесят лучших варингийских лошадей для моих конюшен. Золотые сосуды и облачения для отунского собора, дабы загладить обиду, нанесенную епископу Констанции. И тебя, молодой Родульф, вместе с десятью лучшими вельможами герцогства, дабы вступить в ряды моих «драконов» и защищать мое королевство.
Юноша зарыдал. Толпа зашепталась, пораженная справедливостью и милосердием короля. У наследников Родульфа не было сильной родни, поэтому Генрих легко мог покарать их смертью, не опасаясь ничьей мести. «Но он, — подумала Росвита, — поступил много мудрее».
— Я немедленно пошлю за сестрой. Мы будем отныне верными слугами вашего величества. Клянусь!
Констанция выступила вперед, держа в руках небольшой ковчег с бедренной костью и лоскутом одежды святого Томы-апостола. Юный герцог приложился к золотой шкатулке, а затем к кольцу на руке Генриха, подтверждая тем самым сказанное им.
— Пусть приведут нам епископа Антонию, — приказал король.
Стражники ввели старую женщину в зал. Она, сложив на груди руки, смотрела прямо ему в глаза, ее глаза в этот момент лучились материнской добротой. Генрих только вздохнул.
— Вы под защитой церкви, ваше преосвященство. Посему, вместо того чтобы покарать за участие в заговоре, я принужден послать вас в Дарр на суд госпожи-иерарха. Пусть она вынесет приговор!
— Я не нарушила ни один из обетов, данных мной церкви, ваше величество, — ласковым голосом отвечала Антония. — Не сомневаюсь, что дело решится в мою пользу.
С епископом города Майни был только один клирик, кажется, Гериберт.
— Что с вашей свитой, госпожа Антония? — спросила Констанция. — Половина уже мертва, а другая умрет вскоре от болезни, которая не поражает никого, кроме тех, кто в свите, не касается даже монахинь, ухаживающих за больными.
— Я скорблю о них, — медленно проговорила Антония, — но даже мне не под силу остановить руку Господа, когда своим мечом Он перерезает нить, связующую нас с миром.
— Некоторые обвиняют вас в занятиях магией, — продолжала Констанция, явно намеренная покончить со старухой. Она не оглядывалась даже и не спросила короля позволения говорить, да тот и не пытался прерывать ее. Епископ отунская была единственной, чей духовный сан равнялся сану Антонии, и мирская власть вмешиваться не могла. — Говорят об амулетах, которые клирики изготовили по вашему приказу, и что их мучительная смерть — следствие волшебства, того самого, что привело на поле битвы гуивра и избавило солдат Сабелы от его злого взгляда.
Антония развела руками и невинно воздела их к небу.
— Если страдания клириков — следствие волшебства, а я волшебник, который изготовил амулеты, почему же тогда я цела? И Гериберт? Есть много сил, вызывающих болезнь, злые духи в том числе. Мне больно при виде мучений моих верных слуг, и я делаю все, чтобы облегчить участь невинных.
— Достаточно! — вмешался вдруг Генрих, не давая Констанции возразить. — Мы говорили об этом много раз, и у меня нет желания повторяться. Епископ Антония под стражей будет доставлена в Дарр, и там, согласно правилам Нарвонского собора, ее будут судить по обвинению в колдовстве.
Антонию увели. Росвита не увидела на ее лице ни тени страха или сожаления. Она напоминала дряхлую бабушку, поговорившую только что со своим повзрослевшим, но не поумневшим внуком.
Какое-то время король хранил молчание. Затихла и толпа знати. Все знали, кто будет следующим.
— Герцогиня Лютгарда! Теперь я согласен говорить с женщиной, что находится у вас под стражей.
Лютгарда бросила быстрый взгляд на Росвиту, благодаря за то, что та удержала монарха от необдуманного решения. Сабелу ввели в зал. Повисла глубокая тишина. Росвите показалось, что в отдалении слышится собачий лай. Наверное, поблизости находилась псарня кого-то из местных герцогов.
Сабела отказалась опуститься на колени перед братом, а Генрих не поднялся с трона, чтобы приветствовать ее как родственницу, и не протянул руку для уставного поцелуя. Хотя вряд ли мятежная герцогиня приняла бы этот жест…
— У тебя есть что мне сказать? — спросил король, глядя мимо Сабелы, на ее вассалов и придворных, чьи лица, в отличие от их госпожи, перекосило от страха. Слуга быстро отирал слюну с губ принца Беренгара. Молодая Таллия, одетая в зеленый шелк, абсолютно бледная, напоминала скорее загнанную лань, чем принцессу.
Росвита оглянулась на других принцесс — дочерей Генриха. Сапиентия сегодня была более осторожной, чем всегда, подавляя энтузиазм и сдерживая себя. Она тихо, молча и жадно наблюдала за происходящим. Теофану вообще не проявляла никаких эмоций и казалась ледяной статуей. Только юный Эккехард, проспавший большую часть времени, ерзал и перешептывался с кем-то из слуг, удивленный мягкостью, проявленной к наследникам Родульфа. Рядом с этими красивыми и полнокровными детьми Таллия казалась бесцветной и потерянной.
— Нет. Мне нечего сказать, — отвечала Сабела.
Король гневался, но явно не выказывал этого.
— Ты подняла мятеж против законного короля Вендара и Варре, назначенного самим Арнульфом своим наследником, коронованного самой госпожой-иерархом и признанного всеми великими. Это измена, и наказание за измену — смерть.
Ропот удивления поднялся в толпе, но тут же стих. Все бывшие в зале замерли. Не дыша и не нарушая воцарившегося молчания.
— Ты — принцесса королевских кровей и носишь в знак этого золотое ожерелье. — Сабела машинально коснулась шеи. — Я не замараю кровью ни своих рук, ни рук своих детей. Но все остальное сделаю. Слушайте все мое решение! — Он поднялся. — Твоя дочь Таллия будет находиться при нашем дворе. Твой муж Беренгар не способен управлять герцогством. Он удалится в Херсфордский монастырь, где братия позаботится о нем. А ты, Сабела… Ты лишаешься отныне высокого титула, как лишаются его твои наследники — на все времена. Герцогство Аркония лишается властителя, и при моей власти назначается новый. Им будет госпожа Констанция, епископ Отуна и моя родная сестра. В ее руки я передаю и тебя.
Толпа не могла больше сдерживать изумления и взорвалась, громко крича и заглушая все вокруг. Сапиентия вскочила с места, но, опомнившись, когда брат потянул ее за рукав, опустилась обратно. Теофану не шевельнулась, тонкая улыбка скользнула по ее лицу.
Сабела молчала от бессилия и злобы. Она сама затеяла эту игру и проиграла. Беренгара под руки увели прочь. Впрочем, несчастному в монастыре будет лучше. Таллия на виду у всех плакала. Слезы и красные пятна покрыли ее лицо. Принцесса повернулась и сказала дочери что-то резкое, но Росвита не расслышала слов.
Славословия в честь короля Генриха смешались с приветствиями в адрес Констанции, соединившей в своих руках власть епископа и герцогини, чего не бывало доселе. Жители Отуна радовались, потому что любили свою госпожу.
Вдруг поблизости раздался лай собак, и удивленные люди замолчали.
— Освободите проход! — крикнул кто-то.
— С дороги!
— Господи, защити! Адовы исчадия!
Сабелу и ее свиту оттеснили в сторону. В зал вошла другая группа людей, которую так долго разыскивали после битвы. Возглавлял ее граф Лавастин со знаменитыми черными псами. С ним был капитан — красиво одетый юноша.
Король Генрих только моргнул несколько раз, скрыв свое удивление. Граф твердым шагом подошел к помосту, на котором стояли сиденья судивших. Но на колени не опустился.
— В прошлом году, — заговорил Лавастин, — ваше величество прислали ко мне «орла» с приказом явиться ко двору. И вот я здесь.
Это было настолько дерзко, что Генрих чуть не рассмеялся.
— Слишком поздно, достойный граф. Время приглашений прошло. К тому же навстречу мне вы шли в довольно странной компании.
— Я сделал это не по своей воле, ваше величество. Могу доказать, что меня принудили к тому…
— Удобное извинение, граф. Епископа Антонию уже обвинили в колдовстве, и теперь можно свалить на нее все, что угодно.
Это сказано было так резко, что Росвита испугалась, как бы Лавастин не ответил в том же тоне, но он сдержал свой нрав.
— Я представлю доказательства клирикам, ваше величество. Есть люди, способные подтвердить сказанное мной. Надеюсь, в их числе будет мой брат Жоффрей, с которым я, находясь под заклятием, поступил столь недостойно.
— Ваши доказательства будут посланы на юг вместе со стражей, охраняющей Антонию. Сказать по правде, граф Лавастин, я знаю, что вы увели свое войско с поля битвы, когда победа еще склонялась в сторону мятежников. Это веский довод в вашу пользу. Но все мы думали, что вы бежали. Почему же теперь вы здесь? Я знаю, что вы никогда не испытывали ко мне симпатии.
— Я не заговорщик, ваше величество, и хотел бы оправдаться перед вами. Мне нечего скрывать. К тому же у меня есть просьба к вашему величеству.
— Вот как?
— Он чего-то хочет. Мудро, — шепнула Сапиентия Эккехарду. — Иначе он не пришел бы сюда вместо того, чтобы бежать в свои земли.
Констанция цыкнула на них. Толпа затаила дыхание. Собаки, во время разговора сидевшие позади Лавастина, заворчали. Одна даже щелкнула зубами перед неосторожно приблизившимся вельможей. И тогда произошло нечто странное. Все знали, что Лавастин был справедливым господином, и люди любили его, несмотря на то, что смертельно боялись огромных черных собак, которых не мог остановить никто, кроме хозяина. И вдруг чудовищные твари умолкли, услышат одно только слово, произнесенное стоявшим рядом юношей.
— Преклони перед королем колени, — приказал ему граф и мальчик повиновался. Он был высоким, темноволосым и с удивительно ясными глазами. Что-то в его облике, не слишком красивом, но изящном, понравилось Росвите.
— Вы знаете, ваше величество, что я дважды овдовел и не имею наследников. И вряд ли буду иметь из-за грехов, за которые несу кару. И потому пришел к вам с просьбой. Это мой незаконный сын Алан, и я прошу вас позволить ему наследовать мои земли и мой титул, когда я оставлю этот мир.
Оборони, Владычица! У Росвиты подогнулись колени, но она, как и все в зале, как и обе принцессы, не сводила глаз с лица своего короля. Только Констанция прикрыла глаза и подперла голову руками.
Раздался резкий смех.
— Что дальше, любезный братец? — глумливо проскрежетала Сабела. — Одного ублюдка сделаешь графом, а другого королем?
Генрих подал знак страже. Бывшую принцессу увели в башню, где она теперь содержалась. Король спустился с помоста и возложил руку на голову юноши.
— Любой граф может передать земли и титул бастарду, если не желает видеть наследниками других родных. Чем ты докажешь свое происхождение?
Вместо него отвечал Лавастин:
— В церкви при Лавас-Холдинге тщательно фиксируются все дни рождения и смерти. Но есть и более весомое доказательство.
Тут граф тихонько свистнул. Собаки, до этого неподвижно сидевшие за его спиной, кинулись в разные стороны, и даже Генрих в испуге отпрянул назад. Юноша вскочил с колен и негромко окрикнул животных. Те повиновались незамедлительно и вернулись, послушно застыв у его ног.
— Как твое имя, дитя?
— Меня зовут Алан, ваше величество. — Он говорил без запинок, но речь его была грубовата, выдавая низкое воспитание.
— Все сказанное — правда?
Алан почтительно склонил голову.
— Граф Лавастин признал меня своим сыном.
— Что ты сам знаешь о своем рождении?
— Я рожден в Лавас-Холдинге незамужней женщиной, умершей спустя три дня после родов. Меня вырастили в купеческой семье и по достижении совершеннолетия обещали церкви. Но… — Тут он вкратце изложил историю об эйкийском набеге. — Так я оказался на службе в Лавасе.
— И спас мне жизнь, — вмешался Лавастин, нетерпеливо постукивая ногой, пока длился рассказ, — освободив меня от наложенного заклятия. Брат Агиус, служивший в Лавас-Холдинге, не раз намекал мне на возможное происхождение юноши, но я не решался поверить этому.
Констанция подняла голову. Генрих, поняв вдруг что-то, оживился.
— Так это юноша, который убил гуивра! О случившемся много говорят, но нам так и не удавалось найти спасителя королевства. Подойди, дитя, поцелуй мне руку. — Алан оглянулся на отца и опустился на колени, принимая оказанную честь. — Сделанное не останется без награды, — милостиво сказал король. Он явно обрел уверенность после того, как разобрался с мятежной сестрой.
Росвита почувствовала, что Генрих сейчас совершит то, последствия чего будут преследовать его многие и многие годы спустя. Она шагнула вперед, пытаясь привлечь внимание монарха. Но было поздно.
— Властью, коей Господь и Владычица облекли меня, как законного короля Вендара и Варре, и в соответствии с законом, изданным во времена великого Тайлефера, я даю тебе, Лавастин, граф Лаваса, право назвать этого человека твоим наследником, хотя он и рожден вне закона.
Все знали, что значит сказанное. Король торжествовал. Он окончательно сделал свой выбор, и теперь оставалось только наблюдать. Сапиентия подскочила со своего места так быстро, что стул с грохотом опрокинулся. Она попыталась что-то сказать, но замолкла и выбежала из зала. Эккехард тяжело дышал. Теофану выразительно приподняла брови, готовясь к тому, что услышит дальше.
— Генрих! — зашептала Констанция так тихо, что только сидящие рядом могли слышать. — Ты понимаешь, что делаешь?
— Понимаю, — так же тихо отвечал король. — То, что следовало сделать давно. Санглант единственный, кому можно доверить трон, после того, как душа моя вознесется в Покои Света.
Констанция, словно увидев дурное знамение, сжала висевший на груди Круг. Генрих повысил голос:
— Никто и ничто да не осмелится противостоять моему решению!
Но двери зала распахнулись вновь.
— «Орлы»! Пропустите к королю «орлов»!
Два уставших человека почти бегом вошли в зал. Совсем еще юная и очень смуглая девушка. И старый Вулфер, давно лишенный права появляться при дворе короля. Теперь он ступал твердо, словно забыл о запрете или твердо решил пренебречь им. Лицо девушки выражало тоску и безнадежность, Вулфер был угрюм. Позади себя Росвита услышала шепот двух «орлиц». Хатуи удержала младшую подругу:
— Оставайся на месте. Нам следует ждать.
— На ней «орлиный» значок. Ты же знаешь, что это значит! — Девушка чуть не заплакала.
— Владычица наша! Посмотри только на их лица! — проговорила Хатуи и замолкла.
— Почему ты здесь, Вулфер? Тебе запрещено появляться перед нами.
— Мы прибыли из Гента, ваше величество. И привезли скорбные вести. Люди народа эйка взяли город штурмом. «Драконы» уничтожены — все до единого. Принц Санглант в их числе.
— Господи… — выдохнул Генрих, хватаясь за грудь. И не произнес больше ни слова.
Росвита, понимая, что должна что-то сделать, подбежала к нему. Ей казалось, что кто-то руководит ее движениями. Они вместе с Хатуи подняли почти бесчувственного Генриха и под руки вывели из зала в часовню, бывшую при дворце.
Там прямо в золотой одежде он распростерся на каменном полу перед алтарем. Корона и скипетр, выпавшие из рук, со звоном покатились в разные стороны. Откуда-то несчастный вытащил заскорузлый от крови и ветхий от времени клочок ткани и прижал его к губам. Он не мог плакать — хотя король должен был слезами выказывать подданным свое горе от бед, павших на них. Боль была так глубока, что на слезы не хватило сил.
— Сердце… Мне вырвали сердце…
Хатуи рыдала, глядя на него. Росвита преклонила колени перед алтарем и начала молитву за упокой павших.
7
Зал опустел. Какие-то знатные герцоги, лиц которых она не запомнила, расспрашивали Лиат и Вулфера о судьбе Гента. Потом, напоив Лиат медом, отправили ее в маленькую часовню.Вулфер с ней не пошел, она видела, как его, не пустив к королю, отослали куда-то еще. Красивая женщина в епископском облачении подвела девушку к Генриху, сидевшему на скамье в своем обычном платье. Его поддерживал какой-то клирик, а слуга отирал лицо влажной тканью. В руке король сжимал маленькую тряпицу. Лиат опустилась на колени.
— Рассказывай, — без предисловий потребовал он.
Она чуть не стала молить его смилостивиться и не заставлять воскрешать в памяти эти страшные дни. Но сдержалась, ведь «орел» — не большее, чем лишняя пара королевских глаз, и его долг рассказывать своему хозяину обо всем. Не совсем обо всем, впрочем. О некотором она умолчит: о лице Сангланта, блеске его глаз и стальных нотках в голосе, когда он говорил ей: «Никаких браков!» О чувстве, нахлынувшем, когда она коснулась его щеки. Этим нельзя делиться ни с кем. Никто, даже сам принц, будь он жив, не может знать о ее любви.
Рассказывать о некоторых вещах — то же самое, что переживать их вновь. Но выбора не было. Окружающие смотрели на нее, выжидая. Среди толпы придворных стояла Хатуи, и взгляд ее, как всегда, придавал мужества. Лиат немного откашлялась и начала свой рассказ.
Говорить было тяжело. И еще тяжелее было говорить перед лицом короля, смотревшего с ненавистью, ибо кого еще ему было ненавидеть? Обвинять его за это Лиат не могла. Она и сама ненавидела себя за то, что осталась в живых после того, как погибло столько людей. Рассказав самое страшное — то, что увидела сквозь огонь, она ждала, когда начнутся подробные вопросы. Не уведут ли ее отсюда в цепях, как волшебницу?
— Пойдем со мной. — Епископ поманила Лиат из часовни. Они остановились в закрытом саду, где цвели розы и лилии. — Ты ученица Вулфера?
— Я? Нет… Не знаю. Я недавно среди «орлов», с последнего дня Марианы.
— И уже носишь значок?
Лиат провела рукой по лицу, вытирая нахлынувшие вдруг слезы.
— То, что ты можешь видеть сквозь огонь, — заговорила женщина, стараясь придать речи больше мягкости, — нормально для «орлов». Не бойся, детка. Не всякая магия запрещена церковью. Только та, что приносит зло.
Девушка отважилась и подняла лицо. Епископ была довольно молода. Митра и облачение удивительно шли ее бледному и тонкому лицу.
— Вы Констанция! Епископ Отуна! — воскликнула Лиат, вспомнив рассказы отца о королевской родословной.
— Да. А теперь еще и герцогиня Арконии. — Она произнесла это с грустной иронией. — Где же тебя учили?
— Меня обучал отец. — Лиат горько сожалела, что рядом нет Вулфера. У нее не было сил уклоняться от расспросов о своем прошлом, тем более задаваемых такой знатной персоной. — Простите, ваше преосвященство. Я очень устала. Мы ехали быстро и… — Она с трудом сдержала рыдания.
— … и ты потеряла кого-то близкого, — закончила за нее епископ, и в лице ее Лиат увидела искреннее сочувствие. — Клирик отведет тебя туда, где отдыхают «орлы».
Девушке указали маленькую комнатушку над стойлами. Сквозь окно проникал свет угасавшего дня, и Лиат впервые смогла почувствовать себя свободной. Она кинулась на постель, всхлипнула, резко вскочила и стала ходить туда-сюда.
Внизу разговаривали между собой конюхи. Но она была одна, совершенно одна. Впервые за все эти месяцы, впервые с тех пор, как Хью начал учить ее языку Аретузы.
Лиат осторожно достала из сумы «Книгу тайн» и открыла ее посредине, там, где страницы были сделаны из древнего и хрупкого папируса и текст написан на непонятном языке, снабженный лишь пояснениями на аретузийском. Но их она разбирала с трудом, немного сосредоточилась и, напрягая память, поняла, что сможет все-таки сложить буквы в слова.
На самом верху страницы, над текстом было написано одно-единственное аретузийское слово: krypte. «Спрячь это», — прошептала Лиат перевод, ощутив резкую боль в груди. Она приложила руку к губам, успокаивая себя, и стала разглядывать текст. Буквы были совершенно непонятными, напоминая причудливые завитки джиннских знаков. Что это за язык?
Под первой строкой чья-то незнакомая рука по-аретузийски сделала перевод, но только первого предложения. С трудом, часто останавливаясь и вслушиваясь в доносившийся снизу разговор, она стала читать.
«Polloi epekheiresan anataxafthai diegesink peri ton peplerophoremenon en hemin teraton, edoxe kamoi parekolouthekoti anothen posin akribos, kratista Theophile, kina epignos peri hon katekhetes logon ten asphaleian ».
Темнело, и если бы не острые глаза, она не смогла бы читать дальше.
— «Много людей… — прошептала она знакомое первое слово, пропустила несколько следующих, пока не дошла до известного ей, и тут дыхание у нее перехватило. — … о чудесных знамениях, что являются нам. Кажется мне справедливым… — Здесь следовали слова, смысл которых был непонятен. — … Все, что нисходит с небес… тебе, дабы написать об этом… — Лиат закрыла глаза. Волнение охватило ее с такой силой, что, казалось, подобно эйкийскому псу из ночного кошмара, способно было разорвать на части. — Теофил. — Мужское имя… — Дабы мог ты знать о сих словесах… — Каких? Не шла ли речь о заклинаниях? — … коим научен ты был по слову, изреченному…» — Дальше было непонятно.
Руки дрожали. Сердце готово было выпрыгнуть из груди. «Все, что нисходит с небес». Внизу снова послышались голоса. Это явно не были конюхи. Она быстро захлопнула книгу и только успела спрятать ее, как дверь отворилась и вошли Вулфер с Хатуи. А за ними Ханна. Все горести и вся скорбь, все эти долгие месяцы одиночества, тоски и надежды сейчас напомнили о себе с особенной силой. Лиат бросилась подруге на грудь, и обе зарыдали, обливаясь слезами облегчения, слезами избавления от долгих дней напряжения и страха.
— Помолимся за упокой души Манфреда. — На суровом лице Вулфера тоже были слезы. Все опустились на колени.
После старик обратился к Ханне:
— Ты получишь значок Манфреда. Хоть ты не видела его смерти, он был твоим товарищем. В любом случае ты дважды заслужила эту честь. Придется немного подождать, пока изготовят новый.
Ханна держала за руки Лиат и Хатуи и молча кивнула.
— Да будет так, — сказал Вулфер.
— Мне нужно к королю, — поднялась со своего места Хатуи.
— Уже поздно, и все мы устали. Отдохнем, — обратился старый «орел» к оставшимся девушкам.
Кровать, которую отвели Лиат и Ханне, была самой роскошной и удобной со времен… со времен Хью. Только теперь опасность ей не грозила. Она прислонила к стене свой верный меч. Коснулась руками древесины лука, «Пронзателя сердец», и поставила его туда же. Положила под голову сумку, в которой к «Книге тайн» прибавилось золотое перо. Можно надеяться, успокоила она себя, что непонятный текст рано или поздно будет разгадан.
Как и все последние ночи, засыпать было страшно, но усталость сломила сопротивление. Ханна легла рядом и обвила ее руками.
— Я боялась, что ты погибла. Лиат, я так рада видеть тебя!
Лиат поцеловала подругу в щеку и вытерла слезы. На сегодня все дела были сделаны, оставалось лишь молиться, чтобы завтра день был понятнее прошедших. Предстояло много узнать о себе, о книге, обо всем, что отец скрывал от нее.
Krypte. «Спрячь это». «Не доверяй никому». В ней росла благодарность отцу за то, что он всю жизнь защищал и оберегал ее, и только теперь она понимала, какой трудной была эта жизнь. Лиат заснула и впервые за много дней не видела страшных снов.
8
Генрих не желал покидать часовню. Наконец слугам удалось уговорить его лечь в постель, которую приготовили для него здесь же. Он лежал молчаливый и неподвижный. Не потому что спал, просто не было сил встать, помолиться или произнести хоть слово.Привели детей. Теофану держала за руку дрожавшего Эккехарда. Ни единой слезинки не было на ее лице. Сапиентия же громко всхлипывала. Росвита помнила, что в детстве она боготворила старшего брата, ходила за ним, словно щенок, и постоянно надоедала ему. Но Санглант никогда не сердился на нее. Судя по всему, она скорбела о брате, несмотря на черную зависть, возникшую, когда выяснилось, что старшей из законных детей отец предпочитает бастарда. Скорбела искренне, лицемерие не свойственно было Сапиентии.