Эмар Густав. Чистое сердце (Пограничные бродяги - 3)

   С этими холодными, резкими словами, которые я выслушал с глубоким вниманием, отец взнуздал лошадь, перерезал веревки, связывавшие мое затекшее тело и, вскочив в седло, поскакал назад, не оборачиваясь.
   Я был оставлен в пустыне один, в полной темноте, без надежды на какую бы то ни было помощь. И тут все перевернулось: я вдруг понял всю значимость совершенного преступления. Сердце мое замерло при мысли об одиночестве, на которое я обречен. Я опустился на колени и, обратив взгляд на удалявшийся силуэт, прислушивался с лихорадочной тоской к торопливому топоту лошади. Наконец, когда он совсем исчез и последний шум затих в отдалении, я почувствовал невыносимую сердечную боль; мужество покинуло меня, и я поддался страху.
   Ломая руки, я воскликнул, задыхаясь:
   - Мама, о, мама!
   И упав в ужасе и отчаянии на лесок, я потерял сознание.
   Все молчали. Эти люди, привыкшие к суровой, полной опасности жизни, были невольно растроганы захватывающим рассказом.
   Мать охотника и его старый слуга неслышно присоединились к слушателям, лежавшие у ног хозяина собаки лизали ему руки.
   Молодой человек опустил голову и прикрыл лицо руками, скрывая волнение.
   Никто не осмеливался заговорить, гробовая тишина царила в комнате.
   Наконец Чистое Сердце поднял голову.
   - Сколько времени лежал я без сознания, - сказал он, продолжая рассказ тихим голосом, - я никогда не узнал. Внезапное ощущение свежести заставило меня открыть глаза; обильная утренняя роса, смочившая мое лицо, пробудила меня к жизни.
   Я окоченел, поэтому первое, что я сделал - собрал несколько сухих ветвей и развел огонь, чтобы согреться; потом стал размышлять.
   Если большое горе сразу не убивает, то впоследствии происходит реакция: мужество, сила воли берут верх, и сердце укрепляется.
   Несколько минут спустя положение казалось мне уже не таким отчаянным.
   Я был один в пустыне, это правда, но в свои четырнадцать лет я был высок, силен, обладал твердым характером и, как отец, был наделен исключительной стойкостью убеждений и силой воли.
   У меня были оружие, съестные припасы, так что положение мое было далеко не безнадежным.
   Часто, живя еще на асиенде отца, мне приходилось участвовать в крупных охотах в обществе вакерос (Вакеро - пастух.), - охотах, когда приходилось спать в лесу, под открытым небом. С этого момента как бы начиналась новая охота, только продолжаться она должна была всю жизнь.
   На минуту мне пришла в голову мысль вернуться на асиенду и броситься к ногам отца, но, зная его непреклонный характер, я опасался быть вновь изгнанным с позором. Гордость моя возмутилась, и я прогнал мысль, бывшую, может быть, Божьим внушением.
   Немного ободренный своими размышлениями и разбитый мучительными волнениями последних часов, я поддался наконец неумолимой потребности в сне, особенно сильной у детей моего возраста, и, подбросив дров в костер, чтобы огонь горел как можно дольше, заснул.
   Ночь прошла без приключений. На рассвете я проснулся.
   В первый раз я видел восход солнца в пустыне. Прекрасная, величественная картина, развернувшаяся перед моими глазами, ослепила меня и наполнила восторгом.
   Пустыня, казавшаяся в темноте такой печальной и скучной, при ослепительных лучах восходящего солнца приняла чарующий вид; ночь унесла с собой все мрачные призраки.
   Утренний воздух, острое благоухание, исходящее от земли, наполняли грудь мою чувством невыразимого блаженства.
   Я упал на колени и, подняв руки и глаза к небу, вознес Богу горячую молитву.
   Исполнив это, я почувствовал себя бодрее и поднялся с тайным чувством веры и надежды на будущее.
   Я был молод и силен. Птички весело щебетали вокруг, лани и антилопы беззаботно резвились в прерии. Бог, в своей бесконечной доброте защищающий эти невинные и слабые создания, не покинет меня, если я в своем искреннем раскаянии буду достоин его заступничества.
   Слегка перекусив, я прикрепил к поясу оружие, вскинул мешок на одно плечо, ружье - на другое и, бросив последний взгляд назад, со вздохом сожаления пустился в путь, шепча имя матери, которое отныне должно было служить мне единственным талисманом.
   Первый переход оказался длинным: я направлялся к зеленеющей на горизонте роще, достичь которую намеревался до захода солнца.
   Ничто не торопило меня, но мне хотелось сразу оценить свои силы и увидеть, на что я способен.
   За два часа до наступления ночи я достиг опушки леса и погрузился в океан зелени.
   Охотник моего отца, старый лесной бродяга, оставивший свои следы во всех американских пустынях, рассказывал мне долгими ночами о множестве своих приключений в прериях, не задумываясь, как не думал об этом и я, что эти рассказы послужат мне уроками, которыми в настоящее время я мог бы воспользоваться.
   Расположившись на вершине холма, я развел огонь и, поужинав с большим аппетитом, помолился и заснул.
   Проснулся я внезапно: две собаки лизали мне руки с радостным визгом, а моя мать и старый Эусебио нагнулись надо мной, вглядываясь с тревогой, сплю ли я или лежу без сознания.
   - Слава Богу, - воскликнула матушка, - он жив!
   Я не смогу выразить счастья, внезапно наполнившего мою душу при виде матери. Я уже не надеялся увидеть ее на этом свете. Сжимая ее в объятиях, как бы опасаясь, что она может ускользнуть от меня, я предался необузданной радости.
   Когда первые порывы нашего восторга улеглись, матушка сказала:
   - Какие же у тебя теперь намерения? Что ты думаешь делать? Ты вернешься со мной на асиенду, не правда ли? Если бы ты только знал, как я страдала во время твоего отсутствия!
   - Вернуться на асиенду? - повторил я.
   - Да, я уверена, что твой отец простит тебя, если не простил уже в глубине сердца.
   Говоря это, моя мать смотрела на меня с беспокойством, удваивая свои ласки.
   Я молчал.
   - Почему же ты не отвечаешь, сын мой? - спросила она.
   Я собрал все силы.
   - Мама! - ответил я. - Одна мысль о разлуке с вами наполняет мое сердце печалью и горечью, но прежде, чем вы услышите мое решение, ответьте мне откровенно на один вопрос.
   - Говори, дитя мое.
   - Это отец послал вас за мной?
   - Нет, - ответила она с грустью.
   - Но, по крайней мере, как вы думаете, он одобряет ваш поступок?
   - Не думаю, - сказала она еще с большей грустью, предвидя то, что может произойти.
   - В таком случае, матушка, Бог мне судья. Отец отрекся от меня, бросил меня в пустыне, я не существую больше для него, как он сказал, я мертв для всех. Я вернусь на асиенду, когда не только Бог и отец, но когда я сам смогу простить себе мое преступление. С сегодняшнего дня я начну новую жизнь. Кто знает, может быть, Бог, посылающий мне это испытание, имеет тайные предначертания для меня? Да будет исполнена Его воля. Мое решение неизменно.
   Мать с минуту пристально смотрела на меня. Она знала: если я сказал, то никогда не возьму своего слова назад. Две слезы тихо скатились по ее бледным щекам.
   - Да исполнится воля Божия, - сказала она, - мы остаемся в пустыне.
   - Как! - воскликнул я с радостным изумлением. - Вы соглашаетесь остаться со мной?
   - Разве я не твоя мать? - ответила она с бесконечной добротой, прижимая меня к сердцу.
   ГЛАВА XXIII. Продолжение предыдущей
   Снаружи, за дверью дома охотника продолжался вой команчей. После минутного молчания, справившись с волнением, Чистое Сердце возобновил свой рассказ.
   - Напрасно умолял я матушку оставить меня под защитой Бога и вернуться с Эусебио на асиенду; ее решение было неизменным.
   - С тех пор как я обвенчалась с твоим отцом, - сказала она мне, какие бы требования он не высказывал, как бы они ни были несправедливы - я всегда оставалась для него скорее покорной и преданной рабой, чем женой с равными правами. Никогда с моих губ не срывалась жалоба, никогда я не противоречила его воле, но сегодня чаша терпения переполнилась. Прогнав тебя, отказавшись выслушать мои мольбы, презрев мои слезы, он показал наконец всю суровость своего сердца, эгоизм и жестокую гордость, которые им управляют. Человек, принявший хладнокровное решение поступить так варварски со своим первенцем, не имеет сердца. Приговор, произнесенный им над тобой, я, в свою очередь, произношу над ним. Отныне мы будем жить по закону возмездия, по закону пустыни: око за око, зуб за зуб.
   Как многие слабые натуры, привыкшие робко склонять голову под натиском, моя мать, лишь только дух возмущения вошел в ее сердце, стала настолько же упорной, насколько прежде была уступчивой. Тон, которым она произнесла эти слова, сразу показал, что мои настояния будут бесполезны, поэтому лучше уступить. Я попробовал обратиться к Эусебио, но при первых же словах этот честный малый остановил меня, рассмеявшись мне в лицо, и сказал ясно и решительно, что видел мое рождение и надеется увидеть мою смерть.
   И с этой стороны нечего было надеяться на поддержку, и я отказался от борьбы.
   Я напомнил матушке, что, заметив ее исчезновение, отец вместе с прочими обитателями асиенды пустятся в погоню, и если мы не постараемся уйти подальше, неизбежно будем задержаны.
   Мать и Эусебио приехали верхом. К несчастью, лошадь моей матери от усталости совсем разбила ноги и не способна была следовать за нами. Мы сняли с нее седло и оставили ее на произвол судьбы. Мать села на другую лошадь, мы с Эусебио следовали за ней пешком, в то время как наши собаки бежали впереди. Так наш караван пустился в путь.
   Мы не знали, куда идем, и не очень заботились об этом. Равнины сменялись лесами, ручьи - реками, а мы продолжали продвигаться вперед, добывая себе пропитание охотой и останавливаясь там, где нас заставала ночь, не испытывая сожаления о прошлом, не заботясь о будущем.
   Почти месяц мы двигались все вперед, избегая по возможности встречи с дикими зверями и дикарями, казавшимися нам одинаково свирепыми.
   По воскресеньям мы обычно прерывали путешествие и проводили этот день в благочестивых беседах. Мать читала Библию и толковала ее Эусебио и мне. В один из таких дней, около трех часов пополудни, когда жара начала спадать, я поднялся и взял ружье, собираясь поохотиться, так как наша провизия подходила к концу. Матушка ничего мне не сказала, хотя, как я уже упоминал, воскресенье мы посвящали отдыху, и я отправился с двумя собаками.
   Шел я довольно долго, не замечая ничего, на что стоило бы потратить заряд, и прошел уже около двух миль, как вдруг собаки, бежавшие по привычке впереди меня, поджали хвосты и вернулись ко мне в необычайном беспокойстве.
   Хотя я и был новичком среди лесных охотников, но тем не менее счел необходимым действовать осмотрительно, не зная, с каким врагом мне придется встретиться. Я продвигался шаг за шагом, осматривая окрестности и прислушиваясь к малейшему шуму.
   Недолго пришлось мне находиться в неизвестности: вскоре послышались ужасные крики.
   Первым моим порывом было скрыться, но любопытство удержало меня, и зарядив ружье, чтобы быть готовым ко любому приключению, я продолжал пробираться в ту сторону, откуда неслись все более сильные и отчаянные крики.
   Вскоре мне все стало ясно: среди деревьев, на довольно широкой поляне я заметил пятерых или шестерых индейских воинов, борющихся с ожесточением отчаяния против превосходящего числа врагов. Индейцы, очевидно, были захвачены на стоянке, так как ноги их лошадей были спутаны, костер потухал. На земле были распростерты несколько оскальпированных трупов.
   Эти воины, несмотря на численное превосходство врагов, боролись с отчаянной храбростью, не уступая ни пяди, гордо отвечая воинственными криками своим противникам.
   Индеец, казавшийся вождем оборонявшихся, был молодым человеком не более двадцати лет, хорошо сложенным, с бесстрастным выражением лица. Нанося ужасные удары, он не переставал ободрять своих товарищей и поддерживать в них мужество.
   Ни та, ни другая из сторон не имела огнестрельного оружия, индейцы боролись топорами и длинными пиками с железными заостренными концами. Внезапно несколько врагов одновременно набросились на молодого вождя, и, несмотря на его геройские усилия, им удалось повалить противника. Затем я увидел руку, ухватившую его длинные волосы, и нож над его головой.
   Не помню, что я испытал при виде этого, какое чувство охватило меня, но я машинально сбросил с плеча ружье и выстрелил. Затем, с криком бросившись на поляну, я разрядил еще два пистолета в двух людей, стоявших ко мне ближе всех. Тогда случилось нечто невероятное, чего я никак не ожидал и не мог предвидеть.
   Индейцы, испуганные выстрелами и моим внезапным появлением, решили, что к их противникам подоспела помощь, и, не думая больше о борьбе, скрылись с необыкновенной быстротой, присущей им при малейшем неблагоприятном повороте судьбы.
   Я очутился наедине с теми, кого спас. Участвуя в первый раз в сражении (если можно так назвать мои действия во время боя), я испытывал волнение, неизбежное для первого приключении подобного рода, ничего не видел и не слышал. Я стоял среди поляны, как статуя, не зная, нужно ли мне двигаться вперед или назад; мои борзые, не покинувшие меня, стали по обе стороны, скаля зубы, с глухим, сердитым ворчанием.
   Не знаю, кто первый сказал, что неблагодарность - белый порок, а признательность - красная добродетель, но кто бы он ни был, он прав.
   Предводитель, которого я спас таким чудесным образом, не отдавая себе в том отчета, и его товарищи бросились ко мне, осыпая меня знаками уважения и благодарности.
   Я машинально отвечал по-испански на похвалы, расточаемые индейцами на своем звучном языке, в котором я не понимал ни слова.
   Когда первый порыв радости прошел, легкораненый вождь усадил меня к огню, и пока его товарищи добросовестно снимали скальпы с павших врагов, стал меня расспрашивать на испанском языке, которым владел довольно хорошо.
   Обращаясь ко мне со словами горячей благодарности и назвав меня несколько раз большим храбрецом, он рассказал, что имя его Нокобота (что означает "буря"), что отряд его составляет часть великого и могущественного племени команчей, прозванных царями прерий, что он родственник знаменитого вождя по имени Черный Олень. Отправившись с несколькими охотниками на охоту за антилопами, он был застигнут отрядом охотников-апачей, заклятых врагов его племени, и если бы Владыка Жизни не привел меня на помощь, то он и его товарищи неминуемо погибли бы. Мнение это я должен был признать справедливым.
   Узнав мое имя, предводитель сказал, что отныне он будет считать меня братом, хочет ввести меня в свое племя и не согласится на разлуку с человеком, спасшим ему жизнь.
   Слова Нокоботы навели меня на одну мысль. Существование, которое нам приходилось вести, беспокоило меня не из-за себя, - так как эта жизнь, свободная и непринужденная, пришлась мне по душе, - но из-за моей бедной матери, привыкшей к комфорту цивилизованной жизни. Я боялся, что она долго не сможет выносить неудобства и лишения, которым подвергалась из любви ко мне.
   Я решил немедленно воспользоваться благодарностью и предупредительностью моего нового друга и в виде ответной услуги попросить его об убежище для матери, которое если и не вернуло бы ей потерянного благополучия, то, по крайней мере, дало бы ей возможность не погибнуть в прерии от нужды. Я откровенно рассказал Нокоботе о положении, в котором находился, и о том, какой случай привел меня так вовремя к нему на помощь.
   Предводитель слушал меня очень внимательно и, когда я кончил, сказал, улыбаясь и пожимая мне руку:
   - Хорошо, Нокобота - брат Чистого Сердца (это имя, данное мне индейцем, я сохранил с тех пор). У матери Чистого Сердца будет два сына.
   Поблагодарив его, я заметил, что уже давно покинул мать, и она, вероятно, беспокоится обо мне, так что, с его позволения, я отправлюсь к ней, чтобы ее успокоить и рассказать обо всем происшедшем.
   Команч покачал головой.
   - Нокобота будет сопровождать своего брата. Он его не оставит.
   Я согласился, и мы немедленно тронулись в путь к месту нашей стоянки.
   Мы ехали верхом, и дорога не показалась мне длинной.
   Увидев, что меня сопровождают шесть-семь индейцев, мать моя страшно испугалась - она вообразила, что я пленник, которому угрожает смертная казнь.
   Я немедленно ее успокоил, и страх за меня сменился у матери радостью при известии о принесенных мной хороших новостях.
   Нокобота с присущей индейцам утонченной вежливостью не замедлил совершенно успокоить ее и даже сумел приобрести ее расположение.
   Вот каким образом, мой милый Транкиль, я стал лесным бродягой, траппером и охотником.
   Меня приняли, как брата, у команчей. Эти люди, добрые и простые, не знали, как доказать мне свою дружбу. Я, в свою очередь, узнав их ближе, полюбил, как братьев. Усыновленный вождями и принятый у костра совета, я считался сыном племени.
   С этой минуты я не расставался с команчами. Мои учителя посвящали меня во все тайны прерии, и я делал большие успехи. Вскоре меня уже считали лучшим охотником и одним из самых храбрых людей этого племени. В многочисленных стычках с неприятелями я получил возможность оказать моим соплеменникам значительные услуги. Мое влияние росло, и теперь я не только воин, но еще и вождь, уважаемый и любимый всеми. Нокобота, благородный юноша, неустрашимое сердце которого не терпело покоя, погиб в засаде, устроенной апачами. После ожесточенной битвы мне удалось отбить его и израненного доставить обратно в племя. Сам я был опасно ранен и, добравшись до деревни, упал без сознания со своей драгоценной ношей. Самые нежные и усердные заботы моей матери не смогли спасти его; мой бедный брат умер, благословляя меня за то, что я не оставил его в руках врагов и избавил от скальпирования, самого большого позора для индейца.
   Несмотря на знаки дружбы и любви, которые постоянно оказывали мне вожди племени за самоотверженную защиту брата, я долгое время был безутешен после его смерти, да и сейчас, несмотря на время, прошедшее после этой катастрофы, я не могу без слез говорить о нем. Бедный Нокобота! Душа простая и добрая, сердце - благородное и преданное! Найду ли я еще когда-нибудь такого верного и надежного друга?
   Теперь вы знаете мою жизнь не хуже меня, мой любезный Транкиль. Моя добрая, дорогая мать, почитаемая индейцами, как посланница всеблагого Провидения, счастлива - или, по крайней мере, кажется такой. Краснокожие приняли меня, как сына, когда мои соплеменники оттолкнули меня, и дружба их всегда была неизменна. Живя их жизнью, я совершенно забыл, что я белый. Я вспоминаю о моем происхождении лишь тогда, когда требуется моя помощь несчастному белому, подобному мне. Белые трапперы и охотники этого края считают - не знаю почему - меня своим вождем и усердно пользуются любым случаем доказать мне свое уважение. Таким образом, я добился для себя относительно завидного положения. Но несмотря на это, чем больше времени проходит, тем больше воспоминание о событиях, которые привели меня в пустыню, оживает в моей памяти, тем больше я опасаюсь, что никогда не получу прощения совершенному мной проступку.
   Он замолчал. Охотники переглянулись со смешанным чувством уважения и восхищения, которое они испытывали перед этим человеком, так искренне раскаивающимся в преступлении, которое многие сочли бы просто маленькой погрешностью.
   - Я уверен, - воскликнул вдруг Транкиль, - что Бог давно простил вас. Гм... люди, подобные вам, довольно редки в пустыне, дружище!
   Чистое Сердце слегка усмехнулся этим наивным словам охотника.
   - Теперь, друг мой, так как вы знаете меня хорошо, выскажите откровенно свое мнение, каково бы оно ни было, и я обещаю последовать ему.
   - Э! Мое мнение очень простое: идите с нами.
   - Но ведь я говорил, что я мексиканец.
   Канадец рассмеялся.
   - Э-э! - сказал он. - Я думал, вы выше этого предрассудка, честное слово!
   - Как, выше этого предрассудка?
   - Pardieu! Это ясно как день.
   - Я уверен, мой друг, что вы мне можете дать только добрый совет, поэтому я слушаю вас внимательно.
   - Решайте сами; мне не требуется много времени, чтобы вас убедить.
   - Я ничего другого и не желаю.
   - Начнем по порядку. Что такое Мексика?
   - Как что такое Мексика?
   - Да. Королевство это или империя?
   - Это - союз.
   - Отлично! Итак, Мексика представляет собой республику, состоящую из нескольких союзных штатов.
   - Да, - сказал Чистое Сердце, улыбаясь.
   - Чем дальше, тем лучше; значит, Сонора и Техас, например, составляют свободные штаты, которые могут, если им это нравится, выделиться из союза?
   - А-а! - сказал Чистое Сердце. - Я не думал об этом.
   - Не правда ли? Вы видите, мой друг, что нынешняя Мексика (не та, какой она была во времена Моктесумы (Моктесума (Моктекусома, Монтесума) здесь речь идет о Моктесуме II, верховном правителе ацтекской империи (1502-1520).) и испанцев, так как первая занимала только мексиканское плоскогорье, а вторая, под именем Новой Испании, включала в себя часть Центральной Америки) только косвенно может назваться вашей родиной, потому что вы родились не в Мехико, не в Веракрусе, а в Соноре, вы сами это сказали. Следовательно, если вы, как уроженец Соноры, приходите на помощь техасцам, то вы следуете только общему примеру и никоим образом не изменяете вашей родине. Что можете вы ответить на это?
   - Только то, что ваше рассуждение правдоподобно и не лишено известной логики.
   - Должно ли это значить, что я вас убедил?
   - Нисколько, но все же я принимаю ваше предложение и сделаю то, что вы хотите.
   - Вот вывод, которого я, судя по началу вашей речи, никак не ожидал.
   - Это потому, что под вашей техасской идеей кроется другая, ради которой я и хочу помочь вам.
   - А именно? - сказал канадец с удивлением.
   Чистое Сердце, нагнувшись к нему, спросил:
   - Не надо ли вам покончить наконец с Белым Охотником За Скальпами? Или вы больше не вспоминаете о нем?
   Охотник вздрогнул и, крепко сжимая руку молодого человека, сказал:
   - Спасибо!
   В эту минуту в комнату вошел Черный Олень.
   - Мне надо говорить с моим братом, - сказал он Чистому Сердцу.
   - Согласится ли мой брат говорить при моих друзьях, белых охотниках?
   - Белые охотники - гости команчей, Черный Олень будет говорить при них, - отвечал вождь.
   ГЛАВА XXIV. В пустыне
   Новость, которую принес Черный Олень, была, должно быть, очень важной. Несмотря на невозмутимость, которую индейцы почитают для себя законом, лицо вождя носило следы крайнего беспокойства.
   Опустившись на скамью, указанную Чистым Сердцем, он продолжал мрачно молчать.
   Охотники с любопытством выжидали, когда он объяснит, что произошло.
   Наконец Чистое Сердце решил прервать затянувшееся молчание.
   - Что происходит, вождь? - спросил он, - Что вызвало то беспокойство, которое отразилось в ваших чертах? О каком новом бедствии вы хотите нам сообщить?
   - Ужасное несчастье, - ответил он глухим голосом, - пленник исчез!
   - Пленник? Какой пленник?
   - Сын Голубой Лисицы.
   Охотники вскочили от удивления.
   - Это невозможно, - продолжал вождь. - Разве не сам он остался заложником? Не дал ли он слово? Индейский воин никогда не изменяет клятве, так поступают только белые, - прибавил он с горечью.
   Черный Олень в волнении опустил голову.
   - Ну, - сказал Чистое Сердце, - будьте откровенны, вождь, скажите прямо, как было дело?
   - Пленник, связанный по рукам и по ногам, был заперт в хижине совета...
   - Как, - воскликнул Чистое Сердце с негодованием, - заложник был связан и заперт в хижине совета?! Вы ошибаетесь, вожди не посмели бы этого сделать, они не могли нанести подобного оскорбления молодому человеку, защищенному человеческими правами.
   - Я рассказываю все так, как было.
   - Кто же это приказал?
   - Я, - прошептал вождь.
   - Ненависть, которую вы питаете к Голубой Лисице, заставила вас сделать огромную ошибку. Пренебрегая словом, данным молодым человеком, обращаясь с ним как с пленником, вы дали ему право убежать. Как только подвернулся случай, он им воспользовался и правильно сделал.
   - Неужели нечего нельзя сделать? Мои воины не смогут настигнуть его он бежал с легкостью газели.
   - Послушайте, Черный Олень, что я думаю: нам остается только одно средство, чтобы опять поймать нашего врага. Белые охотники, мои братья, просят моей помощи в войне, которую белые сейчас ведут друг против друга. Попросите совет вождей дать сотню отборных воинов, я приму командование, вы меня будете сопровождать. Завтра, с заходом солнца, мы отправимся в путь, апачи горят желанием отомстить нам за недавнее поражение. Будьте уверенны, прежде чем мы доберемся до наших братьев, белых охотников, нам преградят дорогу Голубая Лисица и его воины. Только на это и остается надеяться, чтобы получить возможность покончить с неумолимым врагом. Согласны ли вы?
   - Я согласен с моим братом. Средства его хороши, они никогда не подводили. Слова его внушены ему самим Владыкой Жизни! - ответил с живостью вождь, вставая. - Я иду на совет предводителей. Пойдет ли брат мой со мной?
   - Зачем? Лучше, если предложение будет сделано вами, Черный Олень. Я только приемный сын вашего племени.
   - Хорошо, я исполню то, чего желает мой брат. До свидания. - Он вышел.
   - Вы видите, мой друг, я не замедлил исполнить свое обещание, - сказал Чистое Сердце Транкилю. - Возможно, из сотни воинов, которых мы поведем, половина останется на дороге, но другая, оставшаяся в живых, будет нам большим подспорьем.
   - Спасибо, друг мой, - ответил Транкиль, - вы знаете, что я верю в вас.