Страница:
Для начала – подробности.
– Детишки уже привлекались к ответственности?
– Да, – отвечает Грин. – Все трое – угон автомашин из хулиганских побуждений и кражи со взломом. Коутс и Фонтейн – подглядывание в окна жилых домов. И они все уже далеко не детишки: Коутсу двадцать два, остальным по двадцать. За «Ночную сову» им светит газовая камера.
– Есть какая-то связь с происшествиями в Гриффит-парке? Сравнили гильзы? Что говорят свидетели?
– Образцы гильз – хорошая улика, если цветные не признаются. Только их еще надо найти. Смотритель парка, который подавал заявления, уже едет сюда, чтобы их опознать. Эд, Арни Реддин говорил мне, что ты мастерски ведешь допросы, но с таким делом ты еще никогда не сталкивался…
Эд встает.
– Я справлюсь.
– Если справишься, сынок, в один прекрасный день займешь мое место.
Эд улыбается, не обращая внимание на боль в челюсти.
– Что у тебя с лицом? – спрашивает Тад.
– Упал, когда преследовал магазинного вора. Сэр, с подозреваемыми уже кто-нибудь разговаривал?
– Кроме доктора – никто. Дадли хотел напустить на них Бада Уайта, но…
– Сэр, боюсь, что…
– Не перебивай. Я как раз хотел сказать, что совершенно с тобой согласен. Мне нужны добровольные признания, так что Бад отпадает. Ты сделаешь первый ход. Мы будем в соседней комнате – наблюдать за тобой через зеркальное стекло. Если тебе понадобится партнер, чтобы сыграть в «доброго и злого полицейского», – дотронься до галстука. Мы будем слушать и записывать на магнитофон. Все трое в разных комнатах, но, если захочешь, чтобы они друг друга слышали, ты знаешь, на какие кнопки нажимать.
– Я их расколю, – говорит Эд.
Сахарный Рэй Коутс в мешковатых джинсах пристегнут наручниками к стулу. Высокий, светлокожий – скорее мулат, чем негр. Губы разбиты, нос расквашен, один глаз заплыл.
– Похоже, нам обоим недавно досталось, – улыбается Эд.
Коутс мрачно косится на него одним глазом. Эд снимает с него наручники, выкладывает на стол сигареты и спички. Коутс растирает запястья.
– Тебя Сахарным Рэем прозвали в честь Рэя Робинсона [25]? – спрашивает Эд.
Молчание.
Эд садится напротив.
– Говорят, Рэй Робинсон может за секунду провести серию из четырех ударов. Но мне, честно говоря, не верится.
Коутс поднимает руки – видно, что они его не слушаются. Эд открывает пачку сигарет.
– Да, знаю, эти штуки нарушают кровообращение. Тебе двадцать два года, верно, Рэй?
– И что, если так? – хрипло отвечает Коутс. На горле у него синяки, следы пальцев.
– Смотрю, кто-то из офицеров слегка перекрыл тебе кислород?
Молчание.
– Сержант Винсеннс? – спрашивает Эд. – Любит одеваться по последней моде?
Молчание.
– Не он? Значит, Дентон? Жирдяй с техасским выговором, как у Спейда Кули по телеку?
У Коутса подергивается здоровый глаз.
– Что ж, сочувствую, – говорит Эд. – Этот Дентон настоящий зверюга. Видишь, какие у меня синяки? Это я с ним провел пару раундов.
Молчание. Выстрел в молоко.
– Ну и пошел он к черту, этот Дентон. Как считаешь, Сахарный Рэй, похожи мы с тобой на Робинсона и Ла Мотту после их последнего боя?
Опять мимо.
– Значит, тебе двадцать два?
– Ну и чего?
Эд пожимает плечами.
– Да ничего, просто размышляю вслух. Лерой и Тайрон – несовершеннолетние, высшая мера им не грозит. Знаешь, Рэй, надо было тебе провернуть это дельце года два назад. Получил бы пожизненное, отсидел пару лет в колонии, в Фолсом перешел бы уважаемым человеком. Жил бы в тюрьме как сыр в масле, «сестренку» бы себе завел…
«Сестренка» попадает в цель: Коутс торопливо зажигает сигарету, подносит к губам, кашляет. Губы у него дрожат.
– Я с мужиками не пилюсь!
– Знаю, сынок, – улыбается Эд.
– Какой я тебе сынок, ты, гнида, коп позорный! Сам ты «сестренка»!
Эд смеется.
– Ну конечно! Ты человек опытный: в колонии уже бывал и знаешь, как эти дела делаются. Я – добрый полицейский, болтаю с тобой о том о сем и пытаюсь тебя разговорить. Ты крутой парень, Рэй. Черт побери этого Тайрона – я ведь совсем было ему поверил! Должно быть, Дентон мне все мозги отбил. Как я мог на такое купиться?
– Чего это? На что купиться?
– Да ни на что, Рэй. Давай сменим тему. Что ты сделал со стволами?
Коутс потирает шею. Руки у него дрожат.
– С какими еще стволами?
Эд наклоняется к нему.
– Да теми самыми, из которых ты с друзьями стрелял в Гриффит-парке.
– Не знаю я никаких стволов!
– Правда? А откуда у Лероя и Тайрона в номере коробка из-под патронов?
– Это их дела.
Эд качает головой.
– Какая же мразь этот Тайрон! Ты с ним вместе сидел в Казитасе, верно?
– И что, если так? – пожимает плечами Коутс.
– Да ничего, Рэй. Просто рассуждаю вслух.
– Чего ты все о Тайроне базаришь? Его дела – это его дела.
Под столом Эд кладет палеи на кнопку громкой связи. Нажатие кнопки – и обитатель комнаты № 3 услышит все, что здесь происходит.
– Знаешь, Сахарок, мне Тайрон сказал, будто бы тебя в Казитасе опетушили. Будто ты не сумел за себя постоять – ну и стал «сестренкой» у какого-то белого. Он сказал, тебя и Сахарком прозвали за то, что уж очень сладко сосешь.
Коутс грохает кулаком по столу. Эд нажимает на кнопку.
– Врет, сука! Я у нас в камере паханом был! Это Тайрон у всех сосал! Тайрон жопу подставлял за конфетки! Он по жизни пидор, он от этого кайф ловит!
Эд выключает передатчик.
– Хорошо, Рэй. Давай сменим тему. Как ты думаешь, за что вы попали под арест?
Коутс нащупывает на столе сигареты.
– А хрен его знает. За фигню какую-нибудь. Может, за то, что стреляли в городской черте, или еще какая хрень. Тайрон что говорит?
– Рэй, Тайрон много чего мне наговорил, но давай перейдем к делу. Где ты был прошлой ночью, около трех часов?
Коутс закуривает.
– Дома был. Спал.
– Под кайфом? Тайрон и Лерой, судя по всему, хорошо оттянулись – даже не проснулись, когда вас пришли арестовывать. Хороши подельники: Тайрон тебя педиком обзывает, и оба они спят как младенцы, пока тебя какой-то чокнутый коп колотит головой об стену. Я-то думал, вы, цветные, держитесь друг за дружку. Так ты кайф ловил, Рэй? Не мог вспоминать о том, что сделал, поэтому на дозу сел…
– Чего я сделал? Ты о чем? Какая доза! Это Тайрон с Лероем колеса жрут, а не я!
Эд нажимает кнопки два и три.
– Рэй в Казитасе ты защищал Тайрона и Лероя, верно?
Коутс с надрывом кашляет, выхаркивает большой клуб дыма.
– Да они бы без меня там вообще подохли! Тайрон всем задницу подставлял, Лерой вообще сыкун, самоделку жрал не просыхая, с крыши хотел прыгнуть. Мизеры, пальцем деланные, у обоих мозгов, как у паршивого пса!
Эд выключает динамики.
– Рэй, говорят, тебе нравится убивать бродячих собак.
Коутс пожимает плечами.
– Им все равно жить незачем.
– Вот как? А о людях ты тоже так думаешь?
– В смысле? О ком это?
Динамики включены.
– Например, о Лерое и Тайроне.
– Ну да, иногда и о них тоже. Чего таким тормозам жить?
Динамики выключены.
– Рэй, где дробовики, из которых вы стреляли в Гриффит-парке?
– Они… Да не знаю я ни про какие дробовики!
– А где «меркури» сорок девятого года?
– Я его… В надежном месте.
– Давай, Рэй, выкладывай, не стесняйся. Где «меркури»? Ведь за такой классной тачкой нужен глаз да глаз!
– Я ж сказал, в надежном месте!
Эд хлопает обеими ладонями по столу.
– Ты его продал? Утопил? Рэй, эта машина фигурирует в уголовном деле, не думаешь же ты…
– Каком еще деле? Я в уголовшине не замешан!
– Черта лысого! Где тачка?
– Не скажу!
– Где стволы?
– Не… не знаю!
– Где тачка?
– Не скажу!
Эд грохает кулаком по столу.
– Почему, Рэй? Почему ты избавился от машины? Спрятал в багажнике стволы и резиновые перчатки? Сумочки, бумажники? А на обивке пятна крови? Слушай меня, ты, тупой говнюк, я твою шкуру спасаю! Дружкам твоим ничего не грозит, они несовершеннолетние, а вот тебе светит газовая камера, потому что кого-то по этому делу непременно прищучат, и ты…
– Да что за дело, не понимаю!
Эд шумно вздыхает.
– Хорошо, Рэй, давай сменим тему.
Коутс закуривает новую сигарету.
– Не нравятся мне эти темы.
– Рэй, зачем ты сегодня в семь утра жег одежду?
– Чего? – Коутс явственно вздрагивает.
– Того. Тебя, Лероя и Тайрона арестовали сегодня утром. Вчерашних шмоток при вас не нашли. Менеджер мотеля видел, как ты около семи утра жег одежду. Тачку, на которой вы с Лероем и Тайроном разъезжали прошлой ночью, ты куда-то спрятал. Картина хреновая, Рэй. Так что советую рассказать мне что-нибудь такое, чтобы я передал это окружному прокурору, и чтоб он сказал (а я бы подтвердил): «Да, Рэй Коутс – хороший малый, не чета этим подонкам-пидорам, дружкам его». Говори, Рэй.
– Да чего говорить-то? Не знаю, что за хрень вы на меня вешаете. Я ничего не делал.
Эд включает оба динамика.
– Ну вот, ты уже много наговорил про Лероя и Тайрона. Сказал, например, что они наркоманы. Не хочешь рассказать, где они берут наркоту?
Коутс смотрит в пол.
– Новый окружной прокурор, – продолжает Эд, – наркодилеров ненавидит. А с Джеком Винсеннсом, грозой наркоманов, ты уже и сам встречался.
– Псих стебанутый!
– Это точно, у Джека не все дома, – смеется Эд. – На мой взгляд, глупо сажать за наркотики. Если какой-то ненормальный хочет себя убить таким образом, почему бы и нет? В конце концов, у нас свободная страна. Но Джек думает иначе. И окружной прокурор тоже. Они, кстати, друзья – водой не разольешь. Расскажи мне что-нибудь, Рэй. Что-нибудь такое, что понравится прокурору.
Коутс манит его пальцем поближе. Эд выключает динамики и пододвигается к нему.
– Роланд Наваретте, живет на Банкер-Хилл. Держит блатхату для тех, кто винта из тюряги нарезал. Торгует «красными дьяволами» [26]. И клал я на прокурора, просто не хочу, чтобы Тайрон, говно, на меня свою вонючую пасть разевал.
Эд включает динамики.
– Хорошо, Рэй. Ты рассказал, что барбитураты Лерою и Тайрону поставляет Роланд Наваретте. Для начала неплохо. Но еще, Рэй, я вижу, что ты насмерть перепуган. Я сказал, что тебе грозит газовая камера, а ты даже не спросил, за что. Рэй, у тебя на лбу большими буквами написано: «Виновен».
Коутс молчит, хрустя пальцами, взгляд его здорового глаза беспокойно мечется по комнате. Эд выключает передатчик.
– Ладно, Рэй, давай сменим тему.
– Ну чё, может, о бейсболе поговорим, гребанный в рот?
– Нет, лучше о бабах. Ты с кем-то спал прошлой ночью? Или вылил на себя ведро духов, чтобы обойти парафиновый тест?
Коутс молчит. Его колотит крупная дрожь. Так обычно ломает наркоманов.
– Где ты был вчера в три часа ночи? – спрашивает Эд.
Коутс дрожит все сильнее.
– Нервишки шалят, Сахарок? Так что там с духами и женщинами? Даже у такого говнюка, как ты, должны быть женщины, которых он любит. У тебя есть мать? Сестры?
– Слово о моей матери скажешь – изувечу!
– Рэй, если бы я тебя не знал, подумал бы, что ты защищаешь честь какой-нибудь красотки. Ну, типа она – твое алиби, и все это время вы провели вместе. Но я тебя знаю, и мне трудно в это поверить. Тем более что от Тайрона и Лероя воняет теми же самыми духами. И пахнет все это групповухой. И сдается мне, что в колонии вы узнали о том, что такое парафиновый тест и как его обойти, и сдается также, что какие-то остатки совести у тебя еще сохранились, и тебе тяжело вспоминать о том, как ты убил трех ни в чем не повинных женщин…
– НИКОГО Я НЕ УБИВАЛ!
Эд достает утренний «Геральд».
– Пэтти Чезимард, Донна Де Лука и еще одна, неопознанная. Почитай, пока я передохну. А потом я вернусь, и ты получишь шанс заключить сделку, которая, может быть, спасет тебе жизнь.
Коутс трясется так, что едва не падает со стула. От него разит потом. Эд швыряет газету ему в лицо и выходит.
В холле его ждут Тад Грин и Дадли Смит, в стороне стоит Бад Уайт.
– Смотритель парка их опознал, – говорит Грин, – это те самые. А ты был великолепен.
Эд чувствует запах собственного пота.
– Сэр, на упоминании о женщинах Коутс готов был сломаться. Я это почувствовал.
– Я тоже. Продолжай разрабатывать эту тему.
– Нашли машину или оружие?
– Нет. Но найдем. Ребята из 77-го участка сейчас трясут их родственников и друзей.
– Следующим я хотел бы обработать Джонса. Можете кое-что для меня сделать?
– Что именно?
– Подготовьте Фонтейна. Снимите с него наручники и дайте утреннюю газету.
Грин указывает на окно в комнату № 3.
– Этот скоро расколется. Уже в штаны наложил.
Тайрон Джонс всхлипывает, сжавшись в комок, на полу у ножек его стула – лужа мочи. Эд отворачивается.
– Сэр, не мог бы лейтенант Смит громко и внятно прочитать в его динамик статью из утренней газеты? Особенно подчеркнуть абзац о машине, которую видели возле «Ночной совы». Я хочу, чтобы этот парень дозрел.
– Договорились, – отвечает Грин.
Эд снова смотрит на Тайрона. Тот рыдает: скованный наручниками, скрючившийся на стуле – чернокожий, рыхлый, нескладный, лицо в серых отметинах оспин.
Сигнал. Дадли Смит подходит к динамику, начинает говорить в микрофон. Беззвучно шевелятся губы. Эд следит за Джонсом.
Слушая статью, парень трясется и дергается, словно казнимый на электрическом стуле из учебного фильма, который им показывали в Академии: неполадки в механизме – прежде чем поджариться, преступник получил разрядов пятнадцать. Смит закончил. Джонс совсем сползает со стула, голова его опускается на грудь.
Эд входит в комнату № 3.
– Тайрон, Рэй Коутс дал на тебя показания. Сказал, что «Ночная сова» – твоя идея. Что ты это придумал, когда вы втроем развлекались в Гриффит-парке. Тайрон, расскажи мне, как было дело. Мне кажется, зачинщиком все-таки был Коутс. Я думаю, он тебя заставил. Расскажи, где тачка и стволы, – и останешься жив.
Молчит.
– Тайрон, тебе светит вышка. Если не заговоришь, не проживешь и полугода.
Молчит и не поднимает головы.
– Сынок, все, что от тебя требуется, – сказать, где Сахарный Рэй спрятал тачку и дробовики.
Молчит.
– Послушай, сынок, это дело одной минуты. Ты говоришь, где стволы и тачка, и тебя переводят в Отдел зашиты свидетелей. Ни Рэй, ни Лерой до тебя не доберутся.
Окружной прокурор обеспечит тебе охрану. И ты не попадешь в газовую камеру.
Нет ответа.
– Сынок, убиты шесть человек. Кто-то должен за это ответить. Либо ты, либо Рэй.
Нет ответа.
– Тайрон, он назвал тебя пидором. Сказал, что ты подставляешь жопу и тебе это нравится. Что ты берешь в ро…
– Я НИКОГО НЕ УБИВАЛ!
Эд едва не подпрыгнул от этого неожиданного вопля.
– Сынок, у нас есть свидетели. Есть доказательства. Коутс уже во всем признался. Сказал, что зачинщиком был ты. Спаси свою жизнь, сынок. Это очень просто. Тачка, стволы. Где они?
– Я никого не убивал!
– Тише, Тайрон. Знаешь, что говорил о тебе Рэй Коутс?
Джонс, вздернув голову:
– Брехня все это!
– Вот и я думаю, что брехня. Нет, ты не пидор. Скорее уж это он пидор – он ведь женщин ненавидит. Небось, ему понравилось убивать тех женщин. А вот тебе нет, верно?
– Не убивали мы никаких женщин!
– Тайрон, где ты был вчера в три часа ночи?
Молчит.
– Тайрон. почему Сахарный Рэй спрятал машину?
Молчит.
– Тайрон, почему вы спрятали стволы, из которых стреляли в Гриффит-парке? У нас есть свидетель, он вас опознал.
Молчит, качая головой, и из его зажмуренных глаз текут слезы.
– Скажи, сынок, зачем Рэй сжег одежду, в которой вы были прошлой ночью?
Джонс уже рыдает в голос, по-собачьи подвывая.
– На ней была кровь, верно? Черт возьми, как не быть крови, вы же застрелили шестерых! Рэй спрятал все концу в воду. Это он избавился от стволов и машины, он придумал сжечь одежду. Главарем был он, верно? Он у вас всегда был главным, он говорил вам с Лероем, что делать, всегда, с тех самых пор как ты стал пидором в Казитасе, верно? Говори, сволочь!
– МЫ НИКОГО НЕ УБИВАЛИ! Я НЕ ПИДОР НИКАКОЙ!
Эд обходит стол, приближается к нему. Говорит медленно, раздумчиво.
– Знаешь, как мне кажется, все это было? Сахарный Рэй в вашей компании главный. Лидер. Лерой у него на побегушках. А ты – просто жирный клоун, над которым все смеются. Ты к ним прибился, чтобы почувствовать себя человеком, верно? А Сахарный Рэй тебя терпит, потому что ему нравится над тобой прикалываться. Вы с ним вместе сидели в Казитасе, потом вместе сеанса набирались. Сахарку нравилось подглядывать за девками, тебе – за парнями. И вам обоим нравилось смотреть на белых, потому что белые для цветного – запретный плод. И в ту ночь вы сели в шикарный «меркури» сорок девятого года, захватили с собой помповики, нажрались «красных дьяволов», которые вам продает Роланд Наваретте, и поехали в Голливуд, в город белых. Сахарок все тебя дразнил – говорил, что ты голубой. Ты отвечал: неправда, это только потому, что в колонии девок не было. А Сахарок говорит: докажи. Вы ехали и заглядывали в окна. Но время было уже позднее, белые задернули занавески и легли спать, а ты накачался наркотой и тебя просто распирало изнутри, хотелось сделать что-то такое – ты сам не понимал что. А потом вы подъехали к «Ночной сове». Заведение открыто, внутри одни белые… И тут ты не выдержал. Бедный Тайрон, бедный жирный педик Тайрон – он сорвался. Ты ведешь парней в «Ночную сову». Там шестеро: трое мужчин и три женщины. Вы запираете всех в подсобке, взламываете кассу, заставляете повара сказать вам код сейфа и все выгребаете оттуда. Вытряхиваете сумочки и бумажники, спрыскиваете руки женскими духами. И тут Сахарок говорит: «Эй, Тайрон, трахни вон ту бабу. Докажи, что ты не пидор». Но этого ты сделать не можешь. И тогда ты начинаешь стрелять, а следом за тобой и остальные, и тебе это нравится, потому что в этот миг ты перестаешь быть несчастным, жирным, черномазым, дрисливым пидором…
– НЕТ! НЕТ! НЕТ! НЕТ! НЕТ!
– Да! Где стволы, мразь? Или ты сознаешься и начнешь давать свидетельские показания, или отправишься в газовую камеру!
– Нет! Я никого не убивал!
Эд грохает кулаком по столу.
– Зачем вы избавились от машины?
Джонс мотает головой, разбрасывая вокруг капельки пота.
– Зачем сожгли одежду?
Молчит.
– Почему от вас несет духами?
Молчит.
– Сахарок и Лерой изнасиловали тех женщин?
– Нет!
– Вот как! Значит, вы их насиловали втроем?
– Мы никого не трогали! Нас там вообще не было!
– А где же вы были?
Молчит.
– Тайрон, где ты был прошлой ночью?
Джонс молча рыдает. Эд кладет руки ему на плечи.
– Сынок, ты знаешь, что будет, если ты не заговоришь? Если ты это сделал, признайся и спаси свою шкуру.
– Мы этого не делали! Мы никого не убивали! Нас вообще там не было!
– Нет, сынок, это вы и были.
– Нет!
– Вы были там, сынок, вы это сделали. Так что признавайся.
– Это не мы!
– А теперь успокойся. Вздохни поглубже. И выкладывай все.
Джонс лепечет что-то невнятное. Эд опускается на колени перед его стулом и весь обращается в слух.
Он различает: «Господи, пожалуйста, мне просто надоело целкой быть!» И еще: «Мы же не хотели ее убивать! Мы ее не убили, так что нас не казнят, правда?» И еще: «Если она не умрет, нас не отправят в газовую камеру, правда? Господи, пожалуйста, только бы она не умерла! Тогда и я не умру, потому что я не пидор!»
Дальше что-то про Иисуса, Отца небесного – но это Эд уже не слушает. Он бросается в комнату № 2.
Запахи пота и сигаретного дыма. Лерой Фонтейн – крупный, мускулистый – сидит закинув ноги на стол. Эд Говорит:
– Надеюсь, ты окажешься умнее своих дружков. Даже если вы убили ту женщину – это не то, что прикончить шестерых.
Фонтейн трогает разбитый нос – бинты закрывают пол лица.
– То, что в газетах пишут, – брехня.
Он прикрывает за собой дверь.
– Лерой, если в момент их смерти ты был с той женщиной, это твое спасение. Молись, чтоб так и было.
Молчание.
– Кто она такая? Шлюха?
Молчание.
– Вы ее убили?
Молчание.
– Хотели помочь Тайрону целину вспахать, потом увлеклись… Я прав?
Молчание.
– Лерой, даже если вы ее убили и она цветная, ты можешь просить о помиловании. Даже если она белая, у тебя еще остается шанс. Но пока что все улики указывают, что ты был в «Ночной сове». И если не докажешь, что ты пакостил где-то в другом месте, тебе пришьют то, чем пишут в газетах. Понимашь, что это значит?
Фонтейн молчит, вертя в руках спичечный коробок.
– Если вы ее похитили, но она еще жива, вышака избежите. Под закон Линдберга это не подпадает [27]. – Это, конечно, ложь.
Молчание.
– Лерой, где стволы и тачка?
Молчание.
– Лерой, она еще жива?
Фонтейн усмехается, и от этой усмешки по спине у Эда проходит холодок.
– Если она жива, она – твое алиби. Не буду тебя обманывать, ничего особо хорошего тебя не ждет. Нападение, похищение, изнасилование – статьи серьезные. Но если ты докажешь, что непричастен к делу «Ночной совы», то сбережешь нам много времени, и окружной прокурор будет тебе благодарен. Не надо запираться, Лерой. Помоги нам, помоги себе.
Молчание.
– Лерой, подумай сам. Вы похитили женщину, угрожая ей оружием. От машины пришлось избавиться, потоку что на обивке была ее кровь. Видимо, она запачкала кровью и ваши шмотки, так что их пришлось сжечь. Вы вылили на себя ее духи. Зачем спрятали стволы, я не совсем понимаю, видимо, боялись, что она может их опознать. Сынок, если эта женщина жива, она – твой единственный шанс.
– Я так думаю, что жива, – говорит Фонтейн.
Эд садится.
– Ты думаешь?
– Ну да.
– Кто она такая? Где она?
Молчит.
– Цветная?
– Мексиканка.
– Как ее зовут?
– Не знаю. Чистенькая такая сучка, вроде как из колледжа.
– Где вы на нее напали?
– Не знаю… в Истсайде.
– Куда вы ее затащили?
– Не знаю… заброшенный дом где-то в Данкерке.
– Где тачка и стволы?
– Не знаю… Сахарок о них позаботился.
– Если вы ее не убивали, зачем Коутс спрятал стволы?
Молчит.
– Зачем, Лерой?
Молчит.
– Зачем? Скажи мне, сынок.
Молчит.
Эд ударяет по столу:
– Говори, придурок!
Фонтейн грохает по столу еще сильнее.
– Это все Сахарок! Он стволы ей в пизду совал! А потом сказал, что теперь от них надо избавиться!
Эд прикрывает глаза.
– Где она сейчас?
Молчит.
– Вы оставили ее в том доме?
Молчит.
Эд открывает глаза.
– Оставили где-то еще?
Молчит.
Внезапная мысль. Когда их взяли, наличных у них не нашли. Может, они припрятали деньги, когда Сахарок жег одежду?
– Лерой, что вы с ней сделали? Кому-то продали? С друзьями поделились?
– Мы… ну, мы ее сначала по кругу пустили. А потом отвезли к знакомым ребятам.
– В Голливуд?
– Мы не стреляли в тех белых!
– Докажи, Лерой. Где вы были в три часа ночи?
– Не скажу!
Эд хлопает ладонью по столу.
– Значит, отправишься в газовую камеру за дело «Ночной совы»!
– Мы этого не делали!
– Кому вы отдали девушку?
Молчит.
– Где она сейчас?
Молчит.
– Ты что, боишься? Где ты ее оставил? С кем? Ты ведь где-то ее оставил? Пойми, Лерой, эта девушка – твой единственный шанс выжить! Иначе сдохнешь на хрен!
– Блин, меня Сахарок убьет, если скажу!
– Лерой, где она?
Молчит.
– Лерой, если дашь показания, выйдешь на свободу гораздо раньше Сахарка и Тайрона.
Молчит.
– Лерой, я тебе обеспечу отдельную камеру. Никто до тебя не доберется.
Молчит.
– Расскажи мне все как есть, сынок. Я здесь – твой единственный друг.
Молчит.
– Лерой, ты боишься человека, у которого оставил девушку?
Молчит.
– Послушай, сынок, может, он и страшный тип, но газовая камера страшнее. Скажи, где девушка.
В этот миг с грохотом распахивается дверь. В комнату влетает Бад Уайт, хватает Фонтейна, шваркает о стену. Эд застывает на месте.
Уайт выхватывает свой 38-й, крутит барабан, высыпает на пол патроны. Фонтейн дрожит крупной дрожью; Эд не может шевельнуться. Оставив одну пулю, Уайт захлопывает барабан и сует дуло револьвера Фонтейну меж зубов.
– Детишки уже привлекались к ответственности?
– Да, – отвечает Грин. – Все трое – угон автомашин из хулиганских побуждений и кражи со взломом. Коутс и Фонтейн – подглядывание в окна жилых домов. И они все уже далеко не детишки: Коутсу двадцать два, остальным по двадцать. За «Ночную сову» им светит газовая камера.
– Есть какая-то связь с происшествиями в Гриффит-парке? Сравнили гильзы? Что говорят свидетели?
– Образцы гильз – хорошая улика, если цветные не признаются. Только их еще надо найти. Смотритель парка, который подавал заявления, уже едет сюда, чтобы их опознать. Эд, Арни Реддин говорил мне, что ты мастерски ведешь допросы, но с таким делом ты еще никогда не сталкивался…
Эд встает.
– Я справлюсь.
– Если справишься, сынок, в один прекрасный день займешь мое место.
Эд улыбается, не обращая внимание на боль в челюсти.
– Что у тебя с лицом? – спрашивает Тад.
– Упал, когда преследовал магазинного вора. Сэр, с подозреваемыми уже кто-нибудь разговаривал?
– Кроме доктора – никто. Дадли хотел напустить на них Бада Уайта, но…
– Сэр, боюсь, что…
– Не перебивай. Я как раз хотел сказать, что совершенно с тобой согласен. Мне нужны добровольные признания, так что Бад отпадает. Ты сделаешь первый ход. Мы будем в соседней комнате – наблюдать за тобой через зеркальное стекло. Если тебе понадобится партнер, чтобы сыграть в «доброго и злого полицейского», – дотронься до галстука. Мы будем слушать и записывать на магнитофон. Все трое в разных комнатах, но, если захочешь, чтобы они друг друга слышали, ты знаешь, на какие кнопки нажимать.
– Я их расколю, – говорит Эд.
* * *
Сцена для его бенефиса – три комнаты для допросов при Отделе убийств. Крохотные комнатушки, оборудованные по всем правилам: окна наблюдения, замаскированные под зеркала, вмонтированные микрофоны, переключатели, чтобы подозреваемые в соседних камерах могли послушать, как их закладывают подельники. Два на два метра, приваренные к полу столы, привинченные к полу стулья. Номера 1, 2, 3: Сахарный Рэй Коутс, Лерой Фонтейн, Тайрон Джонс. На стене коридора вывешены сведения о приводах в полицию: Эд читает внимательно, запоминает даты, места, известных сообщников. Глубокий вздох, чтобы унять страх перед выступлением – и вперед, в комнату № 1.Сахарный Рэй Коутс в мешковатых джинсах пристегнут наручниками к стулу. Высокий, светлокожий – скорее мулат, чем негр. Губы разбиты, нос расквашен, один глаз заплыл.
– Похоже, нам обоим недавно досталось, – улыбается Эд.
Коутс мрачно косится на него одним глазом. Эд снимает с него наручники, выкладывает на стол сигареты и спички. Коутс растирает запястья.
– Тебя Сахарным Рэем прозвали в честь Рэя Робинсона [25]? – спрашивает Эд.
Молчание.
Эд садится напротив.
– Говорят, Рэй Робинсон может за секунду провести серию из четырех ударов. Но мне, честно говоря, не верится.
Коутс поднимает руки – видно, что они его не слушаются. Эд открывает пачку сигарет.
– Да, знаю, эти штуки нарушают кровообращение. Тебе двадцать два года, верно, Рэй?
– И что, если так? – хрипло отвечает Коутс. На горле у него синяки, следы пальцев.
– Смотрю, кто-то из офицеров слегка перекрыл тебе кислород?
Молчание.
– Сержант Винсеннс? – спрашивает Эд. – Любит одеваться по последней моде?
Молчание.
– Не он? Значит, Дентон? Жирдяй с техасским выговором, как у Спейда Кули по телеку?
У Коутса подергивается здоровый глаз.
– Что ж, сочувствую, – говорит Эд. – Этот Дентон настоящий зверюга. Видишь, какие у меня синяки? Это я с ним провел пару раундов.
Молчание. Выстрел в молоко.
– Ну и пошел он к черту, этот Дентон. Как считаешь, Сахарный Рэй, похожи мы с тобой на Робинсона и Ла Мотту после их последнего боя?
Опять мимо.
– Значит, тебе двадцать два?
– Ну и чего?
Эд пожимает плечами.
– Да ничего, просто размышляю вслух. Лерой и Тайрон – несовершеннолетние, высшая мера им не грозит. Знаешь, Рэй, надо было тебе провернуть это дельце года два назад. Получил бы пожизненное, отсидел пару лет в колонии, в Фолсом перешел бы уважаемым человеком. Жил бы в тюрьме как сыр в масле, «сестренку» бы себе завел…
«Сестренка» попадает в цель: Коутс торопливо зажигает сигарету, подносит к губам, кашляет. Губы у него дрожат.
– Я с мужиками не пилюсь!
– Знаю, сынок, – улыбается Эд.
– Какой я тебе сынок, ты, гнида, коп позорный! Сам ты «сестренка»!
Эд смеется.
– Ну конечно! Ты человек опытный: в колонии уже бывал и знаешь, как эти дела делаются. Я – добрый полицейский, болтаю с тобой о том о сем и пытаюсь тебя разговорить. Ты крутой парень, Рэй. Черт побери этого Тайрона – я ведь совсем было ему поверил! Должно быть, Дентон мне все мозги отбил. Как я мог на такое купиться?
– Чего это? На что купиться?
– Да ни на что, Рэй. Давай сменим тему. Что ты сделал со стволами?
Коутс потирает шею. Руки у него дрожат.
– С какими еще стволами?
Эд наклоняется к нему.
– Да теми самыми, из которых ты с друзьями стрелял в Гриффит-парке.
– Не знаю я никаких стволов!
– Правда? А откуда у Лероя и Тайрона в номере коробка из-под патронов?
– Это их дела.
Эд качает головой.
– Какая же мразь этот Тайрон! Ты с ним вместе сидел в Казитасе, верно?
– И что, если так? – пожимает плечами Коутс.
– Да ничего, Рэй. Просто рассуждаю вслух.
– Чего ты все о Тайроне базаришь? Его дела – это его дела.
Под столом Эд кладет палеи на кнопку громкой связи. Нажатие кнопки – и обитатель комнаты № 3 услышит все, что здесь происходит.
– Знаешь, Сахарок, мне Тайрон сказал, будто бы тебя в Казитасе опетушили. Будто ты не сумел за себя постоять – ну и стал «сестренкой» у какого-то белого. Он сказал, тебя и Сахарком прозвали за то, что уж очень сладко сосешь.
Коутс грохает кулаком по столу. Эд нажимает на кнопку.
– Врет, сука! Я у нас в камере паханом был! Это Тайрон у всех сосал! Тайрон жопу подставлял за конфетки! Он по жизни пидор, он от этого кайф ловит!
Эд выключает передатчик.
– Хорошо, Рэй. Давай сменим тему. Как ты думаешь, за что вы попали под арест?
Коутс нащупывает на столе сигареты.
– А хрен его знает. За фигню какую-нибудь. Может, за то, что стреляли в городской черте, или еще какая хрень. Тайрон что говорит?
– Рэй, Тайрон много чего мне наговорил, но давай перейдем к делу. Где ты был прошлой ночью, около трех часов?
Коутс закуривает.
– Дома был. Спал.
– Под кайфом? Тайрон и Лерой, судя по всему, хорошо оттянулись – даже не проснулись, когда вас пришли арестовывать. Хороши подельники: Тайрон тебя педиком обзывает, и оба они спят как младенцы, пока тебя какой-то чокнутый коп колотит головой об стену. Я-то думал, вы, цветные, держитесь друг за дружку. Так ты кайф ловил, Рэй? Не мог вспоминать о том, что сделал, поэтому на дозу сел…
– Чего я сделал? Ты о чем? Какая доза! Это Тайрон с Лероем колеса жрут, а не я!
Эд нажимает кнопки два и три.
– Рэй в Казитасе ты защищал Тайрона и Лероя, верно?
Коутс с надрывом кашляет, выхаркивает большой клуб дыма.
– Да они бы без меня там вообще подохли! Тайрон всем задницу подставлял, Лерой вообще сыкун, самоделку жрал не просыхая, с крыши хотел прыгнуть. Мизеры, пальцем деланные, у обоих мозгов, как у паршивого пса!
Эд выключает динамики.
– Рэй, говорят, тебе нравится убивать бродячих собак.
Коутс пожимает плечами.
– Им все равно жить незачем.
– Вот как? А о людях ты тоже так думаешь?
– В смысле? О ком это?
Динамики включены.
– Например, о Лерое и Тайроне.
– Ну да, иногда и о них тоже. Чего таким тормозам жить?
Динамики выключены.
– Рэй, где дробовики, из которых вы стреляли в Гриффит-парке?
– Они… Да не знаю я ни про какие дробовики!
– А где «меркури» сорок девятого года?
– Я его… В надежном месте.
– Давай, Рэй, выкладывай, не стесняйся. Где «меркури»? Ведь за такой классной тачкой нужен глаз да глаз!
– Я ж сказал, в надежном месте!
Эд хлопает обеими ладонями по столу.
– Ты его продал? Утопил? Рэй, эта машина фигурирует в уголовном деле, не думаешь же ты…
– Каком еще деле? Я в уголовшине не замешан!
– Черта лысого! Где тачка?
– Не скажу!
– Где стволы?
– Не… не знаю!
– Где тачка?
– Не скажу!
Эд грохает кулаком по столу.
– Почему, Рэй? Почему ты избавился от машины? Спрятал в багажнике стволы и резиновые перчатки? Сумочки, бумажники? А на обивке пятна крови? Слушай меня, ты, тупой говнюк, я твою шкуру спасаю! Дружкам твоим ничего не грозит, они несовершеннолетние, а вот тебе светит газовая камера, потому что кого-то по этому делу непременно прищучат, и ты…
– Да что за дело, не понимаю!
Эд шумно вздыхает.
– Хорошо, Рэй, давай сменим тему.
Коутс закуривает новую сигарету.
– Не нравятся мне эти темы.
– Рэй, зачем ты сегодня в семь утра жег одежду?
– Чего? – Коутс явственно вздрагивает.
– Того. Тебя, Лероя и Тайрона арестовали сегодня утром. Вчерашних шмоток при вас не нашли. Менеджер мотеля видел, как ты около семи утра жег одежду. Тачку, на которой вы с Лероем и Тайроном разъезжали прошлой ночью, ты куда-то спрятал. Картина хреновая, Рэй. Так что советую рассказать мне что-нибудь такое, чтобы я передал это окружному прокурору, и чтоб он сказал (а я бы подтвердил): «Да, Рэй Коутс – хороший малый, не чета этим подонкам-пидорам, дружкам его». Говори, Рэй.
– Да чего говорить-то? Не знаю, что за хрень вы на меня вешаете. Я ничего не делал.
Эд включает оба динамика.
– Ну вот, ты уже много наговорил про Лероя и Тайрона. Сказал, например, что они наркоманы. Не хочешь рассказать, где они берут наркоту?
Коутс смотрит в пол.
– Новый окружной прокурор, – продолжает Эд, – наркодилеров ненавидит. А с Джеком Винсеннсом, грозой наркоманов, ты уже и сам встречался.
– Псих стебанутый!
– Это точно, у Джека не все дома, – смеется Эд. – На мой взгляд, глупо сажать за наркотики. Если какой-то ненормальный хочет себя убить таким образом, почему бы и нет? В конце концов, у нас свободная страна. Но Джек думает иначе. И окружной прокурор тоже. Они, кстати, друзья – водой не разольешь. Расскажи мне что-нибудь, Рэй. Что-нибудь такое, что понравится прокурору.
Коутс манит его пальцем поближе. Эд выключает динамики и пододвигается к нему.
– Роланд Наваретте, живет на Банкер-Хилл. Держит блатхату для тех, кто винта из тюряги нарезал. Торгует «красными дьяволами» [26]. И клал я на прокурора, просто не хочу, чтобы Тайрон, говно, на меня свою вонючую пасть разевал.
Эд включает динамики.
– Хорошо, Рэй. Ты рассказал, что барбитураты Лерою и Тайрону поставляет Роланд Наваретте. Для начала неплохо. Но еще, Рэй, я вижу, что ты насмерть перепуган. Я сказал, что тебе грозит газовая камера, а ты даже не спросил, за что. Рэй, у тебя на лбу большими буквами написано: «Виновен».
Коутс молчит, хрустя пальцами, взгляд его здорового глаза беспокойно мечется по комнате. Эд выключает передатчик.
– Ладно, Рэй, давай сменим тему.
– Ну чё, может, о бейсболе поговорим, гребанный в рот?
– Нет, лучше о бабах. Ты с кем-то спал прошлой ночью? Или вылил на себя ведро духов, чтобы обойти парафиновый тест?
Коутс молчит. Его колотит крупная дрожь. Так обычно ломает наркоманов.
– Где ты был вчера в три часа ночи? – спрашивает Эд.
Коутс дрожит все сильнее.
– Нервишки шалят, Сахарок? Так что там с духами и женщинами? Даже у такого говнюка, как ты, должны быть женщины, которых он любит. У тебя есть мать? Сестры?
– Слово о моей матери скажешь – изувечу!
– Рэй, если бы я тебя не знал, подумал бы, что ты защищаешь честь какой-нибудь красотки. Ну, типа она – твое алиби, и все это время вы провели вместе. Но я тебя знаю, и мне трудно в это поверить. Тем более что от Тайрона и Лероя воняет теми же самыми духами. И пахнет все это групповухой. И сдается мне, что в колонии вы узнали о том, что такое парафиновый тест и как его обойти, и сдается также, что какие-то остатки совести у тебя еще сохранились, и тебе тяжело вспоминать о том, как ты убил трех ни в чем не повинных женщин…
– НИКОГО Я НЕ УБИВАЛ!
Эд достает утренний «Геральд».
– Пэтти Чезимард, Донна Де Лука и еще одна, неопознанная. Почитай, пока я передохну. А потом я вернусь, и ты получишь шанс заключить сделку, которая, может быть, спасет тебе жизнь.
Коутс трясется так, что едва не падает со стула. От него разит потом. Эд швыряет газету ему в лицо и выходит.
В холле его ждут Тад Грин и Дадли Смит, в стороне стоит Бад Уайт.
– Смотритель парка их опознал, – говорит Грин, – это те самые. А ты был великолепен.
Эд чувствует запах собственного пота.
– Сэр, на упоминании о женщинах Коутс готов был сломаться. Я это почувствовал.
– Я тоже. Продолжай разрабатывать эту тему.
– Нашли машину или оружие?
– Нет. Но найдем. Ребята из 77-го участка сейчас трясут их родственников и друзей.
– Следующим я хотел бы обработать Джонса. Можете кое-что для меня сделать?
– Что именно?
– Подготовьте Фонтейна. Снимите с него наручники и дайте утреннюю газету.
Грин указывает на окно в комнату № 3.
– Этот скоро расколется. Уже в штаны наложил.
Тайрон Джонс всхлипывает, сжавшись в комок, на полу у ножек его стула – лужа мочи. Эд отворачивается.
– Сэр, не мог бы лейтенант Смит громко и внятно прочитать в его динамик статью из утренней газеты? Особенно подчеркнуть абзац о машине, которую видели возле «Ночной совы». Я хочу, чтобы этот парень дозрел.
– Договорились, – отвечает Грин.
Эд снова смотрит на Тайрона. Тот рыдает: скованный наручниками, скрючившийся на стуле – чернокожий, рыхлый, нескладный, лицо в серых отметинах оспин.
Сигнал. Дадли Смит подходит к динамику, начинает говорить в микрофон. Беззвучно шевелятся губы. Эд следит за Джонсом.
Слушая статью, парень трясется и дергается, словно казнимый на электрическом стуле из учебного фильма, который им показывали в Академии: неполадки в механизме – прежде чем поджариться, преступник получил разрядов пятнадцать. Смит закончил. Джонс совсем сползает со стула, голова его опускается на грудь.
Эд входит в комнату № 3.
– Тайрон, Рэй Коутс дал на тебя показания. Сказал, что «Ночная сова» – твоя идея. Что ты это придумал, когда вы втроем развлекались в Гриффит-парке. Тайрон, расскажи мне, как было дело. Мне кажется, зачинщиком все-таки был Коутс. Я думаю, он тебя заставил. Расскажи, где тачка и стволы, – и останешься жив.
Молчит.
– Тайрон, тебе светит вышка. Если не заговоришь, не проживешь и полугода.
Молчит и не поднимает головы.
– Сынок, все, что от тебя требуется, – сказать, где Сахарный Рэй спрятал тачку и дробовики.
Молчит.
– Послушай, сынок, это дело одной минуты. Ты говоришь, где стволы и тачка, и тебя переводят в Отдел зашиты свидетелей. Ни Рэй, ни Лерой до тебя не доберутся.
Окружной прокурор обеспечит тебе охрану. И ты не попадешь в газовую камеру.
Нет ответа.
– Сынок, убиты шесть человек. Кто-то должен за это ответить. Либо ты, либо Рэй.
Нет ответа.
– Тайрон, он назвал тебя пидором. Сказал, что ты подставляешь жопу и тебе это нравится. Что ты берешь в ро…
– Я НИКОГО НЕ УБИВАЛ!
Эд едва не подпрыгнул от этого неожиданного вопля.
– Сынок, у нас есть свидетели. Есть доказательства. Коутс уже во всем признался. Сказал, что зачинщиком был ты. Спаси свою жизнь, сынок. Это очень просто. Тачка, стволы. Где они?
– Я никого не убивал!
– Тише, Тайрон. Знаешь, что говорил о тебе Рэй Коутс?
Джонс, вздернув голову:
– Брехня все это!
– Вот и я думаю, что брехня. Нет, ты не пидор. Скорее уж это он пидор – он ведь женщин ненавидит. Небось, ему понравилось убивать тех женщин. А вот тебе нет, верно?
– Не убивали мы никаких женщин!
– Тайрон, где ты был вчера в три часа ночи?
Молчит.
– Тайрон. почему Сахарный Рэй спрятал машину?
Молчит.
– Тайрон, почему вы спрятали стволы, из которых стреляли в Гриффит-парке? У нас есть свидетель, он вас опознал.
Молчит, качая головой, и из его зажмуренных глаз текут слезы.
– Скажи, сынок, зачем Рэй сжег одежду, в которой вы были прошлой ночью?
Джонс уже рыдает в голос, по-собачьи подвывая.
– На ней была кровь, верно? Черт возьми, как не быть крови, вы же застрелили шестерых! Рэй спрятал все концу в воду. Это он избавился от стволов и машины, он придумал сжечь одежду. Главарем был он, верно? Он у вас всегда был главным, он говорил вам с Лероем, что делать, всегда, с тех самых пор как ты стал пидором в Казитасе, верно? Говори, сволочь!
– МЫ НИКОГО НЕ УБИВАЛИ! Я НЕ ПИДОР НИКАКОЙ!
Эд обходит стол, приближается к нему. Говорит медленно, раздумчиво.
– Знаешь, как мне кажется, все это было? Сахарный Рэй в вашей компании главный. Лидер. Лерой у него на побегушках. А ты – просто жирный клоун, над которым все смеются. Ты к ним прибился, чтобы почувствовать себя человеком, верно? А Сахарный Рэй тебя терпит, потому что ему нравится над тобой прикалываться. Вы с ним вместе сидели в Казитасе, потом вместе сеанса набирались. Сахарку нравилось подглядывать за девками, тебе – за парнями. И вам обоим нравилось смотреть на белых, потому что белые для цветного – запретный плод. И в ту ночь вы сели в шикарный «меркури» сорок девятого года, захватили с собой помповики, нажрались «красных дьяволов», которые вам продает Роланд Наваретте, и поехали в Голливуд, в город белых. Сахарок все тебя дразнил – говорил, что ты голубой. Ты отвечал: неправда, это только потому, что в колонии девок не было. А Сахарок говорит: докажи. Вы ехали и заглядывали в окна. Но время было уже позднее, белые задернули занавески и легли спать, а ты накачался наркотой и тебя просто распирало изнутри, хотелось сделать что-то такое – ты сам не понимал что. А потом вы подъехали к «Ночной сове». Заведение открыто, внутри одни белые… И тут ты не выдержал. Бедный Тайрон, бедный жирный педик Тайрон – он сорвался. Ты ведешь парней в «Ночную сову». Там шестеро: трое мужчин и три женщины. Вы запираете всех в подсобке, взламываете кассу, заставляете повара сказать вам код сейфа и все выгребаете оттуда. Вытряхиваете сумочки и бумажники, спрыскиваете руки женскими духами. И тут Сахарок говорит: «Эй, Тайрон, трахни вон ту бабу. Докажи, что ты не пидор». Но этого ты сделать не можешь. И тогда ты начинаешь стрелять, а следом за тобой и остальные, и тебе это нравится, потому что в этот миг ты перестаешь быть несчастным, жирным, черномазым, дрисливым пидором…
– НЕТ! НЕТ! НЕТ! НЕТ! НЕТ!
– Да! Где стволы, мразь? Или ты сознаешься и начнешь давать свидетельские показания, или отправишься в газовую камеру!
– Нет! Я никого не убивал!
Эд грохает кулаком по столу.
– Зачем вы избавились от машины?
Джонс мотает головой, разбрасывая вокруг капельки пота.
– Зачем сожгли одежду?
Молчит.
– Почему от вас несет духами?
Молчит.
– Сахарок и Лерой изнасиловали тех женщин?
– Нет!
– Вот как! Значит, вы их насиловали втроем?
– Мы никого не трогали! Нас там вообще не было!
– А где же вы были?
Молчит.
– Тайрон, где ты был прошлой ночью?
Джонс молча рыдает. Эд кладет руки ему на плечи.
– Сынок, ты знаешь, что будет, если ты не заговоришь? Если ты это сделал, признайся и спаси свою шкуру.
– Мы этого не делали! Мы никого не убивали! Нас вообще там не было!
– Нет, сынок, это вы и были.
– Нет!
– Вы были там, сынок, вы это сделали. Так что признавайся.
– Это не мы!
– А теперь успокойся. Вздохни поглубже. И выкладывай все.
Джонс лепечет что-то невнятное. Эд опускается на колени перед его стулом и весь обращается в слух.
Он различает: «Господи, пожалуйста, мне просто надоело целкой быть!» И еще: «Мы же не хотели ее убивать! Мы ее не убили, так что нас не казнят, правда?» И еще: «Если она не умрет, нас не отправят в газовую камеру, правда? Господи, пожалуйста, только бы она не умерла! Тогда и я не умру, потому что я не пидор!»
Дальше что-то про Иисуса, Отца небесного – но это Эд уже не слушает. Он бросается в комнату № 2.
Запахи пота и сигаретного дыма. Лерой Фонтейн – крупный, мускулистый – сидит закинув ноги на стол. Эд Говорит:
– Надеюсь, ты окажешься умнее своих дружков. Даже если вы убили ту женщину – это не то, что прикончить шестерых.
Фонтейн трогает разбитый нос – бинты закрывают пол лица.
– То, что в газетах пишут, – брехня.
Он прикрывает за собой дверь.
– Лерой, если в момент их смерти ты был с той женщиной, это твое спасение. Молись, чтоб так и было.
Молчание.
– Кто она такая? Шлюха?
Молчание.
– Вы ее убили?
Молчание.
– Хотели помочь Тайрону целину вспахать, потом увлеклись… Я прав?
Молчание.
– Лерой, даже если вы ее убили и она цветная, ты можешь просить о помиловании. Даже если она белая, у тебя еще остается шанс. Но пока что все улики указывают, что ты был в «Ночной сове». И если не докажешь, что ты пакостил где-то в другом месте, тебе пришьют то, чем пишут в газетах. Понимашь, что это значит?
Фонтейн молчит, вертя в руках спичечный коробок.
– Если вы ее похитили, но она еще жива, вышака избежите. Под закон Линдберга это не подпадает [27]. – Это, конечно, ложь.
Молчание.
– Лерой, где стволы и тачка?
Молчание.
– Лерой, она еще жива?
Фонтейн усмехается, и от этой усмешки по спине у Эда проходит холодок.
– Если она жива, она – твое алиби. Не буду тебя обманывать, ничего особо хорошего тебя не ждет. Нападение, похищение, изнасилование – статьи серьезные. Но если ты докажешь, что непричастен к делу «Ночной совы», то сбережешь нам много времени, и окружной прокурор будет тебе благодарен. Не надо запираться, Лерой. Помоги нам, помоги себе.
Молчание.
– Лерой, подумай сам. Вы похитили женщину, угрожая ей оружием. От машины пришлось избавиться, потоку что на обивке была ее кровь. Видимо, она запачкала кровью и ваши шмотки, так что их пришлось сжечь. Вы вылили на себя ее духи. Зачем спрятали стволы, я не совсем понимаю, видимо, боялись, что она может их опознать. Сынок, если эта женщина жива, она – твой единственный шанс.
– Я так думаю, что жива, – говорит Фонтейн.
Эд садится.
– Ты думаешь?
– Ну да.
– Кто она такая? Где она?
Молчит.
– Цветная?
– Мексиканка.
– Как ее зовут?
– Не знаю. Чистенькая такая сучка, вроде как из колледжа.
– Где вы на нее напали?
– Не знаю… в Истсайде.
– Куда вы ее затащили?
– Не знаю… заброшенный дом где-то в Данкерке.
– Где тачка и стволы?
– Не знаю… Сахарок о них позаботился.
– Если вы ее не убивали, зачем Коутс спрятал стволы?
Молчит.
– Зачем, Лерой?
Молчит.
– Зачем? Скажи мне, сынок.
Молчит.
Эд ударяет по столу:
– Говори, придурок!
Фонтейн грохает по столу еще сильнее.
– Это все Сахарок! Он стволы ей в пизду совал! А потом сказал, что теперь от них надо избавиться!
Эд прикрывает глаза.
– Где она сейчас?
Молчит.
– Вы оставили ее в том доме?
Молчит.
Эд открывает глаза.
– Оставили где-то еще?
Молчит.
Внезапная мысль. Когда их взяли, наличных у них не нашли. Может, они припрятали деньги, когда Сахарок жег одежду?
– Лерой, что вы с ней сделали? Кому-то продали? С друзьями поделились?
– Мы… ну, мы ее сначала по кругу пустили. А потом отвезли к знакомым ребятам.
– В Голливуд?
– Мы не стреляли в тех белых!
– Докажи, Лерой. Где вы были в три часа ночи?
– Не скажу!
Эд хлопает ладонью по столу.
– Значит, отправишься в газовую камеру за дело «Ночной совы»!
– Мы этого не делали!
– Кому вы отдали девушку?
Молчит.
– Где она сейчас?
Молчит.
– Ты что, боишься? Где ты ее оставил? С кем? Ты ведь где-то ее оставил? Пойми, Лерой, эта девушка – твой единственный шанс выжить! Иначе сдохнешь на хрен!
– Блин, меня Сахарок убьет, если скажу!
– Лерой, где она?
Молчит.
– Лерой, если дашь показания, выйдешь на свободу гораздо раньше Сахарка и Тайрона.
Молчит.
– Лерой, я тебе обеспечу отдельную камеру. Никто до тебя не доберется.
Молчит.
– Расскажи мне все как есть, сынок. Я здесь – твой единственный друг.
Молчит.
– Лерой, ты боишься человека, у которого оставил девушку?
Молчит.
– Послушай, сынок, может, он и страшный тип, но газовая камера страшнее. Скажи, где девушка.
В этот миг с грохотом распахивается дверь. В комнату влетает Бад Уайт, хватает Фонтейна, шваркает о стену. Эд застывает на месте.
Уайт выхватывает свой 38-й, крутит барабан, высыпает на пол патроны. Фонтейн дрожит крупной дрожью; Эд не может шевельнуться. Оставив одну пулю, Уайт захлопывает барабан и сует дуло револьвера Фонтейну меж зубов.