Страница:
— Просто надо запастись терпением и положиться на Господа.
— Война! — вопил Боян, а вместе с ним и все его воины-унгрийцы. — Пора в бой!
Все кричали и шумели так, что Ханна закрыла уши. Мужчины осушили кубки в последний раз и принялись собираться. Зал начал стремительно пустеть.
— Куда это они? — удивилась Сапиентия.
Епископ встревоженно посмотрела на толпу. Пьяные, взбудораженные унгрийцы, похоже, готовились к сражению.
— Мы отправимся в путь утром, — радостно оповестил Боян и снова уселся за стол. — Но сейчас пора ложиться спать.
Сапиентия улыбнулась. В зале кроме нее остались только Ханна, две служанки, принц Боян и единственный слуга, на шее у которого виднелось металлическое кольцо, подозрительно похожее на рабский ошейник.
Боян обнажил свой меч, и Ханна тотчас выхватила свой кинжал. Сапиентия замерла от ужаса.
— Никаких женщин! — воскликнул Боян и положил меч на стол. — У меня не будет женщины, пока я не убью мужчину в бою. Такова клятва всех наших мужчин. И если ее нарушить, удача отвернется от нас. Пока меня не будет, ты можешь развлекаться с этим слугой, а когда я вернусь, мне бы хотелось, чтобы у нас были дети. Тебе тоже хочется этого?
— Конечно, — оскорбленно произнесла Сапиентия. Она дотронулась до лезвия меча, на котором виднелись какие-то письмена. — Но я тоже воин, и у меня не меньше обязательств, чем у тебя.
— Ты со своими воинами тоже отправишься с нами на битву с куманами? — Боян громко рассмеялся. — Моя женщина сильная. Она как львица охотится за своей добычей. Мы поедем воевать вместе.
— Лорд Болдуин должен вернуться в Отун немедленно! Это же оскорбление! И маркграфиня Джудит никогда его не простит! Она не потерпит такого отношения, войны разгорались и по меньшим поводам.
Эккехард ничуть не испугался.
— Она ни о чем не догадывается, не подозревает, что он у нас. А мы ей никогда об этом не расскажем.
К слову сказать, принц Эккехард почти никогда не возражал лорду Атто, но на сей раз решительно заявил:
— Болдуин останется со мной!
— Нет, он должен уехать отсюда завтра же утром. Так распорядился бы ваш отец.
К сожалению, лорд Атто не мог похвастать ловкостью — не столь давно в бою его ранили, и нога уже не слушалась его, как прежде. Утром принц и Болдуин ослабили подпругу у его лошади, и Атто, разумеется, свалился с седла, не успев даже толком в него взобраться. Молодые люди, конечно, сразу все исправили, так что никто не мог понять, что же, собственно, случилось, и несчастный случай приписали неловкости лорда Атто. Принц оставил в поместье двух слуг, которые должны были оказать пострадавшему должный уход и внимание, а сам отправился дальше.
Теперь Болдуин скакал по правую руку от принца, и никто больше не докучал им напоминаниями о маркграфине Джудит. Но как бы то ни было, молодые люди торопились убраться подальше. Кто знает, может, известие о бегстве дойдет до короля Генриха?
Скачка их нисколько не утомляла. Все они чувствовали себя молодыми, свободными и счастливыми. Все, кроме Ивара. С самого начала он не захотел присоединиться к их ночным забавам. Они пили, боролись, пели песни и развлекались с молоденькими служанками, а когда служанок поблизости не оказывалось, довольствовались друг другом.
За то, что Ивар не принимал участия в их ночных забавах, Эккехард прозвал его «преподобным отче», и вскоре так его стала называть вся их компания. Даже Болдуин поддразнивал его, и именно это заставляло Ивара думать о Лиат. Иногда Ивар ненавидел Лиат за то, что все его мысли были только о ней. Может, Хью прав и Лиат действительно околдовала его? Иначе почему он не может выбросить ее из головы?
В этом мире, мире греха и похоти, никто не мог оставаться невинным. Ивар не находил в себе сил проповедовать слово Божье, он обижался на Болдуина, который полностью освободился от Джудит и теперь даже не хотел молиться вместе с ним. А молиться одному Ивару не хотелось — никакого удовольствия он не получал. Через несколько дней, проведенных в свите принца, Ивар стал задумываться: какой смысл в его страданиях, почему не быть таким же беззаботным, как и все они?
Едва они приехали в Кведлинхейм, как их ушей достиг слух о том, что королева Матильда умирает. Ивар и Болдуин остановились в доме у одного купца, в монастырь они войти не отважились — ведь там их могли узнать. Купец почти все время проводил в городской церкви, молясь о здоровье королевы. В доме не было даже огня, не то что еды. За окном моросил дождь, крыша протекала, капли падали прямо на пол и собирались в лужу. Именно возле этой лужи и нашли Ивара и Болдуина слуги принца Эккехарда.
— Надеюсь, принц не задержится тут надолго, — произнес Ивар, стуча зубами. Он весь день дрожал от холода, и осознание того, что принцу предоставят и теплую постель, и вкусную еду, злило его еще больше.
— Он должен быть рядом с бабушкой, — сказал Болдуин и внимательно осмотрел себя в зеркале, чтобы убедиться, хорошо ли он побрился. — Иди сюда, Ивар, мы хотя бы укроемся одеялом. Вдвоем будет намного теплее.
— Нет! — воскликнул Ивар. — Ты же знаешь, что я дал обет целомудрия, его нельзя нарушать.
— Принц Эккехард и его свита тоже давали обеты, но их это не останавливает.
— Но я не хочу быть таким, как они, — возразил Ивар. На самом деле ему этого очень хотелось, и было обидно, что он зависит от каких-то условностей. Болдуин вздохнул и снова принялся за бритье.
Над Кведлинхеймом поплыл колокольный звон. Колокола звонили и в монастыре, и на городской церкви.
— Кто-то умер, — сказал Болдуин. — Пойдем быстрее. — Он надел плащ с капюшоном, чтобы спрятать лицо.
— Но если нас заметят в монастыре, то узнают…
— Никто нас не узнает. Подумают, что мы — простые горожане. Я больше не могу сидеть здесь и ждать непонятно чего.
Болдуин схватил Ивара за руку и выволок на улицу. Там они смешались с толпой.
— Королева умерла, — слышалось со всех сторон.
К тому времени как они добрались до ворот монастыря, в толпе разразилась настоящая истерика. Люди рыдали, кричали и заламывали руки. Толпа походила на взбесившееся стадо.
— Нас никогда не пропустят! — крикнул Ивар.
Хотя, может, это и к лучшему — монастырь пугал его. Однажды ему удалось сбежать оттуда. Если он войдет в эти ворота, сумеет ли выбраться на сей раз?
Наконец ворота распахнулись, и произошло нечто удивительное: как только народ вступил на священную землю монастыря, все успокоились. В тишине раздавался лишь плач младенца, взрослые шли молча, слышались только шарканье ног и тихие всхлипы. Многие сжимали Круги Единства и молились.
Собор заполнился людьми, за которыми наблюдали несколько пожилых монахинь, больше всего похожих на свирепых сторожевых псов, присматривающих за стадом овец. Ивар поглубже надвинул капюшон, чтобы никто не увидел его достаточно приметные рыжие волосы. Болдуин изо всех сил расталкивал людей локтями и даже один раз пнул кого-то, в результате они сумели вырваться и устроиться подальше от алтаря. Казалось, каменные колонны с вырезанными на них львами, орлами и драконами угрожающе нависли над ними. Когда-то Ивар молился под их бдительными взорами, и при воспоминании об этом его бросило в дрожь: что если в них заключена какая-то магия и они узнали его? Не предал ли он Церковь, сбежав от маркграфини Джудит? Не восстал ли он против Церкви, слушая проповеди леди Таллии?
Болдуин обнял Ивара, словно хотел согреть его. Люди, заполнившие собор, переминались с ноги на ногу. В конце концов руки у Ивара согрелись, и он почувствовал себя лучше.
Когда в церковь вошли монахини, все сразу опустились на колени. Внесли гроб с маленьким хрупким телом королевы Матильды в скромном монашеском одеянии, но с дорогими кольцами на пальцах и золотой короной в седых волосах. Мать Схоластика и принц Эккехард шли за гробом. Когда гроб установили перед алтарем, мать настоятельница подошла к усопшей и поцеловала ее ступни. Принц последовал ее примеру. Послушники стояли на коленях перед гробом. Ивар надеялся увидеть Зигфрида, но капюшоны скрывали их лица, и невозможно было угадать, кто есть кто.
Мать Схоластика шагнула к алтарю, и брат Мефодиус начал читать заупокойную молитву:
— Благословенна страна Отца и Матери жизни…
— Ложь! — Человек встал с колен и обратился к горожанам: — Все это ложь! Вы заблуждаетесь! От вас скрывают правду! Господь благословил святую Эдесию, и она дала жизнь святому Дайсану, который был одновременно и Сыном Божиим, и сыном человеческим. Блаженный Дайсан говорил, что ему предначертано страдать и умереть во искупление наших грехов…
Ивар узнал Зигфрида, который рассказывал ему о жизни и смерти мученика, когда он еще учился в монастырской школе. Три монаха подбежали к Зигфриду, схватили его и куда-то потащили, а он все продолжал проповедовать, пока ему не заткнули рот. Ивар точно прирос к полу, а люди взволнованно обсуждали произошедшее у них на глазах.
— Это же Зигфрид! — прошептал Болдуин. — Он что, сошел с ума?
— Вот что с ним случилось, ведь нас не было рядом, чтобы защитить его!
— Мы должны его освободить!
— Но как? — горько спросил Ивар и, подхватив Болдуина за локоть, потащил к выходу. — Пойдем. Что если нас увидят?
Он видел, как разгневана мать Схоластика. Она что-то недовольно говорила брату Мефодиусу, тот покивал, затем встал на колени перед гробом, поцеловал подол платья королевы и вышел из церкви через заднюю дверь.
Мать Схоластика подняла руки:
— Давайте помолимся, сестры и братья. Давайте попросим у Господа прощения за наши грехи. Через молитву мы обретем спасение, следуя примеру блаженного Дайсана, который, как и все мы, был чадом Божьим. Давайте помолимся, ибо желание и вожделение, которые нам посылает враг рода человеческого, подобны блестящей мишуре, привлекающей взоры нестойких… Давайте же смиренно принимать волю Господа нашего, ибо истинны Его слова, все же прочее — от врага.
— Мы должны остаться и послушать! — прошипел Болдуин. — Принц Эккехард сможет освободить Зигфрида. Его тетя ему ни в чем не откажет.
— Ты действительно так думаешь? Я лучше знаю, что делать. — Ярость придала Ивару силы, и он молча поволок Болдуина дальше.
— Если мы уйдем прямо сейчас, это может показаться подозрительным!
У выхода была настоящая давка: люди, которые не попали в монастырь, пытались прорваться внутрь, а те, кто находился там, наоборот, мечтали выйти. Ивару пришлось двигаться вместе с толпой — два шага вперед, один назад. Наконец они выбрались на улицу. Там по-прежнему шел моросящий дождь, обычный для середины осени.
Болдуин был рассержен, но Ивар не обращал ни малейшего внимания ни на его надутые губы, ни на косые взгляды. Он понимал, что им не удастся помочь Зигфриду, если их самих схватят. Всем известно, что мать Схоластика не склонна проявлять милосердие.
То и дело спотыкаясь, — от дождя дорогу развезло так, что скоро молодые люди перемазались в грязи и промокли до нитки, — они добрались до дома. Болдуин, все еще сердясь, закутался в одеяло и отвернулся лицом к стене, но Ивар все никак не мог успокоиться и ходил по комнате взад-вперед. Он чувствовал, что все равно не уснет.
Зачем Зигфрид сделал это? Смог бы Ивар так же отважно защищать то, во что верит, проповедовать, как леди Таллия, и нести за это ответственность?
Но правда была слишком горька: он всего лишь жалкий, несчастный грешник и никогда не решится на такой подвиг.
— Ивар, — наконец подал голос Болдуин, — мне так холодно, и я так тебя люблю! Я знаю, ты просто не решаешься, потому что никогда…
— Неправда! Мой отец всегда справляет пятнадцатый день рождения своих детей. На мой день рождения он отправил ко мне служанку…
— Чтобы сделать из тебя мужчину. Это совсем другое дело. Ты никогда не испытывал того, что у меня было с Джудит.
— Нет, испытывал, когда я…
Когда я думал о Лиат. А она покинула его.
— Ивар, давай сделаем это. Просто попробуем. Тебе понравится. К тому же ты согреешься.
В конце концов, не все ли равно? По крайней мере Болдуин, в отличие от Лиат, всегда заботился о нем. Ивар лег к Болдуину, тот улыбнулся и погладил его по бедру.
Жить чувствами все-таки намного проще.
С утра прискакал Мило, с красным от холода носом.
— Нужно сейчас же выезжать из города, — сказал он. — Ждите на дороге к Генту.
Мимо то и дело проезжали повозки, Ивар нервничал. Они укрылись в колючем кустарнике, который рос по обе стороны дороги, и завернулись в одеяло.
— Мы ничего не сделали для Зигфрида, — пробормотал Болдуин.
— Ведь и ты ничего не мог сделать, когда за тобой явилась маркграфиня Джудит. Мы бессильны против них. Или ты хотел бы вернуться к своей жене? С ней тебе было бы намного теплее?
Болдуин лишь фыркнул в ответ.
Ехали повозки, шли странники, которые плакали и выкрикивали имя королевы Матильды. Несомненно, к королю Генриху уже отправили гонца, чтобы сообщить о ее смерти, а пилигримы рассказывали о том, что происходит в стране, простым людям, которые за рассказ давали им кусок хлеба и приют на ночь.
— Смотри! — воскликнул Болдуин, вскочил, но запутался в ветках. К тому времени, как кавалькада принца поравнялась с ними, Ивару удалось освободить приятеля.
— Где это вы ухитрились так измазаться? — спросил принц, нахмурившись.
— Нам пришлось идти пешком. Есть какие-нибудь новости?
Прежде чем ответить, принц Эккехард всегда задумывался. Обычно в ясные и солнечные дни он был приветлив и радостен, но когда погода портилась, портилось и настроение принца. Он сердито посмотрел на них и ответил:
— Нелегко было разговаривать об этом с тетушкой. Ваш приятель, должно быть, сошел с ума! Как он может так поступать? Где его почтительность? Он никого не уважает! Он оскорбил память моей бабушки! Тетя сказала, что его ждет суровое наказание. И скорее всего мы его больше не увидим.
— Но вы обещали…
— Довольно! Больше я ничего не могу для него сделать. — Принц усмехнулся. — Но я дал хорошего пинка моему кузену Реджинару. Я сказал, что аббатство Фирсбарг теперь свободно, поскольку лорд Хью сослан, и тетя послала туда Реджинара. Он был так мне благодарен, что пообещал оказать любую услугу. И тогда я рассказал ему о послушнике Эрменрихе, которого видел во сне, и сказал, что хочу, чтобы тот приехал в Гент и служил мне. — Его молодые спутники рассмеялись. — Пойдем, Болдуин, — принц повернулся, уговаривая его следовать за ним, — я сделал все, что от меня зависело.
— Вы бы могли освободить Зигфрида…
— Я ничего не могу сделать, когда моя тетя в ярости. Это ужасно… — Принц осекся, увидев выражение лица Болдуина. — Я сделал все, что ты хотел, Болдуин. Ты и правда меня любишь?
— Конечно, — ответил Болдуин и немного тише добавил: — Пока вы держите меня подальше от маркграфини Джудит. — Ивар толкнул его. — Я вам так благодарен, мой принц.
— Разумеется. Поезжай рядом со мной.
Болдуину тотчас привели лошадь.
Ивар нашел себе место в одной из повозок. На дороге то и дело попадались ямы, телега немилосердно тряслась. До Ивара доносились пение принца, смех и болтовня слуг. Он уже привык к этим звукам — чего же ожидать от молодых неостепенившихся людей, которые еще не понимали, что, возможно, дадут жизнь дочерям, наследницам их состояний. Неудивительно, что женщины держат бразды правления в своих руках. Чего ожидать от беспомощных мужчин? От своевольного принца Эккехарда? От милого испорченного Болдуина?
Но чем лучше их Ивар, сын Харла и Харлинды? Ведь он хочет обладать женщиной, которая никогда его не любила. Трус, он не мог ничего, в отличие от Зигфрида, который не побоялся во всеуслышание сказать правду.
По щекам Ивара покатились слезы.
Унгрийские воины сидели на земле, скрестив ноги, и точили мечи, но когда мимо прошла Ханна, все взгляды устремились на нее. Где бы она ни появлялась, девушка сразу приковывала к себе всеобщее внимание. А все благодаря светлым волосам и белой коже. В посольстве унгрийцев только принц Боян знал вендийский язык, но за эти несколько дней все солдаты выучили хотя бы несколько слов, которые и выкрикивали вслед Ханне, нисколько не смущаясь своего ужасного акцента.
— Прекрасная, белоснежная девушка! Я готов умереть за тебя! — воскликнул молодой черноволосый человек. Как и все прочие унгрийцы, он носил широкий плащ поверх мешковатой рубахи.
— Мои наилучшие пожелания вашей жене, мой друг, — ответила она на унгрийском.
Все засмеялись и тотчас принялись что-то живо обсуждать. Скорее всего, именно Ханну. Это так утомительно — постоянно оказываться в центре внимания.
Брат Брешиус усмехнулся:
— Надо четче произносить букву «г». Хотя, с другой стороны, попытка вполне удалась. У тебя способности к языкам получше, чем у твоего наставника.
— Они так ужасно флиртуют, брат. Но ни один не предложил мне ничего дурного. Гуляя по лагерю, я чувствую себя в полной безопасности.
— Пока — да. Дав клятву, они блюдут ее, опасаясь, что если перед битвой потратят силы на женщину, то умрут от руки человека, который не преступал такой же клятвы и поэтому оказался сильнее. Во многом они еще язычники.
— Но так или иначе, те, кто придерживался клятвы, все равно умрут.
— Верно, такова воля Божья. Но, по их мнению, причиной такой смерти будет не нарушенная клятва, а что-то совсем другое. Например, кому-то изменила жена, которая находится за тысячи миль отсюда, или, может, муха села на левое ухо вместо того, чтобы сесть на правое, ну и так далее. Они поклоняются Господу, пока мы являемся их союзниками, но это поклонение скорее внешнее. Да ведь и ты, дитя мое, пришла из земель, которые лишь недавно были обращены в истинную веру, и наверняка у вас есть люди, которые не перестали почитать старых богов. Ведь и ты в первый день весны положишь цветы на распутье, чтобы год был удачным, не так ли?
Ханна резко обернулась и подозрительно посмотрела на монаха, а потом лукаво улыбнулась. Она успела полюбить этого человека за его надежность и умение вовремя прийти на помощь, подставить крепкое плечо.
— Видно, что ты много путешествовал, брат, и многое знаешь.
— Все мы невежественны, — усмехнулся Брешиус. — Я делаю что могу, чтобы донести свет тем, кто еще прозябает во мраке. Но я хочу предупредить тебя, «орлица»: после битвы все мужчины обезумеют, и я советую тебе в это время держаться поближе к хозяйке.
Ханна взглянула на цель их путешествия — каменную башню на противоположном берегу реки Витади. Часть укреплений была построена не меньше поколения назад, а потом заброшена. Сейчас по велению принцессы Сапиентии целые полчища набранных из окрестных деревень батраков трудились над завершением строительства.
Люди копали ров, таскали бревна, ругались, укрепляли ров камнями, словом, трудились в поте лица. Ханна и Брешиус вскарабкались вверх по тропинке, высеченной в каменном утесе, добрались до ворот, а потом прошли под низким сводом арки. Ханне даже пришлось пригнуть голову, настолько невысоким был проход.
До нее донесся веселый смех принца Бояна, эхом отдававшийся от каменных стен. Принц разговаривал с вендийским капитаном, но, завидев Ханну, улыбнулся и поманил ее.
— Пришла белоснежная женщина! Скоро на ее пути будет падать снег! — Когда он говорил, его глаза щурились в озорной усмешке, так что даже если речь шла о серьезных делах, все равно казалось, что он подшучивает. — Куда же ты направляешься, моя королева? — поинтересовался он.
Ханна взглянула на брата Брешиуса, который милосердно спас ее из затруднительного положения.
Прибыла леди Удальфреда из Наумансфурта, она привела двадцать всадников и тридцать пять человек пехоты, поэтому принцесса Сапиентия чувствовала себя обязанной развлекать ее.
По правде говоря, Ханна предполагала, что, несмотря на всю свою любовь к сражениям и битвам, принцесса просто не осмеливается сама отправиться смотреть на то, свидетелем чего предстоит стать ей, Ханне.
Узнав, зачем она пришла, Боян лишь добродушно пожал плечами. Вендийский капитан повел их в подвал. Там было очень холодно. Вода капала с грубо отесанных камней и собиралась на полу в обширные лужи. Возле двери пылала красными углями жаровня, и какой-то солдат держал в ней железный прут, раскаляя его. В углу, освещенный слабым светом единственного факела, лежал дикарь, лодыжки и запястья которого были скованы железными цепями. Как только вошел Боян, солдаты тотчас подхватили пленника и поставили его на ноги. Тот смотрел отупевшим взглядом, никак не реагируя на появление новых людей. Но увидев принца, он попытался плюнуть в него.
— Это один из захваченных нами два дня назад, — пояснил капитан. — Мы пытали его каленым железом, но он говорит лишь на своем языке, которого никто из нас не понимает.
Веселость принца Бояна куда-то исчезла, теперь это был совершенно другой человек. Ханну испугало безжалостное выражение его лица, когда он посмотрел на куманского пленника. Принц обратился к солдатам на унгрийском, а брат Брешиус снова выступил в роли переводчика для Ханны.
— Принесите серебряный брус и топор.
Затем Боян приказал расковать левую руку узника и подтащить его поближе. У пленника, разумеется, не было оружия, но на нем остались доспехи. Ханна никогда раньше не видела ничего подобного: маленькие кусочки кожи были сшиты таким образом, что составляли прочную поверхность, которую не пробила бы стрела. Кожаный пояс украшали золотые бляхи в виде лошадей и грифонов. На поясе висел какой-то предмет, но Ханна не могла разобрать, что это такое. За спиной кумана виднелся необычный доспех из дерева и железа, к которому крепилось несколько металлических перьев.
От узника исходило такое зловоние, что Ханна почувствовала тошноту. Он не издал ни звука, когда вендийский солдат положил его левую руку на деревяшку, а принц Боян вытащил из-за пояса нож. Через секунду он отсек куману мизинец.
У несчастного вырвался стон, из раны хлынула кровь. Боян обратился к нему на незнакомом Ханне языке, но тот лишь плюнул в своего мучителя. Боян отрезал другой палец, потом следующий. Ханна отвела взгляд. Принц задавал вопросы пленнику так спокойно, словно не причинял ему дикой боли. Вдруг раздался дикий крик, который Ханна никогда не забудет. Она подняла глаза и увидела, что пленник корчится на полу с отрезанной рукой.
Теперь она смогла рассмотреть предмет, свисающий у него с пояса: темный и сморщенный, с гривой грязных соломенных волос… С ужасом Ханна осознала, что это и в самом деле человеческая голова. Принесли каленое железо, чтобы прижечь рану. Еще один вопль ударил в уши.
— Меня сейчас стошнит, — пробормотала Ханна. Брат Брешиус подоспел вовремя, отвел девушку в сторону, и ее вырвало в углу.
В это время принц Боян продолжил пытку. Теперь он принялся за правую руку. Сначала он переломал все пальцы, один за другим, а потом стал поочередно отрезать их, но узник лишь бормотал что-то неразборчивое.
В конце концов Боян тихо выругался и перерезал куману горло, отступив в сторону, чтобы хлынувшая фонтаном кровь не испачкала его.
— Рука, которой он держит меч, сломана, и он больше не смог бы сражаться. Поэтому его не приняло бы племя, — объяснил Боян, словно извиняясь. — Такова воля Божья. Он все равно не заговорил бы. Упрямые ублюдки. — Боян засмеялся, и смех отдавался в этом подвале страшным эхом. — Хорошие слова, правда? Меня научил им принц Санглант — «упрямые ублюдки».
Боян больше не удостоил труп ни единым взглядом — теперь он значил для него не больше, чем дохлая собака на обочине дороги.
— Идем, — обратился он к Ханне. — Белоснежная женщина должна смыть с себя этот запах и снова стать как лилия, правда? Мы отправимся на пир.
Когда они расселись за столами, Боян принялся развлекать леди Удальфреду немного неприличными, но веселыми историями о его приключениях с женщинами-воинами Саздаха. Он утверждал, что те не считали себя женщинами до тех пор, пока не захватят и не уложат в постель девственника. Потом они отрезали ему половой орган и оставляли себе как трофей. Ханна не могла съесть ни кусочка, хотя брат Брешиус и пытался ее уверить, что, если выпить немного вина, воспринимать действительность станет намного легче.
Она успокоилась только после того, как в зале показались двое запыленных разведчиков, которые доложили о приближении армии куманов.
Унгрийские воины спали, ели и развлекались, не снимая доспехов, поэтому были готовы в любую секунду вскочить на коней, в отличие от вендийских солдат. Последним понадобилось немалое время на сборы.
— Мать принца Бояна поедет с нами? — спросила Ханна, завидев паланкин.
Брешиус кивнул в сторону повозки, которая больше всего напоминала маленький дом на колесах — с дверью, окнами, которые сейчас закрывали ставни, и прочными стенами. Ярко раскрашенная, такая повозка выглядела бы странно в военном походе, если бы с нее на свисали кости, собранные в грубые ожерелья. Слава богу, эти кости принадлежали животным, а не людям. На крыше фургона было установлено небольшое колесо, украшенное разноцветными лентами, трепещущими на ветру.
— Война! — вопил Боян, а вместе с ним и все его воины-унгрийцы. — Пора в бой!
Все кричали и шумели так, что Ханна закрыла уши. Мужчины осушили кубки в последний раз и принялись собираться. Зал начал стремительно пустеть.
— Куда это они? — удивилась Сапиентия.
Епископ встревоженно посмотрела на толпу. Пьяные, взбудораженные унгрийцы, похоже, готовились к сражению.
— Мы отправимся в путь утром, — радостно оповестил Боян и снова уселся за стол. — Но сейчас пора ложиться спать.
Сапиентия улыбнулась. В зале кроме нее остались только Ханна, две служанки, принц Боян и единственный слуга, на шее у которого виднелось металлическое кольцо, подозрительно похожее на рабский ошейник.
Боян обнажил свой меч, и Ханна тотчас выхватила свой кинжал. Сапиентия замерла от ужаса.
— Никаких женщин! — воскликнул Боян и положил меч на стол. — У меня не будет женщины, пока я не убью мужчину в бою. Такова клятва всех наших мужчин. И если ее нарушить, удача отвернется от нас. Пока меня не будет, ты можешь развлекаться с этим слугой, а когда я вернусь, мне бы хотелось, чтобы у нас были дети. Тебе тоже хочется этого?
— Конечно, — оскорбленно произнесла Сапиентия. Она дотронулась до лезвия меча, на котором виднелись какие-то письмена. — Но я тоже воин, и у меня не меньше обязательств, чем у тебя.
— Ты со своими воинами тоже отправишься с нами на битву с куманами? — Боян громко рассмеялся. — Моя женщина сильная. Она как львица охотится за своей добычей. Мы поедем воевать вместе.
3
Слугам принца Эккехарда удавалось прятать Ивара и Болдуина от старого лорда Атто целых десять дней. Ивару пришлось тащиться пешком, рядом с телегами, закрыв лицо капюшоном, как монаху-молчальнику, или трястись в повозке, когда выдавалась такая возможность. Он уже начал думать, что лучше бы их нашли, чем так мучиться. Вскоре, как водится, все раскрылось.— Лорд Болдуин должен вернуться в Отун немедленно! Это же оскорбление! И маркграфиня Джудит никогда его не простит! Она не потерпит такого отношения, войны разгорались и по меньшим поводам.
Эккехард ничуть не испугался.
— Она ни о чем не догадывается, не подозревает, что он у нас. А мы ей никогда об этом не расскажем.
К слову сказать, принц Эккехард почти никогда не возражал лорду Атто, но на сей раз решительно заявил:
— Болдуин останется со мной!
— Нет, он должен уехать отсюда завтра же утром. Так распорядился бы ваш отец.
К сожалению, лорд Атто не мог похвастать ловкостью — не столь давно в бою его ранили, и нога уже не слушалась его, как прежде. Утром принц и Болдуин ослабили подпругу у его лошади, и Атто, разумеется, свалился с седла, не успев даже толком в него взобраться. Молодые люди, конечно, сразу все исправили, так что никто не мог понять, что же, собственно, случилось, и несчастный случай приписали неловкости лорда Атто. Принц оставил в поместье двух слуг, которые должны были оказать пострадавшему должный уход и внимание, а сам отправился дальше.
Теперь Болдуин скакал по правую руку от принца, и никто больше не докучал им напоминаниями о маркграфине Джудит. Но как бы то ни было, молодые люди торопились убраться подальше. Кто знает, может, известие о бегстве дойдет до короля Генриха?
Скачка их нисколько не утомляла. Все они чувствовали себя молодыми, свободными и счастливыми. Все, кроме Ивара. С самого начала он не захотел присоединиться к их ночным забавам. Они пили, боролись, пели песни и развлекались с молоденькими служанками, а когда служанок поблизости не оказывалось, довольствовались друг другом.
За то, что Ивар не принимал участия в их ночных забавах, Эккехард прозвал его «преподобным отче», и вскоре так его стала называть вся их компания. Даже Болдуин поддразнивал его, и именно это заставляло Ивара думать о Лиат. Иногда Ивар ненавидел Лиат за то, что все его мысли были только о ней. Может, Хью прав и Лиат действительно околдовала его? Иначе почему он не может выбросить ее из головы?
В этом мире, мире греха и похоти, никто не мог оставаться невинным. Ивар не находил в себе сил проповедовать слово Божье, он обижался на Болдуина, который полностью освободился от Джудит и теперь даже не хотел молиться вместе с ним. А молиться одному Ивару не хотелось — никакого удовольствия он не получал. Через несколько дней, проведенных в свите принца, Ивар стал задумываться: какой смысл в его страданиях, почему не быть таким же беззаботным, как и все они?
Едва они приехали в Кведлинхейм, как их ушей достиг слух о том, что королева Матильда умирает. Ивар и Болдуин остановились в доме у одного купца, в монастырь они войти не отважились — ведь там их могли узнать. Купец почти все время проводил в городской церкви, молясь о здоровье королевы. В доме не было даже огня, не то что еды. За окном моросил дождь, крыша протекала, капли падали прямо на пол и собирались в лужу. Именно возле этой лужи и нашли Ивара и Болдуина слуги принца Эккехарда.
— Надеюсь, принц не задержится тут надолго, — произнес Ивар, стуча зубами. Он весь день дрожал от холода, и осознание того, что принцу предоставят и теплую постель, и вкусную еду, злило его еще больше.
— Он должен быть рядом с бабушкой, — сказал Болдуин и внимательно осмотрел себя в зеркале, чтобы убедиться, хорошо ли он побрился. — Иди сюда, Ивар, мы хотя бы укроемся одеялом. Вдвоем будет намного теплее.
— Нет! — воскликнул Ивар. — Ты же знаешь, что я дал обет целомудрия, его нельзя нарушать.
— Принц Эккехард и его свита тоже давали обеты, но их это не останавливает.
— Но я не хочу быть таким, как они, — возразил Ивар. На самом деле ему этого очень хотелось, и было обидно, что он зависит от каких-то условностей. Болдуин вздохнул и снова принялся за бритье.
Над Кведлинхеймом поплыл колокольный звон. Колокола звонили и в монастыре, и на городской церкви.
— Кто-то умер, — сказал Болдуин. — Пойдем быстрее. — Он надел плащ с капюшоном, чтобы спрятать лицо.
— Но если нас заметят в монастыре, то узнают…
— Никто нас не узнает. Подумают, что мы — простые горожане. Я больше не могу сидеть здесь и ждать непонятно чего.
Болдуин схватил Ивара за руку и выволок на улицу. Там они смешались с толпой.
— Королева умерла, — слышалось со всех сторон.
К тому времени как они добрались до ворот монастыря, в толпе разразилась настоящая истерика. Люди рыдали, кричали и заламывали руки. Толпа походила на взбесившееся стадо.
— Нас никогда не пропустят! — крикнул Ивар.
Хотя, может, это и к лучшему — монастырь пугал его. Однажды ему удалось сбежать оттуда. Если он войдет в эти ворота, сумеет ли выбраться на сей раз?
Наконец ворота распахнулись, и произошло нечто удивительное: как только народ вступил на священную землю монастыря, все успокоились. В тишине раздавался лишь плач младенца, взрослые шли молча, слышались только шарканье ног и тихие всхлипы. Многие сжимали Круги Единства и молились.
Собор заполнился людьми, за которыми наблюдали несколько пожилых монахинь, больше всего похожих на свирепых сторожевых псов, присматривающих за стадом овец. Ивар поглубже надвинул капюшон, чтобы никто не увидел его достаточно приметные рыжие волосы. Болдуин изо всех сил расталкивал людей локтями и даже один раз пнул кого-то, в результате они сумели вырваться и устроиться подальше от алтаря. Казалось, каменные колонны с вырезанными на них львами, орлами и драконами угрожающе нависли над ними. Когда-то Ивар молился под их бдительными взорами, и при воспоминании об этом его бросило в дрожь: что если в них заключена какая-то магия и они узнали его? Не предал ли он Церковь, сбежав от маркграфини Джудит? Не восстал ли он против Церкви, слушая проповеди леди Таллии?
Болдуин обнял Ивара, словно хотел согреть его. Люди, заполнившие собор, переминались с ноги на ногу. В конце концов руки у Ивара согрелись, и он почувствовал себя лучше.
Когда в церковь вошли монахини, все сразу опустились на колени. Внесли гроб с маленьким хрупким телом королевы Матильды в скромном монашеском одеянии, но с дорогими кольцами на пальцах и золотой короной в седых волосах. Мать Схоластика и принц Эккехард шли за гробом. Когда гроб установили перед алтарем, мать настоятельница подошла к усопшей и поцеловала ее ступни. Принц последовал ее примеру. Послушники стояли на коленях перед гробом. Ивар надеялся увидеть Зигфрида, но капюшоны скрывали их лица, и невозможно было угадать, кто есть кто.
Мать Схоластика шагнула к алтарю, и брат Мефодиус начал читать заупокойную молитву:
— Благословенна страна Отца и Матери жизни…
— Ложь! — Человек встал с колен и обратился к горожанам: — Все это ложь! Вы заблуждаетесь! От вас скрывают правду! Господь благословил святую Эдесию, и она дала жизнь святому Дайсану, который был одновременно и Сыном Божиим, и сыном человеческим. Блаженный Дайсан говорил, что ему предначертано страдать и умереть во искупление наших грехов…
Ивар узнал Зигфрида, который рассказывал ему о жизни и смерти мученика, когда он еще учился в монастырской школе. Три монаха подбежали к Зигфриду, схватили его и куда-то потащили, а он все продолжал проповедовать, пока ему не заткнули рот. Ивар точно прирос к полу, а люди взволнованно обсуждали произошедшее у них на глазах.
— Это же Зигфрид! — прошептал Болдуин. — Он что, сошел с ума?
— Вот что с ним случилось, ведь нас не было рядом, чтобы защитить его!
— Мы должны его освободить!
— Но как? — горько спросил Ивар и, подхватив Болдуина за локоть, потащил к выходу. — Пойдем. Что если нас увидят?
Он видел, как разгневана мать Схоластика. Она что-то недовольно говорила брату Мефодиусу, тот покивал, затем встал на колени перед гробом, поцеловал подол платья королевы и вышел из церкви через заднюю дверь.
Мать Схоластика подняла руки:
— Давайте помолимся, сестры и братья. Давайте попросим у Господа прощения за наши грехи. Через молитву мы обретем спасение, следуя примеру блаженного Дайсана, который, как и все мы, был чадом Божьим. Давайте помолимся, ибо желание и вожделение, которые нам посылает враг рода человеческого, подобны блестящей мишуре, привлекающей взоры нестойких… Давайте же смиренно принимать волю Господа нашего, ибо истинны Его слова, все же прочее — от врага.
— Мы должны остаться и послушать! — прошипел Болдуин. — Принц Эккехард сможет освободить Зигфрида. Его тетя ему ни в чем не откажет.
— Ты действительно так думаешь? Я лучше знаю, что делать. — Ярость придала Ивару силы, и он молча поволок Болдуина дальше.
— Если мы уйдем прямо сейчас, это может показаться подозрительным!
У выхода была настоящая давка: люди, которые не попали в монастырь, пытались прорваться внутрь, а те, кто находился там, наоборот, мечтали выйти. Ивару пришлось двигаться вместе с толпой — два шага вперед, один назад. Наконец они выбрались на улицу. Там по-прежнему шел моросящий дождь, обычный для середины осени.
Болдуин был рассержен, но Ивар не обращал ни малейшего внимания ни на его надутые губы, ни на косые взгляды. Он понимал, что им не удастся помочь Зигфриду, если их самих схватят. Всем известно, что мать Схоластика не склонна проявлять милосердие.
То и дело спотыкаясь, — от дождя дорогу развезло так, что скоро молодые люди перемазались в грязи и промокли до нитки, — они добрались до дома. Болдуин, все еще сердясь, закутался в одеяло и отвернулся лицом к стене, но Ивар все никак не мог успокоиться и ходил по комнате взад-вперед. Он чувствовал, что все равно не уснет.
Зачем Зигфрид сделал это? Смог бы Ивар так же отважно защищать то, во что верит, проповедовать, как леди Таллия, и нести за это ответственность?
Но правда была слишком горька: он всего лишь жалкий, несчастный грешник и никогда не решится на такой подвиг.
— Ивар, — наконец подал голос Болдуин, — мне так холодно, и я так тебя люблю! Я знаю, ты просто не решаешься, потому что никогда…
— Неправда! Мой отец всегда справляет пятнадцатый день рождения своих детей. На мой день рождения он отправил ко мне служанку…
— Чтобы сделать из тебя мужчину. Это совсем другое дело. Ты никогда не испытывал того, что у меня было с Джудит.
— Нет, испытывал, когда я…
Когда я думал о Лиат. А она покинула его.
— Ивар, давай сделаем это. Просто попробуем. Тебе понравится. К тому же ты согреешься.
В конце концов, не все ли равно? По крайней мере Болдуин, в отличие от Лиат, всегда заботился о нем. Ивар лег к Болдуину, тот улыбнулся и погладил его по бедру.
Жить чувствами все-таки намного проще.
С утра прискакал Мило, с красным от холода носом.
— Нужно сейчас же выезжать из города, — сказал он. — Ждите на дороге к Генту.
Мимо то и дело проезжали повозки, Ивар нервничал. Они укрылись в колючем кустарнике, который рос по обе стороны дороги, и завернулись в одеяло.
— Мы ничего не сделали для Зигфрида, — пробормотал Болдуин.
— Ведь и ты ничего не мог сделать, когда за тобой явилась маркграфиня Джудит. Мы бессильны против них. Или ты хотел бы вернуться к своей жене? С ней тебе было бы намного теплее?
Болдуин лишь фыркнул в ответ.
Ехали повозки, шли странники, которые плакали и выкрикивали имя королевы Матильды. Несомненно, к королю Генриху уже отправили гонца, чтобы сообщить о ее смерти, а пилигримы рассказывали о том, что происходит в стране, простым людям, которые за рассказ давали им кусок хлеба и приют на ночь.
— Смотри! — воскликнул Болдуин, вскочил, но запутался в ветках. К тому времени, как кавалькада принца поравнялась с ними, Ивару удалось освободить приятеля.
— Где это вы ухитрились так измазаться? — спросил принц, нахмурившись.
— Нам пришлось идти пешком. Есть какие-нибудь новости?
Прежде чем ответить, принц Эккехард всегда задумывался. Обычно в ясные и солнечные дни он был приветлив и радостен, но когда погода портилась, портилось и настроение принца. Он сердито посмотрел на них и ответил:
— Нелегко было разговаривать об этом с тетушкой. Ваш приятель, должно быть, сошел с ума! Как он может так поступать? Где его почтительность? Он никого не уважает! Он оскорбил память моей бабушки! Тетя сказала, что его ждет суровое наказание. И скорее всего мы его больше не увидим.
— Но вы обещали…
— Довольно! Больше я ничего не могу для него сделать. — Принц усмехнулся. — Но я дал хорошего пинка моему кузену Реджинару. Я сказал, что аббатство Фирсбарг теперь свободно, поскольку лорд Хью сослан, и тетя послала туда Реджинара. Он был так мне благодарен, что пообещал оказать любую услугу. И тогда я рассказал ему о послушнике Эрменрихе, которого видел во сне, и сказал, что хочу, чтобы тот приехал в Гент и служил мне. — Его молодые спутники рассмеялись. — Пойдем, Болдуин, — принц повернулся, уговаривая его следовать за ним, — я сделал все, что от меня зависело.
— Вы бы могли освободить Зигфрида…
— Я ничего не могу сделать, когда моя тетя в ярости. Это ужасно… — Принц осекся, увидев выражение лица Болдуина. — Я сделал все, что ты хотел, Болдуин. Ты и правда меня любишь?
— Конечно, — ответил Болдуин и немного тише добавил: — Пока вы держите меня подальше от маркграфини Джудит. — Ивар толкнул его. — Я вам так благодарен, мой принц.
— Разумеется. Поезжай рядом со мной.
Болдуину тотчас привели лошадь.
Ивар нашел себе место в одной из повозок. На дороге то и дело попадались ямы, телега немилосердно тряслась. До Ивара доносились пение принца, смех и болтовня слуг. Он уже привык к этим звукам — чего же ожидать от молодых неостепенившихся людей, которые еще не понимали, что, возможно, дадут жизнь дочерям, наследницам их состояний. Неудивительно, что женщины держат бразды правления в своих руках. Чего ожидать от беспомощных мужчин? От своевольного принца Эккехарда? От милого испорченного Болдуина?
Но чем лучше их Ивар, сын Харла и Харлинды? Ведь он хочет обладать женщиной, которая никогда его не любила. Трус, он не мог ничего, в отличие от Зигфрида, который не побоялся во всеуслышание сказать правду.
По щекам Ивара покатились слезы.
4
— Светловолосая! Белоснежная!Унгрийские воины сидели на земле, скрестив ноги, и точили мечи, но когда мимо прошла Ханна, все взгляды устремились на нее. Где бы она ни появлялась, девушка сразу приковывала к себе всеобщее внимание. А все благодаря светлым волосам и белой коже. В посольстве унгрийцев только принц Боян знал вендийский язык, но за эти несколько дней все солдаты выучили хотя бы несколько слов, которые и выкрикивали вслед Ханне, нисколько не смущаясь своего ужасного акцента.
— Прекрасная, белоснежная девушка! Я готов умереть за тебя! — воскликнул молодой черноволосый человек. Как и все прочие унгрийцы, он носил широкий плащ поверх мешковатой рубахи.
— Мои наилучшие пожелания вашей жене, мой друг, — ответила она на унгрийском.
Все засмеялись и тотчас принялись что-то живо обсуждать. Скорее всего, именно Ханну. Это так утомительно — постоянно оказываться в центре внимания.
Брат Брешиус усмехнулся:
— Надо четче произносить букву «г». Хотя, с другой стороны, попытка вполне удалась. У тебя способности к языкам получше, чем у твоего наставника.
— Они так ужасно флиртуют, брат. Но ни один не предложил мне ничего дурного. Гуляя по лагерю, я чувствую себя в полной безопасности.
— Пока — да. Дав клятву, они блюдут ее, опасаясь, что если перед битвой потратят силы на женщину, то умрут от руки человека, который не преступал такой же клятвы и поэтому оказался сильнее. Во многом они еще язычники.
— Но так или иначе, те, кто придерживался клятвы, все равно умрут.
— Верно, такова воля Божья. Но, по их мнению, причиной такой смерти будет не нарушенная клятва, а что-то совсем другое. Например, кому-то изменила жена, которая находится за тысячи миль отсюда, или, может, муха села на левое ухо вместо того, чтобы сесть на правое, ну и так далее. Они поклоняются Господу, пока мы являемся их союзниками, но это поклонение скорее внешнее. Да ведь и ты, дитя мое, пришла из земель, которые лишь недавно были обращены в истинную веру, и наверняка у вас есть люди, которые не перестали почитать старых богов. Ведь и ты в первый день весны положишь цветы на распутье, чтобы год был удачным, не так ли?
Ханна резко обернулась и подозрительно посмотрела на монаха, а потом лукаво улыбнулась. Она успела полюбить этого человека за его надежность и умение вовремя прийти на помощь, подставить крепкое плечо.
— Видно, что ты много путешествовал, брат, и многое знаешь.
— Все мы невежественны, — усмехнулся Брешиус. — Я делаю что могу, чтобы донести свет тем, кто еще прозябает во мраке. Но я хочу предупредить тебя, «орлица»: после битвы все мужчины обезумеют, и я советую тебе в это время держаться поближе к хозяйке.
Ханна взглянула на цель их путешествия — каменную башню на противоположном берегу реки Витади. Часть укреплений была построена не меньше поколения назад, а потом заброшена. Сейчас по велению принцессы Сапиентии целые полчища набранных из окрестных деревень батраков трудились над завершением строительства.
Люди копали ров, таскали бревна, ругались, укрепляли ров камнями, словом, трудились в поте лица. Ханна и Брешиус вскарабкались вверх по тропинке, высеченной в каменном утесе, добрались до ворот, а потом прошли под низким сводом арки. Ханне даже пришлось пригнуть голову, настолько невысоким был проход.
До нее донесся веселый смех принца Бояна, эхом отдававшийся от каменных стен. Принц разговаривал с вендийским капитаном, но, завидев Ханну, улыбнулся и поманил ее.
— Пришла белоснежная женщина! Скоро на ее пути будет падать снег! — Когда он говорил, его глаза щурились в озорной усмешке, так что даже если речь шла о серьезных делах, все равно казалось, что он подшучивает. — Куда же ты направляешься, моя королева? — поинтересовался он.
Ханна взглянула на брата Брешиуса, который милосердно спас ее из затруднительного положения.
Прибыла леди Удальфреда из Наумансфурта, она привела двадцать всадников и тридцать пять человек пехоты, поэтому принцесса Сапиентия чувствовала себя обязанной развлекать ее.
По правде говоря, Ханна предполагала, что, несмотря на всю свою любовь к сражениям и битвам, принцесса просто не осмеливается сама отправиться смотреть на то, свидетелем чего предстоит стать ей, Ханне.
Узнав, зачем она пришла, Боян лишь добродушно пожал плечами. Вендийский капитан повел их в подвал. Там было очень холодно. Вода капала с грубо отесанных камней и собиралась на полу в обширные лужи. Возле двери пылала красными углями жаровня, и какой-то солдат держал в ней железный прут, раскаляя его. В углу, освещенный слабым светом единственного факела, лежал дикарь, лодыжки и запястья которого были скованы железными цепями. Как только вошел Боян, солдаты тотчас подхватили пленника и поставили его на ноги. Тот смотрел отупевшим взглядом, никак не реагируя на появление новых людей. Но увидев принца, он попытался плюнуть в него.
— Это один из захваченных нами два дня назад, — пояснил капитан. — Мы пытали его каленым железом, но он говорит лишь на своем языке, которого никто из нас не понимает.
Веселость принца Бояна куда-то исчезла, теперь это был совершенно другой человек. Ханну испугало безжалостное выражение его лица, когда он посмотрел на куманского пленника. Принц обратился к солдатам на унгрийском, а брат Брешиус снова выступил в роли переводчика для Ханны.
— Принесите серебряный брус и топор.
Затем Боян приказал расковать левую руку узника и подтащить его поближе. У пленника, разумеется, не было оружия, но на нем остались доспехи. Ханна никогда раньше не видела ничего подобного: маленькие кусочки кожи были сшиты таким образом, что составляли прочную поверхность, которую не пробила бы стрела. Кожаный пояс украшали золотые бляхи в виде лошадей и грифонов. На поясе висел какой-то предмет, но Ханна не могла разобрать, что это такое. За спиной кумана виднелся необычный доспех из дерева и железа, к которому крепилось несколько металлических перьев.
От узника исходило такое зловоние, что Ханна почувствовала тошноту. Он не издал ни звука, когда вендийский солдат положил его левую руку на деревяшку, а принц Боян вытащил из-за пояса нож. Через секунду он отсек куману мизинец.
У несчастного вырвался стон, из раны хлынула кровь. Боян обратился к нему на незнакомом Ханне языке, но тот лишь плюнул в своего мучителя. Боян отрезал другой палец, потом следующий. Ханна отвела взгляд. Принц задавал вопросы пленнику так спокойно, словно не причинял ему дикой боли. Вдруг раздался дикий крик, который Ханна никогда не забудет. Она подняла глаза и увидела, что пленник корчится на полу с отрезанной рукой.
Теперь она смогла рассмотреть предмет, свисающий у него с пояса: темный и сморщенный, с гривой грязных соломенных волос… С ужасом Ханна осознала, что это и в самом деле человеческая голова. Принесли каленое железо, чтобы прижечь рану. Еще один вопль ударил в уши.
— Меня сейчас стошнит, — пробормотала Ханна. Брат Брешиус подоспел вовремя, отвел девушку в сторону, и ее вырвало в углу.
В это время принц Боян продолжил пытку. Теперь он принялся за правую руку. Сначала он переломал все пальцы, один за другим, а потом стал поочередно отрезать их, но узник лишь бормотал что-то неразборчивое.
В конце концов Боян тихо выругался и перерезал куману горло, отступив в сторону, чтобы хлынувшая фонтаном кровь не испачкала его.
— Рука, которой он держит меч, сломана, и он больше не смог бы сражаться. Поэтому его не приняло бы племя, — объяснил Боян, словно извиняясь. — Такова воля Божья. Он все равно не заговорил бы. Упрямые ублюдки. — Боян засмеялся, и смех отдавался в этом подвале страшным эхом. — Хорошие слова, правда? Меня научил им принц Санглант — «упрямые ублюдки».
Боян больше не удостоил труп ни единым взглядом — теперь он значил для него не больше, чем дохлая собака на обочине дороги.
— Идем, — обратился он к Ханне. — Белоснежная женщина должна смыть с себя этот запах и снова стать как лилия, правда? Мы отправимся на пир.
Когда они расселись за столами, Боян принялся развлекать леди Удальфреду немного неприличными, но веселыми историями о его приключениях с женщинами-воинами Саздаха. Он утверждал, что те не считали себя женщинами до тех пор, пока не захватят и не уложат в постель девственника. Потом они отрезали ему половой орган и оставляли себе как трофей. Ханна не могла съесть ни кусочка, хотя брат Брешиус и пытался ее уверить, что, если выпить немного вина, воспринимать действительность станет намного легче.
Она успокоилась только после того, как в зале показались двое запыленных разведчиков, которые доложили о приближении армии куманов.
Унгрийские воины спали, ели и развлекались, не снимая доспехов, поэтому были готовы в любую секунду вскочить на коней, в отличие от вендийских солдат. Последним понадобилось немалое время на сборы.
— Мать принца Бояна поедет с нами? — спросила Ханна, завидев паланкин.
Брешиус кивнул в сторону повозки, которая больше всего напоминала маленький дом на колесах — с дверью, окнами, которые сейчас закрывали ставни, и прочными стенами. Ярко раскрашенная, такая повозка выглядела бы странно в военном походе, если бы с нее на свисали кости, собранные в грубые ожерелья. Слава богу, эти кости принадлежали животным, а не людям. На крыше фургона было установлено небольшое колесо, украшенное разноцветными лентами, трепещущими на ветру.