Эмар Густав. Чистое сердце (Пограничные бродяги - 3)

   Генерал, за минуту перед тем гордый и веселый, опустил в изнеможении голову на грудь.
   - О, - прошептал он, в отчаянии бросая взгляд на свое войско, - такое прекрасное сражение! И мы так блестяще вели его!
   Он подавил вздох.
   Между тем офицеры теснились вокруг генерала, требуя разрешения на преследование побежденных.
   Генерал поднял голову.
   - Дайте сигнал к отступлению, - сказал он.
   Адъютанты с удивлением переглянулись. Им казалось, что они плохо расслышали слова генерала.
   - Да, - сказал генерал, - дайте сигнал к отступлению. Армия, прибавил он с горькой улыбкой, - станет на свои первоначальные позиции; так приказывает его превосходительство генерал Санта-Анна, президент республики. Я более не ваш командир, командование отнято у меня президентом, он берет командование войсками на себя.
   Офицеры и адъютанты, окружавшие генерала, разделяли горе своего командира, они опустили головы, краснея от стыда и гнева, но, скрепя сердце, отправились исполнить его последнее приказание.
   Солдаты, возбужденные запахом пороха и неизбежным опьянением битвы, с трудом повиновались, тем более что офицеры, находившиеся рядом с ними, были далеки от мысли отвечать на повторяющиеся сигналы и заставляли всадников преследовать техасцев. Наконец мало-помалу голос адъютантов, посланных генералом, был услышан, дисциплина взяла верх, порядок восстановился, и мексиканская армия, отступая на позиции, оставленные утром для сражения, вошла в лагерь и разожгла бивачные костры.
   Около восьми часов вечера генерал Санта-Анна соединился с генералом Рубио.
   Обменявшись приветствиями с генералом, президент республики приказал ему сдать командование, а затем удалился в дом, из которого сделал свою штаб-квартиру.
   В эпоху, о которой идет речь в нашем повествовании, генералу дону Антонио Лопесу де Санта-Анна было лет тридцать девять-сорок. Он был строен и высок, у него был выпуклый лоб, округлый подбородок, слегка горбатый нос, большие и выразительные черные глаза. Изменчивый рот придавал ему выражение редкого благородства. Черные курчавые волосы, резко контрастировавшие с желтоватым цветом лица, покрывали виски и обрамляли щеки с выдающимися скулами. Такова была наружность человека, бывшего более тридцати лет злым гением Мексики, служившего причиной всех войн и пронунсиаментос, которые, с переходом власти в его руки, непрерывно волновали эту несчастную страну (Санта-Анна впервые стал президентом Мексики в 1832 г. Г. Паркс в своей "Истории Мексики" пишет, что с тех пор в течение тридцати лет история этой страны состояла из одних только "революций" Санта-Анны.).
   Просим прощения у читателя, что нам надо повести разговор о политике и вкратце описать предшествующие события, приведшие к развязке длинную историю, с которой мы взялись познакомить читателя.
   Хотя мексиканцы в описанном нами сражении имели значительный перевес над техасцами, в другой части мятежной провинции им был нанесен ущерб, последствия которого оказались для них очень тяжелыми.
   Мексиканский генерал Кос, запертый в городе Бежар (Этот город в действительности носит название Сан-Антонио.), был осажден техасцами, которые с недальновидностью, обычной для волонтеров всех стран, предполагали, что закончат кампанию в несколько дней и не запаслись ни провиантом, ни зимней одеждой, в то время как приближался сезон дождей. Поэтому они пришли в уныние и уже поговаривали о том, чтобы снять осаду, как вдруг Эль-Альферес, эта таинственная личность, которую мы несколько раз видели мельком, явился к вожаку техасцов и обязался заставить мексиканцев капитулировать, если ему дадут триста человек.
   По причине прекрасной репутации, которой неустрашимый молодой повстанец давно пользовался среди техасцов, его предложение было принято с энтузиазмом.
   Эль-Альферес исполнил свое обещание. После четырех ужасных приступов город был взят, но сам молодой человек пал мертвым с пулей во лбу и был со славой погребен товарищами.
   Только тогда узнали то, о чем раньше лишь подозревали. Эль-Альферес, отважный, грозный повстанец был не кто иной, как молодая девушка.
   Генерал Кос, его штаб и тысяча пятьсот мексиканцев прошествовали без оружия перед горстью инсургентов, уцелевших при приступах, перед трупом их неустрашимого командира, одетого в женское платье и уложенного на скамью, покрытую знаменами, отобранными у побежденных.
   Мексиканцев отпустили за пределы техасской республики только после того, как они дали слово не препятствовать признанию ее независимости.
   Генерал Санта-Анна, находившийся в это время в Сан-Луис-Потоси, получил там известие о взятии Бежара. Взбешенный бесчестьем, которому подверглось мексиканское оружие, президент в порыве возмущения против генералов, управлявших до сих пор ходом военных действий, поклялся отомстить за позор постыдно скомпрометированной Мексики и покончить, наконец, с бунтовщиками.
   Президент собрал армию в шесть тысяч человек, действительно грозную, если принять во внимание возможности страны, в которой происходили эти события. Уязвленная гордость и надежда мести помогли быстро завершить приготовления, и Санта-Анна вскоре вошел в Техас, поделив свою армию на три корпуса под начальством генералов Сесмы, филисола Коса, Урреа и Гаруи.
   Соединившись с генералом Рубио, к которому он посылал своего адъютанта с приказом оставаться в своем лагере и не сметь давать сражения до его прибытия (приказание, которое генерал получил слишком поздно), президент приготовился нанести решительный удар, взяв обратно Бежар и овладев Голиадом (Речь идет о старинной иезуитской миссии Аламо.).
   Бежар и Голиад - два испанских города. Из того и из другого идут дороги, доходящие до самого сердца англо-американских поселений; взятие этих двух городов было крайне важно для мексиканцев.
   Техасцы, обессиленные и деморализованные последним поражением, не в силах были противостоять грозному вторжению, которое им угрожало.
   Мексиканская армия вела с инсургентами войну методами дикарей. Проходя лавиной по этой несчастной стране, она опустошала деревни, сжигала и грабила города.
   Первые два месяца, следовавшие за прибытием Санта-Анны в Техас, были для мексиканцев рядом непрерывных успехов, и, казалось, результаты оправдывали новый метод президента вести войну, каким бы варварским и бесчеловечным по своим средствам он ни был.
   На какое-то время техасцы были поставлены в такое безнадежное положение, что их гибель казалась сведущим людям неизбежной, а полное подчинение Мексике - делом времени.
   Расскажем в нескольких словах о действиях мексиканской армии, прежде чем вернуться к моменту, когда мы прервали наше повествование.
   Мы упомянули выше, что мексиканские силы были разделены на три корпуса. Половина мексиканской армии, свыше трех тысяч человек под командованием генералов Санта-Анны и Коса, подкрепленные артиллерией, отправились на осаду Бежара. Гарнизон этого города был немногочислен и составлял всего сто восемьдесят человек, но им командовал полковник Тревис, один из знаменитых героев войны за независимость.
   Окруженный со всех сторон, полковник Тревис заперся крепости, не высказывая страха пред многочисленными врагами, с которыми ему предстояло сразиться.
   Ему было предъявлено требование сдаться.
   - Помните, - ответил он, улыбаясь, - мы все умрем, но ваша победа обойдется вам так дорого, что для вас выгоднее было бы поражение!
   И действительно, он сдержал слово.
   В продолжение целых пятнадцати дней он боролся с беспримерной храбростью, постоянно подбадривая своих товарищей.
   Тридцать два техасца, пробившись через всю мексиканскую армию, пришли в осажденную крепость.
   - Мы пришли умереть с вами, - сказал полковнику предводитель этих смельчаков.
   - Спасибо! - ответил тот просто.
   Мексиканские пушки проделали в крепостных стенах огромную брешь.
   Санта-Анна, силы которого во время осады удвоились, в последний раз предъявил полковнику Тревису требование о сдаче, указывая на безумие сопротивления приступу с такой удобной для неприятеля брешью.
   - Мы заложим ее своими трупами, - ответил полковник с достоинством.
   Президент послал войско на приступ.
   Техасцы погибли все до последнего, и только после этого мексиканцы вошли в крепость, но не с чувством победителей, а с тайным опасением, как бы стыдясь своей победы.
   Они потеряли тысячу пятьсот человек.
   - О, - вскричал Санта-Анна с горечью, - еще одна такая победа, и мы погибли!
   Как только Бежар был взят, стали думать о Голиаде. Но там произошло одно из тех событий, которые должны храниться на страницах истории хотя бы для того, чтобы навсегда заклеймить и обесславить повинных в том людей.
   Голиад - город открытый, без крепостных стен, способных задержать неприятеля.
   Полковник Феннен покинул его, так как с ним было только пятьсот волонтеров-техасцев.
   Вынужденный в большой поспешности оставить при отступлении боевые запасы и поклажу, он внезапно был застигнут на открытом месте мексиканской дивизией генерала Урреа численностью в тысячу девятьсот человек.
   Повинуясь приказаниям полковника, техасцы построились в каре и в продолжение целого дня выдерживали натиск врага. Неприятели, невольно восхищаясь отчаянным героизмом этих людей, не имевших никакой надежды на спасение, умоляли их сдаться, предлагая выгодные и почетные условия. Техасцы долго колебались и, не смея положиться на слово своих врагов, предпочитали умереть.
   Между тем уже сто сорок техасцев были убиты. Полковник решил сложить оружие с условием, что на него и его солдат будут смотреть как на военнопленных и будут с ними обращаться соответствующим образом, а также, что американские волонтеры за счет мексиканского правительства будут отправлены в Соединенные Штаты.
   Когда эти условия были приняты генералом Урреа, техасцы сдались.
   Санта-Анна находился в то время в Бежаре. Он отказался утвердить договор, и, несмотря на просьбы и мольбы всех генералов, своим именным приказом предписал казнить пленных. Семнадцатого марта, в Вербную субботу, на поле, расположенном между Голиадом и морем, триста пятьдесят пленных техасцев были хладнокровно перерезаны.
   Генерал Урреа, которого эта гнусная измена опозорила, в ярости сломал свою шпагу.
   Это ужасное убийство было сигналом к началу всеобщего восстания. Каждый хватался за оружие. Отчаяние подкрепляло силы инсургентов, новая армия точно по волшебству выросла из земли; генерал Хьюстон был назначен ее главнокомандующим. С обеих сторон стали готовиться к решительной и окончательной битве.
   ГЛАВА XX. Бивак
   Мы уже сказали, что для техасцев наступила решающая пора. К несчастью, им как побежденным будущее казалось мрачным. Несмотря на героические усилия, предпринятые инсургентами, они с ужасом наблюдали быстрые успехи завоевателей, не находя в то же время средств к сопротивлению.
   Между тем именно в то время, когда все казалось безнадежным, конвент (Конвент - высшая законодательная власть Техаса.), спокойный, решительный и бесстрастный, но больше чем когда-либо горящий желанием получить свободу, решил бросить последний вызов завоевателям.
   Не поддаваясь страху перед судьбой, конвент ответил на угрозы победителя подтверждением своих прав и окончательным провозглашением независимости страны, почти полностью находящейся во власти мексиканцев. Он принял конституцию, создал временную исполнительную власть, определил крайние меры, которых требовала важность обстоятельств и, наконец, назначил генерала Хьюстона главнокомандующим техасской армией с самыми широкими полномочиями.
   К несчастью, техасской армии больше не существовало, предыдущие поражения уничтожили ее полностью. На помощь пришел пламенный энтузиазм.
   Техасцы дали клятву скорее быть погребенными под горящими развалинами разоренных городов и деревень, чем попасть под ненавистное иго притеснителей.
   И эту клятву они не только готовы были сдержать, но уже сдержали в Бежаре и Голиаде. Как бы ни был низок народ в глазах своих тиранов, но когда все действующие силы соединяются в твердом и неизменном стремлении жить свободными или умереть, становится вполне вероятным, что он избавится от своих недостатков, выйдет в конце концов победителем и возродится кровью мучеников, павших в священной борьбе за свободу против рабства.
   Вновь назначенный генерал Хьюстон прибыл в Гваделупу через три дня после взятия крепости Бежар.,
   Техасское войско состояло из трехсот человек, плохо вооруженных, одетых в лохмотья, почти умирающих от голода, но горящих жаждой мести.
   Генерал Хьюстон был патриотом, испытанным и убежденным. Его имя чтилось в Техасе наравне с именами Вашингтона в Соединенных Штатах и Лафайета во Франции. Хьюстон был предвестником независимости, одним из тех гениев, которых Бог создает, когда хочет сделать народ свободным.
   При виде армии, состоящей из трехсот человек, Хьюстон не впал в уныние, напротив, его рвение удвоилось. Эти три сотни, героические остатки от десяти тысяч жертв, павших с начала войны, не теряли надежды на спасение отечества и, как их предшественники, готовы были умереть за него. Это была священная фаланга, с которой можно творить чудеса.
   Однако не с этими тремя сотнями, как бы храбры и решительны они ни были, мог генерал Хьюстон питать надежду победить мексиканцев, уверившихся в своих силах после последних успехов и искавших способ раз и навсегда покончить с инсургентами.
   Прежде чем рискнуть дать сражение, от которого, по всей вероятности, зависела бы судьба страны, генерал Хьюстон решил сформировать войско. Для этого, вместо наступления на неприятеля, он, напротив, стал отступать к Колорадо, потом к Бразосу, сжигая и уничтожая все на своем пути, чтобы уморить голодом мексиканцев.
   Эта искусная тактика возымела последствия, которых и ожидал генерал. Причина этого проста: по мере приближения к американской границе его небольшая армия пополнялась новыми рекрутами, покидавшими при ее приближении свои дома и фермы, чтобы стать под знамена инсургентов. В мексиканской армии наблюдалось обратное: преследуя инсургентов, на каждом привале она лишалась нескольких отставших, и силы ее убывали.
   Техасский генерал имел вескую причину для отступления к американской границе: он надеялся на помощь генерала Хенна, который по приказанию президента Джексона подошел к техасской территории у города Накодочес.
   В таком положении были дела Хьюстона и Санта-Анны в тот день, когда мы прервали свое повествование. Один отступал, другой постоянно маневрировал, не решаясь встретиться лицом к лицу с неприятелем и начать битву, которая должна была решить вопрос об освобождении или порабощении народа.
   Было около восьми часов вечера. Весь день стояла удушливая жара, и, несмотря на наступление ночи, жара не только не спала, а наоборот, еще увеличилась. В воздухе не чувствовалось ни малейшего дуновения, атмосфера была гнетущей, облака, насыщенные электричеством, тяжело плыли по небу. Все предвещало бурю.
   На берегу довольно широкой реки, желтоватые и тинистые воды которой текли между крутыми, покрытыми хлопчатником берегами, в темноте блестели, как звезды, огни бивака небольшого кавалерийского отряда.
   Река эта была притоком Колорадо. Люди, расположенные на ее берегу лагерем, были техасцы.
   Их было всего двадцать пять человек, и именно они составляли кавалерию техасской армии.
   Командовал ими Ягуар.
   В то время как кавалеристы печально сидели на корточках перед огнем, лошади неподалеку от них жевали корм, привязанный к пикам; люди переговаривались между собой тихими голосами, командир же их удалился в шалаш, устроенный из ветвей и освещенный дымным светильником. Он сидел на скамье, облокотившись спиной на древесный ствол, скрестив руки на груди, устремив куда-то вдаль взгляд, и, казалось, был погружен в глубокие размышления.
   Ягуар был уже не тем молодым человеком, пылким и отважным, каким мы его представили читателям. Его лицо было бледно и осунулось, брови нахмурены, глаза покраснели от лихорадки. Вера постоянно жила в его сердце, но надежда угасла.
   Вокруг него начинала образовываться ужасающая пустота смерти. Самые дорогие друзья его, самые преданные защитники дела, которому он служил, гибли один за другим в этой неумолимой войне. Эль-Альферес, капитан Джонсон, Рамирес, отец Антонио были уже в могилах; судьба других была ему неизвестна - от них не было вестей. Как дуб, согнутый ветром и побитый бурей, он оставался теперь один, неустрашимый и деятельный, но уже предвидящий свою близкую гибель.
   Генерал Хьюстон в задуманном им отступлении доверил командование арьергардом, самой почетной и опасной частью армии, Ягуару, и это назначение тот принял с мрачной радостью, уверенный, что, заботясь об общем спасении, он погибнет со славой.
   Между тем ночь становилась все темнее и темнее, горизонт принимал вид все более угрожающий, дождь, слепой и колючий, начал рассекать серый туман. Гроза быстро приближалась и не замедлила разразиться. Солдаты с ужасом наблюдали приближение бури и инстинктивно искали убежища от этого грозного явления природы, не похожего на те опасности, к которым они привыкли.
   Кто этого не видел, не может даже приблизительно представить себе американский ураган, ломающий деревья, как соломинки, выжигающий леса, срывающий горы, заставляющий реки выходить из своего русла и способный за несколько часов разрушить всю поверхность земли.
   Вдруг ослепительная молния прорезала мрак, и потрясающий раскат грома прервал величавую тишину, царившую над полем. В эту минуту, часовой, стоящий на посту в нескольких шагах перед лагерем, закричал: "Кто идет?"
   Ягуар вздрогнул, как от удара электрического разряда, и нагнувшись вперед, привычно схватив стоящее рядом оружие, прислушался.
   На мокрой земле слышен был приглушенный топот нескольких лошадей.
   - Кто идет? - закричал вторично часовой.
   - Друзья! - ответил голос.
   - Пропуск?
   - Техас!
   Ягуар вышел из шалаша.
   - К оружию! - закричал он. - Не дадим захватить себя врасплох!
   - Э-э! - возразил голос. - Я вижу, что не сбился с дороги, идя по следам копыт. Слышу голос Ягуара.
   - Что? - вскричал тот с удивлением. - Кто вы, знающий меня так хорошо?
   - By God! Друг, голос которого должен быть вам знаком.
   - Джон Дэвис! - воскликнул молодой человек с нескрываемой радостью.
   - Ну вот, - ответил весело американец, - я знал, что мы сможем договориться.
   - Идите, идите. Пропустите, - обратился он к часовому, - это друг!
   Пять-шесть всадников въехали в лагерь и спешились.
   Буря усилилась, ураган пронесся вихрем по равнине, ломая деревья и вырывая их с корнем.
   Техасцы заставили лошадей лечь и сами растянулись возле них на мягкой земле, чтобы как можно надежнее укрыться от шквала, с жалобным воем проносившегося над их головами.
   Опустошенная равнина, освещенная фантастическим светом непрерывно мелькавших бледных молний, представляла собой зрелище, полное дикого величия, сопровождаемое электрическими разрядами, возникающими при столкновении бегущих по небу облаков, и глухими раскатами грома.
   Почти три часа свирепствовал ураган, сметая все на своем пути. Наконец около часу ночи дождь стал ослабевать, ветер понемногу стих, гром гремел уже с большими промежутками, и, очищенное последним усилием бури, виднелось синее, украшенное звездами небо; ураган унесся свирепствовать в другие края.
   Люди и лошади поднялись, все вздохнули свободнее, и каждый старался привести лагерь в порядок.
   Это оказалось не так легко: шалаш был унесен, дрова разбросаны в страшном беспорядке. Но техасцы - люди испытанные, издавна привыкшие к опасностям и трудностям жизни в прериях. Буря, вместо того, чтобы их ослабить, изнурить, наоборот, придала им если не храбрости, которой у них было в избытке, то силы и терпения.
   Не унывая, они принялись за работу, и быстрее чем за два часа все разрушения, причиненные грозой, были исправлены настолько, насколько позволяли возможности. Опять были разведены костры и выстроен шалаш.
   Если бы посторонний попал в это время в лагерь, он не мог бы предположить, что за несколько часов до того здесь пронесся такой ужасный ураган.
   Ягуар поспешил переговорить с Джоном Дэвисом, которого со времени его прибытия видел только мельком и не успел обменяться ни словом. Когда восстановили порядок, он пригласил американца последовать за собой в шалаш.
   - Позвольте мне, - ответил тот, - привести к вам трех моих товарищей. Я уверен, вы будете рады их видеть.
   - Пожалуй, - ответил Ягуар. - Кто же они?
   - Я не хочу, - сказал улыбаясь Джон Дэвис, - лишить вас удовольствия самому узнать это.
   Молодой техасец не настаивал, он слишком хорошо знал бывшего работорговца, чтобы усомниться в нем.
   Через несколько минут Джон Дэвис, как и обещал, вошел в шалаш с тремя товарищами. Ягуар вздрогнул от радости при виде вошедших и бросился к ним, протягивая руки.
   Эти были Ланси, Квониам и Черный Олень.
   - О! Слава Богу! - воскликнул техасец. - Наконец-то я вас вижу! Я уже не надеялся больше на ваше возвращение.
   - Почему же? - спросил Ланси. - Так как, слава Богу, мы живы, то вы могли бы всегда ожидать нас.
   - Столько событий произошло со времени нашего отъезда, столько несчастий нас постигло, столько наших товарищей погибло, что, не ничего не зная о вас, я боялся, что и вас нет в живых.
   - Вы знаете, мой друг, - сказал американец, - нас долго не было, поэтому мы совсем не знаем, что здесь происходило со времени нашего отъезда.
   - Я вам сейчас обо всем расскажу, но вначале спрошу вас об одном.
   - Говорите.
   - Где Транкиль?
   - В нескольких милях отсюда, это он послал меня вперед, чтобы предупредить вас о нашем прибытии.
   - Спасибо, - ответил задумчиво молодой человек.
   - Это все, что вы хотели узнать?
   - Почти, ведь вы, вероятно, не имеете известий о...
   - Известий о ком? - перебил американец, видя, что Ягуар остановился.
   - О Кармеле, - сказал тот наконец, делая над собой чрезвычайное усилие.
   - О Кармеле? - воскликнул с удивлением Джон Дэвис, - а где мы могли их получить? Транкиль рассчитывает, наоборот, получить их от вас.
   - От меня?
   - Черт возьми! Вы лучше всех должны знать, как поживает девушка.
   - Я вас не понимаю.
   - Ведь это совершенно ясно. Я вам не буду напоминать, каким образом после взятия асиенды дель-Меските нам удалось спасти бедное дитя, которое этот негодяй так нагло захватил; я вам напомню, что в тот самый день, когда Транкиль и я по вашему приказу отправлялись, чтобы быть рядом с Чистым Сердцем, молодая девушка в присутствии вас была доверена капитану Джонсону с тем, чтобы тот проводил ее в Гальвестон, в дом одной уважаемой дамы, согласившейся ее приютить.
   - Ну и что же?
   - Как, и ну что же?
   - Ну да, я это прекрасно знаю, не нужно мне об этом рассказывать. Все, что меня интересует - не получали ли вы известия со времени ее отъезда в Гальвестон?
   - Но это невозможно, мой друг, откуда бы мы могли их получить? Вспомните, что мы шли по пустыне.
   - Правда, - ответил молодой человек с глубоким разочарованием. - Я сумасшедший, простите меня.
   - Но что с вами, мой друг? Откуда эта бледность, это беспокойство, которое я читаю в ваших глазах?
   - А! - сказал он со вздохом. - Это потому, что если вы ничего не знаете о донье Кармеле, то я получил о ней вести.
   - Вы, мой друг?
   - Да, я.
   - Вероятно, уже давно?
   - Нет, только вчера, - ответил он, горько усмехаясь.
   - Тогда я вас не понимаю.
   - Ну, так слушайте. То, что я вам расскажу, будет не длинно, но важно, я вам обещаю.
   - Слушаю вас.
   - Мы составляем, как вы, очевидно, знаете, арьергард армии освободителей.
   - Да, я знаю, это и помогло мне найти вас по вашим следам.
   - Поэтому не проходит дня, чтобы мы не обменялись несколькими пулями или несколькими сабельными ударами с мексиканцами.
   - Продолжайте.
   - Вчера - как видите, это было совсем недавно, прошло всего несколько часов - нас внезапно атаковали сорок мексиканских кавалеристов. Было около трех часов. Генерал Хьюстон с главными силами переправлялся через реку, у нас же был приказ сопротивляться до последней возможности, чтобы защитить переправу. Приказ этот был излишним; при виде мексиканцев мы бросились на них очертя голову, разгорелся бой. После минутной схватки мексиканцы были разбиты, отступили и обратились в бегство, оставив два-три трупа на поле битвы. У нас было слишком мало сил, чтобы преследовать врагов, а потому я дал приказ солдатам вернуться на свои места и сам приготовился сделать то же, но вдруг два беглеца - два мексиканских кавалериста - вместо того, чтобы продолжать бегство, остановились и, прикрепив свои платки к концам сабель, подали знак, что желают переговорить со мной. Я приблизился к этим солдатам, больше походившим на бандитов, и спросил, чего они хотят. Один из них, человек высокого роста, с суровым лицом, ответил мне:
   "Оказать вам услугу, если вы - Ягуар".
   "Да, я - Ягуар, - ответил я, - а кто вы? Как ваше имя?"
   "Это вас не касается, раз у меня хорошие намерения".
   "Надо еще узнать, каковы эти намерения".
   "Гм! - сказал он. - Вы слишком недоверчивы, compadre".
   "Ну, Сандоваль, - перебил его другой кавалерист, с голосом нежным, как у женщины, вмешиваясь в разговор, - не виляй, кончай скорее".
   "Мне ничего другого и не надо, - ответил тот угрюмо, - этот сеньор заставляет меня лукавить, а я хотел бы говорить прямо".