Страница:
— Помогите мне спасти дочь, — дрогнувшим голосом произнес Санглант.
Он знал, что Анна воспримет это как слабость и не упустит шанса воткнуть ему нож в спину. Она никогда не оставляла мысли убить его, просто у нее нет возможности осуществить задуманное.
— Нет, — отозвалась Анна.
— У вас нет сердца? Вы никогда никого не любили? Кто вас вырастил?
— Женщина по имени Клотильда.
— Основательница монастыря святой Радегунды. — Он вспомнил слышанную когда-то историю, хотя ему до сих пор было не ясно, откуда у Радегунды снова появился ребенок, которого она вроде бы потеряла.
— Клотильда действительно была основательницей монастыря, но что бы она ни делала — она лишь исполняла волю епископа Таллии. Она выполняла то, что диктовал ей ее долг, даже перед лицом опасности. И я поступлю так же.
— Как смерть этого ребенка может помочь вам?
— Это твой ребенок, принц Санглант, твоя кровь. А я поклялась, что твоя кровь больше никогда не возродится на земле. Племя твоей матери сейчас живет в эфире, они накапливают силу, чтобы вернуть себе этот мир. Они хотят лишить человечество света Церкви и подчинить весь мир врагу, потому что Аои — его творения.
Он тряхнул головой.
— Лиат как-то сказала мне, что Потерянные — порождение света и огня, и если они греховны, то только потому, что весь мир греховен. Так чем же я хуже вас?
— Ты — их порождение, принц Санглант, — холодно произнесла Анна, — а Лиат — мое.
— Лиат ваша дочь! Неужели и она для вас не больше чем инструмент?
— Все мы — орудия, принц Санглант, но одни служат Богу, а другие — врагу рода человеческого. Даже не надейся, что твой ребенок останется жить на земле, пока я и мои люди живы.
Он почувствовал отчаяние.
Анна ушла, Санглант собрался с силами. Лиат может умереть. Может умереть Блессинг.
Но он не допустит этого.
Санглант подошел к колыбели, малышка лежала такая крохотная и хрупкая, что у него защемило сердце.
Вошла Мериам и сообщила:
— Лиат уснула. Она не умрет, принц Санглант, но поправится еще не скоро. Боюсь только, что вы не сумеете спасти ребенка, если не приучите малышку к козьему молоку.
Мериам вздохнула и снова ушла.
Санглант заметил Джерну, которая парила возле двери, словно ожидая его. Он увидел ее впервые за несколько дней, до этого он ни на что не обращал внимания. Сейчас она причудливым образом сочетала в себе черты всех женщин, живущих в долине: пухлые губы Зои, высокие скулы Мериам, лоб Вении и пушистые волосы Лиат. Сквозь Джерну Санглант отчетливо видел лестницу. Фигура нимфы была очень женственной — округлые бедра, полные руки, красивая шея и великолепная грудь.
Блессинг опять захныкала, и Санглант решительно шагнул вперед.
— Джерна, — мягко сказал он, обращаясь к полупрозрачному созданию. — Джерна, — повторил он.
Это могло убить Блессинг, но, похоже, для ребенка это последний шанс. Надо попытаться.
Он подал ей ребенка, и Джерна приложила девочку к груди. Малышка повернулась, нашла грудь и тотчас принялась сосать.
Не то чтобы Ханне хотелось последовать примеру мучеников древности, но она надеялась, что служит Генриху так же верно, как святая Самейса блаженному Дайсану. Манфред погиб на службе у Генриха, и Ханна надеялась, что у нее хватит смелости отдать свою жизнь, как Манфред, если, конечно, до этого дойдет дело.
Но на сердце у нее скребли кошки, и каждую ночь ей снилась кераитская принцесса.
— Ханна! Как дела? Какие новости от принцессы Сапиентии? — окликнул ее «лев», давний знакомый Инго.
— Когда я видела ее в последний раз, все было в порядке. Она и принц Боян одержали победу над куманами.
— Хвала Господу! А как ты?
— Я счастлива, что сегодня мне уже никуда не придется ехать, — рассмеялась Ханна. — Король ездит слишком быстро. Чтобы догнать вас, мне пришлось сменить трех лошадей только за последний месяц! У меня все время было такое ощущение, что я отстаю на два дня. А какие здесь новости, дружище?
— Ты не слышала? Королева Матильда умерла, упокой Господь ее душу! Король молился семь дней и ночей, одетый лишь в рубище нищего. — Инго вздохнул и вытер слезу. — Его горе тронуло всех.
— Да останется в сердцах наших память о ней, — произнесла Ханна традиционное пожелание. — А почему ты приехал в Лавас?
— Скоро здесь будет вершиться правосудие. — Настроение Инго резко изменилось, «лев» сплюнул. — Дворяне опять спорят из-за земель. Ненасытные наследники всегда хотят большего для своих любимых детей. Они никогда не довольствуются тем, что у них есть. Кончится это когда-нибудь или нет? — Он вздохнул. — Ладно. Граф Лавастин был справедливым человеком. Жаль, что он умер.
— Мне казалось, он не так уж стар. Или он был болен?
— Нет. Пути Господни неисповедимы. — Инго поманил ее, и Ханна спешилась, чтобы лучше слышать. — Говорят, что тут не обошлось без колдовства.
Ханна вздрогнула:
— Сегодня все только и говорят что о колдовстве. Есть какие-нибудь новости от принца Сангланта?
Напрямую спросить о Лиат она не решилась.
— Ты еще была при дворе, когда Санглант уехал? До сих пор он не возвращался, и никто о нем не слышал. Говорят, что его околдовала твоя подруга.
— До сих пор?
— Да. По решению совета ее хотели отправить в Отун, чтобы там решили, что с ней делать.
Новости были очень неприятные, лучше всего обдумать их в одиночестве. Ханна поблагодарила «льва» и, усевшись на коня, направилась к замку. Она слышала перешептывания графских слуг, которых, похоже, ничуть не печалила кончина хозяина. Людям свойственно радоваться чужим несчастьям.
Ханна отдала лошадь конюху, отряхнула с одежды пыль и отправилась в зал. Ей не доводилось бывать здесь раньше, но Лиат рассказывала о графе и его наследнике, лорде Алане, который симпатизировал ей. Бог знает, где сейчас Лиат и что с ней. Ханна забыла спросить о Хью.
Ее старые приятели Фолквин и Стефан встретили ее возле дверей, они пожали друг другу руки, обменялись приветствиями и прошли в зал, где уже собралось около сотни человек. Ханне пришлось проталкиваться вперед, окружающие были настолько поглощены происходящим, что не замечали ее знак «орла».
Свидетели давали показания о графе Лавастине, о его первом браке, ужасной смерти его единственного законного ребенка, служанке, забеременевшей от него и умершей родами.
Ханна протиснулась между двух разодетых слуг и остановилась за широкоплечим дворянином, который не обращал внимания на ее попытки пробраться вперед. Впрочем, он оказался не слишком высоким, и через его плечо Ханна видела сидящего на троне Генриха. У короля был усталый вид, на лице появились морщины, которых не было еще полгода назад, позади него стояла Хатуи, по левую руку короля сидела его племянница Таллия, справа — Гельмут Виллам. Напротив стояли лорд Алан и лорд Жоффрей. Истец и ответчик.
Генрих подал знак, и слуга вызвал следующего свидетеля, пожилую полную женщину, которая, судя по запачканному фартуку, пришла прямо из кухни. Дворянин, стоящий перед Ханной, пытался противостоять напору толпы, которая хотела разглядеть свидетельницу во всех подробностях. Воспользовавшись удобным моментом, Ханна протиснулась вперед и снова застряла. В этот момент в зале воцарилась такая тишина, что она не осмелилась крикнуть, как Хатуи, «Дорогу королевскому „орлу“», хотя имела на это полное право.
Она взобралась на скамью и встала рядом с тремя красиво одетыми мальчиками. Отсюда она видела и слышала все, что происходит.
— Да, ваше величество, это была Сесилия. Эта девушка была служанкой графа Лавастина, упокой Господь его душу. Но не она родила графа Алана. У нее родился урод, которого мы назвали Лэклингом. Он умер два года назад, бедняжка. Наверное, упал в реку и утонул, хотя никто точно не знает.
— Граф Лавастин знал, что Лэклинг его ребенок? — спросил Генрих.
Кухарка затеребила край фартука.
— Нет, ваше величество. В ту ночь при родах умерла нищенка, и мы сказали, что ее младенец и был ребенком Сесилии. Об этой тайне знали лишь три человека, и мы поклялись никогда не говорить об этом юному графу, который собрался жениться. Мы защищали его и его жену.
— Вы солгали.
— Да, ваше величество. Я сожалею об этом грехе, но и сейчас поступила бы точно так же. Бог мне судья.
— Кто еще знает правду?
— Ну, я знаю, диакониса Марианна и старая Агнесс. Марианна и Агнесс принимали все роды, а я им иногда помогала — приносила воду, вино для рожениц и все такое. В те три ночи родилось четверо детей: один был сыном нищенки и родился мертвым, другой — Лэклинг, третий — граф Алан, а последней родилась крохотная девчушка. Ее мать с мужем на следующий день уехали, хотя роженица была еще очень слаба. Думаю, они сочли дурным знаком то, что три роженицы умерли. Наверное, испугались, что и она умрет, если останется.
При этих словах лорд Жоффрей встал, пытаясь что-то сказать.
— Тихо, — приказал Генрих. — Если ты знала, что Лэклинг родился от служанки Лавастина, а Алана родила совсем другая женщина, почему ты ничего не сказала, когда граф Лавастин назвал этого юношу своим наследником?
Женщина озадаченно посмотрела на короля.
— Что я должна была сказать, ваше величество? Я должна была вмешаться в дела графа и советовать, кого ему выбрать своим наследником?
— Ты могла бы рассказать, что знаешь.
— Но ведь гончие…
Все посмотрели на Алана. Возле него сидела гончая, он положил руку ей на голову. Темные волосы юноши были коротко подстрижены, одежда — опрятна и красива. Кроме собаки, рядом с ним никого не было, а вот позади Жоффрея толпились дворяне — его родственники, и хотя мечи они оставили при входе, вид у них был воинственный. Жоффрей, казалось, еле сдерживал свою ярость.
— Гончие? — переспросил Генрих.
— У него дар обращаться с собаками, ваше величество. Как у графа Лавастина, как у его отца и деда, да упокоятся их души в Палате Света. — Кухарка посмотрела на единственную собаку, потом оглянулась, словно желая увидеть кого-то в толпе, и гордо продолжила: — Бедная Роза. Именно она была матерью Алана, я точно знаю. Я видела, как он появился на свет. Их невозможно было перепутать: Лэклинг был уродом, а более красивого ребенка, чем Алан, я не видела. Сесилия была тихой и безобидной девушкой и никогда не встречалась ни с кем, кроме графа. Роза же, увы, была блудницей, иначе это и назвать нельзя. Красавица, она пришла из Салии годом или двумя раньше. Человек, который называл себя ее отцом, обращался к ней просто «девочка», и мы все подозревали, что он делал с ней то, что против природы человеческой, вы меня понимаете, ваше величество.
Люди зашушукались, услышав такое. Генрих нахмурился и стукнул скипетром.
— Замолчите, пусть женщина свидетельствует.
Наступила тишина. Кухарка почесала нос и продолжила:
— Они были очень бедны, и отец частенько ее избивал и называл непристойными словами, вот она и убегала из дому. Ее часто видели в старых руинах. Она мечтала, что встретит принца из народа Потерянных, который полюбит ее и сделает королевой. Кто знает, может, однажды она и встретила в развалинах молодого графа? Все мужчины мечтали с ней переспать. Так что Алан вполне может быть и сыном графа, и любого другого мужчины, ваше величество.
Лорд Жоффрей густо покраснел:
— Он может быть сыном кого угодно! Самого последнего слуги! Господи! В конце концов, может, это плод греховной связи девушки с собственным отцом!
— Простите, милорд, — вмешалась кухарка. — А как же преданность собак? Только граф Лаваса может приказывать им. Они служат графу Алану, как раньше служили графу Лавастину. Этого было достаточно для него. Он был хорошим и заботливым хозяином, все мы доверяли ему, и никогда у нас не было повода усомниться в его правосудии. Единственная глупость, которую он совершил, — убийство дочери, о чем он горевал до конца дней.
— М-да, — задумчиво произнес Генрих. Его племянница Таллия поерзала на месте, словно разбуженная его голосом, но так и не подняла глаз. — А этот мальчик, Лэклинг… Он прикасался к собакам Лавастина?
— Зачем, ваше величество? — удивилась кухарка. — Он ведь был дурачком и не смог бы стать графом, да никто и не позволил бы ему. У него была светлая душа, но уродливое тело и с головой не все в порядке.
— Простите, ваше величество, можно мне сказать? — обратился к королю Алан, в его голосе не слышалось ни раздражения, ни недовольства Генрих кивнул. — Гончие никогда не бросались на Лэклинга.
Это заявление шокировало всех. Оно прозвучало как ответ Алана на обвинение, брошенное его соперником. Молодая женщина с ребенком на коленях, сидящая рядом с Жоффреем, судя по всему, его жена, склонилась к мужу и что-то прошептала ему на ухо, и он сел на место, разъяренный, но держащий рот на замке.
— Что ты имеешь в виду? — Генрих положил руки на резные подлокотники в виде драконов. Он рассеянно поглаживал головы чудовищ.
— Они никогда не бросались на него, — пояснил Алан, — не пытались укусить, как всех остальных.
Алан намеренно не смотрел в сторону Жоффрея.
— Всех, кроме тебя, — возмутился тот. Его лицо мгновенно побледнело, как это обычно бывает у трусов или грешников. — На тебя они не бросаются, потому что ты слуга врага рода человеческого. Ты использовал колдовство, чтобы подчинить их себе, точно так же ты заколдовал моего кузена, заставив его выполнять твою волю. Всем известно, что старшего графа Чарльза Лавастина обвиняли в союзе с дьяволом, который и подарил ему этих гончих. Эти псы — исчадия преисподней, и если они тебе повинуются, то лишь потому, что ты сам служишь врагу рода человеческого.
— Тихо! — рявкнул Генрих.
Гончая заворчала, но Алан успокоил ее, погладив по голове. Собака улеглась на пол и положила морду на лапы. Хатуи прошептала что-то Генриху на ухо, тот кивнул, и она послала куда-то слугу. Ханна попыталась продвинуться ближе, но опять застряла. Она собралась было пролезть под столом, но там сидели собаки дворян, которые тотчас недовольно зарычали. Ханна поняла, что этот путь закрыт, и снова забралась на скамейку.
Король заговорил:
— Это серьезное обвинение, лорд Жоффрей, не только против Алана, но и против графа Лавастина, его отца, младшего Чарльза, и его деда, Чарльза Лавастина. Вы утверждаете, что все они были с союзе с врагом рода человеческого?
В эту минуту к Жоффрею наклонились и его жена, и немолодой мужчина, похожий на нее. Они что-то яростно шипели, Жоффрей раздраженно смотрел на советчиков. Ребенок на коленях у женщины забеспокоился, и ему дали засахаренную сливу, чтобы не расплакался.
В толпе поднялся недовольный ропот. Чувствовалось, что люди разгневаны, но Ханна не могла понять, против кого направлен этот гнев. Алан спокойно стоял перед королем. Таллия смотрела на Генриха, и только на него. Больше всего она была похожа на испуганного кролика, который вот-вот попадет в когти ястреба. Разве она не вышла замуж за лорда Алана прошлым летом? Ну да. Тогда почему она не рядом с ним?
— Нет, ваше величество, — сказал наконец Жоффрей. — Очевидно, что граф Лавастин и его отец Чарльз, невиновны.
— Значит, ты считаешь, что вина лежит на старшем Чарльзе Лавастине?
— Никто не знает, что он отдал за этих собак. Но после их появления в доме начались несчастья. Всем известно, что его мать умерла при родах второго ребенка, как раз в тот день, когда у Чарльза Лавастина появились гончие. У него самого был всего один ребенок, хотя он был женат четыре раза, и у его сына тоже родился всего один наследник, хотя его жена рожала десять или двенадцать раз. У моего кузена Лавастина тоже была одна наследница, и когда их с матерью растерзали собаки, поползли слухи, что младенец был прижит не от него. Он еще дважды женился, но обе эти женщины умерли при невыясненных обстоятельствах. И наконец, этот лжец, который пришел в замок Лавас, околдовал моего кузена, а потом и убил его. Все знают, что Лавастина убило колдовство, что на него набросилась тварь врага рода человеческого. Даже те, кто не станет плохо отзываться об этом бастарде, не могут не признать, что граф умер странной смертью. Не так ли? — спросил он и наконец злобно взглянул на Алана.
— Да, графа убило колдовство, — подтвердил Алан. — Разумеется, я уверен, что так оно и было, поскольку я первым заявил об этом. Его убило проклятие Кровавого Сердца, вождя эйка.
Леди Таллия покраснела. Ее служанка коснулась ее плеча, словно показывая, что теперь и она может высказаться, но та не сделала ни малейшей попытки заговорить.
— Ловко придумано, — сказала женщина, сидящая рядом с Жоффреем. Ее голос был слаще меда. — Но у тебя нет доказательств.
— Принц Санглант подтвердил бы мои слова. Когда он был в плену, он видел существо, которое убило моего отца.
Ханна внимательно слушала все, что говорилось в этом зале. Она поняла, что принимает сторону Алана, а не Жоффрея, хотя бы потому, что он вел себя на суде много достойнее. Но как воспринимают происходящее остальные? Нет сомнений, что аристократы поддержат своего.
Генрих нахмурился при упоминании имени Сангланта.
— Значит, ты не сомневаешься, что ты — сын Лавастина?
— Возможно, я не являюсь сыном графа Лавастина, — без колебаний заявил Алан. — Я не знаю и не могу знать. Меня воспитали свободнорожденные деревенские купцы деревни Осна, которых звали Бел и Генрих в честь детей короля Арнульфа — вас и вашей сестры, ваше величество. Они говорили, что я родился в замке Лавас, и они взяли меня на воспитание. Когда я пришел сюда и прослужил год, граф Лавастин меня заметил. Я не просил его называть меня своим наследником. Но он признал меня своим сыном и облачил своим доверием. Я буду повиноваться его желаниям и выполнять то, что должно, как обещал ему на его смертном одре. Я поклялся принять земли и титул, как он того хотел, и многие могут подтвердить мои слова.
Люди в зале закивали, но дворяне, окружавшие Генриха, смотрели на Алана презрительно.
— Я выполняю свои обязанности, — закончил он. — И только вы, ваше величество, можете решить иначе.
— Так ты согласен с тем, что, возможно, не являешься его сыном? — удивленно спросил Генрих.
— Господь заповедовал нам говорить правду, а правда в том, что я не знаю, чей я сын.
Родня Жоффрея зашевелилась: кто-то улыбался, кто-то свирепо хмурил брови, кто-то мрачно смотрел на Алана. Разные чувства отражались и на лицах придворных, которые не могли решить, поставил ли этот юноша их в неловкое положение, претендуя на место среди аристократии, или нет. У него была гордая осанка лорда, а выражение лица — скромным и благородным одновременно, что только красило его. И за это они готовы были его ненавидеть.
Но Алан продолжал, не обращая внимания ни на кого вокруг, — то ли ему было безразлично, что о нем думают, то ли он действительно был настолько честен, что не считал нужным притворяться:
— Мой оте… граф Лавастин назвал меня сыном и обращался со мной как с сыном. То, что его желания сейчас пытаются оспорить, — несправедливо и позорно, но я сам знаю, что все мы порой ведем себя не лучшим образом, во всех нас есть и жадность, и гордыня, и зависть. Но я прошу учесть, ваше величество, что здесь оспаривается решение Лавастина, а не моя способность управлять этими землями.
Жоффрей разъяренно смотрел на юного выскочку. Его родня раздраженно ворчала, а жена посадила ребенка к себе на колени, словно показывая королю, — так торговки на рынке предлагают товар. Генрих, казалось, задумался, потом сказал что-то Гельмуту Вилламу. Таллия сидела неподвижно, как статуя. Может, ей запретили говорить?
Хатуи смотрела в зал, пытаясь понять настроение толпы. Ханна поняла, что это ее шанс. Она подняла руку и замахала, чтобы привлечь ее внимание. Хатуи ее заметила и тотчас приказала слугам провести ее к королю. Уже через несколько мгновений Ханна стояла перед королем.
— Где моя дочь? — спросил Генрих. — И как она?
— Все хорошо, ваше величество. Принцесса Сапиентия вышла замуж… — При этих словах в зале началось ликование, и Ханне пришлось подождать, пока гомон не прекратился. — Она и принц Боян одержали победу над куманами. — Все снова радостно завопили, а Ханна приблизилась к королю и сказала тихо: — Это не все, ваше величество. Но ваша дочь просила передать это с глазу на глаз, если позволите.
Когда толпа затихла, Генрих поднял руку и объявил:
— Сейчас нам всем пора подкрепиться. На сегодня я услышал достаточно.
И встал, положив конец судебному заседанию.
Вечером, когда уже спустились сумерки, Ханна стояла рядом с Хатуи и смотрела на короля, прогуливающегося по саду. Она передала ему послание Сапиентии и сейчас просто наслаждалась свободным временем, которое могла провести с другими «орлами», ожидающими, когда их снова отправят в путь с новым посланием.
— Он все еще скорбит о матери, — заметила Хатуи. — Упокой Господь ее душу. Говорю тебе, Ханна, королю нужно хоть немного радости в жизни. А то все эти бесконечные споры и распри!
— Тебе нравится граф Алан?
— Слава богу, мне не нужно решать! Обвинения лорда Жоффрея сомнительны, их трудно доказать. Но граф Алан не дурак. Король Генрих уважал графа Лавастина, а действия покойника оспорить труднее.
— Ты и правда так думаешь? Но ведь покойник не может себя защитить.
— Его защита — его репутация. В конце концов, кто мы такие, чтобы судить, как ему следовало поступить, и к чему приведут наши собственные действия?
Розовый сад занимал все пространство от замка до каменной башни, которую окружали две крытые галереи.
— Думаю, — произнесла Хатуи, — что для короля Лавастин и Алан всегда будут связаны с именем принца Сангланта. Поэтому, скорее всего, он будет на стороне графа Алана, а не лорда Жоффрея.
Ханна накинула капюшон и затянула завязки — дул сильный ветер и моросил мелкий дождь. Слышалось ржание лошадей, которых заводили на ночь в конюшни. Грумы покрикивали на них, шутили и смеялись.
Раздались шаги, и «орлицы» посторонились, пропуская Виллама. Он подошел к королю, они о чем-то поговорили, и Виллам снова отправился в башню.
— Есть новости от Лиат? — тихо спросила Ханна. Она не видела лица Хатуи, но почувствовала, как та слегка отодвинулась.
— Она бежала с принцем Санглантом. Ах да, это ты знаешь. Ты была при дворе. Совет Отуна отлучил ее от Церкви за колдовство. И если у тебя с ней какие-то дела, Ханна…
— То меня тоже отлучат. Но, несмотря ни на что, она — моя подруга, и в чем бы ее ни обвиняли, я знаю, она невиновна. А что случилось с отцом Хью?
Хатуи фыркнула:
— Его послали в Дарр, на суд иерарха. Только она может принимать решение по поводу человека его положения.
— А с тех пор от Лиат не приходило никаких известий? И от принца Сангланта тоже ничего?
— Ничего, — подтвердила Хатуи. — Но я видела…
Она оборвала себя, но Ханна уже заинтересовалась:
— Что значит «видела»?
Хатуи огляделась по сторонам, чтобы убедиться, что их никто не слышит. Но слуги были далеко, а король стоял в другом конце сада. Он сорвал розу, чтобы насладиться ее ароматом, но потом внезапно отбросил цветок.
— Ты верно служила королю, — тихо произнесла Хатуи. — И ты должна дождаться Вулфера. У меня недостаточно знаний, чтобы научить тебя этому искусству. Я могу лишь различать тени…
— Я не понимаю тебя.
— «Орел» может видеть не только как обычный человек. Вулфер знает и другие способы. Это нередко помогает нам. Но ты никому не должна говорить об этом. Это как знак «орла», часть клятвы — служить королю, помогать своим товарищам, но не делиться тайным знанием с другими.
— Служить королю и никому иному, — произнесла Ханна, глядя на Генриха. Тот обрывал лепестки роз. — Говорить правду о том, что видела и слышала, но молчать перед лицом врагов короля. Сделать служение королю делом своей жизни. Считать интересы своих родных менее важными, чем интересы короля. Никогда не выходить замуж и не жениться… — Здесь Ханна запнулась, и Хатуи закончила за нее:
— Помогать любому «орлу», который нуждается в твоей помощи, и защищать своих товарищей от всякого, кто может причинить им вред. И, наконец, хранить верность Господу и Владычице.
— Клянусь, — пробормотала Ханна, вспомнив ту ночь, когда она получила знак «орла», раз и навсегда. Она поморщилась, почувствовав боль в груди.
— С тобой все в порядке? — спросила Хатуи.
Боль исчезла, словно ее и не было. Король направлялся к ним.
— Возьми, — он протянул розу Ханне, — отнеси ее моей племяннице и передай, что слова, которые вводят нас в заблуждение, — те же шипы, они малы, но больно ранят. Белая роза символизирует чистоту, но и она может увять и покрыться пятнами.
Ханна поклонилась и отправилась выполнять поручение. Королю принесли маленького щенка, которого он тотчас пустил бегать по саду. Ханне пришлось расспрашивать слуг, чтобы узнать, где леди Таллия. К ее удивлению, та жила не с мужем в графских покоях, а с герцогиней Варингии.
Он знал, что Анна воспримет это как слабость и не упустит шанса воткнуть ему нож в спину. Она никогда не оставляла мысли убить его, просто у нее нет возможности осуществить задуманное.
— Нет, — отозвалась Анна.
— У вас нет сердца? Вы никогда никого не любили? Кто вас вырастил?
— Женщина по имени Клотильда.
— Основательница монастыря святой Радегунды. — Он вспомнил слышанную когда-то историю, хотя ему до сих пор было не ясно, откуда у Радегунды снова появился ребенок, которого она вроде бы потеряла.
— Клотильда действительно была основательницей монастыря, но что бы она ни делала — она лишь исполняла волю епископа Таллии. Она выполняла то, что диктовал ей ее долг, даже перед лицом опасности. И я поступлю так же.
— Как смерть этого ребенка может помочь вам?
— Это твой ребенок, принц Санглант, твоя кровь. А я поклялась, что твоя кровь больше никогда не возродится на земле. Племя твоей матери сейчас живет в эфире, они накапливают силу, чтобы вернуть себе этот мир. Они хотят лишить человечество света Церкви и подчинить весь мир врагу, потому что Аои — его творения.
Он тряхнул головой.
— Лиат как-то сказала мне, что Потерянные — порождение света и огня, и если они греховны, то только потому, что весь мир греховен. Так чем же я хуже вас?
— Ты — их порождение, принц Санглант, — холодно произнесла Анна, — а Лиат — мое.
— Лиат ваша дочь! Неужели и она для вас не больше чем инструмент?
— Все мы — орудия, принц Санглант, но одни служат Богу, а другие — врагу рода человеческого. Даже не надейся, что твой ребенок останется жить на земле, пока я и мои люди живы.
Он почувствовал отчаяние.
Анна ушла, Санглант собрался с силами. Лиат может умереть. Может умереть Блессинг.
Но он не допустит этого.
Санглант подошел к колыбели, малышка лежала такая крохотная и хрупкая, что у него защемило сердце.
Вошла Мериам и сообщила:
— Лиат уснула. Она не умрет, принц Санглант, но поправится еще не скоро. Боюсь только, что вы не сумеете спасти ребенка, если не приучите малышку к козьему молоку.
Мериам вздохнула и снова ушла.
Санглант заметил Джерну, которая парила возле двери, словно ожидая его. Он увидел ее впервые за несколько дней, до этого он ни на что не обращал внимания. Сейчас она причудливым образом сочетала в себе черты всех женщин, живущих в долине: пухлые губы Зои, высокие скулы Мериам, лоб Вении и пушистые волосы Лиат. Сквозь Джерну Санглант отчетливо видел лестницу. Фигура нимфы была очень женственной — округлые бедра, полные руки, красивая шея и великолепная грудь.
Блессинг опять захныкала, и Санглант решительно шагнул вперед.
— Джерна, — мягко сказал он, обращаясь к полупрозрачному созданию. — Джерна, — повторил он.
Это могло убить Блессинг, но, похоже, для ребенка это последний шанс. Надо попытаться.
Он подал ей ребенка, и Джерна приложила девочку к груди. Малышка повернулась, нашла грудь и тотчас принялась сосать.
2
После пяти месяцев путешествия Ханна наконец нагнала свиту короля в графстве Лавас. Она поспела как раз к пиру в честь дня святой Самейсы. Все утро она молилась вместе со слугами — те очень чтили святую Самейсу, ведь она была прачкой и стирала одежды святого Дайсана. Вода, в которой она стирала, стала исцелять хромых и увечных. Святая Самейса приняла мученический венец: она не хотела отдавать одежды святого Дайсана в руки врагов, а императрица Тайсанния возжелала единолично владеть чудотворной реликвией.Не то чтобы Ханне хотелось последовать примеру мучеников древности, но она надеялась, что служит Генриху так же верно, как святая Самейса блаженному Дайсану. Манфред погиб на службе у Генриха, и Ханна надеялась, что у нее хватит смелости отдать свою жизнь, как Манфред, если, конечно, до этого дойдет дело.
Но на сердце у нее скребли кошки, и каждую ночь ей снилась кераитская принцесса.
— Ханна! Как дела? Какие новости от принцессы Сапиентии? — окликнул ее «лев», давний знакомый Инго.
— Когда я видела ее в последний раз, все было в порядке. Она и принц Боян одержали победу над куманами.
— Хвала Господу! А как ты?
— Я счастлива, что сегодня мне уже никуда не придется ехать, — рассмеялась Ханна. — Король ездит слишком быстро. Чтобы догнать вас, мне пришлось сменить трех лошадей только за последний месяц! У меня все время было такое ощущение, что я отстаю на два дня. А какие здесь новости, дружище?
— Ты не слышала? Королева Матильда умерла, упокой Господь ее душу! Король молился семь дней и ночей, одетый лишь в рубище нищего. — Инго вздохнул и вытер слезу. — Его горе тронуло всех.
— Да останется в сердцах наших память о ней, — произнесла Ханна традиционное пожелание. — А почему ты приехал в Лавас?
— Скоро здесь будет вершиться правосудие. — Настроение Инго резко изменилось, «лев» сплюнул. — Дворяне опять спорят из-за земель. Ненасытные наследники всегда хотят большего для своих любимых детей. Они никогда не довольствуются тем, что у них есть. Кончится это когда-нибудь или нет? — Он вздохнул. — Ладно. Граф Лавастин был справедливым человеком. Жаль, что он умер.
— Мне казалось, он не так уж стар. Или он был болен?
— Нет. Пути Господни неисповедимы. — Инго поманил ее, и Ханна спешилась, чтобы лучше слышать. — Говорят, что тут не обошлось без колдовства.
Ханна вздрогнула:
— Сегодня все только и говорят что о колдовстве. Есть какие-нибудь новости от принца Сангланта?
Напрямую спросить о Лиат она не решилась.
— Ты еще была при дворе, когда Санглант уехал? До сих пор он не возвращался, и никто о нем не слышал. Говорят, что его околдовала твоя подруга.
— До сих пор?
— Да. По решению совета ее хотели отправить в Отун, чтобы там решили, что с ней делать.
Новости были очень неприятные, лучше всего обдумать их в одиночестве. Ханна поблагодарила «льва» и, усевшись на коня, направилась к замку. Она слышала перешептывания графских слуг, которых, похоже, ничуть не печалила кончина хозяина. Людям свойственно радоваться чужим несчастьям.
Ханна отдала лошадь конюху, отряхнула с одежды пыль и отправилась в зал. Ей не доводилось бывать здесь раньше, но Лиат рассказывала о графе и его наследнике, лорде Алане, который симпатизировал ей. Бог знает, где сейчас Лиат и что с ней. Ханна забыла спросить о Хью.
Ее старые приятели Фолквин и Стефан встретили ее возле дверей, они пожали друг другу руки, обменялись приветствиями и прошли в зал, где уже собралось около сотни человек. Ханне пришлось проталкиваться вперед, окружающие были настолько поглощены происходящим, что не замечали ее знак «орла».
Свидетели давали показания о графе Лавастине, о его первом браке, ужасной смерти его единственного законного ребенка, служанке, забеременевшей от него и умершей родами.
Ханна протиснулась между двух разодетых слуг и остановилась за широкоплечим дворянином, который не обращал внимания на ее попытки пробраться вперед. Впрочем, он оказался не слишком высоким, и через его плечо Ханна видела сидящего на троне Генриха. У короля был усталый вид, на лице появились морщины, которых не было еще полгода назад, позади него стояла Хатуи, по левую руку короля сидела его племянница Таллия, справа — Гельмут Виллам. Напротив стояли лорд Алан и лорд Жоффрей. Истец и ответчик.
Генрих подал знак, и слуга вызвал следующего свидетеля, пожилую полную женщину, которая, судя по запачканному фартуку, пришла прямо из кухни. Дворянин, стоящий перед Ханной, пытался противостоять напору толпы, которая хотела разглядеть свидетельницу во всех подробностях. Воспользовавшись удобным моментом, Ханна протиснулась вперед и снова застряла. В этот момент в зале воцарилась такая тишина, что она не осмелилась крикнуть, как Хатуи, «Дорогу королевскому „орлу“», хотя имела на это полное право.
Она взобралась на скамью и встала рядом с тремя красиво одетыми мальчиками. Отсюда она видела и слышала все, что происходит.
— Да, ваше величество, это была Сесилия. Эта девушка была служанкой графа Лавастина, упокой Господь его душу. Но не она родила графа Алана. У нее родился урод, которого мы назвали Лэклингом. Он умер два года назад, бедняжка. Наверное, упал в реку и утонул, хотя никто точно не знает.
— Граф Лавастин знал, что Лэклинг его ребенок? — спросил Генрих.
Кухарка затеребила край фартука.
— Нет, ваше величество. В ту ночь при родах умерла нищенка, и мы сказали, что ее младенец и был ребенком Сесилии. Об этой тайне знали лишь три человека, и мы поклялись никогда не говорить об этом юному графу, который собрался жениться. Мы защищали его и его жену.
— Вы солгали.
— Да, ваше величество. Я сожалею об этом грехе, но и сейчас поступила бы точно так же. Бог мне судья.
— Кто еще знает правду?
— Ну, я знаю, диакониса Марианна и старая Агнесс. Марианна и Агнесс принимали все роды, а я им иногда помогала — приносила воду, вино для рожениц и все такое. В те три ночи родилось четверо детей: один был сыном нищенки и родился мертвым, другой — Лэклинг, третий — граф Алан, а последней родилась крохотная девчушка. Ее мать с мужем на следующий день уехали, хотя роженица была еще очень слаба. Думаю, они сочли дурным знаком то, что три роженицы умерли. Наверное, испугались, что и она умрет, если останется.
При этих словах лорд Жоффрей встал, пытаясь что-то сказать.
— Тихо, — приказал Генрих. — Если ты знала, что Лэклинг родился от служанки Лавастина, а Алана родила совсем другая женщина, почему ты ничего не сказала, когда граф Лавастин назвал этого юношу своим наследником?
Женщина озадаченно посмотрела на короля.
— Что я должна была сказать, ваше величество? Я должна была вмешаться в дела графа и советовать, кого ему выбрать своим наследником?
— Ты могла бы рассказать, что знаешь.
— Но ведь гончие…
Все посмотрели на Алана. Возле него сидела гончая, он положил руку ей на голову. Темные волосы юноши были коротко подстрижены, одежда — опрятна и красива. Кроме собаки, рядом с ним никого не было, а вот позади Жоффрея толпились дворяне — его родственники, и хотя мечи они оставили при входе, вид у них был воинственный. Жоффрей, казалось, еле сдерживал свою ярость.
— Гончие? — переспросил Генрих.
— У него дар обращаться с собаками, ваше величество. Как у графа Лавастина, как у его отца и деда, да упокоятся их души в Палате Света. — Кухарка посмотрела на единственную собаку, потом оглянулась, словно желая увидеть кого-то в толпе, и гордо продолжила: — Бедная Роза. Именно она была матерью Алана, я точно знаю. Я видела, как он появился на свет. Их невозможно было перепутать: Лэклинг был уродом, а более красивого ребенка, чем Алан, я не видела. Сесилия была тихой и безобидной девушкой и никогда не встречалась ни с кем, кроме графа. Роза же, увы, была блудницей, иначе это и назвать нельзя. Красавица, она пришла из Салии годом или двумя раньше. Человек, который называл себя ее отцом, обращался к ней просто «девочка», и мы все подозревали, что он делал с ней то, что против природы человеческой, вы меня понимаете, ваше величество.
Люди зашушукались, услышав такое. Генрих нахмурился и стукнул скипетром.
— Замолчите, пусть женщина свидетельствует.
Наступила тишина. Кухарка почесала нос и продолжила:
— Они были очень бедны, и отец частенько ее избивал и называл непристойными словами, вот она и убегала из дому. Ее часто видели в старых руинах. Она мечтала, что встретит принца из народа Потерянных, который полюбит ее и сделает королевой. Кто знает, может, однажды она и встретила в развалинах молодого графа? Все мужчины мечтали с ней переспать. Так что Алан вполне может быть и сыном графа, и любого другого мужчины, ваше величество.
Лорд Жоффрей густо покраснел:
— Он может быть сыном кого угодно! Самого последнего слуги! Господи! В конце концов, может, это плод греховной связи девушки с собственным отцом!
— Простите, милорд, — вмешалась кухарка. — А как же преданность собак? Только граф Лаваса может приказывать им. Они служат графу Алану, как раньше служили графу Лавастину. Этого было достаточно для него. Он был хорошим и заботливым хозяином, все мы доверяли ему, и никогда у нас не было повода усомниться в его правосудии. Единственная глупость, которую он совершил, — убийство дочери, о чем он горевал до конца дней.
— М-да, — задумчиво произнес Генрих. Его племянница Таллия поерзала на месте, словно разбуженная его голосом, но так и не подняла глаз. — А этот мальчик, Лэклинг… Он прикасался к собакам Лавастина?
— Зачем, ваше величество? — удивилась кухарка. — Он ведь был дурачком и не смог бы стать графом, да никто и не позволил бы ему. У него была светлая душа, но уродливое тело и с головой не все в порядке.
— Простите, ваше величество, можно мне сказать? — обратился к королю Алан, в его голосе не слышалось ни раздражения, ни недовольства Генрих кивнул. — Гончие никогда не бросались на Лэклинга.
Это заявление шокировало всех. Оно прозвучало как ответ Алана на обвинение, брошенное его соперником. Молодая женщина с ребенком на коленях, сидящая рядом с Жоффреем, судя по всему, его жена, склонилась к мужу и что-то прошептала ему на ухо, и он сел на место, разъяренный, но держащий рот на замке.
— Что ты имеешь в виду? — Генрих положил руки на резные подлокотники в виде драконов. Он рассеянно поглаживал головы чудовищ.
— Они никогда не бросались на него, — пояснил Алан, — не пытались укусить, как всех остальных.
Алан намеренно не смотрел в сторону Жоффрея.
— Всех, кроме тебя, — возмутился тот. Его лицо мгновенно побледнело, как это обычно бывает у трусов или грешников. — На тебя они не бросаются, потому что ты слуга врага рода человеческого. Ты использовал колдовство, чтобы подчинить их себе, точно так же ты заколдовал моего кузена, заставив его выполнять твою волю. Всем известно, что старшего графа Чарльза Лавастина обвиняли в союзе с дьяволом, который и подарил ему этих гончих. Эти псы — исчадия преисподней, и если они тебе повинуются, то лишь потому, что ты сам служишь врагу рода человеческого.
— Тихо! — рявкнул Генрих.
Гончая заворчала, но Алан успокоил ее, погладив по голове. Собака улеглась на пол и положила морду на лапы. Хатуи прошептала что-то Генриху на ухо, тот кивнул, и она послала куда-то слугу. Ханна попыталась продвинуться ближе, но опять застряла. Она собралась было пролезть под столом, но там сидели собаки дворян, которые тотчас недовольно зарычали. Ханна поняла, что этот путь закрыт, и снова забралась на скамейку.
Король заговорил:
— Это серьезное обвинение, лорд Жоффрей, не только против Алана, но и против графа Лавастина, его отца, младшего Чарльза, и его деда, Чарльза Лавастина. Вы утверждаете, что все они были с союзе с врагом рода человеческого?
В эту минуту к Жоффрею наклонились и его жена, и немолодой мужчина, похожий на нее. Они что-то яростно шипели, Жоффрей раздраженно смотрел на советчиков. Ребенок на коленях у женщины забеспокоился, и ему дали засахаренную сливу, чтобы не расплакался.
В толпе поднялся недовольный ропот. Чувствовалось, что люди разгневаны, но Ханна не могла понять, против кого направлен этот гнев. Алан спокойно стоял перед королем. Таллия смотрела на Генриха, и только на него. Больше всего она была похожа на испуганного кролика, который вот-вот попадет в когти ястреба. Разве она не вышла замуж за лорда Алана прошлым летом? Ну да. Тогда почему она не рядом с ним?
— Нет, ваше величество, — сказал наконец Жоффрей. — Очевидно, что граф Лавастин и его отец Чарльз, невиновны.
— Значит, ты считаешь, что вина лежит на старшем Чарльзе Лавастине?
— Никто не знает, что он отдал за этих собак. Но после их появления в доме начались несчастья. Всем известно, что его мать умерла при родах второго ребенка, как раз в тот день, когда у Чарльза Лавастина появились гончие. У него самого был всего один ребенок, хотя он был женат четыре раза, и у его сына тоже родился всего один наследник, хотя его жена рожала десять или двенадцать раз. У моего кузена Лавастина тоже была одна наследница, и когда их с матерью растерзали собаки, поползли слухи, что младенец был прижит не от него. Он еще дважды женился, но обе эти женщины умерли при невыясненных обстоятельствах. И наконец, этот лжец, который пришел в замок Лавас, околдовал моего кузена, а потом и убил его. Все знают, что Лавастина убило колдовство, что на него набросилась тварь врага рода человеческого. Даже те, кто не станет плохо отзываться об этом бастарде, не могут не признать, что граф умер странной смертью. Не так ли? — спросил он и наконец злобно взглянул на Алана.
— Да, графа убило колдовство, — подтвердил Алан. — Разумеется, я уверен, что так оно и было, поскольку я первым заявил об этом. Его убило проклятие Кровавого Сердца, вождя эйка.
Леди Таллия покраснела. Ее служанка коснулась ее плеча, словно показывая, что теперь и она может высказаться, но та не сделала ни малейшей попытки заговорить.
— Ловко придумано, — сказала женщина, сидящая рядом с Жоффреем. Ее голос был слаще меда. — Но у тебя нет доказательств.
— Принц Санглант подтвердил бы мои слова. Когда он был в плену, он видел существо, которое убило моего отца.
Ханна внимательно слушала все, что говорилось в этом зале. Она поняла, что принимает сторону Алана, а не Жоффрея, хотя бы потому, что он вел себя на суде много достойнее. Но как воспринимают происходящее остальные? Нет сомнений, что аристократы поддержат своего.
Генрих нахмурился при упоминании имени Сангланта.
— Значит, ты не сомневаешься, что ты — сын Лавастина?
— Возможно, я не являюсь сыном графа Лавастина, — без колебаний заявил Алан. — Я не знаю и не могу знать. Меня воспитали свободнорожденные деревенские купцы деревни Осна, которых звали Бел и Генрих в честь детей короля Арнульфа — вас и вашей сестры, ваше величество. Они говорили, что я родился в замке Лавас, и они взяли меня на воспитание. Когда я пришел сюда и прослужил год, граф Лавастин меня заметил. Я не просил его называть меня своим наследником. Но он признал меня своим сыном и облачил своим доверием. Я буду повиноваться его желаниям и выполнять то, что должно, как обещал ему на его смертном одре. Я поклялся принять земли и титул, как он того хотел, и многие могут подтвердить мои слова.
Люди в зале закивали, но дворяне, окружавшие Генриха, смотрели на Алана презрительно.
— Я выполняю свои обязанности, — закончил он. — И только вы, ваше величество, можете решить иначе.
— Так ты согласен с тем, что, возможно, не являешься его сыном? — удивленно спросил Генрих.
— Господь заповедовал нам говорить правду, а правда в том, что я не знаю, чей я сын.
Родня Жоффрея зашевелилась: кто-то улыбался, кто-то свирепо хмурил брови, кто-то мрачно смотрел на Алана. Разные чувства отражались и на лицах придворных, которые не могли решить, поставил ли этот юноша их в неловкое положение, претендуя на место среди аристократии, или нет. У него была гордая осанка лорда, а выражение лица — скромным и благородным одновременно, что только красило его. И за это они готовы были его ненавидеть.
Но Алан продолжал, не обращая внимания ни на кого вокруг, — то ли ему было безразлично, что о нем думают, то ли он действительно был настолько честен, что не считал нужным притворяться:
— Мой оте… граф Лавастин назвал меня сыном и обращался со мной как с сыном. То, что его желания сейчас пытаются оспорить, — несправедливо и позорно, но я сам знаю, что все мы порой ведем себя не лучшим образом, во всех нас есть и жадность, и гордыня, и зависть. Но я прошу учесть, ваше величество, что здесь оспаривается решение Лавастина, а не моя способность управлять этими землями.
Жоффрей разъяренно смотрел на юного выскочку. Его родня раздраженно ворчала, а жена посадила ребенка к себе на колени, словно показывая королю, — так торговки на рынке предлагают товар. Генрих, казалось, задумался, потом сказал что-то Гельмуту Вилламу. Таллия сидела неподвижно, как статуя. Может, ей запретили говорить?
Хатуи смотрела в зал, пытаясь понять настроение толпы. Ханна поняла, что это ее шанс. Она подняла руку и замахала, чтобы привлечь ее внимание. Хатуи ее заметила и тотчас приказала слугам провести ее к королю. Уже через несколько мгновений Ханна стояла перед королем.
— Где моя дочь? — спросил Генрих. — И как она?
— Все хорошо, ваше величество. Принцесса Сапиентия вышла замуж… — При этих словах в зале началось ликование, и Ханне пришлось подождать, пока гомон не прекратился. — Она и принц Боян одержали победу над куманами. — Все снова радостно завопили, а Ханна приблизилась к королю и сказала тихо: — Это не все, ваше величество. Но ваша дочь просила передать это с глазу на глаз, если позволите.
Когда толпа затихла, Генрих поднял руку и объявил:
— Сейчас нам всем пора подкрепиться. На сегодня я услышал достаточно.
И встал, положив конец судебному заседанию.
Вечером, когда уже спустились сумерки, Ханна стояла рядом с Хатуи и смотрела на короля, прогуливающегося по саду. Она передала ему послание Сапиентии и сейчас просто наслаждалась свободным временем, которое могла провести с другими «орлами», ожидающими, когда их снова отправят в путь с новым посланием.
— Он все еще скорбит о матери, — заметила Хатуи. — Упокой Господь ее душу. Говорю тебе, Ханна, королю нужно хоть немного радости в жизни. А то все эти бесконечные споры и распри!
— Тебе нравится граф Алан?
— Слава богу, мне не нужно решать! Обвинения лорда Жоффрея сомнительны, их трудно доказать. Но граф Алан не дурак. Король Генрих уважал графа Лавастина, а действия покойника оспорить труднее.
— Ты и правда так думаешь? Но ведь покойник не может себя защитить.
— Его защита — его репутация. В конце концов, кто мы такие, чтобы судить, как ему следовало поступить, и к чему приведут наши собственные действия?
Розовый сад занимал все пространство от замка до каменной башни, которую окружали две крытые галереи.
— Думаю, — произнесла Хатуи, — что для короля Лавастин и Алан всегда будут связаны с именем принца Сангланта. Поэтому, скорее всего, он будет на стороне графа Алана, а не лорда Жоффрея.
Ханна накинула капюшон и затянула завязки — дул сильный ветер и моросил мелкий дождь. Слышалось ржание лошадей, которых заводили на ночь в конюшни. Грумы покрикивали на них, шутили и смеялись.
Раздались шаги, и «орлицы» посторонились, пропуская Виллама. Он подошел к королю, они о чем-то поговорили, и Виллам снова отправился в башню.
— Есть новости от Лиат? — тихо спросила Ханна. Она не видела лица Хатуи, но почувствовала, как та слегка отодвинулась.
— Она бежала с принцем Санглантом. Ах да, это ты знаешь. Ты была при дворе. Совет Отуна отлучил ее от Церкви за колдовство. И если у тебя с ней какие-то дела, Ханна…
— То меня тоже отлучат. Но, несмотря ни на что, она — моя подруга, и в чем бы ее ни обвиняли, я знаю, она невиновна. А что случилось с отцом Хью?
Хатуи фыркнула:
— Его послали в Дарр, на суд иерарха. Только она может принимать решение по поводу человека его положения.
— А с тех пор от Лиат не приходило никаких известий? И от принца Сангланта тоже ничего?
— Ничего, — подтвердила Хатуи. — Но я видела…
Она оборвала себя, но Ханна уже заинтересовалась:
— Что значит «видела»?
Хатуи огляделась по сторонам, чтобы убедиться, что их никто не слышит. Но слуги были далеко, а король стоял в другом конце сада. Он сорвал розу, чтобы насладиться ее ароматом, но потом внезапно отбросил цветок.
— Ты верно служила королю, — тихо произнесла Хатуи. — И ты должна дождаться Вулфера. У меня недостаточно знаний, чтобы научить тебя этому искусству. Я могу лишь различать тени…
— Я не понимаю тебя.
— «Орел» может видеть не только как обычный человек. Вулфер знает и другие способы. Это нередко помогает нам. Но ты никому не должна говорить об этом. Это как знак «орла», часть клятвы — служить королю, помогать своим товарищам, но не делиться тайным знанием с другими.
— Служить королю и никому иному, — произнесла Ханна, глядя на Генриха. Тот обрывал лепестки роз. — Говорить правду о том, что видела и слышала, но молчать перед лицом врагов короля. Сделать служение королю делом своей жизни. Считать интересы своих родных менее важными, чем интересы короля. Никогда не выходить замуж и не жениться… — Здесь Ханна запнулась, и Хатуи закончила за нее:
— Помогать любому «орлу», который нуждается в твоей помощи, и защищать своих товарищей от всякого, кто может причинить им вред. И, наконец, хранить верность Господу и Владычице.
— Клянусь, — пробормотала Ханна, вспомнив ту ночь, когда она получила знак «орла», раз и навсегда. Она поморщилась, почувствовав боль в груди.
— С тобой все в порядке? — спросила Хатуи.
Боль исчезла, словно ее и не было. Король направлялся к ним.
— Возьми, — он протянул розу Ханне, — отнеси ее моей племяннице и передай, что слова, которые вводят нас в заблуждение, — те же шипы, они малы, но больно ранят. Белая роза символизирует чистоту, но и она может увять и покрыться пятнами.
Ханна поклонилась и отправилась выполнять поручение. Королю принесли маленького щенка, которого он тотчас пустил бегать по саду. Ханне пришлось расспрашивать слуг, чтобы узнать, где леди Таллия. К ее удивлению, та жила не с мужем в графских покоях, а с герцогиней Варингии.